Юродивый
Василий Лыков
Часть 2. Возвращение
ГЛАВА 1.
Отец Павел
Шел 1990 год. Эйфория перестроечной свободы, охватившая общество, смешалась с весенним ветром и проталинами, обнажив оттаявшие помойки и трупы первых, замерзших от голода бездомных людей, алкоголиков, никому ненужных, отторгнутых, которых новое общество брезгливо чуралось и отторгало. Что-то вымывалось этими весенними водами из людских душ, образуя пустоту, мгновенно наполнявшуюся рекламными роликами, кооперативной возней замешанной на грязи, хлынувшей в страну с запада порнографии и чернухи. Где-то на далеком Кавказе уже слышны были выстрелы. А великая и могучая держава, где все во имя человека и все на благо его, разваливалась с треском по швам. Все самое страшное было еще впереди.
Ночь была необыкновенно ясной, и месяц ярким, почти полным фонарем явил себя уснувшему востоку. Все в мире, казалось, спало мирным и спокойным сном уставшего за долгий день бытия. Редкие машины, чиркая фарами по многоэтажным домам поселка, проносились в центр мимо окон маленькой церкви. Где-то залаяла бездомная собака, взвизгнула милицейская сирена, и мир снова погрузился в тишину и блаженство весенней ночи.
Отец Павел молился. Стосотый раз молился о спасении этих людей, прося Господа смилостивится и принять их, убогих и страдавших в земной юдоли. Принять их в царствие свое. Слезы текли по обветренным щекам православного священника, впитываясь в редкую, тронутую сединой бороду.
Опять был на опознании. Следователь на этот раз не в пример прошлому, отправил за ним новенькую милицейскую восьмерку. Шофер оказался молоденьким, только что окончившим техникум мальчиком, напуганным и взъерошенным. Выскочил из машины, непривычно поклонился, удивив отца Павла, и открыв дверь, сказал:
- Батюшка, вам звонили? Там за городом опять подснежника нашли….
«Подснежники… Чудовищное сравнение», - подумал отец Павел, уже сидя на новом, пахнущем нафталином, чехле скрипнувшего сидения машины. Раньше так называли первые голубые цветы, что всходили на проталинках по самой кромке леса, возвещая приход весны. Теперь по чьему-то зло-саркастическому изречению, так называли оттаявших бомжей, что ткнулись носом в землю еще зимой и заснули, укрытые мягким снежком. Словно дьявольская весенняя жатва с каждым годом все больше и больше, все чаще и чаще, среди «подснежников» встречались детские трупики. То в отключенных размороженных коллекторах, а то и просто за городом, на свалке, среди оберток китайских товаров.
Самым страшным для отца Павла было то, что этих людей никто не искал. Никто не подавал во всероссийский розыск, не волновался, не бил во все колокола. Их находили и отвозили в пластиковых мешках на кладбище, присваивая порядковый номер. Была, правда, у старого следователя маленькая надежда. Что, может быть, отец Павел опознает, кого-либо из убогих прихожан. (Рано или поздно бомжи и прочие убогие приходили в церковь и беседовали с монахом). В таком случае к номеру добавлялось имя и короткая рядовая панихида. Да свеча за упокой души, которую отец Павел ставил сам. Вот и теперь ехал Павел на очередное опознание.
- Может, бог даст, знакомый какой,- прошептал Павел.
- А? - спросил милиционер.
Отец Павел не ответил, он мысленно перебирал весь свой убогий приход, вспоминая - кого и когда в последний раз видел. Лица скользили с немыслимой быстротой, ужасая священника своим количеством. Вспоминались имена и события, при которых встречались. Кто же на этот раз? Кто?
На этот раз машина остановилась возле мертвецкой: маленькая избушка из бетонных плит, вечно холодная и мрачная. Степчук, майор, следователь, уже ждал сидя на лавке и кутаясь в кожаную куртку. Завидя отца Петра, встал, потянулся и заспешил навстречу.
- Здравствуй, отче…. - протягивая по-светски руку, сказал он, выбросив бычок недокуренной сигареты. Отец Павел почему-то недолюбливал этого человека, подсознательно считая его вестником беды.
- Храни Господь,- поздоровался он со Степчуком, перекрестив следователя привычным жестом.
- Пошли… - Степчук открыл двери в мертвецкую.
Человек лежал на кушетке, едва прикрытый грязной, по всему видно, многоразовой простыней. Павел сразу узнал эту женщину. Галина, так она назвалась, пришла в церковь прошлой осенью, изрядно пьяная и сильно избитая, сил у неё хватило войти в ограду и добраться до дровенника. Там она и заснула, свернувшись клубком возле чурки для расколки дров. Подобрал и отнес её в бытовую комнату юродивый Николенька, который при храме исполнял обязанности дворника. Николенька всех отводил в бытовую. Там в маленьком чуланчике у него всегда стоял на плите горячий чайник.
