- Таков известный спор между волюнтаристами и социал-детерминистами – спор о том, кто определяет ход истории – личности или, прошу прощения, массы. Древний спор кстати – впрочем, ныне в университетах он, прямо скажем, непопулярен, и знаете почему? Просто, все просто… Поднимая этот вопрос, сугубо теоретический, если угодно методологический, мы не можем не уткнуться носом в проблему куда как более актуальную: что представляет из себя все вот это, - собеседник вяло обвел рукой окрест, - окружающее нас… с позволения сказать, социум, аморфная глупая масса. А кому охота признавать себя тупыми чавкающими, пресытившимися изобилием существами, а? и не признать не получится – законы формальной логики со времен Аристотеля оспорены не были, как вам известно…
Он подсел ко мне сам, этот странный и неприятный господин, что было по нынешней моде уже моветон. Так мог поступить разве что неотесанный ковбой с ранчо в Небраске – плюхнуться с размаху за чужой флай-стол и без прелюдий завести монолог об абстракциях. За такое вообще-то можно и в морду получить, какое-никакое развлечение в конце концов.
Но менее всего собеседник был похож на архаичного ковбоя. В просторной белой льняной рубахе навыпуск, в белых же штанах и светлой длиннополой шляпе явно из натуральной соломы – так выглядели персонажи одной старой русской пьесы (не запомнил автора), ее недавно показывали по головизору; счетчик выдал, что смотрели лишь одиннадцать человек на планете - это составляло, конечно, предмет моей гордости. Нельзя сказать, что ходить так было не принято, в конце концов основная заслуга нашего общества – прайваси – делай что хочешь, жри и пей как угодно, одевайся как заблагорассудится, только другим не мешай – но на фоне Эйфелевой башни, каштанов, блондинок в a la nole и золотистых роботов-официантов смотрелось диковато.
Разговаривал непрошеный собеседник тоже странно, сложносочиненными предложениями, да с ненужными вывертами как в старых занудных романах. Ладно хоть не удумал представиться, не стал утомлять собеседника чужими именем-отчеством, которые и забудешь-то через пять минут.
- Вообще, социальный детерминизм возник гораздо позже, - воодушевлялся собеседник, - изначально для философии было характерно внимание к личности монарха, властителя, тирана как основному рычагу общественных изменений. Толстой и Маркс, примерно в одно и то же время, но каждый в отдельности и в своей форме обосновали теорию социального детерминизма, концепт влияния народных масс на ход истории. А личность что, считали они, песчинка и только… Позднее эта вредоносная теория вбивалась на протяжении многих десятилетий хрестоматийно, как единственно верная трети, только вдумайтесь, молодой человек, - тре-ти! – человечества!
Бородатый толстяк в строгом костюме вышел в центр флай-бара, неспешно расстегнул ширинку, гордо продемонстрировал публике свое достоинство и с толком помочился. Дамы в a la nole не обратили на чудака никакого внимания, а вихрястый молодой человек в пестрой гавайке за соседним флай-столиком протяжно зевнул. Действительно, чудачество – такое могло эпатировать публику пару десятилетий назад, сейчас казалось архаикой, уж прочитал бы лучше стишок какой, может хоть немного разогнал скуку.
Скука, скука, смертная, неразгоняемая тоска преследовала меня последний год неотрывно. А раньше считал себя счастливчиком, полагал что являюсь одним из немногих на Земле, кто не подвержен сплину - единственной болезни, которую не удавалось искоренить ни медикаментозно, ни психологически. Творчество, творчество! пусть читателей моих романов было не более двух десятков, да из тех половина друзей-родственников, но это такая гордость, такая сладостная мука, такое блаженство – наговаривать нечто совершенно новое, никем и никогда не прочувствованное до тебя стереопомощнику или даже под настроение присесть за архаичный экран гиперкомпа.
