Районный городок, где родилась и возрастала до совершеннолетия своего, до расцвета девичьей красы Надежда, хронически пребывал как бы в полусне, невозмутимо подрёмывая в тени высоких акаций и тополей, занесённый нетронутой пылью веков и мелового завода. И только изредка и нехотя он приподымал одно веко в моменты городских праздников – майских и ноябрьских демонстраций или свадеб. Потом остались только свадьбы.
И когда с гудками, лентами-цветами и восьмеркой обручальных символов по центральной улице Ленина мчались свадебные авто с брачующимися, иногда даже длинные черные и белые иномарки, у Надежды сладко и тревожно сжималось всё внутри, она будто обмирала вся… И о такой свадьбе Надежда грезила сколько помнила себя, с самого своего косолапого детства. Видела себя под прозрачной, непременно длинной фатой, расшитой бисером, в белых изящных туфельках на шпильках под руку с красавцем женихом. Всем на загляденье…
И с каждым годочком всё пристальнее вглядывалась девочка в квадратик зеркала над рукомойником – к себе и своему круглому личику – а подхожу ли я к этой роли? А возьмёт ли кто меня, такую – с веснушками, хоть и мало, но есть, брови не черные, надо бы карандаш купить! Фигурка, все говорят, классная, ноги тоже ничего – выпрямились… Но вот еще бы косметики фирменной и белья красивого купить, девчонки зовут съездить в Энск, там есть магазины с настоящими фирмами, не то что в этом нашем универмаге, мухами засиженном.
Да вот беда, денег в семье вечно не хватало, что взять с матери-штукатура и отца-выпивохи? Жили-тужили, периодически попивая и побивая друг друга, осатаневая от беспросветных попыток сведения концов с концами, дырок с дырками. Мать носила штопанные и обесцвеченные кофты, чулки и трусы, а уж когда перестройка началась, и говорить нечего… Штукатурная халтура выпадала от случая к случаю, а отец и вовсе вышел на пенсию по инвалидности. Но до перестройки успели-таки родить троих отпрысков, к тому же здоровых и по-своему одаренных. Так и жили вшестером в маленьком домишке на две комнатки – бабушка еще и двое старших пацанов, один, правда, уже уехал в строительный техникум.
Особенно сильно, почти наяву, мечталось о свадьбе весенними вечерами – то ли от плывущих из палисадника запахов сирень-черёмухи, то ли от гадюки-тоски. Бабуля с матерью обычно в это время пропадали на грядках за домом, пластаясь над помидорами и картошкой с ее колорадскими спутниками, бегали дотемна с тяпками да с ведрами. Надежду иногда тоже привлекали, но редко – жалели. Пусть уроки лучше учит – глядишь, в люди выйдет. Отец, как обычно, храпел, заглушая включенный на полную мощность телевизор. Брат где-то пропадал – «гонял собак», как говорила мать. Если же был дома, то бренчал на гитаре, импровизировал. Это Надежда любила – это помогало мечтать о свадьбе.
По причине такой бедности гордая Надежда избегала тесной дружбы с одноклассниками и вообще с ровесниками, в дом никого не водила, и сама редко появлялась на дискотеках или в гостях у «имущих», как называла мать тех, кто смог раскрутить какой-то бизнес или относился к зажиточным со времен советско-партийного жизнеустройства.
