(малый шуточный блюз)
А курить после обеда – это глупость.
пёс Шарик, «Собачье Сердце» М.Булгакова
Они спустились в подвал.
Лёгкий скрип от соприкосновения ног приятелей с узкими железобетонными ступенями отказался принадлежать лестнице. Он был извлечён, судя по всему, кем-то из троицы при помощи ходьбы и мало поношенных туфель. Дождь, холод и лязг соседствующего ж\д вокзала постепенно сходили на нет.
Впереди шедший на нижних ступенях замедлил ход. Массивная металлическая дверь выглядела несговорчиво. Незряче глянув на товарищей, Верхотуров с усилием потянул ручку на себя – дверь подалась легко, издав глуховатую трель и чуть не задев виновника по лицу. В последний миг, успев податься назад, а затем по спасительной инерции вперёд, Верхотуров избежал удара и, не без апломба, проник в глубину тепла, табачного дыма и монотонно-удалой музыки. Тягин и Мандрагор Василич последовали за ним.
Подвал, как утверждала огромная надпись над барной стойкой, был на самом деле не подвал, а молодёжное кафе «Чапаев с нами» - длинное депрессивное помещение с деревянными сиденьями-лавками вдоль стен, люминесцентными лампами в низких потолках и пропалено-безвкусными клеёнками на неудобных столах. Ближние к входу места были свободны, дальние - тоже. Две обширные компании даже отдалённо не напоминающие юность или хотя бы последнюю молодёжность сидели за столиками ближе к центру и о чём-то хрипло немелодично бубнили. Официант, забрав у них отработанные меню, при виде трёх товарищей оценивающе задумался. Бармен сгорбился за своей стойкой. Никто и никому здесь не обрадовался.
- Шалман, – сцедил Мандрагор.
- То, что надо… - подхватил Тягин.
- Может, в другое?.. – Верхотуров взглянул на ручные часы. – Хотя до электрички полчаса осталось…
- Не успеем. Куда нам можно присесть? – притопив на лице заминку, спросил Василич сервисёра.
Тот повёл себя свойски, бойко, и даже с иллюстрирующими телодвижениями:
- А куда хотите, туда и присаживайтесь… Вот сюда можете… Или сюда…
- У окна давай? – махнул Мандрагор, имея ввиду глухую мозаичную «обманку», топорно выполненную под «высокую готику». Вопрос моментально стал риторическим, поскольку все уже расселились под «окном», а гарсон разложил перед ними на столе два меню в дерматиновой, предусмотрительно траурной обложке.
- Н-да, у окна… А балкон у вас тоже есть? – сострил Тягин в спину уходящего сервисёра, вяло и как бы уже на излёте и не рассчитывая даже на чье–либо одобрение, за что был тут же поощрён постной гримасой Верхотурова.
- Вряд ли… Это подвал.
- М-дя… ну да… - кивнул Тягин и откашлялся.
- А куда парень побежал?! Эй! – Мандрагор раскачался на месте. – Ни заказ не принял, ни выслушал, побежал себе! Эй, уважаемый!
Его заблестевшие масляные глаза говорили о тонкой приятности того, чтобы сейчас, в конце долгого рабочего дня, находясь в компании близких друзей, ощутить себя, наконец, кем-то задетым, непонятым и очень грубым. Очень. И оттого, уронив ещё несколько убедительных фраз и заметив, что официант оценил его бескомпромиссность, Василич влюблёно посмотрел на Верхотурова:
- Ну как у тебя, Аркаш?.. Чем занимаешься? Рассказывай… Мы сколько с тобой не виделись? Лет пять, наверно?… От время! Наших кого-то видишь?
- Да нет… Светку Гордееву только… Год назад, она со своим была, я не поздоровался, так что… Больше никого.
