Здравствуйте, любезный мой дедушка Зина Васильевич!
С каким наслаждением я вывожу на бумаге твоё имя, подобного коему в нынешние серьёзные времена уж не встретишь. Как сам ты повествовал мне, тогда ещё сущему младенцу, отец твой и просто батюшка, имевший приход в городе Саратове, пообещал супруге своей Зинаиде, Зине - назвать их первенца собственным ее именем. И когда появился на свет мальчик, перерыл все святцы, чтобы получить искомое. Не Зиновий, не Зинаид (такого курьезного имечка, по правде, и не отыскать на всём священнокнижном просторе), но Зина. Прямо и непреложно. И крестную мать отыскал неординарную - Зинаиду, химичку, ученицу самого Менделеева.
Я так думаю, это имя, как бы застывшее в своей вечной уменьшительности, и определило на вечные времена твою судьбу - недаром все дети видели в тебе своего. И те, кого ты учил, и отпрыски тех, кого учил, и просто " уличные", как тогда говорили. Дружить с которыми запрещала мне бабушка.
Нет, не то чтобы они признавали твоё лидерство. И не то чтобы они тебя как-то особенно любили: наоборот, сначала их пугала или, наоборот, смешила твоя вечная хмурость и брезгливо поджатые губы. Это потом они привыкали и начинали ожидать от тебя игрушек. А делал ты их из таких пустяков, на которые любой взрослый попросту плюнет. Прыгучие "блошки" из старых пуговиц, "чёртик в бутылке" из куска пластилина и обрывка от воздушного шарика, брызгалка для краски из двух трубочек, скрепленных под углом. Подвижные картинки, что ты нарисовал на корешке отрывного календаря: пачка листиков была плотно зажата в П-образную железку, и для получения эффекта нужно было очень быстро проводить по торцу подушечкой большого пальца. Самодельный диаскоп, который работал, будучи приставлен к ало-рыжему абажуру с кистями.
Ах, какие ты мне шил костюмы для кукол, да и самих кукол тоже! Сначала всех с начала до конца - для ремесла нужны были только тряпочки телесного цвета, нитки и вата. Потом ты брал целлулоидную головку с плечиками - рядами стояли в магазине, совсем одинаковые. Остальное снова делал ты. И мебель для комнаты размером с обувную коробку... и крошечную копию нашего телевизора "Т2-Ленинград"... и плетеный из штопки половичок шириной в мою ладонь... В те скудные годы всё ненужное для жизни было дорого и попадалось редко.
Именно тогда, когда мы с тобой возились над пошивом очередного крошечного пальтишка или костюмчика, я заметила на твоём мизинце это кольцо, буквально вросшее в мякоть. Вроде как обручальное: дрянное золотце, что-то в выемке на той стороне, которая обращена к ладони...
Граненый камешек. Крохотный и поставленный почти вровень с поверхностью кольца.
- Дед. А что это внутри? Чудной какой. Красный и слегка с синевой. Рубин такой, да?
- Нет. Это очень дорогой и редкий самоцвет. По шкале твердости стоит после алмаза и перед изумрудом и яхонтами. А зовут его александрит. Он еще должен двумя цветами играть: в темноте - густо-алым, на свету - зеленым.
- Здорово. Покажи!
Но фокус тогда не вышел: день был пасмурный, зимний, да и жили мы в тени чердачной лестницы.
Зато после всего я услышала от тебя историю, которой ты больше никогда не повторял. О том, как твой отец подарил матери эту драгоценность - и как хватило у небогатого многодетного священника денег на такую безделку! Как после революции умер в тюрьме, не желая признать "живоцерковников".
- Матушка после того еще долго жила. Всех нас, детей, вывела в люди. А когда я отыскал твою бабу Шуру, подарила ей на свадьбу.
- Почему не она, а ты носишь?
- Не модно было тогда всё церковное. Кольцо ведь в точности как обручальное, видишь? А еще говорят... Только ты не верь, это уж вообще глупости и суеверие. Что тяжелый это камень - александрит. Для сильных душой. А остальным беду приносит. Вы в школе проходили про царя Александра Второго? Много этого камня нашли на Урале в год его рождения, вот и подарили ему весь его сразу. Или камню - его самого. А как он погиб, слыхала?
- Бомбу бросили. Народовольцы, - кивнула я.
- Вот видишь.
Я так поняла, что и примерить ты мне это не дашь, не то что поносить.
И до поры до времени забыла.
Поэтому - помнишь? Когда ты однажды в начале августа собрался уезжать и каким-то непостижимым образом снял с пальца свой александрит...
- Знаешь, мы с твоей бабой Шурой из моря почти выходить не будем, наверное. Уж очень она купаньям привержена. Бархатный сезон... Боюсь, смоет в воде памятку. Сохрани для меня... В общем, считай, я тебе подарил. В честь поступления в институт.
