IV
Этот разговор, происшествие с Леной - всё было забыто в последующие два месяца. Ожидание машины заслонило все остальные мысли. Этот период он вспоминал впоследствии как один из самых счастливых в жизни, несмотря на то, что он был сопряжен со многими трудностями и неприятностями - то затребовал большую, чем обычно, взятку пожарный инспектор, то случилась неприятность на складе, то он попал в плохую историю с одним из жильцов, отказавшимся платить арендную плату. Старую машину также не удалось продать по запланированной цене. Он серьезно урезал расходы даже на питание, и с нетерпением, похожим на то, что бывает разве что у мальчиков, идущих на первое свидание, ждал дня совершения сделки. Накануне этой даты он не мог сдержать себя от волнения - не спал всю ночь, по нескольку раз звонил Сергееву по разным поводам, пытаясь по голосу догадаться - не передумал ли он, пил горячий крепкий чай и широкими шагами из конца в конец ходил по квартире. Ему смешно было взглянуть иногда на себя со стороны - таким ребенком он казался себе. Но этот смех был нервный, и волнение не прекращалось. И только утром, приехав к Сергееву, увидев машину и выйдя из такси в одном пиджаке к нему на мороз, он успокоился и понял, что сделка, которую он ждал столько времени, сегодня состоится. Вместе поехали сначала в отделение банка, затем - в регистрационный орган. Наконец, деньги - переданы, документы - получены, регистрация - пройдена и он, закутываясь в пальто выходит из отделения полиции на стоянку к своей машине. Ему и сейчас особенно приятно было воспроизвести в памяти тот момент, когда он, увидев издали покатую крышу машины, занесенную сухим колючим снегом, услышав писк отозвавшегося на нажатие кнопки на брелке центрального замка, вдруг впервые понял, что она - принадлежит ему. Что-то приятное переливалось, вздрагивало в его груди, когда он вспоминал как торопливо попрощавшись с Сергеевым сел в машину, и не сразу заводя двигатель, сидел некоторое время в сладком томлении - то проводя пальцем по толстому простроченному шву обивки сиденья, то включая и выключая компьютер, то кладя руки на кожаный руль и, не нажимая, ощупывал тугие и гладкие кнопки управления. Наконец, надавил кнопку запуска и, выехав со стоянки, отправился кататься. Сначала - по городу, затем заехал на работу жены и забрал ее. Даже жене - обычно равнодушной к материальному, что все больше, особенно в последнее время раздражало его, машина, очевидно, понравилась. Несмотря на радость, он находился в таком возбужденном состоянии что, чувствовал, что возненавидел бы ее, устроил бы ей сцену, скандал, если бы этого не случилось. Тем же вечером он обзвонил знакомых, приглашая на вечеринку по случаю покупки. Назначена она была на следующую субботу...
Живо, чётко, но вместе с тем - словно в каком-то лихорадочном бреду, жарком болезненном полусне представился ему ресторан «Корчма» на Таганке: полутьма, громкая музыка, разноцветные огни, мелькающие по мраморным плитам пола. Над серыми табачными волнами гудят тосты, звенят, трещат, грохочут сдвигаемые бокалы. И поздравления: одни - напутственно-деловые, другие - шутливые, третьи, самые приятные – со скрытой или явной завистью. Он, Чаплыгин, сидит, положив ногу на ногу, откинувшись спиной на спинку стула и сложив руки на груди – окаменевший в этой позе, спокойный, величественный.
- Я Алексея знаю с двадцати лет. Начинал он с нуля и своим трудолюбием добился всего, - говорит на другом конце опустевшего из-за танцев стола Рябинин, партнёр по бизнесу, поправляя толстыми пальцами ворот рубахи, плотно облегающий его красную жирную шею. – Выпьем же за то, - взрыв музыки прервал его, и после паузы он заговорил вдвое громче, утончившимся голосом, срываясь почти на визг. - Он по натуре своей боец, победитель. Выпьем же за то, чтобы ему и в будущем сопутствовала удача.
Обращённые к нему глаза, улыбки, блестящие красные потные лица.
- Раньше вот он у меня работал, а теперь я бы сам не отказался к нему пойти, - говорит лысый старик с желтым осунувшимся лицом - бывший начальник Чаплыгина, Васильев.
- Нет, Алексей не играет, он все на работе, - слышит он с другого конца стола голос жены, отвечающий кому-то.
- Работящий мужик, - говорит молодой женский голос.
- Повезло тебе, Ритка, с мужем.
