АЛЕКСАНДР КУРЧАНОВ - http://proza.ru/avtor/kurchanov
ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ «ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Что забылось – пусть забудется…
Издавна запомнилась фраза, и теперь я всегда ношу её в себе, как эпиграф ко всем начинаниям. И вовсе не потому, что боюсь пропустить, не заметить, позабыть что-то важное отстав тем самым от стремительно летящего времени, речь о другом, а именно о том, что память бывает разная.
Что проку помнить незаслуженные обиды, причинённые нам когда-то, безотчетное зло, хмурые, пасмурные дни, не отмеченные событиями и поступками, из которых так неумолимо сплетаются годы и годы?..
Но как же много смысла в старомодной надписи на пожелтевшей фотографии: «На добрую, вечную память!».
Я вглядываюсь в каракули детского почерка, и таким теплом веет от них!.. Истинный смысл этих слов вряд ли был до конца ясен автору, но сколько видится в них теперь пророческой душевности!.. Сколько доброго детского чувства осталось лежать несмываемой печатью на маленьком, дорогом клочке бумаги.
«На добрую, вечную память».
Я переворачиваю фотографию…
Как и много лет подряд всё так же весело, беззаботно и лучисто смотрят на меня три пары детских глаз! Справа Витька, слева Славка, посредине – я сам. Славка и Витька – братья-двойняшки. Именно двойняшки, а не близнецы, потому что родились в один день, но совершенно не похожи друг на друга.
Славка широкоскулый, широконосый, с густо-карими ленивыми глазами. Он нетороплив, раздумчив, в мешковатой фигуре его и в каждом движении чувствовалась медленная сила. Его мать, тётя Катя, про него говорит: «Этот молчит, молчит, да как чего ляпнет!..». В этом и весь Славка. На первый взгляд он кажется увальнем, но в нужную минуту, какие часто случаются в ребячьих беспокойных буднях, может врезать так, что… Ровесники, а иногда и взрослые относятся к нему с тайным уважением. Про него говорят кратко и выразительно: «В батьку!». А батька их известен всей округе. Ох, и батька был у них! Звали его – Огурец. Прозвище такое. Соответственно мать – Огурчиха, ребята – огурчата.
Мы тщимся понять нечто потустороннее: где, когда мы жили до этого? Что такое «прошлая жизнь»? Но раньше, чем разбираться с «потусторонним», не лучше ли сперва осмотреться здесь, на Земле, ведь прошлая жизнь – это, прежде всего – наше детство. Оно уже так далеко, что и не верится порой, будто оно нам не приснилось. Да и какая, собственно разница – сон это или явь. То, что было всего минуту, час или день назад разве не сон уже? Вчерашний сон, исчезнувший в сутолоке сегодняшнего дня… И никак не пробиться сквозь вязь и призрачную зыбь забвения туда, в это странное и неразгаданное «вчера». А то, что будет через минуту, через день или через год?.. И какое же это «измерение», если мы о нём ничего не знаем?
Витька – щуплый, худолицый, остроглазый. В живых зрачках его постоянно светятся искры любопытства. Он всегда внимательно прислушивается ко всем разговорам, приглядывается к происходящему, и реакция на всё вспыхивает в нём молниеносно, словно сухой порох.
Кажется, что он для того и вслушивается, и всматривается, чтобы отыскать себе обиду, моментально отреагировав на неё кучей дерзостей, а то и оплеухой. Порой Витька не успевал даже сопоставить силы свои и «обидчика», и потому нам со Славкой частенько приходилось вызволять его из неловкой ситуации, когда от ответной плюхи он зайчонком отлетал в сторону, и тут же кидался во встречную драку. Но так же быстро как вспыхивал, так и остывал он, лез к обидчику с мировой, дурашливо кривляясь и строя рожи. Из-за этих Витькиных заскоков никто всерьёз его не воспринимал. Все считали его баламутом, трепачом и выскочкой. Витька – мой лучший друг, а потому только я да ещё брат Витькин, Славка, знали его подлинную натуру.
«Я когда вырасту, - однажды признался он мне, - батьку своего убью!».
В голосе его было столько боли и правды, что я ни на миг не усомнился – убьёт.
Дядя Вася, отец Витьки и Славки, а также Кольки, Лёшки, Вальки, Тоньки, Генки, Зойки и Толика, (может быть, кого и пропустил, потому что последние родились уже после того, как мы уехали из Холодова) регулярно, раз в неделю приходил домой «в дымину». Он вваливался в избу, как во вражеский блиндаж и с порога грохал об пол захваченную по пути в сенях банку или глиняный горшок.
- Понастаили, ссэки!.. – ревел он по-медвежьи и мутным взором искал, чтобы ещё сгрести и шмякнуть для завершения «прелюдии».
Под руку на печном загнетке попадался чугунок со щами, который тут же летел в окно, разметая по стенам остатки щей.
Тётя Катя хватала подушку, забивалась в обнимку с ней в угол и начинала подвывать. В этом тихом её завывании было что-то особенно жуткое для нас, притихших на печке.
