Красильников вздрогнул от громкого крика за окном и проснулся. Он порывисто сел на кровати, и старая пружина отозвалась надрывным скрипом.
«Показалось?» - Красильников напряг слух и посмотрел на старенький будильник, тикающий на захламлённом подоконнике студенческого общежития. Было около пяти утра.
– «Точно показалось … »
Он так же порывисто лег, подтянул одеяло к подбородку и попытался уснуть, но сон отдалялся, отступал, растворялся в спертом воздухе комнаты. Откуда-то извне тонкой струйкой вливалась утренняя прохлада.
Рано начавшийся день обещал быть бесцельным, и не то, чтобы этого не случалось раньше, просто Красильников впервые почувствовал эту бесцельность, собравшуюся вдруг в радужный мыльный пузырь из клубившегося за окном тумана. Пузырь втиснулся в приоткрытую форточку и бесцеремонно заполнил всё пространство убогого студенческого жилья. Красильников оказался внутри пузыря.
Под аккомпанемент пружины и подталкиваемый ею же куда-то в крестцовый отдел позвоночника, студент заочного отделения литературного института Дмитрий Красильников поднялся с кровати. Он натянул помятые джинсы, вышел из комнаты и по длинному мрачному коридору побрел в сторону общей кухни. Угомонившись далеко за полночь, общежитие крепко спало.
На утренний моцион обычно уходило не более получаса; сюда входило щадящее умывание без мыла и чашка дешевого кофе. В то утро, прогоняя почти осязаемую бесцельность своего существования, Красильников даже сделал несколько ленивых наклонов и приседаний, явно не взбодривших отвыкшее от физических нагрузок тело.
В коридоре Красильников столкнулся с Левиным.
- Ты куда в такую рань? – спросил тот, борясь с очередным зевком.
- На семинар.
- Ты на часы-то смотрел?! У тебя же вечером семинар.
- Мне надо … Я с одним человеком встретиться должен, - соврал Красильников.
- Аа-а. Тогда бывай. Вечером увидимся. – Левин засеменил по длинному коридору в направлении туалета. Никакая другая причина не могла бы поднять его с кровати в такой ранний час.
Красильников вышел из общежития и сделал глубокий вдох. Столичный город проснулся намного раньше, и уже успел напитать воздух выхлопными газами. Свежести Красильников не почувствовал, но зато снова ощутил себя внутри большого мыльного пузыря. Субстанция бесцельности, заполнившая собой всё внутреннее пространство, сковывала движения и мешала дышать. Красильников медленно покатил пузырь по тротуару, с трудом переставляя ноги. Это напомнило ему одно телевизионное шоу, где участники соревнований помещались в большой прозрачный шар, и бежали в нём по воде к заветному финишу.
Красильников явно не вписывался в городской ритм, и город пинал, хамил, футболил. Троллейбусы звенели, маршрутки сигналили, таксисты зло извергали брань.
- Тебе что, жить надоело?! Эй ты, дальтоник в маминой кофте!..
Красильников брёл по тротуарам, переходил проспекты, огибал площади, протискивался через подземные переходы. Он не слышал криков, звонов, сигналов, не ощущал толчков.
Поднявшееся солнце прибавило духоты. Красильников снял джемпер и остановился у небольшого павильона с надписью «Продукты 24». Там он купил минеральной воды и уценённую булочку с маком.
- Да ты не сомневайся, булочка вкусная и совсем не чёрствая, - заверила продавщица с ярко рыжей копной на голове. – Помадка немножко подсохла, вот и уценили. Сам смотри, почти ничего не осталось – все раскупили!
Красильников в ответ вяло улыбнулся и ничего не ответил.
«Сколько фальши в словах,» - подумал он и вышел из павильона.
Тверской бульвар тянулся по городу зелёной лентой. Фонтан. Свободная скамейка. Булочка слегка утолила голод, прохладная минералка – жажду.
Мыльный пузырь качнулся, спрыгнул со скамейки, и снова медленно поплыл над согретыми солнцем тротуарами. Красная площадь. Охотный ряд. Арбат. Девочка со скрипкой. Глаза большие, серые, холодные как весенние ручьи, а во взгляде читается:
«Ну, что остановился? Иди, куда шел, все равно не заплатишь … »
И Красильников пошёл дальше, а вслед ему срывались грустные тягучие нотки.
«Фальшивит девочка … Но эта хоть не улыбается.»
Где-то в глубине ближайшего двора звучно бухнул колокол, выводя студента из оцепенения. Вибрирующий звук, вырвавшись через крону старого ясеня, поднялся в высокое московское небо.
