Низкие грязные тучи плыли, почти касаясь земли. Налетая порывами, ветер гнал пыль, соломинки, бросая их в полосу белых ромашек, обильно росших вдоль дороги. По зреющей пшенице бежали волны, играя оттенками красок: от салатного до изумрудного цвета. Ветер перехватывал стебли в беге, закручивал их, образуя водоворот. Отпускал и снова догонял, стелил по земле, резко уходя вверх.
Блеснуло лезвие молнии. Оно вспороло тяжелое брюхо небу, и оттуда посыпались крупные мокрые бусинки. Первые из них утонули в пыли, но последующие, обгоняя друг друга, забарабанили по дороге, пшенице, придорожной траве.
Возвращаться было бесполезно. Печенег перешел на галоп. Встречный ветер холодил мокрую одежду, струи дождя стекали по волосам и спине. Влажная грива коня, крылом подбитой птицы, время от времени, взлетает вверх и тут же падает, вновь прилипая к шее. Из-под копыт летят ошметки грязи. Печенег сходит на обочину дороги, сбивая тяжелые капли, нанизанные на согнутые стебли травы.
Дождь, ветер, бешеная скачка завораживают меня. Где-то в глубине души растет необузданная радость, которая ищет выход и вырывается наружу незнакомым мне диким гиком. Бросив поводья и раскинув руки, я лечу, готовая обнять весь мир. Он пахнет дождем, травами, дразнит неизвестностью, и уносит в неведомый мир чувств и ощущений.
А дождь всё идёт…
Подскакав к аулу, конь переходит на шаг, так как здесь очень крутой спуск. Слегка приседая, полу боком, спускается на улицу. По улице еду легкой рысью. Почти у каждого двора в канавах и колдобинах плещутся гуси и утки. Они встречают нас недовольным гоготаньем и кряканьем, уступая дорогу. Гусаки, вытянув шеи и распахнув крылья, шипят в след, а утки еще долго и шумно обсуждают наше появление. Дождь постепенно начинает стихать.
Не слезая с коня, толкаю ворота и въезжаю во двор. На крыльцо выходит Анчок, внук Ахмеда. Легкая улыбка на губах, искрящиеся радостью глаза, лучше всяких слов дают понять, что тебе здесь рады. Отдав ему поводья, поднимаюсь на веранду, где уже стоит глава семейства – Ахмед.
– Салам, – одновременно произносим оба.
Движением руки он показывает мне на место у летнего очага, расположенного прямо на веранде в виде камина. Огонь лениво лижет поленья под свисающим котлом, вкусно пахнет бараниной. Посреди низенького столика горкой лежит зелень, а в большой глиняной миске – огурцы и помидоры. Эмалированное ведро наполнено крупными бордовыми вишнями, с капельками воды на блестящих боках. Вероятно, Шушанна собралась варить варенье.
На мои плечи опускается бурка, обнимая меня теплом рук, свалявших ее. Анчок уводит под навес Печенега, расседлывает и набрасывает на него попону. Дождь стих, и теперь лениво сеет капельки на широкие листья ореха, тревожа гладь луж. Выпорхнувший из-под крыши воробей, садится на край желоба, начинает потряхивать хвостиком и крылышками. Он перебирает их клювом, временами громко чирикая, вероятно приглашает свою подругу разделить с ним это мокрое удовольствие. Ахмед сидит, прислоняясь к столбу веранды. Его руки с вздутыми венами покоятся на коленях. Они многое переделали за свою жизнь: держали соху и саблю, рыли Волго-Донской канал, примерзали к холодному металлу пушки. Я люблю смотреть на эти руки, которые могут нежно принять ягненка во время окота, успокоить коня, вытереть слезы правнукам.
