Поэтами не рождаются, ими становятся. Попытки самих детей что-то написать обычно заканчиваются ничем. Рассказы о шести или восьмилетних поэтах – абсолютный миф. Их творения, как правило, представляют собой наивное восприятие окружающего мира, удобренное, довольно простейшими рифмами, подсказанных „будущим гениям“ взрослыми. Само собой стихи эти отмечены непомерным восторгом родителей или умилением бабушек соседок – „божьих одуванчиков“. Увлечение стихотворчеством у детей, слава Богу, проходит, и книжки для них по-прежнему пишут взрослые. Пишут их те, из кого в детские годы не пытались сделать вундеркиндов, те, кто мужал, образно выражаясь, в „свободном полете“.
Основная масса людей считают годы своего детства самыми счастливыми, хотя такое понимание часто приходит с опозданием. Каждый из нас не раз мысленно возвращается туда, где все было впервые и казалось неповторимым. Многие этот процесс пытаются максимально приблизить к реальности и еще раз проживают детские годы вместе со своими детьми и внуками. Вот и балуются они умильным сюсюканием и рифмовкой, типа – муси-пуси, кака-бяка и т.д.
В прошлом писать стихи для детей считалось серьезным делом и этим занятием не гнушались наши классики А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, Н.А. Некрасов, П.П. Ершов. Воспитание честности и прямоты, отваги и находчивости у будущего поколения считалось делом достойным и патриотичным.
В сталинские времена детских писателей катастрофически стало не хватать, а тем, кто мог писать для детей шел заказ на правильную идеологию. В сентябре 1933 г. выходит постановление ЦК ВКП (б) „Об издательстве детской литературы“. Кроме настоящих поэтов к этому заказу подключились и доморощенные пропагандисты. Мои родители рассказывали, как в детстве к праздникам их заставляли разучивать стишки примерно такого содержания:
Я на вишенку залез –
Не могу накушаться,
Деда Ленин говорил:
Надо маму слушаться.
Потом, правда, строчку „Деда Ленин говорил…“ заменили на другую: „Вождь наш Сталин говорил…“, но вскоре дедушку Ленина опять вернули на место.
Пользовалась большой популярностью и детсадовская песенка:
Я маленькая девочка
Танцую и пою.
Я Сталина не видела,
Но я его люблю.
Или вот это более редкое и радостное:
Сегодня праздник у ребят!!
Ликует пионерия!!
Сегодня в гости едет к нам
Лаврентий Палыч Берия!!
Вряд ли авторы этих строк закладывали в них ироничный смысл. Это уже сегодня мы находим скрытое издевательство над бывшими вождями, а точнее над тем временем, в котором жили наши дедушки и бабушки. А ведь с помощью этих незатейливых дифирамбов вбивалась в подкорки безоговорочная вера в руководителей. И этот прием сработал. Через 15-20 лет возмужавшие детишки, единогласно голосовали за решения партии и ЦК, а с трибуны или из зала четко ответственно заявляли: – Я, конечно, этого автора не читал (не читала), но категорически осуждаю!
В период хрущевской оттепели культы вождей были развеяны. Только Ленин остался нетронутым и в 60-70-х на светло-зеленых тетрадках в клеточку или линеечку еще можно было прочесть: „Помни всегда, открывая тетрадь, что Ленин учился на круглые пять!“ Однако в творчество для детей уже вносилась иная идеологическая подоплека. Вот так, например, крепилась межнациональная дружба:
Хорошо, что наш Гагарин,
Не еврей и не татарин,
Не тунгус и не узбек,
А наш, советский, человек!
Развивающаяся идеология была больше привязана к всенародным планам, приближающим коммунизм. Из прочитанных в детстве книжек больше всех меня потрясла одна. Не помню ее названия и имя автора, но тема книги несомненно была заказной. Перед автором стояла задача воспеть сельское хозяйство. По сюжетному замыслу один из примерных пионеров сельской школы проводит экскурсию для своих городских сверстников. Они вместе посещают фермы, скотные дворы, силосные башни и другие достопримечательности местного уровня. Для большей усвояемости все пояснения сельского „гида“ даются в стихотворной форме. Запомнилось не все, а лишь самое яркое:
В белоснежных стенах фермы –
Все буреночки в рядок,
Их доильная система
Доит четко: чмок да чмок.
Согласитесь, впечатляюще! Особенно это „чмок-чмок“. Но еще более ярко и красочно звучит следующее:
А вот это вот свинья,
Не твоя и не моя,
Среди георгин и роз
Ее вырастил колхоз!
