«БУДЕМ ВЕСЕЛЫ, ПОКА МЫ МОЛОДЫ»
Gaudeamus igitur juvenes dum sumus!
Заголовок второго уровня:
СТУДЕНТЫ (не по Трифонову):
ДИАЛОГИ (не по Платону),
АМОК (не по Цвейгу)
В книге использованы стихи Александра Межникова, Александра Горбулинского.
Один день из жизни факультета
- Когда я был молодым, я был таким же глупым, как Вы, - сказал профессор Михаил Дмитриевич Лихолетов в ответ на утверждение студентки Орловой о том, что Хосе испытывал к Кармен скотскую страсть.
- А вы и сейчас еще молодо выглядите, - бумерангом отпасовала Ира.
- Спасибо, - не слишком удачно отозвался надтреснутым каким-то голосом Лихолетов. - Все, семинар закончен. Кстати, репетиции кордебалета сегодня не будет, - он посмотрел на Орлову таким взглядом, будто он произнес пароль, а она знает отзыв.
Она действительно знала отзыв.
Михаил Дмитриевич нервно мерил шагами комнату для репетиций. Он ждал уже пятнадцать минут.
- Сколько можно курить, в конце концов! - воскликнул обиженно, увидев, как в приоткрытую дверь тихонько заглянул сначала нос Орловой, за которым последовала она сама. Одной рукой он быстро повернул ключ в замке, другой - уже обнимал ее, нежно покусывая за ухо. - Из ушей уже дым валит, волосы все табаком пропахли…
- Хочу - курю! - отрезала Ирина, глядя на него туманящимися глазами.
- У нас полчаса, - сообщил Лихолетов.
Орлова невесело прошептала: «У вас…»
Он сделал вид, что не услышал.
- Ты похожа на Орнеллу Мути…
- Ну, тогда вы - Челентано. Ничего общего с ней у меня нет. Во-первых, она вдвое старше меня. Но не это главное. Она красавица, а я - так себе. А в-третьих, я не хочу быть ни на кого похожей. Я - Ира Орлова - одна и единична. Но Мути я обожаю. Вам для сведения: на днях она снялась в рекламе обнаженной, в свои пятьдесят два. Признала, что это непросто.
Орлова была в курсе поколенческих пристрастий любимого. Близкие отношения с мужчиной, вдвое тебя старше, обязывали. К тому же, к поколению МиДми относились ее родители. Потому фильм «Укрощение строптивого» был смотрен третьекурсницей, и оценен ею как суперская комедия. Две недели назад в момент произнесения этих слов борец за чистоту русского языка и отрицатель сленга Лихолетов вздрогнул и инстинктивно переморщился…
- Ах, что ты понимаешь? - говорил влюбленный МиДми.
- Про обнаженную Мути? Про годы? – гадала Орлова.
- …
Глаза у них обоих сейчас были щенячьи - радостные, проказливые.
- До следующей пятницы?
- Угу. …Ой! Я не смогу, - вспомнила Ира. - Мы с Лиговской с парашютом прыгать будем.
- «Экстрим»? - расстроено отозвался МиДми. - Ты относишься к тем, кто ищет в жизни новых впечатлений, испытывает жажду адреналина и хочет попробовать рискованное?
- А кто к ним не относится? Да какой тут риск? А вам доводилось? Рисковать…
- Ну, с парашютом я прыгал…
- Расскажите, - попросила Орлова.
- Давно это было. Помню, волновался очень. А потом все делается на автомате.
- Но кайф есть?
- Ну, безусловно, - ответил Лихолетов и подумал: «Но большего, так называемого кайфа, чем от близости с тобой я никогда не испытывал». Засмеялся, вспомнил: в словаре наркоманов «кайф» означает любой наркотик. Неожиданно подобрел: эта девчонка, год назад вторгшаяся в его жизнь, с такой легкостью ломала все его традиции и стереотипы, что он с каждым разом все больше ей удивлялся, удивлялся, и влюблялся - с каждой встречей все сильней.
х х х
- Прекратите поток сознания! - приказала профессору Громовому декан Виктория Петровна. - Думайте, когда говорите и при ком говорите, - она зловеще обвела глазами кабинет, в котором они были вдвоем. - Подумаешь, проректор выразился странно: «Покладу бумаги в файл», и что тут такого, в конце концов, страшного? И не надо на меня такими проникновенными глазами смотреть, не надейтесь, что я вас правильно пойму.
- Да, мне в конечном итоге, глубоко безразлично, откуда прибыл новый проректор - из Кременчуга или из Обояни…
- Да какая разница-то? Вы ж прекрасно знаете, что он из Ставрополя приехал - крупный город.
- Еще скажите: научный центр.
- Нет, ну откуда такое неуважительное отношение к периферии? - недоумевала Виктория Петровна.
- Да причем здесь она? В провинции масса людей живет замечательных и умных, вы знаете, что я председательствую на госэкзаменах в Ростове и Воронеже. Но почему в Москве нельзя было найти достойную кандидатуру на эту должность?
- Ох, какая разница, откуда. Лишь бы толк был.
- Будто вы не знаете, что они в нашем вузе меняются, как перчатки у капризной дамы, а толку чуть. Нас все больше огружают сооружением бумаг. Только и делаем, что бумаги, уничтожающей бездарности бумаги… А нашу умницу-начальника отдела кадров он сегодня назвал непрофессионалом, кончилось тем, что ей скорую помощь вызвали, вроде предынфарктное состояние. А ей тридцать пять всего.
Виктория Петровна скорбно потупила взор. Оба замолчали. По глубоко укоренившейся в российском менталитете традиции закулисное обсуждение начальства является нормой поведения. Высказывание в лицо руководителю вещей нелицеприятных - бунт бессмысленный. Модель: «я начальник - ты дурак» срабатывает безотказно. Молчание – знак согласия, хотясами мы часто вкладываем в него противоположный смысл.
- Так и будем молчать, Виктория Петровна? – поймав ее мысли в воздухе и привнеся в эту фразу обоим им понятное значение, спросил Громовой.
- А что от нас зависит, Олег Евгеньевич? Кстати, он - доктор наук. …Ну, скажем - и останемся без работы. А возраст у нас с вами? Не для войны, явно.
- Что - доктор? Будто вы не знаете, что сейчас степени покупают. Десять штук баксов - и кандидатская в кармане. Ах, думал я, что времена, когда говоришь - одно, думаешь - другое, а делаешь - третье, прошли. Отвыкать начал - проще вроде жить стало: все покупают, все продают. А на каждого покупателя есть свой продавец. Все - в открытую. Многоликая и дикая Россия…
Когда так много позади всего, в особенности - горя
Поддержки, чьей-нибудь не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря.
- Бродский? Да я бы с удовольствием, но учебный год начался, - расстроилась Вика. - Вот приказ последний принесла, прочитайте. И распишитесь, что ознакомлены.
- О коммерческой тайне? - покачал головой Громовой. - С нашими-то мизерными зарплатами - только такой приказ издавать. Тоже, явно, с подачи нового проректора. Ох, поверьте моему чутью, он еще нашей кровушки попьет, тех еще дел натворит. На редкость у него отвратная самодовольная рожа. Кстати, суд в 61-м году, осудивший Иосифа Бродского на высылку в отдаленные местности, констатировал, что он игнорирует выполнение обязанностей советского гражданина по «производству материальных ценностей». В тунеядцы его определил, а к этому времени он уже больше сотни стихотворений написал. А если я не подпишу - меня уволят?
- Меня уволят, - зверски ответила декан. - Вы думаете, вы один тут такой бунтарски настроенный? Все, как один. Сейчас Терентьев вопил: не буду подписывать - почему жена не должна знать, сколько я получаю? Будто я не знаю, что они давно с ней «на ножах», и просто терпят друг друга на одной жилплощади…Шевцова придет, упрется - пусть на бумагах, которые через нас проходят стоит гриф секретности. А будет стоять, значит, мы не имеем права за границу ехать, а она в Италии привыкла отдыхать. Света возмутится - права ее ущемляют. Да и все остальные начнут ныть и страдать, будто я этот неуклюжий приказ придумала. А я буду утверждать, что времена изменились, и в лучшую сторону и… Ведь так? - с надеждой в голосе больше неуверенно, чем убедительно произнесла Вика.
- Боже упаси. Я и не хочу возвращаться в совок. И не то, чтобы меня устраивало все в современной так называемой свободной России с ее думцами, маклерами, киллерами. Дело вовсе не в этом: мы-то остались на тех же дорогах. Время все стирает. Или ставит на свои места. А мы все так же работаем, отвечая на вопрос - как в анекдоте. Знаете?
- Какой? Вся наша жизнь сплошной анекдот.
- Новоиспеченная проститутка вышла первый раз на работу. И справляется у коллег: Первый раз - как? По любви или за деньги? Так вот мы, уж который год - «по любви».
- Вот именно. А нам-то что? Мы как работали, так и будем продолжать детей учить. Пусть хоть забросают нас приказами как гнилыми помидорами. Лишь бы не мешали.
Это Вика больше себе для успокоения сказала. И уныло подумала, до чего ж у меня рабская психология.
- А это - «будем посмотреть», - Громовой, будто мысли ее угадывая, хитро прищурил свои глазки-буравчики. - А вообще, согласитесь к старости ужасно надоедает жить премудрым пескарем: «Жил - дрожал, умирал - дрожал». А времена, конечно, изменились. Только люди остались теми же.
- Что там за ор за стеной? - возмутилась Вика. - Вроде песню какую-то поют…
- Так у меня занятия на 5 курсе, а меня все нет.
- Так идите, - распорядилась декан. - Впрочем, я с вами пойду, мне надо детям сказать, что пора темы дипломных выбирать и начинать работать.
Дверь в аудиторию была закрыта. Оттуда неслись топот, стук, грохот на весь коридор: «Мы крас-сные кавалеристы, и про нас речистые былинники ведут рассказ, про то…»
Появление Виктории Петровны и Олега Евгеньевича сразу никто и не заметил - группа была упоена инсценировкой песни про первого красного маршала.
Студент Белкин исполнял роль запевалы. Он отбивал ритм «музыки» ударами собственной головы о кафедру. Ребята скакали друг на друге, девочки сидели на местах, энергично размахивая воображаемыми шашками.
Белкин так увлекся, что продолжал биться головой, когда все замолчали:
- Ну, что вы перестали? - спросил он и увидел Вику с Громовым.
- Вы что, с ума тут посходили? Вместо того, чтобы к семинару готовиться, занятия на всем факультете срываете? - вознегодовала декан, через прорывающийся смех. - Преподаватель задерживается, а они сумасшедший дом устраивают… А если б проректор пришел с проверкой? Вы же Олега Евгеньевича подставляете! Ты бы, Белкин, вместо того, чтобы башкой кафедру прошибать с темой диплома определился.
- Мозги не все выбил? - поинтересовался у Белкина Громовой.
- Не-а, - потирая красный лоб, отвечал Белкин. - Виктория Петровна, а можно такую тему: «Образ дракона в русской журналистике»?
- Я, честно говоря, и не припомню, у кого он встречался. В сказках, да, конечно. Нет, нельзя. Современную тему надо, актуальную. Ну, занимайтесь, - разрешила Вика и пошла в деканат, забыв, зачем приходила.
- Кстати, когда я был маленьким и жил у бабушки в Переделкино, где была дача Семена Михайловича Буденного, мы частенько через щели в заборе подглядывали.
- Ой, расскажите, Олег Евгеньич, как там они жили. Говорят, он жену свою зарезал…
х х х
- Нет счастья на земле…
Но счастья нет и выше
Налив стакан,
Сказал Терентьев Гриша… - слушай, чего мы просто так сидим… - Надо срочно поправить здоровье.
- Григорий Матвеевич! - да я ж вас специально в парк привела, чтобы вы немножко в себя пришли, - с надрывом отвечала методист Света. - У вас же лекция через час.
- И что? - возражал профессор Терентьев, доставая из портфеля фляжку с коньяком. - Устал я, понимаешь. Смертельно устал. Жена со мной не разговаривает. Ты, кстати, в курсе, что у нас опять проректора по учебной части сменили? Теперь будет места расчищать для многочленов своей команды. Ух… Сейчас как напьюсь…Ты мне лучше скажи вот что: какого цвета были глаза у лошади Вронского?
- Не помню… Один глаз у нее точно косил…
- Как ее звали?
- Фру-Фру.
- Помнишь? А цвет глаз? Ха! Вот тебе и твой МГУ! - Терентьев сделал большой глоток.
- Ша! Мой универ не трогать! Что у вас там во фляжке? - Света решительно забрала у него из рук емкость.
- Коньяк. Молчи, дитя, все нормально будет. Попей с мое… - предложил Григорий Матвеевич.
- Яволь, штангенциркуль, - с готовностью отозвалась девушка. - Пойдемте «домой», я вас чаем отпою.
Терентьев артистично протянул обе руки навстречу солнцу:
- Ну, что ж, валяй, светило!!!
Григорий Матвеевич был один из лучших в Москве русистов, самый молодой в университете профессор.
х х х
В это же самое время шло заседание редколлегии студенческого журнала с пафосным названием «Поколение NEXT».
- Я вам нужна? - забежала Шевцова, преподаватель по литреду в аудиторию, радостно обнаруживая там среди прочих студентов третьекурсника Сашу Дегтярева, редактора общеуниверситетского издания, которое она курировала и по службе, и по душе.
- Конечно! - нестройно ответили ребята.
- Понятно, но мне тут курсовую работу одного охламона дочитать срочно надо. Буквально несколько минут. Саш, начинай без меня… - удаляясь, попросила Вера Сергеевна. В дверях ее чуть не сбил с ног пятикурсник Давид:
- Дегтярева срочно в префектуру!
- Это еще зачем? - забеспокоилась Шевцова.
- Не знаю, из ректората звонили, там префект команду собирает - номер студенческого журнала, что ли, делать будут, сборную солянку со всех вузов округа…
- Но у нас - свой номер!
- Ну, я не знаю, Дегтярев, видимо, обещал!
- Неужели нельзя послать кого-нибудь другого?
- Ну, это вы Виктории объясняйте, она уже ректору отрапортовала. Если человек не может за себя постоять, ему садятся на шею.
Вера Сергеевна автоматически посмотрела на шею Саши Дегтярева. Атлетической ее назвать было никак нельзя:
- Господи, да что ж это делается такое - он не может успеть в пять мест, - загоревала она.
Обладатель рассматриваемой части тела молчал.
- Чего ты в рот воды набрал? - набросилась Вера Сергеевна на Дегтярева. - Нам свой номер делать надо.
- Да не волнуйтесь вы, успею я все, - он был необычайно задумчив. - Идите, мы сами разберемся. - Ребята, давайте выпустим особенный номер… - начал Александр.
х х х
- Виктория Петровна! Что за беспредел? Мы не можем во все дырки тыкать одного и того же человека только потому, что он талантлив и безотказен! - решительно заявила Вера Сергеевна декану журфака Виктории Петровне.
- Вы о чем, Верочка? - изумилась знающая себе цену красивая, медленно стареющая женщина.
- Будто вы не понимаете, о ком я? О Дегтяреве!
- Он чудный. У нас вообще все дети хорошие. Я так и говорю всем - у нас все дети замечательные, - умилялась декан.
- При чем здесь «все»? - на всякий случай осведомилась Шевцова, постигнув, что разговора не получится.
- А при том! Я вот всех их люблю! - вызывающе отозвалась Виктория Петровна. - Между тем вы без конца делаете какие-то различия. У вас есть любимчики.
- Естественно, я этого и не скрываю.
- Это, мягко, говоря, непедагогично.
- Это бесконечный разговор. Тупой (Вика вздрогнула). И тупиковый.
- То есть вы хотите сказать, что с введением платного образования, которое практически дало возможность каждому получить…
- Ничего я не хочу сказать. И далеко не каждому. Я вообще - про Дегтярева - что вы его в каждую бочку - затычкой. Зачем он вам нужен?
- Да мне от него ничего не нужно. Префектуре нужно. Кого кроме него послать?
- Да кого угодно!
- Кого угодно - нельзя. Подведут.
- Ему учиться скоро будет некогда.
- Не надо, он все успевает. Он и роман пишет. Вы в курсе?
- А вы откуда знаете?
- Мне по рангу положено, - загордилась декан. - А пятикурсники фильм снимают - такой странный с расходящимися дорогами и огромной вязанкой разноцветных шаров воздушных. И меня на главную роль пригласили. Это вам известно? - закончила тронную речь Вика.
Ну, не главную, а свою собственную, не стала уточнять Вера Сергеевна. Она сама им это посоветовала. А вот про роман - немножко обидно. Она думала, что это их с Дегтяревым тайна. Впрочем, почему это она так думала? И с чего она вообще взяла, что это какая-то тайна? Ошарашенная Вера Сергеевна отправилась к ребятам. В коридоре на нее бросился студент-заочник, прилетевший из Питера сдавать многочисленные «хвосты», в том числе и по ее предмету.
х х х
- Дай мне какое-нибудь задание, чтоб о политике написать, - попросила застенчивая Инна Пронина.
- Зачем нам политика? Давайте лучше про секс-меньшинства!
- Они давно уже не в меньшинстве…
- Что ж тут удивительного?
- Жизнь у нас какая-то бессобытийная. Вот я читал, что в Канаде на заседание правительства пришел человек в костюме огромной какашки. Его, ясное дело, не пустили, но шума было…
- А зачем он в таком виде-то причапал?
- Так это активист был, представляющий движение в защиту окружающей среды.
- А… Все равно отвратительно. И против чего он протестовал?
- Против ежедневного сброса нечистот в Тихий океан.
- Ну, это нужное дело…
- А давайте прикинемся «золотой молодежью» и замутим темку…
- Кому хочется - делайте вид, а я прикидываться никем не буду, - отрезал Дегтярев. - Совсем не это главное. Важно, чтобы самому было интересно жить. Какие вам события нужны? С кровью и извращениями? Зачем? Это «окно в мир» можно включить. Вам скучно? Нормальному думающему человеку не бывает скучно. Грустно, тоскливо, одиноко - да. Я не понимаю, что такое скука. Я не понимаю, что такое бессобытийность. Можно сделать событие из того, что в метро уступила место бабушке другая бабушка - помоложе. А можно никак сообщить о том, что на Красной площади приземлились инопланетяне, чего тут особенного, мы их в кино сто раз видели: глаза огромные, кожа лиловая, мысли телепатируют, эка невидаль. Если в чашке пусто, молока не выпьешь, даже если расскажешь, какое оно полезное, вкусное, холодное да белое.
- Ну, занудил. Ты еще расскажи нам, что журналист - охотник. Он выслеживает, вынюхивает, высматривает, выжидает.
- Про всю эту жесть пусть вам корифеи рассказывают. О том, что он может загнать, подстрелить, убить или упустить дичь. Но и дичь бывает разной, она тоже может пойти на воротник, на жаркое, на чучело или оставить от журналиста рожки да ножки…
- Да, а что? Журналист, как желтый свет на светофоре, обращает внимание на что-то. Он не учит, он предостерегает: «Подумайте!»
- А кто ж нам даст номер такой выпустить? - поинтересовался Давид.
- Ну, Шевцова - баба не с оловянным глазом… - защитил свою начальницу Дегтярев.
- А что - Шевцова? Я вот еле-еле фестиваль поэзии пробивал и пробил… Чтобы цензуры никакой не было. Люди из разных городов приедут. И вот что думаю теперь: не дай бог, кто из университетского начальства забредет - ужас, стыда не оберешься.
- А чего им может не понравиться?
- Ну, так ведь стихи - они специфические. Вот та же Шевцова, к примеру, в прошлый номер вообще стихи не поставила, упаднические, мол, все они у вас, про смерть…
- Причем здесь, про смерть. Просто неудачные стихи были - вот и все.
- А какие удачные, - твои? Ты что - Пушкин?
- Да причем здесь Пушкин?! Что, если не Пушкин, так не писать? Сам себе противоречишь!
- Не противоречу я! Ты поживи в России с моей грузинской рожей! - Давид поднялся и схватил стул.
…- Э-э, Давидок, ты чего, - поймал его за запястье Саша.
- А ничего! Надоело, когда тебя за человека не считают! Все время грозят, что депортируют. А я - без прописки, - Давид швырнул стул в стенку - он развалился. - Девки, заключите со мной фиктивный брак! Я абсолютно серьезно!
Реакции не последовало.
- Ну, зачем же мебель ломать? - с доброй улыбкой процитировал редактор Саша Ильфа & Петрова. - Давайте продолжать наше заседание. Может, ты нам свои последние стихи почитаешь?
- Давид, у тебя такие глаза красивые, - вдруг совершенно не к месту заметила Пронина.
- Да не красивые они. И вообще я урод какой-то. Это просто белки яркие, и радужка большая. Говорят, в восточных глазах просто много меланина.
- Что за чушь? Я вот читала, что обладатели глаз с большой радужной оболочкой добрые и спокойные и… немножко консервативные. Им не по сердцу любые изменения в жизни, - не согласилась, наконец, появившаяся Шевцова. - Просто у тебя огромные скорбные глаза. Но в них свой шарм, своя элегантность. Удовлетворен?
- Конечно, не удовлетворен! Да нет, все дело в меланине, я тоже читал. Стихи?.. Вы что, ребята?.. Ничего хорошего у меня нет - стыдно. Да и вообще - я гламурный подонок.
- Ой, господи, это еще почему? - развеселилась Шевцова. - Ты ж гордился, что происходишь из старинного грузинского княжеского рода.
- Э, да, какое это имеет значение, если я здесь, в Москве. А насчет глампода сейчас объясню, - решился Давид.
Девчонки-первокурсницы, первый раз присутствовавшие на заседании редколлегии, заинтересованно и несколько испуганно переглядывались. Те, кто постарше, с многозначительными улыбками приготавливались слушать.
- Вас срочно к телефону, - залетела вернувшаяся с «прогуливания» Терентьева Света.
- Подожди меня, не рассказывай, - с чувством попросила Шевцова и помчалась в деканат.
х х х
В деканате с сардонической улыбкой восседал Терентьев. Пол лица его закрывали темные очки.
- Здрассте, Вера Сергеевна!
- Приветствую Вас, Григорий Матвеевич!
- Что мы знаем друг о друге? Заключаешь в объятия тень, а любишь - мечту, - скептически констатировал Терентьев.
Вера Сергеевна сделала брови «домиком», взяла телефонную трубку, услышала:
- Нанизывая бусы впечатлений на ощущенья нить, нам помнить должно: может разорваться… подобно, как и шелковый шнурок, сдает порой под тяжестью жемчужин…
- Ты? - вздрогнув, задохнулась она.
- Но жемчуг кругл весь, друг на друга похожи шарики его - и первый, и сто пятый…- продолжила трубка.
- Ты где? - сухо, коротко проговорила она.
- И выловив жемчужины из пыли, и их, соединив, мы не нарушим слишком впечатленья. А ощущенья… их стоит лишь просыпать - и чистоту, и краски их, и свежесть утратим мы. Но память - не пыль сухая, чтоб подуть, и снова вспыхнет золотом все то, что чувствовали… МЫ.
- На старом месте? - вдруг сообразила она. - Я сейчас буду, - Шевцова откинула волан на рукаве васильковой блузки, взглянула на часы. - Через сорок минут.
- Соскучился до чрезвычайности. И ничего не могу с собой поделать. Видите, милейшая, до того дошел, что даже стихи стал писать. Правда, все больше в прозе, но мне нравится. Дождливые, знаете ли, такие стихи...
- Ну, так осень на дворе. Правда, пока местами солнечная, но уже не теплая.
- Мне нужна ты - теплая и родная.
- Да. Аналогично, - законспирировано проговорила Шевцова, хватая свой белый кожаный плащ.
- Подождите… - просит Веру Сергеевну, откуда ни возьмись появившаяся, стильная третьекурсница Марина Лиговская. Она - вся в красном&белом: красные замшевые сапоги на высоченной шпильке, короткая красная юбка, красный бант - в темных волосах, ослепительно белая блузка, «мастерски» расстегнутая так, чтобы сделать полунамек, ничего при этом не пообещав.
Словом, прикид, ослепительный. Только она не притворяется. Смотрит на Шевцову с мученической улыбкой:
- Подождите.
…
- Я хочу сказать, Вера Сергеевна, и вам, Григорий Матвеевич, и тебе, Света… что…вы очень хорошие люди, - тихо, полушепотом, чтобы никто больше не слышал.
- В честь чего это? - спрашивает Шевцова.
- В честь того, что, вдруг, я завтра умру, а вы об этом не узнаете.
- Ты не умрешь!
- Мне завтра двадцать лет!
- И прекрасно! Будешь жить! - уверенно одобряет Терентьев.
- Уже двадцать лет!
- Столько не живут? - интересуется Света.
- Не живут!
- А мне - двадцать пять! Зажилась?
- А нам с Шевцовой вообще тогда уже помирать пора… - замечает Терентьев.
- Да нет…
- Молчи! Живи. На полную катушку - пока двадцать! - кричит он, срывая темные очки. Лицо его красно от возбуждения.
В деканате воцаряется любопытствующая тишина.
- Но я хочу, что бы вы знали…
- Что там у вас случилось? О чем вы там шепчетесь, Вера Сергеевна? И чего вы так орете, Григорий Матвеевич? - спрашивает с набитым ртом вышедшая из своего кабинета Виктория Петровна. В руках у нее чашка, декан направляется к куллеру.
- Да, пустяки, дело житейское, - успокаивает ее Терентьев.
- Что-то мне вид ваш не нравится, Григорий Матвеевич… Как ваше физическое самочувствие?
- «А здоровье мое хорошее: то хвост болит, то лапы ноют».
- Н-не поняла… Лицо какое-то у вас слишком красное.
- Давление…
- Никаких давлений. У вас - полторы ставки. Читать за вас некому! И вообще…
- Что случилось? - с преувеличенно деликатными интонациями. Григорий Матвеевич вопросительно смотрит на Вику.
- Ох. Как я вас ругаю, как вы мне надоели…
- Что я еще совершил? Где Акела промахнулся?
- Опять в расчете почасовки кафедральной ошибки, шо вы не можете с первого раза правильно посчитать, в конце концов? Калькулятор - на что? - тренирует командный голос Виктория Петровна.
- Шо я бухгалтер, из конца в конец? - взвивается Терентьев.
- Да прекратите вы орать все! Из ректората звонят, ни фига не слышно! - тоже кричит Света.
Вика и Григорий Матвеевич переходят на шепот.
- Мы поняли, - тем временем отвечает за всех Марине Вера Сергеевна. - Спасибо. И не такие уж мы хорошие.
Девушка подает Шевцовой руку, ладонью вверх.
Та смотрит выжидательно. Молчит. Секунду раздумывает - протягивает ответную - ладонью вниз. Слабое женское рукопожатие (обе имеют в виду, что сакральное) свершено:
- Редколлегия заседает еще, а то я опоздала?
- Сидят. Ты скажи, что я срочно должна уйти. Саше я там несколько материалов отдала, пусть почитает.
х х х
- Вика Петровна, поверьте, в последний раз… Через две недели не будет у меня «хвостов». Все дело в том, что у меня ко всему прочему сегодня в автобусе вытащили студенческий со всеми проездными. Почему я такой несчастный? А у друга моего, что со мной ехал мобильник своровали - аж за двенадцать штук. Такая жалость…, - оправдывался Женя Сторожков перед деканом.
- Только не рассказывай мне всю свою жизнь с рождения. Я воробей стреляный, калач тертый…
- Вас на мякине не проведешь, - подхватил студент.
- Десять «долгов» на втором курсе, а семестр только начался, - это что такое? К сегодняшней вашей распечальной поездке в автобусе они никакого отношения вообще не имеют. Видимо, я очень невнимательно смотрела отчет о летней сессии. Надо было оставить тебя на «повторку». А еще лучше - отчислить совсем. Меня выгонят с работы из-за тебя к чертям собачьим. У нас проректор новый, уж он-то порядок наведет.
- Шо?
- Вот тебе - и «шо».
- Будьте великодушны, не подавайте пока меня на отчисление.
- Две недели сроку. И это действительно, - в последний раз.
- Вот спасибо, Виктория Петровна, на добром слове. Все сдам.
- Начинай прямо сейчас.
- Все, что угодно, только не это. Мне на flash mob бежать нужно. Мы сегодня с пакетами молока на «Маяковской» буквально через час быть должны. Еле успеваю. А завтра у меня - «Мыльное безумие» на Арбате. Это совершенно уникальная pr-акция. Мы будем пузыри выдувать. Приходите. Я вам даже машинку для выдувания мыльных пузырей дам.
- Ты мне растолкуй смысл этих флэшей с мобами. Я - человек другого поколения, - неожиданно смягчившись, просит Виктория.
- Вы вообще женщина высокого полета. Птица! Сирин! Может, пошлите со мной, так оно понятней будет.
- Женя, боже мой. Нельзя так говорить. «Пойдемте» - правильно. Ты же журналист будущий! Сирином быть не могу - будущее не предсказываю, дождей не вызываю.
- А кем бы вы хотели быть - фурией? Но мне нравится «пошлите» - в нем затянутость, подчеркивающая значение действия.
- Ты меня просто поражаешь, Евгений. По-моему, ты не знаешь значения понятий, которыми апперируешь.
Женя Сторожков нетерпеливо переступает с ноги на ногу, мысленно уже находясь в пути по озвученному направлению:
- Фурия - это такая женщина неистовая. Как-то она там летает.
- Ну, во-первых, это женщина-змея, у которой - крылья. Во-вторых, она совершенно неуправляема и чрезвычайно мстительна. Я произвожу такое впечатление?
- Нет, нет, вы просто…богиня, - мне еще пакет молока надо купить, - сжимается Сторожков.
Виктория Петровна вдруг видит перед собой не студента-мальчишку - застоявшегося коня-скакуна, красавца с роскошной черной гривой. Она покачивает головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать странное видение:
- Иди, Женечка, иди, - видно, стара стала, думает она, надо же такому пригрезиться.
Сторожков срывается с места - в карьер: времени в обрез. Он отлично знает, что Вика ничего с ним не сделает - она жалостливая. Не отдаст она его в армию.
А декан широкими шагами спешит к зеркалу. Нет, вполне прилично она выглядит. Только вот эти досадные морщинки в уголках глаз, да неприлично глубоко залегшие носогубные складки… Поскольку Виктория Петровна ведет имиджелогию, она знает, что это называются у китайцев линиями Фа-Лин. Управляют судьбой человека в середине шестого десятка. Именно этот период в жизни она и проживает. А шея… кошмар и жуть, стремительно стареющая, дряблая шея. Омолодиться что ли, пока не поздно. А то дотянешь, когда проведенная процедура бросается в глаза - студенты народ на язык острый, начнешь комплексовать. А неуверенный в себе декан - это опасно. Богиня, надо же, выдумал… Она смотрит через зеркало в свои агатовые глаза.
Мужики из тех, кто любит окунаться в женские глаза и ценит этот момент женской внешности превыше всех остальных, конечно, в свое время были от них без ума. Глаза ее даже не очаровательны. Они действительно красивы и чрезвычайно выразительны. Она об этом знает, отлично умеет манипулировать их выражениями. Мгновение - и они становятся кокетливыми, беспомощными, молящими, задумчивыми, измученными, властными или ледяными… Миндалевидные, чуть раскосые, они стоят на удлиненном лице влажными, темными маслинами. На лице - следы былой красоты и привлекательность, не ведающая возраста. Есть, знаете ли («тихо сам с собою я веду беседу») такие моложавые интересные женщины, носящие блестящие темные волосы на прямой пробор.
Нет, погожу пока - со всякими там золотыми нитями…
х х х
- «Ах, зеркало, прозрачное стекло»… Как там дальше, не помнишь? Ох, и дура эта Пронина! - говорила в туалете, любуясь на себя в зеркало, Орлова лучшей подружке Марине Лиговской. - Выхожу сейчас от… понятно кого, стоит у комнаты для репетиций. Я обалдела. Объявили же, что сегодня все отменяется.
- И не говори, просто туго набитая дурында. Сейчас на редколлегии Сашку Дегтярева спрашивает: «Почему мой материал в прошлом номере так жестоко поправили?». Санек не растерялся: «Правительство его утверждает, а потом ложится на стол президенту. Пушкин - великий шаман. Нигилизм Базарова как некрофилия. Все эти перлы в одной статье, посвященной высшему образованию! Теперь ты просишь про политику написать. Можно, конечно, только зачем? Ты очень ей увлекаешься? А нам это совсем неинтересно!» Грубовато, конечно, но по делу. На кой она сдалась, политика эта. Чего неясного - живем в богом проклятой стране, бежать отсюда надо… Зачем Лихолетов в кордебалет таких страшненьких берет… Надо предложить ей послать свою фотографию в клуб одиноких сердец, и получит она ответ: «Мы не так одиноки».
- МиДми просто сострадательный очень, в конце концов, выгонит все равно. А неуклюжа! А двигается как! Ноги как руки, руки как грабли, - щелкнула собеседница замочком дорогущей пудреницы.
- А вместо головы - шишка! - засмеялась Лиговская.
Дверь кабинки открылась, оттуда появилась Пронина. Подошла к раковине, не глядя на подруг, моментально сполоснула руки, вышла.
- Ой, как стыдно, - на секунду огорчилась Орлова.
- Да пошла она, «ботаничка» позорная, зубрит, заднее место просиживает. Взгляни, какой у нее зад вислый, - успокоила ее невозмутимая Лиговская. - Ну, что твой старый хрыч, квартиру снимать не собирается? Куда двинем? В бар, к Юрику?
х х х
- Свет, поговорить со мной можешь? - попросила Инна, заглядывая в деканат.
- Ну, давай, - согласилась Улыбкина, отрываясь от бесконечных своих бумажных дел.
- Я - страшная?
- Что за чушь?
- Нет, правда: «и не накрашенная страшная, и накрашенная»?
- Какое ж ты дитя!
- Значит, сказать тебе нечего. И пишу я слабо! Не в этом дело. А я непропорциональная?
- Научишься - все впереди, - глядя на тоскливо-смиренное выражение лица девушки Света подумала: не то… - Да с чего ты взяла, что непропорциональная?
- Так, не слепая ведь.
- Инк, красота - она в комплексе.
- А Лиговская с Орловой - красивые, по-твоему?
- Они умные и… немножко сумасшедшие. Они «наше все» - элитные девочки, - Света поймала себя, что выражается, как хозяйка знатного борделя, стушевалась. И тут же исправилась, - Так Вика говорит. И я с ней согласна.
- Они красивые?
- Интересные. Но… немножко злые.
- А я?
- Ты - добрая.
- И глупая. И некрасивая. Они надо мной смеются.
- Ну, понеслась душа в рай! А, может, они так не любят тебя, потому что ты - единственная замужняя дама на курсе? - нашлась Света.
- Да нет, им все равно. Мне кажется, они вообще замуж не хотят.
- А вот тут ты ошибаешься - все замуж хотят. И любви безрассудной, и принца на белом коне. Так уж мир устроен.
- А если принц - нищий, как у меня?
- Это поправимо. Может, он потенциальный Абрамович? У каждого есть шанс. И не один.
х х х
Студенты называют ее «улыбающаяся жаба». Преподаватели - «мега-дура». Персонаж, уникальной откровенной глупости, беззастенчивой наглости, невинной кротости. Это методист заочного отделения Зоя Абдуловна Порываева.
- Вы не могли бы закрыть аудитории, где закончились занятия, - просит ее Света.
- У меня без вас своих дел полно. Я расписание делаю.
- Да, это адский труд, - соглашается Улыбкина. Пока с каждым преподавателем договоришься. А все в других вузах подрабатывают…
- А зачем? Я обяжу их, скажу, что ректором уже все подписано.
- Да вы что? Так не делается! - возмущается Света.
- К порядку всех вас приучать надо, - наставительно поучает Порываева
До пенсии она трудилась зав.секцией в крупном ювелирном магазине в центре Москвы. Потом работала «ключницей» на факультете, сейчас сердобольный декан решила ее повысить (за успешное и своевременное открывание и закрывание факультетских дверей). Все лето Давид учил ее работать на компьютере. Процесс шел с трудом. Теперь аудитории она закрывает редко, не царское это дело. Целый день, уставившись в экран монитора, набирает полустраничный текст, громко стуча по непослушным клавишам толстым указательным пальцем с массивным золотым перстнем, из которого на весь деканат яростно светит необъятных размеров голубой топаз. Остальные пальцы обеих ее рук тоже усажены золотом с бриллиантами, сапфирами, изумрудами, рубинами, аквамаринами. Вот на какую тему с ней можно с удовольствием пообщаться - так это «камешки». Но какая образованная дама в них не разбирается? Так что можно и без нее. Только времени разговаривать на отвлеченные темы у факультетских женщин особенно нет. Еще о перипетиях в «Доме-2»+бесчисленные сериалы, которые на журфаке никто не смотрит. Так что она постоянно обижается, что не может принять участия в общем неконкретном разговоре, если он завязывается. Но зато, что касается непосредственно работы…
- А у нас, что, сегодня основ рекламы не будет? - заглядывают в деканат два мальчика-красавчика, как две капли воды друг на друга похожие: завитые волосы, напомаженные губы, темно-фиолетовый лак на ногтях, пояса от Gucci на джинсах от Versace, рубашечки белейшие от Prada, блейзеры от Dolce&Gabbana. Райская смесь.
- Не будет, заболел преподаватель, - сообщает Света.
- Они голубые? - спрашивает Зоя Абдуловна у нее шепотом, но так, что слышит весь деканат. Порываева видит их в сотый раз, и задает вопрос на эту тему раз в пятидесятый.
- Я не знаю! - шипит Света. - У вас какое-то нездоровое любопытство к этим мальчикам. Вы хотя бы подождали с вопросом, пока они выйдут, - добавляет, когда за ними закрывается дверь.
- Страсть господня, - подводит итог Порываева. - Какие-то они переплетенные один с другим. Куда мы котимся!
- Я понимаю, русский язык сейчас не в моде, но вообще-то у нас факультет журналистики. В обиходе-то он должен быть? Или как? - спрашивает Света.
- Вот и я говорю, - обижается Зоя Абдуловна. - Щевцова куда ушла? Она никогда не досиживает, всегда пораньше домой спешит.
- Она - доцент, кандидат наук, она не должна сидеть или просиживать… Вы, что ли кондуит свой ведете?
- Че-его? - Порываева не знает значения этого слова. - А у них, что, у кандидатов с профессорами, график работы особенный? Белые люди, что ли?
Что такое «любовь»?
(Вера Сергеевна Шевцова)
««Любовь», поскольку она словно вливается извне (а не есть внутренний поток для того, кто ею пылает), причем вливается через очи, в древности, верно, называлась «льюбовь»».
Платон. Диалоги.
Тихий ветер время от времени срывал водяную пыль с туч и швырял ее туманом в лица прохожих, слепя глаза. Впрочем, лишь на мгновения. Шевцова почти бежала к Александровскому саду. Она не опаздывала - хотела, как можно скорее его увидеть. Она увидела его издали. Глеб стоял-курил возле Вечного огня, наблюдая за сменой караула. Длинные пышные седые волосы, сильно тронутые сединой увязаны в хвост. Толстый белый свитер (интересно, кто его вязал?), красный шарф, небрежно-великолепным жестом брошенный через плечо, неизменные джинсы - (опять!) последней модели, исключительно ладно на нем сидевшие. Аристократично сложен и богемно одет. «Страдал» избранник Шевцовой одним пунктиком: он любил «наряжаться» и умел это делать со вкусом, оттого всегда казалось, что он будто перетекает в вещь, которая на нем надета, и наоборот.
Глеб достал свой любимый «Parliament», произвел ревизию пачки, прикинув, хватит ли сигарет на сегодня, прикурил от старой новую, затянулся, склонил голову, вдруг резко повернулся в сторону и посмотрел прямо на нее. Она вздрогнула - не ожидала. Крылатые его брови поднялись, темно-вишневые глаза заиграли им двоим (так она надеялась) известную мелодию, причудливо-изогнутые губы расступились в озорную мальчишескую улыбку. И Шевцовой показалось, что в очередной раз за этот день появившееся солнце, непонятным образом скоренько и ловко спустилось на землю. Вот уже он стоит, облокотившись на святящийся оранжевый шарик. «Это больная любовь», - в сотый раз обреченно-счастливо призналась она себе.
- Привет, - поздоровалась, будто они только вчера расстались. - Мы в одной цветовой гамме.
- Привет, - согласился он. - Я старался.
Она посмотрела недоверчиво.
- Прости зеленого засранца, конечно, я понятия не имел, в чем ты прибудешь, но интуитивно чувствовал.
Она натянуто усмехнулась:
- Надолго?
- Может быть, навсегда, - моментально отозвался он, смеясь.
Скучающие деревья и кусты сквера стояли молча, только изредка вскрикивая шепотом от возмущения поведением нахала-ветра. А он пробовал оторвать от земли пыль, смоченную дождем и слипшуюся бесформенными кусками. Убедившись в своем бессилии, швырнул очередную горсть воды, напрочь смывая эту пыль-грязь с мостовых, и она теперь нехотя сползала к решеткам сточных ям, ныряя в них с отчаянием обреченного.
Вера знала, что от нее ничего, ну, абсолютно ничего, не зависит. Что произойдет дальше, известно только ему. Они шли молча.
- Целоваться будем? - спросил Глеб. - Или это дико выглядит в нашем возрасте?
- С каких пор ты стал задумываться, как будешь смотреться?
- Да всегда! Как ты думаешь, почему я люблю с тобой бродить по улицам, ходить в театры, в рестораны и по друзьям? Ты красивая! Мне все завидуют. Мне нравится, что встречные мужики, на тебя заглядываются.
- Как ты думаешь, почему я везде с истинным удовольствием тебя сопровождаю?
- Любовь?! - с преувеличенным удивлением то ли предложил, то ли постановил, то ли спросил он.
- Это у меня, - просто сказала Шевцова.
- Стой! Поцелуемся… глазами.
Они встали друг против друга. Нет, между ними было больше, чем любовь - сознание, что они одинаково воспринимают то, что происходит вокруг, и внутри них - тоже все очень похоже устроено. Это было написано в их глазах, которыми они сейчас целовались от близости душевной. Да и как могут мужчина и женщина выразить ощущение счастья - только в таком поцелуе.
- Здорово, - проговорила Вера, отрываясь от его «вишен».
- Целомудренно, - улыбнулся Глеб. - Ты, почему мне ничего не сообщила про мужа?
- А ты откуда знаешь?
- Неважно.
- Странно, у вас вроде бы не было общих знакомых.
- Знаешь, как порой неожиданно они обнаруживаются! Причем, в самый нужный момент. Все чаще думаю, не знаки ли это?
- Знаки, наверное, везде и всегда, только мы их не видим и не чувствуем, - отрешенно ответила Шевцова.
- А мне кажется, ты решила для себя, что известие о его смерти, накладывает на меня какие-то обязательства.
- Глупость. При чем здесь ты вообще? Я любила его. Очень. А потом… после всего поняла, что любила его больше всех в своей жизни.
- Я сломал тебе жизнь? - он остановился, повернулся к ней, схватил руками ее плечи.
- Больно! - изловчившись, она потянула трость зонта к его шее.
