ГОБЛИНСКИЕ СКАЗКИ, продолжение
На день другой вся братия переночевавши, собрала свои нехитрые пожитки и в путь пустилась. Идут дорогой, балагурят. Париж – он далеко, а голову занять всё ж чем-то надо. Тут что-то погодка стала портиться. Дождик начал капать, ветер начал задувать. Вся братва кинулась искать убежища под ёлками. Бегут по лесу, ищут ёлку посолиднее, чтобы всей компанией там уместиться. Кто его знает, сколько будет дождь идти. А они тут сядут, боками будут согревать друг дружку. И выскочили, натурально, на тропинку.
Эх, жильё человеческое! Вот повезло! Помчались вприпрыжку, котомками укрываются. А вот и домик!
- Эй, хозяева! Есть кто дома?!
Молчание. Нет никого. Походили, позаглядывали в окна. Смотрят: внутри всё покидано, поломано. Стол дубовый на боку лежит.
- Братцы, избушка нежилая! – сказал им Робин Гуд и первый палочку убрал от двери.
Вошли они, расположились. Поставили лавочки на место, стол установили на козлы. Хотели уж раскладывать газеты да закусь доставать. И тут снаружи раздаётся шум!
- А ну, ребяты, - с опаской молвили три брата-акробата. – Как бы нам того, не нагорело бы за самоуправство!
Тут вся компания мешки свои все похватала и в погреб, как картошины, скатилась.
В избушку с превеликим шумом входит какая-то недобрая компания. Гремят, хохочут, говорят всякие нехорошие слова. Компания в подвальчике смекнула, в чьи хоромы они забрели незванными гостями. Притихли, еле дышут. Даже Робин Гуд, на что уж парень бойкий, а и то рукою держится за рот, чтобы ненароком не икнуть с испугу.
«Они вина напьются и заснут, – соображает наш портняжка. – А мы выйдем, да и удерём с деньгами!»
«Ты что! – продумал ему Робин Гуд. – Какие деньги! Дай Бог ноги унести!»
«Братцы, заткнитесь все! – мыслит им Робинзон. – Сейчас погорим, как свечки!»
Все заткнулись.
Меж тем разбойники за обед садятся, стелют на столы шелка лионские, достают из больших мешков закуску. Окорока Вестфальские кладут на стол дубовый. Шампанское в ведёрках. Корзины пирогов из Страсбурга из самого. Конфет корзинку. И многое чего другое.
«Батюшки! – сообразил портняжка. – Да ведь они ж купцов моих ограбили!»
«Тебе-то что?! – думает ему товарищ. – У них наверняка весь груз был застрахован!»
Портняжка притих и подумал, что не надо думать о колечке, а то все о том узнают.
«Вот именно, – сдумали ему три брата. – А то узнаем».
- А знаете что, господа, - с важностью обратился к своим подельникам солидный молодец с повязкой на одном глазу. – а я не всегда разбойником ведь был!
- Мы тоже родились нормальными людьми, – ответили ему подельники.
- Нет, я хотел сказать, что раньше я был хирургом.
- Хорошее дело, – говорят ему. – Что резал: горла или котомки?
- Вы опять меня не поняли. Я был врачом.
Тут все замолчали и оглядели внимательно этакую новость.
- А это не ты мне чирей на заднице лечил? – мрачно спросил его один большой детина.
- Нет. Я тогда жил на Востоке. И врачевал исключительно порядочную публику.
- А, тогда лады.
- И в чём прикол? – спросил другой.
- Наверно, я слишком интеллигентно изъясняюсь. Вы не поняли, что я напрашиваюсь в рассказчики?
- Не поняли. – простодушно признались разбойники.
- Хочу предупредить, что это по-настоящему страшная история.
Все навострили уши. И те, что наверху сидели за столами. И те, что внизу тряслись от страха. Клин клином вышибают, поэтому по-настоящему страшная история им не помешала бы.
История о врачевателе из Медины
Я с самой колыбели был тщеславен. Кто бы рядом со мной ни был, я с каждым стремился соперничать и непременно желал завоевать победу. Сначала воевал с армией кормилиц. Они одна за другой покидали дом моего отца, почтенного аптекаря из Турандотты. И, уходя, все говорили:
- Пусть иблис тебе в кормилицы пойдёт!
Так и накаркали. Досталась мне такая нянька! Едва родители в аптеку, она дверь запрёт и за бутылку! Напьётся допьяна и я с ней вместе пузыри пускаю. Папаша радовался:
- Ну, наконец-то! Хоть кто-то с этим шайтаном может управляться!
Потом пошёл я в медресе. Там муэдзин меня линейкой бил по пальцам и приговаривал:
- Алдар-косе, ты плохо кончишь!
