13
Ну, вот я и дома. Как же здесь хорошо! Настоящий рай.
Наш крохотный, длинный дворик весь увит виноградом. Его гибкие коричневые лозы, молодые зелёные ветки и широкие резные листья укрывают сплошной живой стеной деревянный забор, справа и слева от соседей; натянутую поверх него, на тонких и высоких железных столбах, проволоку; и тянутся ещё выше, хватаясь своими цепкими усиками за ветви нашего сада.
Ну, сад это конечно громко сказано, но всё же: две груши, одна слива и две вишни выстроились в ряд, с одной стороны узенькой цементной дорожки, которая ведёт к летней кухне и небольшому белому домику под красной черепичной крышей. Земля на обеих длинных, узких грядках, по бокам дорожки, сплошь укрыта цветами: пионами, нарциссами, тюльпанами, ирисами, анютиными глазками и фиалками.
А в школьном абрикосовом саду, расположенном напротив, через дорогу, дикие голуби, цвета кофе с молоком, и с радужным колечком вокруг шейки, поют свою, одну и ту же, знакомую мне с детства нежно-печальную песенку: “гу-гу, гу; гу-гу, гу; гу-гу; гу....”
Я сижу в летней кухне за столом; уплетаю горячие пышки, макая их в растопленное сливочное масло, и запиваю это роскошное блюдо ароматным клубничным компотом. Вкуснятина!
Мама стоит рядом и жарит эти самые пышки на сковороде, на газовой плите. Я уже чувствую, что сыт, но всё-таки снова тянусь к тарелке, на которой аппетитной горкой возвышаются румяные произведения маминого кулинарного искусства.
Всё, хватит! Пора и меру знать. Правильно говорил Остап Ибрагимович Бендер. Нечего превращать еду в культ. Так ведь и лопнуть можно от обжорства.
После завтрака мы с матушкой наряжаемся и отправляемся в город за покупками. Троллейбус долго везёт нас по улице Перекопской: мимо Комсомольского парка с остатками Херсонской земляной крепости, мимо Екатерининского собора, внутри которого похоронен светлейший князь Григорий Потёмкин, киноконцертного зала “Юбилейный”, стадиона “Спартак”.
Возле главного корпуса мореходного училища имени лейтенанта Шмидта (в просторечьи — “централки”) троллейбус поворачивает налево и движется по проспекту Ушакова, вдоль парка имени Ленина (бывшего Александровского сада), мимо второго учебного корпуса “централки”, мимо вливающейся в проспект улицы Суворовской — нашего городского “Бродвея”. Опять поворачивает, но теперь уже направо, возле бывшей гимназии, в которой учился известный писатель Борис Лавренёв.
Через несколько кварталов опять поворот, теперь налево, у бывшей городской думы: с башней и старинными, действующими и поныне, часами на ней. Дорога идёт вниз, под уклон, а там впереди блестит водная гладь широкого красавца Днепра.
В самом низу — круглая Одесская площадь. Троллейбус описывает циркуляцию и останавливается. Конечная. Ну, вот мы и приехали.
В пятиэтажном здании старой постройки, с дугообразным фасадом, внизу, на первом этаже, расположился магазин “Альбатрос”. Очень интересный магазин. Наверное, когда-нибудь, при коммунизме, все такими будут. В нём мало покупателей и совсем нет очередей. И товары здесь шикарные, яркие, заграничные. А цены ну просто смешные. Например, американские джинсы стоят тут пять — шесть рублей, а не двести — двести пятьдесят, как на “толкучке”, да и то из-под полы.
И деньги здесь тоже смешные. Люди достают из карманов маленькие бумажные блокнотики, вырывают из них листочки, на которых написано: пять рублей... один рубль... пятьдесят копеек... и отдают их продавцам. А те, аккуратно упаковывают приглянувшийся покупателю товар и вручают его с улыбкой. Нет, ну точно, и впрямь как при коммунизме!
У меня в карманах тоже лежат шесть таких блокнотиков. Это остатки моей валюты, половину которой я оставил в городе Рейкьявике. Ведь надо же было поддержать мелкий бизнес симпатичных мне тружеников-исландцев, мужественно борющихся с суровой северной природой.