И вот итог – за последний год ни строчки. Сидишь перед микрофоном, а мыслей никаких – не то что о фабуле и сюжете, а даже о картах, женщинах или вине – известных временных средствах от сплина. Ничего кроме тягостной скуки… Даже доверившись опыту некоего древнего литератора в поисках вдохновения прокатился по памятным местам, хранившим отпечаток гения – на Кубе повторил маршрут Хэмингуэя (и воспользовался, как и писатель, известными услугами знойных кубинок, без особого, впрочем, воодушевления), излазил вдоль и поперек Ясную Поляну, побывал в казанском музее-хрущебе Квинова – бес-по-лез-но! Может, потому и не прогнал странного собеседника – в надежде хоть на ниточку для нового сюжета, но, видимо, зря.
- Вот, говорят, если бы не родился Чингисхан, то появился бы иной тюркский захватчик половины мира. Таковы, мол, законы общественного развития, объективные и лишь формально, косметически подверженные волюнтариской волатильности, прошу прощения, вызванной действиями отдельных персон, пусть даже пассионарного типа. Чушь и чушь, проистекающая из незнания истории, именно так! Чингисхан был человеком уникальным, удивительного и удивительно жесткого воспитания, взросления и становления личности. Если б не он, мир был бы другим, молодой человек, - говорил он мне, пятидесятидвухленему, перешагнувшему тот рубеж, когда многие неплатные женщины уже начинают отказывать, - не было бы Орды, по крайней мере в том мощном виде, захвата Руси, ига, наконец двухсотлетнего отставания России – а это моя родина – от просвещенной Европы.
“Вот откуда эта страсть к разглагольствованию на пустом месте, понятно”, - уныло подумалось мне, а глаза уже вяло следили за действом, разворачивающемся наверху, на парапете Эйфелевой; мы сидели у самого ее основания.
- Или Йосиф Джугашвили, - продолжал собеседник, - если бы его пристрелили во время экса скажем в 1907-ом, не случилось тех ужасов, которые испытала Россия-матушка – да что вам до несчастной судьбы моей страны… Но к существу вопроса! Иные говорят – не Сталин, так Троцкий, не Троцкий, так Зиновьев или Бухарин, но было бы то же самое, может чуть мгяче, а гляди и страшнее – помните что устроил еще один коммунист Пол Пот в Камбодже? Нет, отвечаю им я, какой еще Зиновьев, какой социальный детерминизм! Только Йосиф с его железной волей, с хваткой тигра, с немыслимой выдержкой мог урвать власть и сделать то, что сделал. А сам был, между прочим, бессеребренник – после смерти остались китель, старые сапоги да сберкнижка на 23 рубля, это в районе ста крузейро, чтоб вы знали. Вот такой человек, - глаза собеседника на миг мечтательно закатились, - с Йосифом, впрочем, я был знаком совсем недолго, разница в возрасте, вы понимаете…
- Упадет-не упадет, как думаете? – спросил я.
Ровно в 18-00 ежедневно мужчина (слабый пол к состязанию не допускался) шел на руках по парапету Эйфелевой. Это старинное состязание с собственной выдержкой возродилось пару лету назад – спортсмен получал пять тысяч крузейро, и параллельно работал тотализатор. Я не глядя коэффициенты поставил на “упадет”, для разнообразия, к тому же может свалиться на столик именнно нашего флай-бара, кому –то подфартит, попадет в стереовизор.
- Как думаете, упадет – не упадет, а? – крикнул собеседник нашему соседу, красивому брюнету в гавайке – тот шарахнулся, флай-столик отлетел метров на пять, парень нарочито внимательно уставился в меню.
- Я называю его Молодой Ловелас, - громко сказал собеседник, - он следит за мной не так давно, года три, но способный, скотина, не сразу проявил себя. Почему-то в их шайке нет баб, представляете!
