Глава 5.
Каждый выбирает свой путь и конец этого пути.
Из двух имеющихся пушек одна разорвалась сразу же. При первом выстреле. Ее осколками перебило с десяток человек. Из второй послали в крепость несколько каменных ядер, большая часть которых упала в лагуну, не долетев до стен Стегеборга. Два ядра все-таки достигли цели. Одно с ужасным грохотом оставило добрую отметину – трещину на серовато-желтой стене, другое, пролетев рядом с белым истуканом донжона, торчащего посреди каменной громады замка, обрушилось на крышу внутренних построек, и судя по крикам, которые там поднялись, нанесло значительные разрушения. Стегенборг огрызнулся в ответ серыми клубами дыма собственных пушек. Ядра со свистом перелетали через протоку и плюхались рядом с осаждавшими, кое-кого даже зацепив. Часть крестьян, сломя голову, бросилась бежать в близлежащую сосновую рощу.
Человек невысокого роста, в черном кафтане геттингенского сукна, в высоких сапогах, с мечом на перевязи и черной широкополой шляпе, стоявший неподалеку от единственного исправного орудия, проводил их печальным взглядом. Рядом с ним располагалась группа вооруженных крестьян, настороженно следившим за каждым выпускаемым из замка ядром.
- Дайте арбалет и стрелу. – Обратился человек в черном к ним.
Получив требуемое, он скинул шляпу на землю, мотнул головой чтобы не мешали длинные светлые волосы, зарядил арбалет, несколько мгновений высматривал подходящую мишень, нашел ее, прицелился и спустил тетиву. С жужжанием пчелы стрела ушла в сторону замка. Все видели, как неосторожно выглянувший из-за каменного зубца воин всплеснул руками и завалился на спину.
- Вот так! – Сквозь зубы произнес стрелок.
- Браво, Нильс! – Раздались восторженные крики.
Стрелок спокойно подобрал шляпу, несколько раз потрепал ее по коленям, отряхивая от пыли, аккуратно водрузил обратно на полагающееся место, арбалет закинул на плечо и обратился к рукоплескавшим.
- Для штурма нужно много лодок. Их у нас нет. Поэтому оставляем здесь пушку и людей в количестве, достаточном для продолжения осады. Пусть сидят и ждут, что крепость сама откроет ворота. Штурма не будет! Мы с основными силами двигаемся к Чусе, чтобы достойно встретить королевское войско, которое сейчас туда направляется. Коня мне!
Приказание было немедленно исполнено, и человек в черном, не расставаясь с арбалетом, легко поднялся в седло и поехал прочь. Меньшая часть крестьян расползлась по берегам лагуны, принялась обустраивать лагерь и разводить костры. Остальные густой серой массой, отливавшей всполохами осеннего солнца в лезвиях пик и алебард, потянулись за своим вожаком. В безветренном, чуть мглистом от воды воздухе поднимались первые дымки от костров, превращаясь в серо-черные грибы.
- Мы выступаем завтра на рассвете! – Гилберт забежал на часок к Улле сообщить новость.
- А Бенгт где? Он с вами? Что случилось? – Забросала его вопросами встревоженная жена.
- Восстал Смоланд, его собираются поддержать бонды соседних провинций. Бенгт остался в замке. Он помогает подобрать латы и вооружение для маленького принца Эрика.
- Пресвятая Богородица! – Перекрестилась Улла. – Наш король совсем спятил и тащит мальчика на войну?
- Именно так. Это его личное пожелание. Густав объявил, что Эрик с малых лет должен знать все прелести воинского ремесла. Король считает, что принц слишком много времени уделяет наукам.
- Боже, но он еще совсем ребенок! – Она всплеснула руками.
- Девять лет. – Гилберт пожал плечами. – В конце - концов, королю виднее. Это его сын.
- Но наш Бенгт…
- Бенгту шестнадцать. Он уже солдат короля и обязан подчиняться приказам. А я не просто его отчим, я его капитан.
- Я прошу тебя, Гилберт, не отпускай его от себя ни на шаг! – Взмолилась Улла.
- Конечно, дорогая. – Он обнял, нежно поцеловал жену, чуть отстранился и внимательно посмотрел на нее. Она совсем не изменилась с той самой их первой встречи. Чуть-чуть морщин, которые появлялись, когда она хмурилась. Но, скорее это был не возраст, а переживания, что выпали когда-то на ее долю. Ведь он спас ее! Конечно, не без помощи отца Мартина, но он всегда знал, что, не раздумывая, отдаст жизнь за нее, за Бенгта, за дочь Аннику.
- Что там в Смоланде? – Улла не могла успокоится.
- Восстали бонды. Во главе с каким-то Нильсом Дакке. Они прячутся в густых лесах и всегда нападают внезапно и также внезапно исчезают. Как сквозь землю проваливаются. Еще бы! Им знакома каждая тропинка, каждое болотце. Король бросает на них немецких ландскнехтов, они уходят в лес и не возвращаются оттуда, словно их утаскивают волки. Мятежников так и прозвали «лесные воры».
- Но почему в этот раз Густав берет с собой всех? Когда восставала Даларна англичан оставляли в замке. Я беспокоюсь за Бенгта! – Призналась жена.
- А обо мне ты не беспокоишься? – Гилберт громко рассмеялся.
- Ах, любимый, конечно беспокоюсь. Но когда я знаю, что с тобой рядом Уорвик, Дженкинс, Томас и остальные друзья, мне как-то легче это все пережить.
- Можно подумать, что Бенгт не с ними!
- Да, прости, дорогой, я совсем забыла.
- Ты забыла, что он не мальчик уже, что он… - Тут Гилберт прикусил язык, чуть не проговорившись о поединке с ландскнехтами, из которого они с Бенгтом вышли победителями. Улла этого бы никогда ему не простила.