- И я никого! – весело подхватил Мандрагор, хлопнув по плечу Тягина. - С одним только Кольком время от время пересекаемся на обоюдно выгодных, так сказать, и всё… А какой класс был дружный, да?! Как мы все собира… – в эту секунду к ним подошёл официант и Василич легко, слёту переключился на него, не докончив не то, что фразу – буквы не договорив, но спросил с того властно, тяжело, размерено. – Что же вы нас, любезнейший, бросили одних? Не выслушали заказ, не посоветовали ничего?
- Я думал… вы сами разберётесь… К-хм, слушаю!
- Ну слушайте…
Засим последовал длинный диалог-размышление - чем же именно им предаться возлиянию: пивом, коньяком или же всё-таки, может быть, водкой? Слабоалкогольный банкет лоббировал Николай Тягин, он был за рулём, в хлопотах и не пил ничего, кроме капель вечерней росы со своего усталого лица, и оттого, наверно, ему без пива было бы наименее обидно… О внешнем благородстве картины застолья ратовал гость столицы – сетевой администратор, критик, поэт и трубадур Верхотуров. Кроме того чтобы «чисто согреться», коньяк немало способствовал расширению сосудов головного мозга, а это, учитывая ночной режим работы гостя, ему ещё очень бы пригодилось… Ну а самую радикальную позицию по части спиртного традиционно занимал Мандрагор Василич: он был в ответе за деловой имидж этого города…
- Так на чём вы остановились? – чуть позднее положенного срока ввернул официант.
- Мы ещё не останавливались… Мы только начали, - нехорошо взглянул на него Василич.
- Давайте всё-таки выберу я! Я гость, как никак… - Верхотуров взял в руки меню и бессмысленно полистал его. – Слушайте, у меня мало времени… Принесите нам два пива «Стелла» и один… что?
- Сок какой-нибудь… персиковый… стакан… - отворачиваясь куда-то внутрь себя, от отвращения, видимо, к кафе и, особенно, к этому стакану сока, промямлил Тягин.
- Если принесёшь по-быстрому – получишь на чай. А как проснёмся, господа, то снова сюда зайдём! - пропел Василич так, чтоб официант успел расслышать; затем подмигнул компании. - А пусть думает, что мы рядом живём… на всякий случай.
Товарищи собрались помолчать, но Тягин, словно боясь, что все забудут задевший его тезис, вернул разговор в зарастающую колею:
- А знаешь, Аркаш, что значит на «обоюдно выгодных»? – он сумрачно помолчал в глаза Верхотурову, словно требуя от того хлёсткого остроумного ответа, но, не дождавшись, продолжил. – А это, значит, что я его пьяного с деловых встреч домой везу, а он меня всю дорогу ругает, учит жизни, а наутро «спасибо» говорит…
- Ну и зачем ты это рассказал? – Мандрагор изобразил непонимание. - Я ведь извиняюсь иногда…
- А что мне с твоих извинений?
- А кто тебя консультирует по серьёзным вопросам?!
- Консультирует он… по серьёзным! – фыркнул Тягин. - Консультант! Всем твоим консультациям цена, знаешь где?! Вот здесь… – он показал фигуру пальцев, но почему-то Аркадию, после чего тут же почувствовал облегчение. А чтобы не упустить мгновенья только что отвоёванной свободы торопливо, чуть ли не с вызовом закурил.
- Ты видишь, какой он стал? – демонстрируя ментальную бронебойность, повернулся к Верхотурову Василич. – Консультируешь его, консультируешь, а толку никакого… Ничего не понимает. Тупеет с каждым днём, переспрашивает…
- Кто переспрашивает?
- Ты. Скажешь - нет?! – далее вновь одному Верхотурову, загибая пальцы. - Врёт; не догоняет; старшим грубит постоянно.
- Что-что? Это ты старший?.. Да я тебя на две недели больше!
- Это по календарю…
- А по жизни?!