Здесь добавить просто нечего – шикарная образность. Остальные пояснения и комментарии, и про петуха и про овечек были абсолютно в том же духе. Лишь одно из высказываний бравого пионера, явно выбивалось из общего ряда и несло зерно истины:
А вот это вот козел,
На него я очень зол,
От него, от дурака
Не дождешься молока!
Вы скажете: когда это было?! Да, это было давно, но если вы, ознакомитесь с детскими книжками, а тем более с пособиями для воспитателей и учителей, то найдете там и сейчас некие „генеральные линии“. Дети – это же наш будущий электорат, а время летит очень быстро и вот вам план на вторую пятилетку:
Мой план на год предельно прост –
Побольше вес, повыше рост,
Все больше знать мне и уметь
И меньше с каждым днем реветь!
Хотя кроме довольно банального: "Нет ничего краше, чем Родина наша", авторы пишут и вполне интригующие вещи. Вот пример из середины 90-х годов:
Сидел на елке дятел,
Досиделся – спятил.
Единственное, что оправдывает автора, это то, что маленький читатель, порадовавшись или посочувствовав птичке, уверится в том, что в этой жизни интересного немало. Я тоже с этим столкнулся (был любопытным) и изобразил в записках соседского мальчика:
24 августа
Рыжая облезлая собака,
(Во дворе вчера случилась драка),
Подошла, обнюхала лягушку,
(Тоже мне нашла себе подружку).
Гавкнула, приветствуя подругу,
Та же сиганула в пруд с испугу.
А потом собака убежала, –
В жизни интересного немало!
30 августа
Черный кот по улице прочапал,
В лужу угодил передней лапой,
А потом потряс ее брезгливо
И пошел походочкой ленивой.
Ну а следом проходил прохожий,
Весь в прыщах и с красноватой рожей,
Плюнул, – на кота чуть-чуть попало –
В жизни интересного немало!
9 сентября
Вышел погулять я раньше срока,
Пусто во дворе и одиноко,
Разбираю буквы на заборе,
Интересных слов там – просто море.
У подъезда бабушка сидела,
Черствый пирожок с капустой ела.
Из подъезда выпорхнула Мила,
Бабка ее взглядом проводила,
А потом такое вдруг сказала! –
В жизни интересного немало!
4 октября
Мама с папой ссорятся на кухне,
Там – то газ, то свет чего-то тухнет,
А вчера нам воду отключили,
А сегодня вот включить забыли...
Я свои ошибки исправляю,
В дневнике оценки подтираю.
Все. Закончил. Скука накатила.
Мила вон куда-то попылила…
Может, прошвырнуться до вокзала?
Там вот интересного немало!
В 70-е годы о детях вообще забыли, не было выпущено ни одной достойной книги. Потому и стали появляться, заполняя вакуум, приколы несущие совсем иную идеологическую направленность:
После весны наступило вновь лето,
И солнышко светит по-прежнему.
Партии нашей спасибо за это,
И лично товарищу Брежневу!
Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Носил он Rebok старенький
И Levis голубой.
В это же время появляются стилизованные под детское восприятие модные „страшилки“:
Маленький мальчик на вишню залез,
Дед Афанасий вскинул обрез,
Выстрел раздался, сторож упал,
Мальчика сзади отец прикрывал.
Сейчас уже известно, что начал эту серию поэт Олег Григорьев. Он начал, и народ тут же подключился, докладывая в страшилки, и более глубокие социальные проблемы общества:
Дети в подвале играли в гестапо –
Зверски замучен сантехник Потапов,
Ногти гвоздями прибиты к затылку…
Так и не выдал, где спрятал бутылку.
Надо отметить, что авторами подобных ужастиков были люди с протестным восприятием действительности, вписывая его в своеобразный и на первый взгляд жестокий детский юмор. Ведь в детстве вымысел и реальность находятся как бы за гранью детского восприятия, а жалость находится на одном из последних мест.
Однако первенство Олега Григорьева в садистских построениях не бесспорно. Вспомните Айболита Корнея Чуковского:
Мой зайчик, мой мальчик
Попал под трамвайчик
Он бежал по дорожке,
И ему перерезало ножки,
И теперь он больной и хромой,
Маленький заинька мой!