- А почему маме не отдашь? - спросила я удивленно. - Это же она твоя дочка.
- Не принято у них, послевоенных. И не любила она украшений никогда. Что-нибудь такое рациональное, нужное в хозяйстве - вот это да.
- Точно. На каждый мой день рождения - пенал с ластиками и стопку общих тетрадок. На каждый свой - двенадцать пар шерстяных чулок.
Мы посмеялись: мои слова были преувеличением, но били в точку.
А через месяц я узнала, что ты не вернешься. Вообще.
Осталось только всё писать и писать это письмо.
Знаешь, дедусь, я ведь тоже замуж вышла. Александритовым колечком придавила толстенный, с фигурной насечкой, золотой обруч. Алым камешком кверху. Я твое кольцо имею в виду, ты понял. Ну а что мой дорогой Юрко, мало того что с норовом, как и твоя жена, так еще и болен был неизлечимо, я узнала лишь накануне свадьбы. Ну да чего уж волосы на голове рвать: живем с Людкой-Людишкой теперь одни. На второе дитя ему гонора уже не хватило.
Зато Людмила получилась такая здоровенькая - патронажная сестра только и делает, что восторгается. А всё оттого, что я её грудью кормлю. Одной рукой пишу диссер, другой наше с тобой детище к соскам подношу. И так ровно два года.
Обычная картинка родом из моего детства: ты перед работой завтракаешь бутербродами с маргарином, с одной стороны тарелки лежит тетрадь, впереди - книга на немецком и словарик. Урывками переводишь для жены ее любимое чтение: роман модной дамской писательницы Марлитт. "Вторую жену", наверное, или "Имперскую графиню Гизелу". Эти тетрадки, плотно исписанные твоим мелким угловатым почерком, еще долго кочевали с нами из дома в дом.
Защитилась с блеском. Мама с отцом по этому случаю вынули из серванта неприкосновенные хрустальные бокалы и такой же "ломоносовский" чайный сервиз с ало-красными цветами в окружении зелено-золотой листвы. Те, что подарили тебе ученики вечерней школы в честь ухода на пенсию.
Сказать тебе, какая была тема? На стыке точных и неточных наук. Примерно так, значит: "Омар Хайам как выдающийся астроном и математик и отражение его научных и философских воззрений в стихосложении и образах "Робайат"". Нет, не думай, я в аспирантуру по своей любимой восточной филологии поступала, но математикой и физикой это ты меня в детстве заразил. Пришлось, конечно, взять официального консультанта. Веяние времени, однако!
Людмила тоже в какой-то мере побывала замужем. Или обрученной? В старину был такой обряд, типа сговора, когда жили вместе, а попу обещали вот-вот пожениться. Кольцо, по крайней мере, у них в семье погостило. Лёня умел оживлять александритик, так что камень прямо радугой сверкал. Все мыслимые цвета, кроме разве густо-зеленого. Он еще смеялся над нами обеими, говорил, что дорогие самоцветы позолоченным серебром не оправляют. И что это всего-навсего корунд с такой особенной игрой.
Будто вечные снега на вершинах Гималаев.
Гималаи его и взяли к себе. Вот.
Александрит - камень вдов. Чтобы он таким не был, необходимо отыскать ему пару, да неужели это возможно в наше время? И вовсе не в деньгах дело. Мы никогда насчет них не заморачивались.
Теперь я вернула твой подарок обратно и нацепила на безымянный палец левой руки. Наверное, следовало мне тогда, с Людой, проявить большую твердость духа.
Знаешь, у мамы сердце оказалось куда менее прочным, чем у твоего зятя. А ведь доктор, демобилизуя его, сокрушался: "Молодой человек, профессиональный военный, а сердце как у старика". Ревмокардит. Начальная стадия туберкулеза. Операбельный рак. И всё на нас, женщин семьи... Ничего, как ни на то подлечивали своего мужчину. До девяноста с лишним лет.
Помнишь, дед, как мы с тобой по ВСХВ гуляли? Ты еще никак не давал мне напиться у местных газировщиц с их сатураторами: то сироп у них "котехинский", на коровьих котехах настоянный, то написано правильно - "катехинский" - да ребенку нельзя вино пить... так ты шутил с непроницаемым выражением на физиономии. Самое забавное, я вовсю тебе подыгрывала, хотя пить хотелось страшно. Наконец, мы пришвартовались к знаменитому кафе-мороженому, в виде огромного бетонного айсберга, и там, выстояв неописуемую очередь, ты захватил добычу: в запотевшей от внутреннего холода креманке - два шарика мороженого, клубничное и черносмородинное, - и стакан лимонада.
- А тебе? - спрашиваю я, когда мне уже наверчивают заказ таким круглым половничком на длинной ручке.
- Я не хочу.
