Познакомился я с Шолом-Алейхемом в далеком 1943 году. Это была необычная встреча. Во время войны мы жили на окраине города Горького, вблизи Автомобильного завода имени Молотова. Бомбили нас нещадно и ночью и днем. Однажды, в начале третьего урока, возвещая о воздушной тревоге, завыла сирена, громко, протяжно и, как всегда, страшно. Вера Ивановна, наша учительница, построила весь класс, и мы друг за дружкой парами вышли из школы вслед за опередившими нас старшими классами. Спустились в подвал соседнего дома – в огромное бомбоубежище. Гулкое помещение, тусклый свет зарешеченных лампочек под серым бетонным потолком, запах сырости, глухие удары взрывов над головой… Бомбежки бывали длительными, поэтому Вера Ивановна всегда брала с собой интересные книжки и читала их нам. На этот раз она читала «Мальчик-Мотл» Шолом-Алейхема. Удивительно то, что мои одноклассники, относившиеся ко мне так, как их родители ко всем евреям, очень внимательно слушали, не отвлекаясь ни на какие шалости. И по всему было видно, что мальчик Мотл им понравился. Талант автора покорил их. И я, маленький человечек, которому отроду было всего девять лет, которому настойчиво не давали забывать свою национальную принадлежность, был удивлен, и это удивление пронес через всю свою жизнь.
Тревога кончилась, и мы по узкой железной лестнице поднялись наверх. Школа не пострадала. Окружающие дома – тоже. Нас отпустили по домам. Такой была моя первая встреча с ним. Встречи продолжались, и он стал моим любимым писателем. А потом появилась писательница Белл Кауфман – его внучка, занявшая достойное место в литературе. Ее книга «Вверх по лестнице, ведущей вниз» произвела огромное впечатление.
В киевском музее Шолом-Алейхема решили отметить ее 100-летний юбилей. В музее я никогда не был, но знаю, что он находится в том месте, где когда-то стоял старый дом, в котором жил писатель. В начале пятидесятых годов прошлого века я часто проходил мимо него, потому что учился в техникуме, находившемся поблизости, и каждый раз, посматривая на мемориальную доску, прикрепленную к стене, наслаждался словами «єврейський письменник» (на украинском языке). А ведь слово «еврейский» в те годы находилось под негласным запретом. Волна расизма прокатилась по всей стране. Вплоть до того, что расстрелянных в Бабьем Яру избегали называть евреями (их именовали не иначе, как «советскими гражданами»), а место захоронения было не обозначено. Вот оно – первое не признание Холокоста! Создавалось впечатление, что в гибели 100 тысяч евреев виноваты не только фашисты, но и советская власть. И в какой-то степени так это и было. Однажды я заметил, что вместо слова «єврейський» на доске появилось слово «видатний» (выдающийся). Мемориальную доску «обновили», и этим ко многим моим обидам добавили еще одну.
И вот я в музее, поднимаюсь по лестнице, ведущей вверх, и оказываюсь среди людей знакомых и незнакомых. Всматриваюсь в их лица, и возникает ощущение душевного комфорта. А когда зазвучали голоса этих людей, с такой теплотой говорящих о Белл Кауфман, мне показалось, что собралась большая семья, и что звучит музыка – хорошая музыка с интонацией и едва уловимым акцентом, которые возникают в каждом еврее, когда ему хорошо. Я слушаю эту музыку, и на ее фоне письма Шолом-Алейхема к своей любимой внучке завораживают меня. И вижу Белл Кауфман и ее великого деда, которые незримо присутствуют на нашей встрече.
И странно очень – только теперь, мне кажется, начинаю понимать смысл слов «вверх по лестнице, ведущей вниз». Меня поражало и раньше это сочетание слов – необыкновенное, гениальное, парадоксальное. Но только здесь, в этом зале, стал воспринимать их как преодоление. То самое преодоление, которое постоянно выпадало на долю евреев на протяжении веков и тысячелетий. Им всегда приходилось подниматься вверх по лестнице, ведущей вниз. Я вижу эту лестницу – она очень похожа на лестницу эскалатора, движущуюся вниз, и мы по ней медленно, но упорно поднимаемся. Такова наша судьба – преодолевать.