- Дай-ка мне сумку.
- Зачем? Соку хочешь?
-Нет… ну дай, – он досадливо и нетерпеливо пошевелил протянутыми пальцами. Поковырялся в нутре дорожного баула, достал книгу, раскрыл и углубился. Не глядя, вынул из нагрудного кармана карандаш и принялся подчёркивать строчки.
Она вздохнула и отвернулась к окну, чтобы не видеть этого варварства. Упрекать и протестовать бесполезно. Наизусть известно, что он скажет: «Это моя книга, почему бы мне в ней не подчёркивать?» Она пожмёт плечами: «Но ведь ты скорее всего никогда больше в неё не заглянешь! А книга останется навек изуродованной». Чего-то он не понимает… или она? А она не понимает ещё и того, зачем непременно надо утыкаться в книгу, «убивая время в пути». Книгу можно и дома почитать. Будто путь – это не жизнь…
Она положила локоть на вагонный подоконник и стала глядеть в окно. Когда ещё и подумать неспешно и вольготно обо всём, когда ещё поглядишь вдоволь на природу – нежно-зелёные весенние облачка листвы, только начинающие окутывать проснувшуюся от зимнего обморока землю, озёрную гладь с частоколом тёмного леса на другом берегу, мелкие ржавые болотца, уже проткнутые клинками камышей; на домишки, на чужую мимолётно запечатлённую взглядом жизнь: крохотные с высоты дорожной насыпи огородики, покосившиеся серые заборчики, муравьиную возню людей на замусоренных полустанках, вдруг выскочивший среди деревенских избушек коттедж нувориша в три этажа – новёхонький, неживой, не вписанный в окружающее, а кичливо противостоящий ему…
Почему-то эти новостройки никогда не казались ей привлекательными: лысо, голо, слишком чисто, как на «три-дэ» мультипликации. Стерильно. Стерильная среда не содержит жизнь, она мертва. А эти, кажется, и не способны впитать жизнь: не дерево, не камень – бетон и пластик, многоликий пластик, выдуманный и сваренный искусственно. Не разлагается тысячелетиями, не сливается ни с землёй, ни с воздухом, ни с дышащей тканью растений, – только треснет и перекосится лет через пять, потеряет «товарный вид» и пополнит мусорную свалку человечества. Беспомощная тщета и гордыня, бесполезное соперничество с жизнью, жалкое ей подражание. Эта «чистота» ненадолго, и чего она стОит рядом с самовозобновляющейся природой, которая из грязи чернозёма каждую весну творит свежую трепетную чистоту нового листка…
- Смотри, какие столбы старые, – он тоже, оказывается, поглядел в окно, – даже странно, что они ещё стоят!
Вдоль железнодорожной насыпи быстрой шеренгой мелькали, раскинув перекладины рук, посеревшие от многолетних дождей деревянные столбики электролинии. Тонкие нити провисших проводов связывали их в единый строй, в дружную цепь, словно не давая окончательно упасть ослабевшим: редкий столб был прям, всё шатались, накренившись куда вздумается; совсем обессилевшие подпирали себя отставленной «дополнительной» ногой, но почти безуспешно… Столбы отчаянно взмахивали руками-перекладинами, пытаясь сохранить равновесие, но белые птички фарфоровых изоляторов не пугались, а по-прежнему сидели рядочками на этих «руках».
- Да, совсем старенькие, бедняжки… А знаешь, они, небось, старше меня! Когда я в детстве ездила к тётке на Псковщину, такие же точно всегда бежали вдоль поезда, и мне всё хотелось сосчитать «птичек»… и нравилось следить за линией провода: то она выше, то совсем низко спустится… небо перечёркивала, словно кто-то ведёт ручкой по белому листу, да не может ровно отчертить, сил и глазомера не хватает… Может, те же самые с тех пор и стоят, трудяги?
- Нет, – решил он, вглядываясь, – это уже мёртвая линия! Вон, смотри, на этом провода оборваны, так и обвиваются вокруг.
- Правда, – увидела и она, – кучерявятся, как мокрые волосы после бани… рыженькие, ржавые совсем!
- Конечно, – уверился он, – вот действующая линия, новая – бетонные столбы. Высоченные, крепкие… эти не повалятся! А те почему-то не снесли. Наверное, дорого – демонтировать. Но их песенка спета, это ясно, просто дело времени – снесут.
Они теперь смотрели за окно оба, провожая глазами каждый покосившийся столб.
- А мне будет жаль! – внезапно сказала она. – Словно я снова маленькая, и еду на лето к тётке… Может, ещё постоят? – спросила она с надеждой, будто он мог её утешить.
Он не ответил на её пустой вопрос, и вдруг рассмеялся коротко, указывая пальцем:
- Нет, а этот-то! Все подвыпили, ноги не держат, а один так просто уполз в кусты и валяется! Старые пьянчужки, вот они кто!
Мимо пронеслись уже три столба, безнадёжно рухнувших в лёгкую кружевную крону придорожных кустов. Обломки перекладин криво торчали вверх, взывая о помощи.
- Нет, – возразила она твёрдо. – Зачем ты так? Они никакие не пьянчужки. Это павшие бойцы.