25.
В свой двадцать пятый день рождения я сидел в кресле самолета, пересекая океан. На следующий день была назначена конференция, и меня, значащегося еще молодым специалистом, отправили выступать с докладом. Еще будучи совсем маленьким и наивным, я решил, что обязательно стану учителем, а в средней школе определился - я буду преподавать математику. Когда появляется цель, идти по жизни становится и проще, и сложнее одновременно, но мне лично - только проще. Так было все двадцать пять лет моей жизни. Она была наполнена смыслом, красками, и я медленно и верно шел к своей цели. Я действительно хотел преподавать, детям, студентам, всем, кто захочет учиться у меня, я был рад любой возможности поделиться знаниями и опытом. Я и сейчас искренне считаю, что сделал правильный выбор, не жалею ни минуты.
Мне не в кого было пойти - родители не дали мне того, что обычно определяет человеческий выбор на жизненном пути. Мать была домохозяйкой, отец - автослесарем. Они научили меня только тому, что я должен решать за себя сам, не следуя чужому примеру. Не с них же было его брать. Но я смотрел на них, мотал на ус и понимал - моя жизнь будет другой, только такой, какой я захочу ее видеть. В пять лет я и принял свое первое осознанное решение - учиться на чужом опыте. Я понял, что хочу быть другим. Успешным, умным, счастливым, в конце концов. И я решил стать учителем. Поставить цель было просто, идти к цели - сложно на первых парах, а потом пошло легче. Я помнил опыт своих родителей как помнил данное себе обещание - сделать все, что от меня зависит, чтоб не зависеть ни от кого, и чтоб никто не зависел от меня. Это оказалось не трудно, совсем нет.
Труднее было стать счастливым. Когда-то я считал, что счастье и радость определяет наличие цели в жизни, но, достигнув ее, я перестал в это верить. И я понял, что намного труднее найти в жизни то, что сделает тебя по-настоящему счастливым - вне работы, вне того, что я считал и считаю главным для себя. Оказалось, что "успешным, умным, счастливым" - это трудно. И если первое и второе достигнуто, то это еще не значит, что за этим само собой последует третье. На этапе достижения цели я был искренне счастлив, когда начал преподавать - тоже. Наверное, даже больше. Но, видит Бог, прошло сорок лет, и я чувствую, что это еще не все, не все так просто. И я не могу быть абсолютно счастлив. Но то будет только через сорок лет, а сейчас вернемся ко мне, сидящему в кресле самолета.
Все заняли свои места и, наконец, перестали копошиться, запихивать и вытаскивать резко понадобившиеся сумки, пакеты, все уселись и тихо переживали полет. Маленький самолет - всего два ряда кресел через узкий проход и несколько утомительных часов в замкнутом пространстве. Салон был заполнен на половину, не больше, и это меня радовало. Я листал какой-то глянцевый журнал, даже не стараясь вчитываться в статьи, просто пробегал взглядом по колонкам и ярким фотографиям звезд, мало интересуясь содержанием. Люди вокруг меня преимущественно спали, кто-то читал, кто-то тихо переговаривался с соседом. Я вытянул ноги, чуть меняя позу, чтоб кости и мышцы не успели затечь и онеметь. Это было как раз после того, как стюардесса предложила нам напитки, я собирался вернуть ей пустой стаканчик из-под сока и повернулся посмотреть, не идет ли она с тележкой. Девушка была еще в самом хвосте. Разворачиваясь обратно, я заметил маленького, лет шести, мальчика, сидящего через проход от меня на один ряд кресел впереди - темненький, с темно-карими глазами и поджатыми губами. Он повернул голову в мою сторону, откинувшись на спинку, и спокойно смотрел мне в глаза. Мне подумалось тогда, что у него умный взгляд, а сам он очень спокоен, не в пример некоторым взрослым, боящимся летать, тем более на такие расстояния. Мальчик заметил мой вопросительный взгляд и улыбнулся одними губами - глаза его не улыбались, оставались прежними. Губы растянулись, но уголки их были слегка опущены вниз, и я подумал: "Какой странный мальчик. Такая взрослая, понимающая