Суббота. День большой уборки. Обычно она, вообще-то, ограничивается мытьём полов, стиркой, чисткой сантехники. И чего это младшая решила достать из серванта посуду и протереть её? Не знаю. Может, с какой-то периодичностью это надо делать? Вот и перекочевали разнокалиберные рюмки, стопки и салатники со своих полок на кухонный стол. Почти все – тонкого прозрачного стекла. Салатники, правда, всё больше из когда-то модного хрусталя. Но и они, почти не выделяются из общего посудного многообразия. Разве только чуть-чуть. Своей толщиной. И тем, что, в отличие от стопок, рюмок или бокалов, их стенки изрезаны замысловатым геометрическим узором из разных по размеру, затейливо переплетающихся кругов, ромбов, треугольников.
И только коньячный набор темного богемского стекла с широкими золотыми ободками, опоясывающими снизу пузатенький графин и каждую из шести обступивших его стопочек, небольшим печальным пятном выделяется на общем прозрачном праздничном посудном фоне. Потолочные лампы отражаются на его матовой поверхности, играют светлыми бликами и, весело подмигивая, без лишних и никому не нужных слов, говорят всем присутствующим в комнате:
- Ну что, славяне? Чего носы повесили? Не всё так плохо, как кажется. Даже самое темное в этой жизни – не повод для печали. Потому что где-то рядом с ним обязательно есть светлое. Вот оно, пока только бликами. Но ведь это – начало, у которого должно быть (и дай срок – будет!) продолжение.
Чуть-чуть потерпи. И на смену темному, отступающему по всем фронтам и уносящему вместе с собою печаль, придет всё увеличивающееся в размере светлое. И когда-то оно вырастет настолько, что наша встреча с праздником станет неизбежной. Который, к сожалению, тоже не бесконечен.
Но какой бы длинной не была последовавшая за ним череда серых будней, свет всё-таки пробьет себе дорогу. Даже через матовое стекло коньячного набора, многое повидавшего на своем, со стеклянной точки зрения, - длинном веку…
Когда-то, как теперь кажется – давным-давно, его привезли мои родители. Из Новороссийска.
* * *
Так получилось в то лето, что время моих каникул частично совпало с отпусками родителей. И меня не стали отправлять в пионерлагерь. Или посылать к бабушке. Мы, все вместе, поехали к морю. В Новороссийск, где со своей семьёй жил отцов брат.
Как оказалось по приезду, жил он в небольшом частном доме, который, при всем радушии его хозяев, никак не мог вместить в себя вдруг резко, почти в два раза, увеличившееся число проживающих. Поэтому меня определили на раскладушку.
Ночи стояли по южному теплые, без дождей, и простое по конструкции, легкое спальное место ежевечернее выносилось во двор и устанавливалось неподалеку от дома, чуть в стороне от тропинки, ведущей к водоразборной колонке. Прямо под густыми зарослями пахучей акации. Её ветки, нависающие над раскладушкой, закрывали опрокинувшееся надо мной черное бездонное небо плотной сеткой шелестящей от малейшего дуновения листвы. В этом, едва угадывающемся в темноте движении, дробился и распадался на несколько составляющих свет мерцающих в вышине звезд, и казалось, что раскладушка плывет, переваливая с волны на волну воздушного моря, недра которого подсвечиваются какими-то неизвестными науке мельчайшими фосфоресцирующими живыми организмами. И под это мягкое убаюкивающее покачивание как-то незаметно приходил сон.
А утром меня уже будили то ли пробивающиеся через листву лучи уже поднявшегося над горизонтом, набирающего силу солнышка, то ли гомон воробьев, непонятно по какому праву считающих акацию своей наследственной вотчиной.
* * *
Старшая дядькина дочка была уже большой, взрослой и училась в техникуме. Вставала она значительно позже всех нас, обедала и уходила на неведомую мне тогда практику. Возвращалась с неё к вечеру. А после ужина с той стороны невысокого забора, на улице, без свиста и крика, её уже поджидали такие же большие пацаны из совсем другого, почти взрослого мира, в котором на танцплощадку можно попасть не через дыру в заборе, а прямо через ворота. Совершенно не опасаясь стоящего в них на страже законности и порядка билетера.
Другое дело бывшая настоящим, своим в доску пацаном Светка.
