Сегодня слишком солнечно, что не совсем обычно для северных штатов в это время года – отметил про себя Мэл и достал из бардачка черные очки – он заменит ими свои обычные. Дорога предстоит около четырёх часов – с ежегодной Чикагской предрождественской выставки до дома в Уорренсвилле. Он уже хорошо знаком, этот хайвей под номером 204, не раз Мэл делал выезды на эту знаменитую арт-выставку, с разной степенью успешности, иногда больше для того, чтобы развлечь скучающую жену, чем ради деловых целей. В этот раз он ехал один - приболела их изнеженная принцесса - колли Лу, и Хелен осталась с любимицей. И Мэлу представилась возможность поразмышлять, дымя всласть в одиночестве на прекрасной, не слишком загруженной дороге.
Хелен была второй женой Мэла. Первая ушла после трех лет бесцветной совместной жизни к мормонам, прихватив солидную часть его состояния – Мэл всегда был законопослушен. Ничего не поделаешь… Детьми обзавестись они с будущей фанаткой мормонской секты не успели – раньше тридцати и не принято, а с Хелен сошлись уже тогда, когда время для этого истекло.
Хелен замечательная жена – практичная, заботливая, домоседка и хороша собой. С ней приятно выйти в общество. Недостаток у неё один – она русская. Так вышло, и Мэл в общем-то сознательно шёл на этот риск, хотя и не без трехлетних колебаний. Сам не знает, зачем? И мать отговаривала, а это серьёзный аргумент. Мать всегда была доминантой в жизни Мэла, и с годами ее роль нисколько не снижалась. Ему скоро пятьдесят (по японскому счёту – уже, они берут за точку начала примерное время зачатия), матери – за восемьдесят, но что из того? Её слово будет решающим до конца её дней. А может быть, и после. Дело в том, что она единоличный владелец всех ценных бумаг и недвижимости семьи – после смерти отца, известного врача-хирурга, иммигранта второго поколения из ещё довоенной Германии.
Мэл всегда будет ребёнком для матери – в полном смысле слова, а не фигурально выражаясь. Это значит, ему нельзя доверять важные дела и документы, собственность, принятие стратегических для семьи решений и т.д. и т.п. Мать происходила из рода истинных самураев - отец увез ее из Японии грациозной восемнадцатилетней красавицей, и это многое объясняло. Но не только. Мэл откровенно скучал, когда речь заходила о серьёзных финансовых делах и операциях или о проблемах на фондовом рынке. Его всегда подташнивало от разговоров о стоимости недвижимости, росте налогов, котировке акций и о прочих житейских делах. Тем не менее, слово «надо» и «долг» были для Мэла почти святыней – жёсткие внушения родителей не прошли даром. Порядок, правила – прежде всего.
Правда, в последнее время у него появился растущий интерес к игре на бирже – но на какой! Той, где торгуются старинные забавные вещицы. Это могут быть журналы образца пятидесятых, пожелтевшие фото с известными в свое время людьми, открытки, салфетки и ресторанные меню, проспекты или сувениры-игрушки, добытые из подвалов или заброшенных на долгий срок гаражей и сториджей. Чем больше им лет – тем лучше. Можно даже выставлять на продажу (через Инет, разумеется) журнал постранично. Если он достаточно устарел. Например, первый выпуск «Плейбоя» или «Национальной географии». И следить, как меняется его цена – от одного доллара до… По-разному, конечно. Но захватывает. А подвал у Мэла - будь здоров, как по объёму, так и по сроку заполнения его разнообразным хламом.
Неудачная первая женитьба только укрепила мать в субъективно-недоверчивом отношении к сыну. Эта его вечная отрешённость, эта опрометчивость! И учёба в приличном колледже впрок не пошла… Мать критиковала Мэла всю его жизнь. Умудряясь глядеть на долговязого Мэла с высоты при своих полутора метрах роста. Трудно было найти двух столь непохожих людей, чем эти мать и сын. И по темпераменту, и отношению к жизни, и по внешности - Мэл унаследовал европейский тип отца. В свои восемьдесят с гаком мать вулканировала энергией, колесила на велосипеде, играла в казино «по маленькой», много и со вкусом путеществовала. Могла съесть паунд бифа за один присест. Она никогда не употребляла «Са-а» - традиционное японское междометие в паузах нерешительного размышления. У неё всегда готово было твердое мнение на любой счёт. Мэл же почти всё из перечисленного отвергал – особенно любые перемещения и перемены, они неимоверно отягощали его морально, тянули книзу, к земле его длинное туловище с головой где-то в облаках и бесконечно утомляли.
