Е.В.
– Алёна! – радостно кричу я.
Наверное, получилось слишком громко. Она испуганно оборачивается и непонимающе глядит на меня. Нет, увы – не узнает. Но остановиться уже не могу: подлетаю в два прыжка, крепко прижимаю к себе и кружу по тротуару.
– Э… эй, прекратите… Прекратите немедленно! – возмущенно вырывается она. – Я вас сейчас ударю!
Разозлилась… Я всегда чувствовал, когда она злится по-настоящему, а когда у нее просто плохое настроение. Послушно опускаю ее на землю – она мгновенно отшатывается в сторону. В глазах – смесь детского испуга и взрослой злости. Ее никто так не кружил средь бела дня. Кроме меня. Я всегда любил это делать – особенно, когда она была такая тоненькая.
– Не узнала… – с горечью протягиваю я. – Ты меня не узнала…
– Да я вас вообще не знаю! – яростно поправляет она свой платочек на шее.
– Ты меня не узнала! – горестно продолжаю я. – Если бы вчера мне кто-то сказал, что такое возможно – рассмеялся бы. Впрочем, извини: память у тебя всегда была дрянная. Но забыть меня после всего, что было… Знаешь, Алёна Викторовна – это очень больно.
Изумленно смотрит на меня. Нет, в ней абсолютно ничего не просыпается – просто доходит, что я правильно назвал ее по отчеству.
– Живешь там же? – продолжаю я. – Пруд под окном еще цел?
– Цел! – машинально кивает она, но тут же опять вздрагивает. – А откуда Вы… знаете? Я вас вправду не помню!
– Это я уже слышал, – киваю я. – Сейчас скажешь, что и в Сокольниках никогда не работала. Смешной такой заводик на Яузе…
– Я только месяц, как пришла туда, – растерянно бормочет она. – Меня там еще почти никто не знает – и я никого не знаю.
Это я перегнул, конечно. Ну да, ей же еще только 25 – недавно институт окончила. Но уже должна быть замужем. Да, точно – замужем. И ребенок уже есть.
– Дите растет? – нагло спрашиваю я. – Сколько ему – два?
– Да, – пытается улыбнуться она, но не может, потому что опять пересиливает страх перед непонятным. – Послушайте – мне уже не по себе! Откуда вы меня знаете?
Я глупо улыбаюсь и молчу.
– Вы не с моим папой работаете? – лепечет она.
М-да, неприятно, когда по возрасту тебя записывают куда-то далеко – в древнее поколение. Все понимаю, но как-то не очень здорово… Тем более, что это она чуть старше меня – и всегда от этого переживала.
– И как в Питер в первый раз вместе ехали, тоже не помнишь? – смотрю ей в глаза. – Пятница, вечер, красный «жигуленок»… Вокруг – советская власть: гостиницы нет и не будет, в кафе не попасть, бензин по талонам… А ты согласилась. Мы удрали с работы на полтора часа раньше, сели в машину и поехали за тридевять земель… Ехали почти до полуночи, а потом где-то за Валдаем я разложил сиденья и мы ночевали прямо на обочине – в паре метров от трассы. Ты еще тогда прошептала, что это наша первая совместная ночь, и что такого экстрима ты себе даже представить не могла. А в четыре утра нас разбудил какой-то мерзкий грузовик, и мы поехали дальше…
Широко раскрытые глаза выражают что-то близкое к отчаянию. Она не кричит, не спорит и не убегает – она с ужасом смотрит на меня.
– Было? – тихо спрашиваю я. – Или это все бред?
– Это… это же был сон! – появляются знакомые слезы. – Я все это видела во сне – помню звезды, шоссе и грузовик. А потом была сказка – золото, цветы, прибой и былинный красавец-богатырь борется с каким-то львом… Но это был мой сон! Я видела его странными обрывками несколько раз, но… но я не запоминаю сны. И этого никто… никто не может знать!
Господи! Она все-таки вспомнила то, чего еще не было… Но как?
– Все верно, – киваю я. – И Самсон, конечно же, победил льва. Я ведь всегда хотел показать тебе именно Петергоф... Дни – серые, ночи – белые, а сны – цветные! И золотой гигант в Нижнем парке – то ли сон, то ли явь…
Так, а вот истерик нам не надо. Слезы, судорожные движения, рысканье в сумочке – сейчас убежит.
– Я не была в Петергофе! – почти кричит она. – Я вообще никогда не была в Ленинграде!!!
– Так поэтому я тебя и уговорил поехать именно туда! – ласково внушаю я. – И ты это только что вспомнила. А на обратном пути где-то в районе Завидова тебе вдруг вздумалось немножко покапризничать: мол, хочу помыть ножки! И я бегал с ведром на берег Шоши… Тогда там еще росли деревья вдоль трассы – это сейчас их поубивали. А в багажнике «жигулей» всегда было много барахла – в том числе и ведерко.