- По жизни – я…
- Трепло ты, по жизни…
Внимая пикировке с усмешкой, Верхотуров вместе с тем тосковал от нетерпения. Последняя «золотая» электричка уходила через полчаса, ровно в восемь, и она была, действительно, золотая. Маршрутные автобусы прекращали свою возню в Славянодолье в это же, примерно, время, но до автовокзала надо было ещё минут двадцать трястись на машине, а заказ им ещё не принесли… Если же он опаздывал на электричку, его ещё страховали транзитные поезда (они шли гуськом чуть ли не через каждый час), но Верхотурову их было не надо. Не хотелось ему на них… И дело было не в деньгах, и не в том, что приходилось ждать, и не в том, что по прибытию он не заставал в родном городе ни одного мало-мальски движущегося общественного транспорта, а ехать ему предстояло ещё на самую окраину. Нет. Дело было, конечно, и в этом, но и в другом тоже…
- Я его конкретно спрашиваю, как мне решить вопрос с сумочкой, а он буровит хрен знает что! – Тягин уже минуту апеллировал к Верхотурову, но смотрел, не отрываясь, на Василича, и, может, оттого в них обоих нарастало какое-то длинное завораживающее раздражение.
- А я тебе сказал: напиши встречное заявление. Образец я тебе дам, если надо… - Мандрагор держался очень «хорошо», свободно, снисходительно, почти не замечая товарища.
- Какое «встречное»?! При чём здесь «встречное», я не пойму…
- Встречное заявление на эту дамочку. С жалобой на неё, понимаешь?
- С какой жалобой?! О чем?!
- Ну… я же тебе говорил – о том, что она тебе что-то сделала. Что-то нехорошее…
- Она мне ничего не сделала! Ты мне сейчас делаешь!
- Я… Нет, замечательно, что она не сделала… Ты ей тоже ничего не сделал, правильно? Но это не помешало ей написать на тебя заяву…
- Да не то! Ей просто кажется, что она забыла у меня в салоне сумку, а она вообще была без сумки! Я же не слепой!
- Да какая разница? Я тебе говорю, как выйти из ситуации…
- У неё маразм просто!
- А у её подруги? Ты ведь говорил, что та провожала её до твоей машины и теперь подтверждает её слова…
- Не знаю. Может, врёт, чтоб подругу поддержать… А может, она её и притырила?! Может такое быть?
- Да может быть всё! Но ты напиши, что обе дамочки вели себя неадекватно, грубили, приставали к тебе, а потом та, которая с жалобой, не хотела платить за проезд… Ты им сделал замечание, а они поклялись тебе отомстить… Что-то вроде этого…
- Они нормально себя вели… И заплатила она мне спокойно.
- Опять сорок пять!
Мандрагор отработанно поглядел на Верхотурова, отчего тот сразу почувствовал себя в «спайке». И пока официант расставлял между ними бокалы, гость великого непримиримого города, слегка оторопев от свалившихся ему на голову «немыслимых раскладов», с любовью вспоминал своё почти деревенское гнездо, с огородом и шезлонгом, чаем мате и кул-джазом в наушниках, и с тихой ненавязчивой Валюшей во всё ещё нераздражающем жёлтом махровом халате… И манила его последняя электричка, и приезд домой часиков в полночь, и красивый бесшумный проход на кухню, никого не будящий и не раздражающий, и ждущий его, томящийся, вожделеющий его внимания лэп-топ, и грезящий о его пальцах холодный кусок торта, и, почему-то, всегда спокойный и сосредоточенный том «Очарованного странника» в уютно потрёпанном переплёте с тёмно-серым обрезом… (Верхотуров был поэт, но по ночам читал прозу…)
- Ну… – расплываясь в улыбке, поднял бокал Мандрагор. – Как поживает наш любимый город? Спит спокойно? Или ему без нас не очень?..
- А что ему без вас? – не задумываясь, брякнул Аркадий.