Всё это он видит, слышит и впитывает в себя, смакуя, по капле, как пьёт маленькими глотками водку из глиняной чарки, которую поставила перед ним, обмахнув стол расшитым рукавом украинской рубахи, официантка. В этот самый момент где-то на окраине сознания зашелестела, заскреблась, как мышь скребётся в дальнем углу пустого дома, одна мысль. Приблизилась, щекоткой пробежалась по спине, шаловливо зашептала на ухо, змеистой полуулыбкой застыла на губах. Было это тайное, личное воспоминание, которое и под пыткой не рассказал бы он здесь, за этим столом. И в то же время как будто что-то особенно приятное, что-то даже утонченное, изысканное было в том, чтобы именно теперь, на глазах у всех, пронести мимо себя это воспоминание. Вспомнил он, как четыре месяца назад ему позвонили из магазина – прорвало трубу и подвал со складом залило водой. Он, оставив в кабинете пиджак, как был, в рубахе, потный, взъерошенный выбежал на мороз. Не соблюдая правила, на красный свет, домчался до магазина. Вспомнил, как, несмотря на предупреждения встретившихся на лестнице сантехников, говоривших, что не отключено электричество и спускаться опасно, сошёл вниз, и стоял несколько мгновений, показавшихся часами, посреди огромного подвала, в ледяной вонючей воде, медленным взглядом обводя тёмные стеллажи. Чудом вода не поднялась выше, чудом не залила товар: компьютеры, мобильные телефоны на десятки тысяч долларов, на которые взят был кредит. Ничего не было застраховано, всё, что получал, - откладывал на машину. И случись так, что пропал бы товар, он бы расплачивался за него годами. Или хуже – продажа бизнеса, долги, унижение. Он с особым удовольствием припоминал теперь каждое мгновение, каждое своё тогдашнее движение, нарочно, в виде особой роскоши растравляя себя мельчайшими подробностями, микроскопическими деталями, услужливо воскрешаемыми памятью.
…Столько лишений, унижений. И всё для чего? Для комфорта? Нет, нет... Это – вторично, будь одно это – на старой бы «Тойоте» ездил. Нет, тут главное другое – зависть, уважение. Тут главное однажды, открыв утром дверь подъезда, издали махнуть соседу, возящемуся под капотом и, вразвалку подойдя к машине, завести с ним разговор. Упомянуть небрежно о турбонаддуве и омываемых зеркалах, чувствуя равного, состоятельного, уважаемого и уважающего тебя человека. А лучше же, слаще же – если у него развалюшка, и если он снизу вверх, с завистью смотрит, если меленько подрагивает, и срывается его голос. Тут можно опять же ровно, с достоинством, но самый шик, самая тонкость в том, чтобы грубо, в лицо ему, надменно прогреметь, прореветь. Тут – биология, тут природная гармония, совершенство формы… Разве лев стесняется своей гривы? А павлин - прячет ли свои перья? А значит, а следовательно…
Он рассмеялся вдруг над чем-то, и сам не понимая над чем, но чувствуя и зная, что гармоничен, к месту этот смех, и именно такой - громкий, жирный, грязный, противоположный его же совсем недавней серой каменной важности.
-Растрясём закусочку! - кричит кто-то рядом, увидев его смеющимся, и он, дёрнув над столом тяжёлыми, налитыми горячей кровью руками, вскакивает со стула и, смеясь тем же смехом, кидается в гущу танца.
Толкает кого-то в податливое ватное плечо, задевает другого – в белой рубахе, с влажными округлостями под мышками и держащего над головой чарку с водкой, и оказывается посреди движущейся, шевелящейся, шелестящей толпы. Дёргает чью-то руку и - быстро двигается рядом, глядя в лицо перед собой и не узнавая его, пытаясь поймать ещё чей-то, мелькнувший рядом взгляд. Кто-то толкает его, кто-то обнимает и лезет с поцелуями. Мокрые губы на щеке, пьяное горячее дыхание.
- С обновкой тебя! - слышит он женский визгливый голос. Затем он снова – рядом со столом. Ничего не видя в мутной мгле перед собой, тяжело дышит, упёршись кулаками в столешницу и чувствуя пронзительно-холодную струю из кондиционера на потной, облепленной рубахой спине. Снова водка, чьи-то пьяные слёзы, крепкие объятия. И – смех, смех – до отупения, онемения губ, бессознательности.
- Танцуй, танцуй, танцуй! – кричит кто-то рядом, и к крику этому присоединяется второй, затем - третий голос… Он, уже ничего не понимая, не разбирая в какофонии звуков ни музыку, ни голоса, берет кого-то за мягкую руку, кого-то обнимает, с кем-то целуется...
…Он не помнил уже куда делись гости и жена и как он оказался в машине, в двухстах метрах от ресторана. На небе светила полная луна, шёл медленный крупный снег, на полпальца заваливший капот. Чувствуя дурной запах во рту, он пошевелился, оправился на сиденье. Дернув удивительно легко поднявшейся рукой, взглянул на часы - было четыре ночи.