Как правило, Надежда спасалась от семейной и прочей прозы жизни на веранде, завешенной старым тюлем – его большие дырочки давали красивую кружевную тень, а в вазочку ставились простые цветы в зависимости от месяца. Девушка с ногами устраивалась на скрипучей раскладушке, брала учебник по географии и глядела в будущее. В нём обязательно вырисовывался совсем другой дом – роскошный, с коврами и люстрами прямо в потолке, как у дочки директора ресторана – была раз на дне рождения, с камином и шкурой около него – в журнале видела, и высокими торжественно-овальными зеркалами, в которых будет отражаться она, Надежда, нарядная и ослепительная, ну и рядом он – ее законный муж, богатый, элегантный, влюблённый в свою очаровательную жену…
Иногда Надя ходила в библиотеку – маленькую, как всё в их городишке, с подслеповатыми окошками и пожилой, но ухоженной и интеллигентной библиотекаршей Розой Ефимовной. Там можно было найти книжки про любовь. Например, про Анну Каренину, про Митину любовь писателя Бунина – Роза Ефимовна посоветовала, а также другие романы, более современные – Барбара Картленд, к примеру, очень душевно всё у нее написано, а потом даже «Унесенные ветром» попали каким-то образом… Особый фонд – сказала Роза Ефимовна. И Скарлетт с стала главной грёзой Надежды - прочно и надолго.
По пути в библиотеку Надежда видела вдали за водокачкой и шиферным забором неясные очертания местной церкви и иногда звоны колокола от неё. Это полуфантастическое, заросшее кустарником и крапивой сооружение вместе с его гулким звоном вызывало у девушки смешанные ощущения. С одной стороны – таинственный замок, привлекающий к себе важными секретами, с другой – нечто страшное, куда ей идти нельзя. Почему нельзя? Ну… Оттолкнут, не пустят или что-то еще неприятное произойдёт, стоит ступить на порог под тяжелые своды. Одним словом, риск. Но посматривать Надежда туда посматривала – косилась, шлёпая дешевенькими босоножками по щербатому уличному асфальту.
Как-то раз навстречу ей вышла женщина в платочке с необычно светлыми как камушки речные глазами. Ещё ни у кого не видела Надежда таких глаз – спокойных и внимательных, глядящих будто с другой планеты и знающих всё-всё про неё, Надежду, про её мысли, мечты, слова и дела. Это смущало. Но оторваться от этих глаз-озёр было невозможно. Женщина молчала. Девушка тоже. Но между ними происходил разговор! Женщина спрашивала, а Надежда отвечала - кто она такая есть, чего хочет в жизни, что мучает девичье сердце...
Она даже рассказала незнакомке то, о чём под пыткой бы не поведала никому. О своей жгучей обиде и клятве своей… А дело было в том, что однажды, зайдя в торговую палатку за хлебом, ту, что возле их дома, она услышала разговор продавщицы и двух покупательниц-соседок.
- Конечно, пусть сделает, ничего страшного, еще успеет родить и нахлебаться бабьего счастья. А то вон Калмыковы-алкаши наплодили троих, голытьбу развели и что хорошего? Ни одеть, ни накормить толком не могут… Тем более, сейчас, с этими реформами, будь они не ладны! Куда рожать…
Надежда как ошпаренная вылетела из лавчонки, чтоб не заметили.
Калмыковы – это была их фамилия.
И, забравшись за сарай, в лебеду, и размазывая соль от слёз по щекам, она дала себе клятву – во что бы то ни стало стать богатой, иметь двухэтажный дом, красивые самые дорогие украшения, самую дорогую иномарку и утереть нос всем этим теткам, всему городу, всему миру, приехав на ней сюда, в эту дыру и сделав круг по центральной площади около базара. И произнесла ее, эту страшную клятву вслух три раза: «Чтоб мне сдохнуть!»
О чем-то еще они говорили, это не запомнилось, но что точно – то, что в конце женщина произнесла:
- Ты не бойся, Надя, ты приходи ко мне.
- А куда?
- Да вот же, видишь куда – и рукой женщина указала на церковь.
- Как, просто взять и прийти?
- Да, только платочек накинь на голову…
Потом Надежда долго пыталась сообразить, а как это она услышала слова женщины, если та не разжимала губ? Может, почудилось? Или это глаза у неё говорящие? Так ведь не бывает же вроде... Вот чревовещатели, да, встречаются. Но разве у них такой чистый голос, как колокольчик?
