Свет навечерний
(«Алетейя»)
Существование человека в этом плане есть лишь момент его духовного пути. Но судьба человека погружена в вечность.
Н.А. Бердяев.
Часть I
Эос
И люди там застенчивы и мудры…
А. Вертинский.
1.
…Зовут тебя духи восхода,
Поют тебе духи заката.
Древнеегипетская песнь.
…Ас-аллиот Оло с интересом принял предложение своего друга Ниори познакомиться со старой рукописью конца двадцатого века и тут же, присев к столу, принялся «сканировать» листы плохой старинной бумаги:
«О вечное кипение Амриты – хрупкой и неистребимой субстанции, именуемой «Жизнь»! В миллиардах форм возникаешь, обретаешься и погибаешь ты, подобно напитку бессмертия – Амрите, сама вечно разрушающаяся и бессмертная! Твои мгновенные воплощения то чаруют, то отвращают разум, который есть тоже твоё мимолётное воплощение в грубой форме первичной материи…»
Почему бы и нет? Почему бы не начать именно так важно – свою стёжку размышлений по белому полю бумаги?.. Потому что это истинно дивно: исчезающе-невозможная в тон-чайшем слое-диапазоне возможностей для существования, Жизнь существует миллиарды лет! И наверное не только на околосолнечном каменном шарике. Что хранит её? Что поддерживает этот трепещущий на космических ветрах язычок пламени, противостоящий океану вечной тьмы?
Может быть Это – то же самое, что водит сейчас моей рукой, знающей, что всё написанное здесь – всего лишь щепотка будущей пыли, но – укладывающей строки слова, отдалённо схожие с теми мыслями и чувствами, которые я пытаюсь выразить. Но это То – нематериально! «Чтение – это дуновение уст», – проникновенно написал древнеегипетский жрец на надгробной стелле.
Чьё дыхание заставляет кружиться мои мысли? Его – нет, и оно – есть. И тревожит мою душу тоской и жаждой избыть эту тоску словами на бумаге.
С точки зрения практической, писание моё – дело совершенно бессмысленное. Но… о властный «антипрагматизм»! Ни гонораров, ни славы, ни даже снисходительного интереса кого-нибудь из близких знакомых я не жажду и не предвижу. Сомнительная «выгода» – ис-писать чистые листы бумаги… непонятно зачем и для кого!
Но огонёк души моей, трепещущий на ветру жизни, хочет ещё светиться. Не знаю, что или кто поддерживает его пламя. Но это поддержка дружеская, добрая. Ответить на неё я могу только так – гореть тем остатком собственного интеллекта, который имеется. Я – пишу…
-----------
«Много знаешь – пора убивать.»
От души рассмеялся я, услышав эту поговорку от казашки, жены моего старого друга.
Поговорка эта, как ночная бабочка, вновь и вновь прилетала и кружилась в памяти именно тогда, когда наступала полоса раздумий. Заставляла пристальнее вглядываться в её тайный, сложный узор, совсем не смешной, но и не слишком мрачный. На ней пересекались лучи разных точек зрения, с которых разные люди оценивали этот двусмысленный капитал – «Много знаешь». Лучи сходились в белый, всё прожигающий фокус, как в линзе. И выжигали неизгладимые шрамы в душе. Кто не поверит, пусть попробует.
Многообразие смыслов! Те, кому приходилось бороздить их волны в туманном море значений, поняли бы меня сразу. Мне приходилось. Это когда сатанеешь от осознания, на-сколько люди ужасающе небрежны в речи своей, насколько диаметрально по-разному пони-мают, казалось бы, одно и то же! Что-то вроде знаменитой фразы «Казнить нельзя помиловать», где запятая обрела судьбоносное значение. Роковые дефиниции!..
«Разрушишь великое царство», – сказал дельфийский оракул царю Крезу, который рвался с кем-нибудь повоевать. Ободрённый царь двинул свои колесницы… «Великое царство» развалилось… его собственное. От крохотной двусмысленности!
«Много знаешь – пора убивать».
Экклезиаст кивает мудрой седой головой: «Во многом знании много печали».
Многое знание растёт, растёт, как кристаллы кварца в «занорыше» – пустоте, скрытой в горных породах. И – разрывает душу, выпирая из неё колючими гранями. Кому-то эти кри-сталлы нужны, а кому-то… буквально колют глаза. «Пора убивать…» Кого?
Чаще убивают (чем придётся) таких, как Кассандра. «Она одна, а нас много, значит мы правы!» Джордано Бруно устранили более радикально. Древние жрецы не зря напускали та-инственность на свою эрудицию. Не только «придавая значительность» своей деятельности (это, скорее, мелкое, шкурное соображение плебеев), но и уберегая себя от возмущения дураков: «Много знаешь? – Пора…»
Многое знание, если оно совершенно – обоюдоостро, смертельно опасно. Хрестома-тийное доказательство – Эйнштейн, уничтоживший всё, что касалось жуткого опыта по пе-ремещению многотонного боевого корабля с помощью электромагнитных сил. Иже с ним – десятки загадочно умолкнувших (если успевали – самостоятельно) гениев науки. Некоторые (а может, многие?) «бесследно затерялись».
И не надо иных аргументов для утверждения: «Мир людей – всё ещё мир дремучих…»
Не лучше и не хуже иных, я – только капля росы, отражающая мир вокруг. От испарившейся росинки всё же остаются осадком крохотные кристаллы. Кристаллы моих знаний, всего лишь отразившие чужие мысли и переживания, ещё растут и… уже иногда вы-пирают как шилья из мешка. Разложу-ка я их на бумаге, чтобы не царапали окружающих. Авось кому-нибудь и сгодится со временем…
Порой на строки мои ложится мутная тень отчаяния. Дурно пахнущие потоки человечьей глупости с шипением въедаются в беломраморный фундамент тысячелетней Мудрости, смывают до грунта розовые сады поэзии и музыки, диким половодьем заливают души и разумы, быстро превращая «гомо сапиенсов» в «гомо-завров».
«Прости им, Господи, бо не ведают, что творят».
Легендарные «завры», поражающие нас своими размерами и причудливым обликом, были всего лишь свирепыми «винтиками» колоссального механизма земной биосферы. Винить их, естественно, не в чем. Их «жестокость» и «хищность» – всего лишь функция био-организма единой фауны, разума не имеющей. Но человек, как говорится, «разумный»!.. Что (или кто?) втягивает его благородный разум в невообразимое безумие этического разложения?! Мартиролог фактов удручающе бесконечен.
Разум и безумие. Многие философы пристально вглядывались в пропасть, разверзаю-щуюся между этими полюсами, в попытках понять причину её происхождения и найти какое-никакое оправдание человеческого бытия вообще. Но многие ли нашли его?..
В пору летних штилей морской отлив оставляет на песке розовые, как лепестки персика, и хрупкие, как ногти женщины, створки раковин. Их можно увидеть только утром. А затем крепнущий прибой смешивает зоревую нежность с гравием гальки и перемалывает её в пыль.
Не так ли рассыпались в прах дивные храмы и дворцы, поразительные по тонкости чувств творения поэтов прошлого, изумительные взлёты-открытия мудрых учёных?.. Даже «Экклезиаст, сын Давидов, царь в Иерусалиме» устранился от понимания и целеосмысления этого процесса: «Суета сует, – всё суета!»
Но что (или кто?) заставляет меня теперь рвать себе душу и сердце в раздумиях? Неу-жели такие размышления всего лишь другая сторона существования рода человеческого, бе-зумие отчаяния, противоположные безумию варварства духа?
Почему-то не хочется нудно анализировать бесконечные нюансы бытия и, проваливаясь в ямы исторических прецедентов, бродить по колена в экскрементах человеческой безду-ховности, отыскивая хотя бы слабоустойчивую кочку.
Отмахнуться бы. Мол, умы великие давно подвели итог: «Всё суета!» Чего же хочешь ты?..
Если бы это знать!
…Пришёл на мой ночной огонь мсье Антуан де Сент-Экзюпери. Усмехнулся моим по-пыткам найти в его книге некую цитату, поглядывал слегка припухшими глазами, подсовывал подходящие к минуте собственные мысли. Все они были к теме сегодняшнего вечера, и их стоило записать (конечно, списать из книги):
«Мне ненавистны люди, пишущие для забавы, ищущие аффектов. Надо иметь, что ска-зать…»
«Каждый отдельный человек, этот огромный мир, тщетно взывает о помощи из глубин обвалившейся шахты…»
«Чтобы быть, нужно сначала принять на себя ответственность…»
«Среди извечных напластований мёртвой материи, человеческое раздумье – чудо…»
«Книга, которая «утолит жажду…»
Поищи в другой книге, – подсказал Сент-Экс. И я нашёл почти сразу:
«Эти люди булькают в своей кастрюльке до самой смерти. Зачем тогда ждать?.. Есть же, наверное, люди, похожие на ветер с моря!..»
– Откопал-таки? – сказал Сент-Экс. – Полагаешь, что удачно сказано? Мне тоже так показалось. Ну, пока! Не забывай меня слишком надолго, ладно? Не торчать же мне в твоей комнате только в виде книги! Как-нибудь поговорим подольше, безо всякой мистики, но душа в душу?.. Удачи!..
Гран мерси, Антуан! «Люди, похожие на ветер с моря». Он и сам был из их племени. Хотеть быть таким – не самоуверенная дерзость, а мечта «гадкого утёнка». Я, наверное, так и не дорос. Но «ветер с моря» порой чую так, что шевелятся волосы. Вот это и не даёт покоя.
– И это уже неплохо! – донёсся издали голос Сент-Экса. – Главное, чтобы ты не разучился ложиться спать заполночь!..
«Ветер с моря». Говорят, он пахнет солью, водорослями, рыбой… А ещё – просторами, неоткрытыми островами, ароматом Неведомого… Стоп!
Вот здесь-то я и попал «в точку».
Ветер Неведомого. Впервые, как помню, он зашевелил красную кисточку на моей «ис-панке» в далёком детстве. Тогда – таинственные «дебри» рожковых деревьев, гледичий, сладкие цветы белой акации и горьковатые – жёлтой, чёрно-алые узоры лесных клопов-солдатиков… Потом – потрясавшие душу сказки Андерсена, мифы Греции, загадочно-полуправдивые истории Гофмана, волнующий запах «пещер» в глинистых полуподвалах и «джунгли» у огородного колодца… А ещё – взрыв за взрывом! – открытие фантастики (Алексей Толстой, Беляев, Жюль Верн)…
Ветер Неведомого рвал и трепал доверчивую душу, превращая мальчишку в причудли-вую «фигуру выветривания» в форме мечтателя и романтика. И это (каюсь ли?) с годами не стёрлось в повседневности. Дар или наказание?.. Как различить, если «дар» влёк за собой душевные муки, а «наказание» оборачивалось порой счастливым прикосновением к Неведо-мому?
