- «Добро пожаловать в ад!»,- комполка протянул руку капитану, которого прислали вместо нашего Бати. Его улыбка растянулась в одну сторону, неприятно смущая молодого капитана.
- «Не удивляйся ничему, капитан. Здесь за пару часов можно прожить больше, чем на гражданке за десятки лет. Принимай в распоряжение ребят, пока их ротный в госпитале. У него серьёзные ранения. Кто знает, сколько он пробудет там. Неизвестно, вернётся ли ещё сюда. Парни очень уважали своего командира. Не подведи, капитан. » А затем, положив руку капитану на плечо, шепотом добавил : « Держись, сынок».
В этот раз наша колонна направлялась в район Джелалабада, к аэродрому. Разведка донесла, что кяфиры свозят боеприпасы к аэродрому. Ребята из разведроты потеряли троих парней: Гошу, которого все называли Долговязым, так как его рост был около двух метров; сержант Мыхлик, которого так и звали все- Мыхликом. Странно, но мы даже не знали, как его зовут; и добряк из-под Мелитополя, Сашко. Гоше моджахеды перерезали горло, когда он остался ждать парней на указанном месте. Сашко из Мелитополя был убит ножом в спину, когда держал на руках погибшего друга Гошку. А сержант погиб, убив двоих духов в неравной схватке.
До Джелалабада мы шли три часа. Дорога была утомительной. Раскаленный воздух выжигал, как казалось, даже лёгкие. От жары клонило в сон. Справа от меня двое ребят как-то так обыденно и просто сочиняли песню, чтобы вечером спеть под гитару, в общем кругу. Они это делали так, будто бы ничего особенного не происходит. И война - не война вовсе. Со стороны глядя на них, мне стало даже как-то спокойно. И я закрыл глаза, вспоминая родную солнечную Одессу, маму с длинной черной косой и доброй улыбкой. Мне показалось на мгновение, что я очутился дома, где тихо и мирно. Где девчонки в коротких юбках снуют по Потемкинской лестнице. А мы, резвые и веселые, бежим вслед за ними, дразня их какими-то нелепыми, но совершенно безобидными словечками. И вот уже я слышу шум прибоя, крики чаек. И одесские торговки кричат так сочно и смачно «Бычки, бычки, камбала, камбала!» Тепло разлилось по всему моему телу, как от доброго вина. Так хорошо стало на душе. Я даже забыл, что вокруг меня столько горя и опасностей. Я- дома… Какие прекрасные мечты! Год в армии научил меня о многом не думать. Но родной дом никогда не переставал сниться. И после каждого такого сна я просыпался, полный сил, словно побывал на отдыхе - бодрый и радостный.
А еще, глядя в афганское небо, я часто думал о том, как оно высоко и безбрежно. Прямо точь – в – точь, как на побережье Одессы. Но родное небо так яростно не обжигало лицо и руки. Иногда, оставаясь в одиночестве на берегу моря, я насвистывал свои любимые песни. И однажды мне показалось, что даже чайки слетелись послушать мой свист. Наверное, они приняли меня за своего, потому что с тех пор, всякий раз, завидев меня, подлетали и садились рядом со мной, ничего не боясь.
Вот так, в своих мыслях о доме и море, я и не заметил, как пролетели три часа пути. Груз благополучно доставили к месту назначения. И уже двинулись обратно, в расположение. Начинало смеркаться. Ночи на востоке темные. Таких ночей я дома не видел. Когда прошли около половины пути, я, как и многие ребята, задремал от усталости. Разбудил меня сильный толчок и пронзительный звук. Небольшая группа моджахедов обстреливала колонну сзади. Мы приняли бой. Капитан был так же смел, как и наш Батя. И мне казалось, что под его командованием мы воюем давно. Но наша колонна из шестнадцати машин была прекрасной мишенью для афганских партизан.
