Пашка с непередаваемым усилием разлепил глаза и… ещё один его афганский день начался.
Только со страшного бодуна человек смутно начинает понимать, что «жизнь ему даётся один раз…» и что прожить её всё-таки надо! Как человек, безусловно, разумный он догадывался об этом, но делать что-либо, а тем более жить, ему сейчас, ой как не хотелось.
После вчерашнего «банкета» по поводу его четвёртой звёздочки голова трещала как ДШК, и он до глубины души прочувствовал, что алкоголь, вызывающий такие приятные ощущения сразу после его принятия внутрь, сейчас был ненавистен ему как начпрод, редкостная, кстати, скотина и тварь. Хотя, друг мой военный, видел ли ты где-нибудь!, когда-нибудь! других начпродов?
В вагончике, где он обитал, было темно как в засыпанном забое шахты № 32/бис где-нибудь в Донбассе. Видно кто-то из ребят, завесил окна, что бы долбанное афганское светило своими палящими щупальцами не обняло ненароком спящего мёртвым сном именинника.
Прекрасно понимая, что «отступать некуда – позади…комбат», как любит, говорит его друг и кашник по «рязани» Сашка Климакин (для своих просто Клим), он откинул не совсем свежее солдатское одеяло и застыл – на нём кроме тельника и волос на ногах ничего не было. Ладно так, но рядом (и как он этого раньше-то не чувствовал) на топчане в точно таком же неглиже спал его старшина – Ираклий Жордания – здоровущий грузин из Поти, бывший борец и чемпион ВДВ по рукопашному бою. «Страшные» мысли усугубили и без того жуткий похмельный синдром. Пашка в полумраке пошарил рукой по столу и…о, чудо!, наткнулся на бутылку. Сделав на автомате три или четыре судорожных глотка и, поняв, что не ошибся – содержимое, хвала Аллаху, было водкой, он стал ждать облегчения. Минут через пять, когда благостное тепло, что называется «от борта в лузу» стрельнуло из желудка куда-то в мозжечок, а затем тёплой пуховой шалью накрыло весь обессиливший от праздника мозг, он, наконец, начал потихоньку вспоминать вчерашнее…
Приказ о присвоении ему, старшему лейтенанту – командиру роты ВДВ, очередного воинского звания, как говорится, врасплох не застал. Он ждал этот приказ, как и обещали к «ноябрьским…». Не обманул комбат, всё сошлось копейка в копейку. Ну а дальше…! А что дальше…? Бли-и-и-ин, как будто никто и ничего не знает? Дальше, простите, пьянка, именуемая, где банкетом, где поляной, где проставой… Одним словом, где как, но суть от этого не шибко меняется.
Даже очень пьющий гражданский человек не может себе представить, что такое обмывание должности, звания, квартиры, Господи, да всего чего угодно, хоть солнечного удара за полярным кругом.
Ну, во-первых – это одни мужики и…«никаких, знает ли, баб-с» (это ещё с царских времён, говорят, повелось), во-вторых – одна водка, много водки, для непонятливых, повторяю – МНОГО ВОДКИ!!!, и в-третьих – закуска либо вообще не предусматривается (одно курево), либо её так мало, что вопрос - «Ты чего сюда жрать пришёл?» звучит так же часто как задушевный мат и примитивно-тупые тосты типа, «Ну, будем!» Впрочем, всё это нисколько не умаляет торжества момента и не разрушает ни в коей мере атмосферы праздника, которая наступает практически сразу после принятия «вовнутрь» двухсот-трёхсот грамм не очень качественного алкоголя.
С трудом надетые штаны и изрядно раздолбанные «берцы» (…блин, когда ж я новые-то получу, а ещё командир роты, твою мать!) постепенно настраивали его на служебную волну. Он дотянулся до бутылки и, как говорится, одним выстрелом загнал остатки внутрь. Прочувствовав, что жизнь, не смотря ни на что, всё-таки налаживается, он закончил экипировку и… вовремя – дверь вагончика распахнулась от лихого пинка. В проёме стоял Клим собственной персоной.
- Вставай, именинник, Клистрофорыч кличет.