Истерики не будет, но ей и в самом деле плохо. Полагаю, что я тоже перепугался бы, если какой-то незнакомый тип начал бы раскладывать по полочкам обрывки моих странных снов и спокойно рассуждать о том, о чем никто, кроме меня, не мог даже догадываться.
– Как вас зовут? – почти умоляюще спрашивает она. – Пожалуйста, скажите!
– Тебе нравилось называть меня Михель! – улыбаюсь я. – Помнишь, мы с тобой тихо лежали на диване, а по телеку показывали какой-то фильм про Ломоносова, где молоденькая немочка называла его именно так. Тебе это почему-то понравилось, и ты сказала, что отныне будешь звать меня Михель. А я не возражал…
Черт – этого я боялся… Подхватываю ее под руки и тащу к ближайшей скамейке – сейчас она придет в себя. Впрочем, кажется, это не обморок: у нее просто закружилась голова. Да, все в порядке – испуганно окинула себя взглядом и уже полезла в сумочку за зеркальцем. Почти минуту сидим молча.
– Ты извини, – глядя под ноги, бормочу я, – наверное, не надо было мне вот так вот… Но, понимаешь, увидел тебя такой, какой до этого только на фото видел – ну и сорвало голову… Тем более, что узнал-то я тебя мгновенно!
– Это гипноз… нет, бесовство! – упрямо сжимаются губки. – Я… я сегодня же пойду в церковь, и это все исчезнет.
– Конечно, сходи, – пожимаю плечами я. – Это лучший способ убедиться, что я никуда не исчезну… Разве что из твоей жизни. Но из снов – никогда! Потому что ты меня любила. Там, в будущем.
Все! Яростно сверкнула глазами, вскочила и почти побежала прочь, на троллейбус. Кажется, это совсем не ее маршрут, но похоже, что ей сейчас все равно.
***
Будильник, гад! Из-за твоего кукареканья я никогда теперь не узнаю, что же с нами было дальше…
Вообще-то любопытно: неужели только у меня будильник орет именно тогда, когда во сне происходит что-то ну очень интересное? Когда еще мне доведется провалиться лет на тридцать назад и встретить на улице совсем еще молодую Ленку? Это получается… да, за шесть лет до того, как мы с ней встретились на самом деле.
Удивительно – обычно сны мгновенно забываются. А этот я прекрасно помню. Во всяком случае, пока еще помню. Надо записать… впрочем, что я запишу? Хотя какую-то мысль я, кажется, выдал классно: дескать, человека, которого любила, можно вычеркнуть из жизни, но не из снов! Наверное, я это где-то подслушал, но получилось очень кстати.
Интересно, стало бы на Земле больше счастливых людей, если бы хорошие сны сбывались? Впрочем, просто так ничего никому не снится. И вообще: сновидение – это, наверняка, эдакий мостик между тем, что не дает покоя, и способом найти этот покой. Обычно люди видят во сне то, о чем они постоянно думают. Поэтому я и увидел Ленку. О ком мне еще думать-то? Как там у Шекспира:
Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь
Сон окружает...
Странный сон. Конечно, я люблю фантастику, где сплошь и рядом происходят всяческие фокусы со временем – это когда у астронавта проходит год, а на Земле – столетие… Но я уже давно ничего такого не читал. К тому же, улетающая куда-то Ленка – это нелепость: она до смерти боится даже самолетов. Да и потом это же я попал в ее прошлое, а не она в мое будущее: причем тут Эйнштейн с его теориями?
И тут до меня доходит, что я сижу вовсе не на своем диване, с ненавистью думая о том, что сегодня понедельник, а совсем в другом месте – на скамейке где-то в Стрельне, и жду, когда мне, наконец, вымоют машину… Похоже, что я на какое-то мгновение отключился – это, конечно, возможно. Но…
Но никакого будильника на мойке нет!!!
И сейчас вовсе не 6 утра, а 3 часа дня. Причем воскресного… Так что же меня разбудило? Вернее, вернуло оттуда?
И еще я до сих пор ощущаю запах ее волос. А откуда во сне запахи?
***
Машину никак не вымоют. Да мне не очень-то и надо: я просто катаюсь по Питеру и абсолютно никуда не спешу. Бывает у меня несколько деньков в году, когда могу себе это позволить. А в голове опять какое-то кино – тогда мы в кой веки раз куда-то сорвались вместе…
Последние полчаса мы ехали молча и при этом были счастливы. Если друг с другом можно просто молчать и не ощущать при этом неловкости, то это – счастье. Такое дано не всем. Действительно, слова отличают человека от животных, а молчание выделяет его среди людей. И нас с Ленкой, наверное, кто-то выделил.