Из дома выходит Шушанна – жена Ахмеда. Всплеснув руками и вспоминая Аллаха, уводит меня в комнату, где я надеваю ее платье, а моя одежда занимает место на верёвке рядом с очагом. Ахмед, ворча на Анчока, идёт к Печенегу и подвешивает ему торбу с овсом. Я смотрю на язычки пламени. Они как бы раздевают полено, постепенно снимая с него тоненькие листочки пепла, которые тут же теряются среди красных угольков…
Анчок убирает котел с огня, и душистый бульон с кусками баранины, лука, моркови и пряных трав перекочевывает в глубокие пиалы. Над ними начинают подниматься струйки ароматного пара. Свежие лепешки, чем-то похожие на луну, ждут своего часа. После обеда пьем чай, настоянный на травах, обмениваемся новостями, решаем накопившиеся вопросы.
Собираюсь в дорогу. Одежда местами еще влажная, но это пустяки. Печенег неохотно покидает теплый угол. Обратно еду шагом. Ветер совершенно стих. Склонённая трава и полегшая местами пшеница, распрямляясь, сбрасывает на землю тяжёлые капли – подарок дождя. Тучи уползают, оставляя после себя голубое небо и небольшие серые облачка, позолоченные уходящим в ночь солнцем. Дорога раскисла. Еду по обочине, вдыхая чистый пьянящий воздух, слушая, как громко кричит коростель. Низко проносятся ласточки, почти касаясь земли. В душе и природе поющая тишина…
Глава 2
Подойдя к селу, Печенег ускорил ход, ибо знал, что его ждет теплая конюшня и мерка сладкого овса. Перейдя на крупную рысь, он шел легко, свободно, гордо держа голову, сам не понимая, что, являясь частицей этого прекрасного мира, украшает его собой, делая его богаче и добрее. В такие минуты мы с ним как никогда близки по духу. В каждом из нас живёт чувство свободы, не обремененное путами условностей и обязательств, которые обильно царят в человеческом стаде. Парализуя свободу мыслей и действий, как паук муху, попавшую в паутину.
Выезжая за село, я снимала узду, давая полную волю коню. Печенег чувствовал границы дозволенного, никогда не перешагивал их, ни разу не ослушался, когда я подавала команды рукой или голосом. Между нами царило полное взаимопонимание. За всю нашу дружбу мы поссорились только один раз. Виной этой ссоры были теплый летний вечер и славненькая пегая кобылка.
Придерживаясь за луку седла, я озираю окружающий мир. Конь бежит, легко касаясь земли. Он словно трогает копытами струны незнакомого мне инструмента, звуки которого заполнили все пространство между небом и землей, опрокинув при этом кувшин с благовониями. Их запахи чисты, как первое причастие. Разнообразны, как цвета красок. Свежи и пьянящие, как воздух после первого снега. Надо мной дышит тайною небо, маня в свой бездонный омут. Шаром, цвета спелого апельсина, над горизонтом зависло солнце, выкрасив края неба в розовато-оранжевый цвет.
Из низины поднимаемся на бугор. Деревня как на ладони. Домики тонут в море зелени, выпуская в небо тоненькие струйки дыма. Это хозяйки готовят ужин.
Влетев в раскрытые ворота конного двора и сделав свой обычный круг почета, конь останавливается около деревянного настила, где я мою ему ноги во время непогоды. Он еще не остыл от бега. Нетерпеливо перебирает ногами, пофыркивает, вскидывает головой, кося черными влажными глазами. Узда, привязанная к луке седла, позванивает, ударяясь об него. До чего же хорош в своем нетерпении этот черный красавец!
На крыльцо сторожки вышел дядя Федя.
– Ну, бесенок, как прошла прогулка? Никак, опять к своим басурманам моталась? – Хитро сощурив глаза, продолжал: – Ох, смотри, украдут тебя, девка!
– Э-э, дядя Федь, как украдут, так с приплатой возвращать будут, – ответила я, поднимаясь по ступенькам крыльца.