Что ж я научился каменеть лицом перед тем, что в некоторые мгновения прожигает душу чувствами. Научился подмечать слюнявую фальшь в восторгах «гринландцев» – романтиков, брякающих на гитаре «Бригантина поднимает паруса…» Я в эту «команду» не вписался. Но ловить Ветер Неведомого не перестал, хотя его струю нередко забивали гарь и копоть «взрослой, серьёзной жизни».
Значит, всё-таки, Дар?
Настоящих товарищей по этому «дару-несчастью» в жизни я обнаруживал редко, хотя их было, наверное, больше, чем я сумел рассмотреть.
Потом, с изумлением и печалью, обнаружил, что некоторых людей просто-таки обижает, оскорбляет даже! – невольное проявление романтических наклонностей. Недоверие – было бы естественно и простительно (фальш-романтиков, особенно среди интеллигентов хоть пруд пруди!) Но… злость как реакция на искренность?.. Это удивительно.
Инстинктивно романтику «уважают» все. Даже отпетые уголовники и бюрократы (у которых душа бывает заскорузлее, чем «блатного» люда). Все хотят «жить красиво». Но… в свободную минуту, что ли. Стоит обнаружить, что некто просто всегда живёт в романтике и… гнилые помидоры и тухлые яйца – к бою! Налицо психическая оскорблённость: «Особый, да?»
Но разве стыдно быть особым?
Говорили, стыдно. Отрываешься от коллектива, много о себе думаешь (воображаешь, мнишь, выпендриваешься, фасонишь).
Вначале я тоже злился: «рождённые ползать», «обыватели». Потом понял: хорошие, добрые люди, только, как у дрозофил-мутантов, – «обещающие быть».
Крылышки их душ атрофировались в детстве или пообтёрхались в борьбе за выживание. Полёт не состоялся. Остался шрам – обида на судьбу и, разумеется, на тех, кто, худо-бедно, но летает, ищет возможность не «ползать» и… на тебе – находит, находит же, чёрт побери! «Ро-ман-ти-ки!»
– «…Какой там снежный человек?!» – орал по телефону один председатель подмосковного совхоза. - «У нас план по сбору фруктов горит, а вы там ловлей «снежного человека» развлекаетесь, трах-та-ра-рах!..»
А «снежный человек» в том совхозе и в правду был «задержан» «амбалами»-сторожами. Только пока разбирались по телефону, что с ним делать, он… убёг.
Реликт! Гоминоид! За которого наука была готова, что угодно отдать!..
К сожалению, это не анекдот. Мораль – сначала выполнение плана, романтика – в свободное время.
Прагматиков понять можно. Романтика не вписывается в повседневность, разве что в форме осатанелого энтузиазма «в буднях великих строек». Всякие там ветры, бураны, метели и сквозняки Неведомого –«объяснимы научно». И никакого «идеализма» и «поповщины»!
В моей жизни не было невероятностей» и «чудес», разве что редкостные совпадения случайностей. Прослеживая из собственного «сегодня» прожитые годы, я нахожу, что порой в случайностях словно проглядывала какая-то логика. Иногда я следовал её зову и не ошибался. Иногда – как, наверное, многие – отмахивался и получал ощутимые щелчки. Но в потоке крохотных штришков жизни чудилась (и кажется почти явной) какая-то закономерность, «запланированость», предназначенная» лично для меня.
Гордиться тут нечем, хвастаться-тем более. Пожалуй, наоборот, помалкивать. Поэтому я так расплывчато и неопределенно говорю об этом, толи потому, что сам же криво усмехаюсь своим соображениям, то ли боюсь(?) нарушить поток Неведомого… Но в его ветре – называйте это «романтикой», самовнушением или «сдвигом» – вопреки разуму верю!
(«Ну конечно, если человек запросто беседует по ночам с де Сент-Экзюпери, то всё попятно!..)
Чепуха! Без тени самоуверенности, и амикошонства я могу с таким же успехом поговорить с Александром Сергеевичем (Пушкиным, да!), с Франсуа Рабле, с сэром Артуром Конан Дойлем… При чем здесь «сдвиг»?... Книги! Десятки светлых умов готовы вступить со мной в безмолвную беседу, поспорить, одобрить… Это не оскорбительно для них и не стесни-тельно для меня. Это – «дуновение мыслей». Главное научиться читать глубже строк, не навязывая собеседникам самодеятельного толкования их мыслей не низкопоклонствуя.
Ах, какое великолепное общество собралось в моей комнатёнке! Я не навязывался в знакомые его членам, бегая, высунув язык, на охоте как за книгами. Их книги почти все появились на моих полках как бы случайно. (Те, что я добывал в поте лица, в азартной погоне с выклянчиваниями и переплатами, быстро обесценивались в интересности и нужности!) Но другие «как бы случайные» – оказались удивительно необходимыми, как добрые друзья.
Могли, как повествуют, граф Сен-Жермен лично беседовать с Платоном или Сарданапалом? Боже мой, конечно мог? Если не пробегал бездумно глазами по хроникам и сочинениям прошлого. Стоит лишь приложить чудесное свойство воображения – и вы тоже услышите, сможете задавать вопросы, вступать в диалог хоть с Платоном, хоть с Ницше...
– «Ах, вообра-же-ни-е!..» – разочарованный возглас. («Сдвиг» не состоялся.)
– «Но это же фан-та-зи-и!..»
Как посмотреть! Вернее, как почувствовать!
Сочинения талантливых людей оттого и «гениальны», что являются чем-то вроде ячейки единой голограммы. Целого уже нет, но даже одна ячейка может дать объёмный, достоверный его образ... под «лазерным» лучом воображения, настроенного соответствующим образом. Несколько штрихов биографии, реалии того времени, какой-никакой портрет... «Здравствуйте, Иван Антонович! Разрешите провести с Вами немного времени, чтобы узнать Ваше мнение?...» Без «мистики» или «болезненного»! И что из того, что между личностями вроде бы лежит « толща времени»; она мгновенно пропадает под лучом воображения...Воображения ли?
Вот здесь и поддувает слегка Ветром Неведомого...
Дыхание Неведомого ровно и сильно кружило по планете задолго до рождения человечества. Только тогда некому было так его называть. Неведомое проявилось вмести с разумом.
Инстинктивно его ощущают даже звери. Думаю, для людей всё начиналось с такого же уровня, а потом развернулось в невероятную мешанину духов, богов, сил неведомых... И, как ни старалась «наука» справиться с этим стихийным потопом «уродливых» предъявлений о неведомом, половодье не спадает, создавая всё новые химеры, в массе которых тонут истинные озарения и открытия.
Проще (облегчённо для себя) объявить «по-научному» всё проявляющееся неведомое «заблуждениями», «самовнушением», «параноидальными нарушениями психики». Не берусь уныло ползать, классифицируя несводимые в систему явления подобного рода. Это утомительно и непродуктивно.
Но Ветер Неведомого так же реален, как предутренний бриз, задувающий за моим окном. Он кружит по закоулкам сочинений поэтов и писателей, создает завихрения в судьбах людей, именуемые «стечениями случайностей». Откуда он прилетает? Как выделить его свежесть в чаду привычного бытия? Кое-кто это умел! И...попал в разряд «мистиков», «идеалистов», чуть ли не «мракобесов». Почитайте Конан Дойля, Метерлинка, По, Гофмана, Александра Грина, Булгакова, Странная у них получилась «фантастика»! Какая-то до изумления... реальная. Слишком тревожная, что быть только «игрой воображения». (Авторы, как я обнаружил по их жизнеописаниям, втайне исповедовали реальность Неведомого, как ещё непознанного мира явлений, имеющего быть в действительности!) Кто-нибудь, заглянув в мои записи изречёт: «Сбрендил дед на старости лет».
Встречал я в молодости одного «деда». Уж у него был острый, как штихель гравёра, язык точный, как скальпель хирурга. Только узоры он вырезал в сознании собеседника больно причудливые! И не внушал, не убеждал, не доказывал, просто высказывался увлекательно-оригинально и беспокоящее заманчиво. Дед-то был ещё тот!...
Сейчас думаю, а ведь прав он был кое в чём! Хотя, с точки зрения тогдашней науки, ересь порой нёс несусветную. А позже, намного позже нечто подобное я находил у вполне серьёзных учёных! Было от чего мне «подвинуться»... То, что сегодня «давно всем известно», «тот дед» будто знал вполне определенно.
Я же, простой смертный, слишком далеко (или глубоко) не «продвинулся». Но задумался. Особенно над тем, что, если поглядеть пристальней, определяет человеческую жизнь совсем не «бытие» в сугубо материальном его понимании. Формирует личность ещё (а может и главным образом) нечто иное. Для себя я называю это нечто «Ветром Неведомого». Или, для краткости, «Ветром Тайны». В потоках информации, по неведомым причинам, я вылавливал иногда такие блёстки необычайного, что чуть ли не физически ощущал, как тревожит, ломает стереотипы, гранит мою душу Нечто, рождая неизбывную тоску и смутное ожидание.
Помню, как, будучи совсем зелёным мальчиком, я заболел.... образом Нефертити, впервые увиденным в вузовском учебнике истории. Это было как огромная, неразделённая любовь!.. Или – грянувшая, как гром над головой, строка: «В моей душе лежит сокровище, и ключ доверен только мне»... Странные, полные тайного смысла, рисунки появлялись изредка в моих альбомах и волновали их «создателя» невыразимой тягой «куда-то», где это определённо существует
Экзальтация юности? Фрейдовская «сублимация подавленных инстинктов»?
Если бы так! Позади десятки лет. «Экзальтация» сменилась твердым опытом и твердыней убеждений, в которой жизнь вновь и вновь... делает причудливые бреши, уводящие в «невозможную реальность», то есть всё в ту же туманную страну Неведомого. Значит, теперь – «старческая экзальтация»?...
