РАССВЕТ В СУМЕРКАХ
Алексей Зайцев, 28 августа 2001 г.
Все приборы врут,
Все, кто с нами, умрут,
Кольцевые дороги
Никуда не ведут.
Унеси меня, ветер,
На другую планету,
Где черное небо,
Где меня не найдут.
Смысловые галлюцинации –
«Розовые очки»
Рассвет в Сумерках, обычном селе на юге Рязанской области, - это сказочное зрелище. Раньше он нёс теплоту, обновление, надежду для меня, но только не теперь. Сейчас я сижу и записываю всё это при свечах, потому что боюсь включить электричество, а до рассвета остаётся какой-то час – полтора. Теперь я жду его с содроганием. Я не знаю, что будет дальше. Теперь он не может принести мне ни теплоты, ни надежды. Теперь я боюсь его, как глубины на нашей реке. Теперь всё будет не так, как прежде. Я это хорошо понимаю, как понимает и сам рассвет.
Вся эта история началась шесть лет назад, когда мне было шестнадцать.
Это было холодное и дождливое лето, за время которого мы всего раз или два сбегали с друзьями на реку искупаться.
Каждое лето меня привозили в Сумерки родители и оставляли жить у дедушки. Сами же они вырывались из Москвы только на отпуск в августе. Я всегда ждал того дня, когда к нам во двор выйдет светло-зелёная «Шкода» и три раза приветливо просигналит. Я всегда с криками выбегал во двор и бросался в объятья родителей.
Так было и тем летом.
Потом из дома выходил дедушка, и мы всей семьёй проходили в избу пить чай из самовара. Мама не переставала удивляться, как я подрос за эти два месяца, а папа вручил мне очередной подарок.
- Ого! – Воскликнул я, не скрывая восхищения. – Нож!
- Настоящий армейский, - кивнул отец. – Швейцарский.
Я надавил на кнопочку на рукоятке, и на солнце сверкнуло выпорхнувшее наружу лезвие.
- Всегда мечтал о таком. Спасибо тебе, пап, - и я крепко обнял отца.
- Я знал, - ответил он.
Когда-то давно у меня был раскладной ножик, но его отняли у меня взрослые ребята из соседней деревни, с которыми я всегда был в неладах. А теперь у меня появился этот швейцарский красавец. Уж его-то я точно не продую.
Было ранее утро, и после чая родители всегда ложились спать, устав от дальней дороги. Этим утром перед отдыхом мама протянула мне сумку:
- Сынок, срочно отвези эту сумку тёте Кате. Там лекарства и уколы для бабы Светы. Поезжай на велосипеде.
Я, молча, взял сумку. А потом спросил у отца:
- Пап, ты не против, если я сгоняю на машине?
- Только не разгоняйся, дорогой. Всех кур подавишь, - ответил он и бросил мне ключи.
Я ловко поймал их.
- Езжай лучше на велосипеде, - сказала мама. – Так безопаснее для всех… и для машины.
- У него спущено колесо, - соврал я, выходя во двор. – А накачивать долго.
Мама вышла за мной на крыльцо.
- Ради Бога, осторожнее!
- Мам, я не впервые за рулём этого пылесоса, - ответил я, усаживаясь за руль и вставляя ключ в зажигание.
Сумку я положил на соседнее сиденье. Зажигание, сцепление, газ – всё как всегда. Я выехал на «Шкоде» со двора, гордый как никогда. Теперь все пацаны увидят, что я вожу автомобиль.
Но было ранее утро, и никто из сверстников ещё не проснулся. Этот факт почти меня не расстроил – впереди был целый август.
Дом Антоновых, куда я вёз сумку, находился в северной части села, примерно в полтора – двух километрах от нашего дома. Баба Света серьёзно болела. Скажу больше – она умирала, таяла у всех на глазах. За эти два месяца неузнаваемо изменилась, чудовищно похудела. Сейчас она превратилась в скелет, обтянутый кожей, и почти уже не вставала с постели. За ней ухаживали почти всё лето её муж и дочь, которая делала уколы с сильным обезболивающим несчастной женщине. Ходили слухи о какой-то болезни нервной системы или тому подобного, но ни я, ни родители, никто не сомневался – причиной угасания жизни был рак.
