Полноценного и счастливого детства у меня не было никогда.
Память стёрла начисто события до шестилетнего возраста. Помню реку Волгу, шлюзы и какие-то обравки нитей моей памяти.
Время я не ощущала, не осозновала. Я не жила, а как бы со стороны наблюдала за своим безликим существованием....
Себя я помню жалкой, одетой плохо.
Мне двеннадцать лет, но на вид не больше восьми в холстинковом платье на резинке, в брезентовых башмаках.
Ежемесячно нам приходилось отмечаться в комендатуре, расписываясь в списках изгнанных со своих земель.
Метрику мою забрали, а вместо неё выдали так называемый в народе «волчий билет».
Казахская степь, это не только засушливая земля, как мне казалось раньше. То и дело нам попадались небольшие болотца, жайляу, откуда мы и скот пили воду, стирали свои нехитрые пожитки и мылись в них. Вокруг таких болотцев росли деревья, квакали лягушки. Осока здесь была высокой, с коричневыми наконечниками, из которых потом, когда они высыхали и давали пух, делали подушки.
Осока- это и строительный материал для шалашей. Из осоки делали также щётки, которыми белили заборы и дома. Осока служила нам и матрацем.
В одном из болот мы решили с подругой помыться. Сняв с себя одежду, мы аккуратно растелили их на пожухлой траве.
Я смело вошла в воду и вдруг ушла с головой под воду. Дна не было!
Я стала захлёбываться и тонуть.
Я колотила воду изо-всех сил руками и ногами, и наконец, моя голова показалась над водой. Чья-то жёсткая рука взяла меня за волосы и с невероятной силой вздёрнула вверх, тряхнула и поставила на ноги.
Больше я ничего не помню, так как потеряла сознание. Краешком сознания отметила, что взяли за подбородок и резко повернули голову.
Очнулась я в ветеринарной больнице.
Глаза не хотели слушаться и сами закатывались вверх.
Возле меня находилась Мария, санитарка ветврача. В руках у неё была ватка, смоченная нашатырным спиртом. Увидев, что я смотрю на неё, она рассказала мне, что я пролежала без сознания четыре дня.
-На гурт ваш приходил Комендант, чтобы ты росписалась. Но ты..,- Мария неожиданно расплакалась, глядя на девочку.
Бледное, осунувшееся за дни болезни лицо девочки не могло не вызвать жалости даже у самого чёрствого человека.
Мария погладила меня по голове.
-Ты словно ангелочек, посланный на землю, чтобы пройти сложные испытания. Крепись!
Мария с горестью призналась, что нет ни одной таблеточки, ничего нет, чтобы утихомирить мой кашель.
Я с трудом разлепила сухие губы.
-Какое наказание мне теперь будет? И что Балтабай сказал ему?-почему-то шёпотом спросила я Марию.
-Балтабай сказал ему, что должен отвезти тебя в больницу, но Комендант, хладнокровный и равнодушный человек, не разрешил. Тогда Балтабай схватил его за руки и сказал ему, чтобы он искал шпиона в другом месте, не в ребёнке. И если он ещё раз здесь появится, то он Балтабай его убьёт и закопает, как собаку и никто его не найдёт, - с гордостью рассказывала женщина.
Я лежала с закрытыми глазами. Надо бы открыть глаза, но так не хочется. Ещё чуть-чуть поспать.
Но мозг работал. Давай, давай, давай поднимайся. Ты должна идти зарабатывать деньги. Я подняла свои тяжёлые веки. Утро или вечер? Да какая разница?
Голова кружилась. Я осторожно привстала. Шаг, ещё шаг. В голове стоял звон.
Боже, как мне хотелось домой, к маме, к маленьким сестрам и братьям.
Если бы не смерть отца, мне не пришлось бы сейчас идти опять в степь, где холодно и страшно маленькой девочке.
-Папа, мой самый хороший папа на свете. Ну почему ты от нас ушёл?- рыдания сотрясали моё маленькое тельце.
До мельчайших подробностей мне припомнился день, когда отца парализовало.
Весной 1947 года мой папа заболел. Сначала думали, что это грипп, по-тогдашнему инфлюэнца. Отлежаться ему не дали и заставили выйти на работу. А через три дня его парализовало.
Дома находилась я с маленьким братишкой и сестрёнкой Миной на руках.
Отец стоял на четверенках, он пытался встать и не мог. Он пытался что-то сказать и не мог. По его щеках струились слёзы. Мы дети, столпились вокруг него и не могли ему ничем помочь.
-Что же вы человеку не дали немного полежать дома, а заставили выйти на работу?- укорила приехавшая врач Председателя сельсовета. – Ведь у него маленькие детки!! Папы не стало через две недели.
Хоронили его за 16 километров на кладбище немецкого поселения времён Екатерины Великой.
Чтобы не умереть с голоду я пошла работать пастухом. Со мной была ещё одна девочка.
Гуртоправом был казах Балтабай. Высокий, могучего телосложения очень добрый человек. Жил он с двумя жёнами и сыновьями.
Со своей старшей женой Пакпай он познакомился в трудовой Армии в Караганде. Уважал её и по-своему любил её за ум и работоспособность. Детей у них не было. Это побудило его жениться на другой, которая родила ему сыновей.
Меня поражало то, что младшая жена, отрывала малыша от своей груди, а старшая же, жалея ребёнка, совала ему свою «пустышку». Спали мы все на полу.
Гуртоправ укладывался между своими жёнами, далее лежали их дети, а возле выхода- мы, девочки-пастушки.
Летом в степь скот угонялся на огромные расстояния. Гурт состоял из ста коров. Мы следили, чтобы скот не разбегался и не смешивался с чужим стадом. В руках у нас были трещётки-погремушки.
За свою работу я получала сто, иногда сто пятьдесят рублей, что едва хватало нашей семье.
Такая мизерная сумма денег получалась после вычита всевозможных налогов: облигации, заёмы, сельхозналог, самооблагающий налог, в чём я ничего не понимала. Всё до копеечки я отдавала маме. Только изредка я позволяла себе купить 100 граммов сахара, или конфет.
Питалась я молоком коров. Просто так подоить коров не удавалось. Корова подпускала к себе только во время кормления телков. Тогда и мы с напарницей, на коленях становились рядом с телятами и в ладошки сдаивали молоко.
Я слышала от сельчан, что мальчишки ели сусликов и даже грачей.
Нам же от Пакпай иногда перепадали сливки, как она называла молоко, смешанное с мукой и небольшим количеством масла.
Моя собеседница улыбнулась. Её темные, стянутые в узел на затылке волосы, с лёгкой проседью, открывали круглое, милое с добрым выражением лицо.
Смелый взгляд её карих глаз устремился куда-то в даль.
Невысокая, но статная женщина, была моя соседкой.
Мне нравилось в ней всё: её говор, аккуратность в хозяйстве, её умение в рукоделии.
Ирма Карловна томно вздохнула и продолжила свой рассказ.