Серый забор в бахроме белого мха, и зеленый откос в пучках мышиного горошка, и прохладная полумгла старого леса – вещи свободно отданные мне для счастья.
Бахрома на заборе – признак чистоты (экологической) и нищеты (материальной). Мышиный горошек – красивая, но не вкусная трава. Корова выстригла все, оставив мышам сиротские пучки. А лес – всегда лес. Он врос в меня давно и легче отдать печень, чем расстаться с лесом. Зачем мне печень без леса?
Все, что происходит – происходит на границе сред. Наблюдать не прикасаясь – университетская глупость, ведущая в никуда. В никуде же – ничего. Прикасаться ужасно опасно – взаимопроникновение меняет. Алхимия чистой воды и чистой совести. А что делать?
В детстве все люди были одинаковыми. Такими, как ты. Поступки других, необъяснимые в твоих координатах, списывались на собственное недоумие. Все чаще вставал черный вопрос – или я дурак, или люди плохие. Так не хотелось жить среди плохих людей, что к мысли о собственной недоделанности даже привык.
Все сгорело в гормональном взрыве. Через время, протерев глаза, увидел – люди разные. И собственную монументальную адекватность по всем линиям увидел. Наверное, очень хотел. Собственная монументальная адекватность снимает запрет на осуждение ближних и дальних. Люди стали плохими. По разному.
Когда все люди глупее тебя – мир прозрачен и прост. Но оказалось, что в мире два вида глупости. Один родной – твой. Другой чужой, практически инопланетный. Одни дураки тратят свою жизнь на других, а другие дураки гребут исключительно под себя. И эти два несмешанных вида существуют повсеместно. Во всех нациях, конфессиях, и на всех континентах. В разных пропорциях.
Поворот, это когда прикасаешься к настоящему. Мама научила меня читать, а Бог дал свободу воли. А еще – здравствуйте все, кого тошнит от полумер. А еще, низкий поклон всем жаждущим правды, независимо от ее (правды) выгодности-приятности. Ну и, конечно, будьте тверды чистые сердцем. Еще чистые, уже чистые, и к чистоте сердца идущие.
Преимущество беспорядочного чтения в том, что ведет тебя от книги к книге не строгий и ограниченный учитель, а силы небесные. А кому отрок гордый может довериться? Не плохим же и по-разному глупым людям.
Силы же небесные видят сердце человека и знают чем и как его взять. В нашем случае произошло глобальное усвоение всех доступных первоисточников – от Ригведы и Упанишад, до Хайдеггера и Мамардашвили. Конечно же, это только возвысило, и так торчащий во все стороны монумент самоуважения. Но и значительно усложнило картину общечеловеческой глупости.
Оказалось, что то, что люди пишут разделяется точно так, как то, что люди делают. Вся радуга духовных школ под внимательным взглядом рассыпается на две неравные кучки. Голоса из одной призывают тратить жизнь на других, голоса из другой гребут под себя и грести зажмурившись учат.
Выбор – прикосновение. Прикосновение – изменение. Так началась работа по разрушению памятника себе. Оказалось, что так легко раздувшийся пузырь крепче камня. И одному его не сгрызть. Но голоса, которые я выбрал, утешали меня. И научали. Кончилась пора беспорядочного чтения и началась пора порядочного.
Оказалось, что грести под себя можно по-разному. Оказалось, что помимо похотей телесных, есть похоти умственные, и похоти духовные. И разница между ними – ноль. И без прямого вмешательства Божества – прикосновения, жрут все три вида тебя умного безнаказанно. Проще, оказалось, что я не один. Нас здесь двое. Я – создание Божье, и тупой памятник мне – создание, боюсь говорить, чье.
И монумент сей – вполне инопланетянин, потому, что всегда и везде гребет под себя. Всегда и во всем находит выгоду себе и ее нагло требует. Совершенно автоматически. Мы с ним выбрали разное. Точнее я выбрал, а жаба просто так устроен – по-другому не может. Материал не тот.