Тётя Катя, бывшая моей матери троюродной сестрой, рассказывала, насколько страшно было ночью находиться с бабой Светой. Она стонала, звала своего сына, погибшего в автокатастрофе в 1998 году, металась в кошмарном бреду. А однажды она попыталась встать, но ослабла настолько, что не удержалась на ногах и упала возле кровати. Тётя Катя и дядя Толя едва подняли её и снова уложили в постель.
Было ясно, что баба Света доживала свои дни. Она гнила изнутри, и это причиняло ей адские муки. Обычные болеутоляющие уже не могли ей помочь, поэтому из Москвы ей прислали сильные наркотики.
Пока я вёл машину к дому Антоновых, моя голова наполнилась мрачными мыслями. Погода снова испортилась – заморосил мерзкий дождик. Холодный ветер угрюмо шевелил тяжелые листья берёз, стряхивая с них грязные дождевые капли, словно слёзы.
Я проехал по селу, мимо школьной площадки, мимо картофельных полей. Мрачные купола заброшенной церкви высились над селом, вокруг них кружились галки. Я проехал мимо сельсовета, яблоневых и вишнёвых садов.
«Шкоду» остановил возле ворот Антоновых. Во дворе никого не было. Я оставил ключи в зажигании, взял сумку и захлопнул дверцу. Толкнул скрипучую калитку и вошёл внутрь двора. Там меня ждала гнетущая тишина. Окна – глазницы дома безмолвно наблюдали за мной. Мне стало не по себе от этой обстановки, и я поспешил к террасе.
Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Я потянул за ручку, и дверь распахнулась.
- Есть кто-нибудь дома? – спросил я, заглянув внутрь.
В террасе никого не было. Шкафчик, две табуретки, кресло, столик – вот и весь нехитрый интерьер. Следующая дверь вела в сени.
Я сглотнул комок в горле и направился к ней. Под ногами неприятно постанывали половицы. В груди, где-то под сердцем прочно засели недобрые предчувствия – вся эта затея окончательно переставала мне нравиться.
Остановившись на полпути к двери, я задумался. А на какой чёрт, простите, я туда лезу? Мне сказали доставить сумку в дом к Антоновым. Я мог бы просто поставить её здесь. Может быть, тётя Катя ещё спит, а когда проснётся и выйдет в террасу, то без труда обнаружит сумку. И все дела. А я стою тут и парюсь. Не очень-то приятно лезть в избу к умирающей бабке, в это логово, где зарождается смерть.
Но я не стал ставить сумку здесь, в террасе. Я поставлю её в сенях. И не важно, что подумает тётя Катя о том, почему я даже не поинтересовался о самочувствии бабы Светы.
Я потянул за ручку и осторожно приоткрыл дверь. В сенях царил полумрак. Тусклый свет робко пробивался сквозь два крошечных окошка.
- Тёть Кать! – мой голос в этой тишине прозвучал как-то хрипло и сдавленно, я даже сам его испугался.
Ответом мне было лишь едва слышное мышиное царапанье за обоями. Я распахнул дверь на всю ширину, сделав в помещении хоть немного светлее, и прошел внутрь. Слева в полумраке тускло поблёскивал рукомойник. С другой стороны я различил очертания холодильника, газовой плиты, столика. Чуть дальше виднелась запертая на крючок дверь на задний двор, рядом – мусорное ведёрко. Ещё дальше – какие-то мешки и дверной проём в чулан. Справа поблёскивала потёртая ручка на двери в избу.
Ноги мои сами подошли к ней, пальцы сжали прохладную ручку. Слух и зрение в этот момент обострились до предела; я отчётливо услышал, как скрипнули половицы в избе. В горле застрял тугой комок.
