Опыт юбилейного приветствия

               
С детства я мечтал попасть на день рождения Левы Чернявского, но в первый раз удостоился чести только на 60-летие, лет 10 назад. Все предшествующие годы я безропотно и терпеливо ждал. И не терял надежды.
Ах, как я молился, чтобы это случилось раньше. И, как плакал, когда понял, что, скорее всего, не дождусь. Я знал, что в этот день там собираются исключительно неординарные личности, а кое-кто из них, в определенных кругах, мог бы даже считаться светлой. В мечтах, я видел себя тихо и не назойливо плетущим тонкую паутину интеллектуальной беседы и, даже на равных спорящих с ними. И вот, они, на ходу, меняя раздражение на любопытство, уже одобрительно поглядывают на меня и кивают мне большими, натруженными плодотворными мыслями головами.
Но, что толку, как я видел себя, если он не видел меня никак. Даже в упор. Сколько раз, желая напомнить о себе, я подскакивал к нему петушком и, искательно глядя в глаза, старался произнести что-нибудь значительное. Просто не замечал, что бы мне не случилось выдавить из себя. Вероятно, все так же продолжал считать, что я молод, глуп и мало интересен. Я был решительно не согласен. Мне казалось, что Лева просто еще не успел развить в себе тот безупречный вкус, который стал впоследствии его Trade Mark. Думаю, я вполне заслужил быть приглашенным значительно раньше, уж точно на его 50-летие. Более того, считал дело решенным. К тому времени я уже достаточно созрел и возмужал и, пожалуй, имел все основания полагать, что должен был понравиться юбиляру.
-Ну, Левушка, дожал я тебя, труба всем твоим играм, - приговаривал я, с любовью оглядывая себя в зеркале, - теперь ты меня позовешь, теперь тебе деваться некуда.-
Оказалось, есть. Когда я подчищал перышки, чтобы явиться в полном параде, мне сказали, что Лева, забрав все семейство укатил в Америку! Сперва я не сомневался ни минуты, что сбежал он от меня, и лишь поразмыслив, с неохотой допустил, что у него могли быть какие-то другие, еще не ясные мне мотивы. Тем не менее, враз отбросив все печальные мысли, я бросился вдогонку. Пока выполнял все обязательные предотъездные операции, как было установлено протоколом, т.е. откреплялся от того-другого, отнекивался от третьего и отфыркивался от всего остального, я уже намного опаздывал к праздничному столу.
Напрасно я суетился и считал дни. Ему было не до застолий. Все сложилось не так, как мечталось.
Моя первейшая обязанность сегодня, напомнить в назидание потомкам, о жизни и судьбе в Америке Левы Чернявского. Можно сказать – судьбе солдата. От бездны сплошных неурядиц  в начале пути, до великого торжества справедливости. Господь, да воздаст праведным!
Лева, рабочая косточка, плоть от плоти всего, что имеет плоть, искал свое место в самой гуще производства и нашел его, наконец, в системе американского общепита, где, кроме того, не последним козырем была вероятность подкормиться на халяву. Судьба была крайне немилостива и лишь дала  ему возможность заработать свой первый, очень тощий кусок хлеба в кафе на подсобных работах. Кафе имело довольно убогий вид, зато славилось широким выбором недорогих, но вкусных и высококалорийных изделий. Один их вид вызывал у бедного Левы обильное слюновыделение. Но, из всего этого купеческого изобилия ни ему, ни его сослуживцам – иммигрантам, таким же голодранцам, как и он сам, не перепадало ни шиша. Об сшиздить не могло быть и речи. Советской власти поблизости уже не было, а при новой он еще стеснялся. Что скрывать? Рука по привычке постоянно тянулась ухватить и сунуть в карман, но в последнюю секунду как-то отдергивалась сама собой, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Эта нерешительность в столь простых и привычных делах, так не свойственная ему раньше, стала неуходящей темой его ночных раздумий и радости не прибавляла.
Пенки, как всегда, снимала некая третья сила, в основном, не в меру крикливые этническая и сексуальная группы. Им, сегодня, предписывалось усиленное питание из-за перенесенных в прошлом обид. Леве, всегда голодному, было невыносимо наблюдать, как они торопливо жрали, отдуваясь и чавкая, с такой скоростью, как будно боялись, что у них отберут все харчевые привилегии, промедли они  хоть минуту. Их жирные, раскормленые щеки, набирая бешенный темп в безостановочном жевательном процессе, тряслись в такт работе челюстей. Щеки, раздуваясь и опадая, вызывали в памяти особо непристойные сцены крупного плана из порнографических фильмов, до которых Лева, к удивлению домашних оказался так охоч.