Реформы Густава набирали ход, ужесточались. Король окружил себя советниками – немцами, которые теперь в старой доброй Швеции настраивали все на свой лад. Их замыслы централизовать все и вся находили полную поддержку короля. Помимо власти и безоговорочного подчинения своих подданных, Густав лез буквально во все стороны их жизни – когда сеять, когда жать, когда молотить, когда варить пиво. Еще немного и страна должна была бы подниматься и ложиться спать строго по королевским указам, сочиненным бойкими немецкими юристами – Конрадом фон Пюхго и Георгом Норманом. Да, да, именно тем самым Норманом, который посредством пастора Веттермана был призван в качестве воспитателя юного кронпринца Эрика. Но честолюбивого выходца с острова Рюген эта роль не устаивала. Он видел себя гораздо выше – рядом с королем, а не малолетним принцем. Вовремя подвернулись возвращавшиеся из Виттенберга новоиспеченные магистры богословия - Мартин Тейтт и Микаэль Агрикола…, господин Нортон уже замолвил словечко перед Густавом, оставив первого вместо себя воспитателем маленького Эрика, второго отправив в Турку ректором кафедральной школы, а сам превратился в королевского советника. И здесь его интересы столкнулись с интересами другого немца – Конрада фон Пюхго, служившего ранее самим Габсбургам, оттого смотревшего на доктора права прибывшего из Штральзунда с явным высокомерием. Споры между ними были столь ожесточенными, что Густав сам был вынужден развести советников в стороны, поручив одному дела мирские, а Нортону – духовные. Теперь бывший воспитатель кронпринца стал суперинтендантом и фактическим главой церкви, ибо держал в своих руках все ее финансовые нити, от него зависели, как поступления в казну, так и дела сугубо внутренние, вплоть до назначения на кафедру или приход. Кто быстрее расставался с деньгами, тому и доставалась благосклонность суперинтенданта. Но для самого Нортона главным было королевское расположение, а добиться его можно лишь наполнением казны. Следовательно, Нортону предстояло выискивать все новые источники доходов, вызывая гнев и сопротивление духовенства. Облагодетельствованному Агриколе было тут же поручено осуществить перепись всего имущества капитула Турку, как, впрочем, и по всем диоцезам королевства, из собираемой десятины 2/3 теперь забиралось в казну, доходы епископов сократились в два раза.
- Десятину нужно забирать полностью, а пасторам платить из казны. Зачем им столько серебра? Оставить по одной чаше причастия на церковь! И пусть шведы возьмут пример с финнов и выкупают свои колокола, если они им так дороги, что крестьяне готовы бунтовать. – Советовал Нортон королю. – Все диоцезы разделить, чтобы увеличить число епископов, а в скором будущем и вовсе их упразднить, назвав, скажем, интендантами. Ведь если, как учит доктор Лютер, за властью епископов нет схождения Святого Духа, то чем они отличаются от остальных клириков? Чем больше епископов, тем меньше их капитул. И еще! Когда умирает кто-то из членов капитула, то его должность не замещается, а доходы пополняют казну. Они считают, что если перестали платить дань Риму, то платить налоги королевству не столь обязательно. Главный противник – консерватизм церкви и ее приверженность старой католической традиции набивать собственную мошну! Главой церкви, верховным епископом – summus episcopus должен быть только король Густав, по примеру всех германских княжеств!
В этих вопросах Нортон находил полную поддержку даже у своего противника Конрада фон Пюхго. Упсальский архиепископ Лаврентиус Петри после громкой отставки брата, едва не завершившейся казнью, всего боялся и всегда действовал только с оглядкой на суперинтенданта. Церковь хоть и противилась, но выступить против Нортона, а, значит, и короля, не смела.
Другое дело бонды и мелкое дворянство, роптавшие против вмешательства Густава в их, как они считали, личную жизнь и хозяйство и постоянно напоминавшие о прошлых вольностях. Хитрый король понимал, что без знати тут не обошлось, но налоги в казну были необходимы, как воздух.
- Неблагодарные и упрямые подданные! – Возмущался Густав. – Они не видят, что за годы моего правления все горы, долины, луга и поля стали полны изобилия. То ли было под датчанами? Мои опытные советники приобщили отсталых шведов к управлению, показали, что такое настоящее римское право. – Здесь король лукавил. Хитроумные немецкие юристы очень ловко обыграли понятие «оскорбление Величества», что позволяло отныне устранять любого недовольного королевской властью.
- Я слышала, что недавно на площади объявляли очередной королевский указ. – Вдруг вспомнила Улла. – Сено должно быть скошено во всем королевстве к дню Св. Улофа, а зерно обмолочено к дню Св. Варфоломея. И еще что-то говорили о католических пережитках – теперь в субботу можно сеять, а в четверг - прясть. Это правда?
- Да, Улла. Нашему королю есть до всего дело. Я рассказывал тебе, как Густав забирался на пришедший корабль и лично проверял все привезенные товары. Отчего бунтуют крестьяне Смоланда? Оттого, что король со своими советниками запретил им торговать мясом и молоком с датчанами. Отныне они должны платить пошлину.
- Вы уходите завтра?
- Да, на рассвете.
- Я приготовлю сейчас все необходимое. Вчера было слышно, как грохотала конница.
- Это ушли немцы. Их повел Стенбок. Мы выступаем позднее, как резерв.
- Как резерв? – Улла даже заулыбалась. – Что же ты раньше не сказал?
- Рассчитываешь, что нам не придется вступать в бой? – Усмехнулся Гилберт.
- Да! – Быстро ответила жена, и уже поднимаясь по лестнице, добавила. - Я быстро, а тебе пришлю Аннику, а то она совсем не видит отца.