Критика матери не была постоянной, фоново зудящей и оттого невоспринимаемой. Нет, она была рассчитано-прицельной. Его русская жена сказала бы … как это? Редко, но метко.
В детстве мать чаще всего обыгрывала некрасивые большие уши и узкие, сутуловатые плечи сына. Дразнила… Наверное, так выражалась ее любовь, - говорит Хелен. Ох, уж эти русские – всё-то оправдывают, всё-то смягчают словом «наверное» и окутывают войлоком философствования! Непонятны они Мэлу. Однако притягивает его нечто в жене именно этой своей «неопознанностью». Как НЛО…
………………
Мэл закурил. Вот уже тридцать лет он покупает одну и ту же марку сигарет – «Мальборо». Маркетологи сетевых маркетов типа «Коллз» и «Волмарт» могут с полной уверенностью относить его к группе стойких приверженцев названного бренда. И действительно, не любит Мэл менять свои привычки, «кормит» их регулярно и в нужной дозе. Это порядок, это облегчает жизнь, не надо принимать каждый раз решения и делать выбор. Так, в гардеробе должны быть в обязательном порядке дюжина хлопковых рубашек, желательно в клетку и голубых джинсов, кофе - по одному рецепту, автомобиль – только японский. Не потому что он наполовину японец, а из-за надёжности. И ещё потому, что их предпочитал отец.
Курил он много - как сапожник. Опять странная русская поговорка выскочила. Почему сапожник? Но с кем поведёшься… А с Хелен они уже около десяти лет. В прошлом году они ездили на эту выставку вместе, ей понравилось – шумно, многолюдно, попали даже на концерт русской певички с литовской фамилией… Да, она скучает по России, по своим оставленным родным и подругам, это он способен понять, в отличие от многих других вещей, связанных с женой. Жизнь у неё довольно уединенная, в своём небольшом домике на окраине среднего по достатку и численности городка. На улицах пусто, как будто все вымерли – жалуется она, соседи не склонны к общению, это не принято. Все по норкам своим сидят, зарылись как кроты – это тоже слова Хелен.
А Мэлу это кажется нормой. А как иначе? Достаточно магазинов и ресторанов, где люди толпятся роями и создают невозможный шум. Он с трудом выносит гостей жены, тоже из эмигрантской еврейско-украинской диаспоры: горластые, насмешливые, пристрастные к еде и выпивке. И гостят долго – не ценят время, не деликатны…
Особенно раздражает крупная, уже немолодая Лара – со своим трубным голосом и абсолютной безапеллляционностью. А также своими цветастыми распашонками, призванными скрывать складки на дородных боках. Мэл не выносит цветастости органически. И надо сказать, Хелен в этом ему полностью гармонируeт – предпочитая бело-черную гамму в одежде, ну с включением, естественно, джинсового индиго.
Но что касается Лары – это сплошное испытание чувства вкуса и такта. То есть, меры. В свое юное время (теперь в это верится с трудом) Лара была записной диссиденткой, за ней – якобы – следили органы, она демонстративно игнорировала демонстрации (забавная тавтология) и постоянно затеивала подрывные антисоветские речи. Нынче она обосновалась в Германии, выйдя замуж за «фрица», как она его обозначала, однако в Штаты наезжает частенько – тут у неё состоятельный бой-френд, тоже из эмигрантов. Про немок любит, сильно грассируя, рассказывать анекдоты, ибо терпеть их не может, восклицая с брезгливым презрением: «Они же всё вхремя тхрут и тхрут! Пхредставляете? Тхрут и тхрут!...» В смысле окна, двери, посуду - все видимые поверхности интерьера. «Бохря, скажи, - обращается Мара к бой-френду - тебе было бы интхересно, если бы я всё вхремя тхёрла и тхёрла?»
Такие люди раздражали Мэла как всё … избыточное, что ли. Всё, что чересчур. Но здесь примешивался ещё тот факт, что отец Мэла был немцем по происхождению. Старинного рода, правда, родившемся уже в США. И глубокое к нему уважение, можно сказать, благоговение принципиально отвергало, делало неприемлемым ярый антигерманизм Мары, а с ним и её саму.