Я пристально посмотрел на собеседника. В нашем обществе давно не было сумасшедших. Психотехника позволяет излечивать душевные недуги надежно и навсегда; нет нужды лежать в стационаре – достаточно пройти мимо одной из миллионов замаскированных психокамер, которые есть везде – в метро, космопорте, на улицах – и ты здоров. Но собеседник был явно не в себе, и это начинало быть интересно.
- Конечно, не упадет, - сказал он, - за прошедший год было всего три случая падения, это в пределах статистической погрешности. Изучайте математическую статистику, молодой человек, ею сейчас никто не интересуется кроме узких специалистов… Да и неинтересно это – гляньте, половина флай-столиков пуста, приелось. Они не учли элементарной психологии – такие шоу не должны быть ежедневными, а падать все же желательно почаще. Вот я в Париже, знаете ли, раз в месяц – на “Русской рулетке”, не бывали?
- Нет.
- Едем, не пожалеете. И ты с нами, Молодой Ловелас, - парень в гавайке отвернулся.
Не дожидаясь моего согласия, собеседник взмахнул рукой – флай-столик взлетел, мягко взмыл над городом, ловко лавируя средь мириадов таких же – с явствами, напитками, разношерстными компаниями. “Русская рулетка”, всплыл в памяти обрывок рекламного проспекта, это новомодное шоу на Елисейских полях – парень, непременно красавчик (чтоб хоть как-то расшевелить денежных баб) стреляется из шестизарядного револьвера эпохи Луи-Филиппа (раритет, предоставлен Лувром).
- Пропорции ставок 20 к 1 в пользу Джейка Грэя, так зовут молодца, сын фермера из пригорода Онтарио, - объяснял собеседник, все более распаляясь, - Знаете почему 20, а не 6 и 6, как положено по теории вероятности? Эти олухи, что игроки, что букмекеры, всерьез полагают, что у парня-бедняка, относительного бедняка, разумеется, шансов выжить больше, чем у какого-нибудь принца или магната – мол, есть на то какая-то высшая справедливость, ха-ха, и мы на этом сыграем! Будете ставить?
- Пожалуй, - я назвал сумму, которую не жалко проиграть, - Пятьсот крузейро.
- Мало, - смеялся собеседник, - Теория вероятности – великая вещь! – и она в нашу пользу. Упускаете редкий шанс озолотиться!
Сама речь его, манера разговора неожиданно изменилась, и глаза уже не были потянуты дымкой легкой философской грусти и житейской мудрости – нет, они светились азартом!
Азарт… Только игры с жизнью и смертью могли, верно, расшевелить зрителей. И казино, и спортивные конторы, и скачки – все кануло в лету, лишилось смысла. Право, какой интерес смотреть за тем, куда упадет металлический шарик – выиграешь - проиграешь, какая разница, это не имеет значения в обществе, где нет материальных проблем, где даже в Африке и на поясе астероидов давным-давно никто не голодает. Ну проиграешь все – будешь жить на полном социальном обеспечении, на гарантированном минимуме потребностей; а выиграешь бешеные деньги – и что? купишь дворец? будешь бродить по нему одинокий, еще более изводимый сплином? Радость обладания дворцом имеет смысл лишь тогда, когда рядом есть трущобы и жалкие хижины.
Наш флай-столик уютно примостился в вип-ложе. Лицо Джейка Грея, бледное гордое лицо, было видно превосходно. “Самый лучший обзор”, - похвалился собеседник, - “нюансов игры не передаст никакой стереовизор. А вот и он!”. Собеседник весело помахал рукой – давешний парень в гавайке, Молодой Ловелас, сидел двумя рядами правее, пил сок, демонстративно на нас не смотрел. Интересно.
Наконец отговорили свое лощеные, надутые спонсоры, отпели пафосные звезды, выступил Президент Франции – как же, скоро выборы, голосуйте за прогрессистов – и вот кульминация. Ни один мускул не дрогнул на лице молодца пока вставлял патрон в барабан, лихо крутанул, замер на миг и быстро нажал. Сейчас будет сухой щелчок, общий вздох облегчения и море шампанского!