Ох, этот очаровательный белокурый чертенок! Пока мать собирала мужа и сына в дорогу, Анника заставила отца подбрасывать ее в воздух, заливаясь журчащим смехом.
- А этот… предводитель мятежников… как его? – Спросила вернувшаяся Улла и забрала разыгравшуюся девочку к себе на руки. Анника возмущалась, сопротивлялась и даже расплакалась, но мать видела, что Гилберту, одетому в латы, совсем нелегко давались детские забавы. Кончилось тем, что Улла позвала служанку и отдала ребенка ей.
- Нильс Дакке.
- Кто он?
- Говорят простой крестьянин. Но сдается мне, что это не так. – Покачал головой Гилберт.
- Почему?
- Для простого крестьянина он слишком хорошо воюет. Осадил и взял одну крепость, сейчас, по слухам, ведет осаду Стекеборга. Возможно, он из бедного рыцарства, набравшийся боевого опыта где-нибудь в Европе, может в Дании. Король за всеми мятежами видит датчан.
- И все?
- Ходят слухи, что он вел переговоры с самим Сванте Стуре и предлагал ему возглавить мятеж, чтобы стать королем, как его знаменитые предки, вернуть на престол династию.
- А Стуре?
- Отказался. Они же с Густавом женаты на сестрах. Кое-кто поговаривает, - Гилберт понизил голос, - что этот Нильс не прочь объявить себя самого одним из Стуре.
- Вот как? – Улла задумалась. По лицу ее пробежала тень. – А может он и есть Стуре? Какой-нибудь незаконнорожденный отпрыск фамилии?
- Нет! – Махнул рукой Гилберт. – Здесь все незаконнорожденные имеют почти такие же права, как и узаконенные дети.
- Всякое возможно… - Уклончиво произнесла жена.
- Да о чем ты? - Не понимал Гилберт.
- На Руси такое случается… - Опять пространно заметила Улла.
- То на Руси! А кого ты имеешь в виду?
- Я просто так… что-то вдруг вспомнилось. - Смутилась жена. – Мы с тобой почти не говорим по-русски, Гилберт… - Прозвучало с упреком.
- Да, Любавушка. – Понуро опустил голову. - Что делать? И видимся-то самую малость.
- И Бенгт теперь… - Опять вспомнила жена.
- Пойми, Любавушка, он уже почти взрослый мужчина. Оглянуться не успеешь, как невестку в дом приведет…
- Да какая невестка? – Вспыхнула Улла. – Он - совсем еще мальчишка! Я ему покажу жену! Никакой жены!
- Вспомни, сколько нам-то было? А? Ненамного старше Бенгта.
- Время было другое!
- Время всегда одно и то же. Рождаться, любить и умирать.
- Господи! Что ты говоришь? Кому умирать?
- Пошутил, Любавушка. Жить и поживать. Все, пошел я. Пора. Спаси Бог, тебе женушка, за заботу, за ласку. Не поминай лихом, да жди нас с Бенгтом.
- Давай, благословлю. – Улла достала заранее принесенную иконку Богородицы, что передали когда-то из Суздаля от самой княгини Соломонии. Осенила, дала поцеловать, сама приложилась. Обнялись, поцеловались, Улла слезу смахнула.
- Ну-ну, не плакать! – Погрозил ей, улыбаясь, Гилберт.
- Не буду! – Грустно вздохнула жена.
Обнялись еще раз на прощанье, расцеловались крепко, окрестила трижды в спину мужа, хлопнула дверь… Улла заглянула на кухню, подхватила на руки Аннику, быстро поднялась с ней наверх. Поставила на место иконку. Достала две свечки – одну себе, другую Аннике. Затеплила от лампады, встали вместе с дочкой на колени, прочли молитву Богородице.
Немцы действительно ушли вперед. Англичане выступили общим отрядом во главе со старым Уорвиком. Гилберт сопровождал маленького принца Эрика. Худенький, словно воробышек, он и был похож на малую пичугу на спине могучего черного мерина. Слева от него Гилберт, справа – Бенгт. Для принца быстро переделали, перекроили латы, повесили небольшой кинжал, решили обойтись без шлема и щита. Итак тяжело. Но мальчик стойко переносил все тяготы и был страшно горд, что отец его взял с собой. Иногда Густав вспоминал о сыне, подъезжал к нему. Гилберт предупредительно уступал место, и несколько минут король и принц ехали бок о бок. Потом Густав пришпоривал коня и устремлялся в голову колонны, где маячила могучая спина старины Уорвика. Предстояло провести в пути несколько дней. По слухам мятежники собрались возле Чусы, маленькой деревушки в сердце Смоланда. Именно туда ушли вперед ландскнехты и рыцарская конница Стенбока.
Был конец октября 1542 года. Осень полностью вступила в свои права, одев леса в разноцветные наряды. Лишь рощи вечно зеленых сосен и елей напоминали о летней поре. Заметно похолодало, и Гилберт старательно укутал Эрика в теплый, подбитый куницей, плащ. Мальчик начал было возмущенно отказываться:
- Я не неженка!
- Правильно, – поддакнул ему Гилберт, - нам нужен солдат в строю, а не хлюпающий носом мальчик. Иначе, Эрик, тебя снимут с коня, пересадят в носилки, накроют тремя толстыми одеялами, и ты пропустишь самое главное, из-за чего мы вышли в поход – сражение.
Принц нахмурил брови и согласно кивнул головой.
- А лицом – вылитая мать. – Подумалось почему-то Гилберту. – Такой же тонкий нос, губы, подбородок, такая же матовая бледность кожи. Только взгляд отцовский, тяжелый.
