Наша область издревле ядерным промыслом живет и давает за деньги, кому желательно в разны братски заграницы. Во многих странах-государствах первеюшши были. В Европах то ж.
И вот в старопрежно время то было. И в таку дальну пору, что не только моей памяти не хватит помнить, а и бабке с прабабками не припомнить году-времени.
Только дело сшевелилось (план составили, задаток пропили) приходит к нашему начальству европовский начальник стройки и говорит.
– Наша натовска сторона, говорит, одна из самых чистоплотных местностей в мире. Уж тако завсегдашно у нас следоват быть и тако положенье – чистота.
А наше начальство – Василич – понапрасну время не терят, кислы шти пьет да с соседом – главным анженером – хороший разговор ведет.
А Василич ему:
– Кака ишшо чистота, говорит, об чем Вы, мил товаришш?
Натовец ему говорит:
– Василич, говорит, мы вас завсегдашно оченно уважам. Но Вы обратите внимание, говорит, на здешну благоустроенность. От чистоты в глазах пестро. У баб юбки со строгим форсом накрахмалены. Всяка чистота, благодать и благорастворение! Глазам весело! Вот уж этого краше нигде ничего не живет! За это нам в мире особенно уважение.
А Василич:
– Я, говорит, что-то не пойму, к чему вы, робята, клоните?
– Василич! – натовец говорит. – Васильич! А вот к чему! На наших кухнях появились тараканы! Которы побойчей – до главного городу добежали. Другие в Норвегу рванули. В город Варду.
– Дак, кака, говорит, така горячность? Мы-то, говорит, чем спомочь должны?
А натовец:
– Василич! Дак это ж ваши люди заселили тараканов! Живем в ближности друг с дружкой – вот они почесали из вашего хламья к нам.
А Василичу палец в рот не клади, другоряд и срамно скажет. А тут кислых штей попил, добрый такой сидит, сердитость свою убрал:
– Полноте, робята, говорит, тараканы откудово? Что за чепуха в решете? Про нашу сторону столько всякой неправды да напраслины говорят, что даже слушат мешкотно.
А натовец только пушше разгорячился.
– Сушшую правду, Василич, говорю. Кругом, говорит, все свои – земляки, соврать не дадут. У нас зажилью столбы понаставлены и надписи на них: «Тараканам ходу нема».
И давай опять бахвалиться, да ишшо тонким голосом, скорым говорком да с приседаньицем:
– У нас в натовской стороне, говорит, даже чище шшитается, чем в Америке. Кажный таракан – пятно позора на поселок. Особенно конфузно женскому сословию на это безобразие глядеть. Бабы ходят зонтиками загородились, подолами глаза прикрыли.
А Василич сделал тихо лицо, тако мимоходно.
– Да что это тако, говорит, да как это так? Мы конечно не европовска сторона, но не до такой степени. Народ у нас не разноместной – все свои да наши. С Гвоздевки мужики, со Староживотинного, с Девицы народ, семеновские, опять же. Ручаюсь, говорит, за кажного работника и анженера в отдельности.
Да где тут! Как кака вожжа натовцу под хвост попала. В НАТО все на слово друг другу верят. Повернулся и ушёл.
И вот прошло, ишшо с полгода, ворочается натовец к Василичу, да не один, а со сватом – сымалыциком-фотографом. Сват со страху трепешшется, головой мотат, зубы на зубы не попадают. А главный натовец коробченок достает и выкладает на лавку двух отборных.
– Вот нате, говорит, ухом не воймете, дак зацените глазом! Тараканы на лавке сидят, усищими водют в разны стороны, недовольны, что их вобратку повернули.
А натовец у свата сымальщик доставает с грудки охапку фотографических документов и свидетельств, выкладает на стол и говорит:
– Вот вы спите, говорит, а они глядикося бегут через дорогу цепочкой от ваших домов к нашим.
Василич глянул – и диво! Бегут, власовцы! И на что вредны животны – в други стороны не рванули – прямехонько на европовску торону выторапливаются!
Тут Василич рот, конечно, захлопнул, мыслям смотр сделал.
– А, так вы, говорит, про «стасиков» что ли? Не понимаю, где мы так завозгривили, но раз така очевидность – принимаю вину.
Натовцы обрадели, как робяты мал мала, что наши мастера признали свой срам.