Остальные, особенно при Маре, что «немудхрено», вели себя более скромно: Ида – та рассудительна и расчетлива в речах, много лет проработала в хосписе, теперь заслужила свою квартирку при нём, за что благодарна судьбе и старается не гневить ее лишними декларациями.. Она, как старшая по возрасту, хорошо влияет на Хелен. Язык мой – враг мой – это из лексикона Иды.
И в этом Мэл согласен с рашен провеб (поговоркой) – он недавно открыл для себя, что не любит слова вообще, как социальный феномен. Это ему самому невдомёк – или он не верит им, полагая их обманкой, обёрткой несуществующих конфет, скорлупками от гнилых и высохших орехов? Или воспринимает их лишь как мощные раздражители собственной тщательно охраняемой тишины, возбудителями ненужных эмоций и нарушения вследствие этого режимного сна? Или же он боится их таинственной, подозреваемой им подспудно, силы? Или английский ему кажется слишком… приземлённым что ли, казенным и обрезанным (гона, вона и т.п.) . Японского же он не помнил и не мог помнить – мать уехала из страны восходящего солнца еще до свадьбы с врачом из западной Германии, а русского он так до сих пор и не выучил. Между ним и этим странным языком имелся невидимый, но прочный барьер. Из чего? Трудно сказать. Это было сравнимо с полётом в другую галактику… Поэтому Хелен спикала на бытовом инглише, а Мэл избегал даже самых простых русских слов, хотя уже кое-что понимал.
Все гости тоже общались при нём на инглише. Часто приходила простушка – на первый взгляд - черноглазая и слишком шустрая Соня из Киева. Но всё-то у неё проблемы – то дочь нуждается в операции, то муж развода не даёт, то будущий супруг работу потерял. Считает своим долгом излить эту бодягу на окружающих, причем в полной уверенности, что все лишь этого и ждут. Ясно, вампирит на других, даже если денег не просит в долг.
Кстати, Мэл категорически против кредитов – в этом он не американец. Разве что немного манипулировать долговыми обязательствами – билами за жилье, услуги, топливо и т.д. Всю домашнюю и деловую бухгалтерию он, хоть и с трудом, но ведёт сам – раскладывая бумаги по полу и соображая, что оплатить в первую очередь, что во вторую. Что чем перекрыть… В конце года будет возврат налогов (они всегда переплачиваются, как положено, для подстраховки бюджета), и тогда буде некая сумма, на которую можно твёрдо рассчитывать…
Русские - евреи они или украинцы – не важно – ведут себя по-другому. Такая бухгалтерия им не по зубам. Им бы джин попивать, салат с французским названием поглощать, заговорщически покуривать во дворе, иногда всплакнуть, а потом потанцевать… И говорить, говорить, говорить…
Хелен защищает их всех: мол, они добрые, советы ей дают практически бесплатно, делятся пайками - консервами-чипсами, можно обсудить местные ньюс, свежие события то есть.
Но Хелен – это загадка. Вначале ему казалось, что она корыстна, и он сам служит ей лишь трамплином для более выгодной партии. Да, он ревновал её, мучительно и хронически первые годы. На неё делали стойку практически все особи мужского пола, куда бы они ни приходили – в ресторанчики пообедать или поужинать, в юридические конторы, городские парки и концерты. Его жена резко и выгодно отличалась от американок фигурой, манерой изящно одеваться и держаться. Мэл не подавал вида, не изменяя своей обычной сдержанности, лишь щурил темные глаза, оправдывая восточную половину своей крови. Конечно, она вполне может найти себе миллионера – одна и та же мысль циклически приходила на ум, до его помрачения. Становилось спазматически холодно, и тогда он ничем не мог себя согреть, особенно длинные ноги…
Однако по истечении нескольких лет он убедился в том, что Хелен не из тех, кто ищет знакомств и романов. Однако это не принесло большого облегчения. Что тогда она собой представляет? Иногда он в сердцах называл её крейзи – если она вдруг ни с того, ни с сего начинала кружиться по их небольшой гостиной, в такт каким-то своим мыслям, ощущениям – чего? О чём? Какова природа этих странных - то ли индийских, то ли африканских, то ли еще каких-то - танцев и беспричинных радостей? Ведь не бокал же сухого вина? Это тревожило.
Но ещё хуже им воспринимались ее речи или вопросы – о таких вещах, которые не имели для него адекватного обозначения. Они, однако, сильно волновали жену, она склонна была обсуждать нюансы человеческой психики, мотивы поступков и пружины судеб круглосуточно, но зачем? Да еще на плохом английском. От этого психоанализа у Мэла сразу заболевали то ли уши, то ли зубы, то ли щитовидка. Хелен же особенно любила вести такие речи под шампанское.