Войска стояли друг против друга на широком лугу, раскинувшемся перед деревушкой Чиса. Крестьянская растянутая, рассеянная масса прижималась к кустарнику, который переходил в желтеющий березово-осиновый лес, подковой охватывающий весь луг. Напротив них стояло королевское войско. Впереди сверкающая доспехами, с плюмажами на шлемах рыцарская конница. За ней, ощетинившись пиками и алебардами, располагалась фаланга пехоты.
Сквозь щели забрал рыцари бесстрастно представляли себе, как их железный клин сейчас вонзится в серую крестьянскую массу словно топор в дерево. Прозвучала раскатистая команда:
- Vorw;rts! Ehre der heiligen Jungfrau!
Тяжелая конница сдвинулась с места, набирая скорость, с грохотом понеслась к зарослям орешника, слилась в одно целое, похожее на железную перчатку выкинутую вперед. Когда, казалось, под сотнями копыт должны были затрещать кусты, затаптываемые в землю вместе с притаившимися в них людьми, неожиданно запели пастушьи рожки, весь орешник на всю глубину, до самого леса, в мгновение ока ощетинился тонкими, но чрезвычайно прочными и длинными кольями, заостренными на конце. Раздались крики, треск, конский храп, ржанье, лязг мечей, проклятия на шведском и немецком языках.
Первая шеренга рыцарей была сразу выбита из седла, затоптана напиравшими сзади. Кони вставали на дыбы, опрокидывались на спину, подминая под себя всадников. Выживших тут же добивали крестьяне ловко шнырявшие в круговерти конских тел и рыцарей, похожих на металлических истуканов. Презирая смерть, мятежники подныривали под брюха тех лошадей, что устояли и пытались пятиться, вспарывали их, путаясь в вывалившихся кишках, рубили ноги, хватали за стремена, за поводья, стаскивали рыцарей на землю и там добивали. Не прошло и пяти минут, как вся рыцарская конница была задавлена, поглощена, полностью растворилась в серой крестьянской массе, лишь нескольким всадникам удалось развернуть лошадей и ускакать прочь.
Ошеломленные пехотинцы только что видели перед собой сверкающую, закованную с ног до головы в доспехи, кавалерию, но она исчезла, испарилась, открыв взору все тот же подковообразный желтый осенний лес. Пару десятков хромающих от ран, с вывалившимися кишками, лошадей оставались умирать на поле среди кустов. Теперь вместо конницы на ландскнехтов смотрели вышедшие из леса тысячи крестьян. Их мечи, пики, алебарды, вилы и привязанные к кольям косы были направлены против королевской пехоты.
Как и положено, наемникам было уплачено за смерть, значит, пришло время убивать и умирать. Они это поняли. Стихли последние смешки и разговоры:
- Ах, какая баба была в трактире, там, в задней комнате…
- Заткнись!
- Я уплатил за это целых два талера!
- Да замолчи, ты!
Все лица солдат стали одинаковыми. Исчезли хитрые, тупые, насмешливые, заносчивые взгляды. Одна застывшая в ожидании смерти темная масса, где лишь развевающиеся по ветру бороды и торчащие из-под доспехов кафтаны крапинками вносили некое цветовое разнообразие, против другой - серой.
Чей-то хриплый голос скомандовал:
- Links – rechts – vorw;rts! Ehre der heiligen Jungfrau!
- Сколько осталось людей? – Хмуро спросил Густав у Стенбока, вышедшего живым из боя. Его когда-то блестящие доспехи выглядели потускневшими из-за многочисленных вмятин, грязи и запекшейся крови.
- Сотни две. – Ответил рыцарь и понуро опустил голову.
Все молчали ошеломленные случившимся. Не дожидаясь подхода короля немецкие ландскнехты решили растоптать крестьянскую армию, но в результате были полностью разгромлены и перебиты. Молчал Густав, нервно дергая себя за бороду, молчал Уорвик, недоуменно покачивая головой, молчали королевские советники, тихо молились епископы.
- Нужно вступить в переговоры… - Осторожно подал голос Нортон. Всегда самоуверенный суперинтендант почти дрожал. Его голос напоминал блеянье овцы. - … о перемирии. – Последнее слово он почти прошептал трясущимися губами.
Густав поднял на него свой тяжелый взгляд. Советник стушевался, попробовал отъехать назад, но лошадь заартачилась и, наоборот, сделала несколько шагов вперед, вынеся седока прямо лицом к лицу с королем.
- Кто поедет? Ты?
Нортон клял себя последними словами за необдуманное предложение. Суперинтендант уже видел себя болтающимся в петле на какой-нибудь осине под восторженные вопли мятежников.
- Или ты? – Король быстро обернулся и посмотрел на съежившегося под его взглядом Конрада фон Пюхго. – Юристы, кто из вас? – В ответ красноречивое молчание.
- Или ты Стенбок? – Теперь король смотрел на помятого боем рыцаря.
- С крестьянами? – В голосе графа прозвучало презрение.
Густав не успел произнести что-нибудь язвительное в ответ, как неожиданно раздался громкий звонкий детский голос:
- Пусть поедет мой капитан, Гилберт. Он самый лучший!
Все недоуменно посмотрели сначала на кронпринца Эика, потом на Бальфора. Гилберт опешил. Густав, продолжая щипать бороду, прищурился и уставился на него.
- А что? – Произнес король. – Неплохая идея, сынок! Настоящему королю отправляться к мужицкому «королю» не пристало, наша знать воротит носы после того, как «лесные воры» надрали им задницы, мои советники уже в штаны наложили от страха, святоши никуда не годятся, это им не проповеди читать, немцев мои мятежные подданные на дух не переносят, Уорвик староват, а вот Бальфор…
- Да, милорд! – Гилберт чуть выехал вперед и склонил голову.
