Эта книга попала в мои руки случайно. Как и все, что удалось прочесть в Израиле на русском языке. Я попросил нашу подругу Машу дать что-нибудь почитать, и она вдруг вспомнила: «Ты же любишь книги об Одессе? Я тебе дам Жаботинского!»
На имя «Жаботинский» я обратил внимание с первых же дней пребывания в стране.
В любом израильском городе оно мелькало среди названий главных улиц, так же, как имя «Карл Маркс», в свое время, - на главных улицах советских городов. Я так и воспринимал Жаботинского: как израильского политика крупного масштаба, согласно знакомой по Союзу традиции, именующего улицу, район, колхоз, фабрику … Мне и в голову не могло придти связать его имя с Одессой, городом моей студенческой юности, к которому испытываю до сих пор романтическую любовь! Это мне показалось так интересно, что я открыл книгу , с нетерпением!
Вид у нее бывалый! Видимо, читателей немало держало ее в руках, да и возраст ее, судя по пожелтевшим плотным глянцевидным листам, был поболее моего… Она напоминала мне книги дореволюционного издания, которые приносил мне дед Самуил, еще в бытность мою ребенком: с «ятьями», «ижицами», твердыми знаками в окончаниях, да и прочими знаками, исчезнувшими при советской власти… ( Одну такую книгу я читал с огромным увлечением, преодолевая сложности непривычной орфографии. Помню название книги до сих пор: «Князь Серебряный», А. Толстого.)
Нет, в той книге, которая была в моих руках, ятей не было. Но были старинные литографии в качестве иллюстраций под названием «Виды Одессы»… «Лестница с Николаевского бульвара в порт»… «Городской театр»… «Купеческая биржа»… Другие…
Литографические вставки были мелкие, темные, лишь угадываемые, но в моей памяти они ярко вспыхивали отчетливыми картинами прошлого, и многое мог бы я рассказать о каждом объекте, на них изображенном: столько хожено было рядом, столько событий, всяких и разных, здесь происходило!
Но речь о книге. Я не нашел года ее издания: переплеталась и ремонтировалась она не раз, может быть, исчез какой-нибудь лист. Издана была она в Нью Йорке, как ни странно, на русском языке, фондом Жаботинского. Называлась она «ПЯТЕРО», автор В.Жаботинский. Вскопках, (Altalena).
Тут же начались загадки! Почему «В»? Мне Жаботинского привычнее было бы именовать ЗЕЕВ, что на иврите означает, ВОЛК. Такое имя и видел я на уличных указателях. Пришлось лезть в ВИКИПЕДИЮ.
Ну, вот!
При рождении, в Одессе Жаботинский получил имя Владимир. Владимир Евгеньевич. Поэтому, «В. Жаботинский». А Зеев – более поздний псевдоним!
А почему «Альталена»?
Снова лезу в Интернет, и GOOGL , на запрос о АЛЬТАЛЕНЕ, выдает мне жуткую, драматическую справку, привожу ее полностью!
«Альталена» - Корабль, приобретёный еврейской подпольной организацией сионистов-ревизионистов Иргу;н Цваи; Леуми; (сокращённо Э;цель), возглавлявшейся Менахемом Бегином.
В качестве нового названия для корабля был взят литературный псевдоним идеолога движения Зеева Жаботинского (итал. Altalena — качели).
Корабль получил известность тем, что доставил в середине июня 1948 года (в начале Войны за независимость Израиля), в нарушение условий четырёхнедельного перемирия, большую партию оружия, закупленную Иргуном, а также группу из 940 новых репатриантов — добровольцев этой организации. Иргун был готов передать вновь образованной Армии обороны Израиля (АОИ) 80 % оружия, однако требование правительства передать ему все оружие и отказ Иргун привели к конфликту, в ходе которого корабль был обстрелян и потоплен АОИ в порту Тель-Авива 22 июня 1948 года. В ходе этого инцидента погибло 16 членов Иргуна (14 из них — переживших Катастрофу и два репатрианта с Кубы) и трое солдат АОИ.
Наблюдатели ООН и журнал «Тайм» отметили, что корабль был уничтожен в результате предотвращения попытки контрабанды оружия еврейскими террористами в зону конфликта в нарушение условий перемирия и резолюции 50 СБ ООН. Представители левого большинства в израильском правительстве сочли его уничтожение подавлением государственного переворота в военное время. По мнению правых сторонников Бегина, и ряда историков, корабль и груз ценного оружия были уничтожены в результате провокации со стороны главы временного правительства Бен-Гуриона в ходе борьбы за власть.»