Когда отцу Павлу доложил об этом послушник, он сам пошел посмотреть на Галину.
У Галины не хватало на правой руке двух пальцев. Отец Павел немного посидел на лавке, расспрашивая странницу, затем наказал Николеньке принести еще воды и таз, для того чтобы женщина смогла помыться. А сам ушел по своим делам. Второй раз он увидел Галину в ноябре. Опять пьяная, она требовала с Николеньки варежки. Дворник что-то неразборчиво мычал, тряс нечесаной головой, даже повернувшись, хотел уйти. Однако, дойдя до калитки, развернулся и, сняв вязанные бабой Дуней варежки, отдал их Галине. Больше женщина у церкви не появилась. Отец Павел, словно наяву видел, как она уходила тогда, сжав в беспалой руке мешок с пустыми бутылками, в синем припаленном берете и разорванном пальто.
- Это Галина из Шмаковки, так она мне говорила. Её наш дворник Николенька в последний раз видел. Только он вам не помощник. Сами знаете, как у него с речью,- тихо сказал, выходя на солнышко, Павел.
Следователь опять закурил.
- Спасибо, отче,- милиционер заспешил к машине. – Прохладно чего-то.
Отец Павел, не торопясь, побрел мимо лавочек больничного двора, стараясь не наступать в лужи, подернувшиеся тонким утренним ледком.
- Вы езжайте, я еще в больницу зайду, - обернувшись, сказал он следователю. Степчук уже открывая дверь машины, окликнул его. Павел обернулся.
- Отче, сейчас весна, дети из приемников сбегать начнут, сам знаешь, в детдомах какой надзор. Ты сообщай, если кто у тебя возле церкви милостыню просить начнет. Ладно?
Павел устало кивнул.
ГЛАВА 2.
После службы
«В последнее время стало почему-то модным, именно модным, а не насущным, среди людей с большим достатком приходить в церковь», – думал отец Павел, маша кадилом вокруг новой иномарки.
Водитель с красной похмельной рожей тупо смотрел, как монах обходит его новую долгожданную «Тойоту», брызгая святой водой.
Три сотни отвалил этим божьим служакам за освящение машины. «Во, дерут! Да ладно, деньги мусор и навоз, сёдня нету, - завтра воз»,- проворчал он себе под нос. – «Лишь бы никто не подрезал по дороге, да не сломалась раньше срока».
Вокруг стояли люди, некоторые крестились, иные старались приложиться к руке или ризе священника, который, кивнув и перекрестив, благословлял. Сам владелец иномарки так и не смог заставить себя поклониться. Не привык, видать, шею гнуть, да еще перед мужиком в напоминающей женскую одежде. Теперь стоял, опустив глаза, смутно осознавая, что сейчас что-то происходит, нечто, что выше его понимания. «Еще, что ли, денег отвалить? Может, дольше проходит, машина-то», - подумал он, вскинув глаза.
– Эй, ты чо делаешь? - чуть не крикнул он, видя, как отец Павел остановился возле грязного мальца, отвлекшись от его «Тойоты».
Но монах уже повернулся и пошел к ступеням храма. Следом за ним заспешили два послушника и вся эта куча убогих и больных. Владелец иномарки брезгливо сморщился, глядя на бабку, торопливо крестящуюся и что-то шепчущую. Немного постояв, он достал записную книжку и открыв её, сам начал читать:
- «Отче наш…» Блин, чо здесь нацарапала эта теща, подчерк, как у курицы. Спаситель наш, хранитель наш, отпусти нам долги наши, яко мы прощаем долги врагам нашим… Во блин, прощаем, хрен мы кому чего прощаем. – Удивленно вскинув брови, прошептал владелец освященной машины и добавил, глядя на купола. – Может, хватит, а чо, я вроде забашлял….
Мимо прошел какой-то урод бородатый, и морда вся сплошной шрам ожоговый. Урод посмотрел на владельца машины пронзительно синими глазами. В них было счастье, беспечное, радостное, какое бывает только у малых детей да у дураков слабоумных. И было в них еще что-то такое….. От чего по коже владельца автомобиля пробежал холодок. Он быстро сплюнул вслед уходящему существу и укатил по своим делам в Дальнегорск….
Отец Павел устало присел на скамью.
- Надо бы нам с вами подкрасить забор. - тихо сказал он, оглядывая дальний конец храмовой ограды. - А то не ровен час, из епархии нагрянут с проверкой.