Кстати, об алкоголе. Мэл не пил спиртного – не считая символических глотков в ритуально-положенные моменты Рождества и дней рождения. Немаловажную роль в отсутствии такой привычки сыграла позиция матери, категорически обозначенная давным-давно: «В нашем доме алкоголя не будет никогда!» И в материнском доме, где над камином висел самурайский меч, его, то есть, алкоголя практически не водилось, даже в праздники. Что вызвало столь ультимативную установку, сложно сказать – возможно, здесь крылась некая семейная тайна, но её члены не имели привычки болтать попусту, тем боле о фамильных секретах. Этого придерживалась не только японская ветвь, но и немецкая. Сестра Мэла Джен также отличалась скрытностью. Совсем недавно она вышла замуж, в пятьдесят шесть – впервые, и до последнего скрывала своего жениха-шерифа от всех, включая мать и брата. Джен тоже бездетна - самурайский род их не продлится, уже ясно - но не страдает от этого, жизнь её наполнена - домоустройством, делами в онкологической клинике, реже - путешествиями и отдыхом.
Так... О чём он думал перед этим? Забыл... А, о том, что Хелен бывает иногда тоскливо, несколько раз он замечал мокрые глаза после разговоров с Россией... Может быть, эта грусть и называется ностальгией? Он не знает. Но, во всяком случае, развлекать жену необходимо, это его прямой долг. Хорошо, что она получила права… И вечеринки допустимы для этого, не такие уж они частые. С болгаркой Любой – бывшей оперной певицей – Хелен особенно оживляется, и после рюмки горячительного они вместе поют под гитару русские романсы. Мэлу это не то чтобы не нравится, пусть развлекается, но… Что-то острой иголочкой царапает его защитную плёнку что ли? Или так: это не вписывается в его привычки, в его генетическую матрицу. Он по обыкновению взирает на весь этот шабаш со стороны – из углового кресла, притворяясь, а иногда и вправду – подремывающим, уходящим в себя, но ловя при этом многое…
Как-то раз он услышал с террасы поразивший его диалог между Хелен и Идой. Они покуривали в шезлонгах, а Мэл подошёл к окну отодвинуть штору – надвигались сумерки. О чём шёл разговор до этого, Мэл не понял, услышав лишь его логическое продолжение.
- У мужчин после пятидесяти есть только два варианта – раздумчиво и со знанием дела протянула Ида.
- Хочешь, я угадаю? – голос Хелен был звонок и слегка задирист.
- Плиз! Это забавно.
- Они или уходят в монастырь – явно или неявно, то есть, внутренне, или же начинают крепко цепляться за женщину, лучше всего за законную жену.
- Хм! Ты имеешь в виду русских мужчин? – уточнила Ида.
- Не знаю, наверное, да. Я их лучше знаю… – после паузы ответила Хелен.
- А есть ли третий вариант? Что, терциум нон датум?
- Есть. Это уход из жизни, просто смерть…
- Ну и Леночка, ну мудра! – воскликнула Ида, - а ведь ты, пожалуй, права... Признавайся-таки, были в вашем роду иудейские корни? Хотя по внешним признакам – хоть убей, ничего не нахожу, сколько ни присматриваюсь.
Хелен засмеялась – русалочьим смехом. Ей было всё равно, как её назовут. Мэлу – тоже.…
- Ой, барбекю сейчас сгорят! – забеспокоилась Хелен. Надо позвать кого-то из мужчин… Энибоди…
На террасе наступило короткое молчание, видимо, женщины занялись мясом, и Мэл мягко ступая, чем напомнил себе свою мать – это ее типичная манера ходьбы на коротких ножках при тяжеловесном теле - незамеченно вышел в столовую – там остались его сигареты и кофе. Но слова (опять эти слова!) Хелен о трёх путях мужчин не дали ему выспаться в эту субботнюю ночь. А какой путь у него, Мэла? И откуда она всё это знает?...
Да, разговоры между Хелен и ее подружками не всегда сводились к трёпу. Но, как бы там ни было, в последнее время Мэл предпочитает во время этих «пати» работать, у себя в офисе. Когда толпа развеселых приятелей наконец покидает дом, Хелен звонит ему и сообщает, что «путь свободен». Но часто он и ночует в своих бизнес-помещениях… Дома нельзя курить – к тому же.
