Поздней сентябрьской ночью, тихой, но нервной, возле перекрёстка бегают собаки. Когда на улице никого не остаётся, они выстраиваются ровными и точными серо-стальными движениями в парадный порядок. Только движутся совсем равнодушно, совсем, будто утратив эмоции, похожие порой на не оловянных, а вовсе пластмассовых солдатиков, точнее на служебных псов, принадлежащих этим отнюдь не оловянным, а вовсе пластмассовым солдатикам. А ещё иногда, кажется, что они выбежали недавно из магазина – наверное, оттого, что мелькают собаки на фоне длинных витрин – то ли продавали что-то в этом магазине, то ли их самих продавали. Собаки бегут к цепному мосту, к набережной – где вода не то чёрная, не фиолетовая и, поздней сентябрьской ночью, как и сама ночь – тихая и нервная.
Поздней сентябрьской ночью возле перекрёстка кощунственными и саркастическими цветами светят рекламы. Горят себе; как невозможные глаза, как непотушенный в пепельнице окурок. Сами для себя горят, потому как никому более не нужны. Как дуры, горят сами для себя – нечем заняться и некуда падать. Или ждут, что на свет из тёмных забаррикадированных дворов вылезет, насекомообразными хитрыми изгибами, гружёный «молотовым» экстремист. И сразу – бац! Бац - жёлтый на красном «Макдоналдс», бац - синие на белом «Продукты. 24», бац - красную с белым «Аптека. Оптика». И скроется – незаметный и ужасный.
Поздней сентябрьской ночью на улице и нету никого, сколько не высматривай. Но в воздухе непременно полным-полно микроорганизмов. Циркулируют, мельтешат невидимо, как в былые времена чиновники в партикулярном платье перемещались по парадному проспекту. Микробы – те же чиновники, только маленькие. И портфели у них то- же есть, соразмерно величине, конечно – маленькие пузатые портфели. А в портфелях, как всегда, чёрт знает что – этого никому никогда не увидеть, не одним прибором не засечь.
Поздней сентябрьской ночью мы стояли где-то возле перекрёстка. Было ещё не слишком холодно, даже по ночам. Время от времени несильный ветер лениво тащил по мостовой газету или скидывал какой-то мусор из переполненной урны. Мы смотрели на собак. Мы смотрели на горящую саркастическим цветом рекламу. И в воздухе кружились микроорганизмы. А фасады домов периодически корчили несмешную рожу – грустные черноглазые клоуны-злодеи и клоуны-алкоголики. За их невыразительными рыхлыми спинами, в забаррикадированных дворах, где-то возле помоек, скрывались донельзя зашифрованные городские шаманы. Похоже, они и сами не всегда знали про своё существование – настолько были тайными, и лишь их секреты знали многие, если не все.
Иногда я смотрел на часы, замечая, как убывает ночь – как вода из кружки или пиво, с каждым глотком, неравномерно, то чуть-чуть, незначительно, то сразу очень намного. Но всё ровно, каждый раз после маленького или большого глотка, было приятно закурить, сигаретным дымом сдабривая вкус.
Вот осталось уже совсем немного, на донышке. Непонятного вкуса выдыхающиеся остатки – их мало-мало и пить можно долго-долго. Посветлели и посинели стены, уснули во сне, не забыв раскрыть похмельные глаза. В это время бывает, что те самые тайные-претайные шаманы теряют свою непревзойдённую бдительность – во дворах что-нибудь заскрипит или грохнет, негромко, да и не тихо. Чуть не выдавший себя конспиратор сразу остережётся, маскируясь под раннюю возню дворников.
Хотелось жрать. Мы нашли на углу круглосуточную сонную палатку – то же с рекламой, но какой-то побледневшей к утру – взяли по шаверме, расположились недалеко, на том же углу, у афишной тумбы.
А они появились чуть позже, эти создания. Две. Прикрытые, кроме курток, то ли перьями, то ли тюлем. Тонкие, лёгкие паутинчатым светло-синим хмельком.
- Приятного аппетита, - сказали, они, поравнявшись с нами.
- Спасибо, - сказали мы.
Вдруг одно создание прощебетало:
- А можно кусочек? – совсем даже без шуток.
Я замешкался. А К. очень просто легко протянула ей початый свёрточек.
- Знаешь, - сказала она, когда создание, поблагодарив, испарилось. - Это были ангелы.
Поразмыслив немного, я согласился.
Выкинув в урну мусор, мы закурили, снова сдабривая дымом вкус.
Небо становилось светлее, небо становилось серым. И в небе, над центром города появился огромный полупрозрачный клоп, идолище всех городских клопов. Шевеля здоровенными невесомыми ножками, почти касаясь хребтистых латаных крыш, он покружил на месте, путаясь с направлениями, измельчал и растаял. А чуть позже, когда на улицах возникли первые прохожие, в небе появился огромный бело-серый кот. Незаметно, украдкой он попил воды из канала и, свернувшись калачиком, стал ждать открытия метро.