«Клистрофорыч» - это комбат, подполковник Коротких Аркадий Христофорович, огромный и широкий как платяной шкаф, вечно стриженый под ноль, как новобранец, с бицепсами невероятных размеров. Его странное и режущее нормальное русское ухо отчество имело свою непростую историю. В молодости его мать – фанатичная комсомолка, попёрлась на какую-то там очередную ударную и от того невыносимо важную для страны (как явствовало из газет того времени) стройку, где и познакомилась с его отцом – молодым красавцем по имени Христофор Лежава. Любовь была бурной, вот только одного они не учли – родители-кавказцы наотрез отказались принять русскую сноху. Короче, дело к ночи… - его маманя с шестимесячной беременностью, в гордом одиночестве вернулась на родину, мальчонке дала свою фамилию и имя деда-лётчика, погибшего ещё в финскую… Но (как всегда это но!) любила она своего, как её мать говорила, «гурузина» и любила без памяти, вот почему и оставила ребёнку отчество человека, которого никогда не забывала.
Клистрофорыч был не просто хороший комбат, он был, что называется, свой в доску, за такого и жизнь как копейку отдать не жалко. За всю свою военную службу комбат ни разу не сдавал своих, а ещё он свято чтил неписанный «кодекс десантника» и требовал этого от других, порой жёстко, до мордобоя.
- Разрешите, товарищ полковник,
- А-а-а, входи. Ну, брат, ты вчера и выдал, - усмехнулся Клистрофорыч,
- Ты хоть помнишь что было, садовая твоя голова?
Пашка смутно припоминал что-то, но вот что…? Он на всякий случай, скромно потупившись, пробубнил дежурно-курсантское,
- Больше не повторится, товарищ полковник, - и, помолчав, добавил,
- Чес-слово.
- Да ладно, - усмехнулся комбат,
- Знаю я вас с Жорданией… Ведь до первой же пьянки, а потом накузюкаетесь и… опять ваша «коронка» - танго с раздеванием. Вас почему мужики голыми-то положили вместе – ну вроде как приколоться! Вы ж не чувствовали ни хрена, как шпалы, - и притворно ужаснувшись, воскликнул,
- Господи, это надо же столько пить!
Затем он как-то сразу помрачнел и изменившимся тоном сказал,
- Паш, тут такое дело, вобщем я всё понимаю, но,… извини, брат… твоя очередь, - и, опустив глаза, закончил грустно,
- Извини…
- Надо Славку Топильского… Ну, ты понял… Вобщем…, сопроводить, как говорится, на историческую родину… - и, отвернувшись к окну, глубоко вздохнул.
- Командир, а может кто другой, а? А я бы это,… на зачистку, вместо кого угодно, а?
- Филиппок, ну хоть ты мне душу не рви! Всё! Это не обсуждается, это приказ. Свободен!
Его замкомроты, старший лейтенант Топильский погиб, подорвавшись на мине. Пашке однажды уже довелось испытать непередаваемое счастье общения с родственниками погибших «афганских героев». С год назад он возил «двухсотого», аж в Вологодскую область, в маленький, сонный ПГТ, где все друг-друга знают с пелёнок. Морду, конечно не набили, но слов наговорили таких, что…уж лучше б набили. Вот почему желания лететь в Союз у него, мягко говоря, не было никакого.
Утром следующего дня он уже сидел в Ан-12. Когда набрали высоту и развернули на Ташкент, он и ещё трое таких же сопровождающих раздавили две пол-литры тёплой, как парное молоко, «кишмишовки», поговорили немного за жизнь, если можно назвать разговором то, как они пытались переорать четыре мощных турбовинтовых движка, а потом он просто рухнул на диванчик и…, проснулся когда они уже заходили на посадку.
В Ташкенте, на аэродроме, на самой дальней стоянке им ещё, что называется до комплекта, подкинули ящиков, забив брюхо «Чёрного тюльпана» по самое не балуйся. Потом выяснилось, что у лётчиков что-то там не срослось с заявкой на полёт, после чего они, вяло матерясь, поплелись по жаре к диспетчерам на КДП. Второй пилот – молоденький старлей, по опыту зная, что это дело не одной минуты, философски изрёк,
- Ну, всё, братва, сливай «карасин»,
- И чё, всё так хреново? спросил Пашка,
- Хреново, не хреново, а часа полтора-два они проконоё…ятся, - матюкнулся тот.