Мэл снова зажёг сигарету. Ну и что же, что с легкими не всё в порядке. Перед никотином он бессилен.
……………
Дорога мчалась навстречу – ровная, атласно-гладкая, высококачественная. И это тоже было привычно. Мэл не выносил дискомфорт в любом его проявлении. Однажды он попал в Варшаву – когда встречал невесту-Хелен и несколько дней после этого не мог прийти в себя от мигрени, закономерно настигшей его в неудобном душном отеле, с плохим сервисом и недостаточной степенью чистоты, да и сама дорога – кошмар! Он никогда больше не поедет в бывшие соцстраны! Тем более, на историческую родину жены.
Притормозив у Мака, Мэл получил теплый фирменный пакет и полгаллона Колы прямо в окно автомобиля – надо перекусить. Время ланча. Хелен готовит ему русские блюда: пельмени - это как равиоли, но крупнее и еще эти, название сложное, – из капусты с мясом и рисом. Но Мэлу ближе традиционные кулинарные изделия, включая фастфуд и картофельный салат. Да и вообще он равнодушен к изыскам, они не вызывают у него эмоций более, чем положено для приличия – при плановых посещениях матери – обедах по субботам – когда принято подавать реплики типа «хороший суп», «вкусно пахнет» - этого вполне достаточно. Вандефул или бьютифул – это уже перебор, а значит, моветон. Это – жесткие правила и нарушать их равносильно катастрофе от падения метеорита. Грозит пробоем жизненно важной оболочки.
Хелен чем-то похожа на метеорит. Нет, она не летит со скорости и не падает, но излучает неведомую по происхождению и ощутимую радиацию. Отчего она так любит высокие слова? Это что, особенность русских? Не обходные, означающие действия, экшн, а такие, за которыми кроется нечто вязкое и труднопреодолимое. Или бездна пустоты… Мэл не привык к таким словам. Он не знал, как на них реагировать и что с ними делать. Например, вечность, душа, любовь, вера. Ну, с надеждой еще понятно: «ай хоуп» - значит, я надеюсь, что ставка налога на профит не будет повышена в следующем месяце. Всё ясно. А что стремилась вызвать в нём жена такого сорта словами?
Или ещё: она нередко называла его Мэлчик – уменьшительное от Мэл. И тоже самое – совершенно не ясно, как должен был реагировать он? Его так никто никогда не называл. Ты счастлив, Мэлчик? – спрашивала, ласкаясь, Хелен. Глупый вопрос. Если нет, то кто это обнаружит и вербализирует жене. Элементарная деликатность не даст. А если да, то в чем это должно выразиться? И потом Мэл не мог поверить до конца в её искренность. Не мог, что-то мешало. Всегда где-то за плечом маячила тень подозрительности и сомнения…
Хелен иногда говорит, что она ведьма. В шутку, конечно… Но приближаться к ней всегда опасно.
Да, она многое может - надо отдать должное. Так, Хелен быстро научилась у своего супруга, то есть, у него, Мэла, сдержанности в проявлениях эмоций и рефлексии. Разговоры о душе и её бессмертии почти сошли на нет.
Она послушалась его и в том, чтобы не посещать сэйлы – не сносные для него распродажи, где с его точки зрения предлагался только «габич» - мусор, отбросы. Экономная Хелен поначалу бросалась к ним, но, учтя жесткое мнение мужа на сей счёт, преодолела русскую черту в виде любви к дешевизне и больше не сворачивала с дороги, завидев заманчивую вывеску. Во всяком случае, при нём…
Единственное, что ей разрешалось приобретать на распродажах – куколок типа Барби, чаще всего раздетых, то есть, без одёжек, износившихся у прежних хозяев. Хелен шила им великолепные наряды – длинные платья с оборками, украшая их бисером и жемчужинками, делала им шляпки и сумочки, пояса и башмачки и проявляя при этом редкую усидчивость. Да, черт возьми, это у неё выходило мастерски, и куколки были довольны, судя по их сияющему виду. Их собрался уже целый угол в ее спальне…
Самое интересное, что оба они – и Мэл, и Хелен не испытывают жадного пристрастия-привязанности к материальной жизни, к своему бытию-существованию с его атрибутикой, тем более, не имеет стремления её увеличивать или менять. Гнаться за модой, пытаясь кого-то удивить или развлекать себя выбором мебели – фу! Суета, тщета, глупость – больше ничего. Поддерживать в нормальном состоянии дом – и то головная боль и проблема, напрочь портящая настроение. Мэл уже несколько месяцев не может заменить сломанный замок на входной двери, и они живут с открытым входом. Он забывает, что ел утром и не всегда видит, что лежит перед ним на тарелке. Правда, если Хелен варит суп или борщ – еду из разряда не жалуемых Мэлом, и потому это бывает не чаще раза в месяц, он, морщась, осведомляется:
- Что, снова суп? Но ведь мы имели его вчера?
