1958 год...
Заляпанная цистерна с керосином приезжала на горку у дворовых ворот по воскресеньям.
Усталая очередь, по большинству молча, стояла кротко подобрав губы. Пропахшие жестяные бидоны и
бутылки в авоськах так-же, как хозяева, смиренно, ждали своего часа.
День на всё. Баня, стирка, керосинка, отдых, ...
само Воскресенье было для того чтобы трудяги успели воскреснуть *.
А в понедельник ...
Увеличенные диоптриями, слезящиеся глаза смотрят за окно в неминуемую темноту ночи.
- Нет-нет, я не могу это видеть, сдвинув толстые очки, срываясь, стонет Яков Львович.
Он жалок, бледен, несчастлив и одинок.
- Оставила ...
Старые скрюченные пальцы на коленях. Под изношенным пергаментом кожи просвечивают стариковские вены.
- И так меня! ...
Первая-ли это в его жизни смерть? Конечно, нет. Но жену, которая была островком его тихого и понятного существования, такой вот он ещё утром и представить себе не мог.
Его Блюма лежала за стенкой мраморно-холодная с глазами, недвижно зацепившимися за ржавые разводы на осыпающемся потолке.
Позади лихолетье - карточки, станционный кипяток, картофельные очистки на ужин.
Как выжили? По Ташкентам? У амбаров КВЖД на тупиках, в промерзающих теплушках?
Но не на передовой и не на Запападном, на это никак не похоже.
Откуда тогда китель, сапоги, ремень? На эти вопросы, увы уже никто и никогда не ответит.
А к такой его лысине скорее пошли-бы расшитая косоворотка, нарукавники, чернильница и счёты! И огрызок химического карандаша за ухо. Та ещё получилась-бы "Волга-Волга!".
Грузно, с астматическим пристаныванием она, щевеля выцветшими губами о чём-то успокаивающем и вечном, наощупь пробиралась по коридору. Вторая рука едва держала запахнутый халат с отвисшим, не обвязанным пояском. Блюма Моисеевна избегая прямого взгляда, лишь чуть кивая встречающимся, убегала глазами и спешила скорее забыться в своём убежище. Спасением были комната и кровать.
Улитка, одно слово.
Дрова, печка, керосинка... быт начала пятидесятых имел свои причуды и радости.
Тогда ещё читали газеты, ходили дворами на каток, воевали квартал на квартал, курили простое - вонючее, по вечерам, затаившись жадно слушали Голос Америки, настырной толпой вваливались к соседям поглазеть в телевизор.
- А чо?....
По воскресеньям Яков Львович жарил на большой чёрной сковороде колбасу без
масла, от чего вся кухня наполнялась едким синеватым дымом.
Бедность, привычка, послевоенная, помноженная на еврейскую, странная, скупость?
Потом он вертелся в перекрученных подтяжках с вытянутой цыплячьей шеей у засунутого за электропроводку куска зеркала, несмело пел с намыленным помазком и исчезал куда-то до вечера. Иначе, как в кителе и галифе Львовича не помню.
Пара заехала в нашу коммуналку в пятьдесят шестом.
Где-то в Казахстане жила их, убежавшая в одночасье со знакомым маркшейдером, дочь.
Вот только писем от неё уже много лет как не было.
Упорно оберегая таинство смерти, дверь не сдавалась. Старинной выделки, (делали-же в в двадцатые!) замок был твёрд и принципиален. Только с помощью топора через затянувшееся ожидание удалось отжать косяки и увидеть какую горесть принёс понедельник.
Блюма Моисеевна умерла посреди летнего марева, зачем-то закрывшись.
А может, злосчастная дверь просто захлопнулась, заодно дав спокойно умереть хозяйке от острой сердечной. Теперь её, ставшее ещё большим, тело едва умещалось на кровати среди посеревших подушек.
Яков Львович едва переставляя ноги, опираясь о створки огромного, кажется века простоявшего в коридоре прокуренного шкафа, тащится к комнате, ещё вчера бывшей их общим кровом. Шагнув, в диком страхе, трагедийно всплескивает руками, опрокидывается на кухню и, в слезах, отрешенно падает на табурет.
- Боюсь ...
Такие не приспособлены для жизни. В свои шестьдесят семь это - ребёнок!
Но мамочка умерла, уехала, улетела и это "навсегда" никак не отыщет место в сознании.
Остальное доделывают соседи.
Носилки, с которыми не развернуться у шкафа в тесной прихожей, расплывшееся тело почившей Блюмы Моисеевны, шумные накатившие санитары, тяжёлый застарелый дух в комнате.
Это больше похоже на дурной сон из цепких лап которого никак не вырваться.
- Ай-яй ... Ай-яй ... Куда без неё ? - продолжает, беспрестанно качая головой Яков Львович горестную песню, - Ай-яй... Холодно ...
* Пятидневная рабочая неделя была введена в СССР в 1967 г.