Сколько ножек было отрезано две или три не уточнено, и потому представить хромоножку с одной или двумя ногами довольно сложно. Но тут Айболит достает из морозилки другие ноги (чьи не уточнено) и на скорую руку пришивает их суровыми нитками. Но не будем придираться к детскому классику, хотя бы за то, что он почти за полвека предвидел трансплантацию органов и конечностей. К тому же до разборов таких накладок в сталинские времена не доходило, детское творчество было намного опасней по другому пункту. Например, некоторые сверхбдительные цензоры пытались запретить издание другой сказки Корнея Чуковского „Муха-Цокотуха“, так как именины Цокотухи намекали на ее связь с церковью, а еще в одной сказке „Тараканище“, крамолу находили в упоминании больших усов – здесь заподозрили намек на вождя народов.
Видимо в детском заказе 30-х годов неизменно культивировался образ врага, это и крокодил, пытавшийся проглотить солнце, и тараканище, и Бармалей. Позже прибавились угнетатель бедных кукол Карабас-Барабас и мелких огородных культур Синьор Помидор. Однако со временем все эти идеологические уловки были вскрыты и Корнею Чуковскому тоже досталось. Вот что было напечатано во времена перестройки в журнале „Искорка“:
Берегите Бармалея,
друга взрослых и детей,
Берегите Бармалея,
потому что он – злодей.
Потому что он жадюга –
за недорого соврет,
Потому что ради друга
пальцем он не шевельнет.
Потому что он не мылся
много зим и много лет,
И не стригся, и не брился,
и не чистил пистолет.
Потому что он ужасный,
образец дурных манер,
Потому что он прекрасный
отрицательный пример!!!
Конечно, в Искорке печатали и детские стихи, но судя по уровню, этот был написан опытной рукой. Отличить творчество взрослых от детских поделок не трудно. Вот, например явно не детское:
Спросил я Маню: – Дашь, не дашь?
В виду имея карандаш,
– Ты, Ваня, хоть и не Ван Дам,
Но я тебе, наверно, дам.
Почему? Да просто не свойственно детям закладывать в свои стишки двойной смысл. А потом я и автора этого знаю (иногда киваю ему в зеркало) и возраст, в котором это было написано. Дети пишут проще:
Меня зовут Иван Иваныч,
мне девяносто девять лет,
я не снимаю брюки на ночь
и не тушу в уборной свет.
Чуть позже, когда наступает переходный возраст, то есть тот возраст, когда дети начинают видеть разницу между сказкой и реальностью, их юмор и становится жестоким. Они узнают, что взрослые их постоянно обманывали. Дед Мороз, вовсе не Дед Мороз, а знакомый или незнакомый дядька от которого пахнет водкой. А умники быстро вычисляют, что аисту не хватает размаха крыльев, и он с ребенком даже с одного на другое дерево перелететь не может. И вообще, взрослые говорят одно, а сами делают другое и кто особенно в этом преуспевает – живет намного лучше.
Переходный возраст, это когда разбиваются детские представления о мире. Практически никто из нас так и не смог превратить свои первые светлые мечты в реальность. Чего греха таить, основная масса людей вынуждена была приспособиться к реалиям жизни, променяв духовную свободу на благополучие. В свое время я затронул эту тему в стихотворении „Верующий Фома“:
Зависть положи в комод –
Съешь за это бутерброд.
Ложь запрячь ты в сундучок –
Вот за это пятачок.
Жадность глубже закопай –
И конфетку получай.
Так когда-то дед Мороз
Нам пускал мозги в раскос.
Те, кто слушали и ели,
В этой жизни преуспели.
Правда, знаю я Фому,
Что доверился ему,
Среди нас он – как калека,
Жаль! А мог стать человеком…
Как это не прискорбно таких реалистов у нас большинство. Но те, кому пришлось входить во взрослую жизнь ломая себя, не раз мысленно возвращаются детство – к свободной от притворства поре, сдобренной жаждой познаний и удивительных открытий. Ну а в период такой ломки всегда появляется чувство протеста с приличной долей цинизма. Вот и появляются стихотворные переделки, из того, чему их настырно учат по школьной программе. Наиболее наглядно это происходило в советские времена, когда взрослые дяди для них писали отнюдь не по велению души. Что интересно, вбиваемые в их уши стихи тех времен с такими значимыми строчками как: „Что такое хорошо и что такое плохо“, „Мамы разные нужны, мамы разные важны“, в народе неоднократно переделывались под существующие реалии. Их до сих пор переделывают:
Юный сын к отцу пришел и сказал, смущаясь:
Я любовь себе нашел, часто с ней встречаюсь.