«Красиво звучит, - подумал Красильников. – Вот так бы стоял и слушал. Однако, пора на семинар, и так весь день брожу бесцельно по городу … Минус один день … Ни одной толковой мысли».
Во дворе института Красильников снова столкнулся с Левиным, ожесточенно спорившим с сокурсниками по поводу предстоящего обсуждения. За годы учёбы Левин прослыл великим спорщиком, но все к этому привыкли, и не обращали внимания на его воинственный настрой в борьбе с бумагомарателями. Все давно поняли, что Левину обидно за мировую литературу в целом, и за русскую современную литературу – в частности. И никто, кроме него, положение дел не поправит.
В руках Левин держал несколько распечатанных на принтере, явно страдавшем от хронической нехватки тонера, листков.
- Как тебе? Читал? – обратился он к подошедшему Красильникову.
- Провальная тема, - махнул рукой тот.
- Ты что имеешь в виду?
- Пьесу Сашки Антипенко. А ты?
- Понимаю, что пьесу. А что именно? Знаешь, я пару страниц прочел, и больше не смог. Такого наворотил Санёк! Чего он добивается-то? Сейчас только о пьесе все и говорят! – В голосе Левина послышались нотки ревности; в творчестве она посильнее бывает, чем в любви. - Скандальная вещица. Но если брать литературный процесс в целом … что же это получается? …
- Расслабься, Левин. – Красильников дружески похлопал сокурсника по его щуплому плечу. – У каждого своё получается.
- В том-то и дело! А если у всех будет такое получаться? Я-то о литературе в целом !..
- Оставь, Левин, я не в настрое. А у литературы одна надежда – на тебя.
- Да ладно, ну его, Сашку! Ты-то как? «Что-нибудь написал?» —спросил Левин, увлекая Красильникова в сторону. – Повесть закончил?
- Пишу, - неохотно отозвался Красильников. Он вдруг почувствовал, как от длительной ходьбы ноют ноги.
Он второй раз за день говорил Левину неправду. На этот раз для того, чтобы собрат по перу не больно-то радовался его творческому штилю.
Повесть так и осталась в том виде, в каком он представил её на обсуждение почти год назад. Неоконченными остались и парочка рассказов, и давно начатая пьеса. Красильников ждал. Внутри что-то зрело, ворочалось, но пока ещё не было готово родиться. Незрелое яблоко начало краснеть от своей же незрелости. Красильников вдруг начал стесняться своих собственных мыслей. Но Левину этого знать не обязательно.
Красильников оглянулся. Сокурсник Левин куда-то неожиданно исчез вместе с распечатанными листками. Мимо Красильникова пробежала Ниночка, стуча по асфальту тонкими высокими каблучками. Пробегая, она слегка коснулась его руки. Мыльный пузырь качнулся, вздрогнул и тут же заиграл всеми цветами радуги.
- Митенька, здравствуй! Опаздываем …
«Какое славное создание, эта Ниночка! Сама нежность.»
До начала семинара оставалось совсем немного времени, и Красильников двинулся к главному корпусу. К тому самому, в котором появился на свет Александр Герцен. Дверь отворилась без скрипа, спертый воздух аудитории с первым же вдохом до краев наполнил лёгкие. Пахнуло пылью и дешевыми дезодорантами. В невидимую взвесь испарений вплетался вполне видимый мрак, провоцируемый тяжелыми темно-зелёными портьерами. Мыльный пузырь на мгновение задержался в дверном проёме, затем втиснулся внутрь и оторопело замер у стены.
Аудитория была до отказа заполнена студентами. Деревянные трибуны, похожие на гробики, были хаотично расставлены в помещении, у каждой – по небольшой группке студентов. Красильников пробежался взглядом по знакомым и незнакомым лицам, выискивая студентов своего семинара. Тщетно. Мастеров в аудитории не было.
«Что за мешанина?» - подумал он.
Неожиданно Красильников услышал звуки скрипки и повернул голову. Левин?! Но ведь он никогда не играл на скрипке! Смычок нервозно скользил по струнам, скрипка скрипела как несмазанные рассохшиеся колёса старой телеги. Левин стоял за обшарпанной и разрисованной трибуной-гробиком и играл. Его тело причудливо ломалось в такт движению руки. Увидев вошедшего Красильникова, он обрадовано махнул ему рукой.
- Удивлён? Давай сюда! Сейчас ещё и не такое увидишь!
Красильников, с трудом протискиваясь между студентами и трибунами, подошел к Левину.
- Что здесь происходит?
- Ты отстал от жизни, старик. – Левин опустил скрипку и вышел из-за трибуны.
- Может, и так. Но … Что это значит? – переспросил Красильников и неопределенно кивнул куда-то в сторону.
