Уездный служитель закона
В беспокойные времена правления государя Николая I в 1835 году 18 декабря последовал Сенатский указ об открытии в просторах Саратовской губернии трех новых уездов.
Взбудораженным жителям, темным и забитым, втолковывали, что причиной послужило быстрое умножение населения в заволжской части губернии и затруднение в общении с уездными управлением и судом, отделенными от них широким течением Волги. Неудобно это было и для развития местной коммерции и промышленности.
«Так что покушений на земли ваши, мельницы-ветрянки да сады не предвидится», — успокаивали обывателей чиновники.
Так родился на левой стороне Волги, в степной глуши Царевский уезд, ныне Ленинский район нашей области. Шумным центром его стала безвестная слобода Царевка, заложенная тридцать лет назад дерзкими воронежскими переселенцами. Теперь стали величать ее городом Царевым Саратовской губернии, чем страшно возгордились ее захудалые мещане и крестьяне.
Власти нового уезда засуетились изрядно, подыскивая добротные помещения да толковых чиновников. «Во исполнение Указа надобно создать городскую да земскую полицию, казначейство. Для пожарной и полицейской команд подобрать нижних чинов. И все срочно!»
Чуть не забыли, что указ установил: «Для судных дел Царевского уезда быть уездному суду». Ну, а где суд правый да власти всесильные, как обойтись без недремлющего «ока государева»? Посему вводился в уезде уездный прокурор или «уездный стряпчий», с подчинением губернскому прокурору в Саратове.
Прокурором Царевского уезда был поставлен дворянин из Камышинского уезда Павел Николаевич Канишев.
«Антиресно, почему сей стряпчий так почитаем в кругу волжских дворян, особливо военных чинов?», — удивлялись судебные канцеляристы, таща ему пропыленные, заволокиченные дела для проверки.
Секрет заключался в том, что юный Канишев в грозовой 1812 год оставил неказистое родовое имение в Камышинском уезде. Вступил простым рядовым в Волынский уланский полк. Отличился рвением и изрядной отвагой в наполеоновских войнах. Сражался в баталиях за Неманом. Остался жив. В походе за границей участвовал в боях под Лейпцигом, штурмовал Сауссан, был при блокаде крепостей. По окончании войны совершил обратный путь в Россию. Тут разбитый Наполеон поднял мятеж.
Наш Канишев, еще усталый после скачки по Европе, вновь в зарубежном походе во Францию и, наконец, возвращается в Россию. На воинской службе он состоял до 1824 года, но особых лавров от нее не получил и вышел в отставку.
В г. Камышине юристы хорошо знали этого бравого поручика, наделенного здравым умом и даром слова, награжденного орденом шведского Северного меча, медалями за взятие Парижа и в память 1812 года.
Н у как не могли уважать Канишева те же соседние царицынские дворяне да не выпить с
ним чарку, ежели нынешний городничий Царицына П. И. Быков в 1812 году уничтожил в г. Малоярославце переправу через речку и задержал французов?..
Тот же царицынец А. И. Шмаков участвовал в Бородинском сражении, бился под тем же Малоярославцем, дошел до Парижа и возвратился с серебряной медалью в чине прапорщика.
А предводитель Царицынского и Камышинского дворянства Алексей Персидский вместе с братом Павлом дерзко преследовали французов и вернулись на Волгу, прославленные в боях.
И вот Канишев принял присягу на должность уездного стряпчего. Счел это назначение честью. Уразумел, что на гражданке мирно почивать не придется. К прокурорским делам поначалу привыкал тяжело, хотя утруждался неимоверно. Теперь, невзирая на лица сильные, он обязан был о нарушениях закона не только сообщать губернскому прокурору, но, с согласия его, производить иски (возбуждать дела).
«Поверьте, братцы, мне легче было идти со штыком наперевес в атаку супротив неприятеля, чем сражаться со скрытым мздоимством и зловонной скверной среди власть имущих, — сетовал он в узком кругу. — Ведь ржа корыстолюбия исходит от самого саратовского генерал-губернатора А. Д. Игнатова, коему подконтрольны все судебно-прокурорские чины, их казенные дела и приговоры судов».