Я дарю ей шоколад, покупаю кексы,
Но мой опыт маловат, папа, в плане секса.
И так далее по теме.
Иногда такие переделки получались очень даже пикантными:
Над седой равниной моря,
Над крутой стеною скал,
Гордо реял буревестник
И метал на скалы кал.
Тех, кто будет пробовать писать для детей, хочу предупредить, чтоб к этому творчеству подходили со всей серьезностью, чтобы потом смышленые детки вволю не посмеялись над вами.
Все мои детские и юношеские воспоминания, хранившиеся в памяти, проходят сквозь призму времени и предназначены скорее для взрослых читателей. Возможно, единственный раз мне удалось полностью вписаться в размышления и умозаключения 10-12 летнего героя в его рассказе о школьных буднях:
Был у нас учитель в школе,
У него была жена,
По подсчетам третья, что ли....
Их там было до хрена.
И у этой вот четвертой,
У жены, еще был брат,
Мордой хоть слегка потертый,
Но народный депутат.
А у этого вот брата
В магазинчике был блат,
Ну, а как же им без блата –
Он на то и депутат.
А завмаг в том магазине
Был мужик – Петро Кайло,
Примаком он жил при Зине,
В Зине было сто кило.
А у этой вот у Зины,
Как потом до нас дошло,
Вроде бы была кузина,
Клавка – больше ста кило.
У нее сосед профессор,
С ним же кошечка жила,
Ну, а Клавка-то агрессор
Враз собаку завела.
И вот надо ж совпаденье!
Как же все же тесен мир –
Тот кабель в денек весенний
Взял учителя кусил.
Кабелек был очень славный,
Я ходил его кормил,
Ведь потом мучитель главный
Месяц в школу не ходил.
Я теперь в приметы верю,
В рок, в судьбу – с того же дня,
В тот же день нашел я в сквере
Кошелек – в нем три рубля.
И поверивши в удачу,
Клавке отдал – та взяла,
Чтобы к кобелю в придачу
Крокодила завела!
Иногда воспоминания детства выплывают совсем неожиданно. Тут как-то прочел в журнале („Новый мир“ № 2, за 2005г.) стихотворение поэтессы Юлии Покровской и строки просто цепанули: „Поленовский московский дворик и школьный чопорный кирпич <…>и мы, отравленные ядом, домой, счастливые, идем!“ и будто про себя написал:
Галстук, помню, повязали –
Флага красного клочок,
Дружно честь мы все отдали,
На груди блестел значок.
Наш вожатый Федя Баскин
В коммунизм нас бодро звал.
– Будет жизнь в нем словно в сказке! –
Твердо Федя обещал.
Горячо все обсуждали,
„Будь готов!“ бросали клич,
И совсем не замечали
Школьный чопорный кирпич,
Притаился что под крышей,
Под железным козырьком,
Мы смотрели дальше, выше,
Собирали металлолом,
Стенгазету выпускали,
Песню пели про отряд,
И бездумно потребляли
Весь идейный этот яд.
Не пришлось пожить нам в сказке –
Жизнь оскалилась как зверь…
Федя двадцать лет в коляске
Улыбается теперь.
Немало интересного было и в юности. Здесь тоже хватало счастливых моментов, но и переживаний поболее. Именно в это время, под воздействием нахлынувших чувств многие впервые берутся за перо, и из-под него родимого вылетают строчки, в которых полным полно страсти и любви, но в наборе и явный дефицит разума. Поэтические сайты и сейчас заполнены произведениями 15-17 летних поэтов и поэтесс с до боли знакомыми рифмами: розы-слезы, кровь-любовь и т.д. короче, слов нет, одно прерывистое дыхание.
Я и сам, если честно, начинал именно в то время. На возвышенный вопрос моей девушки:
– А ты можешь посвятить мне стихотворение?
Я небрежно ответил:
– Нет проблем!
И правда, не звезду же она с неба просила достать. Но такое, как я думал нехитрое дело, оказалось не таким уж простым. Свое первое стихотворение из двух десятков строчек, я писал почти четыре часа. Пять-шесть строк в час, согласитесь – круто! И хотя в нем явственно просматривается подражание нашим классикам, мне за него и сейчас особо не стыдно. Вот заключительные строки:
Но кто же ты?
Злой или добрый гений?
Неписаный закон не давший обойти,
Что о любви напишет каждый смертный,
Влюбившийся до двадцати.