Отдаленные потомки обиженных с каждым годом все больше и больше обижались на потомков обижавших. Последние, раскаиваясь, дошли до крайней стадии унижения, но это ничуть не помогло. Обиженные, теперь сами могли обидеть кого угодно и во всю отыгрывались на Леве, несмотря на то, что ни он, ни его предки не были причастны ни ухом ни рылом, хотя бы по чисто географическим причинам. Сначала он с горячностью пытался объяснить им это на своем корявом  английском, но увидев, какой взрыв отрицательных эмоций вызывают его слова, решил с объяснениями повременить. Врожденная политкорректность подсказывала ему не обращать внимания на их поведение.
-Их злость и беспочвенная агресcивность не имеют генетических корней. Они такие же люди как все, только очень нервные,- уговаривал он себя, - Это совсем не сложно понять, если вспомнить, через какие нечеловеческие мучения им пришлось пройти. Пусть их, со временем успокоятся.-
Когда он думал о их страданиях, предательская влага выступала в уголках его глаз.
А все-таки иногда так и подмывало распрямить плечи и, рванув рубаху на груди, выкрикнуть в блестящее, как надраеный сапог мурло: «Сгинь, сгинь, сгинь, нечистая сила. Fuck от меня off, на все четыре стороны.»
На большее его английского просто не хватило бы. А мог бы напомнить им еще многое чего. Ах, как катастрофически не хватало языка!
Зная Леву, можно ли сомневаться, что он мог бросить в лицо страждущим все это, не потеряв уважения к себе? Не то, чтобы вслух, даже про себя он не мог произнести такие слова. Беззвучно голосила его больная, истерзанная душа!
Опасаясь, что его могут неправильно понять, Лева решил воздержаться от любых, поспешных заявлений. Для себя допускал только незаметно поскрипеть зубами. Но душа требовала ответных действий. Не удивительно, что затаенная мысль о мести глубоко засела в его измученном мозгу.
Длительный стресс на грани того, что может вынести человек, редко проходят бесследно. У Левы, в первую очередь, это ударило по снам. Сны его, прежде взволновано -эротические, внезапно сменились другими, на первый взгляд, никак не связанными с пережитым. Но связь эта была, никто не мог поколебать его уверенность, только он сам не мог ее найти.
        Теперь снились ему только голые жопы, всех цветов радуги, выставленные в ряд, как на вернисаже, в самых причудливых ракурсах. Всегда старые,  дряблые и, казалось, его обоняние не отключалось даже в снах - дурно пахнущие. Одна другой гаже, они сменяли друг друга как картинки в калейдоскопе. И никогда те, которые мечталось лобзать!
Просыпаясь от кошмарных видений, он, в течение дня, старательно делал вид, что его это не трогает. Только не всегда получалось.
Хозяин кафе тоже ни на минуту не оставлял его в покое. Виноват-не виноват, гонял в хвост и в гриву. Собственно гривой он интересовался постольку – поскольку, зато в хвост напирал с удвоенной энергией. Преимущественно – ногой. Лева, напуганный новизной производственных отношений, почти не сопротивлялся, а лишь старался прикрыться руками. Ощущение было не из приятных, но он предпочитал не рыпаться. Более того, на первых порах даже благословлял эту ногу. Дело в том, что сразу же по приезде в Америку, добрые люди из наших научили его, что американцы, все, или почти все – злопакостные пидоры, и только и хотят завлечь доверчивую жертву в свои гнусные игры. Семечки упали на хорошую почву. Он стал опасаться, как бы хозяину не втемяшило в голову усмотреть в нем новую, кулинарную музу. Прошло совсем не много времени, и он убедился, что хозяин был не из этих, но страх уже поселился в нем так глубоко, что заглушить его, не повредив психику можно было только хирургическим путем. При отсутствии какой-либо страховки, операция не представлялась реальной. С тех пор Лева никого не подпускал к себе сзади. Был всегда грустен и еще долго взирал на мир Божий большими, испуганными глазами.