– Это уж точно. И в кого же ты, на милость, такая уродилась? Бабка с матерью бабы тихие, степенные, да и отец норовом не отличался, а ты, что ветер в степи, и минуты на месте не посидишь, – говорил он, идя за мною следом. – Надо было тебе парнем родиться. – Вдруг, он спохватился и хлопнул себя по макушке. – Ой, чуть не забыл, дырявая моя башка, тут Шурка забегал, велел передать тебе, что налет прошел удачно, до дождя управились.
– Спасибо, дядя Федя, – поблагодарила я его,– эти лоботрясы еще три дня назад должны были это сделать.
Открыв кладовку, я достала ведро и, подойдя к плите, потрогала чайник рукой. Горячий.
– Слушай, этот твой налет, случайно, не относится к Матрениному огороду? – спрашивает дядя Федя, шаря рукой по карманам. – А то давеча иду из сельмага, а у нее весь бурьян в огороде выдрат да аккурат за плетень и выброшен. А сама бабка по огороду лазит да ахает. Кто? Что? Я-то догадался, но промолчал. – Наконец он достал из бездонного кармана потертый кисет. – Молодцы, но только почему вы втихую добрые дела делаете? – спросил он, насыпая порцию табака в кусочек газеты.
– А зачем их напоказ выставлять? – отвечаю вопросом на вопрос, переливая горячую воду из закопченного чайника в ведро.
– Дядя Федя, а Люська, случайно, не жеребая? – поинтересовалась я, останавливаясь на крылечке. – Вон как брюхо раздуто, скоро по земле елозить будет. Вы ее ветеринару показывали?
– А зачем? Все равно ее председатель на живодерню определил, – ответил конюх, затягиваясь дымком. – Да и откуда ей быть жеребой, кто на такую уродину внимание обратит? Разве что жеребцу накануне глаза завязывали или ночка слишком темной была, – проворчал он.
Люська, действительно, была уродиной. Низкорослая, с вечно раздутым брюхом, опущенной головой. Гнедая масть перемешивалась с грязно-серым цветом, отчего казалось, что она вывалялась в грязи. Да и, правда, в это время не жеребятся.
– Дядя Федя, ты иди домой, а я заночую на конюшне, мне завтра в Новосвободнюю смотаться надо. Только зайди к моим и скажи, чтобы бабушка узелок приготовила, я заскочу по дороге.
– Ох, достанется тебе, девка, от председателя, он уже здесь вопил, что кобылы морду Печенега забыли, – засмеялся конюх.
– Зато его на день по пять, раз созерцают, – огрызнулась я.
– Ну ладно, если ты остаешься, то мне здесь делать нечего, – сказал он, надевая старенький пиджак, времён нашествия Чингиз-хана. – Ружье я тебе оставлю, но за Тоськой ты все же сходи. А то цыгане на бугре шатры раскинули.
– Хорошо, но сначала Печенега в стойло поставлю.
Старательно обмыв ноги коня от грязи, я протерла их куском старого домотканого полотна и отвела его в конюшню. Расседлав, вытерла под потником спину и, накинув на него рядно, пошла к Ульяне за Тоськой, самой зловредной собачонкой села.
Мною было подмечено, что собаки одного села отличаются от собак другого. Это происходило потому, что селения находились друг от друга на приличном расстоянии, и за долгие годы в каждом из них вывелась своя порода. В нашем селе все собачки были среднего роста с преобладающей черно-белой окраской. У всех были пушистые хвосты, завернутые крендельком, и великолепные галифе. Откуда взялась Тоська – осталось тайной. Сама же Ульяна объясняла ее появление так:
– Утром выхожу во двор, а эта паскуда из Борькиного корыта помои жрёт, а сама-то тощая как кощей. Жалко стало её, горлохватку, вот и оставила. Пущай живет. Шарик накануне сдох, а без собачки и двор не двор.
Росточком Тоська была маленькая, невзрачная. Поверх коротенькой густой шерсти торчали длинные шерстинки, придавая ей вид пощипанного одуванчика. Они, торча, как иглы, переходили на куцый, вечно поджатый хвостик. Спинка у нее была всегда согнутая, и она чем-то напоминала саму Ульяну, скрюченную и скандальную бабку. Невозможно было найти человека в селе, с кем бы она не поругалась.