- Что ты делаешь, хулиганка! - он перехватил зонт. - Ты лучше его открой. Новый?
- Не помню. Я редко его раскрываю. Мы ж с тобой вместе любим дождь? Забыл? В смысле - «хулиганка»? Веду себя не в соответствии с возрастом? Я его не чувствую, возраст. Пока. Более того… это какая-то шизофрения после его смерти. Я, вдруг ощутила, что начала стареть, сама в это не веря. Правильно, незачем верить, убедила я себя. С каждым прожитым днем я все молодею. Счет годам пошел в обратную. Бред какой-то, но я действительно так чувствую. Может, я неподдающийся старости экземпляр вообще. Согласен?
- Согласен! И я ничего не забыл.
- … А вообще жить больно.
Дождик прервался ветром: он согнал тучки с маленького пространства над садом. Глянуло солнце и нарушило это разнообразие движений, залив все вокруг ровным, ярким однообразным светом.
- Сегодня какое-то глупое солнце, - сказал он.
- Нет, просто ненавязчивое, - уточнила она.
- Глупо все, что не вовремя. А все, что не вовремя, глупо. Прости меня.
- Ты ни в чем не виноват. Знаешь, с прибывающими годами прощаешь вообще все, даже то, что прощать не следует. Говоришь себе, какая я стала мудрая, терпеливая. Старая - вот и все. Приходит старость, а с ней безразличие.
- Это говоришь не ты! - оборвал он.
- Да я… Но я же с каждым днем становлюсь моложе. А это значит, - ожесточенно проговорила она, - продолжаю негодовать, возмущаться, не соглашаться, обижаться, в конце концов. А поводов к тому предостаточно. Но ты здесь совершенно ни при чем.
Его красивое лицо исказилось от муки. Он вдруг стал рассказывать, как его пронзила острая боль, когда узнал, что пришлось ей пережить за эти полгода, каким подонком себя почувствовал. Как летел в самолете из Якутска в Зырянку. Замерзли стекла. Прокрутил дырку на иллюминаторе. Внизу тоска: тайга с проплешинами снежными и ничего. Впечатлялся, потом уснул. Снилась Вера, вся в черном. Во сне подумал, с юности почитавшая черный цвет, как она, должно быть, сейчас его ненавидит. Толкнула стюардесса: прилетели. Промежуточный аэропорт Хандога. Выкатились все, жмурятся, солнце шпарит, снег сверкает, дым из труб столбом. Да нет, - столбищем. На горизонте - горы в пошлой «поэтическо-седой» дымке. Тишина. О! Мотоцикл трещит. Какой-то ненормальный! 30 градусов же! Ему плевать. Почта? Тут рядом, в Теплом. 2 км. Пошел. Дурацкая тропинка между сосен. Тайга. В Теплом десятка два домов. Показали почту. Отбил телеграмму. Почему такая трогательная? Моя жена - что хочу, то пишу.
Шевцова жалко улыбнулась:
- Ты помнишь, что ты написал?
- А что пишут в таких случаях? Что пишут, когда близкий человек в беде?
Она не слышала, что сказал Глеб:
- Ты хотел, если получится, пройти на судах Колымского пароходства по всей Колыме до устья?
- Прошел. Не о том сейчас речь…
- «Как я люблю тебя! И как тосклива ненужность того, как я живу, и все делаю не по-нормальному, суечусь. И сны не снятся никакие. Здоровья психического жуткий субъект. Аж, досада берет. И вот думается мне, что ни до чего хорошего мы с тобой не договоримся. Все будет неожиданно, не так, как нам бы хотелось. То есть, и так все было не так. Но ты сама увидишь, что будет еще сильнее не так…» Примерно что-то в этом роде было в той твоей телеграмме. Сначала помнила дословно, теперь стала забывать. Ладно, рассказывай дальше.
- То, что я сейчас сказал про «жену», все - правда.
- А я и не знала, что у меня было сразу два мужа, - злорадно усмехнулась Вера.
- Да твоей неукротимой натуре можно было бы и еще парочку заиметь, - заверил Глеб.
- Господи, что ты мелешь… - растерялась Шевцова. - Ну, послал ты телеграмму - это полгода назад было, потом… Слушай, пойдем ко мне… - попросила она.
- А традиция - пешком по Тверской до Маяковки с заходом в «Пекин»?
- Ну, я же нарушаю свою традицию - не звать тебя к себе?
- Вас понял, мадам. Снимаю шляпу перед вашим великодушием.
- Для этого надо ее сначала надеть, - улыбнулась Вера. - Слушай, вот не по теме: нам сейчас по сороковнику. Сорок лет - как сорок дней… Что с нами будет в пятьдесят и дальше?
- А ты не знаешь? Сколько бы нам ни было лет, нам будет так же славно друг с другом - уверен. Как ты понимаешь, я не имею в виду только наш постельный вариант.
- Да, конечно.
- Ты мне веришь?
- А что мне остается?
- Ну, и, слава богу. И вообще, кто-то из великих говорил: живите, наслаждайтесь, а над остальным - смейтесь!
- Да это Вольтер был и не так он говорил: «отдыхайте, наслаждайтесь, и смейтесь над всем прочим».
- Педантка. Суть та же.
Что такое «любовь»?
(Ира Орлова)
«Чем же, по-нашему, отличается влюбленный от невлюбленного? Следует обратить внимание, что в каждом из нас есть два каких-то начала, управляющие нами и нас ведущие; мы следуем за ними, куда бы они ни повели; одно из них врожденное, это - влечение к удовольствиям, другое - приобретенное нами мнение относительно нравственного блага и стремления к нему».
Платон. Диалоги.
Орлова с Лиговской весьма удачно припарковали свой Mersedes А-160 на полупустой стоянке возле любимого клуба. Время было раннее - три часа пополудни - основной контингент заведения еще приводил себя в порядок после вчерашней бурной ночи, связанной с DJ Beaty, в ожидании выступления которой фанаты томились три месяца. Ира с Мариной к ним не принадлежали. Воспитанные родителями на классике и старом добром роке, они весьма взыскательно относились ко всем новомодным изыскам, среди которых, хоть и попадались порой действительно блестящие, большинство, эвфемично называемые «римейками», были наглыми перепевами давно минувших дней.
Они сидели на своем излюбленном месте у стойки бара и, как водится, попивали стандартный «Мартини»& апельсиновый сок.
- Так и не поняла, что твой старый хрыч - умудрился снять вам квартиру? - повторила свой вопрос Лиговская.
- Думала, ты забыла… - рассеянно сказала Орлова.
- «Господибожемой», (кстати, откуда это?) да не хочешь - не отвечай.
- Почему же, я помню - это «Путешествие дилетантов» Окуджавы.
- Живейший ум и знаток ритмизованной прозы, - констатировала Марина.
- Благодарю покорнейше. Слушай, а почему ты его так называешь?
- Ты обижаешься?
- Вообще-то не очень приятно.
- Иринк, ты влюбилась?
- Я не знаю…
- Вот это номер! - Марина вздрогнула от неожиданности, часть содержимого бокала выплеснулось на стойку. Их общий возлюбленный - бармен Володя, с которым обеих девушек связывали чисто платонические отношения, профессиональным жестом немедленно осушил «поврежденное» пространство. В разговор он никогда не вмешивался, если к нему не обращались - «высший пилотаж». Девчонкам нравилось его молчаливое присутствие на всех их «клубных» переговорах. Созерцание обаятельного молодого человека с изысканными манерами и внешностью Бреда Пита доставляло им чисто эстетическое наслаждение. Они никак не могли поделить его между собой, все спорили, к кому из них он более благосклонен. Это была игра, как, впрочем, многое из того, чем они занимались в юных своих жизнях.
- Что мне делать? - потерянно спросила подругу Ира.
- Срочно выкинуть его из своей дурьей башки! - безапелляционно провозгласила Марина.
- Легко сказать… А если это - любовь?
- Ой, я вас умоляю, - картинно заломила руки Лиговская.
- А вдруг?
- Вдруг только котятки родятся, прости за пошлость.
- А если…
- Ты беременна?
- Да не в этом дело…
- Ир, приди в себя - ты сейчас где? Ваше время истекло, он пошел к жене и детям золотушным.
- Да нормальные они у него.
- Угу, наверное, тебе ровесники.
- А мне плевать! - заорала Орлова.
- Тпру, тпру, охолонь, - испугалась Лиговская.
- Маринка, а что такое любовь, по-твоему?
Лиговская умела переформулировать вопрос, когда не хотела отвечать.
- Мне кажется, ты мне хочешь об этом рассказать.
- Вот он мне предложил замуж за него выйти.
- Так он же женат… - напомнила Лиговская.
- Разведется.
- А как же твои высоконравственные разговоры про то, что ты не имеешь права разрушать семью? И ты готова жить со стариком?
- Ну, какой, он, Марина, старик - ему сорок всего.
- А отцу твоему, сколько?
- Сорок пять. Он вовсе не старик.
- Нормально. Будут дружить. На рыбалку вместе ездить, червей копать.
- Мы на червя не ловим, - растерянно заметила Ира.
- Подружка, ты в своем ли уме?
- Зато ты - явно в своем, - обозлилась Орлова.
- Тем и именита.
- Девчонки, зачем ссоритесь? - спросил бармен.
- Володь, что такое любовь? - минорничала Ира.
- «Хорошо бы на каждый кол
…водрузить
…головы тех,
Кто посмел
Тебя полюбить», - досадливо изрек бармен.
Орлова покраснела. Лиговская побледнела.
- Это откуда? - по привычке протестировали они.
- Неважно, - ответил Володя. - Считайте, что ниоткуда. Все вам объясни. А только, если любишь - пойдешь на все.
- О-па, - изумилась Лиговская.
А Орлова подумала, а мальчик-то с прошлым, «в теме»…
х х х
…Ира тихонько закрыла за собой дверь. В громадной разветвленной генеральской квартире стояла тишина. В холл, не спеша, вышел боксер Бой. Увидел свою любимицу, радостно взметнув брылами, подпрыгнул и лизнул ее в нос, оставив на светло-голубой замшевой куртке слюни.
- Ох, балда, - прокомментировала Ира то ли факт своей личной беспамятности: она всегда снимала верхнюю одежду перед входом в квартиру, то ли неаккуратность собаки. - Да я люблю тебя, люблю, успокойся. Иди спать. С тобой погуляли? - она посмотрела на крючок с ошейниками, пытаясь ответить на свой вопрос.
Судя по тому, что сверху висел «уличный» - сшитый из парадного генеральского ремня, поняла, что названый «братик» ее на воздухе побывал. Она тут же вспомнила, что сегодня после занятий ни разу домой не звонила. И обычно вечно волнующаяся мама не пыталась с ней соединиться. ««Господибожемой», - что же я ничего своего-то не могу придумать, бедный Булат Шалвович, прости, но лучше не выразишь: что-то случилось. Нет, если б что серьезное, меня бы уже нашли».
Бой все так же радостно пыхтел и размахивал черными кожаными щеками.
Орлова прошла на кухню. Здесь любили вечерами сиживать мама с папой.
- Значит, «дома нет никто», - находчиво отметила Ира, доставая из сумки телефон. - Мама, вы где? - спрашивала она через полминуты. - Гуляете? Где? Я? Дома. Хочет поговорить папа? Да, дождусь, конечно.
- Ты есть будешь, пошатоха? - на кухню, позевывая, вошла домработница Настя.
- Я думала, тебя нет. Ты что уже из института пришла?
- Так времени-то сколько? Я - девушка приличная, по ночным клубам не шастаю.
- Ой-ой-ой. Кто бы говорил - в тихом омуте черти водятся, - дерзила Ира. - Живешь тут у нас, как у Христа за пазухой. Вот я ужинать хочу, а есть в доме явно нечего.
- Когда это было? Может, и было, только тогда меня у вас не было, - обиделась Настя.
- Да шучу я неудачно. Если нетрудно, чая, пожалуйста, налей. Обычного, пакетного, с корицей. Я к себе пойду.
- Сейчас принесу.
Настя была седьмой воды на киселе родственницей Орлову. Год назад приехала в Москву, благополучно провалила экзамены в Суриковское, быстро сориентировавшись, поступила на вечернее в архитектурно-строительную академию, да так и осталась у Орловых. В каком-то смысле ей повезло.
Серега, сын генерала, в этом же году отказался следовать по стопам отца в Высшую Военную академию им. Жуковского, подал документы в университет. «Хлюпик! - кричал генерал. Какой психологический факультет? Там одни психи учатся!»
Сережа не сдал экзамен по биологии. «Пусть идет на платное отделение», - робко попросила мама Алла Леонидовна.
- Заработает себе на учебу - пусть учится, - отрезал генерал.
Алла Леонидовна пыталась действовать самостоятельно - через таких же жен таких же генералов. Это моментально стало известно главе семейства.
- «Никуда не ходи, ничего не проси! - гремел генерал Александр Сергеевич, - я не Булгаков, но как он был прав! Даже, если бы я хотел оградить своего сына от армии, все равно бы не смог. Нельзя мне этого делать. Меня знает слишком много народа!!!
Никакие слезы Аллы Леонидовны не помогли - генерал был тиран и сумасброд. «Все служат - чем мой сын хуже?» Единственно, в чем пошел навстречу пожеланиям матери - устроил так, что сын служил не в Тьмутараканске, а в областном городе, в пятистах километрах от Москвы.
Пространства квартиры - громадный холл, заставленный книжными полками, пять комнат, одна из которых сиротски пустовала, огромная кухня с окном, прорубленным в гостиную, два санузла, в которых при желании спокойно могло разместиться целое отделение солдат - давили на Аллу Леонидовну, она задыхалась в этих просторах. Сын так много значил в ее жизни, расставание с ним, хотя и на два года, было немыслимо, а оно произошло.
Ира изо всех сил жалела мать, но знала, что Сережу она заменить не сможет. Такой был давний, никто не помнил, когда, сложившийся расклад в семье Орловых: Ира была папиной дочкой, Сережа - маминым сыном.
Алла Леонидовна, давным-давно окончив текстильный институт, никогда в жизни не работала: сначала это оказалось просто невозможно - в гарнизонах, где служил муж, ткацких фабрик, естественно, не было. Да и дети-погодки (нянек и бабушек не было) - на одних руках. Потом началась перестройка, и фабрики стали исчезать сами собой. Выросли дети, относительно успокоилась страна, хотя ткацких предприятий не прибавилось. Но что она помнила после двадцати лет добровольно-вынужденной безработицы? Да и кому теперь нужны были ее знания, полученные четверть века назад? Печальная, в сущности, судьба. Но Алла Леонидовна себя жалела эпизодически. И вообще считала себя счастливой - рядом муж, взрослые дети, все вокруг наполнено любовью…
Дом опустел. «Моя краса и молодость уехала», - трагически выразилась Алла Леонидовна, страстно и необузданно любившая сына.
Настя, появившаяся у Орловых в то самое время, жалостливо наблюдала за нешуточными страстями в семье генерала. Она (по-булгаковски) ни о чем не просила, а идти ей было некуда.
Настя осталась жить у Орловых. Алла Леонидовна нашла себе новое занятие - раза два в месяц она посещали часть, где служил Сергей. Генералу поездки не нравились, но он смотрел на это сквозь пальцы: все-таки некую вину перед сыном чувствовал. Все хозяйственные заботы на эти периоды брала на себя Настя.
Ира слегка ее презирала, считая место прислуги непрестижным для молодой особы. Младшая Орлова понимала: Насте нужно было выживать, знала она и то, что свое существование в их доме девушка рассматривает как вынужденную меру, временную остановку в пути. Никогда не ставившая себя выше остальных, Ира видела, что Настя довольно высокого о себе мнения, любит себя жалеть. Ощущать себя недооцененным, непонятым - самое легкое в мире занятие. Один только раз Ира видела «произведения», с которыми Настя не прошла в училище. Ей этого было достаточно: пейзажи с неестественными деревьями едких цветов и мосточками, произвольно висевшими в воздухе, портреты, степень похожести которых на оригиналы никто не мог установить, зато бросались в глаза ватные руки и паралитичные ноги…
К младшей Орловой относилась родственница с тихой завистью: одним - все, другим - крошки. Одно название - «столичная штучка», избалованная папенькина дочка. У Насти папы не было. То есть она его никогда не видела…
- Ну, где была?
- А не все ли равно… - вяло протянула Орлова, надевая веселые клетчатые штанишки и яркую маечку. - Что тут случилось, не в курсе?
- Понятия не имею. Но дядя Саша вернулся с работы часа два назад, как-то необычно рано, и позвал барыню в кабинет.
- Не смей маму так называть, паршивка, - отругала девушку Ира.
- А как же? И ты барыня, - Настя приготовилась к традиционной вечерней травле, но дверь в комнату открылась, на пороге появился хозяин дома.
- Ирина! Немедленно ко мне!
- Я - Бой? - «господибожемой», Орлова третий раз за день вспомнила Окуджаву…
В прихожей мама снимала сапоги. Смущенно-печально посмотрела на дочь:
- Здравствуй…
- Случилось что? - испугалась Орлова.
- У тебя надо спросить, - мать скорбно и прерывисто вздохнула. Дочь подумала: «вся жизнь - театр, а люди в ней - актеры».
- Не знаю, как и начать… - генерал поцеловал ее в щеку. - Дочь… Какая взрослая у меня дочь.
- Ты будто только что обнаружил, что я существую, - прокомментировала Ира.
- Да нет, не то… Короче, приходила ко мне сегодня на работу жена твоего профессора…
- Ой, гадость, какая, - скривилась Ира. Залилась краской стыда.
- Не знаю, что там у вас - любовь или так…пошленький романчик. Давай закругляй все это дело. Имени моего не позорь - не позволю. Все, разговор окончен. Иди, думай-решай.
У младшей Орловой показались слезы в глазах. Почувствовав это, она закусила губу, вышла вон из отцовского кабинета.
Как в тумане дошла до своей комнаты, упала на диван и заплакала.
Открыла сумку, вынула оттуда конверт, начала читать.
Лихолетов не признавал интернета и электронной почты. Он писал ей письма. Каждый день. Писал даже, как сам выражался, вперед. Иногда она не успевала прочитывать. Дома их скопилась солидная пачка в потаенном уголке письменного стола. Ира была спокойна - в семье царил закон охраны пространства ближнего. Никто не мог зайти в комнату без стука, никто не имел права знать о содержимом чужих карманов, сумок, ящиков.
«Сегодня я мечтаю (ты бы сказала - «фантазирую»).
Итак, монолог моей любимой, произнесенный ею в 2017 году. Только представь себе, Иркин, позднее утро. Наша квартира заполнена гулом детских голосов. Твое пробуждение в постели:
Господи! («господибожемой» - плача, мысленно исправила Орлова) Двенадцать утра, а мне до сих пор не подали второй завтрак в постель. Где это чудовище, так нагло обманувшее меня 10 лет назад? Что ты мне даешь, убийца? Какао с гренками? Ты же знаешь, что я терпеть не могу какао! Ладно, уж, выпью! Пусть все видят, как мучается твоя несчастная жена! Дети, идите сюда, посмотрите на этого гнусного притворщика. Мариночка, как ты была права, когда призывала меня одуматься. Ты со своим член-корреспондентом горя не знаешь, а я с этим старым придурком мучаюсь. Дети, где же вы? Саша, Паша, Маша, Даша, Никодим, Наташа, Параша, идите ко мне. А ты мальчик, чей? Тоже мой? Когда же я успела - не помню…Три года назад? Странно. Никодим! Хватит сидеть на горшке. И выплюнь немедленно сигарету - в твоем возрасте твоя мать еще не курила. Куда опять делся этот подлец? Что значит: «я стирал»? Стирать надо по ночам. Что значит: «не управляюсь», а как же я… Кстати, ты дописал четвертый том моего нового романа «Все кошки серы»? Что значит: «не успел»? Я же вчера вечером тебе велела к утру дописать последние 40 страниц!
Маринка, какая же я была дура! Я родила ему шестеро детей! Семь? Да какая разница! Я с утра до вечера в заботах, а этот - еды сносной приготовить не может… И это суп с фрикадельками? А это - цыпленок табака? Ладно, оставь, так и быть. Домучаюсь, съем…
…О, ужас, уже пять вечера, а по дому ничего не сделано. Где этот раззява? Что значит: в «Metro» очереди? Как же я всюду поспеваю? Подай мне тапочки! Я все-таки встану… Никогда сам не догадаешься сделать жене приятное! А грязищи-то, грязищи-то сколько! Ты когда последний раз квартиру убирал? Дети, кто это нанес столько песку? Из папочки сыплется? Старость - не радость…»
Ира вытерла слезы, открыла окно, зажгла сигарету и по пояс высунулась на улицу. «Не смешно, - тоскливо подумала она. - Потому что нереально. Н-да, затянулся наш роман. Раз уж его мадам взялась за оружие, то дело совсем худо».
Что такое «флэшмоб»?
(Женя Сторожков)
«Толпа ведь, попросту говоря, ничего не понимает, и что те затянут, тому и подпевает».
«- Считаешь ли ты, что существует благо?
- Считаю.
- А не то ли есть благо, что полезно людям?»
Платон. Диалоги.
«Флэшмоб - сборище людей по предварительному сговору в заранее определенном месте - на практике напоминает собой что-то среднее между организованной преступностью и безликой толпой. Поэтому, если у вас проблемы с психикой или милицией, хорошо подумайте, прежде чем принять приглашение друга на новомодный флэшмоб».
Из разговора студентов.
Виктория Петровна вошла в квартиру, включила свет, бросила взгляд на часы, и тут же сориентировалась, что вечерняя информационная программа уже заканчивается. Не раздеваясь (она привыкла быть в курсе всех событий - уснуть не могла, пока не обозреет ночные новости), нажала кнопку пульта.
- Мы надули Арбат! - заверил ее с экрана Сторожков, загримированный под мима. Рядом с ним стояла девочка-ангел, с лебедиными крыльями, состряпанными из куриных перьев. На ней была белая пачка из того же материала, а на голове - веночек. - Количество участников приближалось к двум тысячам! - восторгаясь, рапортовал Сторожков. - Мечты не купишь! - гневно заключил он и обнял «ангела»…
«Кто живет без печали и гнева, тот не любит Россию свою» - эту модель существования пыталась внедрить своим студентам Вика. Только причем здесь это безумие? Нет, все-таки нужно «омолодиться», подумала она. Может, лучше стану их понимать… А потом вспомнилось ей в связи с этим мыльным помешательством глубоко личное, а завершила она свои блуждания по закоулкам прошлого тем, что встала перед зеркалом и прочитала самой себе с чувством Семена Кирсанова:
Хотел бы я иметь воздушный замок,
Чтоб побывать в его воздушных залах,
Где будем мы, покинув город душный
Сидеть вдвоем и есть пирог воздушный.
Читала его сама себе и всхлипывала…
Не в замке мы. Не плачем. Не пируем.
Я разве сыт воздушным поцелуем.
Я разве рад, что в небо, над бульваром
Любовь летит воздушным детским шаром
х х х
…Женоподобного вида юнец с иссиня-черными довольно неопрятными длинными волосами и колючими глазами, пытающимися спрятаться под стеклами очков, летел в общагу. За спиной у Жени Сторожкова были привязаны подаренные Люськой-ангелом крылья. Народ в метро провожал его слегка недоуменными улыбками. Он все ждал, что кто-то прокомментирует его начинающий осыпаться грим, сделает замечание по поводу мешающим остальным и рассыпающимся крыльям. Второй год он не мог привыкнуть к тому, что в Москве народ отличается удивительным равнодушием.
«Э, да, ладно, - думал юноша. - Как же круто я попал на ТВ, я - звезда», - напевал он фальшиво - у будущего светила отечественного пиара совсем не было слуха.
- Здрассте! - весело обратился он к вахтерше.
- Видали-видали. Мой зять с женой и ребенком ходили сегодня на тебя посмотреть. Говорят, прямо в детство - с головой! Весь Арбат пузырями сиял. Молодец, да и только. Сколько радости людям подарил! Да, к тебе там соседа нового подселили.
- А всегда, пожалуйста! - расщедрился Сторожков.
Он распахнул дверь своей комнаты и увидел… Нет, только не это… Все его вещи были сброшены на постель. Поверх громадной кучи воцарился священный шаманский бубeн, который он привез из своей Бурятии.
- А-а-а, - простонал он, - беспардонное хамство. Кто-кто в теремочке поселился?
- Это ж надо так комнату захламить, - из-за холодильника появился невысокий короткостриженый юноша.
- О, враг. Испугал. А, это ты? Чего это на последнем курсе - и в общагу? Тебя, Давидом, кажется, зовут? Вообще-то представляться надо, - бурчал Сторожков. - Я - Евгений. Абсолютный гений притом.
- А меня тетка из дома выставила. Имя твое мне известно.
- А кто меня на факультете не знает? Кажется, нет таких. Я - мозг журфака. А тебя, Удавит (я так тебя пока буду называть) учили, что трогать чужие вещи = скверно?
- Так я целый вечер вчера ждал - ты так и не появился. Гарантии, что сегодня тебя увижу, не было. Надо было свое спальное место расчистить.
- Понятно, я сегодня у девчонок ночевал - мы костюмы шили, - Женя сидел на кровати съежившись, любовно обнимая свой бубен.
- Ох, и воняет он у тебя. Козлом каким-то.
- Сам ты козел.
- Не ругайся. А что это у тебя? - Давид брезгливо потрогал куриные крылья. - Давай, что ли лапшу заварим?
- Честно? Она у меня уже из всех дырочек вылезает. Ты въехал - с тебя ужин. - Устроился? Что-то вещей твоих не вижу?
- А у меня только рюкзак да гитара.
- Не густо. Когда-нибудь бомж-пакеты будут сниться мне в кошмарных снах - когда я разбогатею. Вообще, избавление от них стоит того, чтобы взять да и разбогатеть.
Давид сел на свою кровать, взял гитару.
- Что-нибудь жизнеутверждающее, - попросил Сторожков.
- Зачем так скоро лепестки опали?
Хочу, чтобы помедлила весна…
Жаль радостей ушедших и печалей,
Увы, я прожил молодость сполна.
- Ой, тоска… - взгрустнул Сторожков.
- Дурак ты. Это - Гитович.
- И что с того? Я не обязан знать второстепенных поэтов.
- Он всю войну прошел.
- И что? Значит, он людей убивал!
- Тогда многие убивали.
- Нельзя!
- Какой ты странный…
- Я вообще вселенский разум!
- Ты откуда сам?
- Из Улан-Удэ приехал.
- С географией напряг у меня…
- Это Бурятия. Азия-с. Я, про между прочим, потомственный журналист. Я приехал, конечно, в МГУ поступал. Столько у меня дипломов да грамот было. Не помогло. На английском срезался. Думаю, все, жизнь кончена. Купил снотворного, приплелся в общагу, выпил таблетки, испугался - в скорую позвонил. Приехали - откачали.
- Глотать не страшно было?
- Не-а. Потом испугался. Больше никогда так не сделаю. Подумаешь, МГУ, у нас тоже учиться можно. А тебе сколько лет?
- Двадцать два.
- Ужас. Старый уже.
Давид не отреагировал.
- А я сегодня видел огромное пятно счастья!
- Счастье и пятно - понятия несопоставимые.
- Пусть! Какой ты скучный…
- Какой ты эйфоричный!
- Мы с летом сегодня прощались.
- Получилось? Вообще-то осень уже.
- Ай, какое это имеет значение, - раздосадовано заметил Сторожков. - Скучно, когда все по графику. Получилось! - Женя ковырнул носком выкрашенного серебрянкой ботинка фигурку маленького Будды, оказавшуюся на полу. Спохватившись, поднял ее, погладил, поставил на тумбочку, заваленную цветными лоскутками, пуговицами, нитками, бумажками и прочей ерундой. - Мой хороший…
- Чего у тебя шнурки на ботинках разные: на одном - красный, на другом - зеленый? - с некоторым презрением спросил Давид.
- А чего у тебя бабушка такие большие зубы? - зло ответил Женя. - Ох, как надоело все. Что теперь делать - ума не приложу. Я достиг всего, чего хотел в жизни.
- Так не бывает.
- Бывает. Просто не у тебя. У меня толпы фанатичных поклонниц, меня приглашают в Питер, устраивать PR-акции. Меня печатают «Эгоист» и «Космополитен». Я делаю кукол, каких не может сделать никто. И это притом, что я в Москве второй год всего. Среди девочек, конечно, полным-полно дур… Вот смотри, - он включил свой ноутбук, вошел в Интернет, - в «ЖЖ» только и разговоров, что о сегодняшней акции с мыльными пузырями.
- «ЖЖ» - что это? - спросил Давид, прикидываясь недотепой.
- Темнота, деревенщина - «Живой журнал». Там каждый может написать о себе, что хочет, там можно найти друзей, дать любое объявление.
- Найти друзей?
- Ну да! Нет, я не знаю, как мы с тобой уживемся! - вдруг разъярился Женя. - Вот смотри, что мне пишут - я тут недавно сделал двух новых кукол: мальчика и девочку и выложил фотки их в «ЖЖ»…
- Кукол покажи, - попросил Давид, заваривая два пакетика лапши.
Сторожков нашел внизу разноцветного вороха на тумбочке свои шедевры, взял в руки и подошел к столу. Куклы были явно парные, одной величины, обе сшиты из золотистой переливающейся материи, каждая - с одним голубым глазом при неподвижном зрачке и четырьмя одинакового размера конечностями. Одеты они были в едином стиле: девочка в расходящемся книзу серебряном платьице (в разрезе торчал едко розовый кусок нижней юбки), мальчик в голубом фраке, без штанов в синей вязаной шапочке с кисточкой. На голове девочки торчал жидкий золотистый завиточек. Обе куклы явно принадлежали к высокому сословию, на что указывали торжественно приподнятые воротники их нарядов и жабо, элегантно-небрежно выбивающиеся из-под лацканов.
- Как узнать, кто есть кто? Первичные половые признаки отсутствуют! - засмеялся Давид.
- Ну, мальчик не будет ходить в длинном платье, - начинал раздражаться Женя.
- Не факт. У тебя, все возможно.
- Я эту пару во сне увидел, так же и назвал: куклы из сна. Смотри, что пишут - Сторожков причмокнул, и слащавым голосом стал читать вслух:
- «мальчик интересней... и этот колпачок... хотя они друг друга стоят»
«мне мальчик тоже больше понравился) какой-то он более неуловимый...»
- А мне - девочка, - включился его сосед, - она более модная.
- Дальше, - почти впадая в экстаз, не слышал его Женя, - спрашивают, из чего у них глаза…
- Из чего? - повторил Давид.
-Это специальные, кукольные. Продаются в магазине для кукольников, - строго ответил собеседник (мол, стыдно, вообще не знать таких элементарных вещей). - Вот еще: «Фантастиш!» «Трогательные» «Какие они чешуйчатые! Надеюсь, ни одна змея при их изготовлении не пострадала?:)» О, это надо ответить! - вдруг вскричал Сторожков, мгновенно выходя из мечтательного состояния собственного обожания.
Он начал быстро ударять тонкими пальцами с нечистыми длинными ногтями по клавишам.
Девочке нужно дать исчерпывающий ответ на письмо: «Дорогой Женя! А где моя лягушка-лисица??? Я приеду в М вскоре после 25-го, и привезу тебе лоскутки такиеее!!!! Одна моя знакомая шьет свадебные платья и театр костюмы. И у нее лоскутки такиеееее!!! Просто смертельные лоскутки».
Несколько секунд, и девочка счастлива.
- Я раньше все больше брутальных кукол делал, а сейчас что-то золото с серебром манят, - признавался через некоторое время Женя, лихорадочно поедая пакетную лапшу. - Через полгода можно и выставку в ЦДХ устраивать. Деньги нужны, чтобы площадь выкупить. Продавать их всех очень не хочется. Все они - мои дети. А эти - только родившиеся.
- Понятное дело, прикольная парочка, - смеясь, отвечал Давид. А имена у них есть?
- Ну, конечно. То есть вот этих конкретно я никак не назвал - они ж из сна. Так будут жить, и называться Мальчик и Девочка. А остальные - они тут у меня в сундуке все, как-нибудь покажу - с именами, есть Звездный Заяц, и Лунная Морковка, Семья Эскимосов, Семья голубых пирамидок, Бред какой-то, Монстр из носка, а вот Спящая Красавица - не ново, конечно, вот, кстати, она, - Женя полез на холодильник, снял оттуда коробочку.
Давиду открылось зрелище оранжевой в белый горох пухленькой куклы с одним, опять же, глазом, спящей на такой же апельсиновой подушечке и накрытой одеяльцем.
- Сама безмятежность.
- Чего они все у тебя с глазом одним?
- Ну, это не простой вопрос. Во-первых, глаза дорого стоят. Но не в этом дело. Двумя глазами - кого удивишь?
- Понятно, - едва сдерживаясь от хохота, согласился сосед.
- Смейся паяц, - спокойно прошипел Сторожков. - Многие смеялись, а потом в аду горели, - зверски закончил он.
- Что ты обижаешься? В отличие от твоих почитательниц, обещающих их любить и виртуально спать укладывать, я могу делать это наяву.
- Да кто ж тебе даст! Это мои дети. Э, ладно, будешь их отчимом при живом отце? Вот, последнее, читай, - Сторожков уже сидел у «аппарата»:
«По-моему, у них прелестные воротнички... Я всегда хотела пошить себе костюм с такими рюшками. Да и вообще мне есть с кого брать пример!»
Оптимистичное утверждение очередной поклонницы его умопомрачительного соседа еще больше утвердили Давида во мнении, что идет некий коллективный процесс всеобщего схождения с ума. Чтобы было не страшно, люди сбиваются в стаи, кучкуются, выбирают себе кумиров и вождей, если им лень выбирать - появляются самопровозглашенные.
- Ты куришь? - спросил он, доставая из пачки сигарету.
- Только травку, и очень редко, - исчерпывающе ответил Евгений.
Давид вышел в коридор. Подошел к окну, посмотрел вниз. На детской площадке выясняла отношения явно не семейная пара. Уж очень много было в их жестах страсти. Как странно, подумал Давид, а ведь когда-то, наверное, часа не могли друг без друга прожить. Люди вздорят, ругаются, а потом сразу перестают быть «одно». Сигарета шла к завершению, а ссора все накалялась. Девушка вскинула ладонь для удара, а юноша перехватил и вывернул ей руку. Давид поморщился от боли.
Женя слушал расслабляющую музыку, кивая в такт головой.
- Что ты слушаешь?
- Французская группа Air. Это успокаивает. Не мешай - я релаксирую.
Давид считал, что эта группа заправских денди давно утратила свой шарм и обаяние, последние ее альбомы настолько неинтересны в музыкальном смысле, что дальше и ехать некуда. Но, чтобы не вступать в очередной, далеко уводящий разговор, промолчал.
- Понимаешь, я очень возбужден. Как вспомню, сколько счастливых лиц я видел сегодня. И все эти многочисленные люди были счастливы благодаря мне.
- Ну, конечно, сами по себе они просто не способны приходить в это состояние. Необходима помощь со стороны. Этот мир, этот город, эта осень поводов для отличного состояния духа дают сколько угодно. Если твои клиенты не видят дальше собственного носа, а ты возомнил себя их мессией, конечно… Только роль эта довольна убога.
- Не то, не то! Я знаю, что могу сделать многих людей счастливыми в одно и тоже время, в одном и том же месте.
- Зомбированием каким-то понесло. Ты как к Геббельсу относишься?
- Не знаком лично.
- Тогда совет тебе на будущее, на собственном опыте испытанный:
когда человек в своей речи очень часто «якает», окружающие относятся к его речам с опаской, осторожностью и жалостью. «Я» - показатель гордыни.
- Ненавижу, когда поучают. И вообще… Мне столько всего надо сделать, что лучше я пойду спать.
- А, ладно, поздно уже, - решил завершить разговор Давид. Он достал из рюкзака Мишеля Фуко «Забота о себе. История сексуальности-III», бросил книгу на подушку, стянул джинсы, обнажив стройные ноги:
- Ну, что, ложимся?
Сторожков насторожился. Иголки беспокойства затрепетали в его взгляде:
- Чего это ты читаешь?
Давид наугад открыл книгу:
- «Целий Аврелиан, шаг за шагом сравнивая течение полового акта и эпилептического припадка, находил в обоих случаях одни и те же фазы: «Напряжение мышц, прерывистое дыхание, выделение пота, закатывание глаз, покраснение лица, затем побледнение и, наконец, расслабление во всем теле...» Таковы парадоксы сексуального удовольствия: и высокая цель, поставленная перед ним природой, и ценность субстанции, которую с его помощью надлежит передавать»…
- Хватит! Гадость, какая!
- Да ты придурок совсем… Тут могу спорить до рассвета, - юноша наклонился, приподнимая одеяло.
- Ты голубой, - упавшим голосом предположил Сторожков.
- Я - гей. И что? - сверкая волоокими глазами, выпрямился, готовясь принять оборону, Давид.
- Имеешь право, - испуганно ответил Сторожков, с головой «закукливаясь» в одеяло. Без очков лицо его было совсем беззащитным.
«Жечь, резать, убивать!»
(Инна Пронина)
-…Знаете вы, что такое «амок»?
- Амок?.. Что-то припоминаю... Это род опьянения... у малайцев...
- Это больше чем опьянение... это бешенство, напоминающее собачье... припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким другим видом алкогольного отравления...
С. Цвейг Амок.
Очередь в сберкассу была в три вилюшки, до перерыва оставалось совсем немного времени, заплатить нужно было всем, народ все прибывал. Работало только одно окно, на втором висело объявление: «В связи с болезнью контролера, просьба обращаться в ближайшие отделения». «Всем лень», - раздраженно подумала Пронина, и добавила самокритично - так и мне тоже». И встала замыкающей.
Через несколько минут поймала себя на том, что невольно подслушивает разговор двух девиц из другой жизни. Того, что они лишь с претензиями на роскошную жизнь, Пронина не понимала. Она давно, с тех пор, как не стало мамы, делила мир на свой и чужой. В первом она находилась ежедневно, и ничего интересного там не было. Второй могла только наблюдать. Университет - точка соприкосновения этих миров. Но, увы, и там у нее была только возможность дотронуться до той, другой жизни. Безусловно, существовало сколько угодно примеров перехода отдельных индивидуумов из одной жизни в другую. Пронина об этом читала, знала, даже общалась с людьми, которые находились в коридоре, разделяющем один способ существования от другого. Но… Инна знала, что она, во-первых, дурнушка, а, во-вторых, нет у нее качеств, необходимых для того, чтобы этот марш-бросок осуществить.
Однажды она засиделась в деканате допоздна, помогая Вике сканировать чью-то дипломную работу. Декан поговорить любила. Историю о том, что возлюбленный обещал купить ей дом в Париже, Инна слышала не в первый раз, все время с новыми подробностями.
- Деточка, что ты такая в себе неуверенная? - вдруг заинтересовалась Виктория Петровна. - Ты не современная совсем. Надо продираться руками и локтями. И ногтями царапаться.
Инна обалдела - вот тебе и «божий одуванчик», как называют Вику на факультете. Девушке стало вдруг тошно:
- Нет, я так не могу. Можно, я уже пойду? - заторопилась она домой.
- Иди, конечно… Но, радость моя, учиться надо… И не в засыпании над учебником это заключается. Отнюдь. Великая это наука - выживание. Неуклюжий да робкий всегда вызывает презрение, - напутствовала Инну Виктория Петровна. Пронина увидела Снежную королеву из одноименного мульта - так неумолимо-льдисто глядели на нее в миг ставшие холодными глаза.
…О том, что девушки явились в кассу из той, иной, закрытой для Инны жизни, свидетельствовали их лица и волосы, ухоженные качественной косметикой, исходивших от них запах дорогих духов, и другие приметы, по которым она безошибочно вычеркивала их из своего окружения. По разговору она поняла, что это - школьницы. Они обсудили косметику Ив Роше, по ходу дела забраковав. Предел Инниных возможностей - «Красная линия», девушка затосковала. Разговор их вдруг принял неожиданный оборот:
- Что ты думаешь о том, что случилось со Стасом?
- Ах, если б он не поехал с отцом…
- Но он не мог не поехать - он такой, ты же знаешь, он всегда был готов помочь любому человеку, а тут - отец.
- Но ведь он видел, что с пьяным едет?
- Конечно.
- Говорят, у него все лицо было стесано - так летел из машины.
- Ты его видела?
- Только гроб, я не могла подойти ближе, столько народа было.
- А я маму его вела - она как сомнамбула была, ничего не соображала.
- Гроб был безумно дорогой.
- Да какая разница - Стаса не вернешь…
«Богатые тоже плачут», - сердито подумала Пронина, вспомнив, как ее бабушка рассказывала, что в дни ее молодости, когда показывали этот сериал, пустели улицы.
В сберкассу вошла странная парочка - пожилая женщина в длинном светлом плаще с болонкой на плече цвета давно не мытого асфальта. У обеих волосистые покровы голов были заколоты одинаковыми розовыми шпильками - по несколько штук на каждую сторону от пробора.
- Так, моя очередь прошла, а Тори ждать не может. Она вообще не выносит такого скопления народа, поэтому мы стояли на улице.
- Нет, вы не пойдете вперед, - твердо сказал мужчина, стоявший впереди болтавших девиц и Прониной - совсем почти у кассы.
- Ах, ты, мудак какой толстый, - возмутилась «дама с собачкой».
- Не смейте выражаться! - предупредили в очереди.
- Да замолчите вы все! - истошно крикнула женщина. - Хотите вы или нет - я все равно вперед этого мужика жирного заплачу!
- Не бывать этому, - оскорбился мужчина.
«Никакой он не толстый», - отметила Инна.
- Ах ты, жиртрест! - не унималась скандалистка. - Подержите, - она ткнула собачку в руки одной из девушек. Встала в боевую стойку, обнажила зонт, как шпагу. В следующий момент на голову безвинного мужчины посыпались удары. - Так ты еще и лысый педра, - победно обнаружила «дама». Тори ожесточенно тявкала, вырываясь из рук девушки.
- Опустите мою ласточку на пол, - скомандовала мадам. - Куси его, Тори, куси, моя журавушка!!!
Закрываясь от ударов, мужчина подал в окошко кассы квитанцию и деньги.
- Ах, ты, пидер паршивый! - отчаялась женщина. И тут же, поняв, что «поезд ушел», не допускающим возражения тоном оповестила народ, - я - следующая!
«Помнишь, Стас любил говаривать: «Бить, жечь, резать, убивать»»? Так вот, таких он имел в виду», - услышала Инна у кассы.
Она успела заплатить до перерыва. Вышла на улицу, увидела женщину с собачкой на руках, мирно разговаривающую со знакомой. «Всегда - пожалуйста», «такие злые вокруг люди, лишь в храме отдохновение», «надо чаще встречаться, ходить на концерты», - услышала Пронина, проходя мимо. Лицо у «анархистки» разгладилось, собачка мирно обнюхивала собеседницу хозяйки, а Инна почему-то вспомнила Павича, которым последнее время зачитывалась: «Все мы больше печемся о желудке, чем о душе… каждый вечер нужно встать возле открытого окна, чтобы изгонять из себя дьявола. По десять раз… на каждую божью заповедь по одному вдоху, а потом выдохните ртом весь воздух из всего тела, до самого желудка. Когда у вас изо рта выйдет какой-то незнакомый, тяжелый запах, дело сделано. Это запах дьявола». Впрочем, Пронина и не собиралась давать никаких советов «даме с собачкой».