...Странная болезнь – аллергия! С трудом поддающаяся прогнозу, возникающая непредсказуемо, как взрыв пехотной мины в чистом поле под ногой неосторожного грибника. В годы жестокого прагматизма в занятиях (были такие периоды) я иногда испытывал такие приступы духовной «аллергии», что бросал очень выгодные дела, с облегчением повинуясь со-вершенно непрактичному «зову неведомого». И был счастлив тем, теряя реальную выгоду ради «эфемерид»! Сегодня оглядываясь, как не удивиться, что именно такое поведение оказалось наиболее, в конечном счёте, правильном!.. Благодаря дыханию «Ветра Неведомого». Главное не потерять его в своих «парусах», которые сейчас изрядно пообтрепались, но... не выцвели!..
Сегодня знания мои выглядят странными курганами, где перемешаны с пылью лет драгоценные находки и всяческий хлам. Наверное, так у каждого. Многое поблекло, многое стало банальным, до зевоты привычным. Многое да не всё! Де Сент-Экзюпери сказал, что пустыня прекрасна тем, что где-то в ней скрываются родники. Смотрю на мир и на людей и не устал ещё надеяться на то, что в них по- прежнему немало «родников» удивительного и прекрасного. Хотя пора бы по годам – уже ощущать унылость житейской пустыни.
И Ветер Тайны по-прежнему холодит лицо и тревожит сердце! Несмотря на то, что всё явственнее мелодия песни «духов Заката». Но зов «духов Восхода» всё таки же властно завораживает и влечёт, перебивая доводы рассудка..
-----------------
Но тут я поймал себя на мысли, что пишу, чуть ли не... завещание.
Ну, уж нет!
Во-первых, я не настолько высоко оцениваю свои размышления, чтобы «завещать» их потомкам. Во-вторых, «Дум спиро-сперо!» («Пока дышу – надеюсь») – сказал некий античный мудрец. Здание моего миропонимания ещё не поднялось даже до высоты фундамента. Впрочем, так наверное у многих: люди уходят из жизни, чаще всего оставляя руины своих недостроенных замков (особенно, если материалом служили хрусталь, слоновая кость или мыльные пузыри грёз!). В-третьих... Слова и фразы – лишь штрихи, разбросанные по бумаге в попытках обрисовать наглядно нечто пока неуловимое, неконкретное. (Господи! Да что же конкретно в этом вечно меняющемся потоке, который мы зовём Бытием?!)
Но из штрихов пока что ничто не проглядывает. «Отрывки из обрывков»!.. Разве лишь нечто вроде отдельных кристаллов, родившихся в разуме благодаря всему, что я узнал за жизнь. Кристаллов не так уж мало. Для ювелирного дела настоящей литературы они, разумеется, не годятся (ещё сочтут подделкой или имитацией). Но и выбрасывать их не хочется. Просто переберу их, как скряга-коллекционер перебирает свои «сокровища»… и пойму, что это далеко не алмазы. Но, Боже мой, разве колченогий табурет, с трудом сколоченный, неумелым столяром, не милее ему чужой изысканной мебели?..
Итак, загадка «Ветра Тайн». Что его существование не вписывается в комплекс человеческого гомеостаза – понятно любому здравомыслящему человеку. Что за причудливая роскошь духовного бытия! А ведь – помимо первобытной жадности – он вздувал-таки паруса аргонавтов и конкистадоров, трепал знамёна орд Чингиз-хана и Тамерлана, манил кресто-носцев и сотни тысяч иных, отмеченных в истории бандитов-завоевателей! Помню, как поразило меня поведение испанского изувера, францисканца Диего де Ланда, который «во славу веры» спалил на костре единственную библиотеку (!) целого народа майя. И он же почему-то оставил значительное по информативности описание быта, религии и культуры... майя, да к тому, же попытался подробно изложить «алфавит» письменности майя, тот самый, что использовался в сожжённых книгах! Книги сгорели да не все. Остались ещё сотни «каменных книг» – стелы, храмовые камни, стены дворцов. И «алфавит Ланды» послужил... Ржавым, но ключом для дешифровки письменности майя через – триста лет!
Может быть, Ветер Тайны всё же просквозил мозги сурового францисканца?
«Великие мерзавцы, разрушавшие целые царства, наверное, страдали насморком от этого Ветра, если, толча целые народы, всё же сохраняли «из любознательности» кое-что из «трофеев» чужой им культуры.
Римляне ограбили Грецию. Колонизаторы грабили Индию, Африку, Камбоджу... И свозили таинственные, причудливые предметы в свои дома и предметы в свои дома и музеи. Прямо-таки «спасали».
Спасали... романтику духа!
Даже современные гиены – уакерос, гробокопатели забытых цивилизаций, торгуя всем и вся, особо отбирали предметы прекрасные и экзотические. И не черепками торговали.
Но уж если отребье человеческое не может равнодушно пройти мимо подлинных сокровищ духа (конечно не всегда «не может»!), то, что говорить о людях нормальных. Кого и когда не затрагивал Ветер Тайны, гоня очарованные души по тропам исследований, то пыльным караванным путям, в чащи джунглей Калимантана, Амазонки и Конго, в горящие скалы Гоби, Сахары, Австралии, в ледяные могилы полярных стран?.... Ну а те, кому не посчастливилось стать Гумбольдтами, Фоссетами, Шлиманами, Вамбери, те путешествовали по книгам и кинофильмам.
Самые ерундовые, но с экзотическим гарниром, издания долго на полках магазинов не залёживаются. Ветер Тайны!..
Много на свете разнообразных страстей: жажда денег и вещей, жажда силы и власти, жажда удовольствий и азарта... Всего не перечислить. Но невольно закрадывается завиральная идея: а нет ли во всём этом отголосков Ветра Тайны? Всегда: а что там далее, за горизонтом уже приевшегося? А где-то: «и солнце светит ярче, и трава зеленее...»
Цель всегда одна, хоть порой уродливы пути и средства её достичь... чтобы вновь заболеть жаждой Того что где-то.
Можно сказать: это дух Искания. Или любознательности. Или – неугомонной алчности.
Смотря кого (соответственно и как) он обуревает. Но быть может всё человечество, кто бегом, кто ползком, дрейфует именно по Ветру Тайн?.. Тем оно и прекрасно?
Идея-«гипотеза» завиральная, что и говорить! Но как-то более привлекательная сердцу стареющего романтика, чем определяющая бытия и сознание экономика», которая, как мне кажется, тоже... содержит в своей консистенции пузырьки ветра Тайн, запаянные, как воздух в янтаре. Ладно, наши широколобые потомки разберутся!.. на кого ещё сваливать то, что сами не додумали?..
Во всяком случае, убеждён, что человек вообще живёт для того, чтобы удивляться. Жажда удивления влечёт, манит, тянет, увлекает, тащит человека по существованию, хотя он судорожно уцепляется, за что попало. Перекати – поле под ветром неизбывной Тайны!..
-------------------
Широкая бронзовая ладонь разгладила покоробленные листы древней бумаги.
– Где ты взял это, Ниори?
– Всё там же, в «Секторе сожжённых рукописей», в Инфоре.
– Словоохотливый был анцест. Но « с искрой». Продолжение есть?
– Будет. Я допросил всех биологов – археологов. Говорят, рукопись была в очень плохом состоянии и реинтегрируется с трудом.
– А анцест?
– Там, же, где и многие иные.
– Но ты успокоился?
– А как же! Автор был действительно «с искрой». Вижу, тебе интересно, Оло?
– Интересно. Но у меня сейчас с десяток иных «объектов». Думаешь, реконструкция получится?
– С помощью рукописи? Какие могут быть сомнения?
– Анцест «многослойный»! Очень своеобразный.
– Все они своеобразные... Приглашу Сканду.
– Пожалуй. Получится хорошая реинтеграция. Жаль, без меня. «Результат» покажешь?
– Ишь какой! Как участвовать, так тебя нет!.. – засмеялся Ниори. – Ладно уж, африканец, через месяц познакомлю с автором.
– Какой век?
– Конец двадцатого по «старому» времени.
– Близко!
– Вся Витанда работает сейчас с этим слоем.
– Н-ну, ладно, – Оло поднялся из-за стола, навис, словно чёрная богиня, над зеленокожим, как стручок гороха, товарищем. С сожалением подвинул пачку листов к Ниори:
– Действуйте, «духи восхода». А с анцестом меня познакомь! Может получится добрый ман... Имя его хотя бы известно? Неужели удержался и не спросил Всёзнающего?
– Не удержался!.. Ивин Константин Петрович.
– Ну, привет Константину Петровичу!..» Зовут меня духи Заката! – пропел Оло. – Покорил он меня этой цитатой!.. Эо!....
Взмахнув прощально рукой, Оло «растворился в воздухе».
Ниори невозмутимо вернулся к рукописи.
«Ну, держись, Ивин Константин Петрович! Ветер Тайны скоро вновь зашумит в твоих парусах!» – усмехнулся весело и, настроившись, нажал кнопку браслета связи...
(1) «Записки Ильта»
Мефистофель:
... Дрянное Нечто, мир ничтожный,
Соперник вечного Ничто,
Стоит, не глядя ни на что,
И вред выносит всевозможный...
И.Гёте, «Фауст»
...У меня был знакомый. Будь я постарше, а он помладше – мы могли бы быть друзьями. Но у нас были разные орбиты занятий, и дружбы не получилось. А души у нас были родственные.
Только слишком поздно я понял, почему он много писал, но всё «в стол». О своей писанине говорил неохотно, всё обещал: «закончу – дам почитать». Не закончил. Не успел.
И я не успел... попросить его родственников ознакомиться с его рукописями. Теперь «поезд ушёл», и осталась виноватая печаль: мой знакомый мог сказать много интересного, потому как был человеком мыслящим и высоко, и глубоко (таких обычно называют «идеалистами»).
Знаю лишь, что свои сочинения он творил под псевдонимом «Ивнинг» (по-английски «вечер»).
Теперь я понимаю почему.
И тоже пишу «в стол». Под псевдонимом «Ильта» (по-фински – «вечер»), я, ближе к русскому – «Ильт».
...Красиво высказался Михаил Булгаков: «Рукописи не горят!..» Ещё как горят! Я сам в этом убедился, укладывая увесистые кипы исписанных листов в дачный костёр. Я далёк от дешёвых параллелей «гениальный – бездарный» и прочего, но Гоголя, сжёгшего второй том «Мёртвых душ», ох как понимаю!.. Особенно в свете строчки Федора Тютчева: «Мысль изре-ченная есть ложь...»
Дело не в заведомом рукописном вранье или в неудачной литературной форме. Но, на беду или на счастье, по рождению мне определён был удел во всём стараться «дойти до самой сути»... может быть, были какие – то удачи, но «сути» я не ощущал, потому регулярно и отправлял рукописи на костёр. (Но, хе-хе, возможно только гениальные рукописи не горят?).