– Ульяне эту заразу черт на день ангела подкинул, – шутили бабы. – Надо же, как угодил: что обличьем, что характером, вся в хозяйку!
За несколько лет пребывания у Ульяны Тоська ни разу не принесла потомства.
– Кобели, и те знают, с кем связываться можно, а кого стороной обходить, – злословили соседки у колодца.
У Тоськи был, действительно, отвратительный характер, она даже во сне рот не закрывала, а как-то странно повизгивала. Но на все были свои причины. То воробей из Борькиного корыта кусочек вареной картошки потянет, то ворона нарушит границу двора, а то и сама бабочка-капустница в гости пожалует. Вот Тоська и гоняется за ворами и нарушителями с противным лаем, а скорее, визгом, до тех пор, пока они не покинут границы ее царства. Никто не мог зайти незамеченным и уйти ненаказанным. Частенько она своим лаем и Ульяну доводила до белого каления. И тогда та, схватив хворостину, шла в наступление. Забавней всего было то, что Тоська охотно вступала с ней в перепалку. И тут поднималось такое, что человеку в здравом уме вряд ли могло прийти в голову, что собака и хозяйка выясняют отношения. Скорее, это смахивало на приближение конца света.
Однажды сосед попытался пристыдить Ульяну: дескать, будь же хоть ты умнее собаки. С его первыми словами наступило молчание. Собака и хозяйка, внимательно выслушав проповедь, дружно набросились на него. Сосед досадливо махнул рукой и скрылся в хате, а со двора еще долго в его адрес неслись нелестные сравнения и визгливый лай. Но я понимала Тоську. Ей очень хотелось быть хозяйкой, проявив свою значимость, доказать, что и она не зря ест хлеб.
Ночуя на конюшне, я всегда брала Тоську с собой для охраны, ибо знала, что за кусочек мяса не продастся, как бы ни была голодна. И во двор никто не зайдет без моего разрешения.
Первым делом, прибежав на конюшню, она старательно заглядывала во все уголки, наводя свои порядки. Коты, заслышав ее лай, пулей перелетали через плетень, унося ноги. Тоська одного не понимала – что они вылавливали мышей, которые воровали овес из кормушек, но ей до этого не было никакого дела. Единственным ее врагом на конном дворе была ворона, которая жила на старой липе. Она-то и доводила бедную Тоську до потери голоса. Спланировав, с боевым кличем проносилась над Тоськиной головой и садилась на колышек плетня. Тоська себя ждать не заставляла. Подняв шерсть дыбом, сделав страшную морду, она неслась к плетню, готовая разорвать свою обидчицу на кусочки. Ворона, чувствуя свою неуязвимость, не спеша, как бы считая колышки, скакала по ним до самой стенки конюшни. На последнем делала разворот и старательно пересчитывала их снова. Бедная Тоська уже не лаяла, а хрипела. Когда вороне все это надоедало, она снова проносилась над Тоськой, едва не задев ее крылом, затем резко уходила вверх. Тоська садилась, потявкивая, провожала свою обидчицу взглядом, после чего важно удалялась со знанием честно выполненного долга.
Забегая наперед, хочу рассказать, что, когда умерла Ульяна, Тоська проводила ее на кладбище, а после долго лежала на свежей могиле. На уговоры баб не двинулась с места. Вечером ее видели во дворе, тихую, понурую. Поздно ночью, сидя на крылечке сторожки, я увидела Тоську, которая медленно шла ко мне. Именно шла, а не бежала. Подойдя, она легла у моих ног. Я погладила ее и принесла кусочек жареной рыбы, но Тоська даже не понюхала его. Полежав еще какое-то время, встала, лизнула протянутую руку и, грустно посмотрев на меня, пошла прочь.
– Тоська, – позвала я ее, – иди сюда, Тоська!