«Просмотренную» сценку из жизни сберкассы она прокручивала по пути домой несколько раз. Что-то она ей сильно напоминала, но Инна никак не могла сформулировать.
Инна рано осталась одна. Ее мама умерла от рака, когда она училась в девятом классе. Иннина мама - врач знала, что с ней происходит, она разрешила испытывать на себе все препараты, может быть, надеясь на чудо, а скорей всего, потому, что была врачом в самом высоком понимании этого слова. Инна относилась к ней с уважением и немножко ее побаивалась. Любила ли она маму? Наверное, да. Чтобы понять это времени было слишком мало. Сначала, она редко ее видела. Потом мама заболела, и Инна стала видеть ее еще реже. Потом…появился страх ее потерять… он становился все более осязаем… Потом он превратился в естественный ужас здоровой молодой девушки перед умирающим, родным, совсем еще не старым.
На похоронах Инна, деревянная и немая, не проронила ни слезинки.
Сначала Инна жила с бабушкой. Ее мама оставила после своей смерти - сто тысяч рублей - целое состояние, как тогда казалось Инне.
Она поступила в университет, почти сразу же вышла замуж. Муж Юра учился в медицинском, курсом старше. Жили они материально тяжело, факт присутствия рядом бабушки несказанно мужа Инны раздражал: та внимательно следила, чтобы они не трогали, по возможности, мамины деньги, но деньги все равно потихоньку таяли.
Родители Юры из Украины жаловали молодых, в основном, полезными советами. Их семейный доход складывался из мизерной бабушкиной пенсии да двух их стипендий. Причем Юра еще и не всегда ее получал: несколько раз, завалившись на одном из экзаменов, урезал свою семью в средствах к существованию на целых полгода. «И как ложка дегтя в бочку меда - ответы на экзамене по социологии студента Юрия П.», - Инна торжественно-грустно зачитывала эту фразу из студенческой многотиражки «За медицинские кадры» бабушке. Юра виновато смеялся: «Так не профилирующий же предмет. Чехня». Потом не стало бабушки. Как это произошло, ей всегда хотелось забыть…
…Эта отвратительная сцена в сберкассе никак не шла у нее из головы.
Поняла, вдруг отметила про себя Инна, и остановилась от неожиданности. Эта мерзостная Шапокляк и ее муж Юра в моменты тех отвратительных бесконечных ссор с бабушкой - один и тот же персонаж. Она похолодела. Девушка сказала подруге про ту дебоширку: «Эта сама кого угодно убьет да зарежет. И глазом не моргнет».
«Меня никто не любит!»
(Марина Лиговская)
«… какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными».
Платон. Диалоги.
Чета Лиговских три года назад укатили в Сиэтл - преподавать в Тихоокеанском университете. Общались с дочерью наездами, и по телефону - почти ежедневно. Бабушка Диана Августовна вначале весьма усердно опекала внучку, даже в свои семьдесят закончила курсы вождения, села за руль, чтобы встречать Марину из университета. Одна беда - машина постоянно требовала денежных вливаний. В поисках обувки для своей машины однажды попала в магазин, и там изучая рассеянным взглядом серых своих глаз марки авторезины, в которых почти ничего не смыслила, встретила весьма привлекательного седовласого мужчину преклонных лет, впрочем, довольно на вид бодрого (как и она сама), чьи васильковые (ах, как любила она простые луговые цветы), не знающие возраста глаза, смотрели на прилавок уверенно и со знанием дела. С того самого дня ее «Мерс» оказался в надежных руках, а вскоре на него пересела внучка, поскольку бабушка поднялась на несколько ступенек выше и стала теперь единственным и желанным пассажиром черного Jeep Cherokee, управлял которым железный Феликс - так младшая Лиговская окрестила бабушкиного друга. Впрочем, с тем Феликсом его роднило лишь имя: новый знакомый бабушки был человеком современным, широким, привыкшим себе ни в чем не отказывать. И деньги у него не переводились.
- Бабуль, ты как кур во щи вляпалась в шикарную жизнь, - смеялась Марина.
- Смейся, смейся, только родителям не говори, а то они тебя к себе заберут.
- Нет, образование здесь надо получить, не бойся, есть у тебя в запасе…
- Четырнадцать минут? - автоматически спросила Диана Августовна.
- Почему четырнадцать? - недоуменно взметнула внучка ресницами.
- Да песня была такая, когда Гагарин полетел: «Заправлены в планшеты космические карты…»
- А, - очередной совдеповский бред.
Самая старшая Лиговская грустно подумала: моя праправнучка, когда появится на свет, вообще не будет знать о наших временах. Укоризненно заметила:
- «Времена не выбирают, в них живут и умирают».
- Вот-вот. Умка ты у меня, бабуля.
- Да это не я, Александр Кушнер.
- Тот, который рекламным агентством на Павелецкой рулит? Креативный чувак.
- Одуреть можно! Причем здесь этот успешный рекламщик? Поэт это.
- А, - разочарованно протянула внучка… - Надо почитать. У нас есть?
…Теперь Марина Лиговская практически находилась в полном своем распоряжении, всякий досмотр был снят, родители - далеко, завтрак, обед и ужин ежедневно готовила бабуля своими заботливыми руками, украшенными идеальными пальцами с длинными отточенными ногтями, покрытыми маникюром. Под вечер резко помолодевшая и посвежевшая Диана Августовна исчезала, а встречались они иногда на следующий день. Марина относилась к бабушкиным «загулам» с уважительным пониманием: «Молодец! Истинная женщина возраста не имеет. Ей всегда двадцать…»
А Лиговскай-младшей сегодня было двадцать. Диана Августовна заказала закуски и горячее в ресторане, испекла свой фирменный торт «Космос», и оставила молодых одних.
…День рождения Марины подходил к концу. На улице начался дождь. Остались одни «беспарные» девицы. Тут ввалился к ней абсолютно безумный ее сосед Гошка, под кодовой кличкой «стихийное бедствие», с девятнадцатью белыми розами:
- Тебе чего подарить? - спросил он, обдавая Лиговскую знатным вино-водочным запахом.
- Да не надо ничего… - девчонок только по домам развезти, - попросила она, принимая роскошный букет.
- Да это - говно-вопрос. Что? Духи? Может, браслет какой? Кольцо? Цепочку? Косметику? Ты же знаешь, я мало во всем этом женском барахле разбираюсь…
- Есть все у меня… - тоскливо сообщила Марина. А что мне нужно - ты нигде не возьмешь.
- Все купим! - задиристо заявил Гоша.
В коридор высыпали девчонки:
- Лиговская, знакомь…
Началась вторая волна праздника. Гоша был пьян и весел. И как всегда - щедр. Марина обратила внимание, как заблестели у девчонок глаза, когда он взял в руки гитару, всех будто подменили - каждая пыталась продемонстрировать свои прелести. Лиговская удивленно фыркнула:
- Что девки так задергались? - справилась она у Орловой, которая одна оставалась невозмутимо-мрачна, после вчерашних семейных разборок.
- Так мужик видный, - спокойно отметила Ира. - А девки у нас все голодные - вот и пошли ужимки и прыжки.
Лиговская потерпела немножко, время было позднее, и скомандовала Гошке:
- Всех рассадить по тачкам, и ко мне!
Он вернулся, сообщил:
- Все в лучшем виде. Ты, вот что… Знаешь, - сказал он, наливая себе полстакана коньяка. … Хочу я покончить с собой, потому что не получается у нас, чтобы Россия процветала, - сказал и посмотрел на нее пристально, ожидая какой эффект произведет его признание.
- У кого это - у нас? - осклабилась Марина
- Да не волнуйся, я в РНЕ не собираюсь, хотя иногда руки чешутся… Ну, вообще…
- Что Россия? - отрезала Лиговская. - Ты мне объясни, чего девчонки от тебя такой кайф ловят?
- А дуры все они у тебя. Вот лучше слушай: у меня мечта - построить у нас в Москве небоскреб, самый высокий в мире.
Лиговская, которую он по-соседски, находясь в десятом, водил в первый класс, за все время общения с Гошей таких фантазий от него наслушалась - давно перестала на них реагировать. Он был такой привычный, знакомый, свой, что она никогда не рассматривала его как мужчину. Сейчас она увидела его совсем с другой стороны.
- Дурак, ты, Гошка, и сумасшедший. Зачем он здесь? Тут болота кругом. Ты лучше езжай отдыхать, потому что так много работать и так много пить - вредно. Продлишь себе лето.
- А что деньги, Марусь? Это - прах, дерьмо. За деньги судьбу и любовь не купишь, - грустно заметил Гошка, взлохматив ей волосы. - Мягкие какие…
- Ты час назад утверждал, что все купишь.
- Я врал, - захохотал он.
- Разговор глухого со слепым получается, - сказала Лиговская.
Она увидела, что у Гошки густые каштановые с синеватым отливом волосы:
- Деньги мусор, но без них, как?
- Да и хрен с ними! - закричал старинный ее друг и, можно сказать воспитатель, - Мы ж живые с тобой пока, хотя, может, - это ошибка господня. Хочешь, я сейчас Никольского принесу - вместе послушаем.
- Зачем мне Никольский, и без него уже плакать хочется.
- Тебе-то почему?
- А меня не любит никто! - призналась Лиговская.
- А я - на что?
Она увидела, что у него соболиные брови и глаза цвета морской волны, и нос с волнующей горбинкой …
- Марусь, «о чем поет ночная птица?», Слушай… Давай за руки возьмемся и прыгнем вместе. Сиганем прямиком в бездну…
Девушка удивленно разглядывала его статную фигуру:
- «О том, что жизнь глупа без риска. И правда все же победит». Нет, прыгать я с тобой не буду… Гошк, странно вообще… ты качок, что ли? - совершила очередное открытие она…
- Хочется как-то в форме быть, соседка, - подмигнул ей Гоша. - А с кем будешь?
- Не родился еще тот, наверное. А вообще я жить хочу, в отличие от тебя.
- Я обиделся, - сообщил Гошка. - Кто ж не хочет?
- За что?
- Что со мной не хочешь прыгнуть…
Марине стало его жалко, и она стала мучительно подыскивать успокоительные слова:
- Потому что небоскреб ты еще не построил. Откуда ж прыгать? С моего второго или с твоего - третьего? Потом нам нельзя - родители плакать будут. Все у тебя будет. Построишь ты свой небоскреб. И на его крышу будет садиться вертолет. Твой собственный. Пойдет?
- Я понял, что мне нужно. Роди мне девочку…
Сердце Марины внутри забилось подстреленной птицей. Натянуто улыбнулась, покачала головой:
- Не-а, не готова я пока. Сама дитя.
- Ты можешь ее не воспитывать, я - сам. Дам ей образование, отправлю в Гарвард, - не слушал ее Гоша.
- Приехали… - подытожила Лиговская. - А куда подевалась последняя твоя симпатия?
- Какая? Ой, не помню… Да и не об этом сейчас речь. Дура ты, Маринка. А производишь впечатление такой высокоинтеллигентной девушки. Тогда я уеду в Эфиопию, найду там наследницу Пушкина, она мне родит девочку, я заберу ее в Москву, а саму эфиопку оставлю. Воспитаю девочку, и у нас в России будет жить наследница Пушкина. В моем небоскребе.
- Иди домой - спать. Уже светает… Весь подъезд сплетни будет разводить про наши ночные бдения.
- Пошли они к лешему. Я завтра всех детей во дворе соберу, отправлю на машине в боулинг. Все и успокоятся. А мужиков водкой хорошей напою. Ты ложись, я тебе песни тихо петь буду. Уснешь - дверь захлопну и уйду.
-Я с тобой с ума сойду, - отвечала Лиговская я. - Только тихо пой.
Этот сумасшедший взял гитару, пропел «Спи, моя радость, усни», и начал в полную свою луженую глотку орать: «А… За меня невеста отрыдает честно...»
- Все, - теперь уж Лиговская заорала, - ты меня достал сегодня. Прочь, домой!!!
- Хочешь, я буду твоей постельной собачкой, - спросил Гошка, натягивая ей плед на голову.
- Я хочу спать.
Через минуту она услышала, как тихо щелкнул замок двери за отчалившим соседом. Древние настенные часы густо-бархатно пробили три. «Вот еще один день рождения без тебя. Впрочем… Впрочем, когда был хоть один день рождения с тобой, наедине с тобой? НИКОГДА».
Александр Дегтярев - …
«Воздержанный человек не станет ни гнаться за тем, что не должно, ни уклоняться от того, что должно, наоборот, и что-то преследуя, и от чего-то уклоняясь, он
исполнит свой долг - коснется ли дело людей или вещей, удовольствий или огорчений, - а если долг велит терпеть, будет стойко терпеть».
Платон. Диалоги
«человек ответственный» - первое, что пришло на ум автору. Главу с таким названием заведомо никто не будет читать. Была у меня в детском возрасте книжка (а, значит, и у других) «Сеня Дырочкин - человек ответственный». Плагиат, стало быть.
Ответственность как понятие сейчас не в ходу. Она вымирает, как в свое время - мамонты. Кстати, кто помнит, отчего это произошло? Правильно - потепление, завершение последнего ледникового периода... Но ведь на великанов, покрытых рыжей шерстью, вооруженных огромными бивнями, больше четырех метров в длину, охотились наши предки. Древний человек отлично знал, что мамонты предпочитали возвышенные сухие места, находившиеся рядом с источником воды. Вот он и устраивал им загоны на пути к водопою, метал в них копья, осыпал камнями, оглушал криками. Гиганты слепли от боли и страха, срывались с крутых склонов, гибли. А люди потом использовали их останки с величайшей для себя пользой. Шкуры - для тепла, мясо - для еды, кости - для поддержания огня и строительства жилищ, бивни - для поделок. Не приди потепление - наши прародители все равно бы изничтожили бедных больших рыжиков.
Аналогично происходило и с ответственностью. Люди, обладающие этим качеством, весьма удобны для окружающих («шкуры для тепла»), которые постепенно привыкают использовать чужой атавизм в своих целях, часто - корыстных. Обязательностью других пользуются, когда нужно обезопасить себя, найти подставную жертву, которая примет вину за чужие ошибки («мясо для еды»); перевалить свою работу («кости»). В конце концов, ответственным людям порядком надоедают незавидные их роли. Что делать? Понимая, что ответственность - рудимент, оставшийся от прежних стадий развития человечества, они начинают избавляться от этого ненужного качества. Остаются одни только бивни - но, как мы уже определили, они могут идти на поделки. Впрочем, следует добавить второе «д» - мы живем не в эпоху палеолита.
P.S. Последний абзац никакого отношения к Саше Дегтяреву не имеет. В свои двадцать лет он живет с этим «пережитком», и чувствует себя совершенно комфортно.
х х х
«Ты пришел в мою жизнь, так обычно и просто: просто с неба упал, поскользнувшись на звездах»…
Дегтярев читал стихи для студенческого журнала, которые в числе других материалов по обыкновению с извиняющимся лицом - не улыбкой, он уже изучил эту ее манеру - передала ему Шевцова. Просили прощения глаза, брови, даже кончик ее длинного тонкой линии носа подрагивал, оправдываясь. При этом все это было настолько естественно, что ему в такие моменты становилось ее жаль. Акт передачи сопровождался словами: «не читала», сказанными прочувствованным шепотом. Иногда добавлялось все сокрушающее: «Прости». В последнее время - все реже.
Ей действительно некогда - Саша оправдывал всех и вся, помогал двоечникам, поддерживал лодырей, подавал руку помощи «работающим студентам», посылая перед экзаменом ответы на вопросы, терпеливо разбирался с авторами слабых текстов, оставляя за собой безоговорочное право быть резким.
Он подпер обеими руками свою рыжую голову-подсолнух:
«За единственный вечер стал ты солнцем и морем,
Стал ты волей и сетью в моих жизненных титрах».
Что-то в этих строчках ему интуитивно не нравилось… Он вспомнил: «От любви твоей загадочной как от боли - в крик кричу. Стала желтой и припадочной - еле ноги волочу». Не, тут надо бы «дохлой» вместо «желтой». Впрочем, Ахматовой было виднее. Хихикнул. Открыл следующий файл на флэшке.
Собака для студента
«Какую собаку под силу содержать студенту» - этот вопрос должен задать себе каждый студент, который только собирается завести собаку. И задать себе он должен его хотя бы потому, что к каждой породе собак нужен индивидуальный подход, а из этого следует, что у не знающего особенности породы и ее воспитания студента, могут возникнуть сложности в налаживании контакта со своей собакой».
Дегтярева потянуло ругнуться матом. Какого хрена он должен был тратить свое время на эту чушь? Но он продолжал читать дальше.
«Вывод из этого только один - хозяин не в состоянии контролировать свою собаку, а вследствие этого - угроза для прохожих и как результат плохого воспитания - расставание с собакой или же ее умертвление».
«Я сойду с ума, - подумал Дегтярев. - Лиса-Шевцова… Ей не хочется тратить время - читать эту галиматью и околесицу». Он хотел скомкать сие демагогическое письмо, но распечатки не было (не сомнешь же экран монитора), а в следующий момент он уже активно жалел автора. Надо попробовать, что из этого материала вытянуть. Глубоко вздохнул три раза (вдыхал через нос, выдыхал ртом), помнил, что это помогает, продолжил чтение.
«Поэтому, прежде чем заводить собаку, надо определиться, для каких целей нужна собака. После этого, изучить понравившуюся породу и выяснить к какому типу эта порода относится: Собака-компаньон, Охотничья порода, Служебная порода, Декоративная порода».
Лучше бы о своих домашних питомцах написал: собаке или ежике. Он посмотрел, как умильно-безмятежно спит его морская свинка Кеня.
«Какую породу может содержать студент? На это влияют множество факторов, например: сколько времени в день сможет выделять студент на занятия с собакой.
Какую породу можно посоветовать точно для студента, так это «Боксер». Неприхотлив, нуждается, как и любая пользовательная (служебная) порода, в ежедневных физических нагрузках. В еде практически неприхотлив, но в молодом возрасте следует не экономить на витаминах. Боксер по своей природе собака-компаньон, т. е. собака для всей семьи и для активного отдыха. Эта порода обожает всю семью, в которой живет, а не отдельного хозяина, как например «Чау-чау»».
При чем тут… Иннокентий чуть слышно сопел. Дегтярев любовно погладил друга.
««Боксер» очень любит детей и поэтому нет лучше, чем он, породы собаки для игр с детьми даже дошкольного возраста. Но не стоит забывать о том, что, прежде всего это «рабочая» собака, т. е. физически сильная, и заводчики не рекомендуют надолго оставлять собаку наедине с маленькими детьми, т. к. дети, не понимая того сами, могут создать ситуацию при игре между собой, когда собака начнет заступаться за ребенка своего хозяина (это касается любой породы собак)».
Саша тяжело вздохнул, прочитав очередной стилистически безграмотный кусок текста, решил разузнать, соответствует ли действительности частично содранный из Интернета (а в этом он ни секунды не сомневался) и «облагороженный» собственными познаниями в области собаководства материал студента второго курса Блинкова - у Ирки Орловой дома живет боксер Бой.
- Ирк, приветствую. Что ты можешь о боксерах мне рассказать?
- Рада слышать, рыжик, - зашелестела Орлова. - Про Боюшу? Так таких больше нет. Он чудный. Я его люблю.
- А меня? - спросил Саша.
- И тебя! - восторженно ответила Ира. - Ты очаровательный!
- А, если серьезно?
- Какое… Я ведь ветреная особа.
- Вопрос глупый, ниже пояса… Скажи…
- Ниже пояса у меня плоский живот, а потом… - идиотским голосом, растягивая слова, перебила его Орлова.
- Прямо секс по телефону, - покраснел Дегтярев. Хотя бы она сейчас его не видит, подумал.
- Ага, смутился? Покраснение кожных покровов рыжим не идет…
- А кому оно идет?
- Ну, я не знаю. Девушки увлекательно краснеют стыдливые.
- А ты - стыдливая?
- А ты еще не понял? Нет, конечно!
- Врешь!
- Послушай, сейчас прочту, - Дегтярев услышал в телефонной трубке шуршание, - вот… «знаешь, какие странные вещи со мной происходят? Три дня назад ехали мы с приятелем в троллейбусе. На одной остановке в троллейбус вошла старая, лет 55-ти, женщина. Но она была такой красивой, что я как олух выпялил на нее глаза и как ни хотел отвести, у меня ничего не выходило. Она обратила внимание на странного юнца: сначала с недоумением, а потом с любопытством стала посматривать на меня. Когда я выходил из троллейбуса, как кретин снял перед ней фуражку и поклонился. А она улыбнулась очень щедрой и красивой улыбкой. И я целых пять минут после этого ходил, ощерившись, как щенок, которого похвалили за то, что он очень понятлив. А потом ходил до самого вечера в странном состоянии - будто осоловелый»… Смешно?
- Чего тут смешного? Брат твой эпистолярный жанр в армии полюбил?
- Ну, да. Вообще, заметь, стал выражаться высоким штилем.
- Как там братишка?
- Привыкает.
- Ир… Мне… неясно… почему ты с ним! - выпалил Дегтярев.
Орлова онемела.
- Объясни! Пожалуйста. Ведь он старый. Ира, мы были так дружны… И э-эх! Ну что это за время? Никто никого не крадет, никаких тебе дуэлей, в любви объясняются так, словно этого требуют не чувства, а какие-то никому неизвестные правила.
- Ну, так объяснись… - грустно выговорила Орлова.
- Да, зачем? На умение в ней объясняться я не претендую, но украсть кого-нибудь, ей-ей, смог бы. Какой-то идиотизм сплошной. А я сижу и самым прозаическим образом злюсь на весь мир и на самого себя, хотя толку от этого - абсолютный нуль. Раньше мне доставляло удовольствие называть себя кретином. Я считал: на самом деле я совсем не кретин. А теперь я зову себя кретином, и это не вызывает у меня никакой реакции. Временами мне сдается, что я схожу с ума. А здорово бы было рехнуться! Воображаешь, Ирк? Никаких проблем. Абсолютное удовлетворение: пища, кров, мама и все. Замечательный вариант. Ну, что, до следующего заскока? - Дегтярев положил трубку.
Телефон потом звонил несколько раз. Саша, знал, что это Орлова. Но сегодня он сказал ей слишком много, она все равно его не слышит. Как бы не проснулись родители, забеспокоился он. Пришлось телефон выключить. А мобильник у Дегтярева отсутствовал из принципа. Абсолютно ненужной вещью считал он мобильный телефон. Дегтярев тщательно охранял и берег свои принципы. Нарочно говорил «звонят» - с ударением на первом слоге. Когда Шевцова, вышедши из себя, сделала ему замечание, что это неправильно, у нас все звонят с подобной постановкой ударения, потому и не дозваниваются. Дегтярев, усмешливо заглянул в бешеные ее глаза, тихо и четко произнес: «Зво/нят колокола. Телефон /звонит». Вера Сергеевна очумела от этой справедливости, но сориентировалась мгновенно: «Согласна. Но все равно надо говорить правильно. Не спрашивай, кому, - культурному воспитанному человеку», - предвосхитила она его вопрос. Потом, позже, совершенно случайно, на полном автоматизме в гуле и хохоте студенческой перемены услышала, что он, разговаривая, делает в этом слове нужное ударение. Подумала: чего ему стоило пойти у нее «на поводу», может, он маленький храм в огромной (а в этом она не сомневалась) своей священной духовной обители сломал…
«Не женитесь, мой друг, не женитесь»
(Григорий Матвеевич Терентьев)
«А сходиться с людьми, кстати, проще простого… Расходиться вот трудновато».
Ю. Трифонов. Студенты
А, что - Терентьев? Умница, студент филфака МГУ, двадцать лет назад намеренно попавший в сети не красавицы и не дурнушки из престижной тогда высотки. «А из нашего окна площадь Красная видна. А из нашего окошка только улица немножко»…
«Из окна - лес, за лесом поле,
Падает снег на озерную гладь
И еле слышен звон колоколен,
И воскресение, и благодать» -
такой вид мог созерцать Григорий Терентьев из своего окошка в Окуловке Новгородской области. И в зрелом возрасте запойно писать стихи под «аккомпанемент» песен Митяева, которого любил.
И была девочка с переезда, ходившая в одну с ним школу. И была меж ними, наверное, любовь. Но тянула Гришу Москва - будто медом мазаная. А у девочки его будущего не обреталось: калека-мать, сильно пьющий отец. Требовать от нее бросить сию захолустную жизнь не мог он, да и не очень хотел. Значит, не сильна была страсть? Скорее, не первостатейна.
И был выпускной вечер, и была ночь - их первая ночь. Калугин поставил в лесу палатку, притащил из дома спальник (его отец был заядлый турист-самоучка), куда они вдвоем поместились чисто условно. В углу палатки лежали его первый в жизни взрослый темно-синий костюм и ее белое платье с пелериной.
Утром палатка задвигалась, наша молодежь заволновалась. Возле входа в палатку происходило что-то непонятное. При том - без звука. Девушка испуганно прижалась к Грише. Полог-вход в палатку отдернулся, в проеме показалась голова коровы. Она смотрела на ребят с искренним удивлением, хлопая ресницами. А те хохотали, махали руками, предлагая ей ретироваться. Корова обиделась, встретив такое негостеприимство, покинула их приют.
Через две недели Григорий уехал в Москву. Через четыре года женился на дочери известного академика. Он не любил ее еще тогда. На родине он бывал все реже, с одноклассниками связей не поддерживал. Еле слышным последом тихой провинциальной грозы до него доходили слухи, что у той девочки вроде бы ребенок родился, а замуж она так и не вышла. «Но не от меня же…» - трусливо успокаивал себя Терентьев.
Потом в Москву были перевезены родители, больше в Окуловке он никогда не появлялся, да и что ему было там делать. Жизнь его нынешняя ничего общего с той, прежней, не имела. После университета - один из самых молодых кандидатов наук в столице. Через несколько лет - доктор, профессор. Потом разная ерунда началась… Затосковал удачливый наш Терентьев. Встретил на улице молодого паренька, удивительно на себя похожего, по возрасту годного ему в сыновья, потерялся, и затосковал. Подумал, вдруг мой.
Жена его нынешняя (и единственная) детей не хотела - сначала говорила, надо пожить для себя, потом - зачем плодить несчастных. Несчастной она себя считала, потому что Григорий Матвеевич не в состоянии был приобрести Lexus последней модели, а муж ее подруги - смог. Банальная, в общем-то, история, которых в столице миллион. Запил Терентьев, да так, что скрыть это было совсем невозможно. Приходил на работу с фляжкой коньяка, выпивал по ходу лекций. Спасибо, Вика-декан пока терпела. Да и предмет свой - современный русский язык - знал он и любил в любом состоянии. А в остальном…
Плевал он на этот самый Lexus, и демонстрировал это открыто. Но за годы семейной жизни привык он, что им руководят тайно и явно: что сделать, куда пойти, что решить, он толком не знал, где лежат в шкафу чистые носки и рубашки. Настолько привык он обретаться добровольным бычком на заклании, что страшно было что-то в жизни менять. Да и поздно, поздно… Потому он после лекций сиживал со студентами в коридорах университета, пел под гитару печальные песни, протрезвев, шел домой, все в ту же высотку, по пути прихватив еще пол-литра недешевого искрометного напитка.
«Не женитесь, мой друг, не женитесь», - говорил он старшекурсникам. А для пущей убедительности читал чье-то, не помнил сам, стихотворение:
- «Решая, откровенничая, споря,
Шумит пивная как осиный рой»… забыл, что-то... «мечтал о жизни необычной и большой»…А дальше помню:
«Как многие и я неплохо начал,
Но не пришлось набрать мне высоты:
Женитьба - это, так или иначе -
Клад/бище человеческой мечты».
Мимо проходила Шевцова. Как раз на слове «клад/бище», он озорно прищелкнул пальцами возле виска:
- Вера Сергеевна! Вопрос: главная тема русской литературы?
- Естественно, любовь, - ни секунды не задумалась та.
- Эко вы загнули… Я тоже так думал - давно, когда был молодым и светлым. Только я ошибался. Только не обижайтесь.
- Да как вам угодно, - разрешила Шевцова.
- А причем здесь я вообще? Разве я есть? - сомневался Григорий Матвеевич.
Студенты сочувственно улыбнулись. Шевцова предложила:
- Может домой?
- А вы меня доставите? Я - клиент неспокойный. Меня ребята забросят.
- Как угодно, - согласилась Шевцова. - Просто ваша жена звонила, она на фуршет собирается, вас ждет.
- Пусть со своей Агнессой идет! - попросил Григорий Матвеевич.
- Ну, это ваши дела, - резонно заметила Вера Сергеевна.
- Да это собаку ее так зовут, - миролюбиво сообщил Терентьев. - Она ее в честь возлюбленной Хемингуэя Агнессы фон Куровски нарекла. А у меня - кошка, и зовут ее Стенька. В честь Разина Степана.
- Как все у вас сложно, как у вас все запутано, собака ее - кошка ваша.
«Мы и питаемся раздельно», - хотел продолжить разглашение семейных тайн Терентьев, но подумал, зачем Шевцовой его нетрезвые откровения. Стало быть, не так был пьян.
Все-таки, что такое «гламурный подонок»?
(Давид)
«Разве ты не замечаешь зла, связанного в наше время с умением рассуждать, - насколько оно распространилось?»
Платон. Диалоги
- А погоды меня тоже закружили, наверное, только они и помогают... вчера был в международном отделе - получил-таки последнюю миграционку... Дошел до Пушкинской... долго сидел у Есенина, курил и смотрел на проклятую строчку «до 31.08.08» - кто бы подумал, что эта комбинация символов вызовет во мне такие бурные эмоции на скамейке у Есенина... Теперь буду ходить в универ на занятия, писать диплом, гулять по городу, сидеть в общаге, считать дни «до 31.08.08»... Ну а пока - осень, солнце и прочие атрибуты классной жизни... Иногда сижу в метро и смотрю на… Странно, сколько на общем загорелом фоне авитаминозных лиц... попадаются симпатичные, но в любом взгляде я вижу ненависть… - говорил Давид Свете Улыбкиной в ответ на ее восхищение наступившей осенью.
- Может, у тебя мания преследования?
- Нет, нет…
- Тогда какие версии есть, что они все тебя ненавидят?
- Я задумываюсь, и всматриваюсь, и задаюсь вопросом: «Вот ты, сучка крашенная, за что ты меня ненавидишь?» В голове сразу рождаются два варианта ответа. Первый: «за то, что я есть и сижу в вагоне метро, который ты считаешь своим и в любых ракурсах не моим, хотя мы с тобой сделали одинаковый тринадцатирублевый взнос в этот самый московский метрополитен», - раздраженно отвечал юноша.
- Н-да… А второй?
- Второй: «или ты ненавидишь меня, потому что тебе приходится испытывать чувство вины (хотя и зря)... чувство вины, после того, как ты с утра увидела в криминальной сводке как растерзали или, как выразился твой любимый президент, «замочили» очередного лкн. Какая же ты дура, тебя эти СМИ так легко вводят в заблуждения, их брехология вся сплошь грубо состряпана из воздуха, воздух - прозрачен, из него можно вылепить все, что угодно… Тебе же стало не по себе, ты же некомфортно себя почувствовала, когда я вошел в вагон... Ты же вся изо льда сделана… Климатические изменения - и ты начинаешь таять и растворяться, тебе нужна одинаково холодная погода… комфорт и стабильность… Какая же ты жуткая…»
- А у меня третий есть, - вздохнула Улыбкина.
- Да, вполне возможно, Свет, ты ж не лки, тебе виднее, скажи… - просил Давид.
- Ты когда-нибудь видел в группе, на факультете особое к себе отношение?
- Да, нет, не замечал, но я его чувствую.
- Поверь мне, это фобия, от которой надо избавляться. Если ты имеешь в виду того студента с истфака, который ни с того, ни с сего на тебя наехал, так он - идиот законченный. К тому же, этот отморозок из РНЕ, и все об этом знают.
- Да это клинический случай, я на него не реагирую. О другом я - иногда мне кажется, вся политика…нашей страны…
- У нас не страна - ее нет давно, у нас - государство, - нетерпеливо перебила его Света.
- Пусть так, - сразу согласился Давид. - Короче говоря, мы все для вас - второй сорт.
- Мы и вы - разные очень. И те, и другие еще не окончательно выжили из ума, чтобы стричь всех под одну гребенку.
- Эй, друзья, - обратилась к ним Шевцова. Она давно прислушивалась к их разговору, но не встревала. - Смените эту вечную тему. Вот ты, Давид, как-то на редколлегии заявил, что ты - гламурный подонок, чем нимало меня заинтриговал. Объясни, что ты вкладываешь в это понятие.
Он грустно рассмеялся, нарисовав на лице важность:
- Кто такие гламурные подонки? Изначально я представил эту категорию народонаселения Москвы в обязательной корреляции с другой кастой - сумасбродной интеллектуальной элитой. Так я для себя ее определяю. Или вам кажется, что эта прослойка в современном обществе отсутствует?
- Не кажется.
- Вообще я представляю эту ситуацию в Москве как некое единое социокультурное поле, в котором выделяю два активно действующих фронта.
- Ну, один из них понятен: существует категория слащавых мальчиков и девочек, которые умеют жить, клубиться. Ко всему прочему у них есть средства для всего этого. Они настолько в шоколаде и розовом гламуре, что невозможно не обратить на них внимания… Но почему они - подонки, а не сливки общества, например? Хотя бы та их часть, которую можно условно назвать интеллектуальной?
- Так слушайте дальше, не путайте божий дар с яичницей. А подонками они являются, потому что в отличие от более пограничных групп они весьма дерзкие и никогда не боятся одной вещи - самопрезентации, - объяснял Давид.
- И что в этом дурного?
- Но существует еще «второй фронт», - не слыша ее, продолжал юноша, - начитанная молодежь, которая на самом деле интересуется чем-то серьезным, пытается зацепиться и реализоваться в каких-то альтернативных культурных сферах…
Вера Сергеевна согласительно кивнула головой.
- … так вот, объединяет или различает эти две группы (фронта) одно: первые пытаются подходить все ближе и ближе к центру культурного/общественного поля, вторые - осознанно отдаляются, в попытках занять более маргинальные, периферийные позиции.
- Более-менее ясно, - прокомментировала Света.
- Н-да. Тяжелая у тебя стилистика. Мрачная. А как ты определяешь тот центр, это же весьма проблематично… - задумалась Шевцова.
- Сложно. Понять и определить его сложно. Центр культурной и общественной жизни стал неуловимым, невидимым и почти исчез совсем именно тогда, когда на горизонте появились эти два фронта. В оптике одних - центральными и актуальными являются одни точки (например, для моего друга - это гламурные журналы, дорогие клубы, одежда, машина и прочая внешняя атрибутика с тяжеловесным брендом). В поле зрения других - совершенно противоположные. Например, одежда, которую я ношу, марка машины, которой я предан, заведения, которые я посещаю, журналы, которые я читаю, имеют брендовые происхождения, даже не известные моему товарищу.
- В таком случае яблоко раздора исчезает само по себе, - предположила Вера Сергеевна. - Чего ж тут проще? Богу-богову, кесарю - кесарево. Не совсем, удачное, конечно, сравнение.
- Но это не совсем так. Потому что дальше начинается естественное осуждение друг друга в том, что кто-то занял неправильную позицию и выбрал неправильный центр своего внимания. Вражда. Война, если хотите. В этой ситуации необходимо присутствие третьей стороны - может быть, не знаю, культурологов, которые смогут эти априорно воинствующие группы собрать под одну крышу и провести мероприятие без крови… А зачем вам все это нужно, Вера Сергеевна?
- Как-то слишком много у нас на факультете этих гламуриков развелось, буквально за последние несколько лет. В основном, конечно, представители группы номер раз. Понятно, что это - черта времени. Все-таки, наверное, это хорошо. Золотая молодежь была во все времена.
- Но не такая.
- Еще Лев Николаевич говорил, что молодость должна перебеситься.
- Это который, Толстой? Первый фронт имеет о нем весьма неясное представление. А ваше поколение отчетливо у них на службе, у этих первых. Скачут, задыхаясь, толстые потные мужики в цепях, животы трясутся, майки с черепами, на лапах - фенечки. Поют что-то невообразимое, - разозлился Давид.
- Ой, ну ладно, они деньги зарабатывают. Они в душе - молодые, может, - Щевцова сегодня была настроена мирно-расслабленно.
- Не защищайте. Это убогая попса.
- Ладно, не наезжай так яростно. И не могу сказать, что ты дал исчерпывающие пояснения. Но в любом случае - умно! Непонятно лишь одно - ты-то, почему глампод???
Орлова+Лихолетов=…
«Она вскидывает голову, как норовистый конь. С гневом смотрит на меня.
- Нет, я не стану вас просить. Лучше погибнуть!»
С. Цвейг. Амок.
Профессор, доктор филологических наук Михаил Дмитриевич Лихолетов «по совместительству» руководил на факультете журналистики кордебалетом. Прямого отношения к танцам МиДми не имел, косвенное - заключалось в том, что мама его была из балетных, а папа - известным, в свое время, тенором. В театре он вырос, театр привел его к литературе. Он пал, пронзенный перьями, Мопассана, Цвейга, Фейхтвангера. Между тем Лихолетов блестяще пел и танцевал, правда, на сцене студенческого театра.
Он был красив знойной нездешней красотой испанского «мачо». Он привык к проявлению внимания со стороны противоположного пола. Оно льстило его самолюбию. Но у него была Рита. Любимая и любящая жена. До Иры он и не помышлял об измене. Увидел Орлову на первом курсе, и сразу понял - пропал.
Факультет журналистики славился в университете своими красавицами - модными и бледными. Шло время - одни уходили, другие прибывали, сменилась мода - почитались загорелые мордашки и тела. А сейчас снова бледность в чести, только мало кому это нравится. Качественно состав год от года даже улучшался. То ли МиДми начал стареть, то ли косметика научилась делать чудеса, то ли красота, действительно, начинала спасать мир. И Лихолетов решился создать кордебалет. Прошлогодняя «Студенческая весна» встретила канкан журналисток в роскошных ярких платьях, заманчиво помахивающих пышными юбками, овациями. Острее всех девушек успех переживал руководитель. Под аплодисменты зала он встал в центр группы девушек, победно задрав голову кверху, и отплясал на бис со своими студентками заключительную часть танца.
Ректорат выделил ему специальную комнату для репетиций. Ключи от нее были в единственном экземпляре и находились у старушки-гардеробщицы, отчего-то относившейся к Лихолетову трепетно-благоговейно. Может, бабулька во времена своей молодости ходила смотреть старинные водевили и комедии, и ассоциировала героев престарелых пьес с обольстительным красавцем МиДми, может, тихо, скромно, издали, была в него влюблена. Орлова готова была согласиться с обеими версиями МиДми по поводу обожательного к нему отношения старушки. Ира вообще не допускала иного отношения к Лихолетову со стороны окружающих. Она могла подтрунивать над ним в его присутствии, возмущаться, рассказывая Лиговской о его перманентной нерешительности, постепенно превращающейся в хроническое заболевание, самой с собой грустить по поводу проявления им элементов душевной неточности (нечуткости) восприятия. При всем том она МиДми боготворила. Он был неземной в абсолютно реальной ее жизни. Едкая Лиговская называла его «Иллюзией». Становясь реальностью, он в любое время легко получал ключи, и через пять минут Орлова обхватывала руками его шею, вдыхала запах свежести, исходящей от воротничка его рубашки, постиранной официальной его «второй половиной».
Реальной настоящей его половиной Орлова считала себя.
Когда-то Иру интересовало все про его жену, все слухи и сплетни, их было так мало, она пыталась укрупнять свои представления о ней самостоятельно. Теперь вся его жизнь вне ее самой, потеряла для Орловой интерес: слишком той жизни было много, слишком огромным был мир его знакомых, слишком много времени уходило у него на этот свой круг, в который, по собственному выражению МиДми, он был вписан.
- Что ж отопление-то никак не включают? - отцеловавшись, жалобно спросила Ира у МиДми, будто он был главный в районе теплотехник. - Невозможно, на лекциях руки-ноги мерзнут…
- Не знаю, - Лихолетов сел в кресло, взял ее за руки, глядя снизу вверх на нее изучающими глазами.
- Новости плохие? - поняла она.
- Да какие у меня, Ирк, новости, кроме той, что я тебя люблю! - горестно и не очень естественно воскликнул Лихолетов. Театр всегда оставался его второй страстью после литературы, он не пропускал ни одной премьеры.
- Это откуда?
Он вопросительно посмотрел на нее. Глаза его потемнели. Вдруг начал читать:
Ты скажешь:
Сам взгляни на это снова -
Да разве к счастью,
славе
и добру
Быть мнительным
и грустным
до смешного? -
Пускай. И это на себя беру.
И голову теряя,
и приличье,
Все револьверы
в небо
разрядив,
Я вижу,
как я все преувеличил
И как я все же
прав был
и правдив.
Орлова ждала.
- Так вот… Я в сотый раз говорю тебе, что я ничего не придумал, - возмутился МиДми. - Я не люблю, когда ты…
Она села к нему на колени, поцеловала в губы, заглушая «звук»:
…сидишь с таким понурым видом, - закончил он.
Ира потянулась за сигаретами в сумку, брошенную на столике возле кресла, на ощупь вытянула одну, извлекла из карманчика блузки зажигалку, щелкнула, затянулась, выдохнула дым прямо в лицо Лихолетову, он обиженно закашлял, и продолжил читать стихи:
Недобрая была тогда погода,
И дождь, и снег.
На сердце.
На судьбе.
И то, что я
писал в теченье года,
Все это -
длинное письмо тебе.
Орлова вздохнула:
- Ну, зачем же столько театральщины? Гитович, когда это писал, предполагал камерное чтение. Это же из его цикла «Двое». Так?
- До чего ж просвещенная пошла молодежь, - удивился Лихолетов. - Это же довольно второстепенный поэт, откуда ты знаешь?
- Сейчас мода пошла на «ретро». Песни старые поем, стихи давно забытые находим. Да я много чего знаю вообще, - пригрозила Орлова. - А чувствую еще больше. Что-то вы хотите мне сказать…- вскинула голову Ира.
- С чего ты взяла? Когда ты вообще начнешь называть меня на «ты»?
- А никогда.
- Почему?
- Я вас слишком уважаю и люблю, уйдет все очарование. Мне кажется, что если я начну это делать, что-то главное между нами уйдет. «К чему мы перешли на «ты»? За это нам и перепало… На грошь - любви и красоты, а что-то главное пропало»…
- Я иногда думаю, зачем вообще что-то самому выдумывать, когда за нас все давным-давно сказано? Умными талантливыми людьми. Вот сейчас наш диалог - весь из цитат, а как к месту.
- Это с точки зрения литературоведческой или..?