Люди перестали быть плохими и по разному глупыми. Люди стали несчастными и по разному жабой задавленными. Насмерть, почти насмерть и до полусмерти. Разными, но все равно, как в детстве – хорошими.
Праздник возвращения хороших людей всегда со мной. И (через два раза на пятый) несытую пасть постылого механизма затыкать получается. И мох на заборе, и зеленый откос у калитки, и сумрак сырой старого леса – все это любовь. Взаимопроникновение.
Вот фанатики – счастливые люди. Особенно счастливы иудеи. Ожидание в законе не мешает активному обустройству среди чужих. Можно ведь то, что принесет Мошиах, хапать сейчас и без него. Должен же он видеть, чего хочет народ. И, конечно, должен хотеть для народа того же. Или нет?
Был бы язычником – подох бы от зависти. Бог – как инстинкт прижизненного благоденствия. Синергия начал. Но как христианин не могу не спросить - а по смерти что? Ветхий завет, к сведению, не отвечает на этот вопрос. Только Евангелия. Оттого два завета неразделимы. Вместе они отвечают на все вопросы.
Счастливы фанатики избирающие произвольно, что в откровении чтить, а что хаять. Но не позавидуешь их посмертной истории. Инстинкт выживания во времени затмевает инстинкт выживания в вечности. Только переступить через миф о собственной исключительности не каждый может. Тем более через так тщательно проработанный миф.
Но Любовь не помнит зла, не ищет пользы себе. Любовь долготерпит. Бог ждет. Чего? Чтобы каждый стал толерантным мифоедом? Сомневаюсь. Если уж Он создал из камней сих детей Аврааму, то ждет Он совсем другого.
Проблема в том, что японцы, принявшие православие – остаются японцами, а евреи, принявшие православие – евреями быть перестают. Просто с экологической точки зрения, чтобы вид сохранить, нельзя иудеям Евангелие принимать. Потому, как православный в нескольких поколениях – уже не еврей. Рассасывается генотип.
Горе страшное. Тупик метафизический. Бог ждет от народа принятия Благой Вести, зная, что это будет конец народа, как физиологической реальности. Осознание того, что это будет началом реальности духовной, да такой, что за всю историю народа она только редким пророкам снилась – подвиг непосильный.
Вот и длится две тысячи лет голгофская судорога самосохранения физиологической самоидентификации. И уже комфортно даже в судороге этой. Она вошла уж необходимым элементом в набор исключительностей, что иудей в себе зрит. Когда смотрит.
Нам-то что в этом? Мы-то, не призваны, от Руси отказываться ради Христа. Наоборот. Русь – проект православного глобализма, что реализует себя в брани со всем неправославным уже тысячу лет. Без явной помощи Божьей такое просто невозможно. Нам народ свой сохранять, как зеницу ока, благословлено. Что нам до иудеев, которым, чтоб Христа принять, нужно себя наизнанку вывернуть?
А то, что мы здесь и сейчас, призваны Христом, заповеди Его соблюдать. А Он сказал – Бог дождит на праведных и неправедных, будьте же как Отец ваш небесный. Любовь – взаимопроникновение. Просто, представьте ситуацию – Россию за Христа продать. Не одна православная душа содрогнется от ужаса. Перед этим выбором. А они живут, привыкли. И мифов утешающих понасочиняли.
От этого ужаса можно и атеистом, и сатанистом стать. И подробную критику христианства разработать. И народы, что Христа не хотят предавать, поедом есть. И мерзости тиражировать, и ценности искажать, и другого (удобного) Мошиаха ждать беззаветно и преданно.
Надобно знать, что искренне ко Христу пришедший еврей – это человек избравший Бога вопреки всему строю народной души. Почувствовать, что это – русскому не дано. Мы приходим к Богу благодаря строю народной души. А они – вопреки. Мимикрянты и манипуляторы – не в счет.