Но та, не оглядываясь, побежала к воротам. Как ни звала ее, ни уговаривала, все было напрасно. Она, видимо, боялась, что, возвратясь, уже не сможет уйти. Больше ее никто не видел.
– Черт дал, черт взял, – судачили бабы. – Видно, еще какой-нибудь одинокой душе подкинет.
Я еще не успела подойти к бабкиной хате, как Тоська подняла лай. Но, узнав меня, сменила гнев на милость и, уже радостно потявкивая, ждала, когда Ульяна откроет калитку. Тоська знала, что если я пришла вечером, то ей ночью быть хозяйкой большого двора и моим личным телохранителем. Немного поговорив с бабкой о делах насущных, выслушав жалобы на соседского козла, мы с Тоськой пошли на конюшню. Оставшись одни, занялись каждый своим делом. Тоська носилась по двору, наводя свои порядки, а я, тем временем, почистила Печенега, обновила ему подстилку, а себе натаскала в угол соломы, бросив поверх старую бурку. Чем не царское ложе!
Глава 3
Обойдя конюшню, я заглянула в кормушки, проверила засовы. Спать не хотелось. Пока закипал чайник, навела в сторожке порядок. Чай пили вместе с Тоськой. Чай пила я, она ела бараньи шкварки с лепешками, предусмотрительно положенные Шушанной в узелок. Вечер был сырым, но теплым. Захватив фуфайку дяди Феди, я бросила ее на стожок клевера и улеглась, запрокинув руки за голову.
Люблю смотреть в ночное небо, постоянно ища ответы на свои вопросы, но, так и не находя их, не постигнув тайн Вселенной, засыпать. Чтобы в следующий раз, глядя на звезды, снова задавать себе те же вопросы, на которые у меня пока нет ответов. Мое любопытство огромно, как этот темнеющий ковер неба, рассекаемый молниями загадок. Где тени Прошлого, смешиваются с искрами Будущего, зажигая в Настоящем огонек Мысли. Он уводит меня к вратам Великих Тайн, заставляя терпеливо ждать, когда они приоткроются и разрешат мне заглянуть в Сады Необычайного.
Не знаю, может, это бред больной фантазии, но мне кажется, что после дождя звезды светят по-особому ярко. Словно он смыл с них пыль, занесенную хвостами таинственных комет – метелок Вселенной. Ведь они, делая уборку в доверенных им владениях, каждый раз забывают протереть звезды, и дождь доделывает начатую ими работу. Утопая в темнеющей бездне, звезды манят и зовут, сея в душе семена непреодолимого желания, лететь навстречу им. Трогать руками, набрав полную горсть, подбрасывать и ловить маленькие светящиеся бусинки. Но, зная, что это невозможно, продолжаю лежать и с тоскою смотреть на них. Какие все они разные! Большие и маленькие, теплые и холодные, зовущие и отталкивающие. Совсем как люди! Кто создал их? Моя бабушка говорит, что это умершие, каждый вечер зажигают свечи, напоминая живым о себе. А бабушка Лушка поведала мне другую историю:
– Давным-давно, еще в те времена, когда не было звезд, и луна одиноко плавала по небу, жил на свете веселый парень, который очень любил бродить по земле. Каждую осень, после уборки урожая, он отправлялся в путь. Скитался по свету как ветер, заглядывал в отдаленные уголки родной земли, но каждый раз возвращался весною домой, где его ждали отец с матерью и любимая девушка. С весны и до самой осени молодой человек работал в поле. И чем меньше оставалось времени до Желтых Дождей, тем веселее и радостнее становился он. Мать с отцом хотели скорее женить его, но свадьба переносилась с осени на весну, а с весны на осень.