- Нет, ханни, ты делаешь маленькую ошибку – смеется Хелен, мы его имели всего лишь месяц назад.
Да, всё так. И мысль о том, что рано или поздно придется уходить и прощаться с этим миром, его радостями и его обитателями, не слишком заботит его и не вызывает боязливого волнения. Лёгкая ирония – вот стандартная реакция на все случаи жизни, за ней он обычно и укрывается. Этой весной Мэл попал в реанимацию – тромб в легких, и чуть не отправился к своим арийско-японским праотцам. Но в последний миг его вернули к сознанию и дальнейшей жизнедеятельности. Он не испугался. Едва придя в себя, шепнул склонившейся над ним белой от ужаса Хелен:
- Ну вот, ханни, не хватило всего одной минуты, чтобы ты имела миллион моей страховки !
- Как тебе не совестно! - возмутилась осунувшаяся Хелен. И осторожно, чтобы не нарушить систему трубок, поцеловала его.
Такое отстраненное отношение к жизни не свойственно американцам. В какой-то мере его разделяет ещё только один известный Мэлу человек - его одинокая тетка по отцу – почтенная девяностолетняя фрау из Филадельфии. Она приезжала на смотрины Хелен – серебряно-седая, в светло-голубом, она сливалась с воздухом и обоями и от этого смахивала на нестрашное привидение, с выцветшими холодноватыми глазами на сухоньком личике. Хелен произвела на неё положительное впечатление. Единственное, что поинтересовалась, а выдержат ли зубы Мэла такую женщину? В смысле по зубам ли она ему. На это Мэл никак не отреагировал, разве что очками сверкнул.
В ответ на его молчание прозвучало насмешливо-согласное:
- О кей. Тогда твоя старая тетка пошла мыть руки.
Ровность в эмоциональном фоне выработалась в их семье как единственно возможный способ совместного переживания отпущенных лет и событий. Только однажды он видел жену разгневанной фурией – когда Мэл, вернувшись поздно вечером, устроил сцену по поводу неровно подстриженной травы во дворе. В свете фонарей разглядел-таки выбившиеся из строя-ранжира травинки. И возмутился: Хелен-мол не доглядела, и это непорядок, так не должно быть! Полуночная фаза суточного цикла или еще какие-то скрытые причины явились тому виной – он не понял. Но Хелен вышла из себя - она вдруг начала громко и яростно ругаться – это он понял безошибочно – на русском. В его адрес летели явные оскорбления высочайшего энергетического накала. С лестницы второго этажа она посылала их – как стрелы с ядовитыми наконечниками. Мэл был удивлён тогда – настолько, насколько он вообще мог видеть диво в чем-либо…
Но в последующем эксцессов такого рода не случалось. Каждый из них, видимо, сделал свои выводы. Хелен подчеркивала не раз, что она уважает Мэла – независимо от размера его доходов – а они не впечатляли большинство знакомых, включая мать. Бизнес не был стабильным, и Мэл не делал ничего особенного, чтобы изменить ситуацию. Его по большому счёту всё устраивало. С его точки зрения долг перед женой, матерью и государством исполнялся в той мере, в какой должен был исполняться. Если же кто-то имел иное мнение на этот счёт, то это были проблемы его, а вовсе не Мэла.