А чего я, собственно, пугаюсь?
Тётя Катя и дядя Толя, скорее всего, просто не слышали меня, они заняты своими делами. И сейчас кто-нибудь из них там, в избе.
Я три раза громко стукнул по косяку и открыл дверь…
… Прямо напротив, у дальней стены под окнами в постели лежала баба Света. Она была укрыта белым покрывалом, запачканным, почему-то, в крови. Лежала она на спине, веки были плотно закрыты, рот приоткрыт. Кожа, обтягивающая череп, выглядела бледной, почти прозрачной. Одна рука лежала поверх простыни на груди, которая больше не вздымалась, а вторая свесилась на пол. Она покрылась болезненными жёлтыми пятнами, а скрюченные отвратительные пальцы тоже были испачканы в крови.
Не знаю, почему, но я сразу подумал, что эта чёрная, красноватая жидкость – кровь.
Первой моей мыслью была только та, что молнией пронзила мозг: БАБА СВЕТА умерла.
Пальцы мои разжались, и сумка с глухим стуком ударилась об пол. Внутри что-то звякнуло, и какая-то жидкость потекла на пол.
Я увидел то, чего никогда предпочёл бы не видеть, увидел то, что запросто могло бы свести с ума любого человека. Мне в тот момент было не до сумасшествия. Хотя, не отрицаю, это не могло не сказаться на моей психике…
Тётя Катя была убита. Она полулежала, прислонившись спиной к стене, между печкой и тумбочкой с телефоном. Из её лба, прямо над переносицей торчала рукоятка большого кухонного ножа. Кровь, стекающая непрерывным потоком, залила половину её лица, пропитала халат. Руки были раскиданы по бокам, некоторые пальцы конвульсивно подёргивались. У её ног лежал дядя Толя, и лежал он ничком, словно ныряльщик перед прыжком. Его стеклянные мёртвые глаза были широко раскрыты от ужаса, губы скривились в застывшем немом крике. Его горло было перерезано от уха до уха. На полу под ним натекла лужа тёмной крови.
Я пошатнулся, в глазах у меня потемнело. Мне даже пришлось опереться о спинку дивана, чтобы не потерять равновесие. К горлу подкатила тошнота. Появилось странное ощущение нереальности, грозившее привести к потере рассудка. Я закрыл глаза ладонью и резко провёл ею по лицу, одновременно, что было сил, стиснув зубы.
«Только бы не упасть в обморок», - думал я, шатаясь, словно пьяный, пересекая комнату. Шаг, два, три… как тяжело давались эти шаги. Я с трудом перешагнул через раскиданные ноги дяди Толи и добрался, наконец, до телефонного аппарата.
Челюсть моя дрожала, руки тряслись. Еле-еле я взял трубку, даже не соображая, кому звонить и что говорить. Я просто остолбенел, когда увидел, что телефонный шнур был небрежно обрублен. Пальцы разжались сами собой, и трубка со стуком упала на тумбочку.
Мой взгляд снова метнулся к этим жестоко убитым телам. Кровь вязкими лужицами растекалась под ними по половицам. Вот тут-то мой мозг пронзила вопиющая догадка.
Руки и простыня бабы Светы были запачканы кровью. Я отчётливо видел это, когда входил в избу. Неужели… неужели это сделала она… перед тем, как умереть?!
Я повернул голову, и тихий стон сорвался с моих губ: кровать, на которой несколько минут лежала вероятнее всего умершая баба Света, была пуста. И лишь заляпанный кровью пододеяльник говорил о её былом присутствии.
В голове у меня помутилось. Тошнота с новой силой ударила в горло, и я подумал, что сейчас сблюю…
… Где-то справа скрипнула половица, и я дёрнулся в сторону, громко вскрикнув – нервы были на пределе. А у самой двери на пороге стояла баба Света – живой скелет в ночной рубашке. Её беззубый рот плотоядно корчился в отвратительной ухмылке, а рука в это время нащупывала крючок на двери.