Мужики, что бы убить время раскинули картишки, а Пал Николаич, взяв бушлат, по старой курсантской привычке завалился спать за контейнера. Спал он, как всегда, глубоко и спокойно. И приснился ему Славка. Чудно как-то приснился – в парадной форме, с аксельбантами, в тапочках на босу ногу, на голове вместо фуражки, почему-то синяя пилотка, как у довоенных лётчиков, а в левой руке белое эмалированное ведро, доверху наполненное спелыми кроваво-красными яблоками. Он улыбнулся во весь рот, потом взял яблоко и протянул Пашке, затем взял сам и начал есть, с хрустом погружая в сочную мякоть неестественно белые зубы. Пашка подождал немного для приличия (как-никак с покойником трапезничает) и начал есть вслед за ним, совершенно не чувствуя вкуса. И вдруг в какой-то момент ему стало не по себе – вместо сока из яблока у Славки текла кровь, потом он заметил, что кровь течёт и из его яблока, и что все руки у него в крови и… и здесь он проснулся.
Позже, уже во время полёта, под натужный вой двигателей он пытался вспомнить, как его бабка толковала сны, и ни к чему путному не пришёл, кроме как к тому, что этот сон, что называется «к родне»,… не, ну, раз кровь-то. Только вот к какой, не понятно.
Они долго пилили над Союзом, садясь на разных военных аэродромах. Пили теперь уже свою родную водку или спирт с самолётов, сгружали гробы, которым, казалось, не будет конца и только на второй день плюхнулись наконец в Шаталово. Славка, царствие ему небесное, был родом из маленькой деревушки, что в тридцати километрах от Смоленска, практически рядом с шаталовским военным аэродромом, всего-то километров восемь.
На этот раз самолёт зарулил на стоянку прямо напротив КДП. Капитан Филипченко Павел Николаевич (именно так звали Пашку) заправившись и натянув поглубже кепку, спустился по трапу. Около КДП его уже ждали. Это был военный комендант шаталовского гарнизона – здоровенный верзила с лицом Кальтенбрунера из «семнадцати мгновений…». Они поздоровались и Пашка спросил,
- Сегодня отвезти успеем? ,
- Только после развода, ответил верзила утробным басом.
- А что так?
- Машины все в разгоне, поэтому повезём на «дежурке», а она будет только после развода. Да и солдат дадут после восемнадцати, тех которые с наряда сменятся.
- Ну, добро, сказал Пашка, а сам подумал,
- Да провались ты всё пропадом, в этом бардаке сам чёрт голову сломает. Одним словом, авиация, мать её ё… До развода оставалось ещё целых пять часов, и он поплёлся в гостиницу.
Солдат дали мало, всего восемь человек.
- Гадство! Опять как в прошлый раз, бл…дь! Ну что за экономия такая - подумал он, но возбухать не стал – один хрен, ничего не исправишь и никому ничего не докажешь. Кому здесь нужны мёртвые «афганские герои»…? Как, впрочем, и живые тоже!
Солдатики с трудом затащили тяжеленный ящик с «цинком» в кузов, затем лениво залезли сами и старший машины – пожилой усатый прапор, как-то очень спокойно и по-крестьянски рассудительно, сказал,
- Ну что, командир, с господцем? ¬
- С ним, с ним родимым, - подумал Пашка, и полез в кузов.
Они ехали по шоссе в сторону Смоленска. У «дежурки» - Газ-66-го, лишнего места в кабине нет и его как гостя (хотя конечно, больше как сопровождающего именно такой вот «груз») посадили, хоть и в кузове, но впереди справа около брезентового окошка. Ехать было недолго, но он всё равно кимарил - шутка ли, впервые за долгие месяцы довелось сбросить невыносимый груз постоянного, доводящего порой до дурноты, напряжения.
- Зажрались, они здесь, - подумал он, прежде чем отключиться,
- Тишина, покой – не стреляют…
На сороковом километре смоленского шоссе лопнула рулевая тяга, неудачно так лопнула – на мосту. Машина, пробив заграждение, упала метров с трёх-четырёх не больше, но!… и этого хватило. Побились все и побились серьёзно – переломы, сотрясения, ушибы, однако все остались живы, кроме одного – капитана-десантника. Тот был убит сорвавшимся ящиком, убит мгновенно. Угол ящика вошёл ему в грудь, превратив в фарш всё, что только можно было.
Пашка так и не проснулся, а значит, и не почувствовал ничего. Он ушел из жизни быстро, по-военному…
Бог её знает, может это и к лучшему?
12.02.2008 год.