Я вставляю в прорезь диск – это Сен-Санс. «Рондо Каприччиозо». Ленка улыбается – сейчас начнет философствовать. Так и есть…
– Это – разговор мужчины и женщины! – заявляет она. – Скрипочка – это Она: чувствуешь, как журчит, пытаясь что-то ему объяснить. А Он все время прерывает ее журчание и что-то недовольно бубнит… Вот, опять!
Мы начинаем спорить, чье слово окажется в итоге последним – его или ее? И нам хорошо. И не только от Сен-Санса, а потому, что до понедельника еще очень далеко. А до Питера уже совсем немножко…
***
Фантасты отправляют людей в сновидения, чтобы те что-то переждали. Длительный космический перелет, поиск лекарства от неизлечимой в данной эпохе болезни – кому что нужно. Но при этом даже они толком не разъясняют, что же такое сон: реальность или бред? Возможно, это какая-то сумасшедшая способность мозга создавать нереальные комбинации из реальных впечатлений? Или во сне мы в самом деле способны куда-то путешествовать и что-то чувствовать? Как там бабушка приговаривала: «Душа с телом расстается»…
Моя болезнь, если так ее назвать, тоже неизлечима. Я уже знаю, что в реальности наши жизни так и не влились одна в другую. Но при этом они как-то постоянно пересекаются, причем болезненно. Для меня, во всяком случае. С Ленкой на эту тему говорить бесполезно – в ней сразу включается подпрограмма с красными глазами, хлюпающим носом и всяческой словесной чушью, которая меня бесит. В эти минуты я ее ненавижу и хочу убить. Потом это проходит.
Между прочим, я недавно задумался над тем, что орбиты Нептуна и Плутона тоже пересекаются. Глупые планеты. Каждая из них привычно крутится сама по себе, но при этом то и дело они оказываются совсем рядом. Затем опять расходятся, причем Плутон на радостях подходит к Солнцу даже ближе Нептуна! Так вот: по-моему, какая-то сволочь вбила Ленке в голову, что если Нептун с Плутоном все же сойдутся в одной точке, то сразу же произойдет всемирный катаклизм. А она всего этого жутко боится, а потому каким-то образом спроецировала эти страсти на нас с ней: дескать, я знаю, сколько планет при этом круто изменит свои орбиты и какие из них вообще уцелеют. Я в сотый раз пытаюсь объяснить ей, что это невозможно: орбиты Нептуна и Плутона пересекаются лишь на бумаге, где измерений всего два… В трехмерном пространстве все гораздо спокойнее: у них слишком разные плоскости вращения. И вообще, Плутон недавно разжаловали из планет чуть ли не в астероид – а кто обращает внимание на простой булыжник?
Но в этот момент у нее опять включается знакомая подпрограмма.
***
Рондо – это, кажется, нечто такое, что постоянно повторяется, меняясь лишь в мелочах. А каприччио – это как раз то, что подсовывает в сюжет какие-то неожиданные повороты и эффекты. Впрочем, я не музыкант, но такое толкование меня устраивает. А Ленку, в свою очередь, почему-то устраивает именно такое развитие событий, когда никаких масштабных перемен не происходит – поэтому она и обожает слушать именно «Рондо Каприччиозо». В итоге я одиноко бреду по Дворцовой набережной: она опять нашла причину не поехать.
Июль, жара…На Неве плещутся «Метеоры», готовые домчать тебя до Петергофа – к фонтанам и золотому гиганту. Будь Ленка здесь, она обязательно сказала бы: «Михель – а давай поедем к Самсону?»
В кармане вибрирует телефон. Еще не заиграла мелодия из «Зимней вишни», а я уже точно знаю: это звонит она. Так и есть – звучит музыка Дашкевича, и на экране появляемся мы с ней. В обнимочку, на Грибоедовском канале – образца 20-летней давности.
– М-да? – недовольно бурчу я.
– Михель, мой хороший!– журчит трубка. – А ты сейчас где, а? На набережной, да?
Все как всегда: мы постоянно чувствуем друг друга. Она не могла не позвонить, потому что я подумал о ней. И я злюсь, ибо имею глупость полагать, что журчать ей следует не из трубки, а наяву. Начинаю орать на всю Дворцовую и высказываю трубке все, что думаю.
– Так я бы сейчас стала проситься на «Метеор» до Петергофа! – виновато журчит трубка. – А ты бы разозлился, потому что любишь ездить туда только с утра и только на бибике! Вот я и не хочу тебя раздражать…
– Я бы согласился на «Метеор»! – ору я.
Обзываю трубку дурой и злобно жму на красную кнопку. Сидит на своей долбаной даче и искренно считает, что своим отсутствием делает кому-то лучше… Трубка виновато тренькает – на сей раз приходит эсэмэска. От нее, естественно. Так, мол, и так: возможно, Михель, что где-то существует параллельный мир, в котором мы с тобой ведем себя правильно…
Да, это возможно. Может быть, я как раз и нашел ее в этом параллельном мире? Дабы сказать, что мы с ней обязаны будем встретиться в другом месте? Но ведь она уже знала об этом… Что, если она тоже побывала в другом параллельном мире и встретила там какого-то меня?