Выстрел, усиленный тысячами резонаторов, оглушил, едва не сбил со стула. Ужасное зрелище – Джейк Грей практически лишился головы – я видел лишь миг, отвернулся, не смог. Уж как нас не пичкают реалити-ужасами по стереовизору, а привыкнуть не могу, видимо, творческие натуры тем и отличаются от толстокожих обывателей, испытывающих не столько страх, сколько восторг – щенячью радость от пусть небольшой, но все же победы над сплином.
Вот и ныне – вскрик ужаса, волной пролетевший по Елисейским полям, показался мне несколько нарочитым, приторным; а уж тем, кто как мы с собеседником, сделали ставку на маловероятное событие, и вовсе нечего горевать. Джейк Грей сделал осознанный выбор – не одну неделю он будет героем стереовизора, о нем снимут фильмы, быть может даже сериал, наговорят книги, а романтичные юные красавицы в ala nole будут приносить на его могилу чудесные живые гвоздики.
- Что это?! Что! Неужели!! – изумленно восклицал собеседник. – Гляньте, вы только посмотрите, это же…
Но смотрел он вовсе не на поле, где камеры еще пытались ухватить лучший ракурс того, что осталось от молодца. Нет, он тормошил за рукав робота-официанта, да так цепко, не увернешься:
- Жигули!! Жигули-барное!! Последний раз я пил такое в 2015-ом, и все, и как отрезало, нигде и никогда, хоть сам завод открывай… Мне ящик, ящик, - крикнул он роботу, - а завтра куплю все что есть… Где же ты его откопал, милый?! Сто крузейро на чай – заслужил. Да вы только попробуйте, залпом, залпом!
Пиво и впрямь оказалось отменное, а собеседник – какой-то психологический феномен, шизофреник, ловко ускользающий от лучей психогенераторов. Я огляделся по сторонам – Молодого Ловеласа уже не было видно; вероятно, все же чистое совпадение: изнывающий от скуки парень хотел за один вечер ухватить самые ценные парижские развлечения – отсюда и естественное совпадение маршрутов.
- Жигули… - собеседник был уже изрядно подшафе, - Вот, знаете ли, такое пиво очень любил мой старинный приятель Саренда, хоть и деньжат не хватало… Сейчас он уже там, - собеседник показал на небо, - эмигрировал, трудится в предгорьях Плутона. А еще раньше мы пивали “Жигули” с Костей Симоновым, он учил азам поэзии, вот было время!
Мне надоело слушать бред. Спасибо, хотел уже откланяться, спасибо за совет, пойду прокучу выигрыш с какой-нибудь парижской красоткой, непременно платной, чтоб больше уж сегодня ничего не слушать и не говорить; по простому и спать.
- Постойте, - почти жалостливо попросил собеседник, - вы ведь писатель, да? Я читал что-то из вашего и видел портрет..
Этих слов хватило, чтобы остаться с ним на всю ночь, и на завтрашний день, и на неделю. И вовсе он не был сумасшедшим – просто милый чудак, эрудит, может свободно, без оглядки на Википедию, рассуждать и о Чингисхане, и о Сталине, старой формации человек… Я с наслаждением отхлебнул знатный глоток “Жигулей”.
- Могу подарить отменный сюжет, не поверите… Слушайте, только диктофон не включайте, ни к чему.
* * *
- Я родился в далекой стране, в нищей семье институтского профессора, слишком интеллигентного для того чтобы хоть что-то представлять в этом мире, в клановом обществе, где дикие и мелочные туземцы пускали инородцев разве что на позиции мелкой обслуги – будь то уборщица или доктор наук, труд их и в материальном плане, и в смысле социального статуса ценился примерно одинаково. С детства, с малых лет я понимал, что только деньги, много денег способны открыть дорогу вперед, а ведь наивный папаша полагал, что самое мое место и призвание – протирать штаны в научно-исследовательском институте. Увы, я предал его идеалы и стал делягой. И это неизбывно, это уже в крови – вот, гляньте, девяносто девять и девять в периоде тех кто наблюдал смерть – самоубийство! – этого несчастного всего лишь разогнали хандру. А я заработал. Двадцать миллиардов крузейро - вижу, сумма производит впечатление даже на столь далекого от материальных благ мира человека, как вы.
