О предопределении и графе Льве Николаевиче

Дмитрий Литвинцев
Как-то, довольно долго очень спорил я с одним и-нет персонажем и просто симпатичным мне человеком о предопределении. Судьбе, фатуме, роке, как хотите. Я тогда жестко стоял на позициях свободы воли, он же утверждал, что есть таки Судьба, просто человек её не ведает, а потому у него есть некий мираж свободы, по поводу которого он с упоением и всю жизнь заблуждается. Такой вот небанальный детерменизм. Мы много копий сломали на эту тему, я подходил и с эстетической стороны, с точки зрения Творца, что мол просто некрасиво плодить роботов, так же как и клонов, а нечто среднее - оно может быть и интересно. И с чисто логических. Что мол абсурдно создавать систему, у которой по большому счету отсутствуют возможности к развитию, ведь последнее, оно фактически всегда ф-ция случая. Случая, а не Судьбы. А тут по одному поводу (о нем ниже) подумалось, что в общем-то нет в наших казалось бы непримиримых противоречиях ничего непримиримого, в сущности, если смотреть с точки зрения человека, то совершенно неважно есть ли Судьба, о которой ты не знаешь или нет её, какая разница. Ведь для нас не существует то, чего мы не знаем (хорошее успокоительное для рогоносцев :))). Это как в сложных динамических системах: каждая частица совершает бывает и хаотическое (броуновское) движение, но в целом поведение системы вполне может быть втиснуто в рамки определенных законов и вполе предсказуемо. С точки зрения субъекта - эта предсказуемость или ее отсутствие имеет смысл, с точки зрения частицы... да никакого. А подумалось мне на тему эту в очередной раз вот в каком ключе. Последний год я в литературном плане занимался тем, что перечитывал русскую классику. Начал с любимого мной Федора Михайловича, были: Тургенев, Чехов, Островский, Лесков и наконец вот сейчас заканчиваю я Львом Николаевичем. Я долго ходил вокруг него, думал: стоит - не стоит. Для меня это достаточно тяжелый писатель, признавая его гениальность, не могу не отметить некоторую тяжесть стиля, тягу к морализаторству. Этим, правда страдает большинство наших классиков, но тут случай особый. Наконец, нашел компромиссное решение и решил перечитать зрелые его вещи. Поздние. Мне они почему-то больше по душе, видятся более глубокими, более страстными. Ранний Толстой, НМВ (не навязываю) несколько поверхностен, даже когда рассуждает о серьезных вещах, ну там о роли линчости в истории и etc. Собственно потому я взялся за его поздние повести "Смерть Ивана Ильича", "Крейцерова соната". Последняя меня по-своему поразила. Сейчас. Читал я ее очень давно, тогда же когда и "Воскресение", лет 15 назад и даже содержания соббсно не запомнил. А уж тема семьи, отношения мужчины и женщины в том контексте, как там раскрывается, отношение к детям - оно было довольно таки далеко от меня. Вернее не так. Очень даже близко. Мое отношение к женщине прекрасно укладывалось в тот образ, что нарисован Львом Николаичем, как хм... типпический, а поскольку он весьма достоверно и метко вскрыл все безобразия и мерзости подобного отношения, то я ессно пропустил это мимо себя, считая, что меня-то написанное не касается :) (вполне предсказуемое отношение, кто же особенно по молодости лет хочет думать о себе плохо). Кто не читал, упомяну, что в повести граф очень так жестко, на бреющем проходится по любви, что она такое, что такое любовь для мужчины, что она для женщины и надо сказать много там сермяжного и посконно оно отнюдь не только лишь для современников автора и представителей его класса. Для своего времени надо сказать скандальная вещица должно быть была. Соббсно если оглянуться и присмотреться (хоть это и нескромно) да сплошь и рядом можно увидеть и сегодня всё то же. Одни продаются, другие покупают, словом "любовь" маскируется банальная похоть, утолить которую невозможно ни количеством, ни качеством, потому что будучи раз запущенной с юности в организму, она уже, как рак никуда из тебя не денется (бывают конечно случае излечения, но тут многое от стадии зависит). Что высокие чувства - они если и были первоначально, то со временем исчезают, выветриваются, как аромат из парфюма. Остается спирт животной страсти, градус есть, но и похмелье от него тяжелое, да и отравиться можно (у нас богатые традиции по употреблению всякой гадости внутрь). Вредная в общем шутка для "тонкого тела". Конечно, автор нарисовал предельную картину, в жизни всё куда сложнее и интересней, да и очень завязано на конкертную натуру, но что-то такое в написанном, всё же есть, что заставляет не только вокруг оглянуться, но и вглубь так с опаской посмотреть. Порефлексировать в очередной раз, что в нас больше человеческого или животного и неизвестно, кстати, что вообще говоря лучше :).
Но зацепила меня даже не эта тема. Она просто как-то попутно легла, смутило меня ощущение, которое возникло сразу после начала монолога ГГ. Я вдруг сразу понял, что кончится всё плохо, до того, как он еще сказал, что зарезал жену. Т.е. Лев Николаич настолько сильно умудрился дать с первых строк ощущение рока , ощущение того, что иначе просто не могло сложиться в жизни вот именно у етого человека и в его ситуации, что стало даже как-то немного жутко и мысли по сабжу и появились. Причем граф четко показался точки невозврата, моменты, когда всё могло повернуться иначе, но судьба гнала героя по строго намеченному для него пути и свернуть, даже вроде как обладая возможностями к етому, он не мог. Нет не то чтобы не мог, не мог захотеть. Не могу сказать, что повесть оставила тяжелое впечатление, хотя радостного соббсно в ней ни по форме ни по содержанию мало :), просто как-то в очередной раз о нас, людях подумалось.
Лемминги, едрён батон.