Однажды по весне парень не вернулся. Потянулись долгие годы ожидания. Проходили весны, зимы, а его все не было. Надеясь на скорое возвращение любимого, девушка ждала. В ее тяжелой косе появились серебристые нити, на милое личико легли морщинки. И вот однажды, глядя на такую же одинокую луну, она подумала, что ее любимый мог заблудиться в стране Вечной Ночи. Желая ему помочь отыскать путь к дому, девушка сняла с себя бусы, некогда подаренные любимым, прижала их к груди и прошептала: “Бусинки-горошинки, любовью мне даренные! Пусть каждая из вас возьмет маленькую искорку моей большой любви и засияет ярко-ярко, да так, чтобы мой ненаглядный смог в стране Вечной Ночи увидеть ваше сияние и по светящейся дорожке найти путь домой”.
С этими словами она подбросила бусы вверх, но ниточка порвалась, и они раскатились во все стороны. А там, где их больше всего собралось, пролегла широкая дорога через все небо. Это была дорога Надежды и Ожидания, уходящая в Неизвестность…
Вернулся ли тот человек домой, никто не знает, но с тех давних пор звезды стали помощниками влюбленных. А сколько затерянных душ на земле они вывели на дорожку к дому!..
Ах, если бы звезды и мне помогли найти тропку к ответам на те вопросы, которые не дают покоя. Я искала их в книгах, но это только породило новые вопросы, посеяло в душе новые сомнения. Я знаю, что есть порог Недозволенного. Но кому, когда и где суждено его перешагнуть? Знать то, что скрыто за ним? Это новые вопросы без ответа. Странные всё же взрослые. Почему не хотят принимать меня такой, какая я есть? Мне шестнадцатый год, а я играю в куклы, зачитываюсь Бальзаком, путешествую с Джеком Лондоном по просторам Белого Безмолвия и верю в сказочного Змея Горыныча. Со мною происходят непонятные вещи, где отступает реальность, давая место чудесам. Меня никто не понимает, даже мама. Все отмахиваются от моих вопросов, как от назойливых мух. Хорошо, если, просто пошутив, посмеются, а то и пальцем у виска покрутят. Поэтому я не делюсь с окружающими своими тайнами, сама пытаюсь найти ответы на мучающие меня вопросы. Иногда мне кажется, что я заблудилась в пустыне, а мимо проходят караваны, но никто не хочет дать глотка живительной влаги, и я сама пытаюсь добыть ее из глубин зыбучих песков. Каждый раз, когда я почти достигаю ее, песок делает свое черное дело.
У меня есть единственная подружка, с кем я охотно делюсь своими сомнениями и догадками. Это маленькая звездочка. Мы с ней дружим давно, и дружба эта полна тайн. Бродя взором по небу, я отыскиваю её. Время от времени она подмигивает мне. Это мягкое мерцание наполняет меня теплотой, которое разливается по всему телу, постепенно заполняя самые отдаленные уголки. Кончики пальцев на руках и ногах начинают слегка покалывать, исчезают запахи и звуки, воздух вокруг меня становится плотнее. Последнее ощущение можно сравнить с погружением в воду, но вода для меня таит опасность, здесь же, наоборот – тихая радость ожидания перед полетом.
Сознание ясное, будто после хорошего сна. Я чувствую, как неведомая сила отрывает меня от копёнки и начинает поднимать вверх. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрей. Совсем не страшно, наоборот, захватывающе интересно! Далеко внизу земля стелется темным ковром, по которому, светлячками, горят огоньки, одинокие и вытянутые цепочкой, собранные в зонтичные соцветия и растекающиеся лужицей. Постепенно земля исчезает. Вокруг меня черный бархат бездны, в ворсинках которого запутались большие и малые звездочки, каждая со своим характером и судьбой. Каждой из них отведена своя роль в этом сложном механизме Вселенной. И не дай Бог, вмешаться в него! Нарушить гармонию его сосуществования. Ведь может произойти непоправимое. Мир рухнет, а на его обломках родится что-то новое. Но какое оно будет?
