Наступило Рождество, и к нам в гости пришла бабушка Лушка, продрогшая, как сказала она, до самых костей. Ведь целый день ей пришлось провести в дороге, шагая от Новосвободней до нашего села, а это немалый путь.
После обильного ужина мы всей компанией забрались на печь. В целях экономии керосина погасили лампу, и зажгли фитилёк в небольшой глиняной плошке, наполовину заполненной конопляным маслом.
За стенами дома во всю мощь бушевала пурга. Ветер свирепо завывал в трубе, шарил под стрехой соломенной крыши, отыскивая лазейку на чердак. С него перебирался в сени. Этот разбойник проползал под дверной щелью и воровал из хаты тепло, оставляя взамен лёгкую свежесть. На печь забраться не решался, поэтому на ней было уютно и тепло. Метель голосила, как малахольная, и носилась по улицам села так, будто её стая собак гоняла, рвя на клочья.
Пока топилась грубка, и готовился ужин, о житейских делах всё было оговорено. Беседа, из бурной реки, постепенно перешла в тихую гладь пруда, по которой изредка пробегала рябь, от налетевшего ветерка очередной новости, упущенной в минувшем разговоре. Спать не хотелось.
- Маруся, Лукерья, а давайте-ка споём, - предложила моя бабушка.
- Дело хорошее. С песней ляжешь, с песней встанешь, глядишь и беды вон за порог. Я, вот, всю дорогу пела. Идти веселее было, да и морозец видно заслушался, не так свирепо кусался, даже музыку наигрывал.
- Бабушка Лушка, а на чём мороз играл? Ведь у него ни гармошки, ни гитары нет, да и рук, как я знаю, тоже.
- Каждый по-своему выкручивается. Когда ты идёшь по снегу, он поскрипывает?
- Да.
- Вот это и есть его музыка. Её мороз твоими ногами творит. Медленно идёшь, она с грустинкой звучит. Быстро шагаешь, весёлая получается, можно сказать, плясовая. А ты говоришь, что мороз создать её не может.
«Надо проверить. Снег действительно скрипит под ногами, но к этому скрипу я никогда не прислушивалась», - подумала я, умащиваясь в уголке печи.
- Петь-то какую будем? – спросила мама бабушек.
Те рта раскрыть не успели, как я заканючила:
- Мамочка, мамулечка, - спой, пожалуйста, про князя Дмитро Иваныча, который злого Мамая отколошматил!
Мне очень нравилась эта песня, которую мама исполняла так, будто сказку рассказывала. Слушая её, я представляла, как Великий Княже, со своей дружиною, «вышел в поле чистое, постоять за Русь». У меня даже дыхание перехватывало, когда она доходила до строчек, где было сказано, что над головой каждого русского воина светился нимб. Бабушка объяснила: нимб – знак святости, он сияет над головой светлым, кружочком, а сам он соткан из тоненьких золотых лучиков. Слушая песню, я замирала. Словно наяву видела, как злой Мамай и его войско закрывали щитами свои лица, от яркого света, исходящего от русских дружин.
- Погоди, не тарахти, эта песня хорошая, но она поётся одним голосом, а мы все петь хотим.
- Ну, тогда про партизана, - предлагает бабушка, - давай затягивай, дочка.
Во поле широком
Старый дуб стоит…. –
Начинает мама.
А под тем, под дубом
Партизан лежит…. –
Дружно подхватывают обе бабушки, продолжая песню. -
Черный ворон-странник
Жалобно кричит,
Чуб у парня ветер
Тихо шевелит.
Слёзно плачут травы: -
«Он любил так жить,
Как бы мы хотели
Парня напоить.
Брызнуть бы на рану
Чистою росой,
Чтоб из гроба поднялся
Партизан герой.
У могилы свежей
Весь отряд стоит,
Мать седая плачет: -
Бабушки умолкают, а мама, с жалобным оттенком в голосе, продолжает: -
Как я буду жить?
И вновь два голоса вливаются в русло песни….
Чёрный ворон-странник,
Сердцу подскажи,
Что теперь ей делать
И куда идти…
Ворон отвечает: -
Мамин голос крепнет, -
Автомат бери,
За сынка родного
Фрицев бить иди.
Бей за пепелища
Наших русских хат,
Чтобы враг проклятый
Был себе не рад.
Бабушки подхватывают: -
Поднялась седая
Над могилой мать,
Автомат сыночка
Просит в руки дать…
По щекам женщин ручейками текут слёзы. А я, как воочию, вижу: вырытую могилу, лежащего в гробу партизана, старенькую мать, склонённую к его изголовью, и суровые лица партизан. Нехитрые слова песни проникают в душу, сея лёгкую печаль. Ветер в трубе сменил мотив, он теперь не завывает, а жалобно тянет мелодию песни, пытаясь подпевать женщинам. Получается у него невпопад, но зато с душою. У метели, по-прежнему, своё на уме. Бьётся в ставни, злится, что её не пускают погреться….
Голоса набирают силу.
По тропинке узкой
Уходил отряд.
Впереди шагала
Партизана мать…..
Последнее слово поющие тянут долго-долго, словно хотят, чтобы его хватило на весь нелёгкий, длинный и опасный путь партизанского отряда.