- Ну, не знаю, может, ты и права, - рассеянно ответил Лихолетов. - Насчет ухода очарования. При чем здесь литературоведение? Сказка про курочку-рябу, на которой очень легко объяснить, что такое композиция любого произведения.
- Виктория Петровна приводит ее как пример правильного построения поведения на «Имиджелогии». У вас «хвостиком виль-виль-виль» - кульминация, а у нее - «в нужное время единственно верный вариант».
- Мы что здесь с тобой - преподаватель со студенткой?
- А как?
- А я думаю - мужчина и женщина, которые любят друг друга.
- Да какая разница? Давайте, раскалывайтесь, МиДми, о чем вы никак не можете мне сообщить. Я чай сделаю, чтобы согреться, ладно? - встала Орлова. Только не отвечайте, что мы друг друга сейчас согреем, это пошло будет звучать, - предупредила девушка.
- Иногда так хочется двинуть тебе в знак несолидарности с твоим здоровым цинизмом, - помечтал Лихолетов.
- Это было бы интересно. Меня еще никто в жизни не бил.
- Все еще впереди, - пообещал МиДми. - Иногда это полезно.
- Не подозревала, что вы деспот, - засмеялась Орлова, включая электрический чайник.
- Ирк, - начал профессор. - Я решаю…
- Если это теорема Ферма, то лучше не надо, - прервала его Орлова, закидывая в чашки заварку. - Я в математике ни шиша не понимаю.
- Там пакетики где-то были, - подсказал Лихолетов.
- Да ладно, поздняк теперь. Давайте по существу.
- Ситуация складывается таким образом… Я не могу больше находиться в двойственном положении… Либо я вычеркиваю из жизни прошлый года и тебя в нем. Либо …ты станешь моей женой.
- Голос у вас какой-то болотный, - между прочим, отметила Орлова, застыв с чайником в руке.
- Ты думаешь, мне легко такое предлагать?
- Клево. То есть …два варианта все-таки присутствуют? - Орлова окатила его ледяным взглядом.
- Ты восхитительна…
- Сейчас буду царственна, - пообещали ему огромные остановившиеся глаза.
Орлова прижалась к стене и прошептала:
- Вычеркивайте из жизни прошлый года вместе с нынешним. И меня, конечно.
Она аккуратно поставила чайник на место, зачем-то погладила его крышку ладонью.
- Ира, но мы… - дальше она уже не слышала - мчалась вниз по лестнице в раздевалку. Отворачивая от старушки-гардеробщицы лицо (слезы неудержимо катились из глаз), взяла куртку, мельком автоматически заглянула по ходу следования в зеркало: «Ну и рожа - не для слабонервных».
Об тейбл фейсом провезли, девочка? - спрашивала она себя, почти бегом добираясь до метро. Хорошенький пинок под зад. Главное, неожиданно. …От того такая отвратительно тошнотворная легкость во всем теле. Письма в почтовом ящике. Почему я решила, что он не должен об этом знать? Письма его дуры-жены. Хотя, никакая она не дура - вон как за своего мужика борется. А я ему ни слова про разговор с отцом…
«Еще раз про любовь»
(Вера Сергеевна Шевцова)
«Где-то у старого писателя: «Любовь — это когда хочется того, чего нет и не бывает»… Так было прежде, в глухие времена. «Любовь — это когда хочется того, чего нет, но что обязательно будет». Это чище и справедливее».
Ю. Трифонов. Студенты
- Что делать с рассказом твоим про летающего бухгалтера? - поинтересовалась Шевцова у Глеба в Шереметьево.
- Подожди, я сейчас, - попросил он. Исчез на несколько минут и появился с букетом желтых роз.
- Мастером прикидываешься?
- Ну, почему? Разве он дарил Маргарите желтые цветы? Кто-то другой или сама она себе их подарила. Тем более, насколько я помню, у Булгакова ни слова не было сказано о том, что это были розы. Как-то так: «Она несла в руках отвратительные тревожные желтые цветы»…
- Ты не ответил.
- А что делать - пусть лежит, кому он на фиг нужен, бухгалтер из средних людей. Ну, подумаешь, влюбился в возрасте, впервые в жизни, и стал вдруг летать. Хотя почему «вдруг»? Разве мы с тобой не летаем? Все влюбленные летают, мне кажется…
- Н-да… Ты-то натурально летаешь, с приставкой «у».
- Да, заехать бы к черту на куличики - на Шикотан, на Чукотку. Только бы подальше от всего этого дерьма, прости, что окружает на каждом шагу, где только души друзей кочками в жиже болота, где только тот человек стоит для тебя что-нибудь, кто становится тебе на душу только тогда голой ногой, когда боится задеть ее грязным сапогом. Так в этом, может, суть вся.
- Чья? Твоя? - разозлилась она. - Кто еще у вас в PR-агентстве так охотно мчится в дальние непрестижные командировки?
- Есть пара-тройка ребят, они неделю назад улетели. Ты злая - глупая.
- Спасибо, нахал.
- А вот и не поругаемся!
- Ну, вот еще: на это у нас просто не хватает времени!
Объявили регистрацию на рейс.
- Все, давай, валяй домой, ты знаешь, я терпеть не могу прощаться. Там почитай, я на компе тебе обширное послание оставил.
…Шевцова пришла домой, сбросила свой белый кожаный плащ на желтый, в тон подаренных роз, кожаный итальянский диван - вчерашний презент Глеба, «обжитый» минувшей ночью, поставила розы цвета осени в вазу, включила компьютер.
«На работе кто-то из милых наших женщин оставил на моем столе затрепанную книгу Анастасии Цветаевой «Воспоминания». Полистал. Представь себе мое удивление и радость, когда среди фотографий-вкладышей я увидел Тебя, какой ты запомнилась мне с первой и очень счастливой для меня встречи. А, может, мне и кажется, но фотография Марины и ты, тогдашняя…
Вера, тебе надо каким-то образом оторваться от раздумий и констатаций преходящности всего сущего. Поверь, «зеркальность» твоя - от бессилия перед смыслом жизни, который всегда есть, причем даже в существовании всего кажущегося вовсе несущественным. У меня тоже «соскок» по мере движения от «относительной молодости» к «относительной старости». Хочу, чтобы у нас с тобой был общий дом, хочу к земле, и плевать на блага цивилизации, как-то: унитазы, машины и современные формы общения на ходу… Хочу жить просто и… просто жить. Но насильно утащить тебя отсюда я не могу. Я сейчас лечу в самолете и немедленно! страшно! хочу тебя видеть. Говорить с тобой долго-долго, пока не надоест, если это может надоесть вообще. Да, не наговорился. Я целую тебя.
Мы целуем уголки губ друг друга до острой боли.
Тщетные поиски наши
Существования смысла и жизни
Времени не оставляют,
Чтоб задержавшись,
Тихо спуститься в цветы.
Траур длится ночной
Лишь до зари.
Голосом ясного утра
Она извещает
Праздников новых приход.
Это я тут, днесь, перевел одного японца. Немножко тяжеловесно, правда? Не ругай.
Сидел - ждал тебя из универа и посчитал: за все наши с тобой двадцать почти лет (я не ошибаюсь?) знакомства, мы только в этот раз пробыли вместе двадцать дней. А дольше ни разу не выходило. Коллеги мои циники и жестокие реалисты скажут, что это здорово и меньше шансов надоесть друг другу. Может, они и правы…
А ты помнишь, как мы с тобой, лет пять назад, пили на скамеечке в Абрамцево теплое вино из горла, и я тебе говорил всякую ерунду?
Знаешь, Шевцова, что мне в тебе нравится больше всего? Наконец-то я разобрался - не прошло и двадцати лет.
Не горячечные твои глаза кофейные. Не бесстыдно жадные негритянские твои губы. Не стройные ноги - хотя они великолепны.
Ты авантюристка. Ты веришь в Фортуну. В том, что с тобой происходит, много несправедливого. Но ты никогда, ни в коем случае, ничего ни на кого не сваливаешь. В том числе и на себя. Вер - верь! Оставайся всегда такой. Глупое пожелание. Я подумал сейчас - все это проще называется русское «Авось». Вот что значит старость - обрастание воспоминаниями - тут же вспомнил, как мы в студенческие еще времена ходили в Ленком на «Юнону и Авось» с Караченцевым и Шаниной. А теперь Раков с Большовой. Новое время - новые песни. А лучше Трофимова партию графа Рязанова все равно никто не споет. Вот, понесло. Сейчас еще Кончитой тебя обзову… А ведь это про нас «Ты меня на рассвете разбудишь». Только конец другой. Потому я и не люблю прощаться: долгие проводы - лишние слезы.
А вообще, помнишь, как мы познакомились, хотя учились на одном факультете? Вспомни себя двадцатилетней давности, стоящую возле театра в ожидании лишнего билетика, в то время как твои однокурсники бегают с безумными вожделенными глазами в поис¬ках того же самого лишнего билетика. Такое ощущение - что все мы - накануне штурма Сапун-горы, вместо ружей у нас должны быть би¬летики, они отпечатаны на тонкой бумаге, с изображением помещения театра в левом верхнем углу. Не достал билет - кончается жиз¬нь. Сегодня,- чтобы начаться завтра, снова здесь же... В глазах твоих стоят слезы - искренние, большие и жалкие, глаза перепол¬няются слезами, слезы начинают медленно прокладывать пути-дорож¬ки вниз. Ты совершенно точно знаешь, что в театр сегодня не попа¬дешь и тут подхожу я и предлагаю тебе билет. Дарю, что вызывает в тебе взрыв эмоций.
Мне иногда кажется, что ходить в театр - дурной тон. Ведь в театре во всем полете изображается судьбы тех или иных людей. Я знаю, это всего лишь обобщение, но, если артисты хорошие, то они играют не только героев, а еще и себя. И тогда получается, что зритель не просто смотрит, а еще и подглядывает, пытается понять и влезть в те сферы души человеческой, куда издавна доступ был позволен лишь священникам. Извини за выспренность.
Не могу себе сейчас представить картину поиска лишнего билета, театральные залы полупусты. Не всегда, не везде - ты скажешь. Но ужасающая пошлость угвоздилась в большинстве постановок. Как моль.
Грустно, что пошлость в жизни возведена в сан обыденности, а оригинальность, идущая от души, высмеивается, что люди прячут от людей любовь за маской «свободной любви» и уже сделали спортом освященный природой акт любви плотской. Мне кажется, потому так сильна сейчас в мире тоска людская по благодатным 20-м годам, 50-м, и даже 60- м годам прошлого столетия. Иногда хочется плюнуть на все, сесть посреди улицы с протянутой рукой: «Люди! Прошу немного доброты, каплю участия и самую малость простого доверия и понимания». Но никто же не подаст: дефицит - это все (единственный, наверное, в наше «богатенькое» время) и достать просимое можно только по знакомству. Вот я с тобой знаком… Общаясь с тобой, запасаюсь счастьем впрок, словно рачительная хозяйка соленьями на зиму. Нахально - сравнивать счастье с огурцами?
В «Записных книжках» Ильфа и Петрова: «При грудном ребенке сказали какую-то шутку, и он внезапно захохотал. Тогда решили, что он оборотень, и убили его». К чему это я? Догадайся сама».
Времени на строительство догадок по поводу заключительной цитаты у Веры Сергеевны было предостаточно.
В доме ни гроша
(Инна Пронина)
«Знать существо дела красноречию нет никакой нужды, надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки».
Платон. Диалоги.
Искусство слова было, есть и будет, этому ее ежебуднично учили в университете. Но в доме не было ни гроша, и Инна подумала, что пришло время начать практиковаться в этой отрасли знаний. «Любовь (к образованию, конечно) приходит и уходит, а кушать хочется всегда», - голодный желудок выступал в тот вечер в роли ее музы. Муж Юра укатил к родителям на (в) Украину. Перед ней лежала газета «Работа&зарплата».
Через час она получала на руки пачку газет «Столичная» - в усталых глазах выдававшего крупными буквами светилось: «На табе, Боже…», - и с энергичным сверканием глаз она потащилась с сей продукцией в центр Москвы.
Мокрые улицы, бесконечный дождь, холодные отстраненные лица прохожих - все на пути способствовало погашению блеска в глазах. Наконец, наступил самый депрессивный момент: разъяренно-обозленный желудок вновь дал о себе знать - глаза Инны зажглись яркими звездными огоньками, рот открылся сам собой и оттуда понеслись речи различного свойства, самые неожиданные для нее самой.
Пронина понимала, что держит в руках «фуфло», которое должна продать за один вечер. И то, что подручными инструментами в таком случае могут быть только наглость, женское обаяние, кое-какое знание человеческой психологии и актерское мастерство. «Вся наша жизнь - игра!» - орал на высоких нотах ее многострадальный желудок.
Инна чувствовала: объектами «окучивания» могут выступить улыбающиеся люди всех возрастов, молодые люди с достатком выше среднего, семейные пары пенсионеров, ценители мастер-класса Станиславского и Немировича-Данченко, особенно если представители сей школы появляются на сырых улицах столицы, ну и, конечно, иностранцы с тугими бумажниками, набитыми долларовыми купюрами. Остальной контингент ею рассматривался как зрительный зал: театр рухнул, зрители - на месте. Цирк уехал, клоуны остались. Вернее, клоун всего один - ваша покорная слуга. Короче, «весь мир - театр, а люди в нем актеры».
К людям с улыбками на лицах она подходила с фразой: «Цветная туалетная бумага с картинками. Уникальный шанс! Впервые - без рулона: выгодно, удобно, практично», - когда они меньше всего этого ожидали. Скоро она поймала себя на том, что работает «на публику» редко, в основном, обрабатывает отдельные понравившиеся «экземпляры». От платежеспособного предмета она не отходила ни на шаг: он бежал от Инны со скоростью 20 километров в час, обгоняя идущих впереди, она мчалась за ним - с настежь открытым лицом, сияющими глазами. Обнадеживающая улыбка «клиента» и снижение скорости до 10 км - первый звоночек, остальное уже дело личного обаяния.
Опознавая по приметам гуманитариев и членов творческих союзов, она подбегала к ним со словами: «Читаем стихотворения, поем песни, танцуем - все это за 10 рублей. Газета вам в подарок. Бесплатно» Не дав опомниться, продолжала дальше: «Сегодня я - в репертуаре. Песни из любимых кинофильмов, современный рок и поп. Стрит-джаз, латино, стиль «робот». Канкан со всеми желающими. Песни и танцы по Вашим заявкам».
80 процентов «пациентов» после этого останавливались, ждали зрелищ… и получали их!
Доселе у нее и в мыслях не было, что с незаконченным высшим образованием, ей придется петь на Тверской под проливным дождем, бежать за избранными ею людьми, сшибая прохожих, на бешеной скорости, нацепив на лицо самую очаровательную из своих улыбок.
Если первые два приема в ход не шли и давали нулевую реакцию, приходилось давить на жалость:
- 10 рублей согреют душу замерзшего студента.
После таких слов многие хотели расплатиться натурой и согреть ее за ближайшим углом.
Сам собой родился «жалостливый» вариант для более солидной публики:
- На 10 рублей, которые вы мне дадите за эту чудесную газету, я куплю себе два чупа-чупса. Таким образом, у меня будет на ужин два блюда: первое и второе.
После этого Инна в этот вечер обычно слышала: «Держи за артистизм», - и получала заветную деньгу в карман.
Она уже начала подумывать, что вообще ошиблась с выбором профессии, не податься ли в артистки, но резонно успокаивала себя тем, что все впереди, и театральное образование, пожалуй, будет у нее вторым, и представляла себя, что на просмотре при поступлении будет исполнять именно ту сценку, что «сооружает» сейчас.
Инна входила в раж. Если все придуманные в этот вечер приемы не помогали, не доходили до ушей и сердец покупателей, и они уплывали по своим делам, она пускала в ход «тяжелую артиллерию». Как правило, это действовало безотказно в 99 процентах случаев. Это относилось к людям, которые шли по Тверской с дипломатами, в расстегнутых плащах, под которыми виднелись шикарные дорогие костюмы. Она понимала, что человек, идущий по центральной улицы столицы с индифферентным, несколько презрительным выражением лица и в галстуке чего-то в жизни добился, и, наверняка, чего-то хочет еще, поэтому чувство тщеславия ему не может быть чуждо.
- Если сегодня вы купите у меня газету, то в моем личном рейтинге мужчин, займете первое место, - гипнотическим голосом, вкрапляя мягкие проникновенные нотки, сообщала она.
Как правило, после таких слов многие газету не покупали, давали деньги просто так, а некоторые покупали ей мороженое, кока-колу, пирожки.
…Инна возвращалась домой с «уловом» и ощущением, что сегодня она, несомненно, принадлежала к корифеям навязчивой рекламы. Она зашла в «Копеечку» возле дома, купила крупы и картошки.
Вот только…месячные задерживаются. Может, пронесет?
«Я хочу просить твоей руки…»
(Лихолетов)
«Вот ведь что являет любовь: кто в ней несчастлив, тех она заставляет считать мучением даже то, что вовсе не причиняет огорчений другим, а кто счастлив, тех она вынуждает хвалить то, что не заслуживает даже считаться удовольствием».
Платон. Диалоги
После последнего тяжелого разговора Лихолетов с Орловой бурно помирились на следующий же день…
- Ну вот, ждешь эту пятницу, ждешь, а она приходит грустная и чужая, и не хочет ничего сказать.
- Что говорить-то, МиДми? «Неутешительные выводы приходят в голову по осени», - пропела Ира.
- Опять? Мы ж договорились? Нос не вешать, хвост - пистолетом! Н-да…«Я напишу тебе: у нас весна… Хотя ты будешь знать - глухая осень», - сразу сник Лихолетов.
- Да какая разница? Как пасьянс на лист убогий разложил я чаяния, а вот здесь притри немного: расплескал отчаянье.
- Ты стихи начала писать от моего имени?
- Да нет, это Мариночкиной бабушке друг сердешный преподнес, а потом сознался, что их написал компьютер.
- А…
- Кобоабэ
- ???
- Ибо - другими словами…
- Надо выбрать время и изучить твой новояз.
- Да не мой он - общественный.
- Нет, у тебя он - особенный.
Орлова наморщила лоб.
- Что делать будем, любимый мой? - она тряхнула кудрявой своей головой и искоса взглянула на МиДми.
- Дурацкое у тебя сегодня настроение.
- Нормальное, стандартное.
- Ну, чего ты хочешь? - трагически спросил Лихолетов.
- Ни-че-го! Когда нечего сказать - пойте…
- Вот что, - стремительно встал Лихолетов. - Сейчас мы идем к тебе домой, ты знакомишь меня с родителями, а то я знаю их только заочно, и я прошу твоей руки.
Орлова захохотала. Он закрыл рукой ее рот, в следующий момент схватил зубами ее губы, поцеловал сильно и властно.
- Еще, еще, - попросила она.
- Звони домой, - отстранился он. - Я хочу к тебе в гости.
- Ай, чушь, - противилась она.
- Делай, что я говорю, - потребовал неумолимый МиДми. - Действительно, полная чушь, что мы не вместе…
…Набирая код квартиры, Орлова оглянулась на МиДми: вид у него был решительный.
Встречать профессора Лихолетова сначала выбежал Бой, за ним появились генерал с супругой.
Увидев собаку, МиДми замялся.
- Бой, сидеть! Дай лапу, - скомандовал генерал, протягивая руку гостю. Лихолетов представился, поклонился Алле Леонидовне, поцеловал ее надушенную ручку. Отметил про себя: Ferre - у мамы с дочкой одинаковые духи.
В столовой Настя накрывала стол.
- Проходите, сейчас чай будем пить, - пригласила Ира. - Да, Бой, отстань ты от Михаила Дмитриевича. Он так радуется, - пояснила она, - в очередной раз стряхивая передние лапы пса с костюма Лихолетова.
- Бой, место! - генерал был немногословен. Пес тут же отправился на место.
Разговор за столом не клеился. Ира суетилась, щебетала, ненатурально смеялась, рассказывала факультетские новости, глаза у нее были шальные и шалые. Настя сидела за столом, подперев голову локотками, оставалось только надеть на нее кокошник и поместить сзади декорацию входа в терем-теремок. Лихолетов глуповато улыбался. Алла Леонидовна следила за содержанием тарелки у гостя. Разговор сам собой направился в русло состояния русского языка, год-то нынешний был объявлен президентом «Годом русского языка».
- Что чай? - сказал генерал, добродушно разглядывая гостя, - Мать, давай коньяку.
- Коньяка, - поправила хозяйка.
- Наверное, можно и так, и так, - предположил повеселевший Лихолетов.
- По нормам русского языка, управление требует все-таки родительного падежа, - не согласилась Ира. Генерал Орлов неожиданно для себя покраснел. - Но учитывая, что мой папа такой самый лучший на свете, такой значительный, и простой, такой родной… и какой-то вальяжный сегодня…Конечно же, «коньяку»!
- Ира сказывала, вы в Чечне воевали?
- Было. Но я не люблю обо всем этом вспоминать.
- Понимаю… - сочувственно согласился МиДми. - Но вот через два года Ирина будет дипломную работу писать. Так мало у нас творческих работ. Вот она бы написала литературную запись ваших воспоминаний. Как?
- Надо подумать. Время терпит.
- Да это только, кажется, что его много. Это работа большая. С учетом вашей занятости… А я бы ей помог. И напечатать потом - посодействовал бы. Воспоминания очевидцев сегодня в цене. У Ируси было бы такое ударное начало в профессии.
На словах «у Ируси» генерал недоуменно посмотрел на профессора, Алла Леонидовна, перелила чай через край его чашки. Генерал недовольно насупился:
- Руки как крюки…
- Прости, нечаянно.
- Даю вам слово, - сухо обратился он к Лихолетову, - принять решение в самое ближайшее время. А теперь, прошу прощения - дела, - он невоспитанно налил одному себе рюмку, немедленно выпил, и вышел из комнаты.
МиДми растерянно взглянул на Орлову.
- Папины дела никогда не кончаются, - попыталась та сгладить ситуацию.
- У него сегодня был тяжелый день, - помогала дочери Алла Леонидовна.
Генерал отправился в кабинет, прямиком не к письменному столу, а к швейной машинке. У него был испытанный способ поддержания себя в тонусе - шитье ошейников из парадных генеральских ремней. В результате Бой всегда ходил в сногсшибательных ошейниках на эксклюзивных поводках, ими были удостоены и собаки близких друзей, с которых в свою очередь бралось честнее слово о неразглашении происхождения материала для собачьих аксессуаров. Алла Леонидовна давно перестала горевать о бесконечно ломающихся иглах на славной немецкой машинке - привыкла: «чем бы дитя не тешилось»… У генерала было еще несколько нестандартных увлечений помимо «шитья», например, он ремонтировал часы, в том числе и старинные, собирал бесцветных серо-зеленых пластиковых солдатиков, которых потом раскрашивал. Необычный был у Орловой отец, но никакого отношения к нашему повествованию это не имеет…
… Настя хитро улыбалась, изучая МиДми.
- Ну, и мне пора откланиваться, - подытожил Лихолетов.
- Как? - поразилась Ира.
- Всего доброго, рады были познакомиться, - с облегчением вздохнула мама.
- Приходите к нам запросто, - залепила Настя.
Орлова зверем на нее посмотрела.
- Я провожу, - бросила Ира домашним.
- Возьми Боя, мальчик погуляет, - попросила Алла Леонидовна,
В лифте боксер встал на задние лапы и лизнул МиДми, оставив на память о себе хлопья слюней на костюме - черное стильное пально профессора было расстегнуто…
- Зараза, Бой, что ж ты такой слюнявый! - зло прокричала Орлова.
Тогда пес прыгнул своей любимице на грудь, проделав с ней аналогичную акцию.
- Ах, ты моя радость! - чуть не плача проговорила Орлова, обнимая собаку.
- Ревнуешь? - поинтересовался Лихолетов, вытирая платком борта пиджака.
Орлова опрометью выскочила из подъезда, она тянула Боя за поводок, а он упирался, все оглядывался на МиДми. Ира хлестнула собаку поводком:
- Гулять!
- Дай, хоть объясню тебе, - услышала она любимый голос. Но не обернулась. Нет, она не боялась, что МиДми превратиться в соляной столб. Она категорически не хотела, чтобы он видел ее лицо, исковерканное гримасой обиды и гнева.
… - Дочк, ну, что вы опять залимонили с Боем на полтора часа, мы уж с матерью волноваться стали… И телефон свой дома оставила. А он все звонит.
- Лапы не мой, только протри, мы нигде не лазили, - ответила Ира задумчиво-печально.
- Он - неглупый, только голос у него какой-то бабий, - смущенно сказал ей генерал.
- А у жены его - какой? - осмелела Ира.
- А бес его знает, не помню, - озадаченно повинился отец.
- Почему ты не спрашиваешь, зачем он приходил?
- Если я просил тебя с ним расстаться, а ты не сумела, значит - это невозможно, - ответил Орлов-старший.
- Папа, возможно все. Просто, я - дура: я люблю это ничтожество.
- И со всем юношеским максимализмом она… - начал отец, а дочь его горячо перебила:
- Хотела бы я, чтобы это был максимализм, только все тривиальнее, или, наоборот, сложнее… - Вот, например, сегодняшний его приход был с целью… Можно я не буду ничего объяснять? Знаешь, пап, в жизни все бывает неожиданно. Что стопроцентно возможно - не происходит, чего ни в коем случае не ждешь - случается…
- Не обязательно. Все в этой жизни зависит только от нас. Я ни о чем не спрашиваю. А в голове у меня нахальный кусок одной из песен Высоцкого: «…потом поймали жениха и долго били. Смотрины, стало быть, у них…», - хитро улыбнулся генерал. - Да, кстати, Сергей прислал письмо, - Орлов протянул конверт. Пляши! - предложил генерал дочери.
- Я лучше спою, - и заорала отвратительной дурниной «Without You» Marian Carey.
- И это после семи лет обучения в музыкальной школе. Не похабь цивильную вещь, (хм,…) Ируся - попросил отец. - А вообще… кто говорил, не помню: Начало - всегда прекрасно. Именно на пороге надо останавливаться»…
«Любовь к себе - роман на всю жизнь»
(Марина Лиговская)
«Трудность в том, что так много людей вокруг и у каждого должна быть своя любовь. Трудность в их множестве, в странном сплетении встреч, обстоятельств, сказанных кем-то слов, в вечном непобедимом стремлении к лучшему и к новизне».
Ю.Трифонов. Студенты
Любовь случается неожиданно.
Она проснулась рано-рано утром, посмотрела на него-спящего, перелегла к нему на грудь, он на секунду открыл глаза, поцеловал Марину в загипсованное плечо, и снова уснул. Удивительно нежный любовник, отметила она, при всей своей внешней устрашаемости - громогласности, непредсказуемой грубости, каких-то необузданных вспышках злобы ко всему человечеству, буйного помешательства на элитарности города, в котором оба мы родились. Впрочем, когда мы вдвоем, он тих как ангел, и любит как бог…
Честно говоря, сравнивать Лиговской было особенно не с кем, поскольку Гошка был у нее первым мужчиной. Напичканная бабушкой и родителями классическими романами, она уже распределила роли. «Ромео и Джульетта», просмотренный в «Иллюзионе» вместе с Гошей, позволил идентифицировать себя с героями шекспировской драмы. Так сам великий Франко Дзафирелли соединил их судьбы.
Что вышло потом, не было описано ни в одном известном ей романе. Лиговская полезла снимать сохнущий на вешалке в ванной халат, сверзилась с бортика и сломала плечо. Дианы Августовны, как водится, не было дома. Когда она появилась, вызванная телефонным звонком внучки, ее воспитанница, взявшая себе суверенитета, сколько хотела, уже сидела в кресле, загипсованная в полукорсет. Рядом суетился Гошка, накрывая на стол. Дверь в квартиру была открыта.
- Пробки… - оправдательно проговорила бабушка, и заплакала.
- Бабулек, не терзайся. Мне уже гипс наложили. Гошка отвез. Не больно совсем. И рука одна все-таки свободная, - похвасталась внучка.
- Родители меня убьют.
- А мы им ничего не скажем…
Поскольку в университет в таком виде не пойдешь, сидела Лиговская дома, первые дни вместе с бабушкой, потом Диана Августовна затосковала, и внучка это почувствовала, и все вернулось на круги своя: бабушка готовила завтраки, обеды, ужины, и убегала из дома. Гошка практически переселился к Марине. После работы он приходил к Лиговским как к себе домой. Марина открывала дверь, и лицо ее озарялось счастливой благодарной улыбкой. Гошка входил всегда озабоченный - с дурацкой влюбленной улыбкой. Они жили так вторую неделю - в состоянии невесомости и восхищения друг другом.
…Она снова задремала - в ощущении нескончаемого наслаждения. Дрема начинала переходить в сон, тут Гошка вздумал поворачиваться на бок, а перед тем, как повернуться поцеловал ее в щеку, потом в загипсованное плечо - коротко, легко, будто крылом касаясь, мол, давай поспим чуть-чуть.
- Тебе хорошо со мной? - спрашивали друг друга счастливые соседи.
Лиговская вдыхала запах мужской плоти с удовольствием. Лежа на здоровенной его груди, она закинула свои ноги на стену и, глядя в потолок, подумала: «Как много счастья в один момент…»
- Что с тобой?», - тут же спросил ее Гоша.
- Да так, - проговорила Лиговская. - Просто здорово. Кажется, что так не может быть, настолько все славно.
- Доброе утро, мадам. Вы вроде еще не вставали, чтобы встать не с той ноги. Разве плохо, когда слишком хорошо?
- Подозрительно, - отозвалась Марина. А вообще, - сообщила она после небольшой паузы, - я не могу и не хочу совсем на тебя западать, даже в смысле постели.
Гошка ужаснулся - оказывается девочка и не мыслит о будущем. Никудышно прицеливаясь, с нескольких попыток вошла в сердце гигантская игла. Он сморщился от боли и гадливости.
- А уже есть тенденции? Откуда в тебе такой расчет?
- Вроде нет пока. Это не расчет - это реальная оценка. Надо всегда помнить о важном…
- Что это?
- Не скажу.
- Да…ради бога. Но и у тебя есть я. И ты у меня. Так?
- Да, я знаю. Но, скорее всего это ни к чему не ведет.
- Да откуда ты можешь знать, сопля паршивая, - возмутился Гошка. - Я тебе уже говорил, мне кажется, что все это может перейти в большее.
- Но это плоть, ничего больше.
- Но мы же с тобой не только трахаемся, есть же что-то большее между нами…
- Мы прекрасные партнеры и добрые друзья. Я тебе очень благодарна, и ничего не должна.
- Ну, ты мразь…
- Какая есть…
Гошка резко поднялся, встал.
- Чего тебе надо?
- Любви.
- Значит, я тебе ее не даю?
- Ее не дают, не подают, любят - и все.
- Я люблю тебя.
- Тебе только кажется.
- Я уйду сейчас!
- Вали…
Сосед натянул брюки на голое тело, влез в тапочки, и погнал к двери. По пути его настигло Мариночкино, ироническое:
- Плавки забыл, и рубашку. Пиджак на вешалке, в коридоре.
Лиговская продолжала валяться в постели, одновременно разговаривая с ним, единственным: «Ты когда-нибудь пробовал заниматься любовью с женщиной, у которой сломано плечо? Да нет, я тебе не предлагаюсь... Тут нужно большое искусство со стороны обоих партнеров. Гипс мешает бесконечно. Тронуть его нельзя - а как не тронуть, когда такая бездна страстей. Не сделать больно, выбрать удобную позу. А потом, когда все произошло - хохотать вместе до упада, и хором петь: «Расцвели уж давно хризантемы в саду...» Ситуация, действительно, комическая. А утром приходит бабушка со своих гулянок запоздалых - делает мне перевязку и возмущается - что снова гипс расшатан, то бинтовалнсь раз в три дня, а теперь - каждый день, И почему я совсем ничего не ем? А я хожу, пьяная от бесконечного блаженства ночи и глупо улыбаюсь».
Если Гошка - ты, то почему я этого не чувствую?
«It’s a wonderful, wonderful life! »…
(Виктория Петровна)
«- Он похож на комод моей тетушки, - сказал Сергей неожиданно. - Всегда молчалив, замкнут, и неизвестно, что там, под очками. И комод моей тетушки всегда заперт на все замки и такой же широкий, тяжеловесный…Я никогда не видел его открытым, и мне почему-то казалось в детстве, что там должны быть какие-то чудеса, удивительные вещи. А там, может, и не было-то ничего — пустые полки, какое-нибудь старое тряпье. А?»
«- Старые студенты, - продолжала Лена, -в прежнее время вечно о чем-то спорили: о цели жизни, о высшем благе, о народе, о боге, о всякой чепухе. А нам-то зачем заводить эти абстрактные споры?»
Ю. Трифонов. Студенты
- Виктория Петровна, через два дня ученый совет, вы не забыли? Там отчет ваш о работе факультета, - напомнила Света.
- Ох, как время-то бежит. Раньше дни были большие и круглые, а сейчас как из пулемета шпарят… Сейчас сяду, напишу, - пообещала Вика. Но вместо того, чтобы сочинять свой доклад, вдруг ударилась в воспоминания.
Два дня… Тогда, лет тридцать с лишним назад (проще сказать - сто, какая ж я старая, плакать хочется), они действительно длились очень долго. Это бы¬ли целых два дня - с занятиями в университете и лекциями преподавателей, всех их мы любили до самозабвения, никак не могли между собой поделить, ходили к ним в гости: встречи со студентами в неформальной обстановке всегда приветствовались. В кулуарах наш факультет называли «факультетом песен и миниатюр», потому что почти все преподаватели и студенты по совместительству являлись актерами «Театра песни» и «Театра миниатюр». Конструкция журдома была таковой, что каждый, кто имел желание, мог в любое время почувствовать себя в центре событий. Что там творилось в стране, нас почти никогда не интересовало. Факультет был оазисом свободы - во всех ее разумных и сумасбродных проявлениях. Как потом стало ясно, когда все мы начали работать - оазисом доморощенным - просто наши преподаватели сумели на эти замечательные пять лет полностью оградить нас от бездарности и бреда каждодневного существования в серых буднях эпохи сексотства и брежневского величия.
Мы цитировали в курилках «Голубую книгу» Зощенко со страстным восторгом, нам нравилось обличать мещанство, о котором каждый из нас имел весьма смутное представление. Ах, эти задушевные разговоры с препами на боковой лестнице. Красноречивые взгляды, устремленные на предмет очередного своего обожания в университетских коридорах, гуляния по главному в областном городе проспекту, пафосно названному именем Революции (в стародавние времена центральная улица называлась колоритно и просто: Большая Дворянская). Заходы в молодежное кафе, где брался мясной салатик за 52 копейки и бутылочка сухого вина, а то, и просто - чашка кофе. Ансамбль играл популярные мелодии, от которых сладко-ожидающе замирало сердце. Возле столика появлялся желающий потанцевать с тобой. И в танце - касание, прошивающее тело, как обшивку двери отсека корабля - желание героини Натальи Бондарчук в «Солярисе». Казалось, этим дням не будет конца. Впрочем, вру - ничего не казалось - об этом никто не думал. Мы просто жили эти целые дни. Читали редкие добрые парадоксальные книги, радуясь, что можно достать самиздат или что-то из дефицита - отечественного и зарубежного, изданного малыми тиражами, ходили в киноклуб смотреть великие и странные фильмы, некоторые из них не дошли до зрителя и по сей день. «Городок Анара» или… «Пустыня Тартари» - попробуй, найди их сегодня в Москве. Читали Ницше и Фрейда. И все-то там нам у них нравилось, все ложилось на душу красивым сильным и страстным ощущением собственной значимости, первостепенности, собственной неповторимости в этом мире и уверенностью в том, что ты все можешь.
«Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения и из бесчисленных многих интервалов, в которых, в лучшем случае, нас окружают лишь бледные тени этих мгновений. Любовь, весна, каждая прекрасная мелодия, горы, луна, море - все это лишь однажды внятно говорит сердцу - если вообще когда- либо внятно говорит. Ибо многие люди совсем не имеют этих мгновений и суть сами интервалы и паузы в симфонии подлинной жизни», - вчера Вика открыла Ницше наугад. И опять все - по душе, и опять со всем согласна. Только никуда ничего не ложится. Или ложиться уже некуда?
Почему я так цепляюсь за то время? В нем не было пауз и интервалов: одни события. Оно было почти сплошь соткано из одних мгновений интереснейшего значения.
«It’s a wonderful, wonderful life! »…
…Как же сделать, чтобы эстафета была… Мы - наши дети - наши внуки, они же, - сегодняшние мои студенты? Пока не очень получается… Вика грустно улыбнулась, опускаясь в очередной завиток воспоминаний.
…Они ловили голубей на чердаке своего дома, выдерживали их в уксусе, и ели. Ощипывая голубей, Миша, Викин муж, бывший детдомовец, тогда студент психологического факультета, пел: «Ради бога не стучите тише - голуби целуются на крыше», - однажды подруга Лида (где она теперь?) застала его за этим занятием в ванной, возмутилась… Она вообще любила возмущаться, а он ответил, что не разделяет пристрастия Пикассо к голубям, к тому же очень хочется есть.
Вика с Мишей обладали невиданной по тем временная роскошью - собственным жильем (государство выполняло свои обязательства перед юными одинокими гражданами). Потому двери их квартиры не закрывались, практически никогда. В то время студенты, самостоятельно владеющие квартирами - была большая редкость и редкая удача для тех, кому выпало счастье общения с ними. В отсутствие хозяев рисковые однокурсники залезали через форточку, предусмотрительно оставленную открытой. Праздники следовали один за другим, если их не было - их придумывали. После всех сборищ, несколько дней Вика и Миша жили по-королевски, доедая остатки. Однажды отравились каким-то кроликом, который муж принес домой после опытов, проведенных над бедным животным в мединституте, где он ночами подрабатывал сторожем. Что с ним делали, он толком не знал, поэтому они решили, на всякий случай, вымочить его в уксусе перед приготовлением. На следующий день полумертвая Вика лежала на тахте под ватным одеялом и тряслась как в лихорадке. Стояла дурман-жара. Она то и дело вскакивала, и бежала по маршруту - «туалет- ванная». Пришла Лида, подруга, засмеялась: «Дохлая и зеленая, ты и в болезни выглядишь по-царски прекрасно». Проходя мимо зеркала, Вика посмотрела на себя: заострившиеся черты лица, глаза лихорадочно блестят... На первый план выскочили удивленные брови-дуги, над ними сияла затейливо навинченная повязка. Она осталась чрезвычайно собой довольна. Горделиво сообщила Лиде, что кролик был великолепный, к тому же под белым соусом: «Кролик по-польски, понимаешь? Ой-ох-х», - скорчилась и опять, держась рукой за стеночку, поплелась в туалет. Вернувшись, поймала взгляд подруги, уставившийся на изнанку одеяла - сплошь рваными клочьями ваты. Притом, что верх одеяла был из какой-то богатой, под парчу, ткани. «А это... - ненадолго задумалась Вика. - Это всплеск нищеты».
«Княжна Тараканова в Петропавловском равелине!» - фыркнула Лида.
Господи, неужто мне осталось только вспоминать, посетовала Вика-сегодняшняя и начала писать совсем ей ненужный отчет, но раз требуют - надо сочинять. Новый проректор закрыл студенческий театр, распустил команду КВН, того и жди - до студенческого журнала доберется. А сколько бумаг новых на факультет свалили - формы, графики, сводки, даже отчет о еженедельной работе каждого сотрудника. Зачем? Господи, на что уходит жизнь… Скоро на общение с детьми совсем времени не останется, скоро с бумагами начнем разговаривать. Шизуха косит наши ряды, по-молодежному констатировала декан. Набирала текст на компьютере, а сама была далеко-далеко…
Московские сторожевые только начали входить в моду. Вика не жрала несколько месяцев - копила деньги на щенка. Когда Грета была приобретена, ее кормила вся группа. Она подросла, стала красавицей.
Виктория выплывала на улицу в своей рыжей дубленке (привез сокурсник-афганистанец) на поводке с огромной рыже-белой Гретой. Улица замирала от восторга и восхищения. Особенно нахальные и смелые с ней заговаривали. А поскольку Вика сама была достаточно нахальная и смелая, она эти разговоры очень поощряла. «Ах, какая собака, какая девушка!» - обмирали и агонизировали уверенные в себе парни. На лицах неуверенных - застывала тоска по недостижимому. Один раз во время такого показательного гуляния к ней привязался интересный молодой человек, который ей понравился. Смятение овладело неподражаемой высокомерной Викой, и она привела его домой, где тихо и мирно сидел Миша над своим прибором для электросна, который он испытывал на группе журналистов-добровольцев.
- Заходи, - пригласила Вика нового знакомого.
- Здравствуйте, - произнес выдающийся психиатр всех времен и народов, не поднимая головы, - по причине вечно продолжающегося «дня открытых дверей» к ним ходили все, кому не лень.
- Знакомьтесь, - это мой брат, - находчиво сообщила она (ну, и стервоза я была!), кивая на Михаила.
Тот повернулся, обозрел ее из-под (а-ля) профессорских своих очков очень внимательно, подумал секунду, встал, оделся и ушел.
Новый знакомый попил с Викой чая, попросил закрыть собаку, ссылаясь на то, что слегка ее побаивается. Вика, расположенная вести беседы, как привыкла - о смысле жизни и судьбах человечества, не поняла его, предполагающего занятия более низменные, но приятные. Он счел ее ненормальной и кокетливой девицей. В результате Вика бегала от него по квартире, швыряя в своего уличного знакомца все, что попадалось под руку. Она звала Мишку, который в тот момент находился уже на значительном расстоянии от дома. Парень, видимо, подумал, что она не совсем нормальная. Вика потом, смеясь, рассказывала подружкам: «Выругался, слинял. Не стал сильничать» …
«Факультет журналистики один из самых крупных в университете. Профессорско-преподавательский состав…» - писала, витая в облаках, улыбающаяся Вика.
Мы напиваемся до легкого свинячества, вспоминает декан, и ведем пьяные разговоры. Фоном служит пластинка Тухманова «По волне моей памяти». Реплики стоят на разных ступенях вздора - ну, это уж, кто на что способен:
«Во фpанцyзской стоpоне, на чyжой планете,
Пpедстоит yчиться мне в yнивеpситете -
До чего ж тоскyю я, не сказать словами,
Плачьте ж, милые дpyзья,
Горькими слезами.
На пpощание пожмем
Мы дpyг дpyгy pyки.
И покинет отчий дом
Мученик науки», - крутится старинная студенческая песня XI-XIII веков на ритмы восьмидесятых века двадцатого. И идет под нее разговор:
- Вот мы сделали атомную бомбу, меж тем, медицина наша до сих пор бессильна. Нет медицины, лечить, как следует, не умеем. Что вы смеетесь? Я говорю смешные вещи? - это она спрашивала.
- Вик, если отрубиться от ситуации, можно подумать, что разговор происходит, чуть ли не в Белом доме…- отвечала ей подруга Лида.
- Я говорю смешные вещи?
- Нет, просто банальные… Я заметила, что тебя вообще очень трогают в определенной стадии опьянения общечеловеческие проблемы - перенаселенность земного шара или сохранение влаги…
- Да, чушь. Я вообще живу исключительно для себя. Но не по закону: человек человеку волк. Я просто равнодушно отношусь к людям.