Чувствую себя одной из звёзд. В данный момент я излучаю свет, но я песчинка в этом затерянном для меня мире. Радостно и тревожно в ожидании неизвестности. Моя звездочка начинает увеличиваться. Но чья-то рука прикасается к моей, она теплая, сильная, властная. Опять старик! Полет замедляется, и все происходит как в кино, когда пленку прокручивают в обратную сторону. Легкий толчок, воздух редеет, возвращаются запахи и звуки. Сердце учащенно бьется. И каждый раз происходит одно и то же. Надо мною наклоняется старик в белой одежде. Седые волосы касаются плеч, аккуратная бородка лежит на груди. Он строго смотрит на меня, грозит пальцем. Потом взгляд его теплеет, становится мягче. Все его “Я” наполнено жизненной силой, которую ощущаю в его ровном, глубоком дыхании. От него веет необыкновенным покоем и теплом. Протягиваю руку, пытаясь коснуться его руки, но старик начинает удаляться, постепенно тая, как облачко. Сытая луна лениво следит за происходящим. На своем долгом веку она и не такое повидала. Поэтому что ей до старика и девчонки, которой не дают потрогать запретный плод?
Как-то я рассказала бабушке о своих путешествиях. Она, вздохнув, сказала: “Значит, тебе дальше лететь нельзя, крылышки обжечь можешь, они-то у тебя слабенькие. А звездочка-то, наверное, твой ангел-хранитель и есть, но только напрасно он тебя летать учит. Видишь, Бог-то останавливает вас. Так и до беды недалеко”.
Снова отыскиваю подружку. Помахав ей рукой, сползаю с копенки и иду в конюшню. Тоська, потявкивая, устраивается на фуфайке. Двор залит лунным светом. Очень хочется спать, глаза просто слипаются. Печенег встречает меня тихим радостным ржаньем, тянется ко мне, пытаясь захватить губами мои волосы. Потрепав его по гриве, целую в бархатный нос и, достав из рюкзака, висящего на стене, свою старенькую куклу с облупленным носом, валюсь на приготовленную постель. Заворачиваюсь в бурку, и затихаю. В углу, шурша соломой, попискивают мыши, шумно вздохнул Печенег. Это последние звуки прошедшего дня, которые я слышу, проваливаясь в мягкую, дурманящую Бездну Сна.
Глава 4
Просыпаюсь мгновенно, словно меня кто-то толкнул изнутри. Слегка приподняв голову, прислушиваюсь. В конюшне что-то происходит, но что? Растет внутреннее напряжение. И вот я уже подобна сжатой пружине. Паника, охватившая меня в первый момент пробуждения, исчезла. Я совершенно спокойна. Мысли, которые метались зайцем голове, направлены в нужное русло. Обостренное чувство опасности заставляет меня быстро анализировать обстановку. Итак: Тоська странно поскуливает, как-то растерянно, такое впечатление, что она не знает, как себя вести. Легкое волнение среди лошадей, возня, вздохи и будто кто-то стонет. Стоп. Если на конюшню забрался чужой, то Тоська покойников подняла бы из могил своим визгливым лаем. Запаха гари тоже нет.
Отложив куклу в сторону и захватив с собой ружье, перелажу через перегородку соседнего стойла. Осторожно подхожу к дверному проему, взвожу курок и кладу указательный палец на “собачку”. Прижимаюсь к стенке, осторожно выглядываю во двор, готовая в любую минуту вскинуть ружье для выстрела. Так учил Ахмед. Двор залит лунным светом, хоть иголки собирай. Не спеша, внимательно осматриваю его, задерживая взгляд на затененных местах. Моя верная помощница подвывает у последних дверей, там как раз находится стойло Люськи. И именно там что-то происходит. А вдруг Люська сдыхает? Мне становится страшно.
Придерживаясь, тени, я иду на таинственные звуки. Проскользнув под засов, нащупываю висящий на стене фонарь, но от волнения никак не могу найти спички, хотя они у меня в кулаке. Наконец зажигаю огонь. Подкрутив фитиль и подняв фонарь над головой, направляюсь к Люське, которая стоит, наклонив голову над чем-то шевелящимся, шумно дыша.