Сторублёвые переводы, которые регулярно, в течении шести месяцев, пересылал Мурманский траловый флот в Херсон, мама аккуратно складывала на книжку, открытую в сберкассе на моё имя. Теперь нужно было самому купить ей какую-то обновку, в память о моей первой рыбалке.
С подарками для сестёр мы разобрались быстро, а вот с матушкой возникли проблемы. На пару с продавщицей мы полчаса уговаривали её купить французскую каракулевую шубку. Правда, каракуль был всё-таки искусственный, но смотрелся как настоящий. Вот что значит Париж!
Я видел, что шубка ей очень нравится, но ведь мама моя была тоже женщиной. А какая женщина откажет себе в таком невинном удовольствии — поломаться и покапризничать?
Первой не выдержала продавщица:
— Мамаша, берите эту шикарную вещь и не раздумывайте. Через год он женится, и тогда Вам не то, что шубы, — косынки газовой не достанется.
Аргумент оказался настолько убедительным, что мама, посомневавшись ещё с полминутки, дала, наконец, своё согласие.
Я выложил за французское чудо два целых блокнотика, в которых было листочков на десять рублей в каждом, а из третьего вырвал ещё, — на два рубля. Продавщица завернула наши покупки в бумагу, оклеила лентой скотч, и мы отправились... нет, не домой, а на Суворовскую, в магазин “Филателия”, — к маме на работу.
Ну какая женщина откажет себе в удовольствии похвастать обновкой перед подругами?!
Пока в “Филателии” проходил эксклюзивный показ последней парижской моды, я заседал за столиком, в кафе напротив, за чашечкой мороженного и фужером полусладкого шампанского. Севастопольское лакомство, которым мы угощались со Славкой Юрченко прошлой осенью, появилось в ассортименте общепита и у нас в Херсоне.
Угощаюсь я не один. Напротив меня сидит... кто бы Вы думали?... Натка — “стюардесса” из троллейбуса, моя старая добрая курсантская подружка. Хоть мы и расстались с ней, больше года назад, не совсем так сказать по мирному, но всё же Натка молодец, сразу признала старого товарища, и позабыв обиду первой кинулась ко мне, — обниматься.
Мы сидим, едим мороженное, запиваем его шампанским и болтаем обо всём: о прошлом и настоящем. Наткина сестричка — шикарная блондинка Неля, вышла таки замуж за своего Толика — выпустившегося из училища вместе со мной судоводителя, и улетела с ним в Петропавловск-Камчатский. Туда же куда должен был отправиться и я. Но названный брат мой — Миша Деряба решил что мне будет полезней воздух Заполярья и, махнув не глядя со мной судьбою, двинул туда сам.
Как хорошо мне сидеть с Наткой! Я так расслабился что уже и забыл как она набросив, словно на молодого, ещё никогда не бывшего под седлом жеребчика, такое шелковое, такое приятное лассо своих женских ласк, попыталась надеть на меня ещё и семейную збрую. И мне вновь захотелось испытать их волнующую силу и сладость.
Увы и ах! Когда я попытался прояснить, нельзя ли навестить её вечерком, как в старые добрые времена, коварная Натка решительно ответила что нельзя.
Всё ясно. Опытным женским чутьём она определила, что клиент уже почти созрел, (после шестимесячного воздержания), и попыталась выжать из этого максимальную пользу. Как говориться в старинной народной пословице: “И не думай и не мысли! Вот женишься — тогда хоть ложкой сербай.”
Понятно, что к таким жертвам я ещё не был готов. Поэтому, туманно пообещав как-нибудь встретиться, перед отъездом в Мурманск, расплатился с официанткой, проводил даму до троллейбуса и распрощался со своей, снова немного обидевшейся на меня, старой подружкой.
— А как же “Мэрилин Монро”? — спросит любознательный читатель.
Каюсь, каюсь, но на меня ни с того ни с сего напала гордыня. И вместо того чтобы броситься к дому любимой девушки и, подкараулив её в подъезде, упасть на колени и умолять о любви, я вдруг выставил нижнюю челюсть, выпятил нижнюю губу, задрал к небу голову... короче решил ни за что не унижаться перед сопливой девчонкой-десятиклассницей.
Продолжение следует.