Чувствую, что погружаюсь в дебри израильской истории, в них можно заблудиться! Отбрасываю все, кроме главного, что искал: «Альталена» - литературный псевдоним Жаботинского, который был идеологом движения ЭЦЕЛЬ… С Эцелем разберусь потом, а пока буду читать «Пятеро»!
Но почему итальянское: «Качели»?
Опять ныряю в Интернет, на этот раз поиск более длительный. И, наконец, перелопатив немало статей о Жаботинском, натыкаюсь на очерк о нем своего давнего знакомого, а ныне Вице-президента Всемирного клуба одесситов Евгения Голубовского. Женя Голубовский, мой сокурсник по Одесскому Политеху! Он и тогда был «вице», в редколлегии радиожурнала «Электроразряд», к которому и я был причастен! Главным был Мейстель, ему с Голубовским «досталась всесоюзная слава» возмутителей спокойствия идеологического болота в нашем институте! Скромная студенческая встреча со студентками Иняза с темой «Современное европейское искусство» стала причиной политического скандала с угрозой исключения их из института, и только вмешательство Ильи Эренбурга на страницах газеты «Правда» спасло их от серьезных последствий!
У Голубовского я узнал, что Жаботинский получал образование в Римском университете, был увлечен итальянским языком (а писал он на пяти языках!)…
Он был зарубежным корреспондентом газеты « Одесские новости», и выбрал себе «крутой» псевдоним «Альталена», ошибочно полагая, что это слово означает «Рычаг».( А РЫЧАГ ему бы подошло: он в политике действовал, как рычаг!)
Так с автором что-то прояснилось, наконец, я могу раскрыть книгу!
Уже на первых страницах, обращаю внимание на карандашные пометки, скорее всего, прежнего хозяина книги, которые сами по себе, очень любопытны и будут сопровождать меня во все время чтения книги.
Жаботинский пишет от первого лица, и его повествователь, – как и он, - «газетчик», молодой журналист, вовлеченный в историю одной семьи, где было пятеро детей, и все происходит на фоне Одессы начала двадцатого века. Неведомый мой со-читатель подчеркивает слова: «эпоха еврейского обрусения». Как ясно из предисловия, именно это привело к трагедии в судьбах этих пятерых! Не стал задумываться над этим, тем более, что на следующих страницах сразу же попал в ложу- бенуар городского театра. Сейчас это – Одесский театр оперы и балета, где не раз сидели мы с друзьями на галерке. Оперная труппа, правда, была так себе, да и зарубежные произведения шли на украинском языке, нам не очень привычном: когда примадонна в «Кармен» пела: «Брэшешь!!», в зале всегда возникал смех! А балет мы любили!
Семьдесят лет отделяют меня от описываемых событий , но я сразу узнал Оперный по «…пылающему хрусталю, позолоте, кариатидам, красному бархату кресел и барьеров… всему великолепию беспечной сытой Одессы» В те наши студенческие времена (1954 -1959 гг) слово « сытой» проходило только в кавычках! В сочиненной мною песенке, на мотив известного Утесовского гимна городу «у Черного моря», был куплет, объясняющий, почему:
«Тут сахар, и масло – сплошная мечта,
Их тут не увидишь в продаже!
В столовых дается такая бурда,
Что кушать не хочется даже!
У Черного моря!»
А вот беспечной, - это «таки да!» Парки, улицы, пляжи всегда были многолюдны, кинотеатры переполнены, в фойэ перед сеансами выступали эстрадные оркестры, на танцплощадках входили в моду «буги- вуги», эстрада каламбурила!
Одесса жила вопреки общей атмосфере в стране, проявляя свой вековой свободолюбивый характер! Это выражалось даже в том, что в обиходе названия улиц произносились по – дореволюционному: Екатерининская а не Карла Маркса, Преображенская, а не Советской Армии, Ришельевская, Малая Арнаутская, ну – и
так далее! Во всем облике своем, цитируя Альталену, она сохранила (цитирую) -
«…память благородной архитектуры заморских мастеров первой трети девятнадцатого века, и свидетельство о тихом изяществе старинного вкуса первых строителей города - Ришелье, де Рибаса, Воронцова, и всего того пионерского поколения негоциантов и контрабандистов с итальянскими и
греческими фамилиями. Прямо предо мною- крыльцо городской библиотеки: слева на фоне широкого, почти безбрежного залива -- перистиль думы: оба не посрамили бы ни Коринфа, ни Пизы. Обернись вправо, к первым домам Итальянской улицы, в мое время уже носившей имя Пушкина, который там писал
Онегина; обернись назад, к Английскому клубу и, поодаль, левому фасаду городского театра: все это строилось в разные времена, но все с одной и той же любовью к иноземному, латинскому и эллинскому гению города с непонятным именем, словно взятым из предания о царстве "на восток от солнца, на запад от луны".