улыбка, без детской непосредственности взгляд". Если бы у меня когда-то появился сын, думал я, мне хотелось бы, чтоб он был веселее. Более.. ребенком в свои пять-шесть. Я кивнул ему и собирался ответить улыбкой, но он прикрыл глаза и отвернулся. Его рука через несколько минут соскользнула с подлокотника, свесилась вниз безвольно - мальчик уснул. Я все также держал на коленях журнал, не читая, и смотрел на его тонкие детские пальцы. Вполне возможно, он мог бы стать пианистом - такими не по-детски длинными они были, хотя сама ладошка казалось маленькой, узкой. Оставшуюся часть полета я воображал, каким он будет, когда подрастет - может, он выучится в музыкальной школе, станет играть, потом будет ездить по миру с концертами, и однажды я встречу его, например, в Гамбурге, на его концерте, и не узнаю его. Буду восхищенно слушать его игру, смотреть на острые локти, висящие в воздухе, пальцы, ловко перебирающие клавиши, на его опущенную голову, и даже не вспомню его. Мне нравился ход моих мыслей. Он вырастет, станет известным, и, может, столкнувшись с ним в фойе, я все же узнаю его по взгляду - он не изменится, останется таким же всепонимающим, прохладным и спокойным. Я кивну ему, он не улыбнется и, как сегодня в самолете, прикроет глаза и отвернется. Тогда я точно его узнаю.
Мне хотелось бы для него такой жизни - с условием, что он выберет ее для себя сам. Я продолжал фантазировать. У него никогда не будет своей семьи, для него будет важна только музыка, и никакие иные страсти не будут его волновать. Он будет цельным, как ядро, не разрубить и не разрезать на части, таким уникально цельным, сложившимся, состоятельным.. Но.. Будет ли он счастливым?
В холле гостиницы меня встретила улыбчивая девушка-администратор, кивнула, когда я назвал свою фамилию и протянул документы, и выдала ключи от моего номера.
- Мистер Хоффман, надеюсь, Вам понравится в Оттаве, - дежурно улыбнулась девушка, и я, поблагодарив ее, направился в номер.
Кровать у стены была застелена темным покрывалом в тон шторам, стены и пол, напротив, были светлыми. Мебелирована комната была по минимуму, что меня вполне устроило. Я первым делом поставил сумку у двери, одновременно расстегивая ворот рубашки, нашел в боковом отделении купленную в дюти-фри бутылочку виски, поставил на пол рядом с собой, затем достал папку с готовой речью и отложил ее на тумбочку. Наконец избавившись от пиджака и справившись с пуговицами, я опустился в кресло и открутил пробку бутылки, сразу хорошенько приложился к горлышку и попытался расслабиться. Да, я хорошо переношу перелеты, но после чувствую страшную усталость и предпочитаю немного алкоголя, чтоб спокойнее спалось. Прохладная жидкость медленно потекла по венам, и мне захотелось закурить, но я быстро откинул эту мысль - месяц как бросил и пока держусь. Только алкоголь напоминает о старой привычке, но с этим я стараюсь справляться, не так уж часто я и пью. Скорее редко, чем часто и только, чтоб лучше спалось. Я сделал еще несколько глотков, прежде чем понял, что меня отпускает это неприятное тянущее чувство в груди, и волнами накатывает усталость. Они сменяют друг друга - чувство напряжения и чувство спокойствия, прибой и отлив, прибой и отлив. Перед глазами возник образ мальчика из самолета, его взгляд - секунда - и он прикрывает глаза, отворачиваясь. Кадр повторяется рефреном, раз за разом, и я удивляюсь тому, как запала мне в душу эта картина. Поразительно недетский взгляд детских глаз исчезает под прикрытыми веками, оставаясь в моей памяти, появляясь перед глазами снова и снова, глоток за глотком, вдох за вдохом. Выдох, прилив, отлив.
Конференция проходит в обычной суете, я выступаю с докладом, отвечаю на редкие вопросы и уезжаю в отель. Через неделю максимум отчет о прошедшем событии окажется в нескольких тематических журнальчиках, позвонят бывшие однокурсники, как обычно поздравят, преподаватели хлопнут по плечу отечески. Это приятно, когда тобой кто-то гордится. И вдвойне приятно самому гордиться своей работой.