Представим, что Вы читаете какую-нибудь мою заметку о хорошей книжке – например, о «В ожидании варваров» Дж. М. Кутзее, – и допустим, что в тексте будут такие слова: «Несмотря на то, что в процессе работы над романом у автора сломались два карандаша и, слегка заляпав тетрадку, потекла ручка, он закончил рукопись, за что хотелось бы сказать спасибо остальным его карандашам и ручкам».
- Дорогой Князь, - скажете Вы («Для друзей Ваша Светлость» - поправлю я), - всем хороша Ваша заметка, но откройте, с чего это Вас так понесло с этими карандашами?
Сидите, я сам открою. Будет нелегко найти вразумительный ответ на этот вопрос. Никто всерьез не будет благодарить письменные принадлежности писателя за то, что он написал хорошую книгу; мы не аплодируем бумаге за вклад в творчество автора. Если ручка перестает писать – в силу самых разных причин, они не важны – автор просто выбросит ее и возьмет новую; если ручка при этом зальет чернилами тетрадку так, что та будет не особенно пригодна для использования, автор возьмет новую тетрадку. При этом обычно не проводится пресс-конференций, нет шумихи в прессе, и выброшенные карандаши ведут себя тихо.
Представьте что, однако, началось бы, если бы карандаши умели говорить: «Автор выбросил меня, хотя во мне еще была целая треть грифеля!» - сказал бы один; «Он почти никогда не точил меня, использовал как бревно, а я такой талантливый алмаз, то есть карандаш, мне нужна тщательная огранка!» - вторил бы другой; «Он держал меня в сырости и иногда грыз меня!» - стонал бы третий.
В тот момент, когда в конце спектакля на сцену выходят утомленные актеры и купаются в аплодисментах утомленных зрителей, я не думаю о стоящих передо мной на сцене, я простодушно хлопаю режиссеру. Он один из всех – творец, а дело остальных – выполнять команды и пить горькую в отсутствие ролей и в перерывах между репетициями.
Послушав пресс-конференции и почитав прессу, можешь подумать, что в иной ситуации тетрадка испорчена карандашами, и автор просто возьмет себе новую да наберет других карандашей, но приходит мысль, что тетрадка была не испорчена, тетрадка была уже исписана, просто никто из притупленных, переломанных, изгрызенных карандашей, самостоятельно завернувшихся в исписанную тетрадку и прыгнувших в мусорное ведро, этого не понял.
Даже если сам автор не осознал этого, честь и хвала ему за то, что он интуитивно пришел к такому финалу этой тетрадки, когда плохие карандаши сами прыгают в ведро, забирая с собой и тетрадку, где уже ничего не напишешь.
Я желаю автору новой тетрадки и новых карандашей – исполнительных, добротных, верных карандашей, что будут писать не за страх, а за совесть, как если бы присягали своему автору на этой заметке.