С ней спокойно можно было сыграть не только в подкидного дурака, но и в козла. Правда, проигравший обязан был съесть целую чайную ложку жгучего красного перца, но это только добавляло азарта карточному поединку, сразу же превращавшемуся в настоящее сражение. Ну, и кроме того… Проглотив под тщательным присмотром – не жульничать, не жульничать! – эту малосъедобную специю, можно было чуть подождать и убедившись в том, что страсти, а вместе с ними и внимание, - улеглись, взять из стоящей на кухонном столе вазы абрикос, аккуратно выковырять из него косточку, а в освободившуюся нишу не торопясь засыпать того же самого жгучего перца. Как минимум, чайную ложку. А если постараться, то немного, самую малость, но больше!
- Свет…
- А?..
- Абрикосинку хочешь? Смотри какая. Сам бы съел, да сестренку обижать нельзя. Будешь? Ну, на. Я себе другую возьму…
И потихоньку, потихоньку – поближе к выходу. Чтобы уже через пару секунд, под громкие и негодующие Светкины вопли, выскочить наружу, во двор, не забыв закрыть дверь на щеколду.
- Открой. Открой, скотина!
- Ага. Прямо бегу и падаю. С чего это тебе на двор так резко понадобилось? Приспичило, что ли? Абрикосов меньше хавать надо. Они того… Слабят, говорят. А ты – ещё и немытые.
- Отодвинь щеколду, кому говорят! А то – хуже будет. Сейчас, окно открою…
- Ну-ну. Ног не жалко, прыгай. Может, тебе лестницу от абрикосового дерева принести, к окну приставить? Так я сейчас, только с силами соберусь…
- И как долго собираться думаешь?
- Да хоть до обеда. Тебе-то что? У тебя вон, абрикосов ещё целая ваза. Съешь ещё парочку.
- А ты что, перец и в остальные наложил?
- Не, не во все. Так что ты ешь, не бойся, там и неперченые есть.
- У-ууу… Подожди, подожди. Доберусь я до тебя!
Но от неминуемой, казалось бы, расплаты меня обычно спасал залихватский, в два пальца, громкий свист со стороны калитки и, чуть погодя, крик, позволяющий точно определить, кто нужен кому-то из тех, за забором:
- Све-етка-аа!
К ней пацаны приходили значительно раньше, чем к её старшей сестре.
- Све-етка-аа..
А из-за пока закрытой двери, уже в мой адрес:
- Ну, что стал истуканом? Сходи, посмотри, кто там? Спроси, чего надо…
* * *
- Привет, пацаны. Вам чего?
- Привет… А ты кто?
- Светкин брат. А что не видно?
- Не-ее… Не видно. У тебя на лбу не написано. Светка где?
- В доме. Наказанная она. Вазу абрикосов слопала. А тётка их на варенье хотела. Уже и косточки повытаскивала.
- Да ладно. Заливаешь! На фига Светке столько абрикосов?
- А я знаю? Может, авитаминоз у неё. Организм требует. Кому-то ухи надо, а кому-то вот, видишь, абрикосов без косточек…
- Хорош, трындеть. Сюда слушай. Вчера в порт итальянец пришел. «Мальборо» предлагают. Но они сразу блок продают. Светка как, в долю входит? На сколько пачек?
- Да ей зачем? Она – не курит.
- Тю, дурной… Не, вы, пацаны, только посмотрите на этого убогого! «Зачем, зачем»… Она Наташке может продать. С наваром. Да, что ты тут топчешься, как малохольный. Дуй к Светке и скажи за сигареты. Если она в доле, так почем пачка – знает.
- Знаю, знаю…
Это уже у меня из-за спины незнамо откуда появившаяся Светка.
Не иначе, как – через окно. Офигеть. Там же до земли - не меньше, чем два моих роста. Отодвинуться от неё подальше. На безопасное расстояние…
Но Светка, увлеченная разговором, не обращает на меня ни малейшего внимания:
- «Мальборо, мальборо». Вечно ты, Кеха, с какой-то фигней. Ещё со жвачкой прибежал бы. Так орал, что пол улицы на уши поставил. Из-за каких-то сигарет! Было бы что стоящее, а то… И из-за этого я, рискуя жизнью…
- Ну, Светка… Хорош понты кидать! Уже «Мальборо» ей не в жилу. И что тогда для тебя «стоящее»? Есть план . Но только, если к вечеру. Зато качество - гарантирую.