- Это оборотная сторона волчизма.
- Отнюдь, матушка. По закону: «выживает сильнейший» существовать я не могу. Я просто хочу, чтобы не было хапуг и подлецов. Я хочу сформировать жизненную позицию.
Лида - Мише:
- С тех пор, как на практике ей выдали характеристику, где было отмечено, что она не имеет четкой жизненной позиции, она начала активно ее вырабатывать.
Вике:
- Жизненную позицию выковывают на трезвую голову.
- Балда, я - в упадке. Вернее, в раздрае. У меня идет процесс переоценки ценностей.
- Разве они у тебя были?
- Если их не было, их следовало бы выдумать.
- Дерзай.
- Формулирую: дождь - свеж, лист - в дрожь, я - смел и хорош.
- Пьян и хорош.
- Смел… Во, еще сейчас придумала: в стремлении едином ворвусь стремглав: и в будущем - free love, и в прошлом - free love.
- Маразм крепчал и лажа нарастала. Какая чушь! - восклицает Лида. Миша, обхватив руками колени, катается от смеха по дивану.
- Больше всего ненавижу студень! Несносное блюдо, - продолжает неистовствовать Вика (да, я была та еще штуковина, - удовлетворенно отмечает про себя декан).
- А Майя Плисецкая ненавидит лапшу!!!
- И мы обе имеем в виду окружающих!
- «Пустыня Тартари» - фильм, который можно смотреть вечно… - ни с того ни с сего заявляет Михаил.
- Обожаю Ираклия! - вдруг заявляет Лида.
- Это твое новое увлечение? Почему не знаем? - недоумевает Вика.
- Квирикадзе!
- «Городок Анара» или «Пловец»?
- О! «Дитя сестра моя, уедем в те края, где мы с тобой не разлучаться сможем»… Бодлер… За эту пластинку Тухманову нужно Нобелевскую дать. Между прочим, знаешь, беременность самки носорога продолжается всего 18 недель, - вдруг вспоминает Вика. И спохватывается: - Лидка, скажи, у меня на тапочках нет розового отлива? Просто очень не люблю этот цвет…
- «В городе по имени «Я тебя съем», на улице по имени «Я торчу», жил некто по имени «Нет проблем» с девушкой по имени «Хочу-хочу»», - грустно заявляет подруга.
- А что было дальше?
- Ну… «Мир для него был предельно прост. Он знал, где вовремя тормознуть. Он знал, как двигаться в полный рост: кого - куснуть, а кого - лизнуть»…
- Все, не продолжай, пожалуйста. Не хочу про вечного Хама. В этом городе мне так не везет, - сообщает Вика.
- В этом городе никому не везет, - заключает Лида. - Жить можно только в Москве.
- Да, Москва - твоя одна и пламенная страсть. Ты ею одержима. Ты, видимо, видишь себя одной из чеховских «Трех сестер». А я, знаешь, совершенно спокойно отношусь к образу жизни в столице. Хотя, помню, в детстве жила там, в доме на набережной. Там были такие высокие потолки, такие огромные комнаты. Это была квартира первого бабушкиного мужа. Но вообще мне бы жить где-нибудь на берегу моря, все равно какого.
- Желательно, конечно, Средиземного. Что-то про дом на набережной я раньше не слышала никогда?
- Может, Мертвого. Но - на берегу. А зачем? Бабушка потом с ним развелась, потом он умер, от него, происходит моя тетушка. Не хочу я обо все этом … потому что… Вот, послушай, что я намедни у Солженицына прочитала - даже выписала себе: «- Из нашего беспамятного рабства какой-то же выход должен быть! - Самообладание, мой друг, - вот наш выход. Ясность ума. И самообладание. Только тогда мы можем рассчитывать пережить срок. Выйти на волю. Захватить еще кусочек мирной жизни, пока не начнется новая война. - Нет! нет! нет! не то. - Да как ты не понимаешь? Да не нужен мне мир! И никакая воля мне не нужна!! И сама жизнь мне не нужна!! без справедливости!!»
- Круто, - меркнет Лида. - Пронзительный диалог.
Они окончили университет, плюнули на распределение, и уехали в Москву - на удачу. Поменяли Мишкину квартиру на комнату в коммуналке в ближнем Подмосковье. Жили втроем.
Все удалось. Только однажды через восемь лет Вика вернулась домой и не обнаружила в квартире Мишу с Лидой. Впрочем, она всегда подозревала, что он безумно Лиду любил, хотя женился на Вике-королеве. Теперь они решили исправить эту ошибку…
«Студенты факультета активно участвуют в научной деятельности университета. На конкурсе студенческих исследовательских работ они неизменно занимают ведущие места. Так, в этом году студент третьего курса Дегтярев Александр….»
«Он смял меня своим великодушием…»
(Марина Лиговская)
«Счастье - это «со-частье», доля, пай. Представьте, что какое-то племя закончило удачную охоту. Происходит дележ добычи. Каждый член племени или рода получает свою долю - свое «сочастье». Понимаете? Значит, уже древнее слово «сочастье» имело общественный смысл. Если для всего рода охота была удачной, каждый член рода получал свое «со-частье», если была неудачной - не получал ничего».
Ю. Трифонов. Студенты
Она кинула взгляд на календарь - до даты, когда было приказано явиться в поликлинику снимать гипс оставалось три дня. «У-уу, сил нет», - решила Лиговская и набрала номер Орловой:
- Ирк, приезжай, я гипс хочу снять, ты меня подстрахуешь…
- Безумная, давай я тебя к врачу отвезу.
- Не хочу, не приедешь, в одиночестве вопрос решу.
…Когда Орлова огромными ножницами сделала заключительный аккорд по срезанию костяной марли, Лиговская побледнела.
- Паршиво стало? Больно? Я же говорила тебе, дурья башка…
- Да нет, непривычно. Что там с плечом?
- Ну, синяк жуткий. Но это пройдет. Рука чуть тоньше, по сравнению с другой стала…
Лиговская подошла к зеркалу, попыталась поднять руку:
- Вот когда больно. Рука тоньше, да. Но это дело времени. Ой, как больно, - она пыталась сильно в сторону отвести все еще скрюченную руку. - Мне врач сказал, надо на массаж ходить и ванночки принимать.
- Но ты, конечно, не будешь. Потрясающая беспечность. Без снимка снять гипс - может, плечо не срослось…
- Да срослось, ясное дело. Надоело, понимаешь ли, чувствовать себя недееспособной. Да и сессия - на носу практически.
- Бабушка с Гошкой меня теперь сгноят.
- А тебя здесь не было. Слушай, Иришк, ты посиди, я ванну приму. А потом поговорим.
… Порозовевшая Лиговская вышла в том самом злополучном халате, из-за которого месяц назад свалилась.
Орлова уже заварила свежий чай, достала из шкафчика ликер:
- Люблю я, когда мы с тобой вдвоем, сидим-разговариваем о всякой чепухе.
- Угу, там конфекты с печенями есть, поищи…
- Что Гошка-картошка?
- Понимаешь, наши встречи, происходящие с четкой периодичностью, носят оттенок безумия, - отвечала Марина. - Причем, каждый из нас знает, что эта связь никуда не ведет и вести не может.
- Почему? Это мы с МиДми обречены. А у вас все может быть.
- Да нет, - досадливо отмахнулась Лиговская. - Я вначале тоже так думала. Он гусар, печальный клоун. Нет в Гошке надежности. И потом мне такой мужик нужен, чтобы я на него молилась. Мне хочется, чтобы я была за ним, как за каменной стеной. Я стала бы ему борщи варить, сапоги снимать, носки стирать! Да некому…
- Ноги мыть и воду пить. Тьфу, гадость, какая… Ну, ты хватила, подружка. Где ж такого сейчас найти?
- Да есть, точно знаю. Просто пути наши пока не пересекались.
- Я не верю в это. Зачем ты тогда тратишь на него время?
- Он смял меня своим великодушием. И я добровольно и абсолютно сознательно валюсь в эту пучину наспех выдуманной вместо той любви…
Именно сегодня утром они провалялись почти до полудня в постели. Провалялись бы дольше, - но в их доме со стороны улицы задумали ремонт входа в магазин. Так громко работали отбойные молотки, что спать было невозможно. Да и вообще спать невозможно. До утра они проговорили о жизни российской уродской, причем Лиговская упирала на то, что нужно «линять» из этой большой и печальной страны, а Гошка настаивал на том, что, кому надо - уже давно уехали, а им - тем, что остались - нужно нести крест России с великим достоинством. То, что происходит сейчас в глобальном плане в России можно назвать концом света, возражала Марина. Современную цивилизацию можно сохранить, утверждал сосед. Дудки, мир ориентирован на безудержное потребление, погряз во лжи, охвачен массовым психозом, люди параноидально боятся завтрашнего дня, не соглашалась Лиговская.
- России - эпицентр катастрофы, которая неотвратимо втягивает в свою «воронку» остальной мир, - заключила бессмысленный спор девушка.
- Россия - великая страна, насквозь испорченная девчонка. Это Родина твоя. Впрочем, у российского народа отношение к государству всегда скептическое. Ты как представитель того самого народа просто ее не знаешь, потому что у тебя с самого рождения ее украли, - Гошка сжал руку в кулак, и шибанул им по стене.
- У нас каждый иногда чувствует себя потенциальным Му-му, а Герасим - наше государство. Где хорошо - там и Родина, - зло откликнулась Марина, перелезая через Гошу и, подходя к окну. - Слушай, что это с небом? Почему оно такое светлое?
- Так рассвет же уже. Пойдем, поедим.
Все графики и режимы сдвинуты. Но есть действительно очень хочется, а они в последнее время делают все исключительно тогда и так, как им хочется.
- Лиговская, - вдруг удивляется Гоша, - а у нас сегодня секса, как такового и не было. Ничего себе дожили, - он недоумевает, - всю ночь проболтать - что это с нами? Вдруг, любовь, не дай бог? - он ждал, как девушка отреагирует на фразу, построенную по ее формуле.
- Да хватит, просто привыкаем друг к другу, - смеясь, отвечала Марина. Гошка с этим примириться не мог.
Посему перед припозднившимся завтраком пришлось срочно наверстывать: доказывать друг другу, что желания все также молоды и свежи.
- Спасибо, за отличный секс!
- Служу России!
- Есть хочу до сумасшествия! - сообщает Марина.
- Лиговская, откуда в тебе столько цинизма? - спрашивает ее спустя полчаса человек, с которым они вместе спят, едят, ночами разговоры разговаривают.
- Да не цинизм это - реальное понимание... - Марина кладет свои ноги ему на плечн - они сидят у нее в комнате друг против друга на низких креслах.
- Чего тебе не хватает?
- Я не знаю, - честно признается Лиговская.
- Мариш, так не бывает. Что тебе нужно от меня?
- Ничего - и это классно.
- Ты лукавишь…
- Ну, Гошк, ты же сумасшедший, как я. Обожаю все аномальное. Но…
- Что?
- Мы с тобой одинаковые. Потому притянулись лишь на время. А потом… мужики приходят и уходят, а я остаюсь с собой наедине.
- …Заниматься душеным онанизмом и думать о нем. Это миф, фантом. Дай хоть посмотреть на него. Можно подумать, много было у тебя мужиков, врешь - не краснеешь.
- Нет, ты первый…Мне бы самой на него посмотреть…
- Знаешь, солнце мое, как тяжело иметь дело с ненормальной бабой?
- Я тебя не держу - сто раз говорила.
- Да знаю. Ты меня действительно не держишь. Тогда что меня держит? За свои деньги раньше я нанимал двух фотомоделей. И очень плотно с ними жил.
- Так зачем же дело стало? «Вернись в Сорренто!» Меня так бабушка успокаивает, когда я о чем-то жалею… Фильм, что ли, был такой?
- Песня. Не знаю. Поговорить с ними не о чем. Я не хочу с тобой расставаться. В глаза твои умопомрачительно ныряется. Роскошная грудь.
- Не слишком ли она велика? И полное отсутствие талии. Я свои недостатки знаю.
- Ну, ты мне будешь про баб рассказывать! Помолчи, глупая женщина. В глазах твоих черти бродят. Родим чертененка?
- Я вся в раздумьях по этому поводу: «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит»... «Там», может, и следует рожать, только надо еще подумать от кого, - пошутила Марина.
- А еще ты все-таки подумай, что тебе от него нужно. Это для тебя очень важно. Может, ответив себе на этот вопрос, ты избавишься от своего дурацкого наваждения.
- Попробую.
- Машк, честно говоря, это ни в какие рамки не укладывается. Сказка про белого бычка получается. Или нет, вспомнил! - захохотал Гошка. - Мама в детстве рассказывала:
Маша встретила бычка - это рыжий Борька.
Борька вместо молока съел полыни горькой.
Закричала Маша: «Кинь, выплюнь горькую полынь!»
Он шершавым языком лижет Маше ноги.
Хорошо дружить с бычком, если он - безрогий.
- Ой, детство он вспомнил! Что ты выдуриваешься!? Какой малыш сопливый, пол Москвы успел перетрахать!
- Хоть не выдумывал себе при этом какнх-то сказок про любовь!
- Это не сказка, не сказка!!!
- Все, Абзац, Лиговская. Знаешь, я тоже люблю фантазировать, но только на реальной основе и с учетом собственных возможностей.
- Короче, ты считаешь, что я обречена?
- Да ничего я не считаю, кроме того, что знаю, что нам с тобой показано быть вместе.
- Опять двадцать пять. Ты - это сегодня, он - это всегда. Прости…
- Знаешь, - невесело отозвался Гошка, - иногда я думаю, что ты - порочная женщина. Это ж, какая мука: ты - со мной, а думаешь о ком-то другом. И даже не пытаешься этого скрыть. Ты порочна до мозга костей, до самой тонкой косточки. Но я люблю эту порочную, циничную, развратную женщину так нежно, так… беззащитно горько. Тебя и больше никого. А что на всю жизнь - обещать не буду.
Пираты XXI века
(профессиональный журналист Сторожкова - потомственному журналисту Сторожкову)
Правка осуществлена по e-mail, дана курсивом.
Заголовки:
ПИРАТЫ ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
ПИРАТЫ ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО ВЕКА (у нас ХХI век!)
В ФЛИБУСТЬЕРСКОМ ДАЛЬНЕМ СИНЕМ МОРЕ
БРИГАНТИНА ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
ПИРАТЫ, ПРОШЛЫЕ И НАСТОЯЩИЕ
СОРОК ЧЕЛОВЕК НА СУНДУК МЕРТВЕЦА
ФЛИБУСТЬЕРЫ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Гордо реющие паруса, бочки рома, одноглазо-одноногие (КЛАССНЫЙ ОБРАЗ)
капитаны с крюком вместо руки, зловеще белеющий череп на развевающемся чёрном флаге, попугаи кричащие: «Пиастры», похищенные красавицы, зарытые сокровища - все эти стереотипные образы начинают мелькать перед глазами при романтическом (заменить на «при одном только») слове - пираты. Слово это имеет некоторый ностальгический оттенок. Мы чувствуем некоторое (тафталогия - некоторые, некоторых) сожаление от того, что время пиратов - время настоящих мужчин и волнующих приключений закончилось. Но так ли это на самом деле?
Женя, у тебя много «блох» мелких: дефисы-тире, отступы, запятые. Ты уж их сам поправь, зачем на меня валишь еще и это, сынок?
В целом интересно, ты откуда все это списал? Я даже не знала, что и сейчас есть морской кодекс по борьбе с пиратами. Караул! Я не поеду в морской круиз. Как, оказывается, опасно.
Нужны красивые примеры. Впрочем, они у тебя есть. Зачем сделал врезки? Они врезками и не смотрятся. Не дроби, а вставь тексты врезок прямо в текст. Будет логично и связно. Врезки как раз в текст просятся. И подзаголовки не нужны здесь, по-моему. Просто выделяй части текста шмуцем или каким-либо значком.
ПИРАТЫ ИСТОРИЧЕСКИЕ (не нужны подзаголовки, если, конечно, редакция не требует их. Если требует, то их надо больше)
Пират - это морской разбойник. Желание присвоить чужую собственность появилось одновременно с человеком, (вот-вот, Ева спёрла у Бога яблоко, а Адама сделала соучастником) поэтому «профессия» пирата одна из старейших. Учёные считают, что пиратство появилось одновременно с изобретением человеком средств водного передвижения - в двадцатом тысячелетии до нашей эры.
Пираты делятся на береговых, совершающих набеги на побережье, и морских, нападающих на корабли в море, позже (в XIII веке) появились каперы - пираты, имеющие разрешение от правительства на разбойный промысел. (Во, гады, эти правительства! Но далее, где ты подробно говоришь об этих каперах, расшифровка слова потерялась. Надо и там дать пояснения еще раз. А кто такие флибустьеры тогда? Ты уж, если даёшь в начале градацию пиратов, то и объясни все их различия-термины сразу. Или поясняй по очереди, по тексту)
В древнем обществе пираты пользовались уважением. Захват чужой собственности (при условии, что грабили «не своих») долго не считался чем-то предосудительным, и даже почитался за «подвиг». В античности этим промыслом занималось население целых городов и местностей
Древних пиратов воспел Гомер в своей знаменитой «Одиссее». Он восхваляет главного героя «хитроумного Одиссея», который, по сути, был обычным береговым пиратом: (Это то ты сам Одиссея разоблачил? А ведь верно!)
«Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили, жён сохранивши и всяких сокровищ награбивши много, стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок...»
Может, здесь вставить предложение о том, что еще в древности с пиратами пытались бороться силами государства? И весьма успешно. А насчёт Цезаря можно и расширить: вот, мол, на кого посягнули, но не на того напали!
Пиратство было распространено по всему Средиземноморью и в римскую эпоху. В 78 до н.э. в Эгейском море пираты схватили молодого Юлия Цезаря и потребовали за него выкуп. Получив свободу, он вернулся с солдатами и распял пиратов всех до единого. (Во даёт!)
Долгое время главным прибежищем пиратов служила Киликия на юге Малой Азии, пока в 67 до н.э. Помпей по поручению сената силами приданных ему армии и военно-морского флота не уничтожил это разбойничье гнездо. Затем он обрушился на прочие оплоты пиратства и за три месяца фактически очистил от разбойников Средиземное море. Созданные впоследствии императором Августом постоянные флоты обеспечивали беспрепятственное плавание в Средиземном море на протяжении трех веков. Однако с упадком Римской империи пираты здесь снова стали брать верх.
Здесь у тебя нет связки. А твой редактор любит СВЯЗНЫЙ текст.
Пиратские набеги викингов опустошали европейские берега более двух веков. В XIII веке в Балтике был создан Ганзейский союз городов - наряду с прочим и для защиты от пиратов. Еще в 17 веке даже такой общедоступный морской путь, как пролив Ла-Манш, кишел пиратами. Что-то ты от английского Ла-Манша сразу в Средиземноморье кинулся - без всякого перехода) Средиземноморские пираты-мусульмане столетиями наводили ужас на христиан. Только в 1816 году объединенные военные силы европейских государств покончили с варварийскими (варварскими?) пиратами и освободили из алжирского плена 3000 христиан (несколько попыток в этом направлении в предшествовавшие годы сделали США). Фразу в скобках не поняла. Ты хотел сказать, что у США не получилось?
При Тюдорах в 16 веке чрезвычайно усилилось пиратство вблизи английских и валлийских берегов. (Ты про Ла-Манш, а он отделяет Англию от Европы, если ты забыл, уже писал выше, причём, про 17 век, а почему сейчас в 16 кинулся?) Хотя королева Елизавета была, в общем и целом, беспощадна к пиратам в английских водах, она в то же время проявляла снисходительность к тем, кто орудовал за их пределами. По мере усиления враждебности в отношениях с Испанией английская королева не только смотрела сквозь пальцы на прямые нападения английских пиратов на испанские корабли, но, более того, не отказывалась от своей доли в добыче.
Наиболее известным и удачливым из королевских пиратов был Френсис Дрейк. 15 ноября 1577 года Дрейк, назначенный адмиралом английского флота, во главе пяти оснащенных и вооруженных кораблей вышел из гавани Плимута в длительный пиратский рейд по испанским тылам в Южной Америке. Пират ее королевского величества вторым после Магеллана осуществил кругосветное путешествие. Однако не этим прославился Френсис Дрейк, королева Елизавета присвоила удачливому морскому грабителю высшее дворянское звание рыцаря. (Мысль нелогична, не доведена до конца. Она присвоила ему звание рыцаря именно за пиратство? Пират- рыцарь - во, дают королевы! Развей мысль).
Пираты Карибского моря, известные как флибустьеры и буканьеры, (что это за слово? И чем все же флибустьеры отличаются от пиратов? Это ведь не синонимы?) отличались от прочих тем, что действовали в водах испанской Америки и потому грабили преимущественно испанские суда. Кроме того, они устраивали мощные сухопутные экспедиции, тогда как прочие пираты предпочитали морской разбой.
Расцвет пиратства связан с открытием Нового Света. Испанские колонизаторы, побаиваясь конкуренции, не признавали за другими европейскими державами - Великобританией, Францией и Нидерландами, которые опоздали с открытием Америки, права создавать свои поселения в Вест-Индии и вести здесь торговлю. Потому короли этих стран щедро выдавали каперские свидетельства. (Вот здесь и надо объяснить кто такие каперы, уже забылось, что ты писал в начале. И можно развить мысль здесь или выше: пиратство было вполне легализовано одно время государством. Своего рода, как сейчас выдача лицензии для предпринимателей. РАЗРЕШЕНИЕ НА РАЗБОЙ. ЛИЦЕНЗИЯ НА РАЗБОЙ) Половину награбленных ценностей каперы должны были отдавать правительству.
Со временем на смену королевским флибустьерам пришли другие (какие? Пираты-частники? Негосударственные?) пираты. Объединившись, они разместились на острове Тортуга, расположенном в Карибском море к северу от Гаити (Эспаньола). На Тортуге пираты основали своеобразную разбойничью республику. Она имела свой флот, свою казну, свое войско. (Очень интересно. Республика пиратов!) Управлял островом совет из пиратских главарей. Он и намечал очередные походы.
Самый известный капер - Генри Морган. Его жизнь была полна опасностей и приключений. Морган был известен как главарь банды самых жестоких пиратов - «морских дьяволов». Он отличался смелостью, энергией, умением увлечь за собой людей. Корабли Моргана, а их у него насчитывалось 37, с гирляндами трупов на реях, были грозой для всего бассейна Карибского моря.
Всего лишь за шесть лет Морган ограбил 22 города, 25 селений и 250 различных судов. Английский король «за заслуги» Карл II сделал пирата дворянином, (опять поощрение государства пиратства. Может, тебе не по датам сделать, а вставить про Моргана туда же, где про Дрейка. Опять ведь пират, дослужившийся до дворянина) и назначил его губернатором богатого острова Ямайка. Отсюда пират-губернатор на протяжении многих лет вершил кровавый разбой, дополняя его работорговлей.
В 1688 году лорд-пират сэр Генри умер и был с большими почестями похоронен в Порт-Ройяле... в церкви Святой Екатерины. Немало сокровищ Моргана перешло к его родственникам, которые вскоре переехали с Ямайки на территорию современных Соединенных Штатов Америки. Именно от этого жестокого пирата ведет свой род известная семья американских миллиардеров. (Так вот откуда их богатство! Гады-империалисты!) После Моргана «золотой век» морского разбоя пошел на спад.
И хоть пиратство продолжалось на протяжении всего последующего XVIII века, великие европейские державы уже больше не нуждались в услугах таких ненадёжных союзников. (Почему ненадёжных, поясни) Теперь пираты им только мешали, и они начали с немалым успехом очищать моря от «джентльменов удачи».
Прошли сотни лет с тех пор, как с пиратством, казалось бы, было окончательно и бесповоротно покончено. Но, оказывается, пиратский флаг развевается сегодня не только на страницах приключенческих романов.
ПИРАТЫ XXII ВЕКА (какое же у нас тысячелетье на дворе? Женя, ку-ку!)
Почему-то сложно поверить, что в нашем веке все еще есть место пиратам, но они по-прежнему существуют. Современные пираты лишены даже лёгкого покрова романтики, это обыкновенные бандиты, нападающие на мирные корабли ради наживы.
По рассказам очевидцев, сценарий таких нападений укладывается в простую, отработанную схему, немного (почему немного, ведь абордаж так и делается?) похожую на все еще не устаревший абордаж. Ночью, или днём, из-за завесы тумана, внезапно появляются быстроходные катера без опознавательных знаков и швартуются к борту жертвы. Быстро, прежде чем команда успевает что-либо предпринять, на палубу высаживаются вооруженные люди.
Добычей пиратских налётов могут стать, как наличность судовых касс, так и ценные грузы.
О серьёзности положения свидетельствует то, что для защиты судов от нападений пиратов в рамках Международной морской ассоциации был принят «Международный кодекс по охране судов от пиратов и террористов», вступивший в силу с 1 июля 2004 года. По Кодексу все экипажи судов обязаны пройти специальную подготовку на случай захвата судна пиратами или террористами и иметь соответствующий сертификат о прохождении такой подготовки.
Больше всего нападений зафиксировано в странах Азии. В частности, в территориальных водах Сингапура, где пересекаются морские пути между Европой и Юго-Восточной Азией. Сингапур с пиратами связывает древняя история. Некогда остров был прибежищем пиратов, и когда они замечали в открытом море проплывающие суда индийских купцов, то кричали: «Синга, синга!» (по-малайски «Заходите!»). Купцы отвечали: «Пура, пура!» (что-то вроде: «Нет уж, спасибо, знаем мы вас»). По преданию, этой игре слов Сингапур якобы и обязан своим названием. (Здорово!)
В странах Юго-Восточной Азии к проблеме морского пиратства относятся достаточно серьезно. В потенциально опасных зонах несут патрульную службу специальные полицейские подразделения.
Однако эффективность этих мер не очень высока. Ведь современные «флибустьеры» действуют не в одиночку. Они неплохо организованы, располагают информацией о патрулях. Имеют современное оружие и навигационное оборудование. Наконец, пиратам покровительствует сама природа. Бескрайние водные просторы, извилистая линия побережья, тысячи необитаемых островков с укромными бухтами предоставляют идеальные возможности, чтобы надежно укрыть пиратские суда и спрятать награбленное…
По мрачным прогнозам на смену пиратам (которых волнуют только деньги) готовы прийти современные террористы с куда более страшной миссией. Они могут, например, захватить танкер, который везет взрывоопасный газ или нефть, и направить судно на один из портов. (Ну, ты совсем запугал толстых дядей с сигарами)
Как же бороться с морским разбоем?
Разработаны технологии, которые позволяют отбивать нападения пиратов с помощью тока высокого напряжения, пропускаемого через внешний контур судна, однако подобные инновации очень дороги. Иногда команды пытаются отбивать нападения с помощью водометов, но риск очень велик: в ответ пираты часто открывают огонь.
Пираты активно вовлечены в операции по перевозке контрабанды, наркотиков, оружия, рабов и активно сотрудничают с преступными сообществами. Теоретически возможно предположить, что в ближайшем будущем пираты и криминальные структуры обзаведутся не только надводными, но и подводными силами. В начале 1990-х годов, спецслужбами США была сорвана сделка по продаже советских подводных лодок - «малюток» латиноамериканским преступным группировкам. (Вот это да! А кто это из наших хотел им подлодки продать? Вот предатели Родины!)
Несмотря на все техническое могущество нашего века, надёжной защиты от пиратов нет, как не было ее и тысячи лет назад. Над кораблями современных пиратов не развевается зловещий чёрный флаг с черепом и костями, но стало ли безопаснее на морских дорогах?
Вставляй врезки в текст. Просто там их выдели.
В целом интересно. Ты так много знаешь. Не из одного места списывал? Из разных источников? Шлифуй! Неотшлифованный текст не высылай. Это раздражает редактора.
И берись за галерею звездных бурятов! В Москве их живет видимо-невидимо. Начинай связываться с ними. Можно сочинить чьи-либо мемуары. Не брезгуй полезными знакомствами! Заводи новые! Знакомься с нужными людьми! Не трать время на пустяковых!
Твоя мама.
Спасибо, мама, написал Женя Сторожков. Подумал: только сейчас не до мемуаров - сессия.
х х х
От автора: Друг-читатель! Ты, конечно, понял, зачем в книжку вставлена эта глава. А если нет - не беда: получил достаточно интересную информацию о пиратах, в том числе и современных: они могут прибыть и из Бурятии.
«Защити нас, бедных и бледных, пошли разумение преподавателям нашим, озари откровением, что не хлебом единым жив человек»
«Учители об этом и заботятся; когда дети усвоили буквы и могут понимать написанное, как до той поры понимали с голоса, они ставят перед ними творения хороших поэтов, чтобы те их читали, и заставляют детей заучивать их - а там много наставлений и поучительных рассказов, содержащих похвалы и прославления древних доблестных мужей, - и ребенок, соревнуясь, подражает этим мужам и стремится на них походить. …ведь вся жизнь человеческая нуждается в ритме и гармонии».
Платон. Диалоги
К Улыбкиной подошла Пронина, растерянно сообщила:
- Кажется, я беременна…
Закопанная в бумагах (ведомости, допуски, справки) Света:
- Точно? - Света пыталась в очередной раз выкопать нужную справку из груды набросанных на столе ведомостей и допусков.
- Ну, да.
- И что теперь?
- Что теперь, аборт нужно делать.
- Как? - Света сама чувствовала, что нелепость ее вопросов нарастает по мере развития разговора. - А муж?
- Юра сказал, что аборт нужно делать.
- Ой, как у него все просто… Может, я к вам в гости забреду денечками, ближе к вечеру?
х х х
Терентьев:
- Кто понесет в отдел кадров табель? Света?
- Я не пойду. У меня - сессия!
- Как это так?! Виктория Петровна! Вы в отдел кадров не собираетесь?
- У меня сессия! Попросите Зою Абдуловну.
- Да она, как обычно, все перепутает. У нее тоже сессии. У всех - сессия. А у меня еще и табель! Почему вообще заведующий кафедрой должен табель мастерить? И почасовку для бухгалтерии считать, не понимаю. Почему сократили зав. учебной частью? Экономят на копейках. Что делать? Сегодня последний день. Без зарплаты останемся.
На этих словах в деканате появляется профессор Лихолетов, читающий лекции и принимающий экзамены и зачеты дни напролет, уже третью неделю: зачетная сессия сменилась экзаменационной, на очную сессию плавно накатила заочная. Вид у него смертельно уставший. Куртка расстегнута, галстук набекрень, в глазах - тоска и безысходность, дыхание тяжелое:
- Свет, мне в какую аудиторию идти, и какой курс?
- Ох, Михаил Дмитриевич! Да на вас лица нет!
- А что ж на мне? Посмертная маска?
Шевцова - Терентьеву (находчиво):
- О, вот у меня сейчас занятие заканчивается - я им там задания дала, а потом Лихолетов будет у этого же курса экзамен принимать. Можно попросить кого-то из студентов. Но этого студента (тку) нужно будет пустить тогда первым, и, наверное, гарантировать ему какую-то положительную оценку, вот он и отнесет! Вы как к этому отнесетесь, Михаил Дмитриевич?
- Да мне уж, право, все равно.
Шевцова бежит в аудиторию. Возвращается:
- Значит так, Гавриленко согласна, но вы, МиДми, должны отнестись к ней с пониманием.
- Гавриленко, это которая с бордовыми волосами? - хладнокровно спрашивает непробиваемая Зоя Абдуловна.
- Полная глубокая жесть! - возмущается Света. - Какое вам дело до цвета ее волос?
- Да мне наплевать, - бурчит Абдуловна, доставая зеркальце и разглядывая в него свой перманент. Ты лучше скажи, ты все знаешь… Где купить поздравительный адрес: я иду сегодня на юбилей. Человеку 60 лет. Чтобы с текстом прямо.
- А какие у него волосы? - невинно вопрошает Света.
- Да их уж нет совсем… - сожалеет Абдуловна. - А что?
- А для таких - в любом книжном магазине.
- Ничего не поняла, - озадачивается Порываева.
Шевцова и Лихолетов многозначительно переглядываются. Улыбаются.
- Так что, Михаил Дмитриевич в смысле Гавриленко? Надо ведь как-то Терентьеву помочь?
- Да я ко всем отношусь с пониманием. Четверки хватит?
- Думаю, вполне. Только мне кажется… Впрочем, я не уверена…
- В том, что она, видимо, совсем ничего не знает, - заканчивает ее сбивчивую мысль Лихолетов. - Ладно. Надеюсь, она не будет утверждать, что мадам Бовари умерла от сифилиса, как мне преподнесла одна мадемуазель в последний раз?
- Ну, не знаю. Лучше не спрашивайте ее о причине кончины этой несчастной. Так вы ее первой прогоните, и она табель понесет. А как вы, Григорий Матвеевич, будете расплачиваться с Лихолетовым, я не знаю…
- Тем более, кафедры у нас разные, и от вас моя зарплата не зависит совсем.
- Коньяком… Сейчас же не пост, - Терентьев знает, что Лихолетов соблюдает православные обряды.
- Согласен, - кивает МиДми.
Через десять минут вбегает сияющая Гавриленко:
- Все, я готова.
Терентьев, расплываясь в блаженной улыбке, бросается к девушке:
- Сейчас я вам все расскажу, куда и кому.
Проблема решена. Шевцова сидит, потрясенная тем, как разрулила ситуацию.
Появляется студентка:
- А Громовой сегодня будет?
- Ежкин кот. Светк, а его все еще нет?! - тихонько спрашивает Вера Сергеевна.
- Эк, вы его неласково. Он же академик…
- Да это я сама с собой. Вот что про него на форуме студенты пишут.
- Где?
- На, читай, сейчас открою.
Углубляются в чтение, хохочут, читают вслух:
«Это никакой не преподаватель. Он похож на ведьму из какого-то диснеевского мультика. Репетирует на нас разоблачительные тирады. Всю жизнь просидел в университете. А держат его за выслугу лет. Потому что руководство вуза слишком либерально подходит к набору преподавателей и к качеству. Слава Богу, он у меня в этом году ничего не ведет. Не знаю, кто как, лично я пришла учиться».
«Профи, супер! Он постоянно пьян, а если и не пьян, то все равно, кажется, что пьян. Но предметы свои знает блестяще. Козлы ваще - все можно в книгах прочитать, а то, что от него услышишь, нигде не найти. В голове у него - весь интернет, всемирная паутина. До сих пор не пойму, как можно сочетать в себе такой хаос в голове и монументальные знания. Живой как жизнь. Песни, пляски, стихи - раздача прямо на лекциях».
«Кто наехал??? На Грома?! Порву! На британские флаги всех! Мозги отобью! Экзальтированным барышням, пришедшим в вуз «ума набраться» не нравится, когда чел свои мысли грит? Он знает то, что, о чем никто из вас представления не имеет. Жизнь. Жалкие и убогие. Да он умница, сопливые барышни. Настоящий русский мужик. Пьет? Ну и что? А кто не пьет, назови!»
Вспоминают о студентке, которая с интересом прислушивается к их чтению.
Света оглядывается на нее, хватает телефонную трубку, набирает номер:
- Олег Евгеньевич! Вы еще дома? Что значит - «снег, метель»? Нужны ли вы студентам? Да как же они без вас? Ждем, ждем. Знаю, что на троллейбусе. Да, я их посажу в аудиторию.
- Деточка, ты выйди пока, - ласково просит Виктория Петровна студентку.
- Света и Вера Сергеевна, в особенности, - внушительно всматривается в методиста декан и переводит испепеляющий взгляд на Шевцову. - В вашем возрасте надо уже думать. Вы как-то смотрите, кто рядом стоит. У нас же не деканат - проходной двор. Сколько раз я просила вас повесить объявление: «Входить по одному». Нет, вваливаются целыми группами, толпами; галдеж, ор, хохот; чаи приспособились тут гонять. Что это такое? Ни на одном факультете этого нет! Вы зайдите на психфак или к иностранцам - тишина и покой. Вот придут к нас с проверкой, выговор мне влепят за такой бордельеро.
- И что тут такого? - пытается защитить Свету Шевцова.
- Вера Сергеевна, с Вами вообще будет разговор особый. Позже и тет-а-тет. Тоже язык без костей.
- Да не надо за меня заступаться, - развоевалась Света. - Сами бардак тут развели, теперь я виновата! Сами разрешаете им звонить, ксерить, в Интернет лазить. И вообще. А что чай пьют - где им его пить? В столовой цены - не подступишься. Надо к ректору идти, чтобы студентам скидки хоть какие-то делали на еду. Они же не миллионеры. Или уж на худой конец к проректору сходите, которого никто из нас так и не видел до сих пор. Это какой-то миф, фантом.
- Ну, это как сказать, - загадочно отвечала Вика. - Они вон все поголовно, начиная с третьего курса, работают. А к ректору я не пойду, потому что… Все эти вопросы проректор решает. Не пойду просить, да и все тут! Поменьше о себе напоминать - за умную сойдешь. Наш факультет и так самый шумный, во всех заварушках первый. Что ни студент - сорви голова. Сторожкова, вашего выкормыша, между прочим, знает весь университет, даже работники столовой.
- Да его уже пол Москвы знает. Я его вскормила, они его подкармливают, - вставила Шевцова.
- А вот проректор спросит: «Как успевает этот выдающийся студент?». А что я ему скажу? Пузыри мыльные приглашу выдувать? Что молчите, Вера Сергеевна? Ваш ведь детеныш?
- Да с пузырями он давно завязал. У него сейчас выставка кукол в музее Булгакова. Вы сходите. И проректора позовите.
- Да не пойду. Там на Патриарших одна чертовщина, мне этого безумного факультета вполне хватает, - отрезала Вика.
- Ну, пусть ваш проректор один сходит. Или ему в лом?
- Слушайте, Вера Сергеевна! Откуда такие выражения у преподавателя по стилистике?
- Я слышала, там кот на стене ожил, - вмешалась Зоя Абдуловна. - Что ж, подрабатывает, как может.
- Кто? Кот? - захохотала Света.
- Да нет, Женя. И еще вот девочки наши много работают. Вы знаете, что половина студенток - проститутки? - заботливо сообщает контингенту всезнающая Порываева.
- То есть, как? - Виктория Петровна уставляет на нее свой испытанный годами удивленно-возмущенный взгляд. Лицо ее тянется по вертикали, заостряется. - Наши девочки?
Шевцова пугается. Наверное, таким лицо Вики будет, когда она отправится в окончательное последнее путешествие. И тут же начинает думать, каким оно будет у нее.
- Только спокойствие. Тут как раз Зоя Абдуловна не права… Несколько наших девочек снимаются в обнаженном виде для порносайтов. Не надо падать в обморок, не надо!!! Им деньги нужны - все просто! - «раскалывется» Света.
- Виктория Петровна, успокойтесь. Вы неправильно поняли Зою Абдуловну, вернее. Она очень неточно выразилась, - Шевцова уже капает в стаканчик валерьянку.
- Вы меня убили, - Вика залпом выпивает успокоительное, показывая жестом, что запивать не будет. - Я не хочу это знать, и не могу этому верить. А если это дойдет до проректора…
- Да не дойдет. А дойдет - что с того? К сожалению, от этого ничего не изменится, - страдальчески говорит Света. - Так вот, пусть уж лучше деканат будет им дом родной, пусть мы будем в курсе всех их дел, чтобы не было потом неожиданностей… Пусть чай пьют, пирожки едят, разговоры разговаривают.
- А… кто из наших девочек?
Света назвала фамилии.
- Никогда бы не подумала, - Вика заломила руки, глаза ее приняли мученическое выражение. - И все учатся хорошо.
- Ладно, вы не волнуйтесь уж очень. Жизнь такая. Давайте, ближе к теме. Расскажите нам, какой он - проректор. Полгода в универе, а никто на факультетах его не видел. Прямо тень отца Гамлета. Сколько ему лет-то?
- Ну, вот ответь, зачем он тебе нужен? Кому следует - все его видели.
- Деканы? Понятно. А остальные, значит, не голубых кровей, чтобы он их своим вниманием подарил? Обидно!
- Тебе делать, что ли, нечего, демагогию разводишь?
- Да у меня дел всегда полным-полно. А в этом году - еще и прибавилось. Вычислительный центр убрали, отдел по работе со студентами убрали - а на кого их работу перекинули? На методистов. Будто вы не знаете. До сих пор студаки с зачетками не можем первокурсникам отдать. То они закончились, потом завхоз их получил, потом вместо нашего, их отвезли в другой корпус. У меня монитор дохнет. Три заявки вашему проректору передавала - как в могилу. Спит, что ли, в хомуте ваш инкогнито? - Свету штормило от несправедливости.
- Ах, ну зачем проректору, я сейчас программистам позвоню - они придут, починят, - предложила Виктория Петровна.
- Так приказ был, чтобы все заявки через вашего проректора шли! - «метнула копье» Света. И точно попала в цель.
- Ну, почему он - мой? - Вика подняла трубку, набрала номер. - Олежек, друг мой, ты не мог бы приехать к нам - посмотреть один монитор - у него лицо как у утопленника - сизо-фиолетовое. Да? Прямо сегодня. Спасибо тебе, деточка.
- Кому это вы звонили?
- А сыну моей подруги - он отличный специалист «по железу». Придет - все сделает.
- Ох, Виктория Петровна. Но не выход это из положения - мы уже из дома ручки и карандаши проносим. Бумагу студенты по очереди деканату дарят, картриджи за свой счет покупаем. Бред полный.
- Светик, он придет и все сделает… - терпеливо повторила Вика.
- Надо что-то с Громовым решать.
- Ну, я его тысячу лет знаю, он, действительно своеобразно дает материал. С активным использованием ассоциативного ряда, так сказать. Но - специалист высочайшего класса… Может, нам этих девочек собрать и поговорить?
- О чем? Что обнажаться прилюдно неприлично? Или будем рассказывать, как сделать это интеллигентнее?
- Ну, я не знаю, - Виктория Петровна так расклеилась, что стала похожа на маленькую обиженную старушку. Прямо Мышь из андерсеновской «Дюймовочки», когда от нее эта дерзкая девчонка от нее сбежала.
- Олег Евгеньевич стал наглеть чересчур, - уводила ее от «опасной темы» Света. - На занятия опаздывает. А какую чушь несет! Вот, студенты на диктофон записали, послушайте, - включает, - «Был такой на Руси мужик - ЛОМОНОСОВ! Но не забывайте: есть еще и ГРОМОВОЙ! Вот, мои дорогие, что хочу я вам сказать: газеты надо читать 5-6 часов в день, иначе ничего в жизни не удастся достичь, а Гайдар - сволочь».
- Ужас, это даже не поток сознания, - прошептала Виктория Петровна. - Надо с ним сегодня объясниться. - Светлана, составьте мне компанию.
- Увольте лучше, - попросила Улыбкина. - Мне иногда кажется, что у меня самой вследствие этой работы - вялотекущая шизофрения, осложненная вязкостью мысли. Особенно по вечерам. Попросите Зою Абдуловну.
- Я вас, безусловно, поддержу, - подобострастно заверила Порываева. - Он хороший преподаватель, да разве можно с ним кого-то из наших преподавателей сравнить!