- Хорошо, батюшка, я Николеньку направлю, - ответил, кланяясь, послушник Алексей Иванов.
- И ты ему помоги, и отрока, который сегодня на службе во втором ряду справа стоял, привлеки, - наставительно произнес Павел. – Где, кстати, он?
- Его Николенька кормить повел, потом в баню поведет.
- Вот видишь, Алеша, какой Николенька у нас, хоть и убогий умом, а доброты в нем на всех с лихвой хватает.
- Он, батюшка, божий человек, юродивый. А мы простые послушники, не все понимаем сразу.
- Не лукавь, Алеша, Николенька сердцем чувствует и спешит всем угодить, он зла совсем не приемлет и не видит его.
- А отчего он такой, батюшка?
- Я в прошлом врачом был, психиатром, Алеша, отец Павел на миг сморщился, что-то вспомнив. – И скажу тебе так. Помнишь, каким его к нам привели, помнишь, цепь у него на шее была, до сих пор шрам остался.
- Ну, помню. Дикий совсем был. Имя свое с трудом выговорил, все прятался от людей, огня боялся и руки обморожены. Мне все думалось, что он боли не чувствует. Вы его еще, когда в больницу водили, я помогал цепь спиливать. И кто же так жестоко его?
- Пережил, видимо, этот человек огромную, чудовищную боль и стресс, ожог слишком сильный, после такого не всякий человек выживет. А хирург, между прочим, говорил, что зажило все у него само по себе без медицинского вмешательства. Что еще раз нам доказывает, Алешенька, - такой человек богу угоден, и в заживлении его ран телесных надо видеть чудо Господне.
- Да он же - как гора, в нем одни кости, так тяжелее меня будут, с таким здоровьем да не зажило бы!
- Нет, Алешенька, ожоговые раны, они причиняют огромную, ни с чем не сравнимую боль. Человек сходит с ума.
- Так ведь он и сошел, внятно-то говорить не может.
- Не может, а отче наш без запинки читает, и не ожесточилось его сердце даже после цепи той памятной. Вот нам Господь еще раз внушает мысль о том, чтобы задумались мы и укрепились в вере. А теперь иди, помоги ему мальчика помыть да переодеть.
Солнышко ласково нагрело голову отца Павла, снимая теплом мигрень и усталость, он прикрыл устало глаза и мысленно еще раз поблагодарил Господа за то, что он привел сегодня еще одного беспризорника, сбежавшего из детского дома далекого Хабаровска. Вот так бы и сидел тут на лавочке, вдыхал бы этот весенний запах и отдыхал. Однако надо вставать, переодеваться и немного поработать физически, помочь Никитичне, прачке, да скоро трапезничать созывать.
Чья-то тень на миг закрыла солнышко. Отец Павел открыл глаза и, прищурившись, увидел перед собой пожилую женщину. Ту самую, которая недавно приводила великовозрастного внука крестить. Отец Павел еще обратил внимание на её странный, непривычный среди его прихожан выговор, и поинтересовался, откуда они родом. Женщина, почтительно кланяясь, отвечала, что, дескать, приехали они из далекого Забайкалья. А внука не окрестили сразу, потому что родители у него не крещеные, да и церкви православной рядом не было. А к приехавшему откуда-то с запада баптистскому священнику идти не захотели. Да и как пойдешь, сама-то из семейских, то есть дед у неё семейский был и бабка. А при советской власти ездили они в Читу, в церковь Декабристов.
- Это хорошо, - сказал тогда Павел. – Хорошо, что вы решили окрестить его в православие. Да и вам никогда не поздно ко храму, приходите. С тех пор вот уже три года как приходит исправно эта женщина и тихо стоит, шепча молитву.
- Здравствуйте, батюшка, - поклонилась она.
- Здравствуйте, матушка моя, что случилось у вас?- ласково спросил её отец Павел. Теперь он знал, где работает эта женщина, ведь именно она обмывала три дня назад женщину, замерзшую на плотине.
- Хотела расспросить вас о человеке, том, что у вас при церкви убирается, о дворнике вашем.
Отец Павел удивлено глянул на женщину. Она, немного смутившись, присела рядом.
- Кажется, мне батюшка, что я знала его раньше, больно глаза у него приметные, был у меня ученик такой, Николаем его звали. Расскажите, пожалуйста.
Отец Павел вдруг почувствовал, как что-то в его душе шевельнулось, Какое-то смутное предчувствие чего-то хорошего, светлого, как этот весенний день. Женщина, собравшись с мыслями, заговорила.
