В Париже все ходят в Лувр. Так было,
так будет, что бы ни происходило.
А в Лувре ищут три иконы –
Джоконду, Нику и Венеру
(Милосскую, понятное дело).
Еще никому не надоело
сообщать потом: был, не понравилось.
Или: был, это такая прелесть!
А всё же, кто позировал для этой,
с крыльями (скульптор неизвестен,
но мастер)?..
Зато известен и понят (многими,
так считают) Да Винчи, который
портрет свой старческий убогий
зашифровал в лике Моны.
Понятна всем и богиня –
до складочки отсутствующей ладони.
Ропщут, что, дескать, кабы
народа поменьше, да время побольше,
стоять бы у края
бархатной ленты
и любоваться
улыбкой и взглядом, не выбирая
точки обзора, что скрыта японцем
(как не вспомнить тут Белого с
его «пламезарным солнцем»).
Да, чувство прямо такое.
Стоят, топчутся, ищут место под.
Со всех сторон прибывает народ.
Верчусь, заглядываю
через плечо детины. Не могу иначе, хочу убедиться,
что свет – от груди. Установлено знатоками.
Ведь там душа, и мы с вами.
Не всё так просто.
Мне толпа не претит,
напротив – помогает,
слившись с ней, понять мизансцену
под названием «один – много»
и притягательность феномена.
Пытаюсь найти что-то общее в лицах,
Её с Леонардо,
и это, бесспорно, мне удаётся.
Но если вглядеться, никто не мешает
узреть – через вечность – иное сходство
в чертах того же спокойствия
Иосифа Бродского.
Да это портрет Мыслителя, похоже…
Не потому ли вокруг всё серьезные рожи –
перед Ней (Ним) не пристало веселиться
(и он ведь смотрит на наши лица)?
И, улыбаясь, узнаёт их тоже.
25.10.2010