- Почему же нельзя? - соорудила обиженный вид Шевцова. - Конечно, можно - я читаю стилистику с литредом, а он - теорию массовых коммуникаций. Абсолютно идентичные дисциплины. Правда, ведь, Зоя Абдуловна?
- Вот и я говорю, - с жаром согласилась Порываева.
- Ах, не надо, как-нибудь сама справлюсь, - невоспитанно заявила Вика. - Все шутите, Вера Сергеевна?
- Да ни за что на свете!
- Какие тут шутки, Виктория Петровна, - подтвердила Абдуловна.
- Да помолчите вы, в конце концов, - обозлилась декан.
- Я и так молчу - что на работу раньше всех прихожу, что расписание за вас делаю, что Света каждый день опаздывает!
- Вот это не надо было болтать, Зоя Абдуловна, - досадливо замечает Шевцова.
- Что?
- Про Свету.
- А… Ну, ладно, не буду, предупреждать надо.
- А вы сами не понимаете?
- Вы тоже любите уйти пораньше. А я за всех в деканате сижу. А вы, Виктория Петровна вообще редко на работе бываете, - после такого эпилога у Виктории Петровны машинально отвисла нижняя челюсть (к чести ее - не вставная пока).
- Как же мне хочется работать без дураков, - мечтательно проговорила Света.
- Хватит! Прекратите этот базар! Это высшее учебное заведение, в конце концов, - приходит в себя Вика. - Что там Громовой? Когда будет?
- Опаздывает. Едет.
- Ну и что? Он профессор, доктор наук, академик, в конце концов.
- А ему не стыдно!!! Нести на лекциях чушь и деньги за это такие получать!!! - вдруг засаксофонила, пытаясь попасть в общую мелодию, Порываева.
- Зоя Абдуловна, да ведь не с вами я разговариваю… - еле сдерживаясь, отвечала Вика. - Вот он читает «Антикризисный PR» - правда, я сама до сих пор не понимаю, что это такое, - призналась Виктория Петровна. - О чем это?
- Это о проститутках в Таиланде!
- Позвольте…
- А на занятиях по международному праву он рассказывает о менструациях обезьян! Я под дверью стояла - все слышала, - сообщила Зоя Абдуловна.
- Это он отвлекся по теме, - защитила Громового Вика.
- Ну, он поговорить любит. Но мужик умнейший. Актер великий, - заметила Шевцова. - А у вас, Зоя Абдуловна, помнится, образование-то негуманитарное. Почему вы так смело беретесь судить?
- А что с вас взять-то с гуманитариев? Лампочку поменять не можете! Все - о смысле жизни, о судьбах интеллигенции. Ишь, кафедр наплодили. А все просто - донельзя. Как мы в молодости говорили: и важней всего на свете - теплый бублик и постель, - Порываева вытаращила глаза и подняла их кверху… мечтательно.
- Не поддерживайте с ней разговора, она - психическая, - всплеснула руками Шевцова и повела Викторию в коридор.
- Я вам говорила, тогда еще, не нужно, чтобы на факультете работал человек, далекий от журналистики… А вы - все со своей добротой.
- Угу, - согласилась Вика. - Она у меня хуже воровства получилась.
- Вон лучше б Давидку взяли - мается парень, никто его не берет на работу - то в зоомагазине поработает, то на рынке, а парень умный, вот кого жалко.
- Да закидывала я проректору этот вариант, чтобы Давида на работу взять - сейчас вакансий в университете полно, вы ж знаете, все «старые» поуходили… Улучила подходящий момент, и спросила…
- И?
- Он ведь иностранец - за него какой-то огромный налог надо платить организации. Отказал.
- А по чужой трудовой?
- Да вы что, Вера, смерти моей хотите?.. Но ее надо убирать, убирать. Но как? Я не смогу…
- Почему? - вскричала Шевцова. - Знаете, я когда-нибудь просто возьму ее и убью. Все мне спасибо скажут. Но меня посадят, - загрустила Вера Сергеевна.
- Убейте. Мы вам будем сухари носить. Шучу…
В деканате Терентьев спрашивал Порываеву:
- Глубокоуважаемая почтеннейшая Зоя Абдуловна! Вы что-то сказали про бублик? Я толком не расслышал - принимал долг у студента.
- Кушать хотите? - отозвалась Порываева, открывая принесенный из дома контейнер с котлетками. В деканате моментально повис тяжелый запах чеснока. - Блин, опять дома зубы забыла, - посетовала она.
- Если не получается быть умной, старайтесь хотя бы быть достойным человеком, - обратилась к Порываевой с порога вернувшаяся Вика. - Что за запах такой противный?
- Я в том смысле, что не надо при детях выдавать сомнительные сентенции, - объяснил Григорий Матвеевич.
- Че-е-го? - кусочки мяса падали у нее изо рта. - Противный им, - не унималась Порываева. - Это вы все кусочничаете с Шевцовой, потому что живете одни да по кафе ходите.
Вика с Верой одновременно возжелали бросить ей что-то резкое, но не успели - открылась дверь, и в деканате возник запыхавшийся Громовой.
- По вашему приказанию прибыл, - отрапортовал он Свете, ставя перед ней на стол бутылку французского вина и коробку «Коркунова».
- Спасибо, Олег Евгеньевич! Но почему вы опаздываете, это уже в который раз, - начала воспитательную работу методист.
- Знаете, сегодня проснулся… Снег - хлопьями валит. Они просто в воздухе стоят, будто на тоненькую, невидную совсем, ниточку нанизаны. Как в детстве на утренниках. Как в сказке. Засиделся у окна, залюбовался на это чудо. В такую погоду где-нибудь на природе сидеть у камина, чтобы дрова потрескивали.
- Да вы поэт, - улыбнулась Света. В тот же самый момент ее мобильник недовольно заворочался на столе, изображая приход ICQ.
- Олег Евгеньевич! У меня к вам разговор, - провозгласила Вика решительно, - неприятный.
- Это всегда, пожалуйста. Сейчас?
- После занятий.
- Поговорим, как не поболтать с умным человеком. Разрешите, я вас поцелую, - обратился он к Свете.
…
- Вы сегодня прекрасно выглядите, - Громовой смачно поцеловал ее в щеку и отправился на лекцию.
Свете писал Shrek, пятикурсник Белкин, тут же сообразила она: «Где похоронен Альберт Эйнштейн?» Улыбкина помнила, что он умер в Америке, но по характеру постановки вопроса поняла, что тут какая-то заморочка, потому начала немедленные поиски. Снова ворчание телефона.
Выручай я на экзамене. Тесты.
Ща, я ищу.
Сколько планет в солнечной системе?
Девять, насколько я помню, правда, Плутон ща уже к планетам не относится.
Умер Эйнштейн в Принстоне (США) 18 апреля 1955. Его прах был развеян друзьями в месте, которое должно навсегда остаться неизвестным.
Нейтрино- это маленький нейтрон?
Нейтрино - электрически нейтральная стабильная элементарная частица с массой покой, близкой к нулю. Участвует только в слабом взаимодействии, имеет высокую проникающую способность.
Что объединяет Петра Капицу, Жореса Алферова и Виталия Гинзбурга?
Что такое ген?
Ген - участок молекулы ДЕК, элементарная частица наследственности.
Они все - лауреаты Нобелевской премии по физике.
Спасибочки тебе!!!!!
Так Света Улыбкина вместе со своими студентами сдавала дисциплину «Актуальные проблемы науки и журналистика». И многие другие…
х х х
Пронина читала про себя молитву, которая досталась ей «по наследству» (бабушка сохранила листочек со студенческих времен): «Помоги нам, Святая Великомученица Татьяна! Избавь нас от волнения и отрешения, от неудач и пересдач во время зимней экзаменационной сессии. Защити нас, бедных и бледных, пошли разумение преподавателям нашим, озари откровением, что не хлебом единым жив человек. Упаси нас от придирок и подковырок, от нападок и неполадок, от «хвостов» и несчастливых билетов, чёрных чисел, бесовских наваждений. Дай нам за труды праведные, за головы склонённые, за наше усердие, за наше волнение - чистого смеха, белого снега, быстрого бега - весёлого отдыха, утех да потех на всех! Пошли нам долгих и счастливых студенческих каникул! Аминь».
Инна посмотрела на Лихолетова и взяла билет.
Взглядом скользнув по ее лицу, МиДми понял, что ей попался вопрос, который она не знает.
- Девчонки, шпоры какие-нибудь по «Консуэло» есть? Все прочитала, а ее не осилила, - обратилась она к Марине и Ире.
- Не, мы в библиотеке сидели не разгибаясь - все прочитали, мы вообще шпорами никогда не пользуемся, спроси еще у кого-нибудь, - отозвалась «сладкая парочка».
Лихолетов не видел Орлову третью неделю. У него накопилась к ней целая пачка писем. Он начал очередное:
«Ирусик, родной мой, здравствуй!
Я не знаю, что со мной происходит («Вы сошли с ума», - сказала бы ты), я не могу без тебя. Чем бы я ни занимался, а сессия в этом году почему-то буквально высасывает все мои силы - потом я совсем не вижу тебя, я думаю о тебе. Я вспоминаю твои глаза, твои руки, твой голос, твой глуховатый смех. Я очень люблю держать твою голову в своих руках и глядеть в твои такие разнообразные глаза. Неужели мы виноваты в том, что родились в разное время и принадлежим к разным поколениям?»
За преподавательский стол сел знаменитый хвостист курса.
- Михаил Дмитриевич! Честно скажу: билет я не знаю.
- Что вы предлагаете? - Лихолетов неохотно перевернул листок, на котором общался с Орловой.
- Давайте я вам прошлогодний долг сдам. Я готовился. Вот допуск.
- Что ж … Давайте «Божественную комедию».
- Даю, - обрадовался парень.
- Кто был проводником Данте в «Божественной комедии»?
- Ну, как его… на «Б»… - Думает. - Бокаччио?
- Нет.
- Беатриче!
- Беатриче - это он? - Лихолетов нимало удивлен.
- Нет! Оно!
- Интересная мысль, - устало замечает МиДми.
- Тройку поставите? - канючит студент.
- Выше моих сил, - объясняет профессор.
- А через силу? А, может, про «Дон Жуана» поговорим?
- В чьем исполнении Байрона или Мольера?
- Да все равно.
- Ну, давай, - неохотно согласился профессор.
- Так вот, вам никогда не приходило в голову, что Дон Жуан не умел отдаваться одной женщине?
- Не приходило - там фишка совсем в другом, - МиДми отчего-то моментально обозлился, зарделся, и раздраженно сказал, - Откройте, кто-нибудь окно. Невыносимо жарко… Топят, как перед концом света… Слушайте, зачем вы учитесь, молодой человек?
- Как?
- Вы же никогда не будете работать журналистом?
- Так я уже работаю! Пиарщиком.
- Где, если не секрет?
- На Горбушке! Мобильники продаю.
- И что общего…
- Да это стопроцентный PR - попробуйте с нашим покупателем пообщайтесь. Но это только начало!
- Это начало его жизненной карьеры, первая ступенька лестницы, - информирует аудиторию Саша Дегтярев.
- Может быть, - расплывчато отвечает Лихолетов, переворачивая недописанное письмо лицевой стороной. - Только «Божественную комедию» прочитать все равно нужно.
- Зачем? - нахально вопрошает хвостист.
- Для общего развития. Надо же с чего-то начинать… Удачи!
- Михаил Дмитриевич! - обращается Дегтярев. - А если оторваться от конкретной ситуации?
- Давай попробуем.
- Что вы думаете по поводу того, что каждый из нас поднимется по своей лестнице и каждому судьба предоставляет ступеньки. На каждой ступеньке нам открывается более живописный вид из окна. На первой, ну, совсем почти ничего не видно, а на уровне четырнадцатого этажа: двор, крыши домов, кусочек неба…
- Это для вас, Александр, сегодня так актуально?
- Весьма. И надо ли всеми силами цепляться за эту жизнь?
- Вероятно, надо просто жить.
- Да просто не получается.
- Смотри, тебе (прости за фамильярность) судьба преподносит каждый раз новую ступеньку, на которую ты ставишь свои ноги. То есть жизнь цепляется за тебя. За каждого из нас.
- Но вдруг случится, что судьба забудет или не захочет преподнести мне новую ступеньку? Они, ступеньки, естественно, кончатся. Следовательно, кончится и лестница, по которой я иду, и я полечу в пропасть, так как ничто меня не будет держать.
- Вы фаталист?
- Причем безграничный!
- Само понятие «фатализм» ограничено верой в неотвратимую судьбу.
- Тогда - убежденный.
- Мы сами не можем создавать эти самые ступени или… на худой конец придумывать их?
- Но зачем?
- Затем, что хочется подольше задержаться на этой земле…
х х х
- Ну, те-с, давайте, поговорим, - Громовой, обливаясь потом, вошел в кабинет декана. - Ну, и денек сегодня. Помните, как в наши студенческие времена пели:
В скучные минуты Бог создал институты,
И Адам студентом первым был.
Адам был парень смелый, ухаживал за Евой,
И Бог его стипендии лишил.
(У Олега Евгеньевича отлично поставленный голос, отметила Вика.) Не замедлила продолжить:
- От Евы и Адама пошёл народ упрямый,
Нигде не унывающий народ.
Студент бывает весел от сессии до сессии,
А сессия всего два раза в год.
Света заглянула в кабинет декана на поющие голоса и увидела такую картину: Громовой приплясывал, потрясая животом. Рубашка у него выбилась из-под ремня. Вика притоптывала ножкой, и кокетливо приподнимала длинную юбку. Пели уже дуэтом:
Что за предрассудки - есть три раза в сутки,
И ложиться в чистую кровать?!
А мы без предрассудков едим один раз в сутки,
И на чистоту нам наплевать.
- Света, неси бутылку, - приказал Громовой:
Весь день мы прогуляем,
Всю ночь мы проболтаем,
И к утру не знаем ни бум-бум.
Так выпьем за гуляющих, за ничего не знающих,
За сессию сдающих наобум.
- Позже, - укоротила его девушка. - Вика Петровна, нести?
- Нет-нет, это мы так, вспомнили старые добрые времена. Так… я вот о чем. Студенты хотят знаний.
- Да они у нас замечательные! Все как один!
- Разные они, да не в этом дело!
- Вообще вы знаете, что у нас стремительно падает рождаемость?
Вика сделала испуганное лицо.
Света махнула рукой, вышла, закрыла за собой дверь. Паноптикум, подумала она:
- Бестолку все. Заговорит он нашу Вику. Она уже невменяемая. У него, наверное, что-то заразное, - сообщила Шевцовой.
…Было восемь вечера, когда с «переговоров сторон» сначала вышел Громовой, попрощался со Светланой и отбыл восвояси. После чего из своего кабинета буквально выползла бледная и замученная Вика Петровна:
- Спасибо, что дождалась, Светочка. А то, как по такой темноте домой одной идти?
- Разговор получился? Или, простите, за хамство, трудились над решением проблемы повышения рождаемости? - пошловато осведомилась Улыбкина, мысленно посылая куда подальше Вику с Громовым: опять муж дома один сидит без ужина, хотя, наверное, сам уже приготовил.
- Не дай бог, - почему-то покраснела Виктория Петровна. - Какой там эпиграф к «Анне Карениной»?
- «Мне отмщенье и аз воздам», - Света давно уже ничему не удивлялась.
- Вот он мне и воздал. Монументальные знания, в чем-то может, устаревшие, конечно. Этакий «парк советского периода», или БСЭ, 1956 года издания. Клевый мужик, как наши студенты выражаются. А знаете, что он мне посоветовал насчет проректора? Пожалеть его предложил. Ну, ясно, что непрофессионал, но ведь, наверное, хочет как лучше. Думает, что его нововведения на пользу. А вы (Вика засмеялась), представьте себе, как он сидит на унитазе и не может опорожниться. Тужится, тужится, так ему погано, а ничего не получается. Жалко ведь, человека. Весь мандраж перед ним и пройдет. А сочувствие появится.
- Не знаю, проблематично. В любом случае, только вы можете это сделать. Как я его представлю в этой нелепой и жалкой позе, если никогда его не видела. Но вы Олегу Евгеньевичу сказали, что лекции надо качественно читать?
- Какое… Потом он мне битых полчаса рассказывал, как близки по физиологии свиньи к человеку… Кстати… то есть совсем не кстати… просто весело отчего-то стало, какой-то оптимизм Громовой в меня вселил. Только пусть это между нами останется. Я, когда вчера с этим (пятым или шестым по счету?) планом к проректору ходила - он снова требует количество дисциплин сократить… Он меня спрашивает… Только будь мужественна, Свет…
- Давайте, заканчивайте, вы уж меня заинтриговали…
- Он осведомляется: PR - это профориентация?
- Ну, есть созвучие согласных «П» и «Р». Так с самого начала было ясно, что…
- Тихо. Нам с тобой понятно, и ладненько.
- Да всем с самого начала понятно, что…
- Ши…Все ведь молчат? А это - главное.
- Ну, да, - чем всеобщей дикий бунт, лучше повальная мистификация… Ай, уйду я, Виктория Петровна, сил нет плавать в этом абсурде, - мрачно сообщила Улыбкина.
- Да ты что? Как я-то без тебя? А дети??? А еще, когда я ему сказала, что в четверг аудиторий не хватает - семинары сплошные, он предложил: «Отменяйте, или садите в скверик – скоро будет теплей на улице…» - заквохтала Вика. -
- Метко садит пулю за пулей. По учебнику Порываевой.
- В каком смысле?... Ах, дошло…
х х х
Лихолетов с Орловой шли пешком до метро.
- Мне не понравилось сегодня, что ты попросила поставить пятерку Инне Прониной.
- Но вы же поставили?
- Ты же положила мне записку в зачетку.
- Да мне жалко ее, она какая-то убогая.
- Но она не знала билета, и я выглядел дураком.
- Выглядели?
- То есть ты хочешь сказать, что я и так - дурак? Дурак, конечно, если позволяю тебе расставлять оценки курсу.
- Какому курсу? Я только про нее и попросила. Я вообще когда-нибудь вас о чем-нибудь просила?
- Но об этом явно знает Мариночка.
- Допустим, мы даже поспорили, что вы сделаете, как я прошу.
- Позор на мою седую голову.
- Ой, да ладно…
- Ириш, я тебя люблю, ты все равно будешь моей женой, скорей бы закончилась твоя учеба, - Лихолетов остановился, обнял ее, портфель его упал на скользкую дорожку и покатился под уклон. Ира побежала его догонять, аккуратно, чтобы не упасть, переставляя ноги, одетые в длинные сапоги-ботфорты на высоких каблуках.
И эти совершенно фантастические длинные ноги - мои? Никому ее не отдам! Пусть все катится в тартарары.
х х х
Света проводила Викторию Петровну до метро, подумала, что раз уж так не задался вечер, надо довести порченую свадьбу до конца, тем более что помнила, что Пронина жила где-то в этом районе.
Она довольно быстро нашла нужный дом. Кодовый замок на подъезде был сломан. Первый этаж замусоренной пятиэтажки. Открыла дверь Инна. Провела Свету на кухню. Ее муж («объелся груш» - прокомментировала про себя Улыбкина) сидел на табуретке и с сосредоточенно-спокойным выражением лица пил молоко прямо из пакета.
Света:
- Добрый вечер. Я, так сказать, на правах…
Не было у нее никаких прав, и она отлично об этом знала:
- Ну, и как ты себе это представляешь?
- Что? Сразу на «ты». Мы разве вместе овец пасли? - молодой человек поправил очки на переносице.
- Простите, - спохватилась девушка. - Это!
- Что «это»? Не понимаю, о чем вы? Во-первых, кто вы? Подружка Инны? Почему я вас не видел до сих пор? - поинтересовался он.
- Не подружка. Можно подумать, ты не знаешь, что у меня нет подруг! У меня вообще кроме тебя никого нет!
- Ладно, может, все впереди, - грубовато предположил пронинский муж. - В любом случае, надо познакомиться, - обратился он к Свете.
- А зачем? - вдруг восстала Улыбкина, по лицу ее пробежала тень презрения.
- Затем, что вы зачем-то пришли к нам в дом…
- …Аборт. Как она его делать будет?
- Вот оно что… Как все. В больнице.
- Но она же - не все.
- А чем она от них отличается?
Света подумала, что они ведут разговор в присутствии Инны, будто она - подопытный кролик, а они - врачи, совещающиеся, стоит ли испытывать на ней неизвестный препарат.
- Как медик, я тебе скажу, - хозяин вдруг перешел на «ты», - сделать аборт - все равно, что вырвать больной зуб.
- Причем здесь зуб?
- Ну не нужна во рту всякая трухлядь.
- Ты же не свинья, нет?
- Все равно, что зуб… - упрямо повторил юноша.
- Нет! - заорала Пронина. - Я не могу все это слушать!!!
- Девочки, - вдруг миролюбиво заключил хозяин, - вы еще многого не понимаете. Ну, сделает она себе аборт. Я понимаю, что когда он первый - это целое в жизни событие. И еще раз сделает, если нужно будет. Потом все проще смотрится. Без драм и трагедий. Просто мы были неграмотные. Как-то так жили, об этом не думали, вдруг - бах…
- А теперь грамотные?
- Зачем плодить нищету? - резонно заметил муж.
- «Как страшно жить, страшнее не рождаться», - прошептала про себя Света строчки своего любимого поэта Александра Межникова.
Люди умирают, когда перестают любить
(Вера Сергеевна Шевцова)
«Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, так вот тебе роскошь, своеволие, свобода - в них и добродетель и счастье, а все прочее, все ваши красные слова и противные природе условности, - никчемный вздор».
Платон. Диалоги.
Ты услышишь себя по-другому, только если отключишь все связи с этим миром, говорил он Шевцовой. Выброси телефон, выключи телевизор, перестань думать о том, что тебе нужно делать завтра, простись со всеми желаниями, вообще… Плюнь на все, говорил Глеб Шевцовой. Она и сама знала, что за все прожитые годы в ней накопилось столько шелухи ненужной, как скинуть ее - не представляла, а хотелось… И страшно было сделать это, вдруг, там… или оттуда… она услышит что-то совсем непонятное. Так жить было привычно, понятно. Так жили все. Ей было… стыдно жить по-другому. Ей было постоянно стыдно. С рождения. Когда она повзрослела этот стыд - мучительный, столбнячный, замешанный на застенчивости и неуверенности, она в себе возненавидела. Иногда она боялась даже что-то спросить в магазине. От этой отвратительной, то и дело бросающей в краску, стыдливости она почти избавилась в университете, но остаточные явления сохранялись, выказывая себя приступами, боже, как они ее угнетали. Когда однажды попыталась объяснить Глебу про эти припадки стыда, он сказал, что это называется по-другому: элементарная лень, ничего общего со стыдом не имеющая. Наверное, он был прав. Только с ним она чувствовала себя смелой и решительной. Так ей казалось, этим она себя успокаивала. На самом деле она давно уже научилась прятать стыд, когда чувствовала, что невозможно его преодолеть.
Шевцова подозревала, что она из тех, кто может жить при ком-то или при чем-то. Так живет абсолютное большинство. В тени какого-то человека, выбранного тобой авторитетом, или притянувшись к компании по интересам, или отдававшись делу, определенному жизненно важным. Только единицы из нас являются инициаторами, остальные - имитаторы. Но не признавалась она даже себе в этом. Активно внедряла в сознание других образ сильной самостоятельной женщины. И сама, в конце концов, в это поверила.
Он все корила себя, что довольно быстро «оклемалась» после смерти мужа. Года нет, как его не стало, а она так, естественно, сошлась с Глебом, которого знала много лет. Она врала самой себе, что всю жизнь любила мужа, оправдывая свою многолетнюю связь с Глебом, желанием найти отдушину от привычной стандартной жизни. Он приезжал, салютовал, она сломя голову бросалась в феерию.
…Люди умирают, когда перестают любить. Сами или их?..
Она приучала себя к мысли, что муж просто уехал куда-то далеко-далеко и очень надолго, и когда-нибудь они встретятся. А Глеб здесь и сейчас - ее спасательный круг. Он, кстати, снова уехал. А накануне его отъезда они летали на воздушном шаре.
Корзина отрывалась от земли настолько плавно, что Вера и Глеб даже не сразу это заметили. Полет почти не ощущался физически. Физически она лишь настолько явственно чувствовала его рядом с собой, и никого больше не было (совершенно наплевать, что в корзине был кто-то еще). «Дежа вю, - шепнула она Глебу. - Мы так летали уже с тобой. В другой жизни». Они смотрели вниз - земля быстро удаляться, люди и дома становились совсем крошечными. С давно забытым ощущением покоя она посмотрела перед собой - в небо. «Боишься?» - спросил он. Ни капельки она не боялась рядом с ним…
Она снова осталась одна.
Но он приедет очень скоро.
А пока его нет, она разбавляет горечь сиротства общением со Сторожковым, уехавшим к маме в Бурятию, и там призадержавшимся. Вика как-то разоткровенничалась: «У вас преувеличенное чувство справедливости. Вас Вера Сергеевна, замечаю, очень тянет к, мягко говоря, странным личностям». Логика в этом высказывании была чисто ассоциативного порядка. «Да меня всю жизнь как магнит притягивали идиоты, придурки, сумасшедшие и творческие личности. Это компенсация. Я ни к одной из перечисленных категорий не принадлежу», - согласилась Шевцова, не удивившись и не обидевшись - знала за собой такую черту.
На этот Новый год Глеб подарил ей астральную кость, Сторожков - куклу в горошек с постелькой. Кость и кукла в летаргии лежали теперь на почетном месте - полочке над монитором компьютера.
Сторожков: мне звонили с нтв хотели сделать сюжет о моих куклах к дню святого валентина, но я то не в Москве. ((( я расстроился. хочу в телевизор.
Шевцова: Зла как черт. Заболел Лихолетов. Придется его заменять. Как же, как же, НТВ без Женьки Сторожка. Пусть делают про кукол по приезде. Пусть интервью возьмут у меня - я буду рассказывать, как я холю и лелею куколку в горошек с лиловым глазом!!!
Сторожков: у меня ангина
Шевцова: Сочувствую. Пей молоко+мед+масло+конский чай.
Сторожков: да пью и вы там держитесь не сдавайтесь вчера вечером давал интервью на местном ТВ, на вопрос кем буду работать сказал газосварщиком.
Шевцова: Ну, это ты воспарил! Хотя, судя по тому, что ты пишешь в полном отсутствии знаков препинания, какая-то склонность к этой специальности просвечивается.
Через несколько дней, Сторожков: вроде выздоровел но скоро к зубному из десен кровь и опять веко дергается разваливаюсь на куски чувствую себя стариком.
Шевцова: состояние ужасное растеклась грязью умылась мыльными пузырями отпупырилась окачурилась с места стронулась
Сторожков: ого плохо :(
Шевцова: Да пошел ты - это я Аксенова спародировала - затоварилась бочкотара,
затюрилась, (чего-то там, не помню) и с места стронулась. Пошла лекцию вам читать.
На следующий день, Шевцова: Я сегодня утром проснулась и заплакала - не хочу сюда идти. Собралась и пришла. А когда в редакции работала - просыпаешься - дождь проливной за окном, не то, чтобы не хочется на работу идти, а просто мокнуть неохота. Позвонишь, скажешь. Ответ всегда один - конечно. Потому что все равно мою работу никто делать не будет, и все равно все писали дома, а на работе балду терли и безобразничали. Все противно. Все тает. А через 2 дня обещали 28 гр.. Врут, наверное. Я не могу жить в обстановке, когда все тает. Я люблю мороз и солнце. Может быть, я - Пушкин?
Сторожков: вы не Пушкин, но вы хорошая. извините что поздно отвечаю мама отняла модем будет выдавать только по полчаса в день. она права надо работать. сидел весь день писал, скучал, жду не дождусь приехать вас повидать в первых списках плана) куклы вообще умнее людей а мы позорные да (я вообще глупый вы поумнее.
Шевцова: Малыш твой в горошек спит себе. А он ведь все мои разговоры слушает. Думает, какая дура, чего сидит, о какой муре говорит. Ты мне, что, соглядатая подарил???? Боже, боже. Как страшно, бездарно, безлико, уничтожающе проходят дни. Снег валит, пойти, что ли поваляться - не поймут. А кто поймет… «иных уж нет, а те - далече».
Сторожков: плохо что такое состояние что писать не знаю меня никто не любит потому что я тут а все там хочу вас увидеть вы наверное все такая же сумасшедшая) гришковец круто пишет.
Любопытство - не порок?
(Давид)
«Не одновременно ли с жаждою исчезает у каждого из нас и удовольствие от питья?»
Платон. Диалоги
«У меня такая плохая память на лица и зрение слабое. Все спрашивают, почему я очки не ношу… Не знаю… мне самому жутко нравятся молодые люди в очках и в черном. Дорога от метро до здания университета - это просто галерея, отнюдь не Уффици: скверно одетые молодые люди в очках с длинными волосами и утомленным видом - просто аллея звезд! На ней царят эти ненормальные блондинки с автозагарными лицами… Зачем они так поганят свои лица… возмещение культурное что ли…
Неужели они не понимают, что звезды, их кумиры живут по тем же схемам, что они? Просто с другой степенью обеспеченности. Все стандартно в этой жизни. В ней нет ничего нового.
Хорошо запоминаю голоса… всех узнаю по голосам, габаритам, походкам… Иногда становлюсь на этой самой дороге и закуриваю… Все смотрю на этих молодых людей… Они проходят поодиночке, группой… иногда просят закурить… Так хочется подойти к кому-нибудь и просто поговорить о жизни, даже просто о том, что проезд в метро подорожал, но нельзя же…
Все прячут свое одиночество, как неоценимый дар небес… прячут под близорукой моралью общество. И я прячу… и я растворяюсь…
х х х
Днем вышел из библиотеки и повернул в переулок, где в желтых трехэтажных домах расположены всякие ЖЭКи и нотариальные конторы. Две маленькие девочки (одна в обжигающе-бирюзовом пуховике, другая в пальто неинтересно бордового цвета) весело скакали параллельно мне и кричали: «Пушкин сдох! Пушкин сдох! А Пушкин сдох!» Напротив них возник несуразно высокого роста старик и громким телевизионным голосом начал: «Так нельзя говорить! Ты знаешь, кто такой Пушкин?! - обращался он, в основном, к девочке в бирюзовом. - Пушкин - это самый великий поэт, - выдержав небольшую задумчивую паузу. - На земле»…
Я отдалялся и слышал только безудержный хохот девочек…
Я шел и, вперемешку с хрустом белого снега под ногами, жалел. Мне было жалко этого старика, который так мало знал о поэтах «на земле», было жаль, что большинство таких же стариков прикрывают некоторые свои страхи и опасения такой семиотической пустотой и «заезженной клячей»: «великий поэт» и, вообще, «великий», не понимая, что на земле были и есть поэты и не поэты… Просто поэты. И нет никаких великих поэтов. И нет второстепенных.
Жалел этих девочек, которые были всего лишь плодами российского постмодерна, и четко понимали, что Пушкин не великий, а просто по некоторым стихотворениям его можно назвать таковым. И еще было время, когда его следовало таковым называть. И в это же время надо было соглашаться с этим. И старика, и детей было жалко из-за того, что они настолько замкнуты в каркасы культурных эпох, что никогда не смогут выглянуть за эти сомкнутые шторки…
х х х
Как-то этой осенью мы с ним обнимались… дача была чужая, где-то далеко на северо-востоке Подмосковья. Сначала я с хозяйкой дома опустошал бутылки крепкого, потом ползли под ливнем до дома… резиновые сапоги застревали в грязи. Потом милая беседа о масскульте и прочих проявлениях зла…
Я упиваюсь этой русско-советской традицией чаепития с сухарями и кусочками сахара… Он, как всегда нервно, пытается доказать свою принадлежность и приверженность…. Нас, как после школьных гуляний, разделили на мальчиков и девочек… Мы с ним лежали, глядя на низкий деревянный потолок… говорили… он смущенно попросил обнять себя… мы так крепко вцепились друг в друга… Его слезы капали в мою мохнатую грудь… Отец… отец… отец… он не стеснялся и говорил, что с отцом в обнимку он не засыпал, а хотел… уснуть именно в объятиях папы… а я думал и всей кожей любил его слова и смущение… он просил от меня какой-нибудь реакции… а я все думал, нужна ли ему правда… и сказал… Он стал отрицать: «Не-е-т, никогда, никогда этого не сделаю…» Сделал… Потом…предал! Столько часов, столько непонятных друг другу слов».
х х х
Сторожков перелистал несколько страниц Давидова дневника, каждая запись в котором заканчивалась пометкой «Митрон буфф» (видимо, так его называют «свои», отметил Женя). Чтение чужих мыслей доставляло ему опьяняющее наслаждение. Он мысленно созерцал обнажение души. Она всегда такая беззащитная, когда ее оголяешь, ее обладатель так слаб в сравнении с тобой. Женя никогда не писал дневников - бессмысленное занятие. Вдруг кто-то прочтет? Мысль о том, что он поступает сейчас безнравственно, подло, преступно, не приходила ему в голову.
«И сегодня в курилке под лестницей он… Точно волк… Глаза… Так смотрят только по-настоящему влюбленные мужчины… Он любил всего меня, но всем своим нутром ненавидел многих во мне. Я для него был полным воплощением знака, Максимально нагруженного знака, он ненавидел все уровни моего знака и своими гадкими словами безостановочно делал свою инъекцию. Настоящий врач не вытащит иглу, пока не вольет в пациента все содержимое едкой химической смеси… Он говорил, а я молчал. Ему так хотелось убить, расчленить меня… Я был уверен: у него в эти минуты говорения сердце тряслось и просилось наружу… Так плакать хотелось… Я просто мечтал о пистолете… я бы слизывал кровь с его сердца за эти страшные для меня его слова…
Предал…
Мужчины не должны так жестоко предавать друг друга, это просто запрещено всеми богами. Такая немыслимая дикость как предательство - привилегия женщин…
Они прямо как кошки, которые убегают от хозяев…
Кошки такие прелестные потаскухи, которые умеют влюблять в себя и убегают…
Роман без болевых инъекций? Мечта ли?»
- Что ты делаешь? - раздался у него за спиной голос Давида.
- Меня учили, - неестественным противным визгливым голосом, начал Женя, - что написанное предполагает, что оно может и должно быть прочитано.
- Это у журналюг только так.
- Не смей оскорблять мою профессию!
- Да причем здесь профессия, если ты - подлец? Это ж мой дневник! Это ж все равно, что с ботинками грязными в душу залезть!
- Да! Только я не умею просить прощения…
- Учись!
- Не хочу!
- Взял бы тебя за шкирку, да мордой - об стенку…
- Ну и что? Я хочу все знать!
- Только с моего разрешения.
- Ты мне его не дашь!
- А ты спрашивал?
- … Лера заходила - занесла книгу, - примирительно сообщил Сторожков.
- Она - самое милое существо из всех моих знакомых…
- Я прочитал, - Женя пролистал несколько страниц, нашел нужную, - «Такая высокая худая девушка с манящей улыбкой тонким голоском. Вечно одевается в мужские джинсы и сталинские костюмы… Однажды перед лифтом подошла ко мне и поцеловала меня в лоб… Мы никак не можем определиться, как мы здороваемся и прощаемся. Сначала обходились крепким рукопожатием, иногда деловым… Помню, осенью, когда я приехал, мы долго гуляли по городу и даже на прощание чмокнули друг друга в щеки… Бедная Лера… такое милое существо ходит в таком испорченном городе… Пожалуй, она - единственный человек, с которым я бы хотел чаще видеться. Вообще видеться…» А со мной?
- С тобой я вижусь ежедневно. Иногда побитым собакам так стыдно признаться самим себе, что они сдохнут без теплой жалости кого-либо.
«Как свадебная лошадь - голова в цветах, жопа в мыле»
(Лихолетов)
«Разве его любовь - если она была настоящей любовью, мужественной и простой, той единственной, о которой столько написано и передумано на земле, - разве она должна быть помехой, мучительством?»
Ю. Трифонов. Студенты
- А, знаете, Виктория Петровна, мне их иногда так жаль.
Декан недоуменно посмотрела на МиДми.
- Ну, в том смысле, что мы как-то по-другому жили.
- Не дай им бог, чтобы они жили, как мы. Что хорошего-то было у нас? Всю жизнь борьба, непонятно, зачем и для чего. Добро бы еще с самими собой, а так, - она обреченно махнула рукой. - Вы, конечно, много моложе меня, Михаил Дмитриевич, может, вам больше повезло…
- Да нет в том смысле, который вы имеете в виду, все аналогично, - сказал Лихолетов и, вспомнив что-то, засмеялся.
В глазах Вики засветилось любопытство.
- В группе у нас учился стукач из КГБ. Иностранных студентов было много, он, в основном, за ними «приглядывал». Как мы узнали? А он сам признался. Как-то на вечеринке при нем завязались обычные в те времена разговоры. У нас ведь в России никто и никогда не был доволен действующей властью. Он - нам: потише, мол, я могу и заложить. Слово за слово, а все довольно пьяны были, он нам поведал о своих должностных инструкциях. Ему даже деньги какие-то выделяли, чтобы он в рестораны ходил и слушал о чем, иностранцы говорят. Так вот что мы делали - ходили с ним по кабакам: ужинали, выпивали. Он слушал, мы наслаждались жизнью за чужой счет. Так что я целый год, примерно, находился на государственном, можно сказать, обеспечении.
- И не стыдно? - укорила его Вика.
- Ни секунды! Если разобраться, мы-то ничего аморального не делали.
- Тоскуете по старым временам? Да разве могли мы тогда… вот они сейчас журнал свой выпускают, фильм снимают…
- Еще скажите - хочу, чтобы на факультете были подсадные утки. Боже упаси. Да, нет, не о том я. Какая-то странная теперь жизнь: гламурные невротики, готичные эстетики… Зачем все эти выдумки?
- И что? Не вписываетесь? Здорово же. Запретных тем никаких нет, - съехидничала Вика, именно сегодня узнавшая про историю Лихолетова с Орловой. Жена МиДми с утра побывала у нее на приеме.
- Да не в том дело, - отчего-то покраснел Лихолетов.
- А, вы мне ничего рассказать не хотите? - произнесла Вика со значением.
Лихолетов вдруг представил себя в кабинете следователя с наставленной прямо в лицо яркой лампой. Человек впечатлительный, он даже ослеп на мгновение.
- Раньше за подобные дела на ковер вызывали в ректорат, в партком, - заметила Виктория Петровна.
- А вы об этом… - смутился Лихолетов.
- «Как свадебная лошадь - голова в цветах, жопа в мыле», - заметила декан.
- Да, свадебная лошадь, - не противился МиДми. - А что делать?
- А если она к ректору пойдет? Или что гораздо страшнее - к проректору? - Вика плотоядно облизнула губы.
- И что? - не сдавался Лихолетов. - Насколько я наслышан, он женат на бывшей своей студентке. Вторым браком.
- Проректор? Откуда вы знаете? - почему-то обрадовалась Вика.
- Да, причем здесь ваш проректор?
- А, ректор…Товарищи вы, значит, с ним по семейным обстоятельствам? Но не с проректором же.
- Выходит так… Вы, Виктория Петровна, простите, будто помешались на этом самом проректоре. Ходят слухи, что он уже и ректора под себя подмял. Что нет в нашей жизни более интересных тем? - сказал МиДми, не подумав.
- Не надо мне слухов. Интересные темы - да сколько угодно! - тут же спохватилась Вика. - Вот, например, хочу у вас спросить: а вам никогда не приходило в голову, что прожить с одной женщиной всю жизнь, немалую мудрость и терпение нужно иметь?
- Вот оно что…Честно старался. Не получается у меня, сами видите, - обвиняемый МиДми начал собирать со стола декана бумажки и перекладывать в новом, одному ему ведомом, порядке.
- Голова твоя садовая, - вдруг перешла на «ты» Виктория Петровна, - о чем ты думал, когда женился?
- Думал, что люблю. Ошибался.
- Детей ведь двое.
- Причем здесь дети - я их не брошу.
- Да уже… бросил. Девчонка ведь тебе в дочери годится…
- Не трогайте Ирину. Ей и так достается со всех сторон.
- И не собираюсь - вины-то ее нет. Ах, не будешь ты счастлив, Лихолетов, - тяжело предрекла Вика. - Не имеешь ты на это права.
Он поднял на нее свои дымчатые глаза, крутанул головой с пепельными кудрями:
- Я много лет живу с сознание, что должен, должен, должен. Сначала отцу с матерью, потом жене, детям. Вдруг в жизни появляется девушка, я почти сразу понимаю, что именно с ней я должен был встретиться двадцать лет назад. Что с того, что ее тогда еще на свете не было? Это - моя женщина. Я ее никому не отдам!
- Господи, как все запущено, - только и могла сказать Виктория Петровна. - Да делайте вы, как хотите!
… Лихолетов ехал в метро и думал, что сейчас он придет к жене и объявит, что уходит. Сегодня же. Куда? К Брониславу Петровичу и Ксении Михайловне - университетским его преподавателям? Он вспомнил, как привел Ирку к ним в гости. Бронислав, открыв дверь, широко заулыбался. Лихолетов подумал: «Боже, как он стремительно постарел…» Хозяин открыл рот для приветствия, и МиДми обнаружил, наличие в нем четырех зубов вверху и двух внизу. В холл вышла Ксения - от былой высокомерной ее красоты остались антрацитно-серые глаза в груде морщин да породистый греческий нос. Прошли в гостиную. Сколько они не виделись? Пять лет? Семь - уточнили хозяева. Дочка? Какая красивая! Как на папу похожа! Ирина смешалась. Ушла помогать хозяйке собирать на стол. Как Рита, спросил Бронислав. Спасибо, пишет докторскую. Здоровье? Пока не жалуемся. Все болячки вылезают после пятидесяти. Ну, тебе до этого возраста еще жить да жить. Какая умная воспитанная девочка. Твой папа был самым шалопайным студентом на курсе. Ира улыбнулась - да он и сейчас такой. А котелок у него варил неординарно, такой текстологический анализ «Алмазного моего венца», не моего, конечно, уточнила, глухо рассмеявшись, хозяйка, а катаевского, сделал, что …
Прощаясь, передавали с папой и «дочкой» привет маме. Приглашали заходить почаще.
Что я им скажу? Что услышу в ответ? Нет. К Третьякову? У него жена - сварливая крыса. К Илье? Он живет с родителями - там дурдом на колесиках. Интересно, что приход к Ирине он даже не рассматривал: настоящий мужчина должен быть в состоянии обеспечить своей женщине жилплощадь.
Он вдруг подумал: хотя бы пойду к ее родителям и попрошу ее руки. Ну, первый блин получился комом. Все по-русски. Вот на этот раз прямо с порога скажу: «Предлагаю руку и сердце вашей дочери». Представил картину, в которой генерал почему-то принимал его в парадном мундире при всех орденах, а его супруга стояла рядом в вечернем платье с Боем на поводке. А Ира хохотала, вскинув голову, обнажив жемчужные зубы…
Он открыл дверь, жена спешила навстречу. Уложенные волосы, накрашенное лицо, короткий стильный халатик. Сейчас он ее ненавидел.