Однако подойти к церкви как-то не получилось. Приближались выпускные, потом заболела бабушка, потом надо было искать работу, что было сравнимо с поиском иголки в темной комнате…
2.
Если сильно мечтать и просить судьбу, то просимое сбывается. Если ещё твёрдо веришь в это… А Надежда верила. И клятву свою сдержала.
Так случилось, что по каким-то своим коммерческим делам в их богом населённый, но и им же видимо напрочь забытый пункт, завернул успешный молодой человек – владелец пока еще не крупной, но хорошо развивающейся сети магазинов. Вышло прямо как в старой песне, которую иногда после рюмочки затягивала мать:
«Ехал на ярмарку ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец…»
Вернее, песня это была бабушкина. Но её, то есть, бабушки не стало в девяносто шестом. Отошла с миром… Отец уже не вставал с постели – случилось несколько микроинсультов. Или инфарктов? Трудно было точно сказать, но руки-ноги отказывали. Надежда к тому времени окончила школу и работала младшим кассиром в сбербанке. Мать говорила, что это сказочное везение. Без образования-то. А Надежда не то, чтобы хватала звезды с неба, но радовала глаз начальства своей матовой кожей, тяжелой копной не знавших краски русых волос и опрятностью, а ухо - немногословностью. Трещать сорокой не умела да и не любила.
Словом, качества - самые подходящие для хорошей жены. Здесь-то в недрах местного финансового учреждения и углядел её тот самый купец. Самое интересное, что фамилия его была Удалов. Но это не важно…
- Да любишь ли ты его, девонька? - спросила перед свадьбой бабуля.
- А вот это совершенно не относится к делу! - ответствовала Надежда.
Свадьба состоялась через полтора месяца – врагам на зависть. Уж теперь не будут по магазинам судачить о бедности Калмыковых! А Надежда теперь – Удалова! Достойную огранку обрёл этот камешек, что и говорить: и подаренные золотые украшения к месту, и наряд воздушный и в то же время стильный, и шляпа с вуалью, и «Мерс» белоснежный… Прокатились по району с шиком, с победным салютом и солидным эскортом, и исчезла Надежда в дальних заманчивых местах, в больших ярко расцвеченных городах со своим чудо-суженым.
Позднее доходили слухи, что у них всё ладно и вообще «круто»: родился здоровенький мальчик, Надежда, естественно, сидит дома, всем обеспечена по самое не хочу, бизнес процветает, еще и красками стал Удалов заниматься, бренд уже раскрутил свой, отдыхают исключительно за рубежом, а недавно переехали в трехэтажный коттедж. Уху среднего россиянина тогда еще не было привычно это слово, в нём была особая магия. Значила она одно – такой уровень жизни, до которого не дотянешься, хоть тресни от натуги.
Так оно и обстояло в реальности. Надежда не могла нарадоваться на новое жильё, обходила все его залы-закоулки с трепетом душевным, с благоговением. Сначала стеснялась, а потом стала мужу советы давать по обстановке и оформлению – там кашпо повесить, там цвет ковра поменять. А главное – зеркал побольше. И ее статная фигура, окутанная пеной пеньюаров или шея лебединая, оттеняемая вечерними бархатными декольте множились в них день ото дня - всё, как хочет любимая жена. Всё, как она когда-то мечтала в своем "засранске". Большущий дом с колоннами, высокое крыльцо, белые дорожки, обставленные цветами и туями в горшках, а дальше – беседка-ротонда, не абы что, бассейн, немного недостроенный, правда, но Удалов обещал к началу лета… А он слово держит всегда. Любит её, Наденьку-гладеньку – шутит так… Вон, уже бежит-торопится к ней из джипа своего нового и небось, опять с подарком от Диора! Ну-ну...