- Сам что ли проверял?
- Ты чё? За кого меня держишь? Нафиг мне эта дурь?
- А мне она зачем?
- Тогда чё за него спрашиваешь?
- Да так, посмотреть, хотела, стоящий ты, Кеха, пацан или так, погулять вышел.
- Ну, и?
- Стоящий, Кеха. Стоящий. Только базар у тебя сегодня какой-то гнилой. Жвачка, сигареты, план. Или ты просто от жары по фазе сдвинулся? Тебе б, Кеха, на море. Глядишь, охладилась бы голова. И соображать начала. Да и мы бы все заодно искупались
- На море? Я по нему – завсегда «за». Только куда? На пляж? Или на косу?..
* * *
На пляж – ближе. Зато на косе практически нет приезжих, а значит можно не только покупаться, но и побросать удочку на бычка, не опасаясь, что на крючок может попасться не только рыбка, но и кто-то из тех, кто баламутит воду в полосе прибоя. Правда, на косе галька. А по ней, пусть и обкатанной морем, пока выйдешь на глубину, до того места с которого и поплыть можно… Не самое приятное из тех занятий, которые могут быть в этой жизни.
На пляже, вообще-то, тоже галька. Но там есть волнолом. И по его бетонной спине, чуть шероховатой, приятно отдающей позаимствованное у солнышка тепло твоим подошвам, легко добежать до самого края, чтобы там, предварительно выдохнув, оттолкнуться от уже уходящей из-под ног тверди, чуть взмыть вверх и как только начнешь понимать, что всё, падаешь, сложиться перочинным ножиком и взрезав пытающуюся оттолкнуть тебя волну, уйти в глубину.
Воздух, которого уже нет в легких, не тащит тебя наверх и ты, за счет полученного при падении ускорения, плавно опускаешься всё ниже, ниже… Но времени, не так уж и много. А дно ещё так далеко. Едва угадывается в сумерках, которые, по мере того, как удаляется поверхность, постепенно сгущаются. Поэтому быстрее, быстрее… Нельзя терять скорость. Поможем себе ногами. А теперь пришло время пустить в ход руки. Гребок, еще один. Вниз! Всё дальше и дальше от солнышка. И воздуха. Которого, уже совсем скоро, станет не хватать.
Но дно уже на расстоянии вытянутой руки. И пока есть время, можно оглядеться. Здесь… Ничего. Здесь… Тоже. Ага! Вот она. Рапана! Схватил её правой рукой, сгруппировался, оттолкнулся ото дна сразу двумя ногами, и помогая себе свободной левой поплыл… Поплыл наверх. К солнышку и тому самому воздуху, которого уже чувствуется – не хватает.
А плотная, обволакивающая тебя со всех сторон соленая морская вода мягко подталкивает – вверх, вверх – и, вдруг расступившись, дает возможность сделать глубокий и громкий вдох. У-у-ухх… И как только вдохнешь, сразу обволакивает тебя своими теплыми, мокрыми, зеленовато-синими лапами и начинает убаюкивающе покачивать. То чуть подталкивая вверх, к довольному улыбающемуся солнышку, а то вдруг возьмет и чуть потянет вниз – не отпущу! Как будто кто-то этому сопротивляется?
Что там, на этом пляже, делать? Лежать? А здесь, в воде? То же самое ведь. Лежишь! Только не изнывая от зноя, а приятно покачиваясь в толще нагретой солнцем воды. Вот и вся разница.
А надоест ничего не делая нежиться в волнах-качелях, так можно опять взобраться на волнолом и разбежавшись по нему, прыгнуть в толщу воды, чтобы помогая себе руками и ногами направиться на новую встречу с обитателями не очень далеких морских глубин. За очередной рапаной. Взамен той, первой. Давно выброшенной за ненадобностью. Обратно, в море.…
* * *
Вот таким мне и запомнился Новороссийск. Светлым, теплым и ласковым.
Темное в его жизни начнется позже. После того, как мы уедем. А в город придет осень. С её промозглым штормовым ветром, дождем, туманами и плохим настроением.