Но это для иллюстрации. Начинал с какой-то ерунды – торговли шашлыками, литературой и фильмами для взрослых. То что сейчас, - он обвел рукою вокруг, чуть задержавшись на барышнях в a la nole, - в порядке вещей, в пуританском обществе туземцев одной из провинций дикой России было под запретом, чревато тюрьмой и потому приносило профит. Тюрьмы я, конечно же, избежал – во многом потому что рядом со мной тогда еще не было этих, я не чувствовал их присутствия, их смрадного дыхания в спину – а начальный капитал был сформирован. Затем все пошло по возрастающей, если угодно по экспоненте: строго математическая игра в покер – старинную карточную игру – против казино, сделки на бирже, спекуляции на рынке недвижимости…
Со временем талант делать деньги – именно талант – развился, и я почувствовал силы для нового шага. Политика! Власть! Не власть как таковая, не жажда раболебства недалеких людишек, а власть – как инструмент дальнейшего приумножения капиталов, их ускоренного роста, проникновения в новые сферы, куда простому, пусть и толковому, и удачливому деляге, путь был заказан. Впрочем, и мысли об общественном благе стали посещать меня – создать общество, целиком построенное на власти денег, на их справедливом (!) распределении, от каждого по способностям – каждому по труду… В этом обществе фанатик – Сталин, Гитлер, Ким Чен Ир, Сообща – просто не смог бы прорваться к вершине, никто не обеспечил бы ему финансовую поддержку, бессмысленно… И социальная база тирании в общества справедливых денег также отсутствует.
Так вот - впервые я приблизился к моменту, когда финансовый капитал мог конвертироваться в политические амбиции. Осталось совсем немного – я тогда спекулировал жильем, по нынешним временам представить себе такую деятельность невозможно – осталось закрыть последние сделки, вывести наличность. И бах! Дефолт – мои крупные партнеры не выполнили обязательства, за что поплатились свободой, но мне-то что с того, я был отброшен назад…
То что не убивает, делает нас сильнее – с юности мне нравилась эта максима, не бесспорная кстати. Я поднялся, медленно, верно, методично начал восстанавливаться, вложился в игорный бизнес, создал лучшее в той дикой стране игорное заведение – миллионы потекли рекой, и заветный рубеж снова был близок, и я был умен и осторожен как никогда.
Собеседник залпом опустошил очередную бутылку “Жигулей” и потянулся за новой.
- Все пошло прахом! Я до сих пор не знаю подробностей: изящная подстава, цепь случайностей или переоценка собственных способностей – хотя последнее вряд ли, вряд ли… И так было много, бесчисленное море раз – я подходил к самой высоте, и следовало падение, неизбежное и страшное… Чем выше я поднимался, тем страшнее был финал – я жил на помойке, был на каторге, на рудниках Марса, чуть не оказался на электрическом стуле. Я занимался обувным бизнесом, концессиями на разработке астероидов, инвестициями в произведения искусства, венчуром – и все бес-по-лез-но!
Почему так? Почему?
Я сам не понимал очень долго. Я не фаталист, не верю в знаки судьбы, в нелепые
случайности и высшую справедливость или отсутствие оной. Таких случайностей не бывает. А если нет случайностей, то есть что? Чья-то воля.
Вдруг я обратил внимание на странную вещь. Где бы я ни был, по близости ошивался один и тот же персонаж – благообразный бородатый плешивый тип. Я был на конференции в Москве – он сидел в том же ресторане; я отдыхал на Гавайях и видел его в каком-нибудь из соседних пляжных шезлонгов; он сидел рядом в самолете, поезде, на пароходе – внешность немного менялась, но эта лысая морда казалось мне наваждением. Однажды я подошел к нему прямо – он рассмеялся в лицо и порекомендовал обратиться к психиатру.