Это было не лучшее время его жизни. Он очень нервничал и уставал. У него была масса других проблем, и ему было просто недосуг сбегать на вокзал и поинтересоваться у тамошней публики, приехал я уже или нет. Я не в обиде. Но, как часто наша встреча снилась мне! Я просыпался от счастья и вскакивал с кровати, чтобы домечтать наяву
Когда мое обожание достигло точки верхнего предела, я, не выдержав характер, все-таки спросил у него, заикаясь и краснея: «Лева, когда я прилетел в Америку, то проглядел все глаза, пытаясь увидеть тебя в вокзальной толпе. Как жаль, что тебя там не было.»
Он ответил: «Если сосед обвинит меня, что я облаял и трахнул его цепную сучку, а ты вдруг захочешь меня отмазать, я рискую заработать большие неприятности. Ты что, не помнишь - тогда мы еще  не были закомы? И познакомились уже здесь, в Америке. Ты что, совсем мудак, что ли?»
Я горестно покачал головой. Мне хотелось показать этим жестом, что я не совсем мудак, однако, очень удручился от того, что он в такой небрежной форме обеспокоился о моем душевном здравии.
Неужели мы не были знакомы раньше? Новость была, как удар подвздох, как ведро воды на голову. После мучительного раздумья, мне ничего не осталось, как признаться самому себе, что так оно и было! Разве я мог ему не поверить? Но, с другой стороны, я же не мог сочинить это ни при каких условиях! А как же мои давние, еще юношеские мечты? Допускаю, что большая их часть была о бабах, но ведь все остальное - о Леве! Что же теперь получается – бабы тоже не достоверны? Бред! Чем же я жил тогда?
Пожалуй, Фрейд мог бы объяснить этот парадокс. Я не хочу даже пробовать.
Что, если плюнуть на сомнения и безраздельно поверить ему, а не моему чутью? Но я никак не могу припомнить, как случилось наше знакомство. И это тоже работает на меня, поскольку на память я не жалуюсь.
Надо полагать, что знакомство наше вместе с окончанием всей его американской нескладухи произошло здесь, когда он преодолел в себе загадочную тягу к производству и перешел на образовательную ниву в специальную школу, где подвизался в качестве учителя русской словесности. В этой школе Америка, затраханная политкорректностью до полной невменяемости, готовила шпионов для Союза. Преимущественно черных. В стране с 100% белым населением, каковой должна была стать.страна их будущего пребывания, им была поставлена задача  косить под белых.
Лева, полагая, что получил хорошую возможность отыграться, поставил русское произношение с еврейским акцентом не одному выпуску, подготовленных для засылки курсантов. В Союзе их и без того ждала не жизнь, а сплошной праздник. Теперь при аресте их били сначала как евреев, а потом - как шпионов. Что было не только больно, но еще и обидно.
И все-таки, как мы познакомились? Не могу вспомнить!
Меня угнетает это внезапное выпадение памяти. Я полагал, что прекрасно помню основные вехи моей жизни, как бы давно они не произошли. Например, как познакомился с моей нынешней женой. Помню даже, как познакомился с первой, а вот, как с Левой – не могу и это приводит меня в уныние. А, между тем, эти события вполне сопоставимы по масштабам.
В любом случае, мне жаль тех лет, прожитых бессмысленно, без путеводной звезды, какой стал для меня Лева.
И вот, счастье быть приглашенным наконец обрушилось на меня. От радости я так безудержно сыпал льстивые эпитеты, расписывая достоинства юбиляра, что полностью иссяк и дальше уже не смогу соответствовать. Я боюсь, что меня выбросят на свалку, как отработанную породу и вытолкнут взашей  из шеренги, званых на следующие торжества. Чтобы скрыть свою никчемность, я стараюсь набраться чуть только начинаются тосты, выпадаю в осадок и начисто перестаю соображать, что происходит. В таком состоянии с меня взятки-гладки.
Что-то опять меня понесло не в туда. «Взятки-гладки. Ни ухом, ни рылом» - эти уютные пословицы специально выдуманы не в меру находчивым русским человеком, чтобы утвердить свои претензии на безответственность.
Я не имею права на это. Во всяком случае у меня есть сомнения. И как мне не сомневаться, когда его портрет я срисовал с себя, а некоторые черты моего характера даже мне представляются чересчур экзотичными.
Чтобы разобраться в этом, есть только один путь - выпить. Тем более, у нас такой прекрасный повод. Здоровье именинника и его семьи, тех, кто делал его жизнь слаще в любых, даже самых кислых обстоятельствах. Ура.