Я попятился, моя челюсть отвисла, сердце трепетало где-то возле глотки, грозя вырваться наружу, руки тряслись, ладони оледенели, ноги перестали меня слушаться – я двигался словно на деревянных протезах. Я потерял способность адекватно реагировать на происходящее. Потеряв равновесие, я рухнул на задницу под окно, и таким образом оказался в западне между тумбочкой и обеденным столом.
А баба Света уже заперла дверь на крючок. Теперь она смотрела на меня своими невидящими глазами, сжимая в правой руке опасную бритву дяди Толи.
- Я очень рада, что ты навестил меня, Роман, - прошептал её беззубый рот. – Я, может быть, и не вижу тебя, зато слышу… Очень хорошо слышу…
И она сделала первый шаг в моём направлении. Потом второй. Третий. Я был готов орать, охваченный священным ужасом, вопить что было сил, кричать так, что убитые дядя Толя и тётя Катя перевернулись бы. Я прижимался спиной к стене, чувствуя, что мне не хватает воздуха, что я задыхаюсь от страха.
- Я слышу, как ты дышишь, - продолжала она с адской усмешкой на высохших, потрескавшихся губах. – Я чувствую твой запах… Хочешь обнять бабу Свету?.. Мы ведь так давно не виделись…
Она потянулась ко мне обеими руками, и бритва блеснула в утренних лучах:
- Дай я обниму тебя, Роман… И всё будет хорошо…
- Как вы… могли… убить их… - задыхаясь, проговорил я.
- Теперь их ничто не тяготит, - бормотала она устрашающе. – Я освободила их от земных забот… Они были только рады… Тебе тоже понравится.
Она подходила уже совсем близко. Шла она тяжело, медленно, еле переставляя ноги.
- Ну где же ты, Роман? – спрашивал её беззубый рот. – Дай мне обнять тебя!..
Я почувствовал, что сейчас завою. Просто завою от ужаса. Или у меня не выдержит сердце. Я попытался подняться, и не смог. Лишь продолжал беспомощно сидеть и смотреть на это кошмарное существо.
А тощая фигура бабы Светы уже нависала надо мной. Её скрюченные руки уже тянулись к моему горлу. Она всё ещё что-то бормотала, но я уже не слышал.
Мне повезло.
Случайность спасла мне жизнь.
Баба Света делала последний шаг, зацепилась за ноги своего убитого мужа и упала на пол. Я услышал, как с отвратительным, немузыкальным звуком хрустнули её старые кости. Она не издала ни звука – из разинутого рта полилось что-то жёлтое и зловонное.
Тут до меня дошло, что дядя Толя спас мне жизнь.
Силы взялись неизвестно откуда. Я встал, перепрыгнул через тело бабы Светы, оказался у двери, выдернув крючок, выскочил на улицу под холодный моросящий дождик, вдохнул в лёгкие свежий воздух. Вот тут-то меня и вывернуло наизнанку…
Я запрыгнул в «Шкоду» и плакал всю дорогу домой. Меня преследовало то страшное зловоние, а те страшные картины, которые мне только что удалось пережить, стояли перед глазами.
Не помню, как остановил автомобиль во дворе, как разбудил родителей. В памяти осталось лишь то, как я, рыдая, рухнул в свою кровать и перед тем, как уткнуться в подушку и уснуть тяжёлым сном, проговорил:
- Баба Света умерла… Я видел, как она умерла… Хотя бы это было на самом деле!..
Не буду долго рассказывать, через что мне пришлось пройти после этого. Бесконечные очереди к врачам – психиатрам, ночные кошмары, в которых баба Света сама приходила ко мне домой, ночью и днём, вечером и утром. Она ковыляла ко мне в ночной рубашке, скалясь беззубым ртом, моргая слепыми глазами, протягивая сморщенные, все в жёлтых пятнах руки к моему горлу, в одной из которых поблёскивали то кухонный нож, то опасная бритва. Прошедшие шесть лет оказались для меня адом. Но я не сломался. Я окончил институт с красным дипломом, устроился на работу в метеорологическую станцию в Москве.