- А вот Бальфор, - продолжил Густав, - пожалуй, будет в самый раз. Говори им, что хочешь, капитан! Обещай, что хочешь! Разреши им торговать с датчанами без всякой пошлины. Пообещай, что мы вернем колокола, снизим налоги, разрешим служить католические мессы. Все, что угодно, и под мое королевское слово. Нам нужно время, чтобы собрать новой войско, время, чтобы образумить другие провинции, предотвратить их присоединение к мятежникам, время, чтобы силы этого Нильса к весне растаяли вместе со снегом.
И дернул же Нортона черт опять за язык:
- Ваше величество, - встрял опять суперинтендант, - сможет ли простой солдат, даже тот, кому доверено охранять вашего дражайшего наследника, объясниться с мятежниками?
- Во-первых, - в голосе Густава заскрежетал металл, - я не советовал бы в следующий раз перебивать короля, - доктор права моментально стал похож на вареного рака, - во-вторых, этот парень воспитывался в доминиканском монастыре, - король показал свою великолепную память, - и даже может кое-кому и кое-что преподать. По крайней мере, моя первая покойная жена с удовольствием беседовала с ним. А она была настоящая принцесса! В-третьих, я посылаю его не в Рим и не в Виттенберг на ученый диспут, а к мужичью, которое он явно превосходит. Хотя, - добавил король с горькой усмешкой, - мужичье сегодня сражалось не хуже легионов Цезаря. Это мне досталась роль Помпея. Их «король», Нильс Дакке, совсем не прост. – И снова Гилберту:
- Ты все понял, капитан?
- Да, милорд!
- Тогда бери королевский штандарт в знак того, что ты представляешь меня и скачи к ним со своим оруженосцем.
- Милорд, позвольте, он останется здесь! – Гилберт склонил голову, но тут же поднял и бесстрашно встретил тяжелый взгляд короля. – Вы знаете, он мой сын, и если что-то случится с нами, то род пресечется.
- Отец… - Гилберт услышал умоляющий шепот сзади, но не обернулся, а с напряжением ждал ответ короля.
- Хорошо! Ты прав. – Согласился Густав. – Возьми двух солдат. Один из них повезет штандарт, другой, - король поморщился, словно у него заболел зуб, - какую-нибудь белую тряпку.
- Милорд! – Раздался голос Уорвика. – Позвольте сказать?
- Говори, старина. – Кивнул Густав, поворачиваясь к нему.
- Гилберт Бальфор, капитан знамени кронпринца Эрика - отличный солдат.
- Это так! – Король качнул головой.
- Но, милорд, он не посвящен в рыцари. Осмелюсь предложить королю Швеции сделать это прежде, чем отправить парня в лапы мятежников. Никто не знает, как обернется дело, и если ему суждено умереть, то он заслуживает принять смерть, как рыцарь! Милорд?
Король посмотрел на свою свиту. Все одобряюще кивали. Кто-то с вымученной улыбкой, внутренне радуясь, что выбор короля пал не него, кто-то с суровым пониманием сути воинского рыцарского ремесла.
Густав грузно спрыгнул с лошади и обнажил свой длинный меч:
- Капитан Бальфор! Спустись с коня, сними шлем и преклони одно колено. – Прозвучал приказ. Гилберт поспешил его выполнить.
- Властью, данной мне Богом, я, Густав Эриксон из рода Ваза, король Швеции, посвящаю тебя, Гилберт Бальфор, в рыцари!
Лезвие королевского меча слегка стукнуло по стальному наплечнику.
- Встань, Гилберт Бальфор! Отныне, ты – рыцарь! Можешь отправляться в путь.
Королю помогли подняться обратно в седло. Было заметно, что за сегодняшний день он здорово постарел.
- Конрад! – Густав поманил к себе советника.
- Да, мой король!
- Обеспечь герб новому рыцарю.
- Слушаю, ваше величество.
Густав молча развернул коня и потихоньку поехал вперед.
- Поздравляю, мой капитан! – Радостно воскликнул Эрик.
- Мой принц! – Гилберт почтительно склонил голову, краем глаза заметив, как сияет восторгом лицо Бенгта.
- Возвращайся скорее. Я буду тебя ждать!
- Конечно, мой принц. Туда и обратно.
С торопливыми поздравлениями подъехали остальные – нужно было догонять короля. Лишь старый Уорвик остался на месте, хитро подмигнул, улыбнулся, тут же его лицо приняло обычное суровое выражение, он развернулся вслед за Густавом, поднял правую руку и помахал на прощанье.
Их остановили перед самой Чисой. Четверо обыкновенных крестьян с серьезными, деревянными лицами, с мечами на поясе. Острия алебард, все сплошь в темных пятнах, почти утыкались в лошадей.
- Так проржавели или это запекшаяся кровь? – Мелькнула мысль.
- Стой! – Повелительно произнес старший из крестьян, рослый молодой парень с горящими синими глазами и жидкой светлой растительностью на выпирающем вперед подбородке.
- Деревенский горлопан и задира, готовый ввязаться во все тяжкие, не раздумывая о том, что это может закончиться дыбой и виселицей. – Определил Гилберт.
- Мы – посланники короля Густава. – Произнес он, как можно безразличнее, но без нотки высокомерия в голосе, хотя, ему подумалось, наверное, настоящий рыцарь должен разговаривать с деревенщиной лишь с презрительной усмешкой. – Нам необходимо встретиться с вашим… - Тут Гилберт запнулся, подбирая нужное слово. Черт! Как называть этого Нильса? - … с главнокомандующим вашей армией. – Нашелся, наконец.
- Что у Густава поджилки затряслись? В штаны наложил, длиннобородый? – Спросил парень хриплым радостным голосом. Явно задирался, бахвалился перед своими и вызывал ответный гнев рыцаря. Ждал этого, чуть прищурив в злой усмешке глаза, крепко сжимая древко алебарды, готовый в любой момент нанести укол.