И в самом деле, выдал после медресе мне не аттестат, а справку. Написано там: «был такой, а лучше б не был!»
На работу меня никуда не брали. Даже навоз подбирать за лошадью эмира. Так мыкался я по Турандотте. Шатался по базару. Воровал арбузы. Потом подумал: «Свет велик. Чего мне задалась эта ободранная Турандотта?»
Тем же днём я взял топор и взломал папашину копилку. Там было ровно десять драхм. Потом взял посох, из маминого фартука соорудил себе чалму и отправился искать судьбу.
В те времена по всей Аравии шатались дервиши. Припрётся такой в провинциальный городок, сядет на базаре и давай травить истории про то, как побывал он в дальних странах, с гуриями на ковре в раю валялся, нектары пил, амброзией питался. Так и насобирает огрызков в тюбетейку.
Ну вот, я и прибился к такому балагану. Они меня и обучили всем карточным фокусам. Ещё я заговаривал змею под дудку. Змея у нас была алкоголичка, ей можно в дудку не играть, лишь покажи бутылку.
Но потом мне и дервиши сказали:
- Алдар-косе, ты нам портишь праздник. Мы все убогие, хромые и больные. А про тебя нам все задают вопросы: чего, мол, дубина эта не идёт работать?
Я вскричал:
- Куда идти работать, когда работы нигде нет никакой?!
Они мне говорят:
- Твои проблемы. Вали отсюда, пока в лоб не дали.
Я ушёл. От десяти монет у меня осталось только пять. Две отдал за картёжную науку. Одну – за дудку. И две - за змею-алкоголичку. Только забрать у дервишей своё добро забыл. Да шут бы с ней, она меня вчистую разорит. Вот таков и был я, братцы, о ту пору. Слов нету, чистый идиот.
Ну ладно, думаю. Со змеёй я прогорел, но за эти пять монет пойду и обучусь искусству врачевания. И стал искать по городу врачей. Только вот беда, никто меня за эти деньги учить не собирался.
Я думаю: вернуться к папе, отдать хоть эти деньги, а остальное пусть запишет в долг. Пока так думал, дошёл до одной харчевни. Сел за стол и заказал себе чего покушать. А тем временем решил пересчитать деньжата. Тут ко мне подсаживается такая рыжая шалава и говорит:
- Малыш, а знаешь, как из пяти монеток сделать сорок?
Я говорю:
- Да, знаю. Нужно пойти в чисто поле ночью, закопать их в землю, полить водичкой и сказать над ними: крэкс-фэкс-пэкс. Наутро вырастет золотое дерево. Собирай монеты, да иди.
Она мне:
- Ну, знаешь… Я хотела, чтоб как лучше.
Тут я подумал. Я, кстати, только и делал всё время, что думал. А чего, подумал я, учиться на врача? Такое дело трудное? Главное что? Главное – диплом иметь! Тут я воспрянул и кричу:
- Трактирщик! Всем выпивку за мой счёт!
И кидаю на стол монету. Все, понятно, кинулись меня хвалить, и только рыжая сказала:
- Пущенные на ветер деньги. Лучше б мне отдал.
А я им говорю:
- Ребята, слушайте сюда. Есть дело.
И научил их так. Короче, раздобыли мы дипломчик, и по диплому я значился уже не как Алдар-косе, а как хирург из самой Медины, Авиценна.
- Ну точно, это он мне чирей резал! – уверенно сказал другой разбойник.
- Молчи, урод, а то урою, – сказал ему великий Авиценна.
И вот в ворованном халате, в чалме парчовой, в очках, с фальшивыми трактатами в руках въезжаю я на краденном осле в Багдад.
Мне говорят:
- Салям алейкюм!
Я говорю:
- Люля кебаб!
И прусь на рынок, хочу узнать, почём хурма. Только нашёл плод поприличней, как откуда ни возьмись, бросается ко мне какой-то тип. В перстнях фальшивых, халат парчовый, чалма корытом, туфли с бубенцами. Всё – краденое. И кричит мне, как мы договорились:
- О Авиценна! Ты мой спаситель! Я вечный твой должник! Вы не поверите мне, люди, но я исцелён!
Я пялюсь на него и говорю:
- А, ты из Фирузы! Помню, как же! У тебя была гангрена.
- Нет! Не из Фирузы! Там ты вылечил слепого! А ещё хромого! Ещё заику, прокажённого и умалишённого!
- А, вспомнил! Ты из Каабы! Тебе акула отъела ногу. А твоему брату откусила голову. Вот я и пришил тебе его конечность!
Короче, так мы разыграли тот спектакль. Вокруг толпились люди и спрашивали: кто он? И сами отвечали: великий Авиценна!