Господи! Да это же жеребеночек! Самый настоящий, живой, мокренький! А Люська его облизывает! Затаив дыхание, я приседаю на корточки рядом с ним, она бросает на меня тревожный взгляд и продолжает прихорашивать своего малыша.
– Ну, Люська, ну, нахалка, и здесь отличилась, всех вокруг пальца обвела!
Внимательно рассматриваю жеребеночка: он такой маленький, неуклюжий, тощенький, ножки длинные, слабенькие, и забавно так глазками моргает! А ушки-то, какие хорошенькие, как у игрушечного плюшевого конька. Люська бросает лизать бок и принимается за головку, оттесняя меня в сторону. Как она мне напомнила в этот миг бабу Нюру, которая так же оттесняет своих внуков от подоконника, на котором важно восседают три гипсовых кота - копилки!
Я оглядываю Люськин уголок. Да, Федор запустил его до неприличия. Сменяя вилы на лопату и наоборот, привожу стойло в порядок. Натаскав соломы, с трудом перетаскиваю на неё малыша. Затем иду в сторожку, растапливаю плиту и, запарив отрубей, делаю Люське пойло. Она его выпивает на одном дыхании. Малыш уже обсох, шелковая шерстка в немыслимых завитках. Ведь Люська его вылизывала в разных направлениях, и поэтому он, кажется лохматей обычного. Только игрушечная гривка, не поддалась Люськиной расческе, стоит щеточкой. Неугомонная мамаша наносит последние штрихи. Она в этот момент действует как художник, разница лишь в том, что у художника кисти, а у Люськи язык. Лизнув малыша и оставив влажный мазок на его шерстке, она поднимает голову, смотрит и снова кладет мазок.
– Люська, да ты у нас настоящая художница! Какую чистую окраску для малыша подобрала, без примеси. Весь в папочку, черненький, только почему под коленочкой серое пятнышко? А сама-то, посмотри, какая неопрятная! Не пора ли заняться своим видом?
Так разговаривая с Люськой, я долго и упорно чистила ее, расчесала хвост и гриву, предварительно удалив комки репейника. И вдруг сама ее не узнала. Передо мной стояла славненькая кобылка, даже малый рост не портил, её а, наоборот, придавал ей особую прелесть этакой девочки-подростка.
Честно сказать, устала. Усаживаюсь на ящик, и умиротворенно наблюдаю, как малыш пытается встать на свои слабенькие, дрожащие ножки. После нескольких неудачных попыток он преодолевает первую в своей жизни высоту, а затем усердно сосет вымя, покачиваясь, забавно вертя хвостиком-султанчиком. Жеребёночек от нетерпения перебирает своими длинными ножками и сердито подталкивает вымя мордочкой.
Что может быть прекраснее на свете, чем мать, кормящая своего ребенка? Неважно, женщина это делает или лошадь. Я думаю, что в этот момент они чем-то похожи друг на друга. Внутри каждой из них бьет ключ, питающий росточек новой жизни, дает ему возможность самому стать источником продолжения Неиссякаемой Реки его Рода. Наконец я поняла, почему мы называем землю своей Матерью! Ведь она и есть Материнское Начало! Именно земля своей грудью вскармливает все то, что произрастает на ней, давая тем самым пищу всем живым существам. Странные мы люди, нас все время тянет разгадывать тайны Вселенной, совсем забывая о земных. А ведь они здесь, рядом, окружают нас плотной стеной! Сегодня, для себя, я нашла ответы на два вопроса, которые давно не давали мне покоя.
Великая Мать Земля! Вселенная бесконечна, и даже Ты в ней – что маленькая рыбка в седом океане. Но теперь я точно знаю, вы обе со своими тайнами затаились в этом Жеребеночке, только что появившемся на свет. Он еще не видел солнца и зеленой травки, НО УЖЕ всасывает в себя с молоком матери Мудрость Жизни. Имя тебе, малыш, будет – Восход!