Активная Надежда много чего придумывала для устроения дома своего, старалась. И книги с журналами выписывала, это обязательно! Чтобы библиотека была – для себя и для детей. И для людей, что тоже немаловажно. И разнообразие обеспечивала в библиотеке - тут тебе и Чехов, тут тебе и Мопассан, и детективы, и эзотерика в наличии. К мужу ведь гости знатные приходят, даже глава чего-то там. Имидж! И над входом в холл икону Богородицы повесить велела. В золоченом – в две ладони - окладе. С уборкой привычная к работе Надежда справлялась без большого напряга, тем более, пылесосы самые новомодные, прочая техника бытовая, включая посудомойку – всё имелось. Однако где-то через год после переезда она услыхала, что в таких домах принято иметь и прислугу. Положено, так сказать. И следующим этапом развития хозяйства (бассейн уже был готов и баня тоже плюс услуги приходящего садовника) стало появление в доме горничной. В ее обязанности входила уборка внутренних помещений и прогулки с ребенком. Готовила Надежда по-прежнему сама. Пока. А там будет видно…
Нашлась горничная по объявлению. Надежда с ней поговорила, рассмотрела – опрятная, серьёзная, не раскрашенная куклой, двадцать восемь лет – постарше, значит, хозяйки, и это хорошо.
Далее жизнь пошла и вовсе замечательная. Можно было с утра почитать лёжа в роскошной постели на шелковых простынях, телевизор посмотреть под кофеёк, к нему Надежда пристрастилась последнее время. А портнихе времечка надо сколько уделить! Потом выехать в город – в магазины-бутики или к подругам. Их вообще-то на самом деле и не было – откровенничать с кем бы то ни было, в душу впускать - ещё чего! Но так было надо, для поддержания светского этикета.
Подумывали о втором ребенке. В общем, налаженное бытие радовало, если, конечно, не сильно обращать внимания на теракты, местные криминальные новости, прочие разные бедствия… Ну что же, каждому своё.
3.
Так прошло несколько маслено-круглых, беззаботных Надеждиных лет. Она и впрямь округлилась, хотя относилась к этому спокойно, без паники и прибеганий к «глупым» диетам. Мелкие заботы бывали, куда же без них: то деревца в оранжерее пропадут, то ветрянка у сына, то у мужа какие-то встряски с бизнесом, пожар вот недавно в лаковом цеху случился. И всё-то он озабоченный ходит. Но деньги есть, рекой текут, даже решили купить домик в Анапе… Для летнего отдыха. Совсем не вспоминала Надежда о той женщине из ее родного городка, о её родниковых глазах и голосе, обращенном только к ней, к Надежде... Другим занята была, чтобы в грязь лицом не ударить перед обществом-то. Сын Коленька как-то звал ее: "мам, а пойдем в церковь с тобой сходим" - и откуда у него это? Да всё недосуг Надежде, когда тут? Пусть уж Тася им занимается.
Так звали горничную. И она - тоже ничего, соответствует, справляется с обязанностями. Но проверять качество работ Надежда не забывает – как кафель помыт в укромных местах, за унитазом, к примеру. И сын с ней хорошо себя ведёт, уже читает нараспев «Муху-Цокотуху». И готовить Тася стала помогать всё чаще, особенно в случае гостей-приемов. Вообще, похорошела, стиль появился, пребывание в их доме ей явно на пользу. А муж любит-уважает её кофе, по-турецки особенно, с имбирём...
Только что-то уставать Удалов стал больше. И намного. Опять вчера принял стакан виски и кофейком Тасиным запил – снять напряжение, потом полночи заснуть не мог. Как Ванька-встанька – двадцать раз курить поднимался, на террасу бегал… И интима давно нет – от усталости и нервов… Хотя это Надежде не слишком нужно, но... Порядок есть порядок. Надо его хорошим, платным врачам показать, решила Надежда. Может, даже в Москве…
Но это дело отложилось – надо было съездить к умирающему отцу. А он уже без сознания был. А потом похороны… Прошли скорбной небольшой кучкой мимо того старенького храма, к кладбищу заросшему, где невдалеке от желтой могилы свежевырытой и бабушка под берёзой упокоилась… Грустно-то как. Когда увидела всё это, на миг зашлось сердце надеждино, и вроде голос послышался чей-то: «Что же ты ко мне так и не пришла?»