- О! Понятно… Принимается! Выпьем? А ты, Колёсик, ешь своё яблочное пюре…
Друзья боднулись бокалами друг в друга и с чувством отпили. Мандрагор – с запотевшей жадностью, Верхотуров – украдкой, Тягин – с тайным вызовом. От бумажных дрязг, проблем с начальством и вынужденной абстиненции он ощущал прилив сил и почтительного уважения к себе.
- Здесь, конечно, дыра, но ничего лучше поблизости нет. Жэ дэ вокзал, он и в Париже – жэ дэ вокзал… Даже весной… - Василич отпил с запасом. – А ты, Коляныч, так усы, я смотрю, и не сбрил... - Тягин приоткрыл было рот, чтоб ответить, но Мандрагор развил свою мысль: - Вот видишь, Аркаша, так и живём, и ничего не меняется…
Поскольку засим ничего не последовало, Тягин, попав в его тон, подытожил:
- Вот так и живём… На жэ дэ вокзале… не в Париже… Коляныч с усами…
Верхотуров засмеялся. Абстрактное мышление было присуще его другу не только по глубине, но и по логической составляющей. Мандрагор Василич был неожидан и эклектичен, как электрический самовар, несмотря на серьёзность своих связей и славу «продувной бестии по самым различным вопросам». Не поведя в ответ и бровью, он приподнял бокал и спровоцировал ещё одно дружеское столкновение. Острый неуют помещения держал всех в тонусе, но постепенно с количеством пива, его пеной и остатками времени напряжённость однокашников таяла, а возникшая за годы отчуждённость сменялась теплотой. Они заказали ещё по бокалу.
- Ты чё так быстро уезжаешь? – Василич глядел грустно, как и подобает вопросу. - Не побыл совсем, не «позажигал» с нами. Или забыл друзей? Слышь, Коля, загордился наш Арик… Ты чем занимаешь? Слу-ушай… Завтра – суббота, потом – воскресенье. Может, останешься? Коля, ты как сегодня?
- Что как?
- Опять? – Василич поглядел на Верхотурова, затем повторил для Тягина выделано громко и отчётливо. - Я спросил тебя - ты сегодня свободен?!
- Не знаю… Свободен…
- Аркаш, ты видишь, о чём я? И так каждый раз, ты понимаешь?! – Мандрагор со знанием дела вводил себя в раж. - Каждый раз я должен ему расшифровывать то, что я только что сказал, чтобы он мне что-то вякнул в ответ!
- А ты говори нормально, чтобы было понятно. Тогда не придётся расшифровывать…
- Так… Всё, Коля. Мы с тобой потом поговорим, а сейчас у нас, видишь, времени в обрез. Да, Арик? Сколько тебе осталось, минут пятнадцать?
- Да… - тот взглянул на часы. – Пора уже.
- Так что? Ты ведь билет не покупал? – дождавшись отрицательного покачивания. – Во-от… Всё очень просто.
- Извини, Василич…
- Съездим в какой-нибудь клуб, в «Никарагуа», можно… Покажем тебе город, ты ведь его не знаешь?… С биксами познакомим… Ты ведь с ними не знаком?.. – не ожидав от себя каламбура, Василич захохотал. – Ну так как? Переночуешь у меня или у Коли, а завтра с утра посадим тебя на автобус, поедешь домой как взрослый белый человек. Лады?
Он вынул из кармана пиджака телефон и внимательно посмотрел на его экран. Мандрагор, в силу специфики своего имени, а также «нейтральной» и плохо запоминаемой фамилии – Сиколюшко, со школьных лет удостоился от товарищей высокого обращения по отчеству. Но перед тем, в силу множества вариантов словообразования и пугающего богатства русского языка, а также извечной человеческой тяги к унижению ближнего, за такую честь ему пришлось крепко побороться. Зато теперь от обращения к себе по имени или фамилии он практически не вздрагивал.
- Так я звоню?
- Нет, Василич, не могу…
- У тебя что – дела дома?