Жаботинский буквально передает мое собственное восприятие города, ощущение, что находишься где-то за рубежом, на средиземноморском побережье, где, по выражению моего любимого О.Бендера, все «в белых штанах»! И, читая книгу, я – то плыву вдоль Фонтанов, Ланжерона, Пересыпи, Дюковского сада,то брожу по Дерибасовской, «королевы всех улиц мира сего(В.Ж)», то распиваю терпкое вино с друзьями на террасе кофейни Фанкони,то с героями книги прислушиваюсь с береговой полосы к тому, что происходит на знаменитой Потемкинской лестнице, где митингуют матросы с броненосца «Потемкин» (она и стала называться Потемкинской после этого, и стала героиней великого Эзенштейнского фильма о восстании на броненосце,)...
В отдельных главках воспевается одесское побережье Черного моря, и то, что автор видит своими глазами, я узнаю своими, и это – удивительное волнующее чувство узнавания!
А в этих великолепных декорациях разворачивается драма семьи, разрываемой противоречиями эпохи, сюжет, сам по себе захватывающий, но я оставляю его на вкус читателя.
Интернет преподнес мне еще один сюрприз: буквально в то время, когда я пишу эти строки, одновременно, и независимо друг от друга, на Украине и в России стали выходить тома многотомного собрания сочинений Владимира Жаботинского, что вызвало острую полемику о месте автора в русской литературе. С резкой критической оценкой выступил публицист Дмитрий Быков, ему дали отповедь другие литературоведы.
Читаю оценку Жени Голубовского:
"Роман "Пятеро", лирический и ностальгический, мудрый и грустный роман о самом любимом городе. этой книги. Роман написан от первого лица, в нем преодолен зазор между автором и лирическим героем, это исповедальный роман, где, не стыдясь, писатель "пишет, как он дышит", делясь самым сокровенным. Он знал, что никогда больше не увидит Одессы, и все же...
"Подъезжая к Раздельной, я уже начинал ликующе волноваться. Если бы сегодня подъезжал, вероятно, и руки бы дрожали".
В одно и то же время в Москве и Париже вышли две книги об Одессе - "Белеет парус одинокий" Валентина Катаева и "Пятеро" Владимира Жаботинского. Обе книги - признание в любви к родному городу, но Катаеву нужно было еще прожить жизнь, чтобы в последние годы сказать всю правду в "Уже написан Вертер", а Жаботинский писал, как говорил Бабель, "ликуя и содрогаясь", без препон, без оглядки, без запретов."
География жизни и бурной политической деятельности Зеева Жаботинского безгранична: Берн, Рим, Берлин, Лондон, Париж,Петеррбург, Варшава, Рига, Иерусалим, Нью Йорк, но спустя более полувека после того, как он покинул Одессу, именно об этом городе он пишет проникновенные, полные любви и восторга страницы своей последней книги,опубликованной за четыре года до ухода из жизни Парижским журналом "Рассвет".
И по мере чтения повести « Пятеро», ( а для меня же шестым героем книги был город Одесса!),во мне происходит удивительный переворот! Зеев Жаботинский из абстрактной «бронзовеющей» фигуры «вождя», превращается для меня в живого человека, у которого я обнаружил нечто общее со мной, и это общее- любовь к городу его и моей юности!
Это вызвало у меня острый интерес к этой неординарной личности. Я прочел и другие его книги: «Повесть моих дней», «Слово о полку», «Самсон назорей», и взялся за огромную двухтомную монографию соратника Жаботинского по борьбе Шмуэля Каца «Одинокий волк». Жизнь Жаботинского», которую читаю с огромным удовольствием.
Между прочим,я ошибся! Повесть "Пятеро" была написана в год моего рождения, и книга, которая у меня в руках,моложе меня! Но это ничего не меняет...
(продолжение следует)