Ну, а что из написанного не успею, то благополучно сгниёт где-нибудь на свалке мусора, добавив органических удобрений в почву (тоже не без пользы для природы!). Чем не достойное горнило, коль скоро в нём растворялись тысячами гениальных умов, не то что несколько «кило» макулатуры!
Какую же «суть» взалкал в своё время «Ивнинг»? И какую суть пытается пошарить в ночных бдениях «Ильт»?
Древнюю и извечную! Иначе зачем вообще дан человеческой твари дар мыслить?..
...Ну конечно, вы уже тут как тут, досточтимый мудрец и хитрец Омар Хайям!..
«Приход нами и уход загадочны – их цели
Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
Где круга этого начало, где конец,
Откуда мы пришли, куда уйдём отселе?»
Вот такая «квадратура круга»! Хорошо ли, плохо ли, но тот, кто заболел этой проблемой, получает наверное некий невидимый, но неистребимый знак – клеймо. Я его не жаждал и не добивался, но одно то, что – по странной логике развития – я его получил, уже делает мене честь! Разве не почётно попасть в общество нищих мудрецов от времён Гильгамеша и древнеегипетского «Арфиста» и сквозь тысячелетия – до наших дней?
Кого здесь только нет, в этом Великом Собрании Истинных Искателей Истины! – Загадочный библейский «Когелет» («Экклезиаст»), Пифагор, Платон, Алан Кардек, Бердяев, Фёдоров, Хайям, индиец Сиддхартха, англичане Уэллс и Конан Дойл, бельгиец Метерлинк, американец Моуди...
Господа, господа!.. Вас тысячи, а имена ваши я называю наобум, без хронологии и «субординации» (здесь она нелепа), но всех поименно назвать невозможно. Поэтому не толпитесь тенями над жалкими строчками Ильта. Поверьте, мысли вас всех, названных и неназванных, не раз заставляли волноваться ум и сердце, так что, боюсь, я сам стал почти тканью, сотканный из ваших идей и концепций.
Скажу одно: велико и прекрасно это Собрание Умов, на котором я нечаянно оказался (где-то на галёрке) и покидать которое счёл бы великим огорчением.
...О да, поэтам всегда особенно неймётся!.. Прошу Вас, дорогой Омар!..
«Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чём нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где скажите дым?»
Ну, при таком раскладе, согласитесь господа, вроде бы и толковать нечего о какой – то там «сути», которую «все мудрецы земли осмыслить не сумели». Но мне (возможно из-за человеческого упрямства) почему – то импонирует мысль японца Кабаяси Исса:
«Наша жизнь – росинка,
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь – и всё же...»
«Всё же! Есть в этом тонкий лучик человеческого оптимизма! Вы не находите?...
Остановимся на этом. В индийской «Ригведе» сказано: «Есть много зорь, которые ещё не светили!» Много чего ещё можно сказать о предмете нашего разговора, но... пусть Ильт попытается отдохнуть и поспать.
Мы не расстаемся. Только на время прерываем нашу беседу...
Ах да! Почему я назвал Великое Собрание «обществом нищих мудрецов»?
Ну, по-житейски, кто из вас «купался в золоте»?...
А по Высшему счёту, не о вас ли было сказано Учителем:
«Блаженные нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное»?
И ещё его слова:
«Блаженные алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
Я, грешный раб Божий Ильт, стою у порога вашего собрания и счастлив, что судьба привела меня сюда и меня не прогнали...
-----------------
Случайности во Вселенной не бывает
Муха, ползающая по арбузу, не могла бы осмыслить узора полос и кривизны поверхности (если бы даже умела думать). Миллиарды двуногих существ ползают (ездят, плавают, летают) по «арбузу» Земли, испытывают массу «случайностей» и не в силах ос-мыслить их взаимосвязей. Наиболее сообразительные из них умно боятся: опасное это дело – задумываться Не зря Экклезиаст предупреждал: «Во многом знании много печали».
Сообразительные понимают: будешь задумываться – упустишь удачную карьеру, хорошие деньги, выгодный брак, удобства и комфорт, приятное самоудовлетворение... Они предпочитают пользоваться давно проверенным клише, подсунутым универсальным лозунгом: «Бери от жизни всё, что можешь!» Всего шесть слов, а звучит почти как угрожающий приказ! Как брать и что брать, в приказе не сказано, значит все способы хороши, ибо ведут к цели».
Кто издал это приказ, неизвестно. Как говорится «подпись неразборчива», но об этом в другой раз.
Энное, весьма малое количество двуногих барахтаться в жиже случайностей не желает. Посему именуются (практичным и сообразительными) «умниками» или «дураками», что есть в принципе одно и тоже. Можно помягче: «придурки».
Популяцию «придурков» (по каким-то патологическим причинам) интересует, как сопрягаются в океане событий такие, Скажем, несовместимые явления, как удар молнии в вершину горы во время грозы и... нежность раскрывающейся розы, рёв штормового прибоя и... мельтешение микроскопических существ у прибрежных скал, безумная провальность космиче-ской бездны и... первое соприкосновение рук влюблённых... Ну и прочие, совершенно не сопрягающиеся вещи, в сопоставлении которых нет ни складу, ни ладу.
«Придурки»! – что с них возьмёшь!..
Учёные установили: в красивых сообществах существует некая кучка особей, которые не только жрут и размножаются, но и вечно что – то вынюхивают разведывают.
Когда стае жить хорошо, на вынюхивающих внимания обращают мало, разве что если они вынюхивают кусочек неохраняемого сыра. Но если среда обитания резко «хужеет» и стае грозят крупные неприятности, первыми жертвами всеобщего негодования и ярости масс становятся... да, именно они, беспокойные «придурки» крысиного общества: «Куда завели вы нас?!.»
Микроскопическая модель... исторических процессов поступательного (или непоступательного?) развития человеческого бытия!
Всё в мире сопрягается!.. И блеск чешуек на крыле бабочки, и жёсткие гамма-излучения из глубин Космоса; и «двойка» по алгебре, и гибель Атлантиды... Только как, через какие головокружительные причинно – следственные взаимосвязи? – крохотному человеческому интеллекту не-по-сти-жи-мо!
Ну и нечего придуриваться и добывать солнечную энергию из огурца, как лапутянский учёный у Свифта! ( А может не лапутянский, но это не важно)... Живи как можешь и... (смотри «универсальное правило»). «Есть только миг между Прошлым и Будущим, именно он называется «Жизнь»..
А что, если?.. И то, что никак не осмысливается здесь и сейчас, становится кристально – ясным только тогда, когда... отменяются все законы бытия?
«...Житейское море воздвиземое зря напастей бурею, ко тихому пристанищу Твоему притёк вопию Ти..»
В годы непреложного атеизма, в дни моего детства эти, казавшиеся странными, слова вошли в сознание и в «несуществующую» душу. Позднее сознание обнаружило, что атеизме есть что-то неладное, а душа... напомнила и доказала, что она есть. И совсем не и «воображаемая»!
И древние строки были обнаружены в другом истинном контексте:
«Житейское море, воздвизаемое зря напасти бурею, ко тихому приста нищу Твоему притек вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве».
Перелагая на современный русский язык, читаем:
«…Житейское море, потрясаемое бурей напастей, увидев, к Твоему тихому пристанищу пришёл я, умоляя: избавь от гибели жизнь мою, Множилостивая Пресвятая Матерь Божья!»
Сомкнулся круг множества «случайностей», следовавших одна за другой в форме чьих-то фраз, событий, встреч, переживаний и мыслей. Круг, очертивший почти всю мою жизнь. И, прослеживая, как отрезок за отрезком слагался он, я обнаружил, что многие, очень многие, казалось абсолютно случайные(!), вещи были тогда ещё не понятными мне частями единого целого!
...Кольцо ещё не сомкнулось. Хотя контуры «замыкающей дуги» для меня уже очевидны. Радостны они ясностью и доброй определённостью, потому что весь круг прошедшего я назвал бы единым словом «Надежда».
А надежда – это всегда перспектива, всегда – обещание будущего, путь к открытому горизонту, где нет замыкающей точки – определённости под названием «конец»... Где «завтра» всегда будет лучше, чем « вчера».
(2) «Аллинсуйо»
Откуда я родом? Я родом из моего детства.
Антуан де Сент-Экзюпери.
– ...Почему бы и нет? – раздался ласковый шёпот.
– Давай войдём!..
– А ты кто?
– Фея, конечно. Кто же ещё может повести тебя сюда?
– А куда это «сюда»? Ничего же не видно, только туман какой – то. Он красивый, цветной, но ничего не видно.
– Поначалу всегда так бывает. Видишь, туман редеет... Ну, вот мы и вошли.
– Здесь красиво как на картинке! И как много цветов! И на деревьях!.. Смотри! Яблоки, виноград, сливы!..
– Ты хочешь попробовать?
– Ну зачем? Всё такое красивое, я не голодный, жаль что-нибудь срывать. А бабочки!.. Ах какие красивые!.. И стрекозы!..
– Ну, смелее. Пойдём по дорожке и ничего не потопчем.
– А почему ты говоришь шёпотом? Кто-нибудь рассердится, что мы сюда зашли?
– Ну что ты! – рассмеялась фея. – Кто может сердиться, если ты пришёл к себе домой?
– Домой, это куда? Я здесь никогда не был...
– Был, был, – сказала фея. – Ты просто забыл, так давно это было. Сейчас по дорожке пройдём апельсиновый сад, а там ты всё сразу узнаешь.
– А почему я тебя не вижу, а только голос?..
– Ну, не всё сразу! Так не интересно. Ну, ладно...
Сначала появилась розовая дымка с блёстками, как на ватных ёлочных игрушках. И запахло так же приятно, как от них, когда их вешают на ёлку. Потом фею стало видно совсем хорошо. В розовом платье с блёстками, в остреньком колпачке с вуалью, с палочкой в прозрачной руке. На палочке хрустальная звёздочка с радужными лучами.
– Ну, вот и я...
Фея была очень красивая, тоненькая, улыбающаяся, только очень прозрачная.
– А почему ты такая... как стеклянная?
– Я же фея, а не человек. И потом опять же, не всё сразу. Вот подружимся с тобой , и я стану поярче... Мы уже пришли. Узнаёшь?...