- Да нет, никаких дел… Просто…
- Ну кто так делает?! Ты допей сначала, а потом решения принимай. Алё! – Мандрагор говорил как бы в мобильный, но смотрел цепко на Тягина. – Коляныч, проснись! Не забивай свою голову этой бумажной дрязготнёй! Оставь себя друзьям и мы передадим тебя потомкам! Передадим в целостности, ну… или что там от тебя останется… - Василич вновь захохотал.
- А я не забиваю…
- Тогда скажи – ты хочешь, чтоб Аркаша, которого мы не видели пять тысяч лет, остался с нами? А мы бы прокатили его по нашему городу в шикарнейшем таксо! В твоём таксо - заметь, Коляныч, в твоём…
- Да что за вопрос? Конечно…
- Вот видишь, Арик, я же тебе говорил! Даже Колёсик тебе рад… А я как рад!… - он обхватил руку Верхотурова своими массивными клешнями, с азартом потряс её, а затем ещё интимно поцеловал, чем привёл наблюдавшего за ними официанта в некоторое замешательство. Хотя напрасно, это был излюбленный трюк Мандрагора, рассчитанный на невнимательных свидетелей, потому что на самом деле облобызал он только свою руку.
Тягин был, конечно, рад Верхотурову, но стиль поведения Василича вызывал в нём доселе незнакомое ему чувство гражданского и эстетического протеста. Ему, временно непьющему по медицинским соображениям, казался уродливым любой фрагмент жизни, хоть отдалённо связанный с алкоголем. И, в то же время, его, как человека, попавшего в юридическую «запиндю», смутно терзала обязанность не злить пока своего ушлого друга-ходатая, а послушно находится при нём, чтоб при случае воззвать к его совести и состраданию.
Ещё, к вящей досаде Тягина, он не сразу заметил, что Мандрагор приехал на их встречу уже крепко навеселе, и долго, почти профессионально это скрывал, а стал выказывать своё «антраша» лишь по итогам двух, выпитых почти залпом, бокалов пива. А так, конечно, Тягин ни за что бы не дал себя затащить в эту «харчевню юности», а постарался бы свести всё к дружескому разговору в салоне своего такси. Теперь же, по всем признакам, в маниакальном Василиче стало намечаться крупнейшее мероприятие, пропустить которое Тягин был не только не вправе, но даже обязан был почтить своим присутствием, а именно - в условиях клуба нарезаться с ходатаем до положения риз, участвуя во всех его экспромтах, чарльстонах и канканах. Уж кого-кого, а Мандрагора город знал. Знал и в этом плане даже опасался…
- Понимаешь, Василич, я договорился… - нечто похожее подозревал и Верхотуров.
- Ты сейчас точно договоришься… - пародируя угрозу, перебил его Василич. – Ты же понимаешь, Аркаша! Мы разнесём этот город всмятку напополам! Вот посмотришь! В твою честь, Аркаш… В честь твоей годовщины…
- Какой годовщины? Василич, ну не надо ничего разносить… Пожалуйста…
- А это мы будем решать, разносить нам этот город или подождать ещё. Скажи, Коля?! – Мандрагор повернулся было к Николаю, но, уловив в лице того некое еле заметное движение, сходу опечалился. Нет, он играл, конечно, но и опечалился тоже по-настоящему. – Слушай, Коля, может нам пора расстаться?.. М?!
«..что вас измучила моя шальная жизнь…», - самопально пронеслось в голове Верхотурова. «…что вам пора за дело приниматься, а мой удел…», - тут он под это дело решил закурить и потянулся к «Собранию» Мандрагора.
- А то, что это?... Я тебя, бедного Колёсика, напрягаю, напрягаю… – Василич, видимо, внутренне тоже прослезился, потому перехватил пачку перед самым носом Верхотурова. – Иди тогда к жене, иди к собаке, иди к своим детям… К кому хочешь греби… Всё! – он вытянул одну сигарету и стал вертеть ею на манер маленькой отвёртки, указательным и большим пальцем. Возвращать пачку на стол он не торопился.