- Король уполномочил нас вести переговоры. – Тон Гилберта оставался прежним. – Вы нас проводите?
- Вас следовало бы повесить, не сходя с этого места. Прямо здесь! – Не унимался парень. – Или просто насадить на пики, как куропаток. Вон там, - он мотнул головой в сторону поля, - много таких, как вы валяется.
- Вряд ли тебе бы это удалось, потому что ты был бы уже мертв. – Подумал Гилберт, храня молчание. Он ждал, когда парень выпустит весь свой запас похвальбы и угроз. Но не удержался, посмотрел в ту сторону, что кивком головы указал его вспыльчивый и задиристый собеседник. Серое поле с поникшими, пропитанными водой или кровью злаками, желтеющий лес и кустарник. Павших не было видно, но они были там, об этом свидетельствовали одинокие фигуры крестьян, бродивших по полю и собиравших оружие и одежду с трупов.
Парень с выдвинутой вперед челюстью еще что-то говорил, наверно обидное и оскорбительное, но Гилберт его не слушал, дожидаясь окончания представления.
- Так вам нужен Нильс? – Наконец, прозвучал вопрос по делу.
- Да! – Ответил кратко.
- Тогда отдайте ваши мечи и шлемы. – Распорядился парень.
Гилберт снял с головы шлем, с удовольствием подставив вспотевшую голову прохладному ветерку, вытащил из ножен меч, краем глаза заметив с какой опаской смотрели на это крестьяне, усмехнулся про себя, подал оружие рукоятью вперед, затем передал шлем, повернулся к солдатам и кивком головы приказал, чтобы они сделали тоже самое.
- Ух ты! – Парень восторженно потрепал высокий гребень, ощупал подкладку из толстой бычьей кожи, и, недолго думая, попытался натянуть шлем на себя. Голова оказалась слишком велика. – Жаль! – Расстроился парень, но тут же изобразил равнодушие. – Там на поле много таких валяется. Подберу по размеру. Жаль только все помятые. Давайте за нами! – Крестьянин повернулся спиной к Гилберту, зашагал к Чисе, одной рукой придерживая алебарду, которую он водрузил на плечо, в другой неся меч со шлемом.
Они двинулись за ним по черной слякоти дороги с серыми полосами колеи, пробитой тяжелыми колесами крестьянских телег. Низкое серое небо лохмотьями нависало над ними, обещая в любой момент брызнуть затяжным осенним дождем. Некоторые дома в деревне были сожжены, остатки их бревенчатых стен рухнули на покрытое копотью каменное основание и еще тлели в куче золы. То там, то здесь сновали вооруженные крестьяне, провожавшие недоуменным взглядом трех закованных в латы конных солдат Густава, без шлемов, бз мечей, но с королевским штандартом и белым полотнищем, под конвоем своих же товарищей. Тот самый задира гордо шел впереди, изредка помахивая рыцарским шлемом, словно хвастаясь трофеем, а заодно освобождал дорогу, если какая-то группа крестьян перегораживала им путь.
Многие из мятежников были пьяны. Тут же встречались и женщины. Одни пили вместе с победителями, смеялись, гримасничали, показывали пальцем на Гилберта и его спутников, что-то выкрикивали, другие, со злыми лицами, растаскивали уцелевшие от пожара пожитки.
Попадались раздетые и босые трупы. Кто они были при жизни – сказать сложно. Разбегавшиеся солдаты или местный фогт со своими людьми… У одного покойника, заметил Гилберт, на голове зияла глубокая рана, волосы, борода все было залито кровью, другие, тоже в кровавых лужах, были проткнуты пиками или зарублены мечами.
- Кто-нибудь из этих пьяных уже напялил на себя одежду и сапоги, снятые с мертвецов, и сейчас приплясывает, празднуя победу. – Подумал Гилберт, внезапно испытав сильнейшее отвращение, вплоть до мурашек, побежавших по телу, к происходящему на глазах глумлению победителей.
Тем временем, они выехали на небольшую площадь, где разместились, пожалуй, два единственных каменных строения деревни – церковь и дом местного фогта, возможно одного из тех, что Гилберт видел мертвыми и обобранными.
Несколько крестьян, вооруженных пиками и мечами, ходили взад вперед у крыльца здания фогта. Еще три-четыре человека, судя по инструментам, плотники, что-то сооружали в центре площади.
Сопровождавший посланцев Густава деревенский задира переговорил о чем-то с охранявшими здание мужиками, время от времени озираясь на Гилберта и его людей, потом кивнул им головой, мол, оставайтесь здесь, и прошел внутрь. Крестьяне хмуро посматривали в сторону солдат короля, но не проявляли явной враждебности. Плотники деловито стучали топорами, и Гилберт догадался, что они возводят виселицу.
- Не для нас ли? – Подумалось. Страха не было. Он знал, что просто так им не дастся. По крайней мере, живым его взять не получится. Гилберт мысленно представил, как он завладеет оружием ближайшего к нему стражника, а дальше…
- Эй! – Окрикнул его, вернувшийся парень. – Заходи, пусть солдаты ждут тебя здесь. – Меча и шлема в руках у него не было.
Гилберт спустился с коня, передал поводья солдату, что держал королевский штандарт, преодолел три каменных ступени и вошел внутрь. В первом помещении, за низким столом на длинных скамейках сидело пять-шесть крестьян с мечами. Они пристально посмотрели на рыцаря, но ничего не сказали. Один из них приподнялся и молча распахнул дверь в следующую комнату, показав рукой – проходи! Гилберт переступил порог и успел мельком оглядеться. Вдоль выбеленной стены с окном стояла длинная скамья, посередине помещения круглый стол на котором сейчас лежали его меч со шлемом, рядом два стула. Человек в черном одеянии - Нильс Дакке, догадался Гилберт, стоял у окна и смотрел на площадь, скрестив руки на груди. Услышав звяканье доспехов, он обернулся и посмотрел на рыцаря своими грустными, как показалось тому, и в тоже время по-детски живыми, синими глазами. Сделал шаг навстречу, кивнул на стол, не здороваясь с посланцем:
- Забери свой меч и шлем.