Рита коротко поцеловала его в подставленную щеку:
- Устал?
- Есть немного… Знаешь, я хотел тебе сказать… - неуверенно начал МиДми - он ведь пока не определился, куда пойти, но помнил, что сегодня должен сделать заявление.
- Ах, ты все забыл! Сегодня у нас юбилей! По этому поводу дети соорудили нам стол - шутка ли, двадцать лет вместе… Такой плов с курдючной бараниной и… Раки! Они купили твоих любимых раков!!!
Какая я свинья, укорял себя Лихолетов, очуметь, расстраивался он, двадцать лет как один миг. Двадцать лет - треть жизни, двое детей… надо сегодня напиться до самозабвения. Тризна по неудавшейся жизни.
- Горько! Горько! Целуйтесь немедленно! - скомандовала старшая дочь, ровесница Орловой.
Он коротко поцеловал жену.
- Халтура, - скептически отметил младший сын.
Он обнял ребят. Рита стояла рядом, улыбалась. Глазами он пригласил ее в венок из собственных рук - двадцать лет…
- «Должно же и это когда-нибудь кончиться, - сказал барон, когда с него сдирали шкуру», - прошептал МиДми. В общем гвалте его голос, конечно же, никто не услышал.
Почему мы так глупо живем?
(Григорий Матвеевич Терентьев)
«Ты не обижайся. Я хочу сказать, что когда женщина может быть для тебя только женщиной, — это очень мало. Нужно быть гением, чтобы не замечать, как это мало».
Ю.Трифонов. Студенты
«Не думай о глаголе свысока, настанет время - сам поймешь, наверное: увидишь с пистолетом у виска - Тереньтьева, Тереньтьева, Терентьева»… - пели на университетской весне его студенты.
Потом на сцене появился созданный МиДми в этом году большой академический девичий хор журфака. Опреденного рода фишка в этом была. Как в банке. И снова музыка была стародавняя - Дунаевский… Ну, явно, блистательный МиДми ностальгировал по временам своего детства.
Творят творцы,
Поют певцы,
Сердца деканов сладко тают.
И даже ЛИ
И даже ХО
Сам ЛИХОЛЕТОВ выступает.
На факультете бьют весеннюю тревогу,
По курсу мечутся настырные гонцы
Кричат гонцы,
Во все концы:
«Весна идет! Весне - дорогу!»
Григорий Матвеевич сидел в третьем ряду, непроизвольно анализируя самопальные стихи, да посмеивался в недавно отращенные усы. Потом вышел кордебалет - девчонки все, как на подбор - стройные, веселые, заводные. Диссонировала только Инна Пронина, странная девочка, немножко деревянная, очень скованная, подумал Терентьев, и тут же понял - это же надо три года смотреть и не видеть, что она повадками очень напоминает первую его любовь. Глаза русалочьи, зеленые. Нет, запретил себе воспоминания, не старый еще профессор, «не думай о белой обезьяне», есть дела поважнее: Стенька, наверное, сегодня должна разрешиться котятами, рецензию на дисер нужно дописать, жену на дачу отвезти (давно бы уж права получила, лентяйка), значит, не выпьешь, зараза.
Эти глаза продолговатые, спокойные с расширенным зрачком не давали ему покоя. Можно было забросать их фонемами, морфемами, и прочими важностями русского языка, только слишком не сопоставимы были понятия.
- Наконец-то! - встретила его жена и потянулась с поцелуем. - Что это вы, Григорий Матвеевич, отворачиваетесь?
Она называла его по имени-отчеству - по модели своих родителей. Терентьева это всегда раздражало, а сегодня - особенно:
- Слушая, я заметил, что ты только в постели забываешь, как меня зовут, и я оказываюсь в твоих «львятах», «бобиках», «кысках», и почему-то «бобрах». Это нормально - учитывая невообразимое богатство русского языка?
- Абсолютно. Обращение по имени и на «ты» предполагает огромное доверие к человеку. Как вы понимаете, постельные бирюльки здесь ни при чем. Да и надоели твои выпивки да похмельные синдромы. Как-то, знаешь ли, хочется себя уважать….
- Да ясно, чего ж тут не понять? Мордой не вышел, в доверие не вошел. Какого лешего мы вообще вместе живем - мы ведь давно врозь - живем по своим комнатам, у каждого своя полка - в холодильнике.
- И что? Тебя же это устраивает? И не пори ерунды - ты отлично знаешь, что без меня просто не проживешь!
- Это ты так думаешь!
- Мы на дачу сегодня поедем?
- Куда ж мы денемся? - Терентьев снял с крючка ключи от машины, - поедем, поглядим, что там нового-хренового… Только к Стеньке загляну, спускайтесь с Агнесской.
Кошка спала на его постели. Он погладил бело-рыже-черную шкурку, наклонился, чмокнул кошку в нос: «К ночи вернусь, не волнуйся». «Только попробуй не приехать», - сказали стенькины зеленые глаза.
- Гриш, - попыталась начать разговор в машине жена, - ты очень несчастлив со мной? - Терентьев похолодел. Он как раз выезжал со стоянки возле дома и чуть не ударил бампер соседского «Форда».
Не ответил. Молчали всю дорогу.
Помогая выносить вещи, сам себя не очень понимая, спросил: «Мне остаться?» Жена кивнула.
- …Чудесная ночь меж нами случилась, - под утро прошептал жене Терентьев.
- Ночью все кошки серы, - грустила она. - Ты любил не меня - другую женщину…
- Давай выпьем, - предложил он.
- Давай, - согласилась она.
Терентьев принес бутылку итальянского земляничного ликера, подал жене рюмку.
- А ты?
- А можно я буду потихоньку отхлебывать из горлышка? - попросил он.
- Да ради бога… Просто неудобно, ягоды цельные - будут мешать.
- А так интересней…
- Тогда и я обойдусь, - она поставила рюмку на столик, - засмеялась. - Покурим? Прикури мне…
Терентьев зажег две сигареты, передал ей одну:
- Почему мы так глупо живем? - сказал он.
- Не говори, пожалуйста, ничего. Пожалуйста. Вдруг у нас сейчас получится все начать сначала.
- Давай попробуем, - согласился Терентьев, отхлебывая из бутылки. - Неплохой ликерец, - передал он бутылку жене. - Знаешь, сейчас вдруг вспомнил, когда я год после универа в армии служил… видел я: затащили на кухню маленького таджика с удивительно грустными и музыкальными глазами и заставили петь «что-нибудь, на своем». И он пел, стараясь не смотреть в откровенно смеющиеся над ним глаза поваров и караульных. Пел, тихонько отстукивая себе такт рукой по железу стола. Пел, не обращая внимания на грубые и циничные замечания толпы. А я впервые слушал живые песни Востока, слушал, не в силах отвести взгляда от него. А он смотрел на меня. И даже, по-моему, (я, во всяком случае сейчас так думаю) пел для меня. А потом, когда всем надоело, его вытолкали с камбуза, не зло вроде, похлопывая по спине, но, вслух удивляясь тому, что эта «образина» еще и поет и, похоже, думает, что это в самом деле у нее недурственно получается. А он шел с кухни маленький, ссутулившийся, на двор гауптвахты, где лил дождь, а по кругу ходили строевым арестованные… Эх, как же хочется поймать синюю птицу и сложить про нее песню. Мне кажется, что тогда время остановится на миг, а мгновения, когда мы счастливы, всегда видятся нам вечными…
- …Твой (и мой) любимый Хэм обожал эту жизнь. Он всегда с удовольствием ел, творил, спал с женщинами, глядел в небо, любил бой быков и всех своих жен. Охоту он тоже любил. Не любил войну и плохих людей. Верил в дурной глаз и удачу. Терпеть не мог Достоевского, предпочитал ему столетней давности газеты, даже, если не было, что читать. Любил… Впрочем, ты не хуже меня знаешь, что он любил и чего не любил, - заметила жена.
Григорий Матвеевич с удивлением взглянул на нее:
- И что? Да такого земного человека давно уже не рождала земля. А больше всего я его уважаю за смерть. И без его «Опасного лета»… «Праздника, который всегда с тобой»… «Островов в океане»… «По ком звонит колокол»… «За рекой, в тени деревьев» и всего Хемингуэя я вообще давно себя не представляю. Хотя он сейчас не в моде, - ответил Терентьев.
…Домой он попал около восьми утра. Стенька родила прямо ему на постель. Котят было четверо. Бедная моя, как она мучилась, в одиночестве:
- Стенечка, ты простишь меня, придурка? - безнадежно спросил Григорий Матвеевич, - подкладывая ей под теплое мокрое пузо детишек. Стеня смотрела на него высокомерно-укоризненно. «Вот как сумела себя поставить!», - улыбнулся Терентьев.
Укладываясь спать, попытался восстановить в памяти садистский стих, написанный в дороге. Получилось… Вот он.
Современная баллада
(маразматическая)
Одна старуха безумная
Ночами, чаще безлунными,
Носила кости на свалку,
А в них подсыпала мышьяк.
А утром маленький мальчик,
Любивший «бездомных собачек»,
В пса мертвого тыча палкой,
Пытался понять, как же так?
Старуха про слабость эту
Узнала. Большую конфету,
Снабженную тем же средством,
Вручила мальцу: «Молодец!»
У той же свалки утром,
Над маленьким жалким трупом
Мать выла, терзаясь сердцем,
И молча стоял отец.
Но как оно все бывает -
Пока суд дела разбирает,
Дареные кости глодали
И грызлись над ними псы.
А божий такой одуванчик,
Придвинув к окошку диванчик,
И чаем наполнив стаканчик,
Взирала "на мира красы".
Ужас, засмеялся Терентьев, на большее я не способен. Или окружающая действительность достойного материала не дает. Или подлая эта старушенция кого-то мне напоминает, кого - себя, это же ясно. Прочитал записочку под липучкой на холодильнике: «Но из чего ведут свое происхождение все вещи (имеется в виду - из бесконечности), в том же самом найдут они неизбежно конец. Ибо они должны друг другу дать искупление и нести покаяние за свою несправедливость, по велению времени» - рукой жены. Интересно, откуда она это взяла? Мне в нарекание, а кому ж еще? Как бы то ни было - деградейшн на лицо. На лице? Он встал, подошел к зеркалу. Не, нормально пока - взгляд осмысленный, даже довольно острый, волевой упрямый подбородок, живая, правда, желчная немножко, улыбка. Следы идиотизма на физиономии отсутствуют.
Еще один день из жизни факультета
- У нас есть веник? - обратился Сторожков к Виктории Петровне.
Декан, оторвавшись от составления плана научной работы факультета на следующий год, посмотрела на Женю одним из своих отработанных годами взглядов: возмущенно-вопросительным. Уголки губ ее опустились, нос вздернулся. Лицо вытянулось, мумифицировалось. Сторожков мимоходом отметил, что так, наверное, оно будет выглядеть в гробу. Парализующий испуг охватил всю его худенькую фигурку. Немая сцена: декан - студент. Нет, он не хотел Викиной смерти. Ему нужен был веник.
- Я понял, понял, - стряхнул оцепенение Сторожков.
- У нас нет веника! Сходи к завхозу, - посоветовала ему Улыбкина.
- Последний раз провожу мероприятие в нашем корпусе, - вздохнул Женя, - полная неразбериха и деморализация. Приедет восемь поэтов - зал не убран. Народу нет - позор.
- Зал вчера пылесосили, кажется, - отметила Шевцова.
- Вот именно, что «кажется», а я зашел сейчас… Фантики, рекламные листовки, мусора полно, окурки валяются, - выговаривал, неизвестно кому Сторожков.
- Ты все мероприятия устраиваешь - это здорово. А что с долгами? - лицо Вики приняло прежний вид: пухленькие щечки, губки-бантиком, маслины-глаза блестят весело.
- Сдаю.
- Женя, ты должен активизироваться, так нельзя, ты будешь отчислен приказом проректора. А он - у-ух - какой строгий и принципиальный. Я буду печатать этот проект приказа, потом в офис его понесу, - вмешалась Порываева.
- Куда? - глаза Виктории Петровны сузились, она стала похожа японку. В кадр просилась ветка сакуры, зонтики, чайной церемония. - Зоя Абдуловна! Офис - это что? Я, конечно, понимаю, что «Ювелирторг» сыграл огромную роль в вашей жизни, но нельзя же так - вы работаете в высшем учебном заведении теперь! И потом - я, что, просила вас провести воспитательную беседу с этим студентом? - декан пыталась подавить подступающий приступ отвращения. - И еще: откуда вы знаете, какой проректор справедливый и требовательный?
- А разве нет? Так жалко мне вас, - сердобольно посетовала Порываева.
- Это в честь чего? Не надо меня жалеть, не-на-до. Как поняли меня?
- Не расстраивайтесь, Вика Петровна, все будет хорошо, - успокоил Сторожков. - Как вы сейчас были неотразимы! У вас от возмущения аж пар из носа валил! Копия - Йоко Оно, жена Леннона. Она, кстати, с выставкой летом к нам приезжает, пошлите?
- Это как - про пар? - не поняла декан. - Сто раз говорила, нет такого слова «пошлите»…
- Да слово-то есть, только я его неправильно употребляю - не в том контексте…
- Через два месяца - летняя сессия. Я тебя не допущу, если будут хвосты.
- А остальных?
- Придется принести тебя в жертву: ты активен, на тебе все университетские тусовки держатся, а учиться тебе некогда.
- Но почему именно меня в жертву?
- Но надо же кого-то в жертву приносить? Кто-то должен сыграть роль козла отпущения, чтобы другим страшно стало.
- Пусть лучше я буду священной коровой? Я не хочу сыграть в армию после исполнения роли этого самого козла.
- Я тебя предупредила…
- Пошел веник искать и микрофон проверять.
- Вера Сергеевна, как вы думаете, что делать с должниками? Я, конечно, со Сторожковым пошутила, но вот на четвертом курсе есть студенты, у которых по сорок хвостов. Все платники, между прочим…
- Ох, Виктория Петровна, а что делать на втором курсе с Узлумовым - он значения почти всех русских слов не понимает… Тоже «коммерческий студент»…
- Да, Узлумов. Но он хоть сидит тихо…
Женщины посмотрели друг на друга и захохотали.
- Идиотизм как образ жизни, - прокомментировал ситуацию Терентьев.
- Ничего не поняла, - пригорюнилась Зоя Абдуловна.
х х х
«Фото-полдень» Сторожкова созвал на факультет студентов, давненько там не бывавших.
- Вот к Женьке они пришли, а на лекции не ходят. Это как?
- Да не загружайтесь - на фиг мы им. Кстати, почему «Полдень»? - поинтересовался у Шевцовой Терентьев.
- Полдень - вроде час откровения…
- Так это у иудеев и исламистов. Точно помню. Что вообще словарь символов по этому поводу сообщает? - он подошел к дежурной полке со справочниками. - «В широком понимании - момент явной конфронтации. Позитивное, духовное значение понятия объясняется отсутствием в этот момент теней, которые символизируют зло». Сами себе противоречат…
Дверь распахнулась, и на пороге появился Давид с огромным пакетом:
- Принес, - прикидываясь заговорщиком, сообщил он Шевцовой. - У вас тут микроволновка есть?
- Только я не знаю, как она работает.
- Разберемся, - заверил Давид.
- Это что он принес такое, для чего микроволновка нужна? - голодно спросил Терентьев.
- Чанахи собственного приготовления, - гордо сообщила Шевцова, будто сама готовила это блюдо.
- Это что? А зачем? - удивился Терентьев.
- Угостить нас.
- Что там Света с Давидом пошли греть? - не выдержала Вика.
- Пойдемте есть, - пригласила Шевцова.
- Ой, какой умный мальчик, заметила Вика, - даже хлеб нарезанный купил, даже воды принес и пачку чая… А почему…
- Я попросила, - призналась Шевцова. - Как-то был у меня в жизни грузин знакомый - чудесно готовил чанахи. Ностальгия по-настоящему - в смысле еды, ностальгия. По-прошлому - в смысле человека…
Давид, увидев преподавателей, привлеченных запахом разогреваемого блюда, спешит уйти.
- Нет, ты расскажи нам, что там такое, - требует Терентьев.
- Вообще надо это блюда готовить в порционных глиняных горшках. Там все просто - картошка, лук, баранина, баклажаны, фаршированные курдючным салом и зеленью, а все залито томатом с чесноком. Сверху - помидоры.
На стол из микроволновки водружается огромный контейнер с ароматной чанахи.
- Ой, люблю я поесть вкусно. Баранина, наверное, с рынка прямо? - по-детски радуется Терентьев. - Вопрос на «засыпь», дамы, - он с аппетитом поглощает пищу. - Что самое трудное в нашей жизни?
- Давно наблюдаю: вы - любитель субстанциальных вопросов, - смеется декан.
Шевцова, как всегда честно, пытается ответить:
- Сама жизнь.
- Ну, это неинтересно, уже лапшой повисло у всех на ушах. Раз родились - надо жить - вот и все. А дальше - кто как сам собой распорядится.
- Вы, значит, никакой роли судьбе не приписываете, уважаемая Виктория Петровна?
- Если она есть - минимальная. Все зависит только от нас самих.
- Вы - сильная женщина.
- А варианта другого не проглядывало. Потому самое трудное - но я ведь, Григорий Матвеевич, все равно не то, что вы придумали, скажу - быть в ладу с собой. Не томите, давайте ваш вариант.
- Самое трудное в жизни: накормить сытого, одеть одетого, учить неуча, - гордо провозглашает Терентьев.
- Не вами придумано. Но чрезвычайно в тему, - соглашается декан.
- Прямо иллюстрация к картине «Издержки общества потребления», - замечает Света.
- Дамы, а знаете, скоро лето, - воодушевляется Терентьев. - Какие погоды сейчас стоят великолепные. Солнце словно взбесилось и жарит напропалую, издеваясь над толпой, еще наполовину состоящей из укутанных в пальто и плащи людей: привычные атрибуты весны. С утра поливальные машины обдают водой сонные улицы, ранних пешеходов, остывшие за ночь камни домов… Скоро - буквально несколько дней, и!!! Фонтаны брызг окропят тюльпаны Александровского сада, побуждая искриться их в лучах ленивого с утра солнца. И вообще жизнь, она прекрасна!
При упоминании об Александровском саде Вера Сергеевна поперхнулась чанахи. Грустнула - на секунду: давно там не была.
- Я сто лет ничего подобного не ела, - признается Вика, - все какая-то гадость из общепита. Неужели он сам готовил, молодец какой…
- Не кокетничайте - попробуйте до стольника дожить. Пир горой закатим. Сам, сам, - с набитым ртом отвечает Вера Сергеевна.
- Может, нам конкурс какой кулинарный объявить, а мы все в комиссии будем, - предлагает Света. - Типа «Кулинарного поединка» на НТВ.
- Эх, был бы у нас кулинарный техникум, - тоскует Терентьев. - Наевшись, я бы им совершенно с другим чувством про «глагол» рассказывал…
- Кстати, вы так, Григорий Матвеевич, орете на лекции, что моей группе все слышно: «Вид Глагола - это прекрасно!!!», - передразнила его Вика.
- И что? Да глагол - соль всего русского языка, он действие двигает!!! - возмущается Терентьев, забрасывая в рот очередную порцию. - Ох, травок сколько… Только мало.
- Что за страсть к крупным формам? Ай, доедайте, что осталось - разрешает Шевцова.
х х х
- Я только однажды расстегнула ему брюки и потрогала, что там. Он был таким маленьким и жалким… Я потеряла к нему интерес - сразу…
- Понимаешь, может, он был таким, потому что первый раз девушка вела себя так смело и расковано. Откровенно. И он… то есть он испугался просто.
Шевцова перекуривает чанахи в туалете и слышит этот разговор. Внутренне пинает себя за то, что вошла, не поздоровавшись, тихо, девчонки ее не видели. Также незаметно бы уйти…
- Ой, Вера Сергеевна, а мы тут…
- Да все понятно.
- А нам непонятно. Вот вы человек взрослый уже, с вами такое бывало, и как это объяснить. У парня огромного роста такой…
- Это вам к специалисту надо идти за советом, - смущается Шевцова, быстро тушит сигарету и мчится в деканат. Нет, она могла бы рассказать им о своих наблюдениях по поводу связи между длиной носа и длиной другой интересной части мужского естества. Но зачем? Вообще есть какие-то границы или их нет в отношениях преподавателя со студентами? Она вспомнила вопрос одного пятикурсника, у которого долго не могла принять экзамен по причине полного отсутствия элементарных знаний по предмету. Автоматически покраснела. Понимая, что третья по счету их встреча - не последняя, молодой человек насмешливо спросил, сально заглядывая ей в вырез блузки: «Какой у вас размер бюста?» «Я не спрашиваю, какого размера у тебя член, - почему?» - только ей неудобно было задавать этот непедагогичный вопрос.
х х х
Шевцова, едва успев оправиться от подслушанного разговора в туалете, отправляется на лекцию по предмету «Копирайтинг».
За первой партой сидит Дегтярев, за второй - Орлова, средняя часть аудитории свободна, «задник» заполняет остальное население группы.
- Тема сегодняшней лекции: «Структура рекламного текста». Ее можно представить в виде цилиндра, внутри которого находится стержень. Этот цилиндр состоит из трех частей: верхняя и нижняя - небольшие, средняя - покрупнее. - Она подходит к доске, но не обнаруживает мела, чтобы нарисовать эту самую структуру. - Ну, в общем, понятно?
Студенты поворачивают к Вере Сергеевне «лицом» свои тетради.
- Правильно. Почему так? Потому что действует «закон топора»…
- Чего? - усмехается Дегтярев.
- Закон топора, - вдруг раздражается она, вспомнив, что вчера вечером он прислал ей по электронной почте «врубительную статью» в их студенческий журнал, которая взбесила ее своей безапелляционностью.
«Новой России не нужна поэзия - слишком долго мы взращивались на Пушкине. Новой России не нужна проза - слишком мелочно понимание бытовой человеческой жизни. Пушкин мертв, а Россия осталась. Граф Толстой умер, а Россия еще стоит. Плюньте в лицо педагогам - пока есть образовательная программа, и в ней есть Саша Пушкин с Левой Толстым, не видать нам Великой России», - так была выражена основная ее мысль. В заключение он сообщил, что многие из нас так и умирают жалкими крысами. И посоветовал тем, кто только на это и способен, перевернуть страницу и читать «Новости». В статье этой было крепкое умное начало и такой же конец, была горькая правда о молодой России, об утерянном понятии «Родина». Грустно, что написано это было в приступе желчной злобы, глупо, что Робски с Минаевым были обозваны растлевателями России и нации. И привонь от всего этого текста шла несомненная, определенная, и напомнила статья ей «Записки человека из подполья» Достоевского, хотя и отдаленно, но не в этом вовсе дело, а в том, что рождения такого «гада» от Саши она совсем не ожидала. Это было больно вдвойне. И она ответила Дегтяреву жестко (и достаточно сумбурно), что надо хотя бы уважать людей, если не получается их любить, а с «жалкими крысами его общаться никто не принуждает», да и разобраться сначала надо, почему они таковыми стали…
- Артур Кларк сказал, напутствуя молодых: «Читайте в день по одной книге и пишите как можно больше». Я так думаю, что тебе, как…писателю… тоже это подходит, - подошла Вера Сергеевна Саше, будто на близком расстоянии он мог услышать ее мысли. - Чего ты все улыбаешься? Чего тебе так весело? - снова обратилась Вера Сергеевна к Дегтяреву - аудитория перестала для нее существовать.
- Да не весело мне совсем, а хоть сквозь землю провались…
Шевцова мгновенно смягчилась, и тоже начала над собой смеяться: «Закон топора», а ведь теперь надо его формулировать.
- Закон топора - это когда … Так… когда рубишь, надо все время попадать в одно место, тогда из одного полена получится два, а если - в разные, то - одни щепки будут лететь… - Доходчиво, но поскольку это было произнесено с оживленным смешком, веселиться начала вся группа.
- Хотите, я вам свою свинку покажу? - предложил Дегтярев.
Шевцова испугалась, неделю назад она слышала, что свинка его заболела, подумала, неужели умерла, предположила, что он носит ее трупик с собой, ну, всяко бывает, замялась, но отказаться не смогла. Дегтярев вынул тощий бумажник, раскрыл его. Под полиэтиленовым окошком - там, где обычно хранят фотографии своих жен мужья (или наоборот) оказалась рыжая пушистая симпатичная морская свинка. Шевцова вздохнула с облегчением.
- Хорошенькая. Как ее зовут?
- Кеня.
- А как будет полное имя?
- Иннокентий.
«Мир» - договорились между собой в присутствии фото Кеньки Шевцова и Дегтярев.
х х х
В деканат вошел Лихолетов. Был не «его» день, поэтому Виктория Петровна удивилась несказанно и «автоматом» открыла рот. Преподаватели не приходили в деканат просто так.
- Я к вам с печальным известием… Умер Громовой.
- Как? Почему?
- Странная история. Он вчера на прием к проректору ходил, о чем говорили, теперь никто не узнает. Потом Олег Евгеньевич пошел в отдел кадров, заявление об увольнении написал. Пришел домой, лег на диван, взял в руки газету. Сказал жене: «Что-то плохо мне». И умер.
- Ой, так он позавчера только был, еще рассказывал, как у него в МГИМО два высокопоставленных китайца защитились, все радовался за них, - сказали Света, Шевцова или Вика, МиДми просто не запомнил.
- Господи, сердце, наверное, - кажется, Шевцова спросила.
А какая разница? Если человека больше нет. Жизни наплевать на тех, кто ушел. Она идет своим чередом: бесконечные потоки машин, автобусы, выплевывающие из своих железных ртов перед станциями метро людей, поглощаемых стеклянными зевами. Побежали… в мир горячечного хаоса, болезненной торопливости, повального безумия.
Жизни всегда некогда, она не может «расслабиться» и застыть на месте, ей нужно двигаться вперед. Только тогда можно соблюсти баланс - все также будут: смеяться дети, счастливы влюбленные, немощно грустить старики.
- У старины Хэма спрашивали: «Жизнь вы цените?». Он отвечал: «Да. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения», - сказал Терентьев.
- О чем вы? Олега Евгеньевича больше нет, а вы со своим цитатником.
- Просто не знаю, что умнее можно сказать.
- Может, вообще просто помолчать? - предложил Лихолетов. - Когда человеку действительно есть, что сказать - он молчит…
Ах, все бессмысленно, когда уходит человек - молчать ли, плакать ли - ведь изменить ничего нельзя. Кто-то, примеряя на себя «деревянные одежды», с облегчением думает, слава богу, что не я, кто-то отправляется утешать родственников, кто-то берет на себя обязанности распорядителя на подготовке к траурной церемонии.
- А-а.а… - провыл Лихолетов. - Какой вуз рушат… Ведь ясно, о чем они могли говорить. Зачем Гром взвалил на себя эту тяжесть. Все видим, как образование превращается в бизнес чистой воды - что ж теперь стреляться иль вешаться? Плетью обуха не перешибешь. Кому нужна эта гипертрофированная честность?
- Нам, - невыплаканные слезы были в голосе Шевцовой.
- Можно подумать мы много значим во всей этой истории? - мрачно усмехнулся МиДми. - Можно предположить, что от нас хоть что-то зависит?
- Конечно, проще и безопаснее, заранее решить, что мы пешки в чьей-то игре, - сквозь слезы возразила Шевцова. - Между прочим, наш проректор обедает в крутом ресторане.
- Ну, зачем нам эти сведения и откуда они у вас?
- Не за чем, - легко согласилась Вера Сергеевна, потому что эта была информация от Глеба, который во время своего последнего пребывания в Москве пиарил сей известный всей столице бренд, и столкнулся с тем, что в списке VIP-персон оказался совсем никому не известный проректор. Информация была закрытая, оглашению не подлежала.
- И что он ест? - заинтересовалась Порываева, да сих пор соблюдавшая молчание.
Шевцова подняла на нее свои моментально наполнившиеся ненавистью глаза:
- Не про вашу честь… Утку по-пекински, - это было первое, что пришло ей в голову.
- Эка невидаль, - раздухарилась Зоя Абдуловна, - я, когда в ювелирном работала…
- Ос-та-но-ви-тесь, - раздельно произнесла Вика. - Пешки? - обратилась она к Шевцовой. - У вас есть какие-то предложения относительно мер решительной борьбы? Вы не боитесь потерять свое место? Кого-нибудь из нас где-нибудь ждут? Я, например, знаю, что на место декана ни в одном вузе не попаду, заняты - пока человек не… Ну, наберу я, как Лихолетов, часы в других местах мотаться савраской…
- Да мест полно, хватит вам, Вика Петровна. Инерция привычки. А потом почему мы должны уходить из университета, в котором сто лет работаем? Детей жалко бросать - вот и все. Вот взял Олег Евгеньевич и всех их бросил…
- Дети. Я их так называю, а они - кто обиженно, кто скептически - улыбаются.
А Шевцова подумала, как причудливо развивалась их ассоциативная цепочка: от смерти - к утке, а потом - к студентам.
- Что делать будем, кем заменять? - растерянно проговорила в пространство Вика.
«Вы хотя бы подольше поскорбели для приличия», - заметила про себя Света, но уже думала о том, что предметы остались «бесхозными», и подменить его некем, некем, некем…Но ведь - найдем? Как это гнусно - что незаменимых нет…
…Она села за компьютер, открыла «почту», написала «Сегодня умер Громовой», отослала своим студентам - с которыми была в добрых отношениях.
- Что же делать… Но надо же год заканчивать, надо преподавателя искать, господи, конец года, сколько раз говорила, нельзя, чтобы преподаватель единолично «владел» предметом. А жалко мне его как… Глыба… Ведь многие не понимали, насколько много он знал…
- А я все время ругалась с ним, что он на лекциях декламировал: «Унылая пора, очей очарованье» на весь коридор, а он отвечал: «Так это ж Пушкин, уважаемая, - теперь уже заплакала Шевцова. - А я ему, дура: но зачем же так кричать?
- Или песни украинские пел, - так какой у него голос был редкий, - вспомнила Света. - А осенью он всегда приносил яблоки из своего сада. Удивительно ароматная была у него антоновка…
- Каждому свой срок, - сказав это, Вика подумала, что они с Громовым одногодки почти. Были… Проректор… Да он Олегу Евгеньевичу в подметки не годится… А ведь чуял Громовой, что добром не кончится с проректором этим, будь он неладен. Еще в начале года… - Вика инстинктивно перекрестилась…
- Чего это вы, Виктория Петровна, - изумилась Света, никогда не примечавшая в ней склонностей к религии.
- А вот… доживешь до моих лет, поймешь, - смутилась декан.
…«Мы всей группой были на похоронах Олега Евгеньевича. На портрете он молодой, таким мы его не знали. Безумно жаль его. Он был добрый, умный, настоящий.
Я хочу, чтобы все наши преподаватели были здоровы, и здравствовали.
Мне кажется, Олег Евгеньевич достоин эпитафии в нашем студенческом журнале», - прочитала Шевцова вечером третьего дня после смерти Громового электронное письмо от Дегтярева. - «Герои не умирают. Герои остаются жить вечно в нашей памяти. Ушел из жизни Олег Евгеньевич Громовой, профессор факультета журналистики, двадцать пять лет жизни отдавший преподаванию. Он был человек-гора, человек-айсберг. Мы видели лишь верхушку этого айсберга: высочайше образованного, благородного, доброго человека. Студенты могли смело называть его дедушка; и даже будучи дедушкой в их глазах, он всё равно оставался героем.
У него был необыкновенно-сильный голос, он блистал харизмой. Он много видел, страстно жил. Искренне любил жизнь и отдавался всем её удовольствиям. В Евгении Георгиевиче совмещались удивительным образом азарт и жизненная мудрость. Он категорическим образом отделял правду от лжи, добро от зла. Уметь отдаваться делу тотально, всеобъемлюще, каждой частью своего сознания - вот чему стоит поучиться у Олега Евгеньевича.
Он выращивал яблоки, пил кумыс, вслух читал Пушкина. Любовь к нему была чем-то естественным, подобно солнцу и ветру. И все-таки он ушел. Так же легко, как всегда возвращался в лекционную аудиторию к своим студентам. На самом пороге румяного мая остановилось могучее сердце Олега Евгеньевича Громового.
Чем ярче человек, тем безутешней горе.
Свою мощь он завещал нам. Коллегам и ученикам, родным и близким; далеким, но живым людям. И если кто-то любил жизнь полней и сильнее Олега Евгеньевича, так только её создатель».
Шевцова прочитала написанную Дегтяревым эпитафию, из глаз ее потекли слезы, такие горькие, что разъедали недешевую тушь на ресницах. Дописала окончание - словами из Антуана де Сент Экзюпери: «Близкие не умирают. Они становятся невидимыми».
- Выйдите со мной, пожалуйста, - Сторожков тихо пробубнил прямо в ее ухо. - Поговорить надо, очень прошу.
Она передернулась - слишком близко, терпеть не могла, когда «нарушали ее жизненное пространство».
Они пошли в курилку.
- Я боюсь.
- Все боятся. Почти все.
- Но я - не все.
- А Громовой - все? А я? Что за манера делить человечество на себя и всех остальных? Вечный эпатаж тоже, знаешь, надоедает. Можно так в роль войти, что потом не выйти, когда потребуется.
- Простите… Что вы злая такая? Я не позер, я - хороший. Страшно очень.
- Да ладно, привыкла уже… Вот, лишь бы ляпнуть тебе - ну, почему я злая-то??? Человек может все, кроме одного - отсрочить свою смерть, - Вера Сергеевна закурила дрожащими руками сигарету.
Сторожков с потерянным видом ошивался рядом:
- Значит, он ничего не может, - грустно ответил Женя. - Надо спешить жить?
- Зачем? Я тоже так по молодости думала, - усмехнулась она.
- И что?
- И не хрена не успела.
- Знаете… Мне стыдно за себя перед ним, - сказал Сторожков и заплакал.
Она вспомнила, как и Саша, и Женя не зло посмеивались над манерой Громового читать лекции с многочисленными экскурсами в несоседствующие области знаний, повальными «пятерками» всей группе на экзаменах.
На похоронах она не была - решила себя пожалеть, а сейчас подумала: зря…
- Народу много было?
- Я знаю, почему вы спрашиваете. Вы правильно сделали. Не надо было вам туда ходить, - тихо ответил он. - Мне надо вам сказать… Только не смейтесь…
- Пока не собираюсь.
- Знаете, я так смерти стал бояться. Иногда даже заснуть не могу, страх панический, вдруг больше не проснусь. А вы боитесь?
- Иногда. Раньше боялась очень. Слишком много смертей вокруг в этом году - чем я лучше…
- Это возмутительно. Я не хочу умирать, - непримиримо сказал Сторожков - свистящим шепотом. - Может, что-то для этого сделать нужно?
- Ты чего вообще, двинулся? В том-то и финт весь, что сделать ничего нельзя, - сочувствовала Шевцова.
- Но как с этим жить?
- С чем - с сознанием, что умрешь?
- Что когда-то на рассвете или ночью тебя не станет… Этого не может быть!
- Но все же живут!
- Но я не хочу! Тогда зачем все?
- Мама, возьми меня обратно!
- Да.
- Ну, ты загнул, Женька. Вот единственное, что от нас в этой жизни не зависит - так это то, что все мы умрем.
- У-у-у, - вьюгой завыл Сторожков. - Как это все нелепо… Вот сейчас Светкиного Межникова вспомнил. Там поскриптум у него такой: Привет К.Никольскому, а так же Д.Сэллинджеру:
Как страшно жить, страшнее не рождаться.
Стоишь один над пропастью во ржи
И понимаешь, что не удержаться,
Не устоять, как сильно не держись.
Как страшно жить, страшнее не рождаться.
Стоишь в раздумье над прошедшим днём.
И будет всё по-прежнему казаться,
Что кто-то ждёт, и мы кого-то ждём.
Как страшно жить, страшнее не рождаться,
Не сделать шаг и не смотреть вперёд.
И нам осталось только затеряться…
Но вдруг на самом деле кто-то ждёт.
Как страшно жить, страшнее не рождаться.
Но всё же знаешь сам от прежних лет -
Не стоит так от горя убиваться
И дорожить обломками побед.
Куда идти и с кем теперь сражаться?
Но ты готов принять последний бой -
Как страшно жить, как страшно не рождаться,
Страшнее быть всегда самим собой.
- Ды, класс, - сказала Шевцова. Фраза последняя - гениальная. Э… да тебе не понять… Надо попросить Светку его на факультет пригласить.
- Да куда мне… - обиделся Женя. - Что-то вас не в ту совсем степь потянуло, надо ведь договорить, - заметил он.
- Это вечный, понимаешь ли, разговор. И во многом бессмысленный. Попробуй поверить, что ты вечен.
- Ха! Естественно, я вечен. Только…
- И никаких «только». Ясен пень?
- Вполне понятен ясень. Кстати, вы прощальное письмо Габриэля Гарсиа Маркеса читали?
- Давно? В Интернете? Потом говорили, что не его вовсе это письмо.
- Да какая разница! Как написано!
- Щемяще.
Женя вынул из своей цветной тряпичной сумки с оранжевыми заплатами лист бумаги:
- Я себе распечатал… «Если бы Господь Бог на секунду забыл о том, что я тряпичная кукла, и даровал мне немного жизни, вероятно, я не сказал бы всего, что думаю; я бы больше думал о том, что говорю. Я бы ценил вещи не по их стоимости, а по их значимости. Я бы спал меньше, мечтал больше, сознавая, что каждая минута с закрытыми глазами - это потеря шестидесяти секунд света»…
- Там еще было о том, что он бы каждый день напоминал любимым людям, что любит их, - добавила Вера Сергеевна.
Краса и гордость вуза - Женя Сторожков
«Критон. Но ты уже видишь, Сократ, что необходимо также заботиться и о мнении большинства. Теперь-то оно ясно, что большинство способно причинить не какое-нибудь маленькое, а, пожалуй, что и величайшее зло тому, кто перед ним оклеветан.
Сократ. Стало быть, уже не так-то должны мы заботиться о том, что скажет о нас
большинство, мой милый, а должны заботиться о том, что скажет о нас тот, кто понимает, что справедливо и что несправедливо, - он один да еще сама истина»
Платон. Диалоги..
В середине мая на очередном занятии «Профессия: репортер» абитуриентов - будущих студентов журфака - познакомили с «красой и гордостью» вуза, студентом Евгением Сторожковым.
Произошло это случайно. Шевцова забыла, что в воскресенье ей читать лекции на подготовительном отделении. Почувствовав это на расстоянии в десяток километров, заведующая курсами позвонила ей утром домой. Посвященным (нам вами) абсолютно понятно, что в очередной раз приехал Глеб, заслонив тем самым все точки ее жизненных применений. Вера Сергеевна, лихорадочно собравшись, побросала в сумку лекции с заданиями - для подстраховки, и побежала на работу. На пути следования ей позвонил Сторожков с сообщением, что ждет ее у музея современного искусства, что на Петровке - о походе туда они договаривались на неделе. Впрочем, об этом она забыла тоже. Тем не менее, твердо заверила Сторожкова, что будет, надо только с абитуриентами отзаниматься, и попросила ей ассистировать. Женя согласился. По его голосу было понятно, что он засиял от оказанного доверия.
Когда Сторожков вошел в актовый зал, наполненный галдящим «приплодом», Шевцова перекладывала страницы, в ужасе осознавая, что в спешке взяла с собой вместо лекций две курсовые работы (посмотрела не с той стороны: она распечатывала лекции на оборотках старых студенческих работ, поскольку бумаги в деканате вечно не хватало). Вера Сергеевна уставилась в полированный длинный стол на сцене, за который три минуты назад с таким достоинством водрузилась, быстро соображая, с чего же начать и чем закончить - середина восстановится сама собой. Зеркальная поверхность отразила ее сосредоточенное лицо, с беспорядочно нависшими на глаза кудрями. «Выглядит, небрежно. Вероятно, счастлива», - так однажды сказал о своей встрече с одной из выпускниц Терентьев. Как же тогда выглядят несчастные? Ухоженными, напудренными, напомаженными, волосок к волоску? Наверное. Получается, по этим непроверенным параметрам, она счастлива.
- Я прито-пи, топи ножками, - сообщил возникший Сторожков.
- А-а-а, ты - убийца, - ужаснулась она. - Что ты с собой сделал?
С одной сбритой бровью (вторая высоко удивлялась, ярко подведенная темной бирюзой), намазанными серебром веками, одетый в нечто драно-фиолетовое, увешанный несметным количеством фенечек, браслетов и еще бог знает чем, он пытался очаровательно улыбаться.
- Ну, ты, нарочно, что ли, я не понимаю, - загюрзила Шевцова. - Что о нас подумают?
- Меня это меньше всего волнует, - нахально отвечал он. - Мы вообще-то в музей договаривались, для этого и оделся, - Женя сделал обиженную физиономию.
- Господа абитуриенты, тишина, - начала Шевцова. - Сегодняшнее занятие мы проведем в паре с одним из наших студентов. Сейчас я расскажу Вам о том, что такое «интервью», а потом мы все вместе будем задавать вопросы Жене.
Сторожков склонился над мобильником. Через минуту зашевелился мобильный телефон, лежащий перед Шевцовой. Она, извинилась, прочитала смс: «Я что подопытный кролик? Клоун?». Бросила на Женю уничтожающий взгляд. Говорящий: «Убью!»
…Первый вопрос аудитории к Сторожкову был актуален, но стандартно-сер: почему он стал журналистом.
«Потомственный журналист», глядя на маму, папу и бабушку с детства знал (беззастенчивая, просто, брехня), чем будет заниматься. Он талантливый и довольно успешный - периодически печатается в СМИ, победитель многих конкурсов. Правда, слегка охладел к журналистике - теперь его больше интересует фотография.
- Так, - прервала его Шевцова. - Я дополню.
- Ну, нет, я - интервьюируемый, вопрос задан мне, - возмутился Сторожков.
Гори все огнем, подумала Шевцова, встала, скрестив руки на груди:
- Не стесняйтесь - спрашивайте, о чем хотите.
Вопрос: Твое хобби?
- Шитье тряпичных кукол.
Вопрос: Как вы начали заниматься hand-made? Как пришли к этому?
- Я никогда не начинал заниматься этим ужасным словом, не плел из бисера, не занимался батиком и не вязал носки. Я только шью кукол, потому что очень не люблю окружающий мир и людей в нем. И этот мир настолько сер, что хочется окружить себя безвоздушным пространством, я и попытался это сделать. Попытался переселиться на Луну, это вопрос оптики, изредка мелькают какие-то люди но, в основном, только я и мои куклы. Зато на Луне нет места футбольным фанатам, серым фигурам у метро и прочим страшным вещам.
Вопрос: В чем, на ваш взгляд, секрет привлекательности вещей, сделанных руками человека?
- Это очень странный вопрос, должна быть частичка нефабричности у человека, иначе - все. Финиш. Аут. Вещи портятся если их много, просто-напросто чем больше одной вещи, чем больше ее тираж, тем вещь хуже, это клонирование такое. Люди с одинаковыми лицами, куклы с одинаковыми лицами - это нельзя.