Я и мой друг сержант Васютин держались вместе в этом бою. Мы были хорошей командой. И когда появлялась такая возможность- старались не терять друг друга из виду. Каким бы тяжёлым ни был бой, мы прикрывали один другого. Среди ребят у меня появилось много надёжных товарищей. Но Саня Васютин (иногда я звал его Васькой) был самым лучшим из всех. Даже на гражданке у меня не было настолько близкого человека. Много времени мы с ним провели за разговорами о доме, о своих семьях, каждый делился самыми дорогими воспоминаниями. Саня - Васька был на полгода старше меня и, соответственно, призван был на полгода раньше. Многому здесь, в Афгане, учил меня именно он. И его наука не раз спасала мне жизнь. Он был очень целеустремленным и храбрым малым. В его сознании, понимании жизни, да и вообще в его характере главными всегда были честь, дружба и никакой фальши в отношениях с кем бы то ни было.
Саня занял позицию за «Уралом». Когда я нашел его взглядом, он приложил палец к своим губам. Сначала я не понял, к чему бы это. Идет бой: стрельба, взрывы, крики. Но он никогда ничего не делал зря. Если он сказал «тихо», значит так было нужно. В следующую минуту я уже все понял. Васька за колесом «Урала» обозревал практически всё, что происходило. Его же самого не было видно. Зная своего друга, я уже успел проследить направление его взгляда. Васютин замер, будто кошка перед прыжком, и через секунду выстрелил в голову подбиравшемуся к раненому Егорову душману. Отобрав у него оружие и нож, Саня еще раз приложил его своим АКСУ. Так сказать, для надежности. Он показал мне рукой, чтоб я подполз к Егорову. А сам так же, ползком, направился вперед.
Когда я поравнялся с Димкой Егоровым, услышал едва уловимый стон, который вырывался из его груди вместе с дыханием. Он потерял сознание от боли. – «Держись, Димон. Сейчас все будет хорошо.» Я аккуратно взвалил его себе на спину, чтобы оттащить в овраг. Все время, пока я тащил своего товарища на себе, из кустов напротив строчил пулемет. Теперь уже я почувствовал себя настоящей мишенью. Соленый пот разъедал мне глаза. Но вытереть лоб не было возможности. Мне нужно было торопиться. Димка все еще стонал. Те несколько метров, которые мне предстояло преодолеть, показались мне марафонской дистанцией. Казалось, что до оврага мне не добраться никогда. Я чувствовал, что Саня прикрывает нас - меня и Димку. Внезапно пулеметчик затих. Я повернул голову в ту сторону, откуда только что шел пулеметный огонь и увидел белозубую улыбку Сашки, который показал мне рукой, что все в порядке. Как он подобрался к пулеметчику - для меня осталось загадкой. Но то, что он спас нас с Димоном - это факт.
Когда я, с Егоровым на спине, дополз к оврагу, увидел, что из его сапога вытекает кровь, как из переполненного кувшина. Я попытался снять с него сапог, но это оказалось непросто. Парень стонал и все время в бреду повторял «Мама, мамочка…» Как хорошо, что его мама не знает о том, как больно сейчас ее сыну. Хотя, сердце матери не может не почувствовать. Может быть, сейчас в далеком Забайкалье, откуда родом Егоров, его мама стоит у окна своего дома и смотрит в небо. С ее глаз бегут слезы, а она, не замечая ничего вокруг, думает только о своем сыне. Мама… Невольно у меня перед глазами, будто в сизой дымке, показалось лицо моей матери. Как она там? Для мамы важно, чтобы ее дитя всегда было счастливым и здоровым. Для этого она готова на все. Бедные наши матери! Сколько им приходится пережить, чтобы нас родить и вырастить. А войны забирают у них сыновей… Так бездушно и жестоко…
- Потерпи, браток. Держись! Я снова начал стаскивать изрезанный осколками сапог с ноги Егорова. Когда мне это наконец удалось, кровь хлынула, будто из ведра. Ниже колена… ноги, можно сказать, уже не было. Только раздробленное в клочья тело. Кости торчали во все стороны. «Отслужил ты, брат»,- сказал я вслух,- «Теперь уедешь к своей маме. Живой. Понимаешь? Живой… А без ноги жить можно.» Тошнота подступила к горлу. Я собрался с духом и перевязал ногу выше колена, чтобы хоть немного остановить кровотечение.
В это время ко мне на помощь подоспели Лежин и Мануйлов. Они перетащили Димку в более безопасное место. А я вернулся к месту боя, чтобы найти Саньку.