- Отважен и благороден. – Отметил про себя Гилберт, вгоняя клинок в ножны. Шлем остался лежать на столе.
- Присаживайся. – Произнес Дакке, уселся сам и показал на второй стул. Подождал покуда рыцарь опустится на место, спросил. – Что хочет Густав?
- Мира! – Коротко ответил Гилберт.
- Мира… - Повторил за ним Нильс и покачал головой. – На каких условиях? На любых? – Усмехнулся.
- Король готов снизить налоги, разрешить торговать мясом и молоком с датчанами без уплаты пошлин в казну, и даже вернуть колокола. – Гилберт перечислил то, что ему было велено.
- Значит, на любых… - Повторил задумчиво Дакке. И неожиданно спросил. – Ты кем служишь, рыцарь?
- Капитаном английской гвардии кронпринца Эрика. – Гилберт ответил честно.
- Вот как? Ты – англичанин? – Удивился Нильс.
- Да!
- Для англичанина ты чертовски хорошо говоришь по-шведски.
- Я с самого раннего детства воспитывался в доминиканском монастыре в Финляндии. – Пояснил Гилберт.
- Значит, ты, скорее швед или финн, чем англичанин.
- Не знаю! – Честно признался Гилберт.
- Англичане, немцы, гвардия… - Произнес тягуче Дакке. – Когда в Древнем Риме стали вмешивать преторианцев в дела государства, империи пришел конец. Как-то будет со Швецией? Что думаешь, посланник короля?
- Мы не принимаем никаких решений. Мы лишь несем охрану. У Густава достаточно советников.
- Знаю, рыцарь. И эти советники – немцы!
- Тут ты прав! – Согласился Гилберт.
- И они хотят устроить в старой доброй Швеции все на свой германский лад. Насмотрелся я на всех этих маркграфов, курфюрстов, императоров и епископов… А Густаву это лишь и надо – стать единовластным правителем. «Эта земля принадлежит Богу, нам и короне!» - передразнил он короля. Я знаю, зачем ему мир! Чтобы за зиму собрать новые силы, позвать еще наемников и разгромить нас. Но мы тоже время зря терять не будем! Так что передай ему, что я согласен.
Нильс заметил в окно какое-то движение на площади, поднялся, подошел и поманил за собой Гилберта.
К виселице трое крестьян подтаскивали раздетого до пояса человека со связанными за спиной руками. Приговоренный к казни был крепок сложением, лыс головой, но тело все заросло густыми черными волосами, кое-где слипшимися от запекшейся крови. Его длинная черная борода показалась Гилберту знакомой. Еще мгновение и он вспомнил того чернобородого ландскнехта, вместе с другими наемниками напавшего на них с Бенгтом.
- Казните пленного? – Спросил Гилберт.
Нильс пожал плечами:
- Он был взят с фламбергом. Ты же знаешь, рыцарь, что таких, как он, казнят сразу, без всякой пощады. Как видишь, больше пленных нет. Мы их отпустили, забрав оружие и доспехи.
- Обобрав даже мертвых до нитки! – Не удержался Гилберт.
- Мародеры есть на любой войне. – Равнодушно ответил Дакке.
Чернобородому набросили петлю на шею, другой конец веревки, перекинутой через перекладину, был привязан к лошади. Ландскнехт еще вырывался из рук крестьян, выкрикивал что-то оскорбительное, скаля зубы в ужасной гримасе ненависти, когда кто-то вскочил на коня, ударил пятками, лошадь дернулась с места, и тело приговоренного взлетело вверх, несколько мгновений билось в судорогах, потом затихло. Крестьяне сплюнули повешенному под ноги, кто-то взобрался по приставленной лестнице на перекладину, закрепил там веревку, чтобы высвободить лошадь, после этого все разошлись, потеряв интерес к мертвецу.
- От судьбы никуда не денешься. – Тихо произнес Гилберт.
- Каждый сам выбирает свой путь и конец этого пути. – Также тихо ответил ему Нильс. – Послушай, рыцарь. – Он повернулся вполоборота к Гилберту. – Мы обо всем договорились. Возвращайся к своим!
На прощанье, Дакке невесело усмехнулся:
- Встретимся в следующем году!
- И что он? – Король впился взглядом в Гилберта.
- Согласился, милорд!
- Что ты пообещал ему?
- То, что вы мне сказали, милорд. Налоги, пошлины, колокола…
- Налоги и пошлины с них и так не взять. С колоколами обойдутся. – Махнул рукой Густав. – Скажи мне, Бальфор, кто он из себя, этот Нильс Дакке?
- Профессиональный солдат, милорд.
- Не крестьянин? – Переспросил король, нахмурившись.
- Нет. Солдат. Отважен. Опытен. Возможно, из мелких дворян. Где-то служил, воевал. Скорее всего, в германских княжествах. – Вспомнил про преторианцев, про возвращенный меч и добавил. – Образован и благороден.
- Это хорошо! – Густав неожиданно обрадовался.
- Что, милорд? – Гилберт не понял короля.
- Что он солдат, а не крестьянин, капитан. Он не знает их, моих упрямых, но недалеких шведов. Крестьянин никогда не поймет солдата, а тот не поймет землепашца. Зато теперь у нас есть время, чтобы развести их окончательно в стороны. Иди, рыцарь Бальфор, я думаю, тебя заждался Эрик. Ты сослужил хорошую службу и будешь достойно вознагражден! – Король отпустил Гилберта.