- Ну что ты опять начинаешь?.. – с опозданием, а оттого с досадой отозвался Тягин. – Ты же знаешь - у меня проблем по горло…
- Какие у тебя проблемы?! Клиентка эта?! Да мы её сейчас враз решим!
- М-гм, ты решишь, я знаю…
- Решу! Спорим? – бросив сигарету на стол, Мандрагор резко протянул Тягину свою волосатую щупальцу, отчего тот сразу слегка опешил.
- Не знаю… Давай…
- Давай? А я передумал! – забирая «зверя» к себе, Василич в который раз захохотал. - Раз ты ко мне так, то я так…
- Ну ясно, всё, как всегда… – расстроился Тягин, но быстро нашёлся. – Просто я не могу видеть, как ты Аркашу гостеприимством своим прессуешь… Он, наверно, потому и бежит, что ты на него давишь…
- Я давлю?! Да я не давлю – я люблю… - победно таял и переключался на Аркадия Мандрагор. – Ты чего не остаёшься? Рассказывай… Из-за биксы какой-нибудь? Да, Аркаш? С кем ты договорился, признавайся…
«С тобой я буду до зари, наутро я уйду…» - слабо померещилось Верхотурову. Он допил бокал, пожал плечами и ещё раз прикинул - время, скорость, расстояние к дому, щёлк ключей, прилив покоя, душ из воды, джаза и крепкого чая, величину торта и степень теплоты Валиных коленей. Все позиции были за вокзал, и только одна - против. Но она была из другого…
- Будешь?.. – Мандрагор протянул Верхотурову сигареты. – А ты, Коляныч, всё равно – долдон! Я же вижу - ты мне не рад.
- Будет тебе… при детях… - вяло отмахнулся Тягин.
«Из-за меня перегрызлись… нехорошо… а всё такие же, не изменились… зачем я позвонил?..», - прилив нежности к друзьям заставил Верхотурова поднапрячь память, вспомнить школу, двор, футбол, рок-н-ролл до утра. «Останусь на ночь… поговорим… погуляем…», - думал он, закуривая.
- Вообще-то, жена меня не очень ждёт… Я ей сказал - здесь переночую, скорее всего… - Верхотуров улыбнулся друзьям. - Так что я – гуляй поле!
- Ба! Так ты женился?! – Василич подобрался на своём стуле. – Расскажи!
- Нет, мы пока не расписаны… Просто, живём вместе…
- Тем более поздравляю! Это надо отметить!
- А кто она? Как зовут? – подключился Тягин.
- Вот-вот, какие у неё данные? Всё рассказывай!
- Валя её зовут, - улыбнулся Верхотуров. - Она – медсестра, в поликлинике нашей работает, рядом…
- Металлургов?
- Угу. В общем, ничего себе данные… очень хорошие, я считаю. Всё.
- Ясно. Принимается! Куда сейчас?
- На вокзал. Надо глянуть расписание на утро.
- Давай! По дороге расскажешь… - Мандрагор пресёк движения друзей в карман. – Не надо! Я плАчу… Вы за меня в Париже заплатите.
- Договорились, - подхватил на лету Верхотуров. – Но учти – только в Джаз-клубе!
Василич, направляясь к гарсону, закивал головой: «Как скажешь, можно и в Джаз-клубе…» Тягин заговорщицки подмигнул Аркадию с гримасой, мол, заклинило нашего на Париже-то… Верхотуров улыбнулся иллюстрации и внезапно ощутил ту бытийную лёгкость и абсолютное единение с природой, близкими людьми и с самим собою, интенсивный затяжной вариант которого бывает только в дни юности и связан, как правило, с первой счастливой любовью или же с настоящим идейным товариществом против всего враждебного на тот момент мира.