После они - эти – я называю их “эти”, ибо до сей поры не знаю, кто они и зачем я им нужен, точнее не нужен, судя по всем тем мерзостям, которые они чинили… После они менялись: благообразная пожилая пара, старик в кепке, спортсмен, Молодой Ловелас – он один из последних. Даже когда я не видел их воочию, присутствие чувствовалось всегда. Я начинал крупно играть на повышение на бирже, и в самый важный момент рынок резко падал. Я начинал торговать платными женщинами с Азией и Африкой, и тут же появлялась статья какого-нибудь мерзкого писаки, и ко мне являлись из Интерпола. Я начинал финансировать перспективного респектабельного политика – планируя если не самому, то хоть через того, кто будет слепым орудием, попасть в высшие сферы – и вдруг оказывалось, что этот почтенный семьянин и кристальной честности человек не только коррупционер (это-то ладно), но еще и педофил. И прочая, и прочая…
Я вижу скепсис в вашем взгляде, молодой человек. Напрасно. Это, кстати, подтверждает наш разговор о роли личности в истории – кому-то мешает моя личность, сильно мешает…
Собеседник умолк. Казалось, он внезапно потерял интерес к разговору – будто выдохлась бесперебойно работавшая батарейка. Вяло допил пиво, махнул рукой официанту:
- Пришли мне девчонку, платную – внешность не имеет значения, главное чтоб имя было – Элен, запомнил? – и пояснил, не то мне, не то этому роботу, - так звали мою первую любовь, да….
И ушел не прощаясь.
* * *
С утра я принял таблетку – и никакой абститенции; все же в благах цивилизации есть много полезного, не могу представить как раньше люди мучались после веселой ночки. И не понимаю и никогда не пойму натуралов, это малочисленное движение, призывающих отказаться от таких вот исключительно полезных благ.
По стереовизору шла очередная многосерийная муть – про гордых смелых людей, осваивающих предгорья Плутона; режиссер, вероятно, не был чужд артхаусным настроениям и подбрасывал в диалоги тонкие шпильки, высмеивающие ленивых, алчных до глупых удовольствий землян. Что ж, не ново и неконструктивно, а, главное, очевидно высосано из пальца – сам то он, поди, вовсю предается гедонизму. Опять накатил легкий сплин, и я отправился прогуляться – пешочком, без всяких флай-штучек, погода располагала.
Теория заговора – совсем не ново, хотя изрядно подзабыто, рассуждал я, наслаждаясь морковным фрэшем и воркованием утренних парижских голубей. Конечно, куда как приятнее считать, что твоей карьере, успеху, благосостоянию методично препятствуют невидимые враги, чем признаться в собственных недостатках, скудости ума, неумении ладить с людьми и тэ пэ. Более того, усмехнулся я, пенять на скрытых врагов даже лучше, чем жаловаться на немилость фортуны, хотя этот путь и чреват – можно скатиться в солипсизм, в ощущение того, что в целом мире существуешь только ты, а все прочие – фантомы, созданные специально чьей-то могущественной рукой дабы ввести тебя в заблуждение. В общем, сюжет на роман не тянет, но повестушка может получиться неплохая…
- Вы читали утренние газеты?
… Молодой Ловелас взялся из ниоткуда; вот еще не было его, а вот он уже за твоим столиком, все в той же цветастой гавайке и солнцезащитных очках. Я вяло уставился в экран любезно поданного официантом стереовизора – последние новости, первая полоса. Строки прыгали перед глазами, сплина как не бывало.
“На сто семнадцатом году жизни, скоропостижно… несчастный случай, пожар, загородный особняк выгорел дотла… Алек МакЛак, старейший предприниматель, биржевой игрок… Соболезнования высказали…”. И черно-белая фотография в рамке, на которой собеседник почему-то выглядел гораздо старше, чем вчера.