Да нет, показалось…
Пробыла до девяти дней, с матерью овдовевшей. Та постарела - измучилась, ухаживая за лежачим. А Надежда подивилась, как же убого они жили! Дикость же… Кровать невыносимо жесткая, узкая, занавески выцветшие, холодильник облез и течёт... Ну, денег дала, сколько смогла, двери покрасила в белый цвет. Но по сути тут ничего не изменишь, как ни пыхти. Приняли с матерью кагорчика на девятый день, помянули усопшего – «отмучился» - и поехала Надежда в свой особняк, в гнездо своё насиженное. С радостью и без всякого плохого предчувствия.
Странно, но муж был дома. Это среди бела, то есть, буднего дня! А как же его бизнес? Удалов сидел за овальным столом террасы, согнув плечи и даже не отреагировал на стук двери.
Это еще что за видение в рабочий полдень? – хотела притворно удивиться Надежда.
Однако, приглядевшись сквозь табачный дым, Надежда охнула - вид мужа покоробил её: всклокоченный с землисто-серым лицом и бегаюшими мутно-красноватыми глазами. Таким она еще никогда его не видела! И это ее бравый Удалов? Что за ужас!
- Тася! – громко позвала Надежда.
Никто и не думал отозваться. Жужжала только муха. И то за стеклом. Но что-то мутное оно, будто не мыли сто лет...
- Что происходит? Где Тася? Где она? – вопрос теперь был обращен к мужу.
Но он тоже не поднял невидящих глаз от газеты, белеющей на темном зеркале парадного стола.
- Она больше не придёт - убитым голосом промямлил муж.
Безумное озарение промелькнуло на искаженном лице Надежды – до неё дошёл чудовищный своей неожиданностью смысл всего, что творилось с мужем в последнее время. Вот тебе и горничная!
Повисла тишина, какая бывает в киношных эпизодах с плахой - перед тем, как опустится картинно занесенный топор. Взгляд Надежды, тщетно поблуждав по интерьеру, и действительно, не найдя обычных признаков присутствия в доме Таси, замер на руках мужа, они дрожали, непроизвольно сминая пустую пачку сигарет, валяющуюся на газете. И эта скомканная, заляпанная чем-то рыжим газета вывела почему-то Надежду из себя окончательно. И она завопила истерически, с подвизгиванием, повторяя одно и то же:
- Почему тут эта грязь?! Эта грязь, грязь, грязь!...
Схватив ни в чем не повинную бумагу, она стала трясти ею перед носом мужа, потом, слепив из неё комок, принялась оттирать пепел с глади масштабной столешницы, тупо-одержимо возя газетными ошметками и размазывая его еще больше.
- Эт-та гря-азь, гря-азь! – крик женщины стал утробным. И он длился и длился, пока её тело не упало судорогой на стол, не сумев дотянуться до его середины…
От этого звериного вопля вздрогнул и, кажется, пришел в себя Удалов. Нащупал мобильный. Приехавшая бригада скорой ввела успокоительное и посоветовала обратиться к психотерапевтам, невропатологу, а лучше, сразу к психиатрам. Приступ крайне серьёзный – пояснили они, подозрительно посмотрев при этом на мужа, который и сам явно нуждался в аналогичной помощи.
Прибыла мать, вызванная Удаловым, которую Надежда не узнала. Но её подлечили – немалыми средствами, сеансами гипноза, лекарственной терапией. Густой-густой туман отделял теперь Надежду от того страшного дня ее возвращения. Тася так и не появилась больше в их доме. Перепуганный болезнью мамы сын обходился с занятиями сам, с некоторой помощью не сильно образованной бабушки. Вроде бы всё стало входить в прежнюю колею. Слабость бывала, правда. Но это ничего, не самое страшное.