Жизнь, вроде бы, наладилась. Однако ночные кошмары всё ещё не давали мне покоя.
Всё это время я так и ни разу больше не съездил в Сумерки. В этом году я всё - таки поборол свой страх, взял отпуск на август и отправился туда с родителями и другом.
Его звали Игорь, он был другом моей двоюродной сестры. А сдружились мы с ним год назад, когда моя сестра только с ним познакомилась.
Моя же девушка и, как я надеялся, будущая жена, не смогла взять отпуск, и со мной не поехала – осталась в Москве.
Игорь знал о моих страхах, и именно он убедил меня вернуться в Сумерки для того, чтобы победить их.
«Ты просто обязан, - говорил он, - войти в тот дом. Ты убедишься, что там всё в порядке, что все те люди давно похоронены на сельском кладбище, и тогда страхи отступят и отпустят тебя». Может быть, он был и прав.
Так или иначе, я вернулся в Сумерки. Родители пожили с нами недельку и уехали обратно в Москву на электричке, оставив нам «Шкоду».
Сначала мы с Игорем посетили кладбище. Мы нашли все три могилы. Было видно, что их никто не навещал – они заросли полынью и лопухом. Оградки покосились, краска полопалась и облупилась.
- Вот видишь, - сказал мне Игорь. – Они все здесь. Их похоронили, как подобает. Тебе нечего бояться.
Но легче мне не сделалось.
Предстояла вылазка в дом Антоновых
Меня ждало страшное испытание.
Уже на следующий день мы проезжали мимо дома Антоновых. Увидев его окна, я поморщился и поспешил отвернуться.
- Ты готов? – спросил вдруг Игорь.
Я вздрогнул:
- Нет. Не сейчас.
- А когда? – он удивлённо поднял брови.
- Не знаю. Позже. Но только не сегодня.
- Останови-ка машину, - попросил он. – Мы побазарим.
Я нажал на тормоз, остановившись напротив двора Антоновых, и посмотрел на Игоря.
- Мы должны идти сейчас. Сейчас, или никогда. И ты сам это знаешь.
- Почему сейчас? Давай лучше завтра с утра. Сейчас – уже темно.
Игорь смотрел мне в глаза.
- Ты хочешь победить свой страх?
- Да. Но…
- Никаких «но», - оборвал он меня. – Мы сейчас возьмём фонарики, оставим машину здесь и пойдём туда.
Я опустил стекло, и свежий ветерок ворвался в салон. Достав пачку «Честера», я взял в рот сигарету и закурил. Руки мои дрожали. Я снова посмотрел на этот страшный дом. А он глазел на меня своими окнами. И как будто ухмылялся.
- Не знаю, смогу ли я снова переступить порог этого дома, - сказал я, выдыхая клубы сизого дыма.
Игорь тоже закурил.
- Ты сможешь, - твёрдо сказал он.
- Я просто не выживу, если там что-то есть. А я вижу, что есть. Там обитает зло. Оно впиталось в его пол, стены, потолок. Оно смотрит сейчас на меня и скалится.
- Это всё твоя бурная фантазия, - он достал из бардачка два фонарика, один протянул мне: - Держи.
Я взял его.
- Мы пойдём вместе, - говорил Игорь. – если что-то пойдёт не так – сядем в «Шкоду» и уедем.
В который уже раз я остановил свой взгляд на тёмных окнах. Закрытая дверь в террасу манила своим видом. За эти шесть лет её изрядно потрепало снегом, ветром и дождём. Ни о каком лаковом покрытии не могло быть и речи; подгнивающие доски усугубляли и без того малоприятную картину.