- Так как оно?.. – в припадке человеколюбия спросил он Тягина.
- Нормально… ничего… Но должно быть ещё лучше.
- Должно - значит – будет!
Благосклонно поглядывая на людей, друзья потянулись к выходу. Дождь уже закончился, небо рассеялось, солнце, угасая на ходу, избито садилось на запад, но их сердца посвистывали. Из подвала на Божий свет вышел новый Верхотуров, значительно улучшенный Тягин, а также очень здорово обновлённый и перезагруженный Мандрагор. «Ещё немного выпьем и я заставлю их помириться…» - в каком-то упоении счастьем сверкнуло у Верхотурова. Дух всеобщей гармонизации и глобального улучшения мира обуял его сверхподвижную психику, - «…я их навсегда заставлю помириться!»
Средним шагом до здания вокзала идти было минуты две, но они прошли за все пять. Аромат апреля шарахнул по их обонянию и без усилий напомнил им про проказы былых лет, про удачные шутки, первые попойки, общих знакомых, центральных девочек и ночи под гитару… Шли они медленно, покуривая, с остановками, чтоб вспомнить и отсмеяться своё. У входа в зал, где находились справочные окошки и пригородные кассы, они остановились.
- Машина стоит? – поддёрнул Тягина Верхотуров.
- Вроде как…
- А сколько уже время? Ого! – поглядев на огромные вокзальные часы, присвистнул Василич. – Как это мы засиделись? Ничего себе… Надо быстрее! – бросив товарищей, он ринулся в скопление людей у входа.
«Зачем быстрее?», - хотел было спросить у него Аркадий, но, посмотрев на Тягина, весь вид которого выражал ровную симпатию и готовность помогать всему на свете, передумал... «Надо расписание на утро посмотреть…», - вспомнилось Верхотурову, но к ним уже приближался Василич, энергично негодуя на себя, что сунулся в такое неподходящее место:
- Вот башка - забыл - есть же на улице кассы! Так что, ты погоди, Аркаш, сейчас мы в кассе всё узнаем!
- Стой! Зачем…? – Верхотуров не успел закончить: «…в кассе? Когда табло есть…», потому что Мандрагор центростремительно ворвался в очередь у окошка. «Может, хочет билет мне купить назавтра? Но я в поезде беру…», - удивился, но несильно, Верхотуров.
- Дайте мне узнать! Я только узнать! Девушка! – орудовал плечом и словом Мандрагор.
- Справочная есть, там узнавайте! – отозвалась какая-то тётенька.
- Да ладно – справочная! Знаем мы ваши «справочные»…
- Слышь, дядя, все стоят и ты стой! – вмешалась чья-то «молодость».
- Я постою, студент… Но потом мы с тобой за угол отойдём, хорошо? Договорились?! Договорились или нет?!!!
Когда Мандрагор включал «мужика» - окружающие его люди начинали тихо ненавидеть человечество. Но «мужик» был уже у окошка:
- Девушка, скажите…
Спустя всего несколько секунд наши друзья обрели по-прежнему сердитого, но значительно более довольного устройством этой жизни Мандрагора Василича. Немые вопросы в их глазах он парировал афористически:
- Нет, вы видели – народ?.. Сначала все нервы тебе вымотают, а потом пропускают без очереди.
- Хамство – норма жизни! – подтвердил Тягин.
- И не говори…
- Да что там такое?.. – катастрофически не «вдуплялся» в манипуляции друзей Верхотуров.
- Она сказала: вторая платформа, второй путь… - просиял для него Мандрагор. – Только быстрей - одна минута осталась!
«Зачем быстрей?… почему минута?..» - «струсил» про себя Верхотуров, но послушно «поскрипел» за Василичем вслед.
- Быстро, быстро, быстро, Аркаш, тогда успеем! Только не через подземный! Слышь, Колёк! – заорал он тормозящему в толпе Тягину. – Смотри - не через подземный!!!