Густав знал, как разговаривать со своими подданными:
- Вам не нравятся наемники? Мне тоже! Они слишком дорого обходятся и вам и казне! Вы хотите вернуть «старое и прежнее»? Но будет ли от этого польза, кто-нибудь из вас задумывался? Ведь я так и делал, по-старому, нанимал для защиты чужеземных солдат! Кто бы вас защитил от датчан? Кто бы выгнал отсюда бесстыжих любекских проходимцев? Кто вмешался в «графскую» войну, победил и принес спокойствие Швеции? Те самые ландскнехты, на которых король, следуя «старым» обычаям, был вынужден любыми путями выбивать из вас налоги. Когда вы, наконец, поймете, что я, как Моисей, вывел вас из датского рабства? Или вы хотите обратно вернутся в прошлое, в Кальмарскую унию? Что всем заправляли датские собаки? Вы кричите о «старых обычаях» и хотите, чтобы вас защищали при этом! Вместо торговли многие из вас предпочитали грабить купцов, привозивших в страну соль, хмель, сукно, топить их, как щенков. Это вы называете «старыми обычаями»? Может вместо ландскнехтов держать собственную армию? Если каждые сорок дворов возьмут на себя одного солдата, поселят его и прокормят, то и налоги уменьшаться сами по себе. Мне не нужны будут эти наемники! Вы хотите иметь теплый дом, но заготавливать дрова, у вас желания нет! Вам нужно лишь одно – вернуть «старое и прежнее». Так зачем вам это надо? Ответьте сами себе!
Новые королевские указы не отличались изысканностью, четкостью и строгостью форм, зато шведы слышали в них голос самого Густава. Этого король и добивался. Он выгнал Пюхго и других немцев, оставив лишь Нортона, но ограничив его обязанности только церковью. Вместо них он приказал забрать из всех кафедральных школ лучших учеников для своих канцелярий. Теперь управлять страной будут шведы! Немцы выполнили свою роль – корона завладела третьей частью всех шведских земель. Густав расселил на них крестьян, создавал поселенные войска, и даже чуть уменьшил налоги. Нет, конечно, не уменьшил, а изменил. Какая разница кому платить десятину? Они же привыкли ее платить! Пусть платят, но только в казну. Король сохранял «старые обычаи», но теперь они шли не в доход церкви, а всей Швеции. Провинции уже не роптали, как раньше.
За зиму Густав собрал две армии, блокировал мятежников в Смоланде, заставил испытать голод и нужду. Но не забывал и о собственной безопасности. Удастся ли ему переманить на свою сторону все провинции? Стрелка весов колебалась. Срочно восстанавливались укрепления Грипсхольма – бывшего картезианской обители Св. Марии. Сюда бросили склонных к мятежу жителей Даларны, чтобы работа не позволяла помышлять об ином. Но Густав был и злопамятен:
- Протухло масло, сданное на налоги? Отдайте его далекарлийцам в счет оплаты!
Весной две королевские армии перешли в наступление. Был вызволен осажденный и державшийся из последних сил Стегеборг. Лагерь мятежников попросту расстреляли в упор. Из тысячи человек четыре сотни были убиты на месте, остальные разбежались, попрятавшись в лесах.
Главные силы восставших потерпели сокрушительное поражение при Вирсеруме, в самом сердце Смоланда. Раненому Нильсу Дакке удалось бежать и некоторое время скрываться в лесах Блекнинга. Но вознаграждение, обещанное за его голову, сыграло свою роль, крестьянский вождь был выдан и обречен.
Нильс Дакке сдержал свое обещание – они встретились с Гилбертом на грязном затоптанном снегу городской площади Кальмара, где крестьянского вожака, окруженного двойной цепью ландскнехтов палачи привязали к столбу. Стоя рядом с маленьким Эриком, Килберт слышал доносившиеся ветром обрывки разговоров собравшейся толпы:
- Ему испанские сапоги надели, а он ни слова…
- Да, говорят, никого из своих не назвал…
- Крепкий, как бык, а по виду не скажешь…
- Ни на дыбе, ни под каленым железом…
- Только сопел…
- Сперва обычно голову рубят, а его вон как решили…
В нескольких шагах от столба стояли четыре лошади, мордами в разные стороны света. От каждой тянулся длинный ремень к одной из конечностей приговоренного. Палач в красной куртке и его четыре помощника стояли чуть в стороне, ожидая завершения чтения приговора. Черная одежда Дакке давно превратилась в лохмотья после нескольких недель пыток. Он стоял, безмолвно и безучастно взирая на все происходящее вокруг, будто его это и не касалось. Судебный чиновник закончил чтение. Промелькнула черная тень пастора, наскоро отпустившего грехи, помощники палача разошлись каждый к своей лошади и приготовили бичи. Палач поднял меч, раздался пронзительный свист, хлопки ударов, и лошади рванулись в стороны. С хрустом вырывались одна за одной конечности, из огромных ран ударили струи крови. Лицо Нильса мгновенно посерело, голова упала на грудь, но он так ни разу и не вскрикнул, повиснув обезображенным телом на веревках. Ничем теперь не сдерживаемые лошади упирались в ландскнехтов, но два помощника палача их быстро похватали за поводья и увели куда-то в сторону. Двое других отвязали обрубок человеческого тела от столба, положили на землю, и палач коротким мечом отделил последнюю часть – голову. Откуда-то появилась лестница, ее приставили к столбу, палач сам взобрался наверх и водрузил ее туда. Один из помощников подал какой-то предмет, это оказалась вырезанная из меди корона. Аккуратно поправив на мертвой голове волосы, палач осторожно одел ее. Казнь закончилась.
- Каждый сам выбирает свой путь и конец этого пути! – Гилберт вспомнил прощальные слова Нильса.