Провинциальный прокурор не ошибся. С подачи алчного и всемогущего Игнатова расцветала по всей губернии махровая коррупция и казнокрадство. Он долго покровительствовал злоупотреблениям разъевшихся помещиков, пока самого губернатора не привлекли к ответственности.
Канишев постоянно вникал в злободневные заботы уездных властей, которым грозное начальство направляло циркуляры: «Пресекайте жестко самовольное переселение в заволжские земли. Установите караулы и облавы, задерживайте дезертиров из армии».
Солдатчины в те времена боялись, как великой кары небесной, и старались избавиться от нее, как от смерти. Побеги из полков и рекрутов были очень часты, как ни грозил суд беглецам ужасными наказаниями.
Прокурор с городничим, капитан-исправником, судьей и жандармским офицером подводили в Цареве итоги: «Полиция и сыск от Саратова до Астрахани днем и ночью глаз не смыкают. За десять лет уже отловили в степях, лесах и камышах целую армию беглых рекрутов, крестьян, драгун. Считай, 13 тыщ злодеев и бродяг-оборванцев с фальшивыми паспортами».
К ловле беглых, бежавших за призрачной волей и лучшей долей, подключили казаков, вооруженных пиками. Зоркий кордон пролегал через юг Саратовской губернии от слободы Карповки аж до Царицына.
Поэтому в уездных судах империи, не исключая и Царевского, рассматривались кучи дел о покушениях на господ, помещиков, о поджогах имений и посевов, об укрывательстве беглых, жалобы крестьян на неправедное их закрепощение...
Канишеву приходилось пресекать волокиту, контролировать своевременное исполнение принятых судом решений, взыскание пени. При сем он должен был бдеть, чтобы к судам почтение было и «судей не презирали», а непорядок в судебных местах упреждать и призывать за то к ответу.
Судейская система была громоздкой и бюрократической, посему надзор прокуроров за ними был непрост. Суды плодились в виде магистратов и ратуш, земских, уездных, сословных судов и каждый рассматривал свою категорию дел.
«В судах заседали, кроме назначаемых правительством судебных чиновников, представители сословий дворянского, купеческого и крестьянского, избиравшихся сословными обществами, но и они не вносили в темное царство суда светлого луча правосудия», — сокрушались царские историки.
У Канишева особую тревогу вызывали уголовные дела, расследуемые бравыми полицейскими, ибо тогда «чистосердечное» признание арестованных нередко усердно выколачивали истязаниями и битьем, подвешивали их, держали в кандалах и в клоповниках.
«Земская и городская полиция действуют у нас порознь, — ужасался он, — стоит злодею, преследуемому земской полицией, въехать в город Царев, как он становится в безопасности, и наоборот, за чертой города прекращается всякая власть городской полиции. Покуда они между собой договорятся, преступник может скрыться к черту на кулички!».
Служители закона получали секретные бумаги правительства, что в саратовских землях массовые бунты крестьян вызывают сильное опасение.
«Боже правый, по губернии открыто шастают с оружием и дрекольем в руках более тридцати буйных и сильных отрядов голодранцев-лиходеев», — испуганно жаловались Канишеву заволжские помещики.
Он принимал к сердцу их страхи и тревоги, ибо был страстным семьянином, разводил цветы всякие и деревья, а вечерами, донельзя усталый от обилия казенных бумаг и дел, блаженствовал в кругу семьи, милой жены и сынишки-озорника Михаила.
Да, он был не из тех дворян, которые рассыпали горстями золото на карточных столах Царицына, пропадали ночами с цыганками в ресторациях Саратова, купали в шампанском певичек Камышина, нахлебничали у холеных богатеев.
Просто он был рядовым чиновником-трудягой по контролю за исполнением законов российских.
А как приходилось тогда стряпчим выполнять свой долг, можно судить по документам тех лет о бунте саратовских крестьян в имении графини Ливен: «Когда же прибыли туда исправник и стряпчий с нижними чинами,.. собравшиеся до 1000 человек толпа вооружилась кольями, прибила означенных чиновников и солдат».