И тут меня осенило. А ведь Игорь был прав. Сегодня мы как никогда были близки к этому дому, и если мы сейчас не пройдём в него, в другой раз я уже вряд ли заставлю себя приблизиться к нему даже на такое расстояние. Нужно было идти, ведь только ради этого я вернулся в Сумерки, ради того, чтобы разделаться со страхом, убивавшем меня все эти годы, и лучшим местом, где можно было этого добиться, и был этот страшный дом, хранивший в себе зло на протяжении шести мучительных лет.
Я молча открыл дверцу и вышел из машины. Отбросил недокуренную сигарету и громко хлопнул дверцей. С другой стороны то же самое сделал Игорь.
- Ты прав, - сказал я ему. – Мы обязательно должны пройти туда.
- Прямо сейчас, - добавил он.
- Прямо сейчас, - кивнул я.
Мне показалось, что я действительно уже готов сделать это..
Мы распахнули набухшие от избытка влаги ворота и направились к двери в террасу. По пути к ней я вспомнил себя шестилетней давности, одним пасмурным утром спешащего к этой двери и ничего не подозревавшего…
Каким-то внутренним чувством я знал, что дверь окажется открытой, ещё до того, как Игорь потянул за ручку.
Мы одновременно щёлкнули фонариками и заглянули внутрь. Из старого интерьера здесь остался лишь шкафчик, остальное, по-видимому, унесли воры – домушники. Впереди из полумрака выделялась дверь, ведущая в сени. Мы шагнули к ней. Под ногами всё так же протяжно стонали половицы. Игорь остановился у двери и сказал:
- Твоя очередь.
Я понял его. Прикоснулся к прохладной ручке пальцами, сжал её, потянул и осторожно приоткрыл дверь. Мы оказались в сенях.
В отличие от интерьера террасы здесь всё почему-то было на месте: тот же рукомойник, холодильник, газовая плита, обшарпанный столик, мусорное ведёрко, мешки у входа в чулан. Странно, что всё это уцелело. Я не сомневался, что домушники проникали и сюда, ведь двери были открыты, вот только почему они ничего не забрали? Быть может им кто-то (что-то) помешал (ПОМЕШАЛО)? Я посветил на пол: он весь был в грязных следах подошв, а так же6 голых человеческих ног. Следы вели от этой двери к задней, к чулану, из чулана – к двери в избу, и обратно, к террасе. Значит, сюда кто-то заходит… Или что-то?..
Мне стало не по себе от этих мыслей.
Игорь осветил дверь в избу:
- Эта?
Я сглотнул:
- Она.
Ручка, потёртая от сотен рук, напомнила мне то страшное утро шестилетней давности. Мне снова предстояло прикоснуться к ней, распахнуть дверь. Я должен был сделать это, чтобы одолеть свои страхи.
Я то есть силы сжал фонарик, а потом и ручку. Хоть бы дверь оказалась заперта, молил я, понимая, что этого не случится.
Дверь и правда свободно открылась.
Мы шагнули внутрь, как по команде, и она захлопнулась за нами.
Кровь ударила в мои виски, нервы были на пределе, я был готов закричать, но…
… крик застрял в горле.
Лучи наших фонариков упали на ту кровать, где когда-то лежала баба Света, и я словно вернулся в прошлое на шесть лет. В постели лежала баба Света, и простыня, которой она была укрыта, испачкана в засохшей крови. Её руки, сморщенные, с покрывшими их жёлтыми пятнами, лежали скрещенными как у покойников на груди поверх простыни. Лицо выражало полную удовлетворённость и умиротворённость.
- Боже мой! – выдохнул я, делая шаги к кровати.
Игорь шёл рядом со мной и не мог выдавить из себя ни слова. Но не успели мы сделать и пяти шагов, как произошло ужасное.
Пальцы бабы Светы, сложенные на груди, расцепились, и она села, открывая глаза. Мы остолбенели. Она повернула голову и посмотрела на нас своими невидящими глазами. Губы скривились в хищной усмешке, трескаясь и лопаясь. Из её рта сочилась жёлтая жижа.