Может, из-за него, может, по какой-то другой причине, но в один их таких, совсем не теплых и далеко не светлых вечеров тетка и дядька довольно крупно поссорились. И в ответ на всё то, что нелицеприятно было ему высказано женской половиной, мужская решила, что если здесь счастья нет, то, по всей видимости, оно где-то в другом месте. Скорее всего, на Байкало-Амурской магистрали, где таких опытных железнодорожников… Да с руками и ногами! Только чистую пару белья, да запасную, теплую рубашку в портфель положить. Ну, и документы, само собой.
Всё? Ничего не забыл? Наше всем, с кисточкой. Пишите письма. Адрес знаете – БАМ, до востребования.
Вот так и ушел дядька. В темную осеннюю ночь. По направлению к вокзалу.
Ушел, да и ушел. Мало ли кто чего в запале скажет? Утро вечера – мудренее. И то, что вчера казалось важным и не вызывающим ни малейшего сомнения, сегодня воспринимается совсем по другому. А не сегодня, так завтра. Сколько времени надо, чтобы вода перекипела, а эмоции схлынули, то не только от ёмкости той или иной посуды зависит, но и от характера конкретного человека.
Ничего, ничего… День другой пройдет, пар в свисток и выйдет. Вот тогда и вернется. А то выдумал… БАМ. Так там его и ждали. С распростертыми объятиями.
Но когда прошел третий день, а за ним и четвертый… Тетка стала волноваться. И заявила в милицию. Пропал, мол. Ушел и до сих пор - нет.
А ещё через пару недель её телеграммой вызвали в Москву. На опознание вещей.
Дядька всё-таки уехал тем вечером. И через сутки с небольшим хвостиком был в Москве. На Курском вокзале. Перебрался на Ярославский. И там сдал вещи в автоматическую камеру хранения.
Были раньше такие небольшие железные шкафчики. Ставишь в один из них свои вещи, набираешь буквенно-числовой код, опускаешь в прорезь на лицевой стороне монетку в пятнадцать копеек, хлопаешь дверцей… И уходишь спокойно. Никто кроме тебя этого железного монстра не откроет. Код-то только ты знаешь.
Поэтому пришел, когда тебе надо, набрал код, чуть надавил ручку дверки вперед… А назад она уже сама пошла. Пошла, пошла, да и открылась. Забирай, мил человек, всё, что сам же сюда и поставил.
Просто, но надежно. Главное, чтобы тот человек, который вещи в железный шкафчик поставил, код не забыл. И номер ячейки камеры автоматического хранения не перепутал, когда за своими вещами вернется.
Дядька не забыл. И не перепутал. Но почему-то не вернулся. Поэтому, когда оставленные в ячейке продукты испортились, и стали очень неприятно пахнуть, сильно раздражая тем самым дежурного по этим камерам, он взял и вызвал наряд милиции. Ну, а милиционеры составили акт и вскрыли камеру автоматического хранения, из которой так воняло. Пропавшие продукты пришлось выкинуть, ну, а в портфеле, кроме чистой смены белья и запасной теплой рубашки, лежали документы. Ну, и в паспорте стоял, как ему и положено, штамп прописки. По этому адресу тетке и отбили телеграмму.
Вещи дядькины она опознала, а вот куда он пропал… Этого до сих пор - никто не знает.
*
От великого до смешного – один шаг. Тот, кто это сказал когда-то, думаю, понимал, - о чем он. Потому что в его жизни было и великое, и смешное.
Я, вот так получилось, настолько глубоко не бурил. И не было в моей жизни великого. Увы…
Но когда мне на глаза попадается старый коньячный набор темного богемского стекла, я понимаю, что один шаг не только от великого до смешного. От светлого до темного - тоже. От большого счастья до не меньшего горя - один шаг. Всего-навсего один!
И надо быть очень осторожным, не только в своих действиях, но и словах, чтобы не преступить ту тонкую грань, за которой уже не будет счастья. Никогда не будет. Потому что иногда отработать назад - нельзя. Даже если очень хочется это сделать.
А всё из-за того, что воли и желания одного человека в этом случае мало. Нужно, чтобы рядом был кто-то, способный понять вас и простить. Сделать шаг навстречу. Но уже в обратном направлении. Качнуть маятник от темного к светлому.
Если это сделать уже некому, то всё так и останется, как есть. Маятник застынет на темном. И ничего… Ничего нельзя будет изменить. Как бы этого не хотелось…
_____________________________
На фото. Вот он, коньячный набор темного богемского стекла, с которого, собственно, и начался этот рассказ