– Это же избушка из пряников. И крыша из леденцов! Я это уже когда-то видел! А пряники есть нельзя, а то великанша выйдет и схватит.
– Ну, какая великанша! Она и в домике не поместится.
– Нет, ты знаешь, она может и маленькая, а детей ловит.
– Никто никого здесь не ловит! Хочешь пряник?
– Отламывать жалко. Да я и не хочу. А здесь, наверное, гномы живут, да?
Резная дверь с круглыми леденцами на месте гвоздиков открылась, и вышел седенький дедушка с головой как одуванчик: волосы белые, борода беленькая и усы пушистые.
– Это я здесь живу, – сказал он, шепелявя.
– Давно тебя жду, Костик. А ты всё не идёшь и не идёшь. Забыл, что ли?
– Забыл, дедушка, – виновато сказал Костик. Я думал ты только из сказки..
– А я вот он, живенький, настоящий! Раньше и ты так думал, а потом забыл! Живу-живу, выйду, посмотрю, не идешь ли, а тебя всё нет. Я даже постарел немножко. Зуб вот выпал, когда огурец ел... Будешь у меня жить? Грибы будем собирать, землянику, а?.. Бабуля колобок испечёт, а я тебе на балалайке поиграю...
– А он опять убежит, да?
– Ты и это помнишь? – хмыкнул дедушка.
– Это я был виноват. Бабке – то не говори!.. Я колобка-то живой водой немножко облил. Он ожил и сбежал. Ну и ладно. Не есть же его такого, живого. Так останешься у нас, Костенька?..
– Я потом приду, дедушка. А сейчас мне ещё куда-то идти надо...
...Вилась по лесу-саду дорожка, огибая то земляничную поляну, то огромный гриб или молодые сосёнки, пушистые, как ежи. Потом показалась большая прогалина, синяя от колокольчиков. По веткам деревьев прыгали серые белки.
– А дальше что увидим? – спросила фея птичьим голоском.
– А дальше деревенька будет из коричневых домиков, потому что они тоже из пряников. И речка медовая...
– Смотри, вспомнил!
– Так ведь мы к Щелкунчику идём. Я здесь всё знаю. Потом Лимонадное озеро будет. И город конфетный...
– Ну, здесь и без Щелкунчика жителей всяких хватает, – хихикнула фея. – Может, свернём на поляну, где феи живут?
– А они к себе не утащат?
– Далось тебе – « схватят», «утащат»!.. Никто и никого здесь не ловит и не хватает. Был когда-то один медведь, да и то он шутил глупо... И ни великанов, ни разбойников тут нет дав-ным-давно. Такая уж это страна.
– Вообще-то я знаю. Но в сказках же говорится...
– Сказки люди придумывают, вот и сочиняют всякие ужастики! Кому как нравится. А ты ни одной злючки не нарисовал. И даже Снежную королеву пожалел...
– Откуда ты про меня всё знаешь?
– А я всегда рядом была, только ты меня не видел. И домик твой помню, где ты бумажных человечков поселил. Буратино, Мальвину, Нильса, трёх поросят...
– А волка не поселил. И Кощея...
– Не поселил. И всё же Кощея пожалел.
– Да он, бедный, и сам не знает, чего хочет. И никакая Василиса Прекрасная ему не нужна была. От скуки он «над златом чахнет», болеет, значит. Просто друзей у него не было, да ещё кличку ему придумали «Кощей – Костей»… А как его по правде зовут?...
– Константин Иваныч я, – проскрипел кто-то за кустами.
Из орешника вышел седобородый дед в золотой зубчатой короне, большой как ведро. Расшитый золотом кафтан наверное был ему не по росту, болтался как на вешалке.
– Но, но, Константин Иваныч, напугал ведь! – укорила фея.
– Дак я что, я ничего, – смутился старик. – Я вот, это... Может зайдёте? Я вам свои коллекции покажу! И подарю что захотите, жар-птицу там или золотой горшок – кашу варить. Зайдите, а? А то к Хозяйка Медной горы все ходят, а ко мне один мужики из Изумрудного города, за колокольчиками на шляпы. Поговорить не с кем!..
– Может зайдём? – прошептал Костик, глядя сквозь фею на грустного старичка.
– Тогда мы до вечера, куда надо не доберёмся, – построжала фея. – Тут у тебя много знакомых, всех не обойдёшь. Там ещё Маленький Мук на шербет позовёт, потом Кай и Герда чаем угощать станут...
– Маленький Мук с Карлсоном на стадионе, – сообщил Кошей. – Всё на перегонки соревнуются. А Хоттабыч то одному, то другому подсуживает. А я блинами вас угощу!..
– Потом, потом, – заторопилась фея. – Никуда Костик теперь не денется, и к тебе зайдёт, и к гномам...
– А что ему у гномов делать?.. У меня в тыщу раз больше драгоценных камней, чем у них. Нашли чем хвастать!
– Мы потом зайдём, – пообещал Костик. – Обязательно зайдём. Только ты, дедушка не чахни.
– Да не буду, не буду! Я теперь... надеяться буду! Даже в залах подмету сам!..
...Было потом и золотисто – зелёное Лимонадное озеро, и утопающие в зелени чудные постройки, похожие сразу и на терема, и на торты, и чудесная панорама Конфетенбурга, отражающаяся в зелёной воде.. Мальчики и девочки подбегали к Костику как давние знакомые, звали попрыгать, угощали чудесными лакомствами. Тут же сновали говорящие игрушки и зве-рушки, весёлые, забавные и приветливые...
...Красивый мальчик в алом кафтане, в белом старинном паричке вышел на террасу затейливого, пахнущего шоколадом большого дома, шаркнул ножкой:
– Добро пожаловать в Марципановый замок, принц Костик!
– Да не принц я! – смутился Костик.
– Здесь все жители и принцы и принцессы, – важно пояснил красивый мальчик. – Посмотри в зеркало.
Фея подвела Костика к огромному трюмо в вестибюле. В нём отражалась толпа нарядных детей, провожавших Костика до замка.
– А меня здесь нет, – растерялся мальчик.
– Да вот же ты! – рассмеялась фея. – Себя не узнаёшь?
Мальчик в зеркале с лицом Костика был одет в старинный наряд из голубого бархата. На голове берет с белым страусиным пером, на поясе шпага. Золотые шпоры тонко позванивали на настоящих мушкетёрских ботфортах со шпорами.
– А ты говоришь не принц! – восторженно пропищал лопоухий поросёнок, похожий на настоящего, хотя ходил на задних ногах и носил штаны с помочами.
– Форменный принц, – пробасил медвежонок, державший поросёнка за помочи. – Позвольте представиться, я Вини – Пух! А это мой друг Пяточок.
– Но я вас вижу первый раз. Вы из какой сказки?
– А мы не сказочные, мы настоящие, – пискнул поросёнок. – Ты про нас потом узнал.
Хозяин Марципанового Замка взял Костика за локоть:
– Не угодно ли, принц Костик, принять участие в нашем бале? Пойдем на второй этаж.
– Ура, бал! – взвизгнул Пятачок.
– Не для тебя, – укорил Вини – Пух. – У тебя из всего наряда одни штаны... Вот ещё лямка оборвалась!..
– Они что, тоже принцы, если здесь живут? – спросил Костик, кивнув на зверушек.
– Конечно, – улыбнулся Щелкунчик (как догадался Костик) – Каждый по-своему. Вот Буратино – принц Жизнерадостности...
– Ага! – с улыбкой до ушей подскочил Буратино. – Все мы принцы! Пятачка называют «Ваша Лопоухость», а медведя...
– ...Рыцарь, сэр Вини-Пух! – перебил его медвежонок. – А к вам обращаются, наверное «ваша деревянность», не так ли, сэр?...
Нежный менуэт грянул хором скрипок, и Щелкунчик увлёк Костика на широкие ступени, ведущие вверх, куда уже направилось множество гостей и не гостей, а просто так, кому захотелось...
– Я вернусь в конце веселья, – шепнула фея. – Тебе не будет одиноко и скучно...
Бал удался на славу! Костик весело танцевал с девочками, удивляясь, как это у него ловко получается. Но совсем не удивился, встретив среди гостей Марцепаного замка Люду, Фиру и Володю, с которыми дружил в первом классе, а ещё Колю, который умел играть на трубе – корнете, фантазёра Юрика и Витю, с которым когда – то впервые читал увлекательные книги Жюль Верна. Все они были такие нарядные, оживлённые, и угощали друг друга в соседнем зале, где сияли хрусталём и фарфором сотни блюд, ваз и подносов, на которых сладости и фрукты никак не убывали. Каждый считал своим долгом сказать Костику что-нибудь хорошее. Чаще всего он слышал: «Как мы рады, что ты наконец вернулся!..» Потом все вышли на огромный балкон и любовались замечательным фейерверком, который как взлетел в ночное небо, так и остался там сверкать в разноцветном великолепии. На площади перед замком били лимонадные фонтаны, похожие на гейзеры цветного огня. У Костика закружилась голова от обилия впечатлений. Он потихоньку ускользнул в оранжерею, где росло множество цветущих кустов.
– Вы совсем утомились, ваше детство! – из-за куста азалии выпорхнула фея. – Балы здесь проходят каждый вечер и до самого утра!.. Хочешь отдохнуть, Костик?
– Хочу. И неловко – так взять и уйти.
– Они не обидятся. Здесь никто ни на кого не обижается. А сейчас – спать, спать, спать...
– …Но ведь так не бывает, – погружаясь в сон, пробормотал Костик. – Живые зверушки – игрушки, гномы, феи, мои друзья... И как они могли собраться все вместе?..
– Потому что они очень хотели встретится, – сказала фея. – Им незачем было откуда-то собираться, они всегда были с тобой.
– Ну конечно, я часто их вспоминал. Только думал, что никогда не увижу...
– А теперь они всегда будут рядом. Только захоти и увидишь.
– Хорошая страна, – сказал Костик, – а как она называется?
– По-всякому – Страна Детства, Страна Счастливых Грёз, Страна Мирного Покоя... А чаще её сегодня называют просто Хорошей Страной – «Аллинсуйо».
– А тебя как зовут?
– Фея Койллюр, фея Звезда.
– Хорошее у тебя имя, как музыка... А папу и маму я увижу?..
– Всех увидишь, кого любишь.
– Так... жить... хорошо...
----------------
– ...Вот та-ак, – почти пропел Анкара, глядя на членов совета, сидевших по кругу, внутри которого прошёл голографический фрагмент из грёз «объекта».