- Это? Это - процесс. Нормальный творческий процесс. А вот с тобой что? Что за идиотский скафандр на тебе?
Красильников невольно оглядел себя, но ничего странного не заметил.
«Может, это он о вязаном свитере?»
- Ты с нами? – Левин указал на незанятые стулья.
- Нет. Пройдусь по другим семинарам …
- Ну, бывай.
Красильников отошел к оконному проёму и, прислонившись к пыльной портьере, продолжил осмотр аудитории, которая превратилась в суетящийся муравейник. За одной из трибун жонглировала крупными бутонами пионов Ниночка. На Ниночке было короткое нежно-розовое платье в крупную ромашку. Светлые локоны беспорядочно метались по её румяному лицу.
«Когда это она успела переодеться? – подумал Красильников. – А, впрочем, не важно. Хороша!»
Ниночка подмигнула Красильникову, и он хотел уже к ней, за ней – куда угодно – как рядом раздался глухой стук. Студент-драматург, с семинара Грушевской, грузно бухнулся на пол в двух шагах от Красильникова. Он медленно поднялся, потирая ушибленное место, и раздосадовано выдохнул.
- Когда делаешь стойку на руках, на руки и нужно обращать внимание, а не на то место, на которое ты приземлился! – затараторила студентка Янина, привстав с места. – Центр тяжести у нас где?! Пальцы должны быть широко расставлены и напряжены! Нап-ря-же-ны! Ты же ими мысль держишь!
Студент-драматург обиженно отошел от трибуны и сел на свободное место. Янина бойко выскочила вперёд и сделала стойку на руках. У неё это получилось ловко, без усилий.
- Учись, студент!
Удивлённый взгляд Красильникова вернулся туда, где жонглировала пионами Ниночка, но её уже не было. Вместо Ниночки у трибуны пыталась сесть на поперечный шпагат рослая и рыхлая Галка Мошкина. Она очень старалась, отчего линолеум на полу пришел в движение, образуя крупные волны в тех местах, где его касались Галкины пятки. Широкая длинная юбка была поднята до предела. Но как ни старалась студентка-поэтесса, ноги дальше прямого угла не расходились. Не гуттаперчевая от природы Галка ничуть не огорчилась. Оставаясь в осанне с широко расставленными ногами, она томно улыбнулась и послала Красильникову воздушный поцелуй. Красильников брезгливо поёжился, и поспешил отойти от окна.
«Всё, что угодно, только не поцелуй Мошкиной. Размечталась! Но где же Ниночка?»
Он искал глазами Ниночку, пробираясь через тесные ряды старых стульев. С одной из трибун, потрясая высоко поднятой рукой, читал стихи поэт. Красильников никогда раньше не видел его в стенах литературного института, но что-то в чертах чтеца показалось ему знакомым. Речь лилась размеренно, нараспев.
«Странно, - подумал Красильников. – Неужели здесь ещё читают стихи? Неужели эти стены …»
Красильников не успел домыслить: где-то у двери мелькнуло ромашковое платье и он, отчаянно работая локтями, поспешил за нежно-розовым облаком.
Красильников с силой рванул на себя дверь, но вместо привычного темного коридора, оказался вдруг на улице. Он сделал несколько торопливых шагов, прежде чем заметил отсутствие привычного асфальта – под ногами вздыбливалась серая дорожная пыль. Красильников остановился и поднял голову. Перед ним был не институтский двор, не город, а большое цветочное поле. Над розовым диким клевером возвышались крупные ромашки. Впереди была видна опушка соснового леса, отороченная лиловой лентой Иван-чая. Узкая и пыльная просёлочная дорога змейкой вилась по полю и уводила в лес. Где-то рядом журчал ручей, скрытый кустами лозы и сочной осокой. Летали стрекозы, кружились бабочки, жужжали пчелы.
«Стоп! Что за ерунда?»
Красильников оглянулся. За спиной, в нескольких метрах от него, возвышался каменный забор с чёрными решетчатыми воротами и знакомой табличкой. Ворота были приоткрыты. За забором - огромный ясень и, отгороженная высокой металлической сеткой, спортивная площадка Литературного института. Откуда-то сверху доносился колокольный звон. На заборе громко кричал петух с красным мясистым гребнем, непонятно откуда появившийся в центре Москвы.
Красильников поднял глаза к солнцу и по-детски наморщил нос. Он снял потрёпанные кроссовки, подвернул джинсы и с блаженной улыбкой на лице окунул ноги в нагретую солнцем пыль.
Радужный мыльный пузырь качнулся и гулко лопнул, разлетаясь на множество блестящих искорок.
Где-то за спиной на все лады голосил петух.
На захламленном подоконнике будильник возвещал о начале нового дня.