А я купил хурму и пошёл. Иду, а мне опять навстречу пациенты:
- О, Авиценна! Ты вылечил мне сына от падучей!
- О, Авиценна, ты мне вырезал аппендицит!
- О, Авиценна, ты вылечил мне прыщ на попе!
- Ну точно он! – вскричал разбойник.
- Пошёл ты вон, дурак!
Короче, не успел доесть хурму, как меня под руку берёт такой солидный дядя и начал шептать на оба уха. Типа, предлагает мне помещение под врачебный кабинет, все инструменты и барыши напополам.
Я говорю:
- Нет, извините. Я устал от практики, мне хочется покою.
Короче, он уговорил меня. Устроил всё по высшему разряду. Повесил вывеску: великий Авиценна из Медины. Наставил колб, понакидал трактатов по углам, пыточные инструменты повесил на стене, обезьянья лапа в серебре, скорпионы в банке, фарфоровая ступа, стамеска, долото, ножовка. Под потолком сушёный крокодил. Среди этого сижу я, делаю вид, будто бы читать умею. Карябаю в папирусе пером. Умный весь такой.
Сначала я им всем прописывал простые средства. Идёт ко мне с нарывом человек. Я говорю: прикладывайте подорожник. Он потом идёт с гангреной. Я говорю: прикладывайте подорожник. Потом его несут на ампутацию. Я говорю: прикладывайте подорожник к культе. Его хоронят, я говорю: приложите подорожник.
Потом мой спонсор мне и говорит:
- Послушай, Авиценна, лечишь ты прекрасно, народ доволен, очередь не иссякает. Одна проблема: больно мало ты берёшь.
Я говорю:
- Чего же брать за подорожник?
- К иблисам подорожник. Прописывай толчёный изумруд.
Пришла ко мне старуха с вывихнутым пальцем.
Я говорю: - Прикладывай толчёный изумруд.
Потом пришёл с нарывом в ухе уличный торговец.
Я спрашиваю:
- Есть толчёный изумруд с собой? А нетолчёный? Тогда какого иблиса припёрся?
Через некоторое время рейтинг мой поднялся. Беднота ходить за мною перестала. И я маленько отдохнул от такой работы.
Мой благодетель мне и говорит:
- Богатым пациентам изумруды некогда толочь. Пускай приносят, я сам натолку. Только тогда твоя доля уменьшается на двадцать пять процентов.
Так и порешили. Кто приходит, я прописываю им толчёный изумруд. Они его приносят. Благодетель мой его толчёт. Все довольны. Работы – ноль. Знай только, прописывай всем изумруд толчёный.
Так надоело мне целый день сидеть под крокодилом. Затосковал я по свободной жизни. Хочется пойти, напиться. Мне благодетель говорит: иди, милок, развейся. Я за тебя тут посижу. Возьму недорого, пятнадцати процентов хватит.
Я сначала стеснялся пить в таверне. Скажут: Авиценна, а пьёт, как мастеровой! Придумал одеваться в старый плащ и говорил, что я – переодетый Гарун-аль-Рашид. Чалму снимал, халат попроще. Тюбетейку надевал. В Багдаде стали верить, что ходит калиф по городу и смотрит, как люди в нём живут. Кое-кто перепугался, стал вести себя приличней. Рабам свободу дали, угнетённые выпрямили спины. Зло попряталось, добро восторжествовало. Призрак великого калифа шлялся по Багдаду.
Я этого всего не знал. Ходил в таверну по ночам, лопал с забулдыгами сакэ. Потом и вовсе обнаглел, стал днём ходить. Однажды морду мне набили. То ли за бабу, то ли за карточный обман. Не помню. Я пошёл искать врача. Морда-то болит. Спросил у прохожего, где врач. Он мне показал.
Вхожу, вижу: сидит мужик в чалме. Халат богатый, а я в простом плаще. Он мне говорит:
- Пошёл вон, тут только для богатого клиента.
Я достаю дидрахму и говорю:
- А это ты видал?
Он говорит:
- Садись, чего болит? У меня одно лекарство: толчёный изумруд. Меньше двух карат не принимаю.
Я говорю: - ты кто?
Он мне: - Я Авиценна.
Я понял, что допился до белого иблиса.
Он мне: - А ты кто?
- А я Гарун-аль-Рашид.
И вышел вон.
Утром проспался и кинулся к себе в клинику. Хотел рассказать благодетелю, что за блажь со мной нынче приключилась. Прибежал, а там вывеску снимают. Я завертелся: что случилось? Мне говорят: Авиценна ваш обманщик. Полгорода накрячил с этим толчёным изумрудом. Подменял его простым бутылочным стеклом. У пациентов началась гангрена.
