Здравствуй, мой хороший. Как ты живешь? Не вспоминаешь обо мне? Вот и слава Богу, вот и хорошо. А я, знаешь, молюсь за тебя, за твое счастье с миниатюрной рыжей женщиной и вашим зайчиком-сыном. Молюсь за тебя - за твои глаза, за твои плечи, за твой смех, за твои руки, за твою кожу, за твою щетину, за ткань твоей рубашки, за пыль твоих ботинок...
А я, знаешь, все никак не могу отделаться от нашей последней встречи. Все эти взгляды искоса, смущенные улыбки, неловкие жесты. И закружившиеся головы, и у обоих семьи, супруги и дети, и все ведь уже в прошлом, и да, конечно, грустно, что так все вышло, и нет, ну за что ты просишь прощения, все ведь в порядке, у тебя сын, у меня дочь, и четыре года уж прошло, и я совсем-совсем не вспоминаю о тебе, когда в утренних новостях вдруг репортер с твоим именем и фамилией, и не надо, нет, ничего не будет, это все очень некрасиво, и эти светлые ресницы, эти золотистые кудри, этот родной подбородок - это все так не правильно... так не нужно... так не вовремя...
А помнишь, как четыре года назад мы сидели на скамеечке около Третьяковки? Ты смотрел тогда на мою косу и бормотал, что это случайно вышло, но уже ничего не исправишь, и этот ребенок - он же ни в чем не виноват, и да, тебя ко мне сейчас так тянет, так тянет, но что же тут поделаешь, она красивая и смелая, и я должна понять, и тебе очень жаль, но я еще встречу свое счастье, и ты меня никогда-никогда-никогда не забудешь, и все хорошо, не надо плакать, и так ведь тяжело, а вон какой день сегодня... ведь солнышко... июль... не плачь...
А я, знаешь, плакала еще долго. Я плакала в метро, на работе, в институте, на улице, в постели, на скамейках, в одиночестве, на людях... Слезы текли и текли, утром я брала с собой десяток носовых платков, и к вечеру их можно было выжимать. Слезы текли - а я работала, училась, общалась с друзьями, фотографировала - окружающие постепенно привыкли к моим опухшим глазам, только не переставали удивляться, откуда же берется вся эта сырость... но я и не задумывалась над этим: мне надо было как-то это пе-ре-бо-леть.
А помнишь, как, чуть больше четырех лет назад, мы кружились в волнах под турецкими звездами? В наших глазах плескались глупость, коньяк и любовь. Почти в беспамятстве я шептала что-то об этой любви, а ты смотрел на меня тяжелым взглядом, и я, конечно, понимала, что последует за ним, и была так счастлива, так счастлива... ты тогда уже знал, что наш последний месяц на исходе, что это мое последнее бескрайнее счастье, а я была уверена, что все только начинается, что ты меня наконец-то полюбил...
А я, знаешь, выйдя замуж и родив ребенка, уже почти забыла тебя. Лишь иногда сердце дрожит, вспомнив Скорпов, ВДНХ или надувной матрас, и лишь иногда я даю волю мыслям, и лишь иногда, изредка, совсем чуть-чуть у меня текут те самые, особенные, бесконечные слезы. Это продолжается совсем недолго, но я знаю - мне хватит их на всю жизнь. И эти хмельные одиннадцать месяцев с тобой, и эти тяжелые четыре года без тебя, и эта несостоявшаяся встреча через три месяца - это все навсегда останется со мной. Только со мной - ведь ты забыл, великодушно избавив меня от необходимости делиться с тобой моими воспоминаниями. Как это замечательно - мне больше не придется струной натягиваться под твоим взглядом, сохраняя при этом приветливую улыбку...
А помнишь, я сказала тебе однажды: "Прощай..."? Нет, забудь, я никогда не смогу навеки попрощаться с тобой. Но - до скорой встречи в моем сне, в моем видении, в моем кошмаре...
И - да, конечно, чуть не забыла: я желаю тебе всего самого лучшего, мой славный. С ней или с другой женщиной - пусть будет настоящая любовь, пусть радует тебя твой сын, пусть все получается на работе, пусть живут в сердце покой, гармония и удовлетворенность. Будь счастлив, мой милый - я заплатила за это своим молчанием, своей болью, своими впившимися в ладони ногтями. Будь счастлив - я заплатила за это собой.