И даже если он и в этом ее уважительном отношении видел – в силу своих комплексов - неполную искренность, то предпочитал не докапываться до фактического положения или степени ее прямоты. Трудно сказать, было ли это достоинство великого такта или же порок лености? А может, равнодушие? Нет, конечно, Хелен отнюдь не была ему безразлична! Но слишком на многие темы в их обсуждении было наложено табу, словно существовала территория с надписью «заминировано». Пограничная полоса…
Мэл плавно рулил и продолжал ловить… нет, не мысли. Мысли – это большие рыбины (он иногда ловит рыбу на Эри, но никогда в жизни её не ест - ни под каким видом и соусом - габич!) а это так, мелочь, глупые мальки. О чём он сейчас? А, о том, что далеко не всё одобряет Мэл в своей стране, но как же правильно устроены в ней дороги! Пересечения-перекрёстки практически исключены. Всё верно - они несут риск, они замедляют скорость. Невольно возникла аналогия: вот так же и Мэл – избегает пересечений с кем бы то ни было на своём пути – в том числе внутри своего дома. И инсайд, и аутсайд. Так повелось еще с родительского дома, потом дома матери. Тем более, это не сложно при такой площади…
Получается что так – ему тяжелы любые формы общения с людьми… А почему? Ну, это слишком сложно объяснить самому себе. От этого начинает болеть голова. Бедная Хелен, её наверное, здорово мучает эта его черта!
Мэл стал думать, как по приезду компенсировать свою ненарочитую и нежеланную отчужденность, возникающую независимо от него. И её… Что обсудить за ужином, что может быть на самом деле интересно Хелен? Куда сходить с ней в нынешний вечер? И быстрее закрыть глаза, то есть, сделать вид, что погружен в сон. Скоро Уорренсвилл, осталось около тридцати миль.
И в этот момент понял, что он сейчас обманывает сам себя. Что он не может сразу поехать домой, не может! Проехать мимо, минуя их – тех, кто ждёт его не меньше, а скорее всего, больше, чем жена. И кто гораздо более понятен ему… С ними не надо искать слова, пытаться что-то объяснять, с ними можно не бояться наступить на мину, быть смешным или наоборот, слишком суровым или сухим, совсем не таким, как тебя хотят видеть, слышать, чувствовать… Они жизненно нуждаются в нём – однозначно, точно, несомненно. И это он знает не по их словам. Об этом говорят их глаза, руки, шеи, плечи… Их позы и цвета, их запах, их смиренное ожидание и молчаливое согласие с его мыслями.
Мэл здорово соскучился по ним, несмотря на то, что с ним, как обычно, их портфолио, ему крайне необходимо побыть с ними, удостовериться в их существовании и отношении к нему. Может быть, слегка поднять им настроение, подбодрить и поддержать. Ведь в конце концов он имеет к ним непосредственное отношение, и именно он виноват в их несчастии…
Особенно переживает он сейчас за Бэтси – она была особенно бледна в последнее время. И Кай – тоже как-то скорбно опустил уголки рта, сжимая пальцы рук будто в судороге… Да, всё понятно - они не слишком удачливы в своей судьбе – и это так похоже на его историю! Они тоже не могут петь и пить вино, не в состоянии расслабиться в простом, но естественном танце, как иногда позволяет себе странная и прекрасная Хелен или пойти в церковь, как она…
- Пусть она простит меня – прошептал Мэл, но я всё же заеду сначала к ним! А потом… будет видно.
...........
И на развилке дороги номер 204 он, не колеблясь более, свернул направо. Там, через несколько кварталов находится арендуемое им двухэтажное помещение средних размеров – мастерская, склад и офис. Там, наверху, на втором этаже ждут встречи с ним его «дети» или детища – так никем и не купленные за несколько лет (и на этой выставке на них тоже не поступило ни одного заказа!) куклы – в человеческий рост, оригинальные по замыслу, старательно сотворённые и тщательно наряженные – кто в фату и флердоранж невесты-утопленницы, как милая Бэтси, кто в неприметную одёжку одинокого маньяка-потрошителя Кая, кто в рыцарские доспехи тевтонца (предка по отцу?!) или в шкуру грустного, ни в чем неповинного Кентавра… Это его, Мэла, тварные создания, порождённая им эксклюзивная продукция, его друзья и его по-настоящему близкие. Они разговорчивы телепатически и в меру, так, как устраивает Мэла. Их можно трогать и смотреть, не рискуя получить нелестную оценку своему жесту или взгляду.