- Это ты, скотина, был, – мрачно сказал разбойник. Ему треснули по харе, он заглох.
Меня хвать под микитки. Я говорю: - Я не Авиценна. У того халат другой и чалма, а у меня лишь тюбетейка.
Они смотрят: я и правда на себя сам не похож. Морда ящиком. Какая там к иблисам Авиценна! Короче, накрылась медицинская практика корытом.
Я пошёл в таверну - там в долг не кормят. Сел на базаре подаяние просить - дервиши побили. Сбережения мои остались у благодетеля моего, а я даже имени его не знаю. Пить нечего, жрать нечего, спать негде. Мальчишки тюбетеечку украли. Пошёл на речку, думал утопиться. Мне говорят: нельзя, частные владения. Пошёл к воротам, хотел повеситься на столбе. Мне говорят: нельзя, сначала пусть кади осудит.
Прихожу к кади и спрашиваю:
- Повесить человека сколько стоит?
- Две дидрахмы. Кого повесить?
- Меня.
- Тогда четыре.
Я осатанел. Иблис меня обуял. Говорю:
- Всё багдадское чиновничество коррумпировано снизу доверху, на всех уровнях. Размеры взяточничества достигли катастрофических масштабов. Законы лоббируются прямо в диване. Исполнительская власть в состоянии стагнации. Халифат на грани экономического кризиса. Социальные наказы не исполняются. Народ страдает, а вы обогащаетесь. Придёт и на вас горящая головня.
Он побледнел и говорит:
- Ты кто?
- Я Гарун-аль-Рашид! – крикнул я в отчаянии и схватил ножик для разрезания бумаги. Хотел убиться.
Кади рухнул на колени и говорит:
- Прости меня, великий калиф. Не казни, у меня детки малые.
И суёт мне деньги. Я говорю:
- Взятку даёшь, паскуда? Думаешь, не возьму? А я возьму. Пойду и отдам бедным!
Пошёл и пропил.
Так и пошло у меня. Являюсь я к очередному негодяю в своём знаменитом на весь Багдад плаще и говорю:
- Ты коррумпирован, мерзавец. Пора экспроприировать награбленное. Крестьянам – землю. Рабочим – заводы. Рабам – волю. Мне – десять дидрахм на опохмелку.
Потом я обнаглел. Заходил в такие дома, что – ой-ёй! Со мной свора пьяниц.
Раз шли со свадьбы. Или с похорон. Не помню. Что-то всё пораскидали. Карманы совсем пустые. Головка – бо-бо. Денежки – тю-тю. Во рту - кака.
Мне говорят: смотри, вот хата богатая. Пошли, экспроприируем на опохмел пару дидрахмов.
Я недолго думая пошёл, а там у ворот стоят мордовороты с секирами. Я к ним сунулся и говорю:
- Узнаёшь, падла? Я Гарун-аль-Рашид переодетый.
И пошёл себе дальше. Пришёл к хозяину этого сарая и говорю:
- Я Гарун-аль-Рашид собственной персоной. А ты кто, сволочь коррумпированная?
Он говорит:
- Я Гарун-аль-Рашид собственной персоной. А ты кто?
Я почесал так в ухе. Думаю, почему слова застревают? Или эхо тут такое?
А он мне:
- Я ведь тебе сейчас башку прикажу срубить. И знаешь, за что? За то, что дёшево брал. За моё имя да по десять дидрахм! Знаешь, как ты опозорил меня, подонок? Но идея хороша. Весь Багдад трепещет. Ладно, подлец, пойди вот ещё напугай моего казначея. А то он обнаглел, тащит немеряно.
И знаете что, братцы? Так ведь и не напугал я его. Казначей как пронюхал, кто пришёл, так и задал дёру из дворца. Всё бросил – особняк свой, наворованное добро, жену, детишек.
Все расхохотались. Даже тот, которому чирей вырезали неудачно.
- Так это ты был, подлец, – мрачно сказал другой разбойник. Достал пистоль и застрелил фальшивого Гарун-аль-Рашида, поддельную Авиценну, глупое Алдар-косе.
- Правильно ты его грохнул, – сказал тот, который с чирьем. – История его ни фига не страшная была. И сам он был дурак. И ещё мне кажется, что это всё-таки он мне чирей резал.
- Фиговский был он разбойник, – согласились душегубы. – И рассказчик говённый.
- А что, дядя, - обратился к бывшему казначею тот, который с чирьем. – как ты до разбойников дошёл?
- Давай, Ахмед, рассказывай, как докатился до такой жизни! – расхохотались собутыльники.
- Хорошо. Расскажу, – ответил тот, – Только вы не смейтесь. Это история про капитана Кидда.