- Ваших рук дело? – мне совсем не было страшно; убийств на Земле почти не случалось, да и полиция рядом.
Молодой Ловелас заливисто рассмеялся:
- А еще писатель! Или у вашего брата так плохо с логикой? Неужели вы думаете, что если б мы хотели, то не устранили его давным-давно, не ждали до глубочайшей старости! Увы, основной принцип организации – ни капли крови! Да это куда интереснее; изощренные механизмы противодействия нашим объектам - лучшее лекарство от сплина!
Красивое, будто списанное с героя-любовника стереодрамы, лицо Ловеласа вдруг тронула печаль:
- Но жаль, жаль… Маклаков – таково его исконное имя – был первым из объектов, самым старым, самым хитрым. Не человек, а эпоха, и какой ум, какое везение! Как он вчера снял двадцать миллиардов крузейро – годовой бюджет Парижа! Остальные объекты куда как более примитивны, хотя расслабляться нельзя.
- Вы ведь знаете его версию, - продолжал Молодой Ловелас, - мы писали ваш разговор, а как иначе. Что ж, он подошел почти к самой сути, оставалось сделать маленький шаг… У нас сегодня праздничный фуршет, в честь закрытия проекта, присоединяйтесь, особых тайн нет.
… Эти гуляли в особняке на набережной Сены времен мадам Помпадур: вычурность, золото, фраки; дам, как подметил вчера Мак-ла-ков, и впрямь почти не было. Не успели войти – подкатил лысый старичок на коляске, не говоря ни слова сунул мне в руку легкий серый диск – по виду, сканер отпечатков пальцев. Глянул на экранчик вмонтированного компьютера, расстроенно покачал головой, пробормотал: “не наш, не наш” и исчез.
- Это последний из ныне живущих Вторых, Дмитрий Алексеевич Дорохов, - уважительно пояснил Молодой Ловелас, - я отношусь к Четвертому поколению.
- Отпечатки пальцев то зачем? – я пригубил шампанское, вмиг доставленное официантом. – Хм, недурно… А?
- Это не отпечатки, сканер вашей личности, - весело объяснил Ловелас, увлекая меня в соседний зал, - сейчас поймете.
В соседнем зале были портреты – в старинных позолоченных рамах, именно портреты, а не фотографии, не голограммы; лица, изображенные на них, были словно живые – взирали задумчиво и слегка высокомерно.
- Это наши Первые, - гордо произнес Ловелас. – Основоположники. Они использовали глубокую конспирацию, никаких фамилий, только прозвища.
Я присмотрелся к портретам: люди разных возрастов, различного, судя по намекам художника, ума и общественного положения. Под каждым портретом была подпись: благообразного вида лысое бородатое лицо (подпись “Генерал”), интеллектуальное лицо в очках (странная подпись “Улица”), физиономия, напоминающая восторженного кролика (подпись “Обувщик”), брутальный тип в годах, похожий на римского цезаря (подпись “Мамонт”) и прочие, и прочие.
В следующей комнатке было тихо; мы расположились на кожаных диванчиках, Молодой Ловелас заказал коньяк и начал говорить – смачно, упиваясь собственным тайным знанием, как впрочем и положено всякой мелкой сошке в любой иерархии (я ничуть не сомневался, что в структуре этих он был чем-то подобным, на побегушках):
- Я не знаю, как Первые вычислили Маклакова – ведь в те времена, в самом начале века не было ни психосканера, ни сложных тестов, да и сейчас они неизвестны широкой публике. Вот у вас – одно мгновение – сняли отпечатки, а заодно микроанализ крови, пота, биоэнергии и ваша личность как на ладони – вероятность того, что вы станете публичным политиком составляет 0,03%, что куда ниже среднего. У Маклакова она равнялась 77,5%, и вы представляете, как нам было сложно – не дать ему дорваться до власти, ибо в противном случае человечество ждала бы худшая из диктатур, и вместе с тем не нанести физического вреда.