Интересно, сколько мне там было лет? А ей?
***
Машину, наконец, вымыли. Сажусь за руль – пацаны демонстративно прыгают вокруг с тряпками, удаляя с боков капли воды: цени, мол! Я знаю, что сзади следы от таких же капель обязательно останутся, но базарить неохота… Мне интересно другое: каким образом я только что побывал там, за тридцать лет отсюда?
Фантасты, как правило, изображают некую щель в пространстве-времени: мол, если нашел – молодец! Но в нашем каприччио все не так: эта щель прячется где-то в голове. Впрочем, Ленка бы тут же поправила: мол, не в голове, а в сердце. Пусть так.
Вообще-то странно… Если я сумел заглянуть на тридцать лет назад, то почему она никогда не рассказывала мне об этом? Значит, забыла – как забывают сон. А вот позвоню ей сейчас и спрошу!
Звоню и размышляю. Если бы, к примеру, свинью или кошку заставили соорудить средство для форсирования Фонтанки или Мойки, они бы начали сооружать какой-нибудь плот, поскольку убеждены, что плавать не умеют, а потому сами никогда в речку не полезут. Точно так же человек наклепал на свою голову автомобилей, компьютеров и прочих интернетов, будучи уверен, что иначе невозможно ни перемещаться в пространстве, ни общаться на расстоянии. Однако же известно: и свинки, и киски прекрасно плавают! Швырни любую из них в воду – запросто выплывут. А что, если и человек раньше мог обходиться без всех этих мобильников? Что-то нужное в нем изначально заложено, но он давно разучился этим пользоваться… Возможно, что его тоже надо куда-то швырнуть, чтобы в нем пробудился талант, данный свыше? Нужен стресс, потрясение…
Телефон не отвечает, и я опять завожусь. Ленка, дура, ну где ты опять его бросила? Несусь по кольцевой, болтаясь между рядами, хотя обычно езжу степенно. Кстати, Михель – а вот тебе и рецепт по части стрессов или потрясений! Верно говорят: тот, кто был счастлив в любви, не имеет о ней никакого понятия…
Про четыре измерения слышали все. Три проходят на уроках геометрии, про четвертое любят писать фантасты, начиная с Уэллса. А я, кажется, понял: для нас с Ленкой доступно пятое измерение – оно же первое и самое главное. В нем замешаны и пространство, и время – более того, оно позволяет мгновенно передавать на расстояние мысли и чувства. Беда только в том, что это измерение, как правило, абсолютно неуправляемое…
Но, наверное, это и есть любовь. Только она позволяет видеть чудо, невидимое для других.
Ловлю себя на том, что в салоне давно звучит «Зимняя вишня». Хватаю трубку.
– Ты не звонил? – слышу знакомое журчание.
– Еще чего! – бурчу я.
– А я на крылечке сидела и, наверное, отключилась на какое-то время, – радостно щебечет Ленка. – И такой сон видела – даже запомнила. Представляешь – это еще до перестройки! – топаю я на Преображенку, а на меня какой-то тип набрасывается и обниматься лезет! Как выглядит – абсолютно не помню, но понимаю, что он сильно старше меня… Я его, естественно, отпихиваю, а вот дальше ничего не понимаю, потому что он начинает про нас с тобой рассказывать! И до меня медленно доходит, что он – это ты и есть. Но тут завопил будильник…
– А откуда у тебя на крыльце будильник? – перебиваю ее я.
Трубка некоторое время молчит.
– Какой будильник? – удивляется затем она. – Нет, меня петух соседский разбудил – кукарекать вдруг вздумал! Это у тебя дома электронный петух орет, а у меня тут еще настоящие остались… А вообще-то мне всегда казалось, что я знала тебя раньше.
Машинально нахожу нужный диск – в динамиках зажурчала скрипочка из «Рондо Каприччиозо»… Да, все верно. Но жаль что, воспоминания любить гораздо легче, чем живого человека. И пока не наступит завтра, сложно понять, что сегодня тебе было хорошо.
Я так и не понял, в какой момент на правом сиденье появилась Ленка… И даже не удивился. Похоже, что и она не удивилась. Минут пять мы молча мчались вокруг Питера.
– Михель, а как мы доберемся до Петергофа? – прошептала, наконец, она. – На «Метеоре» или на бибике?
– А зачем такие сложности? – удивленно поинтересовался я.
Налетевший ветерок уверенно окатил нас облаком разноцветных капель. Красавец Самсон спокойно направлял в небеса двадцатиметровый столп воды из пасти покорного ему льва.