2000
...и увижу две жизни далеко за рекой,
к равнодушной отчизне прижимаясь щекой, -
словно девочки-сёстры из непрожитых лет,
выбегая на остров, машут мальчику вслед.
Это - Бродский. Ещё – не американский Бродский, ещё на нашем берегу Леты, ещё не хлебнувший из её волны...
Прощай! Давным-давно когда-то мы полюбили тебя за одно единственное (но какое!) стихотворение, но ты возвратился к живым, а нам надо быть здесь, у нас нет мужества, чтобы вырезать из себя своё прошлое.
Но нам ведь и больно ещё! Эти тени – любимые наши и ненавидимые наши... мы сами тени, у нас нет сил уйти. Они глядят молча и удивлённо – и любившие, и ненавидевшие, и кто-то взмахивает рукою: «Прощай!..»
Больно, Господи! Как вынести всё это? Как наклониться и выпить из реки Твоей... как?.. Доколе же печаль эта?..
Рай, как забвение... Любовь и ненависть, как категории ада.
Беспамятство даруется спасённым...
...и душа неустанно поспешая во тьму,
промелькнёт над мостами в петроградском дыму,
и апрельская морось, над затылком снежок,
и услышу я голос: – До свиданья, дружок...
Тот печальный монстр, что пытается не отставать от меня, мелькая в параллельных коридорах, иногда зовёт меня чистым и мелодичным голосом. Что ему нужно от меня? Почему лицо его, когда обернёшься к нему, всегда высокомерно и равнодушно? Здесь кроется, скорей всего, ещё одна безумная метафора Лабиринта.
Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать.
На Васильевский остров Я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий Я впотьмах не найду,
Между выцветших линий На асфальт упаду...
Это прекрасно, потому что - безнадёжно. Это - выворачивает наизнанку душу, это - то, что называется «гениально», это - лапа Сатаны.
Он предаст. Он не придёт, конечно! Тот весёлый американец, использовавший его постаревшее тело, вряд ли сообразит, для чего было дано это обещание. Нет, понятно – гениальный оборот, чертовски просто-таки... но ведь – гениальный! А значит – не забудут. А значит – что? Приезжать, что ли? Да нет, конечно... шутки! Это же текст, господа!
Он ушёл-таки к живым, а вернее – умер в стране мёртвых, где выскакивают из стен упыри, ладные, обаятельные, чистоглазые, где летят осенними вечерами над мертвенно-прекрасными каналами, плавно сворачивающими в неизвестность, Летучие Братья... летят неостановимой фалангой, взывая к мщению, но мстителей среди слышащих нет, тени не могут мстить, они могут только жаждать.
Как?.. Как выпить воды из этой российской реки, очень российской, - омывающей краткими, как латинские фразы, складками угрюмый, нутряной гранит ассирийски-великолепных набережных?
Надо сойти с ума. Этого требует жизнь в театре, кабалистика текста бесконечной пьесы не даёт здравому сознанию выпрямить позвоночник. Для того, чтобы жить среди мёртвых, надо превратить логику в хаос, но сопротивляется разум - воитель и бюрократ. Но когда стоят возле тебя тени, любимые и ненавидимые, а ты сам уже не мёртв, а ты сам уже умер в стране мёртвых, уже совершил это предательство... а тени смотрят тебе вслед, продолжая любить и ненавидеть – как отвернуться? Как взойти на эту ладью? Старик – хам, он смотрит с ненавистью и ругается, как подполковник... он перевозит из царства мёртвых в империю живых, но его ладья полна крыс.