– Вполне адекватно, – сказал Ниори. – Он очень рано научился читать. И ещё доброе влияние матери. Поэтому и радуга эмоций такая чистая.
– Интересный мальчик, – медленно произнёс Виант. – Будто прямо с Тиолы. А потом?..
– Потом жизнь нанесла свою «ретушь». Но основа осталась до самого конца. Он много мог, но часто увлекался и поэтому много не успел.
– Разбросался?
– Да нет, все его увлечения были в одном ключе, как ветки у дерева. Конечно не без помощи...
– Само собой. Ну, что, друзья?...
– Лар, – горячо воскликнул Анкара.
– Лар, – одобрил Сканда.
– Лар, – тихо согласился Ниори. – И без большого совета ясно.
– Лар, – наклонил голову Виант. – Реинтеграция?
– Фрашкарт этой ночью.
– Легенда?..
– «Приезд в санаторий».
– Будьте особо внимательны. У него острая интуиция и редкостная ассоциативность. Он может понять всё раньше вас.
– Не должен вроде, – пожал могучими плечами Сканда. Анкара и Ниори еле заметно улыбнулись: предупреждение Вианта было скорее обязательной формулой руководителя, чем сигналом особой озабоченности.
– Ну-ну, – оглядел друзей Виант. – Я сказал, вы слышали. Готовьтесь к фрашкарту...
-------------------------
3. Кристаллизация
По-настоящему развития технология
неотличима от магии.
Артур Кларк.
– ... Хорошо тебе сейчас, Костик?
Он засмеялся:
– Какой я Костик? Я Константин Петрович Ивин, вполне взрослый человек.
– А как же Конфетенбург? Марципановый замок? Бал?...
– Сон это, я же понимаю. Мало ли что можно во сне!..
– Как по – вашему, я сейчас вам тоже снюсь?
Ивин наконец увидел своего собеседника. Из роя мерцающих разноцветных искр выглядывало, словно из куста, ослепительно красивое лицо, на котором, как две изумрудные звёзды, мягко светились странные глаза, отчего на душе у Ивина было блаженно спокойно и весело. Он засмеялся.
– Ну конечно снитесь. Правда, впервые ангела вижу. И как же я сподобился?
– К сожалению, я не ангел. Вам не кажется, что сон слишком реален?
– Какая разница! сон есть сон. Приятный, цветной. Что ещё мне надо?.. Совсем как в Марципановом Замке.
– Вам там понравилось?
– Век бы так жил!.. – улыбнулся Ивин. – Детские грёзы! Видно, из далёкого детства как застряли, так и не выветривались.
– И вам действительно хотелось там пожить?
– Мне и в своём возрасте не плохо. Детство, увы, прошло.
– Значит, жалеете?
– С какой стати?
– Ведь это же ваша собственная мечта!
– Ну что за мечта! Жить в конфетном, кукольном царстве, как муха в торте! Уж больно сладко получается. Да я и конфет не люблю...
– Дело не в сладостях! Самочувствие...
– Ах, вы об этом! Да, конечно... Такое «всеобщее любве»!.. Только и во сне такое и почувствуешь. В жизни всё почерствее будет. Вы сами наверное знаете, хоть и ангел.
– Да не ангел я! А ваш добрый друг.
– Из сказки!
– Ну, если вам так удобнее... Скажите Константин Петрович, а... пожить в такой атмосфере вам не хотелось бы?
– Кто бы отказался? Только старый я в сказку наяву верить. И газет больше не читаю.
– А чем бы вы занялись в такой «сказке наяву»?
– Ну, наверное, уж не сплошным наслаждением! Это занятие однообразное и скучное. Наукой занялся бы. Если уж «как в сказке», то, наверное, любые знания были бы доступны. А то меня даже в ленинградскую библиотеку дальше порога не пустили...
– Значит, в Марципановом Замке жить бы не хотели?
– Дался вам этот Замок! Кстати, раз уж вы почти – ангел да ещё добрый друг, скажите, отчего он мне приснился?
– Это не сложно. В каждом человеке живёт ребёнок. Мы этого не замечаем, а он живёт, тоскует по безмятежной, всегда увлекательной жизни. И иногда подсказывает нам, как лучше жить. Только мы его не слышим, отмахиваемся: у нас же « взрослые» дела!.. А потом, когда он замолчит, тоскуем, удовольствие себе придумываем, а настоящей радости... нет!
– Логично. И даже убедительно... вроде. Но нельзя всю жизнь жить в колыбели.
– Это вы Циолковского вспомнили?... В колыбели жить, конечно, не интересно. Но невинный покой, уверенность, всё будет прекрасно – разве не нормальное состояние?
– В раю! «Для веселия планета наша мало оборудована».
– Приятно иметь дело с эрудитом. Так что, такой жизнью согласились бы пожить?
– Жить так конечно неплохо бы. Особенно к тому же чем- то интересным заниматься. Только нам всегда то одного не хватает, то другого...
Далее разговор, как по восходящей спирали, воспарил в такие эмпиреи воображаемой «счастливой жизни», что Ивин, удивляясь самому себе, сверкающему собеседнику и бредовости видения, начал рассуждать замысловатыми периодами, попутно непринуждённо пользуясь совершенно несвойственной ему лексикой вроде «трансцендентальной апперцепции», «монадической субстанции», «эсхатологической предопределённости»...
Константин Петрович говорил, говорил, спорил, возражал, соглашался и одновременно ужасался куда его несёт? То ли гениальные идеи высказывает, то ли чушь порет?.. К спору подключились ещё два «добрых друга», тоже выпорхнувшие из искрящегося облака. Отличались они лишь цветом глаз, у одного «аметистовые», у другого «сапфировые»... Дискуссия прибавляла обороты...
Внезапно наступила тишина. «Аметистовоглазый» счастливо улыбнулся и процитировал:
– «... Кто-то сказал, что он должен быть, пьян, он ничуть в этом не усомнился и только попросил, чтобы ему наняли извозчика. Но все подумали, что он говорит по-московитски»...
– Андерсен, «Калоши счастья», – вспомнил Ивин. – Так о чём мы?..
«Ангелы» дружелюбно рассмеялись. Ивину тоже почему-то было смешно.
– Так что, Константин Петрович, согласны на новую попытку? – спросил первый, с глазами изумруда. – Высшие силы дали добро...
– Разумеется! – радостно воскликнул Ивин... – Ему теперь было совершенно ясно, что и беседа была очень умная, и предложение «ангелов» было серьёзным, и что теперь всё будет прекрасно, как никогда. А о том, что будет, он не задумывался. Червячок сомнения в реальности происходившего как-то успел окуклиться и безо всякой паузы превратился в роскошную бабочку, сверкавшую не хуже облака искр, в котором пребывали новые друзья...
У снов свои законы и причуды. Во сне можно жить реальной жизнью, а можно переживать и самому делать разные чудеса. Словом, возможно и вероятно всё, даже понимание, что это всё происходит во сне.
Поэтому Константин Петрович не удивился, что видение «ангелов», с глазами как драгоценные камни, сменилось сознанием, что он сидит за столом у себя дома, перебирая стопку исписанных его почерком листов. Подумал: «Надо же! Я, вроде бы, их сжёг?.. А они, вот они, «записки сумасшедшего»!.. «Славно же я подремал. Даже в детство забрался!.. И эти «ан-гелы»... Вот и поверь, что сны – это «переработка дневной информации». Ерунду пишут учёные... Никогда я ничего подобного не переживал, и никакой, как там у Фрейда «сублимации скрытых комплексов» не чувствую...»
Сонные видения вспоминать было приятно. Розовое детство, которого никогда не было. Разговор с добрыми, ласковыми людьми... Такого и быть не могло... Ивин почувствовал, что из памяти уплывало что- то очень важное и, видать, с концами.
Он придвинул стопку листов и по укоренившейся привычке – стал размышлять, следя, как его мысли, «обретая плоть», выстраиваются на бумаге. Что станет с его записками, Ивин не задумывался. «Ах, разве падающее в землю зерно думает о том, как прорастёт, расцветёт?.. «Думаю – значит существую!» Говорят, мысли человека «в тонкой сущности» живут долго-долго и даже могут, поплавав в небытии, придти вновь в чью-нибудь голову. Вот и славно: лис-точки истлеют, а мысли не пропадут, достанутся неведомому «читателю». Может быть и на пользу!..»
И Константин Петрович продолжил...
«..Сколько можно только поедать, ничего не выращивая? Сколько можно брать, ничего не давая взамен?...»
Перенасыщенный раствор, теряя воду, кристаллизуется. Перенасыщенность мыслями естественно должна привести к образованию новых кристаллов – мыслей, потому что вода времени тоже испаряется из «сосуда» – человека. А если не выпадает «раствор» кристаллами, станет мутью старческой болтовни и брюзжания.
Можешь – кристаллизуйся! Хотя бы и в форме дряхлых мемуаров, хромых стихов или занудных многостраничных писем родственникам. Мысли – единственное достояние, которое невозможно растерять подчистую (если конечно не впасть в слабоумие), оно не облагается налогом и может быть оставлено родственникам и друзьям в любом количестве (если ты это ус-пеешь сделать). А потом с ними сделают что заблагорассудится – высекут золотом на мраморе или отправят в бытовой мусор. Второе, естественно, чаще.
Но что с того? Главное кристаллизоваться, хотя бы из благодарности тем, кто своими книгами, высказываниями или поступками создавал раствор, который ещё булькает в твоей голове. Как говорил гётевский алхимик Вагнер:
«Достичь всего, пожалуй, мы и можем,
Когда веществ различных сотню сложим,
Смешаем их, – в смешенье здесь вся суть, –
Всё человека вещество составить...»
Итак, раствор из сотен компонентов – в моей «реторте». Возгонка приведёт к кристаллизации. Что там будет в остатке?.. Я и сам не знаю. Но надеюсь...
Ну а вдруг в моих «кристаллах» застрянет всякая ерунда? Как в янтаре – щепочки, мошки, блошки, комары?.. И вообще, благо ли мы делаем, громоздя всё новые, или кажущиеся новыми, соображения и «афоризмоиды»? Разве и без нашего участия мало словесно-смыслового мусора отложилось, как придонный ил, в никогда не открываемых томах больших библиотек?
Если всё дело в том, чтобы «оставить по себе память», то это, увы, чушь. Продукт, так сказать, жизнедеятельности и не более! Иное – соображения-размышления – как строительная щебёнка, которая может пригодится другим ( если у них хватит терпения вчитаться!) для построения... Чего построения? Счастливой жизни?... Так для неё просто надо жить, она и со-стоится! Или не очень, в зависимости от представлений о «счастье». Ну, – у, это уже опасно – забраться в бурелом, на краю которого должна быть табличка: «Не входить опасно для здоровья! Зона «Счастья»!..