- Я всю жизнь в школе проработала, в Забайкалье, там и на пенсию вышла.
Она рассказывала обо всем тихо, не спеша, подбирая слова. А отец Павел смотрел на то, как подрагивает на её колене тронутая артритом рука. В какой-то момент он понял, что уже не пойдет никуда, пока не дослушает её рассказ до конца. Что-то внутри него напряглось в ожидании самого главного, в ожидании чуда.
Все эти годы, что Николенька жил при церкви в каморке за дровяным сараем, отец Павел украдкой вглядывался в это странное существо, восхищаясь его самоотверженным трудом и безотказной, сердечной добротой. В это трудное и странное, наполненное блеском мракобесия время, ему встретился человек настолько уникальный в своей душевности. Эдакий гигант, покрытый ожоговыми шрамами, с душой ангела - ЮРОДИВЫЙ.
Теперь же, услышав печальный рассказ женщины о трагедии в семье лесника Ненашева и его жены мусульманки Зульфии об их потерявшемся в лесном пожаре сыне, немного чудном парне, который улыбался всем с подряд доброй улыбкой. О девушке Лизе, которая вместе с Зульфией тоскует по странному парню.
«Вот оно…. Проведение Господне», - подумал Павел. – «Неисповедимы его пути, ведь именно он привел старую учительницу из далеких забайкальских степей, чтобы она встретила здесь Николеньку, да и самого Николеньку привел к церкви измученного, с чудовищной, ржавой цепью на тонкой шее…»
Отец Павел еще раз поблагодарил Господа и, благословив женщину, поспешил в свою комнату – келью, чтобы записать этот удивительный рассказ. Спустя неделю он написал письмо в Забайкалье незнакомым совсем людям. В нем он рассказывал о том, как появился в храме человек с цепью на шее и старыми ожоговыми шрамами.
ГЛАВА 3.
Сашка
Мать свою Саня почти не помнил, а батя пил все, что горит, и работал в ПЧ, колотил костыли. Жили они у сестры отца до тех пор, пока она не вышла замуж. Новый родственник быстро выпроводил их из её небольшой квартиры, а вскоре и вовсе запретил появляться. Батя это дело пережил очень даже просто, напился как-то раз и сломал родственничку челюсть, и сеструхе, что называется, до кучи. Его быстро посадили на три года, а Сашку спровадили в детдом. Тут, как на грех, объявилась мамаша. Но и у неё Сашка не удержался надолго. Отчим пил больше папаши, а воспитывал портупеей, от которой наш Санек дал стрекача в один прекрасный день. Очнулся в том самом интернате. Во, как…..
Из детдома Сашка убегал каждую весну. На этот раз его занесло на станцию недалеко от состава, на котором предприимчивые новые русские гнали на запад по железной дороге японские машины. Сашке каким-то образом удалось просочиться под тент, а затем и в салон «Тойоты». Сигарет был целый блок, да не каких ни будь дешевых, а самого настоящего Кэмела. В полиэтиленовом пакете с изображением пулеметчика Рембо четыре банки какой-то кильки, булка хлеба и бутылка воды. Все, что надо вольному пацану, сбежавшему из ненавистного детдома, где старшаки колотят неимоверно, а воспиталки всякий раз норовят протащить за ухо.
Жаль, что на одной из остановок охранник из стрелков охраны ж д, вытянул его из машины и еще напинал, как следует. От ментов худо-бедно спрятался и в детприемник не попал. Перекантовался в воинской части при столовой, солдаты насыпали сухой картошки и табака, а он между делом стащил у них в каптерке алюминиевую фляжку в зеленом чехле. По ночам отсыпался в коллекторах на теплых пока еще трубах, а теперь и вовсе повезло. Попал в церковь.
Храм небольшой, светлый, и батюшка попался добрый. Не побежал его сдавать сразу местным ментам. Приставил к нему какого-то Кваземоду, правда, страшного, видно дураковатого, хотя и доброго. Сашка его поначалу жутко испугался. Затем, здраво рассудив, что злого в церкви держать не станут, пошел за ним на кухню. Наевшись вдоволь гречневой каши и выпив стакан молока, Сашка разомлел у окна на солнышке. Однако тут опять появился Кваземода и потащил, улыбаясь, отбрыкивающегося Сашку в баню.
Уродливый гигант натер его в бане мылом с ног до головы и, смеясь беззубым ртом, окатил холодной водой. Затем принес откуда-то горячего чаю с сахаром и кусок хлеба с маслом, а пока Сашка уплетал за обе щеки, еще и чистую одежду.