Вот так просто. «Не случайно, что даже в наш забвенный Царев прислали для укрепления отряд внутренней стражи из 60 человек с унтер-офице-
ром», — обсуждали новость горожане.
Примечательно, что в эти годы усилилась полиция. Придавали в уезде хлопот множество угнездившихся молокан — религиозных фанатиков.
«Зловредные старообрядцы привыкли в глуши свободно жить в секте, безнаказанно обижать православных христиан, бить их детей, учинять кровавые драки», — негодовал священник Царева Н. Е. Альтаментов, встречая прокурора.
Канишев выезжал ядреной зимой по опасным дорогам в отдаленные займища, населенные непримиримыми сектантами. В гуще непроходимых лесов и камышей беглецы проживали у молокан под видом членов семьи, и там постепенно обрастали бритые головы преступников, жаждущих разбоя и насилий.
Возвратившись благополучно домой, Канишев молился в церкви и, восстав с колен, успокаивал святого отца: «Сектантам не по нраву пришлось открытие в уезде служб правопорядка. Они сразу же послали своих ходоков на Кавказ искать места под массовое переселение». Затем сотни молокан мигом снялись с насиженных мест и со всем скарбом покинули уезд и среднеахтубинскую пойму, прельщенные дикостью кавказских гор и льготами, освобождающими переселенцев от рекрутства и податей.
Возрадовалось местное духовенство, возликовал Альтаметов, прослуживший в Цареве до самой смерти. Однако к концу века старообрядчество почти полностью поглотило сей благословенный уезд.
Канишев скучал по родным местам, выезжал в Камышин с Альтаметовым, куда тот отвозил связки метрических и исповедальных книг, отчетность по церкви. Потому что духовенство уезда состояло тогда в ведении духовного правления в Камышине.
Он с интересом навещал коллег в Камышинско-Царицынском окружном суде. Тот образовался здесь после создания в Цареве уездного суда.
Тогда в Царицыне уездный суд упразднили, а дела его для рассмотрения поручили суду в Камышине, преобразовав его в Камышинско-Царицынский окружной суд.
В обшарпанных коридорах томились грязные, заросшие бородищами царицынцы, которые за 200 верст тащились сюда по дорогам и рекой в поисках правды, ежели ее сыскивали.
Горько жаловались просители: «Неправый суд властвует везде повсеместно».
Канишев не мог пожаловаться, что обижен вниманием алчных торговцев и откупщиков, заевшихся чинов в шитых золотом мундирах.
Ему приходилось воочию испытывать их враждебное отношение к закону и лично к себе. Не миновали его злословные кляузы и доносы.
Министр юстиции Блудов, он же генерал-прокурор российский, стремился навести порядок в своей системе. Это по его требованию впервые уездные и губернские прокуроры, наш Канишев, стали направлять высшему начальству ежемесячные отчеты об арестантах, содержащихся более года, исполнять циркуляр по тюрьмам о раздельном содержании арестантов в зависимости от тяжести преступлений, возраста.
«Представьте, пагубное положение людей, где при судебных органах, в уездах и губерниях не имеется толковых стряпчих», — обсуждали здравомыслящие правоведы, задумываясь над судебной реформой.
Таковы отдельные штрихи, раздобытыемною о малоизвестной деятельности наших прокурорских предшественников — уездных стряпчих.
Я раскрываю мемуары замечательного русского юриста А. Ф. Кони:
«Губернский прокурор и стряпчие в уезде были живым напоминанием закона и во многих его случаях его обязательными истолкователями... История министерства юстиции с тридцатых до шестидесятых годов представляет немало примеров энергичной борьбы губернских прокуроров с местными злоупотреблениями».
Пожалуй, точнее характеристики для прокуратуры того времени нам не найти.
Уездный стряпчий Павел Николаевич Канишев не был баловнем судьбы. Он и в битвах за Отечество себя не щадил, и на гражданской службе не знал покоя, что и нам завещал.
Имя его достойно нашей памяти, дабы следы юристов былого времени не затерялись совсем в таинственных сумерках истории.