– Ну и что, говорят? Чего будем делать? Сам, Васильич, понимашь, каково житье с тараканами. Васильич говорит: – Чего ж вы от нас хочите? А натовец говорит:
– Наш европовска сторона – ведущща в области производства продуктов для чистоты и гигиены, а также средств для промышленной очистки. Вам надо будет только наряд оплатить, и всех людей из ваших комнат и домов выгнать, а мы всё самолично сладим. Народ у нас к энтой работе напористой.
Василич ему говорит:
– Людей из дома выгнать нам раз плюнуть. В деле гигиены завсегдашно помочь готовы! Тугрики откудова имать? Самим бы кто подсыпал долларов ден на десять. Натовец говорит:
– Мы с вас порато много не возьмем. Васильич говорит:
– И кака цена за тарканов будет? Только дело говори.
Натовец говорит:
– Мы тут нарочно подсчитали – с вас 30 тышш для ровна сшету натовок.
Василич переговоры разговаривать мастак – перечить никто не моги. Но тут как затрепешшется, на крик исходится зачал.
– Чертовы натовцы! Не меняетесь, фашисты! Мы хошь и задешево на поденщщену нанялися, но не до такой степени.
Давай Василич министерам в Кремль жилиться.
– Сам, Василич, знаш, говорят министеры, житьишко у нас маловытно, прямо сказать, худяшшо. Толика рублей, прости господи, да крахмальна рубаха. Проявляй, говорят, анжиниринг и смекалку на местах.
Хорошо, ихние наших анженеров порато в Европах уважают. Ихнева анжинера надобно долго обучать, а наши отроду умеют и даже ловче.
Вот Василич и говорит:
– Давайте, говорит, мы вам для ядрена котла цельнокованну обочку справим из нерзаржавейки.
Натовский начальник говорит:
– Это нам не круто. По што нам чугунка така?
Васильич говорит:
– Дак из незаржавейки, говорит, лутше будет! А то шшелина кака - днишше-то и прорвет, а на дырявом далеко не уедешь, того и гляди потекет. Главный натовец позвал анженеров, европовски анженера тоже как путевы.
– Уж кака така цельнокованная из незаржавейки, говорят?
Наши инженера им:
– А так, говорят, у всех – сварной ядреной котел, а у вас всамделишна лита оболчка будет. Не по-обнакновенному, как раньше заведено, а цельнокованная. И тако носко – чем больше работает, тем новей становится.
Ну, натовские анженера на перекурошную сижану время не тратят. Посидели, покумекали, да и на обрадованье повернули.
– Дело подходяшше, говорят. Нам канешна ядреный котел так жестоко, так нарядно не сладить.
Ударили по рукам. Сложилися, за водкой двое сбегали. С утра и до потемни лудили, паяли, в коротком времени цельнокованный ядреный котел анжинерной системы полирован блестит. Вырезы мудреные вырезаны. Коли и есть каки дырки сквозны – чуть-чутошно сосвечиват. На что натовцы и разны люди заграничны языку нашему не обучены, а подходят, щупат и хвалят.
– Ах, как оченно замечательно хорошо! Ах, сколь подходяшше! Как бы ишшо таку штуку.
Ну, натовцы деньги зачли. Утрясь пришли натовские мужики, тётки, и тараканам – милости просим мимо наших ворот с песнями! Дорогу перерезали ретивым ходокам. Одной напастью меньше!
Тут уже Васильич совешшание скорополительно собрал, поднимается, белы весь, как пуговицы от подштаников, и говорит:
– Что вы это делаете да думаете ли о своей голове? Что же вы позорите страну, робяты? Как можно быть такой нечистоплотности? Проверяйте сидры, протряхиватайте хламье, ватны пинжаки, бахилы долгоухи, потому что, наверняка, вы стасиков заселили.
Бабы – охти! Да ахти! Молоды робята в хохот с прозвизгом. Мужики бородачи рты прикрыли. Каждому смешно, что не он один в такое дело влип. Только девки да бабы семеновские глаза потупили, сами заалели. А опосля собрания подходят к Василичу начальнику три главные семеновские бабы и говорят.
– Василич! – грустновато так говорят. – Извините нас, Христа ради, но это мы богатейкими захотели быть...
Ну и повинились. Семеновские-то, они хошь в работе и звери, но с обычаев всяких разных и поветрий у них порато много. И вот повинились, что на все объехты они привозят с собой тараканов в спичечном коробе и выпускают их – на щастье.
Василич хотел семеновских взад домой отправить, но после сердитость свою убрал. Ладно, говорит, искупите ударным подвигом.
Ну, и ничего, искупили. Едряной котел, цельнокованный, до сих пор самолутчий в Европах.