Кто-то красиво соврал: «Птицы поют от счастья». Потом выяснилось, что по необходимости.
А может быть, хоть иногда, от счастья? От удовольствия быть? Поют же от этого люди, а птицы чем хуже?
Ну, и я буду перебирать свои «кристаллы», удивляясь застрявшим в них козявкам, радуясь призрачным удачам и надеясь: авось не зря!
А может быть за письменный стол меня, как неприлежного ученика, пытается усадить сама Судьба? Чтобы зря не коптил...
...Помню, ещё юным студентом я поймал себя на том, что невольно выдал какую-то здравую мысль, а позже вспомнил, что она... была не моя. Пригляделся, перебрал собственные «наработки» и понял: всё, что мне казалось «достижениями» собственных мозгов, было уже где-то вычитано, услышано... Господи! Какая же я интеллектуальная бездарь! Как это, у Ильфа и Петрова: «Исбах (писатель) конечно не Бальзак, но вы – такой уж не Бальзак»! И ещё подумал: как же быть? Каждый раз ссылаясь на «источники»? А все их разве запомнишь? Да и вообще, не есть ли каждый человек ткань из разных ниточек, сделанных из него и вплетённых в эту ткань без его ведома? Поэтому и проживаем за счёт всех – всех, кто был до нас и оставил свои стихи, книги, мысли... Это – наше наследие, и нечего оскорбляться, что «всё сказано на свете, несказанного нет», как сказала Новелла Матвеева. Живём тем, что есть, сами сотканные из прошлого, из опыта вереницы предков, уходящей во мглу былого.
Вот и теперь мысли приходят, даже радуя новизной, а вдумаешься – всё это было, было, было.
Но бывает глина... Долго бывает. А потом приходит гончар и делает чудную вазу. Нечто качественно новое, хоть и из старого материала. Это называется уже не «эпигонством», а творчеством.
А творить, в общем-то, всякий в состоянии, было бы «глины» побольше, да желания по-иному расположить привычные кубики!
Главное – не выпендриваться, чтобы не творить по принципу из украинского анекдота: «Хай буде гирше, та инше!» («Пусть будет хоть хуже, да по – другому!»)
Хотя, если подумать, ни «гирше», ни «инше» творить – времени мне уже не остаётся, так, немножко... Вот уже, хоть и во сне, а стал впадать в детство». Или… Х-ха, а что если моё «детство» – это самая ценная моя мечта? Ведь мальчишкой, это точно, смутно, но мечтал же о вот таком мире доброй сказки, где никто никого не обижает, все сыты, хорошо одеты, делают друг другу приятные подарки...
Многих, ах как многих, людей просто не проковыряешь до сердцевины! Сплетение всяческих «комплексов» оплетает души, задыхающиеся от грехов мира и своих собственных. И только в минуты полубезумной пьяни люди с тоской и бессмысленной надеждой выпрашивают кого попало: «Ты меня уважаешь?..»
Когда-то я прочёл книжку про амазонские джунгли, по-испански – «сельву». Растёт в этой сельве такое дерево – лиана «апуизейро». Вначале – зелёненький росточек нежно прилипает к коре могучего дерева, вьётся, плетётся... всё выше и выше. Пока не окружит могучего покровителя сетью из плетей и побегов... Пока не... задушит простодушного великана в своих многолетних «крепких объятиях». Мерзость-то какая!
Вот и мы: подбираем по дороге жизни всяческую чепуху, вроде бы пригодится, пока эта чепуха не оплетёт нас же, как «ампуизейро»! И задохнётся, прежде добрая, милая душа, не сотворив ничего доброго отдав все творческие соки какому – то «ампуизейро».
М-да, с годами я, видать, крепко помудрел, если стал задумываться: всё же «лучше», когда ты задыхаешься от всяких «ампуизейров», а не сам кого-то «задыхаешь». Хотя бы не подлец, и то утешение. Но почему? Жизнь – то не оранжерея, где все «цветут и пахнут». Это – «сельва», где всяк друг друга норовит сожрать. Ужели так? Без просвета? Или задыхаются – то здесь, то там – светлые души, которые, дай им возможность, с радостью ушли бы в какой-нибудь «Конфетенбург», чтобы не страдать и никого не оплетать мерзостными мыслями. словами и делишками?..
В юности мне очень нравилась ария Германа в опере «Пиковая дама»: «...Пусть неудачник плачет!..» Такой «Штурм унд дранг» («Буря и натиск»). И странный философ Ницше (внешним сходством с ним гордился Максим Горький). Хилый здоровьем, кабинетный «юберменьш» (сверхчеловек), Ницше, по-моему, сам запутался в собственных подсознательных устремлениях, в картинном презрении к миру, нарисованной свирепости: «Благо войны освящает всякую цель», «Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку...» Сколько недозрелых умов отравило шизоидное ницшеанство!.. Пока не породило нравственный флюс фашизма.
Вот и добрейший Алексей Пешков – вдохнул ницшеанского наркотика. «Безумство храбрых – вот мудрость жизни!..» А следом замаячила фигура капитана Глана, «сильной личности» с придурковатыми выходками и сатанинской гордостью-одиночеством... И Джек Лондон с его Ларсеном Волком...
Скучно это, господа! Зачем же собственную психическую патологию выдавать за «высшую мудрость»? С точки зрения Человечности все эти «сверхчеловеки», «супермены» были и остаются бедными духовно, закомплексованными больными.
«Что есть счастье? – Чувство растущей власти...» «Через сострадание теряется сила...» «Мы – гипербореи!..»
...И что это меня понесло по волнам ницшеанского бреда?
Горькая печаль заполняет ум, как подумаешь, что бумажные «белокурые звери», плодя свою «красивую жестокость», наверное, и в кошмарных снах не представляли, каким безумием преступности и сатанизма обернутся их «супер-идеи» в реальной жизни. Философия кромешного мрака получала реальное воплощение... в детских отрубленных пальчиках, посланных для устрашения родителей, в электроутюгах, которыми «гладили» неуступчивых стариков из-за грошей, в бессмысленных расстрелах всех и вся на многолюдных улицах...
Конкретное страдание, конкретная мука смертная одного человека! Она ничуть не «меньше», чем кошмарные массовые «сражения» и «лагеря смерти». Задумывались ли над этим воспеватели вселенской Злобы, имя которой – сатанизм?
Неужели общество людей так и будет век за веком корчиться в судорогах «освобождённых инстинктов»?.. Господи! Какие «алые паруса», какие «марципановые замки» и «голубые города»?!. Их придумали светлые души. А тёмные, со ржанием полнокровных бабуинов, втоптали эти грёзы в зловонную грязь... Неужели так будет всегда?!
...Верно, холодный осенний ветер нажужжал мне эти тягостные мысли.
Грипп, корь, свинка... Чем только не переболеет ребёнок, пока окрепнет его организм! Может и человечество так? Переболеет своими звериными инстинктами – алчностью, злобностью, страхом и его двойниками – жестокостью и властолюбием – и окрепнет? И возвратится в безоблачный мир чистого детства, забыв, как кошмарный сон, прошлое?.. Эх, когда это будет!..
---------------------
4. Сначала.
Едва-едва я добрёл,
Измученный, до ночлега...
И вдруг – глициний цвет!
Мацуо Басё.
Фею видеть во сне – странная, необъяснимая удача, вестница судьбы…
«Сонник».
...Пологие волны дружелюбно покачивали пловца, и его гибкое тело весело рассекала зеленоватую воду, кипящую пузырьками, как шампанское...
«Октябрь ведь!.. – удивился Костя. – А тепло как!..»
Над водой колыхались извивы золотисто-зелёной дымки, пронизанные солнцем. «Вот потому и тепло!..» Узоры тумана завивались, как облака на китайских гравюрах, навивались янтарно-оранжевыми оттенками, переходящими в нежно-розовый...
Несколько розовых струек отделились, свились в замысловатый зыбкий иероглиф, словно изгибы и складки просторных одежд, и в них проявилась лицо феи, полускрытая золотистыми узорами – локонами. Оно проступало зыбко, как отражение на воде, словно чей – то милый забытый образ с лучистым голубым взглядом...
Золотисто-розовое видение реяло над гладью моря, сияя такой улыбкой, что у Кости совсем по-детски сладко защемило сердце. Он тоже заулыбался, поплыл, то ли по воде, то ли по воздуху, навстречу. Почувствовал ясно, как шевелятся в улыбке губы.... Видение поблекло и пропало... Костя ощутил, что он просто лежит на мягкой постели и улыбается, пытаясь удержать ускользающий сон...
...Всё ещё улыбаясь, Костя во сне, а наяву Константин Петрович Ивин с сожалением открыл глаза. И окружил их от удивления: вместо привычного серого, над кроватью уходил вверх нежно-кремовый незнакомый потолок! Оказывается, Ивин спал не дома. А где?..
Константин Петрович резво сел на постели. В огромное окно светило солнце, пробиваясь сквозь виноградную листву. «Зайчики» мельтешили по зелёному паласу на полу, по кремовым стенам и невиданно большому экрану телевизора, встроенного в стену на против кровати. Рядом с ним картинно свисало из кашпо гирлянда кожистых листьев с гроздьями орхидей. Пахло нежно и приятно.
«Что за притча?» Сна, вроде, уже не было, но память ничего не подсказывала. Ивин встал, прошёлся по комнате, потрогал уютный стул у столика, открыл единственную, очевидно входную, дверь. За ней был крохотный коридорчик с дверями в ванную, туалет и ещё... куда? В какой-то холл, как рассмотрел сквозь щель приоткрытой двери: матовые бра на стенах, цветущая зелень, несколько кресел.
Ивин вернулся в комнату в недоумении. Автоматически заправил постель, поискал одежду. Её не оказалось. Весел у кровати роскошный халат, словно бы ни разу не надёванный. А! Удивляться так хотя бы не без штанов! С весёлым нахальством облачился. Где-то должно быть в этом «люксе» зеркало...
Оно оказалось на створке стенного шкафа.
Константин Петрович вгляделся в своё растерянное лицо над мягким, уютным, но чужим халатом. А когда это он успел... побриться?..