И я пишу…
Получив, при некотором сомнении в моем авторстве, комплимент сдобренный поцелуем, я вдруг поверил в свой поэтический дар и продолжил ваять. Но дальнейшее свое творчество, я бы прокомментировал так: вдруг пошла из под пера, очень блеклая мура! Так, что сегодня не хочется о тех экспериментах и вспоминать. Все это я к тому, что одно или два удачных стихотворения, не являются показателем таланта. Мне (и вам) повезло – на тот момент у меня хватило ума вовремя остановиться. Однако позже я встречал многих и многих, с кем этого не произошло, и вот теперь они терзают и себя, и других, превращая бумагу из товара в макулатуру.
Конечно, юность вспоминается все чаще и чаще. Помню, когда мы были бедными студентами, при полном отсутствии в карманах денег, мы часто бесцельно шатались небольшой компашкой по улицам. Одним из развлекательных приемов была игра в лоцмана. Мы выбирали стройную симпатяшку в мини и на определенном расстоянии следовали за ней, не обгоняя, но и не отставая. Все было просто: она направо – и мы направо, она налево – и мы налево. Это походило на некий ритуал, так как все делалось чинно и молчаливо. Почему так? – тогда мы об этом совершенно не думали. А вот сейчас я уже могу с легкостью подвести одно из объяснений такого поведения:
Иду по городу,
А впереди такая прелесть –
Аж, сводит челюсть!
Аж, сводит челюсть!
Действительно, какие при сведенной челюсти могут быть разговоры? А еще из того времени запомнились мечты, грезы и даже эротические сны, которые очень мешали жить, в смысле учится.
Ну их к черту, эти грезы,–
У меня от них лишь слезы:
Одеяло и подушка,
Рядом мягкая подружка
И пружинящий матрас...
Дальше сами, а я пас!
Главное, считаю надо сохранить в памяти индивидуальность и неповторимость момента, а выводы и умозаключения можно сделать и позже. Вот одно из моих юношеских воспоминаний, одного короткого мгновения:
Эти ножки не для грязи точены,
И не для резиновых сапог.
С челкой сексуально чуть всклокоченной,
Вы порхнула ты через порог.
И тебя все провожают взглядами,
В коих восхищение горит.
Что сопровождается отпадами -
Молодежь у нас так говорит.
Никого вокруг не замечая,
Ты свое заветное вершишь.
Ветер шарф как крылья развевает -
Впечатленье – будто ты летишь.
И народ мгновенно расступился,
Я ж застыл и мысленно грешу.
Полоснула взглядом: – Прицепился!
Ты не видишь разве, я спешу.
Незаметно пролетели детство и юность, пришла зрелость. Однако основная масса воспоминаний на первые 20 лет. Ведь все мы тогда были своего рода первооткрывателями и дегустаторами жизни. Может потому все тамошнее нам кажется лучшим, прямо-таки по народной присказке: „В наше время и девушки были красивее, и утки были жирнее и вода мокрее“.
Человек всегда сожалеет о прожитых годах, только кто-то сожалеет о том, что сделал, а кто-то, наоборот, о том, чего не смог свершить. Вот здесь-то и наступает у людей чувство тоски о прошлом в разрезе обозначенным классиком былое и думы:
Глазами я ищу друзей,
Портвейн с кем смачно распивали
В потоке наших юных дней…
Иных уж нет, а те сбежали
Однако прошлое остается с нами, в наших привычках, вкусах захваченных нами оттуда, и мы не раз возвращаемся к нему на новом витке развития своего жизненного мировоззрения. Правда, многие переживания, терзавшие когда-то и душу и разум, по истечении времени стираются в памяти, но зато другие неожиданно приобретают большую значимость, вдруг заиграв новыми красками. Видимо потому, когда лет через двадцать я снова стал писать, то, с высоты накопленного опыта уже смог дать более мудрую оценку прошедших событий и своего поведения. Одно из умозаключений сделанное с достаточно большим запозданием меня самого озадачило:
Когда оставив погремушки,
Я только начал в жизнь вникать,
Уже тогда простые сушки
Учился в молоко макать.
Бросал на улице я санки,
Лишь стоило меня позвать,
Такие вкусные баранки
Мне к чаю покупала мать.
Я все взрослел, и вот уж сам я,
За рубль бублик покупал,
Под кофеечечек с бальзамом
Его родного смаковал.
Другие булочки и плюшки
Рубали, и таких не счесть,
А я ж любил баранки, сушки
И в этом чуял, – что-то есть.