Потом они сидели на крыльце Кавзимодовой кандейки и Саня, достав заблаговременно припрятанный бычок, курил, выпуская колечки. А дядька смеялся как ребенок, глядя на тоненькие колечки дыма.
- Забавный ты…. Ууу…. - дразнясь, грозил ему пальцем Сашка. А Кваземода все смеялся и смеялся. Потом они вместе красили решетку забора бронзовой краской, и снова смеялись, глядя друг на друга. Кавзимоду звали Николенька, и он дворничал при церкви. И еще у него были прикормленные голуби, и старый хомяк. Хомяк ползал везде, где хотел, однако к вечеру возвращался голодный и взъерошенный, что Сане понравилось больше всего. Так прошло восемь дней.
На девятый день Сашкиной беспечной жизни, как говорится, по его грешную душу явился участковый. Однако отец Павел упросил его оставить Сашку ненадолго при церкви для покраски звонницы, скоро должны были привести новый колокол взамен тому, который еще при коммунистах пустили на переплавку.
Отец Павел поторапливал их с Николенькой все время, предупреждая Сашку, чтобы не залазил на купола и не свистел оттуда, гоняя голубей.
- Не балуй, малец, не греши, - ласково журил он мальчишку.
Так прошел еще один месяц. Теплело нынче быстро, солнышко мгновенно разбудило все то в природе, что спало мирным зимним сном. Вылезла зеленая нежная трава на газонах, деревья быстро покрылись пушком мелких пока, ярко-зеленых листьев.
В начале мая привезли колокол. Небольшой, но очень, очень красивый. После торжественного водружения его на звонницу, на которое приехали представители епархии и местное, гражданское руководство, не только из района, но из области, Николенька и Сашка, что ни на миг не отходил теперь от юродивого, признав в нем родственную душу, впервые звонили. Звон оказался необыкновенно чистым и светлым, он высоко поднимался к облакам, и растекался по всему белому свету, славя Господа. Возрождая когда-то забытую в России веру, вселяя трепет в сердца прихожан. Отец Павел испытывая необыкновенное облегчение душевное, со слезой на глазах смотрел на звонницу.
- Может быть, все это чудовищное время канет в лету, и испытания русского люда кончатся. Может, вновь он уверует и оглянется на свое бытие... - отец Павел крестился, шепча слова молитвы. Маленькая и веселая рожица Сашки выглядывала из-за портика звонницы, а над ней в облаках кружили сизари….
ГЛАВА 4.
Письмо
Ненашевы жили бедно, очень бедно, такую бедность человек обретает по собственной воле, утрачивая какой-либо интерес к происходящему вокруг. Опустив, что называется, руки. Казалось, и живут-то они только памятью, немо глядя печальными глазами друг на друга. Ярослав в последние четыре года после достопамятного пожара, в котором погиб его сын, стал часто прикладываться к бутылке. А жена его Зульфия заболела, заболела всеми болячками, какими в старости человек болеет. Состарившись буквально на глазах, она привычно возилась в кухне и в огороде, молча доила корову и накрывала нехитрой снедью стол, когда Ярослав возвращался домой с работы. Жизнь все катилась и катилась под уклон.
Изредка забегала дочь соседки Лизавета, поговорить с тетей Зулей, утешить.
В такие дни в глазах Зульфии возникал огонек, но он быстро угасал, стоило Зульфие вспомнить свои мечты, в которых её ненаглядный Николенька шел под венец, держа под руку эту красавицу. В последнее время Лиза приходила редко, беременность её протекала тяжело. Мать все время ругала дочку, якобы не знавшую отца ребенка:
– Нагуляла по своим дискотекам, припрешь мне в подоле. Дал же бог дочку-потаскушку…
А Лизавета, мучимая постоянным токсикозом, вяло отгрызалась. Только у Зульфии Ненашевой находила Лиза понимание и сочувствие. Женщина, потерявшая сына, гладила её по голове и приговаривала:
- Ничего Лиза, ничего, ребенок это не позор, ребенок это великое счастье, данное Аллахом. Береги себя девка, тяжелого не поднимай, да одевайся теплее, нынче, вишь, весна-то холодна кака.
В марте пришел срок родить. Это был мальчик три кг весом, здоровый, розовощекий карапуз, который все время требовал титьку и орал бодрым голосом. Лиза теперь часто приходила к тете Зуле порадовать её детским запахом и криком.
А в апреле в первых числах Ненашевы получили письмо из далекой Амурской области. Писал какой-то монах отец Павел, рассказывал, как однажды в его церковь привели страшного человека. Письмо было длинным, очень длинным. Отец Павел не скупился на слова, описывая внешность найденного им Николеньки.
Шел 1990 год….