- Как я рада, что вы пришли, мальчики! – почти шёпотом сказала она. – Я ждала вас все эти годы.
Мы с Игорем попятились обратно к двери.
- Вы не поверите, как отвратительно было питаться этими домушниками, наведывающимися сюда раз в пять месяцев. Они такие невкусные. Некоторые даже всё ещё лежат в чулане.
И тут я почувствовал запах. Этот запах впитался в дерево и камень этого дома – запах зла, гнили, разложения. Нам угрожала смертельная опасность. Нас ждала та же участь, что и всех погибших здесь воров.
Ноги бабы Светы свесились с кровати. Она встала на пол и протянула к нам руки:
- Ну идите ко мне, сладенькие мои, я вас обниму! Я, хоть и не вижу вас, зато слышу, чувствую ваш запах!..
Дверь в избу позади нас резко распахнулась. На пороге появилась тётя Катя. Её глаза хищно вспыхнули после того, как мы в ужасе направили на неё лучи фонариков. На её лбу, прямо над переносицей, зияла страшная рана от кухонного ножа, которым она была убита, и через эту рану, казалось, если туда посветить, можно бы увидеть её мозг… Свернувшаяся кровь хлопьями покрывала почти всё её лицо и тот самый халат.
Рядом с ней возник дядя Толя. Засохшая кровь из перерезанного горла делала его шею похожей на красное дерево. Его глаза, остекленевшие, были широко раскрыты. В них читалась ненависть к людям, в частности, к нам.
Они издали угрожающий шипящий звук и потянулись к нам руками, готовые напасть.
Мы закричали от ужаса. Секундой позже Игорь завопил. Я отскочил и осветил его фонариком. Баба Света, подкравшаяся сзади, обхватила его шею своими отвратительными руками. Он всеми силами пытался от неё освободиться, сбросить с себя и убежать.
Тётя Катя и дядя Толя устремились ко мне. Я заметался по комнате, ища выход. Краем глаза заметил, что Игорь всё-таки сбросил это чудовище и выскользнул в сени, а баба Света на четвереньках прыгнула за ним.
Я отыскал вход в соседнюю комнатку и умудрился прямо перед самыми носами монстров захлопнуть дверь и запереть её на жиденькую щеколду.
В следующий момент дверь содрогнулась от обрушившихся на неё ударов. Щеколда скрипела, вот-вот готовая слететь.
Я отшатнулся от двери и стал лихорадочно освещать вокруг. Луч неровно прыгал и шарил по комнате, выхватывая из тьмы старый комод, диван, ковёр на стене, стол, табуретку, окно… Тут я понял, что ещё могу спастись.
Схватив табуретку, я с размаху ударил ей в окно. Стекло раскололось, хлынув в стороны сотнями осколков. Я ударил ещё раз. С третьего удара рама треснула и вывалилась наружу.
Дверь позади меня распахнулась.
Я метнул табуретку в появившегося на пороге дядю Толю, а сам в буквальном смысле выпрыгнул в окно.
До машины бежал без оглядки.
Посмотрел на дом лишь когда выезжал на дорогу. Мне показалось, что он смеялся мне вслед злобным, беззвучным хохотом.
И вот я дома, записываю всё это в тетрадь. До рассвета остаётся совсем немного – небо уже посветлело на востоке за лесом.
Завтра вечером мы с Игорем снова навестим дом Антоновых и подожжём его. Он должен сгореть дотла, только тогда зло, обитавшее в нём падёт поражённым.
Рассвет близиться. А Игоря всё нет. Он так и не вернулся.
Я пишу при свечах, потому что боюсь включить электричество. Оно может привлечь этих тварей.
Я молюсь об Игоре. На моей кровати лежит топор. На всякий случай. Хотя вряд ли он сможет помочь, если они придут сюда.
Я смотрю в окно и жду, кто из них появится первым.
Я молюсь, чтобы это был Игорь…
В самом деле молюсь…
28 августа 2001 г.