4.
А страшное проявилось позже.
Удалов стал худеть и чахнуть на глазах.
Бизнес был брошен на произвол зама и других менеджеров. А еще немного позднее, к зиме, он перестал интересовать Удалова в принципе. И машину пришлось продать – всё равно никуда не ездил. Он то угрюмо кружил по усадьбе, даже пытаясь порой разгребать снег, то бродил из угла в угол по холодно-нежилой столовой и курил, стряхивая пепел на ковровое покрытие, на что уже не реагировала и Надежда, полюбившая часами глядеть в окно, сидя на широком как прилавок подоконнике. В окне виделась беседка под снежным кокетливым беретом слегка набочок, а за ней, если присмотреться, где-то на горизонте силуэт небольшой часовенки с тоненьким крестом. Но для того, чтоб их увидеть, надо было смотреть долго и при ясной погоде. А раньше ее, часовенки, вроде не было там? Или не туда Надежда глядела?...
Денег стало катастрофически не хватать. По этой причине в доме отапливалась только две комнаты – спальня и детская. Равнодушная, равная нулю, загруженная антидепрессантами Надежда лежала в разобранной по всему дню кровати под двумя одеялами и думала. О чем? Сразу и не скажешь. Но изредка входившей озабоченной матери она всегда вежливо говорила одно и то же: «Не мешай мне думать, пожалуйста».
Удалов раза два в неделю уходил куда-то. Куда – Надежда не разрешала себе представлять. Возвращался к ночи. И Надежда не то чтобы ждала его и мучилась. Нет, она же думала – наверное, о том, как найти выход. Врач в больнице сказал, что выход есть всегда. Выход, выход – нужное, хорошее слово. Любопытное… Когда-то давно-предавно Надежда в концерте школьной самодеятельности пробовала исполнять танец, он назывался «цыганочка с выходом». Но он не очень у неё тогда получился, чего-то не хватило, куража, видимо…
К весне Надежде стало получше. Она уже гуляла по зимнему саду, заглядывала в сыновние тетрадки и книжки, появился аппетит. Потому что вернулся запах – еды, воздуха, жизни.
Надо было уже отпускать мать домой – хозяйство там тоже брошено.
В один из апрельских погожих дней, прогуливаясь по коттеджному поселку, Надежда узнала от соседки, что Тася живёт с мужем, шофером-дальнобойщиком, на другом конце города, и вроде нормально живут, ничего себе.
- Она же ведьма – всё может… - загадочно подвела резюме соседка, кругообразно поведя рукой с бриллиантовым перстнем.
И прибавила:
- А тебе, милочка, надо начеку быть! И лучше тоже средство какое-нибудь отворотно-приворотное применить – на всякий случай. Или молись. Тут одно из двух...
Надежда не заснула в эту ночь. Вот он выход, что ли? Ведь рушится всё, гордость вся её нажитая, красота сказочная...
А к утру решила, промаявшись до голубого света: не будет она брать грех на душу, не пойдёт к экстрасенсам за средством, не станет колдовать! Часовенка-то вон, видна уже совсем хорошо, внятно, дни-то уже светлые пришли. Будь что будет! Как Бог даст… Надо бы сходить туда, к этой часовенке. Давно ведь еще, до свадьбы та женщина ее, Надю, приглашала… И будто почудилось ей сквозь предутренний вымученный полусон тихое, но твердое слово:
- Путь твой, Надя, теперь непростой будет ко мне - через скорби... Одебелела слишком. Но ты иди и ничего не бойся!