- Ехать домой или взять такси? – Он ещё пошевелился на месте, и как бы для пробы, испытывая себя, поднял и опустил плечи. Даже странно – не было и следа спиртного, словно и вовсе не пил – так хорошо он видел, чувствовал и соображал.
– Нет, что, машину бросать? Всё нормально, соображаю, доеду, - сказал он себе, заводя автомобиль.
Около получаса ехал он по спокойной, тихой, засыпанной снегом Москве. Приятное, ещё не сделавшееся привычным ощущение новой машины, запах новой кожи салона, глухой и уверенный рокот мотора успокаивали его. Вместе с тем, алкоголь, который он считал выветрившимся, давал о себе знать. Он как будто моментами, на доли секунды терял сознание, и, стараясь сконцентрироваться, чувствовал глухое гудение в голове. Два или три раза он проехал на красный свет, в одном месте - не там свернул и, проезжая по Сретенке, чуть ни столкнулся со снегоуборочной машиной. Если бы это было днём, он не стал бы рисковать, а остановился бы и вызвал такси.
Выезжая с Проспекта Мира на Ярославское шоссе он услышал то, что и раньше, утром ещё заметил – слабый стук под днищем, видимо, в подвеске. Этот звук мешал ему, смазывал, делал неполным ощущение удовольствия от вождения.
«Неужели уже завтра, на только купленной машине – в сервис?»
Эта мысль, особенно из-за алкоголя - разозлила его. Оставив позади Северянинский мост, он надавил на газ, и действительно услышал под капотом усиливающийся, но пока ещё не совсем отчетливый стук. Надо было сильнее разогнаться, но вместе с тем - успеть до поста полиции перед въездом на третье транспортное.
Он нажал на газ - машина поехала быстрее. Еще, еще быстрее. Стук становился отчетливее. Вдруг, когда он совершенно ясно выделился на фоне ровного гула мотора - серая тень мелькнула перед фарами, и через мгновение что-то мягкое ударилось о бампер и прокатилось по лобовому стеклу. Он нажал на тормоз, машину встряхнуло и занесло. Сначала по какому-то высокому, похожему на вой животного звуку он решил, что сбил собаку. Он остановился, тяжело вздохнул, выругался и, оставляя включенными фары, вышел из машины чтобы осмотреть повреждения. На лобовом стекле вместе с полосой крови он увидел что-то светлое, – кусок ткани, зацепившийся за дворник и трепыхавшийся на ветру. Он обернулся назад. На дороге позади машины, медленно шевелилось, как будто с бока на бок переворачивалось что-то длинное и тонкое. Он подошел. На асфальте, под тусклым желтым светом фонаря лежала девочка лет десяти-двенадцати, в длинных, до колен кожаных сапожках и задранном до живота бежевом, туго перетянутом поясом пальто. Он с минуту, потеряв дар речи, стоял на месте. Затем сделал шаг и заглянул ей в лицо. Теперь он не помнил его черт, помнил только то, что его странно поразила его бледность, какая-то синяя мертвенность. Девочка не произносила ни звука и не шевелилась. «Жива ли?» - подумал он. И - сначала слегка, затем - сильнее толкнул ее в грудь, там где не было крови, ногой. Это движение показалось ему тогда самым правильным и естественным. Вдруг она открыла глаза и посмотрела на него спокойным и уверенным взглядом, как смотрят взрослые, - так что от неожиданности, как от удара, он отстранился назад. Но из спокойного ее лицо почти мгновенно приняло мучительное выражение. Выпростав из-под себя тонкую руку, она протянула ее к нему и произнесла через силу: «Помо... Помогите...» В ее горле что-то забулькало, и на дергающиеся бескровные губы выступили кровавые пузыри.
«Что? Что... - говорил он себе, отступая на шаг назад. - Что теперь делать?»
Девочка, следя за ним быстро мигающими, блестящими от обильных слез глазами, попыталась привстать, не опуская протянутую к нему, все больше трясущуются руку.
- Помо... - попыталась сказать она, но, не окончив слова, захлебнулась кровью и бессильно завалилась назад, головой стукнувшись об асфальт.
«Никого нет, уходить надо», - сказал он, делая еще один шаг назад. Эта фраза, впервые осмысленно произнесенная, прочувствованная - как током прошибла его. Он быстро развернулся и пошел к машине. Сел, попутно мельком глянув на капот - оценить повреждения от удара - ерунда - тысяч на двадцать, завел двигатель.