В шкафу висело три костюма. Иван пошевелил их, ища хоть какую-нибудь зацепку – информацию. Из рукава пиджака выпала картонка. Крупными буквами отпечатано: «Одежда и обувь приготовлены для вас. Надеемся, вам понравится. Спасибо!»
«Ну, совсем приехали!.. Иван присел у столика, потрогал хрустальный вазон со свежими розами, словно хотел убедить себя, что всё ему не снится. Вспомнил старинный роман «Маленькая принцесса». Там с маленькой бедненькой девочкой произошло нечто подобное: заснула в лачуге, проснулась в роскоши.
«Что я не принц вроде бы сомнений нет! Богатых родственников-шутников тоже до сих пор не водилось... А что было вчера?.. Бал в марципановом замке?..»
...С утра была серая, мелкая изморось... И привычный шелест бумажной «лапши» – узких газетных гранок, пахнувших керосином, в «кубике» корректорского чулана, где Константин Петрович творил «халтурку» – подрабатывал к скудному пенсиону в местной газетёнке «Маяк». Из наборного цеха доносился треск стареньких линотипов. Всё как всегда...
И, как всегда, «лапша» была сырой на ощупь и недоваренной на язык, с заголовками «третьей свежести»: «А воз и ныне там», «Вести с трудового фронта», «Ценная инициатива»... Ивин выправлял вывихнутые фразы и вылавливал орфографических «блох». С точки зрения линотиписток и метранпажа делал он это отвратительно: гранки возвращались в цех лиловые от поправок.
Новая порция «лапши» возвращалась в «кубик», благополучно сохранив половину прежней «фауны», как партитура очередного скандальчика на тему художественных вольностей в русской орфографии и творчества метранпажа, который неизменно затискивал свежие строки совсем не туда...
Обычно Ивин покидал корректорскую поздним вечером, уступая место «свежей голове» – дежурному редактору. Тот, уже позёвывая, брал сырой оттиск полосы... Уходя, Ивин слышал вопль остервеневшего метранпажа, оскорблённого новациями «свежей головы»... Наутро новый номер «Маяка» займёт место на витринке «Тяп-ляп», рдея красными прыщами пометок «Главного»...
А вчера.... Вчера утро было особенно сопливым. И корректура шла туго. И в «кубике» было особенно душно. Константин Петрович температурил... У входа в цех вёрстки он прислонился к стенке, борясь с надвигающейся темнотой. Издалека услышал: «Константин Петрович! что с вами?..» И откуда-то сверху: «Спёкся старик... Скорую...»
...Та-ак, значит, заболел? А потом?..
Потом (в бреду что ли) куда-то... ехал в поезде. Грохотало под полом, дребезжала посуда на столике, химически пахло дерматиновая «полужёсткая» полка... Громко храпел попутчик на нижней полке, наверное заливший «за воротник» перед сном совсем не лимонад... Ах да, ещё дико болела голова. Каждое вихляние вагона отдавалось волной дурноты, а спаси-тельное беспамятство всё не наступало... «Яду мне, яду!..»
«Куда же я мог ехать?» – недоумевал Константин Петрович. Бред, не бред, но воспоминание казалось более реальным, чем теперешнее пребывание в ослепительном «люксе» с фантастическим телевизором и батареей парфюмерии ванной комнате. Из памяти выплывали малоубедительные детали: как будто был билет на рейс… «Баку – Симферополь»... Какие-то отпускные...» Если ехал то... вчера? Или ночью?.. И за несколько часов прибыл?.. Опять-таки – куда? В Симферополь?.. С каких пирогов? Как там у какого-то юмориста: «Рек-бус! Крокс-ворд!..» Какого чёрта?!.
Ивин мог в любой ситуации не терять головы, крепко упираться «на четыре точки», сосредотачивая внимание на конкретном моменте.
Живой? Живой. Когда, где, почему... – осмотримся – разберёмся. Сейчас – «травка зеленеет солнышко блестит»... Если кто-то о тебе позаботился, значит ты кому-то нужен. Поищем этого «кого-то»... Иван прислушался к нотке беспечной весёлости в душе. С чего бы это? Беззаботным он быть не умел с той далёкой поры, как почувствовал себя учителем. Уроки, тетради, отчёты, деловые поручения, дружеские просьбы… «Покой нам только снится...» Не терпел праздного ничегонеделанья за картами и домино, «боления» на стадионах и продолжительных застолий. Поэтому товарищей по работе было не мало, а друзей всего двое, да и с ними общался больше письмами, потому как разнесли их трудовые заботы далеко «по просторам родины чудесной».
Потому ещё на старости и трудился в «Маяке»: всё на людях. Посмеивался: «должность шебутная но не пыльная». Хотя знал, что не редко, как гоголевская «панночка из гроба», витал в атмосфере редакции гнусный страх, особенно когда косяками шли политические материалы. В среде газетчиков ходили полулегенды про «ляпы», за которыми следовало срочное отбытие авторов в места весьма отдалённые. Органы бдили цепко и здорово. Предшественник Ивина чудом избежал поездки «на казённый счёт», но простился со своим местом (хотя и бюллетенил в дни шторма), когда одуревшая от сверхурочной ночной работы линотипистка автоматически набрала злосчастную строчку... Свежий номер «Маяка» известил, что в кинотеатре «Темп» демонстрируется мультфильм «Сказка о царе Сталине». Строчка утонула в полосе, метранпаж оплошал, «свежая голова» не углядела... Судьбу их один ты, Господи, веси!..
Ну, к чему вспоминать сейчас об этом? Константин Петрович с тёплой благодарностью предположил, что его нынешнее пребывание в «люксе» наверняка результат хлопот отзывчивых журналистов «Маяка», которых он не раз спасал от крупных неприятностей. А может, помог «Сам», вхожий в некие высшие сферы?..
…Освеженный душем и обмундированный неведомыми хозяевами, Ивин, глядя в зеркало, самому себе понравился. Не наживший «трудовой мозоль» на животе, слегка прищурившись, глядел на Константина Петровича элегантный пожилой джентльмен в полу-спортивном костюме из дорогой материи... «Но когда же я успел побриться?..»
Хождение по широким коридорам и холлам здания, напоминавшего зимний сад обилием цветущих растений, ничего не дало. «На картошку все уехали, что ли?» Везде запертые двери. За ними ни звука льющейся воды, радио или телевизора. Заколдованный замок!
Константин Петрович спустился на первый этаж и толкнул массивную дверь выхода. Она-то хоть была не заперта!..
После безмолвия странного здания словно грянул мощный оркестр! С удивительно голубого купола неба щедро светило солнце, и всё вокруг шевелилось от лёгкого ветерка, шелестело, сверкало бликами листвы, чирикало, свистело, стрекотало и переливалось пестротой красок. Тремя ступенями ниже портала начинался такой буйно цветущий сад, что у Ивина перехватило дух.
Подобного разнообразия растительности Константин Петрович не мог себе даже вообразить. Веерами, гирляндами, фонтанами листвы и цветов, зелёными конусами и лианами развернулась панорама, напоминавшая по пестроте картины тропического подводного рифа. Ветерок покачивал грозди цветов, свисавших с отдельных могучих деревьев, качал огромные, как подсолнухи, не то махровые лилии или тюльпаны, не то георгины… Здесь растерялся бы самый опытный ботаник.
Над этой бесконечной «клумбой», уходящей в даль, суетились пчёлы, шмели, крупные бабочки и какие-то пичужки, радужно сверкавшие на лету.
Ивин нерешительно прошел по крупному розовому песку, который полукругом отчёркивал подъездную площадку. Несколько узких дорожек приглашали пойти туда, не зная куда, в кипение листвы и цветов. Само здание едва угадывалось по неровным нишам-окнам в гуще вьющихся по фасаду лиан, а там, где предполагалась крыша, где-то на высоте пятнадцатиэтажного дома, тоже теснились кусты и деревья.
Улыбаясь, как счастливый ребёнок, Константин Петрович медленно шел по дорожке. Вокруг творилась живая сказка, и не удивительно было, что всюду цвели цветы и одновременно весели зрелые плоды.
...Такой восторг маленький Костя Ивин испытывал летними утрами, когда, едва проснувшись, спешил в крохотный «садик», устроенный мамой в уголке коммунального двора. Там его ожидало множество перемен и сюрпризов. Там Костя впервые увидел нежный цветок гладиолуса, захлебнулся восхищением от его яркости, удивлялся разнообразию «собачек» львиного зева, был потрясён петушиным великолепием малиновой целозии и лаковым блеском гелихризумов...
В школе Костя ненавидел... ботанику, не понимая, какое отношение к чудесам домашнего садика имели противные угловатые «схемы строения цветка» и паучьи чертежи «клеточного строения листовой пластины». А потом всю жизнь жалел, что не выбрал профессию ботаника.
Ивин попытался определить хотя бы по внешнему сходству некоторые растения, но ничего не вышло. Деревце, похожее на цветущую вишню, пылало солнечно оранжевыми цветами и голубыми как у терна шариками плодов. Созревающие «абрикосы» отливали шелковым пурпуром. Куст «клещевины», узнанный по лапчатым листьям, был словно выкован из зеленоватого серебра.
«Но ведь на дворе... октябрь!» – вспомнил Константин Петрович. – «А тут и цветы как в мае, и уже созревшие плоды! Чудеса...»
Временами, не удержавшись, он подбирал опавшие фрукты, выбирая не слишком мягкие. Карманы куртки оттопырились. Ничего, лишь бы не было пятен... Солнце грело всё ощутимее. Ивин наконец вспомнил о времени и повернул назад. Удивлялся: за всё время не одного отдыхающего! Чем же ещё мог быть этот райский сад, как не санаторием где-нибудь в Крыму, что ли? Но там сейчас тоже осень....
Захотелось пить. Ивин оглянулся. Живописная груда гранитных валунов, окруженных папоротниками могла скрывать родничок.
Вода действительно была. Миниатюрным водопадиком тихо журча, она стекала в каменную лунку. Константин Петрович, охая от наслаждения, напился холодной воды из горсти и вновь ощутил прямо-таки неземное блаженство. Поднял голову...
...Над лужайкой, на фоне тёмной ели в воздухе вспыхивали мгновенные штрихи, складываясь в очертания двух как бы недорисованных человеческих фигур с радужными бликами. Ну, вот и ангелы появились в этом «парадизе»! Ивин издал неопределённый звук удивления. Силуэты пропали.....
Щипать себя Константин Петрович не стал. Знал, что во сне щипки не помогают.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СО ВРЕМЕНЕМ ПОСЛЕДУЕТ