Разгорелась к маю, в свой положенный срок весна с соловьями и как никогда буйным цветением косточковых. И к концу ее Удалов ушел насовсем. Он сбивчиво и жалко пытался объяснять жене, что не любит Тасю, но жить вдали от неё не в состоянии. Крутит его сила жгучая, несметная, и болит всё внутри, хоть вой, хоть вешайся…
- Так у неё же муж есть – лепетала в ответ Надежда, а сама уже падала опять в яму темную, где сдавливало русую её голову тисками-щипцами калеными.
- Ничего, я поселюсь рядом, там сарай есть ничейный… Сторожем устроюсь на ферму…
Что он несёт? Какая ферма? – застучало в воспаленной мозгу Надежды. - А, ну да, ферма – это коровы, молоко парное, будет пить и поправится, а то вон кости торчат… Кости, кости!!!!
Дальше она ничего не помнила.
5.
Прошло полгода.
На причастии, совершающемся раз в две недели в неврологическом отделении горбольницы, первой в это осенне-прозрачное утро к исповеднику подошла чуть полноватая, интересная женщина. Держалась она с достоинством и с трепетом одновременно и потому от неё нельзя было оторвать взгляд – редко встретишь такое сочетание. Она выделялась из всех понурившихся обитателей - солнечным лучиком на фоне сизой диспансерной стены. В женщине чувствовался и глубокий ум, и доброта, и хорошее неравнодушие к себе, а также к окружающему ее в данный момент мирку – таким же оступающимся и согрешающим, таким же страдающим от не понятой и не принятой любви и в то же время смертельно жаждущим ее созданиям, как она сама. Тонкая бежевая шаль, накинутая на русые волосы, собранные в аккуратный узел, оттеняла темные брови над опущенными сиреневатыми веками больших глаз.
Положив красивую, но без колец руку на Библию, она что-то долго и горячо говорила священнику, отвечала ему, пока он не осенил её наконец благословением к принятию Святых Тайн.
Женщина обернулась к собравшимся людям, открытое лицо её сияло неподдельной радостью. Правда, блёсточки исповедальных слезинок еще не совсем высохли на матовых щеках. Как роса по утрам в саду да на лугах...
- Меня допустили, слава Богу! Как же я жила-то раньше без Евангелия, только думала, что живу… Будто не свою жизнь, а кем-то за меня придуманную... Барыню в мехах изображала! Не жила, а что-то кому-то доказывала...
А ещё меня сегодня выписывают, приду к вам, в монастырь, с вами рядом работать – шепотом сообщила она сестричке милосердия, как обычно, помогавшей в этой церемонии больным.
- И Коленьку с собой приводить буду, на причастие! Я ведь давно это Ей обещала - произнесла женщина, подняв ясный и твёрдый взор к иконе над проемом окна.
Это была Надежда.
Уже выходя из комнатки исповедальной, она приобняла за острые плечики грустно-потерянную девушку, видимо, соседку по палате, и та охотно прижалась к ней, словно к доброй маме:
- Не горюй, милая, наша настоящая свадьба ещё только начинается! Если будем достойны Жениха Пресветлого, единственного. Оставляю тебе книгу, которая мне помогла - читай с верой и сердцем чистым, как дети читают, всё на место в душе и головушке твоей замороченной встанет!
И добавила больше самой себе: главное - это вспомнить себя, настоящую вспомнить... Для чего ты родилась и что на самом деле тебе нужно в этой жизни...
И было видно, что всё наладится теперь у этой сильной женщины, всё преодолеет она - что бы ни посылалось ей судьбой, еще и других поддержит. От источника животворного вкусив...
Шел канун Рождества Пресвятой Богородицы.
.......................
Эпилог. Надежда еще не знала, что месяц назад ее мужа нашли мертвым - от сердечной недостаточности, как сказали врачи, в его заброшенной берлоге. Рядом с ним на колченогой тумбочке лежала фотография её и Коленьки. Еще не знала, что позже займется любимым занятием - разведением цветов, вместе с братом и матерью. А сын будет помогать рабоатть на земле да в храме Божьем...