Машина сорвалась с места и, развернувшись, понеслась по шоссе в обратном направлении. На долю секунды ему показалось, что в зеркале заднего вида, сквозь снежный дым налетевшей пороши мелькнула другая человеческая фигура, тоже как будто детская, - бегущая через дорогу и размахивающая над головой тонкими руками. Он, увеличив скорость, согнулся над рулём, ища ближайший поворот. Вот, вот он! Резко, так что завизжали тормоза, свернул и поехал, замедлившись, по какой-то незнакомой, не освещённой и мрачной улице с огромными сугробами по обочинам дороги. Сознание постепенно возвращалось к нему. Мысли бешеным хороводом закружились в голове.
- Как же быть? Куда ехать? – думал он. – Домой? А если машину будут искать? Нет, надо иначе, надо заехать во двор, не здесь, в другой части города, и не по шоссе, окольными путями. А там оставить и до дома – через темноту, по дворам - пешком. Сейчас главное действовать взвешено, уверенно, - размышлял он, проехав несколько кварталов и всё более успокаиваясь. – Меня она не могла запомнить. У неё шок, потеря крови, она ничего не соображает. Она вспомнит одежду, может быть, машину. Лицо не вспомнит. А та – другая бегущая фигура? Нет, если и был кто, то только издали видел. Он и того не сможет описать. Ну - среднего роста, такое-то пальто, такие-то брюки – лица он и не видел. А по таким приметам тысячи, миллионы. Да, теперь главное не волноваться, не беспокоиться. Оставляю машину, иду домой. Рите - говорить?
Он замер на секунду, обдумывая это.
- Нет, Рите нельзя, надо чтобы естественно, лучше пусть не знает, не думает ничего. Это пройдет, забудется, заживем, уже завтра, через неделю по-прежнему заживем. Зайду, как обычно, лягу на кровать. Завтра утром – в полицию. Что сказать? Сказать что… Да, я приехал, стал выходить из машины. Что взял?
Он оглянулся назад, пошарил взглядом по сиденьям. Сваленные кофты жены из химчистики, дорожная сумка, новая, от Луи Виттона… Нет, ничего…
- А, вот, коробка от ноутбука. Да, коробку взял, а потом - вернулся, оставил, завтра, мол, на работу завезу, нечего таскать. Это хорошо, мне на пользу, что коробка. Вор видел издали, понял, что ценное, думал - ноутбук - потому и залез. Ключи еще в машине оставил - не забыть, важно. Да, да, дальше. Утром – в полицию. Как ни в чем ни бывало. Надо до того побегать по двору, пусть жена поплачет – она слезливая, тут естественность сработает. Побегу в другой двор, расспрошу – не было ли тут, не оставил ли? Там бабки, они потом подтвердят. Потом – в полицию. С женой приду, она, конечно, в слезах. Будут успокаивать, сорвусь – год зарабатывал, а на другой день сволочь какая-то угнала. Обидно! Естественно, жалостливо. Будут о друзьях расспрашивать – тут надо задумчиво вспоминать, перебирать - этот мог, этот - нет, не мог.
Он почти полностью успокоился.
- Да, надо помнить, что все это на всякий случай. Ну, сбил девочку лихач, скрылся. Их не находят, как найти, в Москве – миллион машин. Если всё спокойно, через два дня заберу машину – дети, мол, покатались, да бросили.
Он доехал до какого-то дальнего двора, встал на стоянке, в глухом углу, рядом с заброшенной и заваленной каким-то металлоломом детской площадкой. Платком обтерев отпечатки пальцев с рулевого колеса и ручки переключения скоростей, вышел из машины. Затем, набирая горстями снег, обтёр бампер автомобиля, и по дворам за два часа дошел до дома. Поужинал оставленными женой в холодильнике котлетами и лёг спать. Спал крепко – без снов.
В отделении полиции всё было так, как он и представлял себе. Молодой, наголо бритый следователь за изрезанным лакированным столом недолго расспрашивал его о машине, ее особых приметах и по-детски корявым почерком переписывал номера с технического паспорта, который Чаплыгин принес с собой. Жена плакала, сцепив покрасневшие руки у груди, сам он задавал взволнованным голосом (получившимся лучше, чем он ожидал) вопросы о том - часто ли находят угнанные машины, и если находят, то в каком состоянии? И не следует ли ему самому теперь проехаться по автомобильным рынкам вместе с полицейским нарядом? Упрашивая скорее найти машину, и обещая особое вознаграждение тому, кто первым обнаружит её, он увлекся так, что почувствовал неизвестное ему прежде актёрское вдохновение, и должен был даже сдерживать себя, чтобы не сказать лишнего. Поставив по окончании процедуры под каждым листом заявления «С моих слов записано верно», подпись и дату, он вышел на улицу. Всё было кончено.