Конечно же, им нужен был начальный капитал, и Первые – святые люди – продавали личное имущество, квартиры, оставляли последнее ради идеи. Некоторые, кто был близок к Маклакову, пытались воспользоваться его собственными средствами для его же обнищания – высший пилотаж. Позднее организация разрасталась, появлялись новые члены, новые источники финансирования, новые механизмы воздействия на объекты… Человечество за XX век слишком намаялось от диктатур; оно заслужило покой. Сытое, довольное, страдающее единственно от сплина общество куда как лучше концлагерей, колхозов, тупой идеологии и прочих атрибутов диктатуры, разве кто-нибудь может с этим поспорить?
- За успешное завершение главного проекта! – раздался сиплый крик лысого старичка Дорохова. – Шампанского, господа!!
* * *
На следующее утро я уже мчался на аэроэкспрессе в Италию, маленькая съемная вилла близ Палермо ждала, все удобства, только там мне писалось (наговаривалось) легко и комфортно. Мимо пролетали поля, пролески, речушки старой Европы; поезд чуть притормозил в Куршавеле и рванул дальше.
- Мариночка, верная любовь моя, очень любила бывать в Куршавеле, - послышался сзади знакомый голос, - ее любимый курорт. Ныне она, впрочем, тоже покинула, трудится в предгорьях Плутона.
Собеседник вновь был весь в белом, только вместо соломенной шляпы красовалось отменное кеппи.
- Простой трюк, - присаживаясь напротив, улыбался он, - простой до банальности. Хотя, признаюсь, когда почти нет ни бомжей, ни преступности достать бесхозный труп есть проблема. Вот особнячок конечно жаль, но что поделать, как еще успокоишь хоть ненадолго всю эту свору!
Старик хищно усмехнулся:
- Двадцать миллиардов крузейро – это конечно маловато. Но парочка удачных спекуляций – и они увидят мой последний удар! – старик замахал дрожащим кулаком. – Содрогнутся!
* * *
На этом, наверное, можно бы и закончить. Я сошел в Палермо, старик поехал дальше. Но… странное желание, вдруг мне чертовски захотелось его убить, уничтожить старого враля, тем более что de ure он был уже мертв.
И я его убил:
- Вы прожили огромную жизнь, жизнь без смысла, без идеи, без простых человеческих радостей. Всю жизнь вы, подгоняемые вашими вымышленными преследователями, какой-то кучкой жалких фантомов, были ослеплены жаждой наживы и мечтой о власти. Видели ли вы полет ласточки? красу заката над морем? веселую пляску астероидов? вслушивались ли в трели цикад? пение арфы? изыск романса? Все прошло мимо… Рубли, доллары, евро, крузейро – сотни, тысячи, миллиарды и все зачем? Для чего, какая глупость…
И сошел на станции, оставив собеседника сидеть в купе с приоткрытым ртом с россыпью почерневших гнилых зубов. Экономит на визите к стоматологу что ли?
Только закурив на платформе, только проводив взглядом поезд, я понял что говорил не свои слова – из подсознания выплыла цитата из виденной пару дней назад по стереовизору русской пьесы, той самой, которую смотрели лишь одиннадцать человек на планете. Боже, какая тоска!
То ли дело – предгорья Плутона, я твердо решил отправиться туда, где, по слухам, живут и работают настоящие люди, любят друг друга и проживают настояющую смелую жизнь, в которой просто нет времени и места для сплина. Туда и только туда! Капсулу с цианидом я давно носил в левом кармане… Вот только напишу повесть, свою последнюю и лучшую повесть (я уже видел стереобложку с ярким названием “Старый враль и компания”) и нажрусь напоследок пива “Жигули барное”. В одном не солгал старый мерзавец – то было воистину отменное пиво!
Июль 2011 года