- Ерунда. Чтобы ты - да не хотел мороженого?
Я, не сходя с места, добавляю к заказу еще четыре сливочных шарика и с огромным чувством удовлетворения смотрю, как ты, сидя напротив меня за столиком, поедаешь свой заветный пломбир.
Что еще вспомнилось вроде как по аналогии.
Четырехлетняя Людка вечером высматривает из окна своего папашу. Из музея тот уже ползёт на двух палках, регулярные гемодиализы сказались, а еще норовит в тамошнем буфете фруктов прихватить или еще чего-нибудь полезного. Так она, едва завидев Юрка, бежит навстречу, перенимает у него из руки авоську и с надсадой волочит на пятый этаж.
Да, вот еще. Тут к нам как-то приезжали дети твоей сестры Елизаветы Васильевны. И знаешь, о чем вспомнили? Что баба Зинаида была в чём-то вроде левоэсерского заговора замешана. Точно не скажу. Это при четверых-то детях и муже-лишенце. Так он, этот лишенец, ее собой прикрыл. "Живая церковь", выходит, как и ни при чем была...
Леонид в ту последнюю индийскую поездку хотел Людмилу с собой взять, показать ей рериховский дом-музей, да что-то не склеилось со льготными билетами - один на другое имя оказался. Говорили потом, что когда двое - ничего плохого не случается. Дурных людей, возможно, такое и остановило бы, но вот лавину?
Очередное лыко в строку. Я ведь себя с полутора лет помню, хотя какими-то бессмысленными клочками.
Мы едем в поезде, возвращаемся с Дальнего Востока. Дверь в тамбуре открыта, в широкую щель задувает вольный майский ветер, Я, лежа у тебя на плече, протягиваю ему пальцы - и в этот самый момент какой-то обкуренный слепой идиот решает захлопнуть тамбур наглухо. Меня спасло то, что ты просунул поверх моей нежной лапки - свою руку.
И никто из домашних, кроме меня, не замечает никакой странности, даже когда ты бинтуешь покореженные пальцы с содранной плотью и надеваешь поверх всего этого толстую варежку.
А ведь я поняла, дед. Оно и в самом деле для сильных мужей, это кольцо - так его заворожил мой прадед. Сотворил талисман сперва для тех, кто готов защитить своих женщин, - и не так важно вроде, у кого из двоих оно пребывало: у воина или колдуньи. Так же, как неважен стал, в конце концов, пол супруга. Важна только решимость. И еще - совсем немного детства в душе...
Говорят, самые мощные охранные талисманы получаются именно у детей. И вернее всего им служат. Но не внутрь, а вовне, так сказать.
Но если ты притягиваешь, принимаешь чужие беды на себя - разве не справедливо, что и ты где-то и когда-то получишь отплату сторицей? Деда Зина, почему ты не хочешь мне ответить?
Нет, послушай, это почти смешно. Или - не смешно вообще... Так...
Я тебе писала, что с полагоря, как говаривала наша баба Шура, стала низать бусики изо всякой ерунды? Небрежно продырявленной поделочной галтовки, разнизанных бус, мягкого дерева, латунных шариков только что не от винтажной кровати... Ключей от старых почтовых ящиков, гаечек с нестандартной резьбой, пустых флакончиков, иных не совсем опознанных, но интересных объектов...
И теперь я веду кружок, точнее (или, наоборот, приблизительней) - мастер-класс. Причем очень гламурный - такого словца в твоё время и не слыхивали. Это значит примерно то, что "модный", "стильный" - в общем, сплошная дурость. А винтаж, кстати, - это всё, что мы с тобой хотели выбросить, да рука не поднялась. Помнишь, как мы печку старой обувью топили и подольскую швейную машинку сдавали в металлолом? Неработающую? Самое оно.
И теперь вокруг нас с Людмилой тусуются чужие ребята всех возрастов и обоего пола - кто из новорусских, кто из проблемных, кто так, член семьи отпетых трудоголиков, которым стало не до деток. Только не проси меня объяснять эту навороченную терминологию - сама толком не понимаю. Деньги мне платят, нехилая прибавка к пенсии, общения навалом, хоть в Интернет не заходи. Уважения выше крыши - вылупилось первое поколение свободных художников неопределенного жанра. Востребованы, как горячие пончики...
Но главное - один из наших взрослых и моя малость перезрелая дочка...
Нет, не слушай. Это ведь всё нусутх, как говорится в моей любимой книжке. Хавэл. Пепел. Суета сует. Такие слова ты уж точно поймешь - попович ведь.
Главное - наш с тобой александрит чётко позеленел. Как первая весенняя трава.
Как та ядовитая южная змейка, труп которой, свернутый в клубок, после твоей смерти нашли под общим изголовьем.
Последняя твоя победа.
Твоё золото на поверку оказалось очень высокой пробы.