«Зачем… не через подземный?...» - окончательно «испугался» Верхотуров, но Василич и не собирался ничего объяснять, а только двигался вперёд с неожиданно присущей ему ещё и центробежной силой. В каком-то нехорошем, липком предчувствии Аркадий ковылял за Мандрагором ко второй платформе, ко второму пути, боясь на что-то не успеть за отведенную кем-то только одну минуту.
«Он встречает кого-то с поезда…, - догадывался из последних сил Верхотуров, - А не сказал по традиции… Вечно он втихомолку всё…» Ощутив некоторое облегчение, Аркадий бодро влез на вторую платформу, но на представших ему зеленых вагонах электрички стояло до боли знакомое клеймо с такими же знакомыми буквами: «Половецк-Славянодолье».
«Кто мог приехать на моей электричке?», - зачарованно вперил он взгляд в «ужасного» Василича, резонно полагая, что тот, встречая кого-то, мгновенно выдаст себя, но физиономия Мандрагора являла собой лик скорбного сфинкса, величественный и непроницаемый, полный созерцательности, но втайне знающий всё и вся, и, только где-то в глубине его глаз, казалось Верхотурову, была мольба о ещё нескольких драгоценных мгновениях сладостного общения. Пошатываясь, но всё-таки вместе, они подошли к радушно распахнутым для них дверям бывшего «золотого» электропоезда.
- Фух… теперь мы точно успеем… Слышишь? – Мандрагор указательным пальцем прислушался к объявлению о том, что их электричка сейчас вот-вот отправится. - Ну всё – давай, Аркаша! – Василич размашисто хлопнул по руке друга. - Привет Семипалатинску! Тьфу ты… Славянодолью!
- Да, привет!– подскочил и тоже схватил того за руку Тягин. - Не забывай нас!
«Не забуду…» решил для себя Верхотуров, и не спеша, и даже торжественно поднялся по ступенькам в вагон. Помедлив на верхней ступени, он развернулся и посмотрел на друзей сверху вниз. Те, с означенной проекции, являли собой отрадную картину всеобщего единения и непримиримой солидарности с ним: оба - одинакового роста, плечом к плечу, махая руками на прощанье, взгляд из-под бровей, жёсткий, направленный, дружественный.
- Звони нам, Арик! – кричали они.
- Шли бандероли!
- Стучись в «аську»!
- Целуем тебя!
- Всегда твои!
Двери электрички сошлись в жёстком клинче. «И на челе его высоком не отразилось ничего…» машинально сострил про себя Верхотуров.
Поезд задрожал, потом дёрнулся, вздохнул всеми рёбрами, его шатнуло назад, затем повело вперёд, затем ещё туда-сюда и ещё… Упёршись лбом в стекло, Верхотуров заторможено наблюдал, как за дымным окном тамбура мимо него заскользили: асфальт, люди, столбы, ограды, вокзал… Всё словно в холодном тумане проплыло мимо Верхотурова, не оборачиваясь и не замечая его, не осуждая, но украдкой высовывая язык… Забавный личный разговор забавных деловых душ. И только один человек на всём перроне был искренен в своём равнодушии, но он был в фуражке… он просто здесь работал.
- Да… Плохо, что Аркаша не остался... – Мандрагор даже протрезвел на прощанье.
- Так у него, наверно, проблем сейчас выше крыши. Как у каждого из нас… - с бессильным намёком заглянул ему в лицо Тягин.
- Н-да? Ну может быть… Хотя я думаю: долдон он просто! Долдон и козерог! Зазнался у себя в типографии…
Мандрагор размашисто зевнул, застегнул до конца куртку и пружинисто, по-волевому зашагал к стоянке машин. Тягин помедлил для самолюбия секунду, тяжело сплюнул и устало поплёлся следом. Для него вечер только начинался.
(с) Сергей Вепрев
г. Мариуполь, 31.07.11