Мы не столько боялись пьяного дяди Васи, сколько леденящего душу воя тёти Кати. Было что-то ужасающе неестественное в той моментальной перемене, случившейся с ней, только что задиристо-насмешливой или серьезной и грустной, или строгой и своенравной…
В один миг лицо её делалось страшным, изломанным жутким предвестьем страданья и боли.
Боязливо выглядывая из-за чувала, мы видим, как коренастый дядя Вася, сверху похожий на разъярённого быка, хватает полено и медленно, раскачиваясь на коротких ногах и разжигая в себе злобу, приближается к тете Кате.
- Что, сэка, воешь не битая?! – хрипит он и с широкого замаха бьёт по выставленной навстречу подушке. Удар силён, и подушка, треснув наволочкой, осыпает пол плавно и медленно летящим пухом и пером.
Слышно, как полено хряснуло по рукам, плохо защищённым враз похудевшей подушкой. В тот же миг я чувствую рядом вздрогнувшее Витькино плечо и вижу в полумраке, как гуляют желваки на его искажённом болью лице.
- Славик, беги, сынок к тёте Мане! – кричит тетя Катя, и Славку, будто ветром сносит с печки. Он уже мелькнул в разбитом окне и пулей летит через дорогу.
- Што, пал-ла, заступников ищешь!? – и новый удар обрушивается на тетю Катю. Растерзанная подушка падает из разбитых рук и истошный вопль обезумевшей от боли и страха женщины сбрасывает нас с печки.
Витька, маленький, взъерошенный, дрожащий в нервном шоке, выскакивает перед отцом. Захлёбываясь, краснея лицом от натуги, он орёт, срывая голос:
- Батя-а! Батя-а-а!!
Витька глядит отцу прямо в глаза, инстинктом помня, что так успокаивают бешеного зверя, но в зверином взгляде мутных зрачков бушующего родителя нет ни проблеска человеческой мысли, ни малой надежды на милосердие.
Полено снова поехало на широкий замах. Я с ужасом представил, как опустится оно сейчас на голову моего друга. В тот последний момент, когда рука с поленом замерла в крайней точке, я, не чувствуя своего тела, бросаюсь сзади на руку, как на пулемёт. Каменная рука на минуту застывает в замахе и ко мне поворачивается багровое оскаленное лицо.
- А-а, председательский оглодышь! И ты тута, заступничек, твою мать!.. Уйди, па-ала, зашибу!
И я кричу прямо в ненавистное, кровью налитое лицо, с трудом узнавая собственный голос:
- Брось полено! Брось – хуже будет!!
На руке рядом со мной повисает Витька, а за ним и Колька. В один голос мы орем, что есть мочи:
- Бро-о-ось!!!
И в это самое время дверь широко распахивается, на пороге возникает сын тети Мани – Василий, здоровенный, плечистый парняга. Он на голову выше дяди Васи Огурца и вдвое моложе его. Стараясь быть спокойным, Василий решительно подступает к хозяину.
- Ну, что ты, тёзка? Чего буянишь-то? Вон, гляди, женку разбил, ребят наполохал… Кончай, давай!
А дядю Васю будто кипятком окатили; он видит теперь нового, достойного себе противника, и, стряхнув нас с руки, как болотную тину, с разбега кидается на соседа.
- Что, за Катьку пришел заступаться!? Я знаю, ты давно с ей… шуришь-муришь!
- Думай, чего городишь!
Василий решительно выбил из рук бузотёра полено, сгрёб его за грудки, и опрокинутые лавки с грохотом заплясали по избе...
...Уже больше двадцати лет, как Витьки нет на белом свете.
Расстался с жизнью он просто и решительно, как и всё, что он в жизни делал. Застал жену с другим, взял верёвку и ушёл в сарай. Ушел навсегда, чтобы уже больше никогда и никому не мешать…
Дядя Вася, отец его, пережил Витьку на десять лет.
Вспоминаю, как рассказывала тётя Катя о его последнем дне.
- Пришел, как всегда, в стельку. Но меня погонять не забыл, - грустно ухмыльнувшись продолжает она. - У соседки ночевала. Утром прихожу, гляжу, на диване лежит, окорытился...
Мне почему-то подумалось: вот он, итог долгой совместной жизни - родная жена вот так просто, со вздохом облегчения - окорытился...
Витьки не было уже десять лет... И обещанного греха он, слава Богу, не совершил, а я почему-то до сих пор помню, как Витька в восемь лет сорвался с вишни и, падая, «поймал» под лопатку здоровенный сухой сучок, который остался торчать в его спине. И именно левой лопаткой поймал. Мы страшно перепугались, глядя, как корчится Витька на траве под вишней. Окровавленный сук в спине был так страшен, что мы застыли в растерянности. Нам казалось, что сук пробил ему сердце, и Витька вот-вот умрёт. Но, слава Богу, обошлось. Мать свела Витьку в медпункт в соседний посёлок, сук вытащили, рану зашили, но шрам остался навсегда…