Не пальцем сделан, не в пробирке,
Смысл все же смог я уловить:
Когда их съем, от них все дырки –
Вам оставляю, стало быть!
После таких воспоминаний и появляется тоска, которую в конце прошлого века стало модным называть ностальгией. Ностальгия в буквальном переводе – тоска по родине, но мы тогда использовали это французское слово в более широком смысле, в том числе и как тоска по прошлому. А ведь действительно: самый первый вкус Родины, – в детстве и юности. Куда бы нас ни забросила жизнь, мы всегда вспоминаем тот самый малый уголок Вселенной, где мы познавали мир, и где испытывали свои первые чувства. Вот под настроение у меня и родилось:
Проснулся как-то, голова в тумане,
Под впечатлением увиденного сна:
Приснился поезд, я на нем приехал к маме,
Туда где детство и где вечная весна…
Ну вот, меня уже и в лирику потянуло, что совершенно в мои стратегические планы не входит. Но ведь и слово то какое красивое – ностальгия! Ему и цвет даже можно подобрать какой-нибудь приятный, – допустим, розовый. Розовая ностальгия в противовес зеленой тоске.
В один момент я даже собирался эту главу так назвать: „Розовая ностальгия“, но вдруг вспомнилось, что это уже где-то мне попадалось. Поднапрягся чуток и вспомнил: ну конечно же – молдавское, розовое, полусухое вино „Ностальжи“… Кстати, поначалу оно было вполне приличное. Так что у вас мои дорогие читатели есть выбор: вместо чтения этой главы вы можете употребить что-то похожее, и, возможно, на вас пахнет летом:
Лето! Лето! Лето! Лето!
Как же я тебя люблю!
Молодыми мы за это
Собирали по рублю.
И гуляли до рассвета,
Вспоминаю имена…
Два Володьки, вроде Света,
Ира, Ольга там была.
Предрассветная прохлада,
На твоих плечах пиджак,
И бравада! И бравада! –
В этом деле был мастак.
Зашумел листвою тополь.
Нам под ноги стелет пух,
За углом Володькин вопль –
Пять часов! – он наш петух.
Проиграл вчера нам в карты,
Не сбривать же впрямь усы,
Мы тогда пошли на бартер –
Сутки будет нам часы.
Бабка брызнула с балкона
Чем-то, крикнув нам – Шпана!
Пожелала нам всем зону,
Мы – покойного ей сна.
А в глазах твоих надежда,
В этот предрассветный час,
Эта легкая одежда
Уж не разделяет нас.
Стук сердец в ушах чуть гулом,
Льет румянец сквозь загар,
То ль любовь так долбанула,
То ли солнечный удар.
Неужели это было?!..
В пять часов теперь я сплю.
В голове ж с тех пор забило:
Лето! Я тебя люблю!
Но не будем путать Божий дар с яичницей (расстановка определений на усмотрение читателя). У каждого свой способ взгрустнуть о прошлом.
А тем временем жизнь бежит вперед, неумолимо отдаляя нас от незабываемых годов…
Сейчас, когда я стал намного старше,
Прилично видел, многое узнал,
Я вспоминаю, как однажды ошарашил
Меня пацан один, что дядею назвал.
Спросил он просто: – Дядя, сколько время? –
(Часы я лет в двенадцать заимел),
И сразу дядей стал я без проблемы,
Приятно было – взрослым стать хотел.
Мы время постоянно торопили,
Ах, молодость, тебя я не пойму,
Валяли дурака, баклуши били,
Теперь на тормоза вовсю я жму.
Бабулям в транспорте все уступаю место,
Признаюсь, что по-своему я плут:
И жду, что довоенные невесты
Вдруг человеком молодым да назовут.
А девушки по-прежнему красивы
Под солнцем, что сияет в небесах,
И я все тот же, озорной и шаловливый,
Лишь только время поменяло полюса.
Писать для детей – безо всякого преувеличения Дар Божий. Трезво оценив свои возможности, я твердо решил, что писать для детей не буду и, таким путем ушел от ответственности перед будущими поколениями. Вообще, когда чувствуешь, что последствия непредсказуемы, надо быть честным и принципиальным как тот самый мальчик из электрички. На вопрос попутчиков, кого он больше любит: папу или маму? – он, не задумываясь, ответил: – сахарные трубочки! Короче, всех начинающих детских писателей я вроде бы предупредил – „туфта“ не пройдет.