Что главное – здесь, с ними, не было нужды держать круговую оборону, натужно иронизировать, стараться слушать чей-то пустой бред, дабы отвечать впопад. Не нужно было - что самое непростое - делать маску полной непроницаемости. Она выбрана давным-давно, эта маска, но бывают случаи, когда ее защитный слой рассыпается, отваливается, сползает, открывая внутренний слой его лица. Словом, за ней нужен глаз да глаз…
Здесь же, в кругу своей фактически второй семьи, он сам и агрессор, и защитник, то придирчиво-строгий, то добрый и мягкотелый родитель. Работы с «детьми» немало. Мэл время от времени переставляет их – давая им отдохнуть от соседства друг с другом, меняя ракурс и освещение, подставляя под свет окна то фиолетового монстра – отдаленной копии Франкенштейна, то старину Робби – колченогого, заросшего чуть не по глаза с чёрной повязкой на одном из них морского пирата – пусть порадуются, освежатся естественными лучами. Он осторожно вытирал с них пыль и паутину, причёсывал и подкрашивал губы маленькой мулатке Лолите – сделана она была с картинки, изображающей Мулен Руж…
Идеи кукол возникали из его фантазий, из журналов или из его снов, но, как правило, удавалось продать лишь ту продукцию, которая изначально делалась на заказ – Дисней Лендами, Парками Чудес, иногда на праздники Хеловина, манекены и животные спрашивались торговлей, например, магазина «Хантер». Как-то во Флориде, куда они с Хелен заехали однажды к матери (там она проживает в зимний сезон), Он с удивлением узнал своего огромного тигра. Хозяин даже не поверил, что этот интеллигентно-смуглый, астеничный господин может быть создателем могучего зверя с оскаленными зубами. Конечно, в рабочем процессе, особенно технической его части, Мэлу иногда помогали рабочие, но они совершенно не играли роли ни в замысле, ни в той части исполнения, которая требовала вдохновения и даже некоего волшебства. В основном их помощь требовалась при выполнении стандартных фигур для шоу-бизнеса и недорогих маркетов.
Те же из «детей», кто был рождён по собственной воле Мэла, почему-то не вызывали рыночного интереса… И он жалел их и любил больше, чем проданных, востребованных – так болезненно относятся, наверное (снова это сорочье, русское словцо!), отцы к дочерям-старым девам, не сосватанным, не выданным замуж, так и оставшимся жить со своим стареющим, слезливым папашей.
В последнее время Мэл стал оставаться с ними на ночь, оборудовав себе диванчик возле них, здесь же в углу поставил комп с Инетом. Хелен, конечно, знала об этом, но сильно не возражала – то ли понимала специфику его работы, то ли мудро смирялась. Она только спрашивала, приготовить ли ему сэндвичи с собой…
Её отношение к его куклам (слово не отражающее сути – если на инглише – какие-то несерьёзные пуппис, тем более, доллс, смахивает на доллар!) было противоречивым. Она не одобряла страшилки и потусторонних персонажей, что видимо, проистекало из ее православной ориентации, но кое-что ей нравилось Единственное условия, поставленное е ю, состояло в том, чтобы не поселять их в доме. По возвращении после свадебной церемонии в игрушечном Лас-Вегасе – Хелен там долго изумлялась и не могла до конца поверить в происходящее - Мэлу пришлось убрать из гостиной яйцеголового нежно-зелёного Энтони – то ли пришельца, то ли мутанта, выполнявшего до Хелен функции неподвижно-немого, но создающего особую атмосферу мажордома.
Хелен, присмотревшись, посоветовала Мэлу изменить концепцию производства кукол и создать, к примеру, жену Санта-Клауса, добрую румяную бабушку. Он послушался. Но кругленькая бабушка в фартучке тоже осталась «в девках», не отличаясь в этом плане от монстров и скелетов, и заняла свое скромное место в прихожей их дома. В ряду никому не нужных, кроме Мэла, но живых и чувствующих созданий.
Настроение Мэла поднялось. Его несомненно ждут, очень ждут они - такие неповторимые и такие дорогие его самурайскому.. или арийскому? сердцу. Его бессмертной монаде-душе, если говорить идеально-абстрактным и физиологически-колким и колдовским лингвистическим микстом Хелен…
И он увидит их через полчаса. Ура! Так говорит при получении радостных новостей Хелен. А к ней можно вернуться и завтра утром. Он предупредит её по телефону, и она, как всегда будет приветлива и мила, она не обидится, ведь сегодня вечером по русскому каналу её любимый фильм «Ирония судьбы»…
И всё вроде бы о кей. Всё замечательно. Если бы не одна мысль, точнее, даже не мысль, а зародыш некой мерцающей идеи, всплывающий уже в не в первый раз у него, Мэла: а интересно, какой бы куклой могла быть Хелен? Было бы это достижением истинной гармонии, к которой отчаянно стремилась и не достигала её ни на минуту его непонятная и непонимающая стольких вещей в Хелен душа? Как знать?...