( все даты в тексте – по старому стилю )
После изматывающих душу ожиданий подошли благодать и радость.
Гроза накануне Казанской оросила землю, утолила жажду, но не поправила здоровье хлебного поля. А вот долгий, мелкий , обложной дождь на Казанскую был бы лучшим лекарем.
Есть бог, есть!
Да вот печаль: время хлеб убирать, а не рОстить; уходят золотые солнечные деньки. И скребёт затылок мужик: хорошо-то хорошо, да не очень – чуток бы пораньше…
Неделю держали мужики в узде своё ретивое, а на Афиногена закусили удила, рванули все, как на Мамая. Известно же: «Первый колосок Финогею», а то «Придёт Илья – принесёт гнилья». Кое-кто днём-двумя раньше вышел в поле, не выдержал. Но на Афиногена – все были на жатве.
Опустело село. Многие и ночевать оставались в поле, чтобы не терять ни часа, ни полчаса – ни минуты.
Три ясных дня слились в один и канули в вечерней заре Макриды. 19 августа – день Макриды. Как что-то второстепенное вспомнили и отметили для себя: какова Макрида – такова осень и как очень важное – завтра Ильин день. И – как в стену упёрлись: на Илью запрещены работы. Обычаем запрещены.
22 – Мария Магдалина, громовый день – в поле не работают; 24 – Борис и Глеб, «пали копна» - не выезжают в поле: опять обычай не велит.
А – хлеб?! Поле- то по другим законам живёт! Или нет? Где серединка?
Брожение началось в людях, ропот пошёл…
Поздним вечером, в избе сельского старосты Серафима Козла, собрались советчики, да соглядатаи.
- Мужики собираются завтра хлеб убирать.
- Пущай, - говорит Серафим, - Порядок опчество не рушит – пущай.
- Обычай не велит.
Староста собирает в кулак бороду, думает.
- Пущай жнут. Хлеб – важнее.
- А как Илья спалит жнивьё или село?
- Я вам в этом деле - не начальник и не советчик. Есть башка – думайте сами.
Погореловы управились с рожью до Ильина дня и даже в суслоны снопы составили. Осталось на гумно свезти. Осталось… Ещё овёс стоИт, с яровой пшеницей решили подождать, лён, греча… Осталось… Но Гаврила уверен: теперь успеют. И если после Ильи будут ясные дни, так это ж – красота-красуля! Блины, да блинчики!
Когда солнце село, зашла Евдокия Клюкина:
- Аграфена, вы завтра в поле не едете?
- Нет: Ильин день.
- А Федот в поле остался. А что он один, одним серпом наделает? Хотела помочь, грех на душу взять. А близнят не с кем оставить. Я принесу их тебе, пусть поползают, а?
Евдокия умоляюще заглядывает в глаза Аграфены.
- Дуся! Грех ведь. Нельзя.
- А остаться без хлеба и морить детей голодом – не грех?
- Если Илья спалит хлеб – будет то же самое и не только у вас. Не могу. Не обессудь.
Не только Федот Клюкин, многие семьями остались на ночь в поле в канун Ильина дня. Страх потерять хлеб оказался сильнее страха перед Ильёй.
Евдокия уходит, а Аграфена, чувствуя себя виноватой, рассказывает Гавриле о просьбе Евдокии.
- Случись у нас такое – тоже пошёл бы поперёк, - говорит Гаврила. – Помоги ей.
Аграфена выходит на улицу и сталкивается с кумою.
- Прости, Дуся. Давай детишек перенесём.
Евдокия колеблется.
- Что? Передумала?
- Да нет: к Федоту я пойду. Хотела Маланью попросить о ребятишках, вот пошла…
- Не роняй ты меня, Дуся! Давай близнят.
- Они спят. Я – сейчас. Я бегом. Только спрошу Маланью: что будет? – уже на ходу отвечает Евдокия.
- Ладно, ладно,
Утро Ильина дня выдалось солнечным, сочным, тихим. Росным. Значит будет вёдро, погода. И когда некоторые мужики из села сыпанули в поля, на дорогах, на выезде их встретили кордоны. По нескольку телег в линию стояли поперёк дорог, преграждая путь нарушителям обычая.
- Осади!
- Вы чё, мужики?!
- Поворачивай оглобли!
- Пустите! Вы - чё?
Больше всего людей собралось у Мамаевского переката: на левом берегу тоже были поля.
- Кто велел не пущать?
- Совесть.
- Ага! У тебя она есть, а мою черти с квасом съели. Пшёл с дороги!
Другие наседали на Михея, зажиточного мужика.
- Ты, Михей, и сейчас хлеб из пшенички жуёшь, - кричит худой мужик, - а я – с февраля с протянутой рукой.
- Работать надо и у тебя хлебушек будет!
- А я что – на ярмарку еду? Пущай!
- У меня тоже хлеба нет! – кричит носатый Ефрем. – Но я не еду в поле?! Праздник сёдни!
- У тебя праздников больше, чем святых.
- А хомут мой в то лето ты, что не пропивал? Нет, ты скажи: пропивал?
- Ну, было дело…
- Таперича с твоего чалого снимай хомут – пропивать будем.
В прошлом году наказали Ефрема за самовольный выезд в поле на Ильин день: сняли хомут мужики и пропили. Было, было.
- Нет такого закона: не работать на Илью!
- Обычай - старше закона.
- Хлеб – у нас закон! А голод – кнут!
- А шо: в Берёзовке и Тишанке друга Расея?
- Там роблють на Илью!
- А те мужики, что в поле остались – хороводы водят, что ли?
- И их накажем!
- Кто ты такой, накащик! Из какого гузна выпал?
И началось.
Мужики стали хлестать кнутами лошадей кордонщиков, кордонщики натянули поводья. Лошади встали на дыбы. Люди – тоже. Михей повис на морде своего коня, а того хлестнули кнутом озверелые мужики. Конь сбил Михея с ног, Михей упал в реку и скрылся под водой.
- Бей их! – орали мужики.
Кордон дрогнул, стал отступать, путь освободился, но это было уже неважно. Мужики ловили кордонщиков и били. Били нещадно, слепо, с отсутствием разума и меры. Зло было явным и воплощённым. И никакой грозовой Илья не остановил бы сейчас это безумие, тем более – человек.А он пытался, этот человек, бледный, невысокого роста, да тоже попал под кнуты. Сейчас он поднимался в гору, бормоча про себя что-то вроде:темнота наша, бедность наша, ох-хо-хо...
Гаврила с Аграфеной ( и не только они ) стояли внизу Лугового спуска к реке и не вмешивались. Слава богу, что Евдокия вчера в ночь ушла в поле к Федоту и не попала в этот водоворот. Слава богу… Она-то и принесла предсказание от Маланьи: «Огонь будет. Вода будет. Беды не будет».
И как это понимать, если беда – вот она , у реки? «Вода, беда…»
Теперь ещё огня ждать?
А?
Когда?