Вопрос: Как ты относишься к плюшевым микробам?
- Меня на «хи-хи» не возьмешь. Знаю, о чем ты. Знаком с теми, кто придумал их делать. Для непосвященных: многие и не представляют, насколько милыми могут быть микробы, если их увеличить в миллион раз и одеть в плюш. Бархатные очаровашки получаются: пивные дрожжи, ангина, эбола, книжная вошь, «марсианский микроб», насморк, дизентерия, дурной запах изо рта, язва…
Вопрос: Как вы смотрите на то, что в последнее время из hand-made как ремесла рождается целая индустрия?
- Никак не смотрю, я и сам маленькая кукольная фабрика. Пусть рождается, как рождается, так и умрет. Достаточно сказать, что в России нет грамотных ручных вещей. Точнее есть, но их делают десятка два авторов, а индустрии уродства существует, это правда, ну и что мне до индустрии уродства? Никакого дела. А индустрии хороших вещей быть не может, а, может, и может… Я просто не знаю об этом.
Вера Сергеевна делала открытия.
Вопрос: Нравится тебе учиться?
- Учиться мне не нравиться, потому что я и так все знаю.
Вопрос: Что такое современный студент?
- Вот именно, «что». Я очень не люблю такие стандартные вопросы, у меня от них голова гудит. Ну, мое мнение, что современный студент, это никто, просто представитель большей части молодежи. Сейчас действительно большинство учится в вузах, а не в ПТУ, хотя прямая им дорога в ПТУ. В России нет движущей силы студенчества, потому что образование воспринимается исключительно как перерыв между школой и работой.
- Это мнение не претендует на истину! - педагогически-правильно заметила Вера Сергеевна.
- Я сам на многое претендую, - отмахнулся от нее вошедший в роль Сторожков. Впрочем, он из не и не выходил.
Вопрос: Женя, читать что-нибудь любишь?
- Читать я любил в пятом классе, кажется «Мурзилку».
Шевцова картинно-громко ахнула. В аудитории раздался гул одобрения.
Вопрос: Почему тебя вдруг фотографировать потянуло?
- Писать надоело. Ходишь, выспрашиваешь. Устал... Но, уставши, все пишу, жить-то надо.
Легкий шок у Веры Сергеевны.
Вопрос: Приносят ли доход твои публикации? На что ты его спускаешь?
- Хватает. Фотографии напечатать.
Вопрос: А на девушку тратить не интереснее? Она есть вообще?
- Есть, но интереснее тратить на фото.
Вот врун… Какая девушка?..
Шевцова предложила, что бы ребята посмотрели его работы, вспомнив, что они должны быть с Женей - он просил ее прозондировать с руководством музея возможность организации выставки. Она согласилась, сделав над собой усилие. С творчеством Сторожкова-фотографа она была знакома уже месяца три, и оно ей не нравилось. «Вы ничего не понимаете в современной фотографии», - отвечал он ей каждый раз, когда Вера Сергеевна, кривила губы, рассматривая очередную порцию шедевров. «Показывай тогда тому, кто разбирается. Я не специалист, но тут много злобы и агрессии, и совсем нет людей…» Сейчас она подумала, интересно, как ребята это оценят. Папка с фотографиями пошла по рядам.
- Можно? - подняла руку девушка. - У меня муж - профессиональный фотограф, и я кое-что в этом смыслю. Кадры сняты вполне профессионально, а их индивидуальность вызывает бурное одобрение.
В процессе обсуждения снимков (в частности, оторванные крылья голубя на черном фоне) было выяснено:
что это все-таки голубь, а не ангел, как подумали некоторые,
что ангелы, кстати, размножаются яйцами (если кто не в курсе),
что голубя он нашел уже мертвым (Greenpeace может спать спокойно),
что снимал он и девушек, и облака, и речки с деревьями.
- Но… - многозначительно остановился Сторожков, подняв кверху палец с нечистым ногтем, - авангард может рассказать о большем: «Мир такой огромный, и только перемешав людей, предметы и понятия можно показать его весь», - завершил он свои пояснения под шумные хлопки зала, победно взглянув на Шевцову.
- Как вы поняли, наш герой страдает комплексом полноценности… Обо всем, что происходило сегодня, пишем к следующему занятию, - объявила повеселевшая Вера Сергеевна, понимая, что Сторожков покорил аудиторию.
- Ну, как? - спросил он Шевцову, когда они, залитые солнцем, продвигались к музею. - Согласитесь, я уже сам могу им лекции читать.
- Обалдеешь с тобой, тяжело, - призналась Шевцова.
Чтобы разрядить напряжение, он интересуется: «В.С., почему у вас такие большие зубы… уши…» Отвечала по продуктивной модели: «Чтобы лучше тебя слышать, чтобы лучше тебя видеть». Сначала посмеивалась, потом обиделась: распустился парень в конец. Следом - ссора, когда они уже у входа в музей. Шевцова окидывает его ненавистным взглядом: «Не пойду!» «Ну, Вы же обещали, так не честно», - ноет он. «Я нужна тебе только для наведения мостов», - отрезает она, пыхает ему в лицо дымом сигареты, делает оборот на 180 градусов, отправляется к метро. «Глупая гусыня», - плачущим голосом кидает он ей в след. «Гадкий утенок! - она снова поворачивается к нему лицом, - гадкий утенок, самодовольный неумный утак!!!»
…За окном ночь. Небо - бархатный темно-фиолет. Глеб спит, разметав по подушке раскрепощенный хвостик, обернувшийся спокойным серебристым морем в свете луны. Господи, какой он красивый. А Сторожков отвратителен. Почему эти разные люди так тянут ее к себе? Но ведь и она их притягивает. Чушь, что сходятся противоположности. Шевцова сидит за компьютером, все еще обиженная и неспокойная и пишет печальную сказку. Чем же Сторожкова пронять? Ко всему прочему в данный момент она переживает бурное увлечение палиндромической поэзией… Задавить его Хлебниковым, Вознесенским, Кедровым! Избить его словами «Туда-обратно». Пусть ощутит настоящую Палиндраму.
Я разуму уму заря,
Я иду с мечем судия;
Сначала та ж я и с конца
И всеми чтуся за отца.
Двести лет назад эти строчки написал Державин, сейчас они невероятно греют ей душу.
С чего начать? («С даты не начинают!!!» - она слышит внутри себя крик «потомственного журналиста» Сторожкова. И не собиралась, чего орешь?) Чтобы усугубить свое положение, она назвала ее «дурацкой». Остановилась, удалила delete одно слово в названии, набрала другое, получилась
Глупая сказка
с использованием палиндромов (т.е. образов бесконечности смысла в замкнутом звуковом объеме) - даны прописными буквами
Жил-был на свете гадкий утенок. Отнюдь не андерсеновский, хотя лебедем стать мечтал.
Птичий двор, где он родился, был уютным и теплым, правда, находился на задворках великой птичьей империи, что с некоторого времени стало сильно нашего малыша смущать. Возмутился утенок: «Что за дела? Почему МИР ничегошеньки обо мне не знает?»
Потому в святой день и набатный час, когда солнце земли касалось (АТАКА ЗАКАТА), собрал свои нехитрые хлянки утенок, поклонился маме с сестрой и отбыл покорять выше означенное понятие из трех букв.
Многого не знал тогда утенок, хотя что-то умел: всего понемножку. Внимательный сын и отличник в птичьей своей школе был относительно талантлив, и окружающие его за это не любили. Так случилось, что не водилось у него друзей: то ли потому, что сам он никого не любил, то ли обзавестись не решался. Словом, не последний на своих задворках был утенок, может, даже один из первых. В связи с тем амбиций умопомрачительных.
Открою большой секрет маленького утенка: нужны они ему были для того, чтобы скрыть охапку комплексов. Положи на каждый сиреневый хрупкий цветочек по амбиции, как на кусочек спрессованного вареного риса креветку, лосось или моллюск, получится суши с именем: эби, каджики, хамаки, тако, чакин. Непонятно, но занятно.
Не знал наш малыш, что главное - не переборщить. Можно ведь так экзотикой перекормить, что дурно станет. А, если тошно? А тошнотворно? Что в таком случае люди делают? Правильно. И уж после «двух пальцев в рот» стараются обходить эту замороченную «пищу» любыми окольными путями.
Но не знал того птенчик, и тем был счастлив. Правильно говорится, что, умножая познания, мы умножаем и скорбь.
Столица утиного государства встретила малыша, как и подобает царице: была звездоподобно непроницаема - приезда его попросту никто не заметил.
- Как это так? - недоумевал утенок, все старательнее зарывая свои комплексы в груду блескучих, горящих поддельными бриллиантами, амбиций. - Где оркестр с церемониальными маршами? Не вижу встречающих VIPов! Хотя бы цыганский хор прислали… Я ИДУ С МЕЧОМ СУДИЯ!
Но печалиться долго позволить он себе не мог - нужно было спешить жить. И отправился наш судия-самозванец доморощенный прямиком в самый главный птичий университет.
Разочарование ждало нашу бедную утяшку - провал на экзамене по «человеческому языку».
Загоревал утенок, а потом вспомнил: оставался еще АРУ - Авторитетный Распрекрасный Университет. Название, конечно, странное, отметил про себя наш путешественник (он все-таки что-то соображал). Тот столичный вуз утенка принял.
За полгода наш утак смог сделать блестящую карьеру на факультете журналистики. Он даже пристроился без отрыва от факультетской поилки к кормушке крупного глянца. Не сказать, чтобы знатная была кормушка, так себе - но утенок своей ЛИРЕ ВЕРИЛ, он знал, что все у него впереди.
Балом на факультете правила древняя королева-лебедь.
Ей помогали белая лебедушка и стареющая гусыня.
К утенку из провинции относились по-доброму, снисходительно, жалели, что он такой гадкий, мало воспитанный, с элементами дикорастущего хамства на встревоженной своей рожице.
Утенок всех их презирал. Знавший вкус сладко шелестящих птичьих дензнаков, он не понимал, как можно сидеть на жалких грошах. На свое «фе» он всегда не забывал предусмотрительно надевать шляпу-невидимку, купленную в переходе метро. Бедный утенок не знал, что его самым подлым образом обманули - точь-в-точь как короля из другой андерсеновской сказки - шляпа приписываемыми ей свойствами не обладала, была самая обыкновенная, хоть и украшенная перьями и разной мишурой, шляпа. Соответственно, и сам утенок был шляпой - доверчивым растяпой. Знал он, что МИР ЗРИМ, не понимал, что МИР ГРИМ.
Весьма драматично могла бы повернуться судьба утенка, но ему несказанно повезло - он попал в очень приличную компанию. Преподаватели обладали редким качеством - умением поставить себя на место другого и ощутить чужую боль как свою. Утенок считал это атавизмом, но он его очень устраивал, к тому же был выгоден. Очень скоро наш персонаж обнаружил у своих «училок» еще один смехотворный дар - умение прощать. Фыркнул, подумал, что это ему может пригодиться. Попробовал - получилось.
Иногда птичке бывало грустно: несмотря на весь свой меркантилизм, он не был закоренелым негодяем - только начинающим, ничто птичье было ему не чуждо. Он тосковал по своей далекой родине, горевал, что не все у него получается, как планировалось, и даже думал: «А вдруг я перегорю по мелочам? Вдруг из меня никого не выйдет?» Вот и «человеческий» язык он осваивал с величайшим трудом, «не шел» у него тот язык, а современному утаку без него - никуда.
Однажды свидетельницей таких, поистине герценовских, тягостных сомнений и горестных раздумий, с той лишь разницей, что Александр Иванович думал о России, а наша крошка о себе-любимом, стала стареющая гусыня.
Будучи птицей мыслящей и сердобольной, имея к тому неврастенический характер, она воспылала к мальцу немалой нежностью. Тот понял, что гусыня элементарно глупа плюсом ко всем ее причудам. И затеялись разговоры, иногда заканчивающиеся потерей оперения обоих. Нещадно клевал утенок гусыню. Она не обижалась - слабая птица, к тому же имел малявка дурную привычку выдирать с мясом кусочки своей собственной жалобной шубки, а под ней было истинное лицо утенка - печальное и растерянное. Говорят, птицы ощипывают себя, если больны.
- Ах, вокруг такая серость! Тупые птицы, все как один, - в сердцах восклицал утенок. Он вешал ярлыки как игрушки на елку.
- Бравада, мир цветной, - констатировала гусыня.
- Вы бы хотели быть главным редактором женского журнала?
- Радость моя, я в этой жизни уже всем была. Теперь хочется побыть самой собой. Принцип маятника: внизу - максимум власти, вверху - минимум свободы.
- Это скучно, вы бездарны, - насмехался юнец. - Нужны деньги, - настаивал он.
- Не думай о них, они и появятся.
Сентенции гусыни его не устраивали.
…У гусыни все никак не залаживалась личная жизнь. Ее постиг очередной любовный облом.
Утенку было остро жаль старушку. Он просто выбивался из сил, чтобы хоть как-то скрасить ее существование. Но поскольку, что такое любить он не знал, все его попытки, были достаточно неуклюжи.
«Давайте я вас с кем-нибудь сосватаю», - от избытка чувств-с предложил он.
У той моментально перехватило горло от гнева и обиды. Она хотела объяснить ему, что если любят друг друга, то все у этих двоих - на жизнь и смерть, что она чувствовала его как продолжение самой себя, только продолжение, наделенное самыми прекрасными качествами, в отличие от ее - отвратительных, что она потеряла весь мир, его надо заново восстанавливать.
Она промолчала, понимая, что утенок из этого не поймет ровным счетом ничего.
«Слабые птицы - самые жестокие», - только подумала она.
- ШУТУ ТУШ!!! - кричал утенок, обидев ее в следующий раз.
- УМ - ОН ДОРОГА ЛБУ БЛАГОРОДНОМУ, глупая гусыня, - взялся он ее поучать.
Уж больно наш утенок был живой да мелкий. Все бежал вперед, не останавливаясь, задыхался сердешный, не понимая, что нужно иногда притормозить, оглянуться, передумать… Может, тогда он стал бы чуть добрее, чуть умнее с теми, кто был рядом с ним.
И настал день, когда гусыне утенок попросту надоел. Смертельно устала она от него. Простилась она на человеческом языке с королевой-лебедью и белой лебедушкой, чтобы не понял ничего утенок. Хоть и гадкий он, к чему лишнюю травму ему наносить, он и так чуть живой от натуги величия, вдруг лопнет, как заурядный мыльный пузырь.
Вышла она на зеленую поляну, три раза обернулась, превратилась в лебедя, взмахнула крыльями и полетела.
…Утенок прибежал, когда старая гусыня уже была высоко в небе. Он пытался взлететь, беспомощно хлопая своими маленькими крылышками. Он силился шутить, кричал ей:
- Вернись, я все прощу!
Но это глупо звучало.
- Чтобы узнать себя по-настоящему, надо узнать себя жалким, - с высоты прошептала гусыня.
Утенок услышал ее. Почувствовал, как в его клювик из глаз потекла соленая водичка.
- Слезы, - понял он. - Настоящие человечьи слезы.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким.
…Шевцова выключила компьютер. Начала на кнопку пульта телевизора. На экране давал интервью известный режиссер: «Есть такая притча: один молодой голубь постоянно менял гнёзда. Неприятный, острый запах, исходивший из этих гнёзд, был невыносим для него. Мудрый, старый голубь посоветовал молодому: «Оттого что ты меняешь гнёзда, ничего не изменится. Запах, который тебе мешает, идёт не от гнёзд, а от тебя самого»». Знаки, кругом и повсюду. Иногда они так доходчиво выстроены, что ты начинаешь их видеть…
Так себе сказка получилась. Не шедевр, конечно. Зато душа поспокойнела. Если ничего нельзя изменить, надо это хотя бы описать. Есть в писанине другая великая польза: хочу - казню, хочу - милую, подумала она. Есть и третья: на бумаге или в памяти умной машины твой текст начинает существовать совершенно самостоятельно, он уже и не твой вовсе…
- Ты чего так засиделась? - спросил Глеб, когда она ложилась.
- А, долго рассказывать… Все муть, когда ты рядом.
А Сторожков еще сидел у себя в общежитии над ноутбуком, строчил материал для глянцевого журнала о человеке-волке, который выходит на улицы столицы только ночью. Он - предводитель стаи, состоящей из орла, коровы, лисицы и курицы. Стая бегает по центру ночной Москвы. Ее никто никогда не видел, сам вожак избегает попадаться на глаза, но дал Жене эксклюзивное интервью. Сторожков жутким образом нуждался в деньгах, что стимулировало его фантазию. Подлинность фактов из жизни городских сумасшедших никто никогда в редакциях не проверял. Чем невероятней события - тем большая возможность опубликоваться. Женя думал, что нужно все внимательно вычитать, потому что раньше все его материалы выплавляла Шевцова, а к ней теперь не подойдешь. Он зря обидел ее, он был не прав, но признаться в этом не умел.
На завтра надо дать объявление в «ЖЖ» о похоронах шмеля, решил он.
х х х
- Вы придете? - спросил он Шевцову на следующий день, преподнося ей бордовую розу - мол, все, не обижайтесь на меня, дурака.
Она окатила его холодным безжизненным взглядом, но розу приняла:
- Куда?
- Как, вы не знаете? Сегодня же похороны шмеля, - укоризненно отвечал Сторожков. - Ну, Вер Сергевн, ну, вы же знаете, что я - идиот. На таких не обижаются.
- А отпевание будет? - нарочито замогильным голосом завьюжила Шевцова.
- Так это ж шмель, - неуверенно возразил Сторожков. И тут же начал думать, что бы такое придумать с озвученной процедурой, как ее в жизнь воплотить.
- Ну и что? А народа много будет?
- Да, не думаю.
- Плохо. Что же это за похороны? Тем более шмеля - это событие планетарного масштаба. Тогда не приду, - отрезала стальным голосом Шевцова.
- Вы что, Вера Сергеевна, с ума сошли? - тревожно спросил Сторожков.
- А когда я в нем пребывала? - сухо поинтересовалась она.
А к вечеру они уже вовсю переписывались по mail:
Сторожков: Я в медиасоюзе фотографировал одно мероприятие. Заплатили 12 тыщ. Купил еще тельняшку.
Шевцова: Шмелика проводил в последний путь? Артистическая жизнь вкупе с натурой в тельняшке? Тут такое дело: Вика обратила внимание, что ты, хотя и бываешь в универе, на занятия не ходишь. Собирается с новыми силами железной рукой вцепится в твои отсутствующие знания.
Сторожков не заставляет себя ждать: О, ужас…Я знаю, вы мне поможете А вот мне стишок прислали:
ЖИЗНЬ В 100 словах
Колыбель. Пеленки. Плач.
Слово. Шаг. Простуда. Врач.
Беготня. Игрушки. Брат.
Двор. Качели. Детский сад.
Школа. Двойка. Тройка. Пять.
Шевцова тягуче вздохнула… она уже это читала, дальше будет про институт, хвосты, сессию, диплом, свадьбу и тещу, работу и семью. Потом появится любовница, бизнес и дача, а закончится все как у всех:
Седина. Мигрень. Очки.
Внук. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Давление. Постель.
Сердце. Почки. Кости. Врач.
Речи. Гроб. Прощанье. Плач.
Шевцова: Что ж, все правильно.
Сторожков: я придумал новых кукол) принесу в понедельник А вот мне еще стишок прислали:
Когда уйдёт в туман последний ёж,
Махнув мне на прощанье серой лапкой,
Я отключу всем надоевший дождь,
Чтоб самому случайно не заплакать,
Поддам ногой опавший жёлтый лист,
И побреду в уютную берлогу.
Ведь это только ёж-авантюрист
Оседлой жизни предпочтёт дорогу.
Шевцова: Чудно. Что интересно - в тексте ты знаки препинания не ставишь - презираешь, а в стихотворении сохраняешь. Вика вводит драконовские порядки, требует от Светы список должников с перечнем «хвостов». Кстати, буквально через несколько дней сессия начинается. Ты хоть в курсе?
Сторожков: Пропал. Сессия - это что? (Шучу.) Еще один гениальный рассказ:
Жила-была старая девочка. И было у неё 2 зуба: верхний и зуб мудрости. Однажды она перекрасила волосы в цвет радости. И наступило у нее время счастья. Каждый день старая девочка пела христианские песни и танцевала буддийские танцы. Но вдруг её волосы стали седыми, как у ведьмы. И тогда забыла девочка про счастье. Стала она думать о смерти и ходить на кладбище. И вот тогда к ней подошла старая мышка
и спросила девочку: «Почему для счастья тебе нужно выглядеть супермоделью?» И задумалась девочка. На следующий день сорвала старая девочка с себя одежды, распустила седые волосы, улыбнулась 2 зубами, и пошла работать в цирк посмешищем. И стала счастлива.
Шевцова: слушай, ты меня задолбал. Рассказ с претензией на сюр, но, если приглядеться, там всего-то одна гениальная фраза: «пошла работать в цирк посмешищем». Себе что ли пойти?
Сторожков: Как ни кокетничайте, вас не возьмут - вы старая.
Шевцова: Ах ты, гнусная гадина-говядина, какая я старая? Эта должность (в цирке) не имеет возраста.
Сторожков: Ну, ладно, уговорили - только через три года - выпустите меня, и пойдете. Вы очень, очень молоды. Честно.
Из дневника Митрона Буффа
(Давид)
«…кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю своим желаниям, а не подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти в себе способность им служить, должен исполнять любое свое желание».
Платон. Диалоги
Трудно сознаться себе, что ты весь из сомнений и ожиданий…
Столько лет это тело питалось сомнениями и впитывало их… Но придет день, когда симулякры рухнут и все кончится/начнется (примерная цитата): это тело (приблизительно мое) никогда не ело хорошо, не одевалось в дорогие одежды, оно так много мечтало… Хотел написать любило… а мое тело так мало любило… Подойди и просто погладь меня по голове, твои пальцы в моих волосах ищут высшую идею, а мои глаза в твоих - тот самый третий день, когда стала суша и под ногами твердо стало… И тихо говори: тихо, брат… тихо… все пройдет… я же здесь… я рядом… я такой реальный… я - ты.
Белое
Так сгущенное молоко люблю. С детства любил. Помню, мы с тетушкой все бродили по ее подругам (это у меня от нее - вечный побег из дома, от дома… но, в конечном счете, - по ходу дела - побег в дом). Я был совсем маленький. У одной ее знакомой всегда были коробки со сгущенкой. И всякий раз я заранее знал весь сценарий нашего похода. В конце вечера подбегал к тому самому заветному черному шкафу. Вставал на корточки, распахивал дверцы и радостно вопил о своей находке. Вроде, всегда уходил с добычей.
Симуляция симулякров
Читаю Бодрийяра. Страшные вещи: современный человек не знает разницы между самой реальностью и ее инсценировкой. Мама, это правда или нас показывают по телевизору? У Минаева в «Третьем сроке» вперемешку с матом, предательством и кровью - всепобеждающие медиа. У прекрасного, на мой взгляд, современного поэта Александра Межникова есть грустный рассказ «Поварская кухня». Герой его приходит в лавку за Истиной в последней инстанции, и запутывается окончательно. Кто был с ним на протяжении сего путешествия «продавец «Илья… иль я»?
Вчера что-то нашло, весь вечер убеждал Женьку, что нас нет, все это одни лишь иллюзии. «Ты - иллюзия», - орал я, а все он возражал, смеялся. А потом - взгляд растерянный, вид несчастный - неожиданно для меня, а может, и для себя самого, согласился. Может, и вправду, все мы никто… только притворяемся, что все мы живы? Когда залезаю в ЖЖ, меня окружают десятки неизвестных мне людей, я перестаю ощущать свое одиночество, только почему их нет в моей жизни реальной… Господи, как же каждый из нас одинок… Недавно обнаружил «Дневники мертвых людей» - сплошные суициды… затягивает как в омут… Похолодел от ужаса… облился холодным потом… их нет, а мысли их живые в виртуалке, доступны всем. Но есть дневники писателей умерших, опубликованные, та же ситуация. Нет, не то, ничего общего. Они не прощаются с нами. Не информируют о своем уходе. А в сети - Гостевая книга мертвецов…
Маяковка
Наверно, раньше я не имел такого ясного представления, как человек замирает и застывает в тексте. Недавно случайно прочитал несколько коротких текстовых сообщений (отрывки из дневника некоего N) о себе. Естественно, сначала это шокирует: «я же не такой» или «не совсем правда». Человеческая личность, живая пульсирующая натура, совершенно растворяется и исчезает в любой словесной проекции - это известная истина французских семиотиков стала мне настолько очевидной и безусловной, что мурашки по коже бегали. Я словно стал некой статуей, каменным изваянием, на который смотрят не с того угла зрения и не в тот момент. Действительно, реальность не то, чтобы искажается в дискурсе, а транслируется и становится невероятно узким пучком смыслов и/или бесконечным гигантским и вместительным образом. Этот образ есть знак. Знак мгновенно превращается в пистолет и стреляет. Текст остается как напоминание о том, что была некая «живая пульсирующая натура», от которой остался деформированный и смердящий труп.
Какая же станция метро «Маяковская» красивая стала… все просто великолепно… вот только на потолке верхнего уровня какой-то гадкий желтый цвет и ненормальные надписи…
х х х
С кем ни поговоришь - все в депрессняке. Впору об этом диссертацию писать, что-то в таком духе: «Устойчивые депрессивные состояния как причины творческого распада личности современника». У Зощенко есть книга «Возвращенная молодость», где писатель на примере биографий великих исследует причины исчезновения желания жить. От обилия известных имен знобит: Моцарт, Шуберт, Шопен, Рафаэль, Пушкин, Лермонтов, Есенин, Джек Лондон, Надсон. Он присматривается к их биографиям и делает вывод, что все было «заработано собственными руками», все логически вытекало из их жизней. Зощенко уверен, что случайных смертей не существует. А следует из этого то, что если жизнь воспринимать в темных красках, то и…
А мне ведь безумно хочется жить. Такое обилие впечатлений каждый день - иногда оно даже действует разрушающе. Еще Горький, который сейчас в полнейшем загоне, заметил, что все люди перегруженные опытом - аморальны. Смотрите, мол, биографии знаменитых преступников, авантюристов, поэтов…
Стал одергивать себя, когда начинаю хандрить, испугался, а вот видеть все в солнечных тонах - придется учиться. А между тем понимаешь, что все мировое искусство и литература прошлого (сегодняшняя не знаю, есть ли еще) создана рефлексирующими больными, в сущности, людьми… Впрочем, это совершенно логично.
«Ужасен лик поруганной царицы»
(Марина Лиговская)
«Здравствуй, новая жизнь, которая начинается завтра!»
Ю.Трифонов. Студенты.
Марина неделю гостила у родителей. Бабушка встречала ее в аэропорту.
- Привет, бабуль, - чмокнула она Диану Августовну. - Здоровье, жизнь?
- Не жалуюсь, - отрапортовала бабушка.
У Лиговской вертелся на языке вопрос, а где Гошка, но она мужественно сдержалась.
Дома они разобрали с бабушкой родительские подарки. Диана примерила симпатичные бриджи, покрутилась перед зеркалом, с виноватым видом обратилась к внучке:
- Ну, это надо, ж, Маруська, что именно сегодня нам идти на Фрейндлих с Басилашвили.
- Так что же ты не собираешься? - разрешила внучка.
Бабушка хлопнула дверью, Марина врубила на полную мощь магнитофон с любимым Гошкиным «Calling» Garri Halliwell, посмотрела на часы, по всем параметрам сосед уже дома. Она оказалась права.
Пришел озадачено-грустный. Бросил Лиговской пакет пельменей: «Свари!». Она не стала ссылаться на забитый бабушкиными разносолами холодильник, изумленно подняла брови, громко хмыкнула. Взяла кастрюлю, налила воды, включила газ.
- У тебя газ идет в сто раз лучше, чем у меня, - сообщил, открывая бутылку французского сухого вина, Гоша.
Классная встреча, подумала Марина, и заметила бесцветным голосом:
- Бред. Не может в одном подъезде по-разному идти газ.
- Но это так!
- Да ради бога, какое это имеет значение?
- Никакого. А что имеет значение?
- Не знаю. Что за тон такой? Ты на что нарываешься?
- Рюмки подай!
- Сам возьми!
- Я сказал - подай! Я тебе не муж - ждать не буду!
- Тем более не подам. Что случилось, что ты бесишься! Если у тебя неприятности - я тут причем?
- Нет неприятностей, - сурово ответил сосед. - Я останусь сегодня?
- Ты спрашиваешь или утверждаешь?
- Спрашиваю.
- С этого бы начинал, а то кидаешься, как бешеный.
- Я не слышу ответа. У тебя водка есть?
- Надо у бабулька посмотреть, она белочка-запасница, - Лиговская попыталась смягчить общий тон разговора. Открыла верхний шкафчик. - Есть немножко. Зачем она тебе? Мы же вино собираемся пить, - тем не менее, она поставила перед ним полбутылки.
Он поднялся, взял рюмку - ей, стакан - себе. Плеснул Марине вина, вылил всю водку себе в стакан. Сразу выбросил бутылку в мусорное ведро. Поднес к губам стакан, понюхал, перекосился лицом: «Гадость, какая». Выпил махом, вскочил и побежал в туалет. Лиговская начала смеяться на фоне утробных звуков, оттуда раздающихся.
- Ты что, беременный? - прокричала она.
Он вышел из туалета, пошел в ванную. «Не умывайся, тебя это меняет», - призвала Марина. Но он умылся и зачем-то причесался. Его темно-каштановые волосы, зачесанные назад, не покорились. Лиговская все хохотала.
- Очень умно. Я третий день пью без просыпа. Проще родить, наверное. Давай кофе что ли, - он бессильно рухнул на кухонный диванчик.
- Мне кажется, ты меня с кем-то путаешь. Встань, сделай себе кофе, - начала раздражаться девушка.
- А я хочу, чтобы ты мне сделала.
- А я не хочу.
- Ну, ладно, хрен с тобой. Ну-с... с кем трахались?
- А ни с кем!
- А как же обходились?
- Элементарно. У меня же не бешенство матки.
- Об нем вспоминали? - он издевательски захихикал.
- Тебе зачем?
- А обо мне?
Ей вдруг отчаянно надоел этот тупой грубый разговор с перебрехами. Сидела одна дома, в тихом таком блаженном одиночестве. Вдруг врывается сосед в обличии хама (она уже забыла, что сама ему позвонила). Судя по всему, уходить он не собирается, продолжать общение в таком духе, желания у нее нет. Можно, конечно, сказать: «Знаешь, а я по тебе скучала», прижаться на секундочку, шепнув: «Хватит дурить», и все будет, как раньше. Но Марина не хотела делать первый шаг. Хотела остаться одна, лечь на спину, закрыть глаза.
- Слушай… - она совершенно не знала, что следует делать дальше. Гоша налил себе стакан вина, снова выпил залпом. Глаза его остановились:
- Я не услышал ответа на свой вопрос.
- Ну, посмотри на себя, ты ж пьяный, - устало-примирительно предложила она. - Иди домой спать.
- Ну, куда мне идти, я без тебя разберусь.
Лиговской стало скучно:
- Иди, ложись спать у меня.
- С тобой.
- Я сейчас со стола уберу и приду.
Она помыла посуду, покурила, пошла к нему - естественно, он уже спал, как сурок (опять бабушкино выражение, отметила механически).
Лиговская притулилась рядом, не раздеваясь: «Хотя бы тишина, и разговаривать не надо», - она только сейчас поняла, как устала после одиннадцатичасового перелета. Пролежала минут сорок, но заснуть так и не смогла, перекурить, что ли еще, подумала, встала, намереваясь пойти на кухню. Гошка мгновенно встрепенулся: «Тань, не уходи...» «Я - не Таня, я - Марина», - крикнула она ему прямо в ухо. «Ой», - выдохнул он как-то по-детски. И сел на постели с пораженным лицом.
Она ушла на кухню, посидела, «съела» еще одну сигарету - залпом, не разбирая вкуса. И пошла спать на свой любимый «лежак» в комнату Дианы Августовны: когда уехали родители внучка с бабушкой, оставшиеся «сиротами», частенько засыпали тут вдвоем, оборвав на полуслове, обсуждение женских проблем. «А чего ты хотела, дорогая, ты же сама говорила, что никто из вас никому не должен». Но «Тань» резануло крепенько.
Утро. Лиговская:
- Еще раз назовешь «Танькой», больше не приходи, understand?
- Почему? Хорошее имя. Что ты имеешь против?
- Я ничего не имею против. Она мне вообще неинтересна.
- Значит, ты ревнуешь?
- Много чести!
- А, может, я тебя нарочно Танькой назвал?
- Не нарочно. Случайно - в том-то и дело.
х х х
- Вот так неожиданно «заполучаешь гранату». Но потом, оставшись одна, понимаешь, что по-другому и быть не могло, если вела к этому с начала. Наступает ощущение такой пустоты и такого одиночества… Вместе с ними наползает обида на Гошку, и злоба на «Таньку». А потом, «отдышавшись», вдруг понимаешь, что все кончилось, хотя об этом не было объявлено, - рассказывала Лиговская Орловой.
- Но, может быть, можно все вернуть?
- А зачем? И почему-то не хочется. Но я все равно знаю - Гошка никуда не исчезнет. Позвоню - придет. И все опять будет здорово. Только это будет теперь нечасто, потому что… что-то ушло.
- Это «что-то» - ваша некая связка-связочка двух душ. Она была, конечно, но сейчас развязалась - в ритме замедленной съемки, - Ира Орлова «заразилась» от МиДми разными кинематографическими эффектами.
- И призывай - не призывай теперь себя: «Еще понравься!» - бабушка так любит эту цветаевскую «Повесть о Сонечке» - ничего из этого не получится. Но встречаться мы будем. И «бедная Танька» будет плакать в эти ночи. А потом: привыкнет, тоже найдет себе временное пристанище. Всеобщая сексуализация населения...
- «Ужасен лик поруганной царицы», - улыбнулась Ира.
- Анекдот. Вопрос: «Что такое «любовь?». Ответ: «любовь» - это когда целуют раз, целуют два, целуют три, целуют четыре, целуют пять, четыре… три… два», - подытожила Лиговская.
- Не плачь, что все закончилось, улыбнись, что это было, - посоветовала Орлова.
- А где ты видишь на моем прекрасном, как мне кажется, лице следы этих противных слез? - надменно заявила Марина. Она их еле сдерживала.
И на Солнце есть пятна
(Александр Дегтярев)
«Больше ничего не сказали они друг другу в этот вечер. Ему казалось, будет еще много таких вечеров, очень много в его жизни. И будут такие же плывущие в небе фонари… и музыка, и рядом с ним смеющаяся девушка с покорной и тонкой ладонью… Все это будет у него еще много, много раз. Он радостно верил в это».
Ю. Трифонов. Студенты
- Что это с ним сегодня? - Света кивнула Орловой на Дегтярева. Та пожала плечами - понятия не имею:
- Остриг свою копну волос, и будто осиротел.
- Это полдела, видишь - взгляд у него какой сомнамбулический, - подсказала Света.
Орлова врала - она знала почти все. Вчера они возвращались вместе из университета. Дегтярев был доверчиво радостен:
- На практику хожу. Забавная штука, опыт получаю колоссальный, но всё-таки чувствуется, что это не совсем мое. Мне лично интересно само «состояние» работников редакции - как нравственное, так и духовное. Ты, почему не ходишь?
- Я? - она хотела сказать, что у МиДми полно знакомых в редакциях, они ей и так зачет поставят, но вовремя поняла, что это ни к чему.
- Ты… - посмотрел Дегтярев на нее грустными своими зелеными глазами.
По ассоциации она вспомнила из Александра Межникова (в стране был официально объявлен «Год русского языка», который потом почему-то переформулировался в «Год Китая», видно, забыли о прежнем названии правители, в журдоме же универа, с легкой руки методиста Улыбкиной, царил год поэта Межникова):
- Зеленый чай в зеленой кружке -
И не сестра, и не подружка,
И не жена, а просто так…
Какой ты, в сущности, дурак.
- Спасибо, милая, я знал, - отозвался Дегтярев словами любимого на факультете поэта. Стихи его, по поводу и без, цитировала, давала читать, Света. Поговаривали, что он был первой и глубоко несчастной любовью девушки.
- Дальше, - попросила Орлова.
- И чай тихонько остывал -
В зеленой кружке - чай зеленый…
Как твой зеленый свитер новый.
- Мой милый, неужели все?
-Я не хочу…
- И я…
- Но?
- Но… - вспоминала Орлова. Но Дегтярев, не дожидаясь ее, продолжал:
- Но чай остыл. Одна на кухне.
Тепло от кружки не потухло…
Из коридора слышен щелк.
- Ты не ушел?
- Я здесь еще.
Удар часов. Еще не поздно.
Лишь полвосьмого. В небе - звезды.
За стенкой - смех. А за окном…
- Приду сейчас. За молоком…
А кто-то продолжал смеяться…
И не сойтись…
И не расстаться…
- Пойдем в Нескучный, - предложила Ира.
Они целовались на скамейке как помешанные. Невозможно было оторваться друг от друга.
«Настоящий друг - это тот, кто держит тебя за руку и чувствует твое сердце», - сказал Дегтярев Орловой на прощание.
«Невозможно быть с человеком и знать, что он никогда не будет твоим», - ответила Орлова. Совершенно невпопад. Каждый говорил о своем, действительно важном, не слушая сердца другого. Так часто бывает. Оттого люди да-а-вно перестали понимать друг друга.
- Тебе хватает в жизни острых ощущений?
- Я никогда об этом не думал. Наверное, все нормально.
Она начала рассказывать, захлебываясь.
- Существует такой вид полетов - на мотоциклах. Скорость в 250 километров в час, а то и больше…ты сумасшедше перемещаешься в пространстве, стремительно мчишься от обыденной жизни, разной дряни бытовой. Когда надеваешь шлем, садишься на мотоцикл, вставляешь ключ в зажигание, мыслей нет ваще!!! Лететь по трассе, обгоняя всех и вся, наверное, действительно страшно. Что случится в следующую секунду? Появится на дороге другой лихач, выбежит рассеянный пешеход или собака? Сломается двигатель? Булыжник попадет под колесо? Если это произойдет на большой скорости, не спасут ни шлем, ни специальный защитный костюм. Значит, нужно слиться с мотоциклом в единое целое и ни на долю секунды не выпускать ситуацию из-под своего контроля.
- Т-ты пробовала? - Дегтярев начал заикаться.
- Компаньона ищу, - озорничала она. - Но учти: аварии случаются часто. Но, несмотря на травмы, и пугающую статистику, говорят, оставить эти полеты невозможно.
Дегтярев представил себе, как они встают на землю с мотоцикла, чуть покачиваясь, с широко открытыми глазами, встрепанными волосами и бешеными улыбками на влюбленных лицах.
- Я согласен.
- Жди, я позову. Обязательно.
Проводив ее, возвращался домой в полубессознании. И плевать ему было на МиДми - они снова вместе. Только зачем ее в байкеры потянуло? Он вставил банананчики в уши, услышал: «У беды глаза зеленые…» Какая чушь. Ну, а какие у нее глаза, у беды? Темные, омутные. И совсем не имеющие к нему отношения. Никакого.
Утром он пропустил первую пару, зашел в парикмахерскую. Смотрел, как рыжие кудри падают на пол, улыбался - новая жизнь.
Впереди него в университет шагал Лихолетов. Соперник, мефистофельски усмехнулся Дегтярев. Догнать, сказать? Недостойно мужчины. Он увидел, что Ира стоит у входа с девчонками. Вот она увидела МиДми, сделала несколько шагов навстречу ему, остановилась. Вся подалась к нему - МиДми был уже рядом с ней. Он вдруг увидел ее глаза - они просияли любовью. Не к нему. Она Сашу просто не видела.
Да у нее амок, подумал Дегтярев. Он забыл, что вчера так и не увидел выражения ее глаз - она их закрывала. (Это не так: однажды за вечер Ира поймала изучающий, но все равно полный любви, взгляд Дегтярева из-под нижнего яруса его кудрей, и …испугалась. Но было так волшебно, что ни о чем не думалось. Она реализовывала тоску по МиДми - глухую ненасытную тоску.)
Саша чувствовал только ее зубы, безжалостно кусающие его губы, руки, страстно обнимающие его голову, легкую тяжесть ее ног, переброшенных через его колени. Он вдыхал запах ее духов, он задыхался, терял сознание, нежно любил ее, растерянно отмечая про себя, как она «повзрослела» в отношениях. Разговор двух пар глаз - великое достояние силы любви. Его меж ними вчера не было. И любила она не его - МиДми. Господи, зачем? Выжечь каленым железом. Старший брат как-то учил его «избавляться» от безответной любви: «Ищи в ней недостатки. Женщин без недостатков не существует. Например, кривые ноги, волосатые ноги, слишком большой зад, позорно вялый зад, резкий звук голоса, усики, отсутствие груди, талии, избыток макияжа, что еще… на колготках спущенные петли. И на Солнце есть пятна».
Орлова была безупречна. Во всем, кроме того, что она его разлюбила. За прошлую ночь? ...Или не любила никогда.
Он прошел мимо. Боковым взглядом отметил, что Лихолетов что-то ей говорит, очень тихо, и она смотрит на движение его губ исступленными преданно-печальными глазами.
Дегтярев не удержался, тронул ее за плечо: «Привет!»
«Добрый день», - механически откликнулась она. Будто он был пешкой. Королева разговаривала с королем.
- Молодой человек! Почему не здороваетесь? - нравоучительным тоном спросил Лихолетов.
Дегтярев долгим взглядом посмотрел на него и сплюнул.
- Возможно для кого-то в этом мире ты женщина, а для кого-то - целый мир, - резко сказал Дегтярев, обращаясь к Орловой.
МиДми отвел глаза.
Гнусная, развратная девка, убеждал себя Дегтярев через минуту. Шлюха первостатейная. Ей ничего не стоит спать сразу с двумя, тремя, с полком… Ну, это ты загнул, дружище, сказал он себе. И тут же опомнился: какой я подонок, что могу так думать о любимой. Мысль двинулась в другом направлении: от стал успокаивать себя: брось, дурень, успокойся - навыдумывал себе несуществующих чувств, непроизошедших событий, несостоявшегося всего и не могущего состояться всякого… А сам себе возмущался: ведь все-таки что-то было? А, даже, если не было, то великий принцип самообмана «сотвори себе» не минул и не поборол моих принципов. И я вру себе, выдумываю, «сотворяю»… Ищу на Солнце несуществующие пятна. Смысл?
Это мы, Господи…
(Инна Пронина)
« -Ты знаешь, я в последнее время научился как-то по-новому все видеть».
Ю. Трифонов. Студенты
После свадьбы они жили с бабушкой, но она им очень мешала. Инна, косясь на Юру, все кричала на нее, чтобы она не выходила, когда к нему приходят друзья, а гости к нему являлись частенько. Только, когда дома была одна Инна, бабушке было разрешено выходить из своей комнаты. К тому времени уже сильно она сдала, но пребывала абсолютно в ясном уме. Все тихонько жаловалась Инне, что понимает - Юра ругается, что от нее пахнет, она купается, а он все равно недоволен. Это был запах старости…
А потом Инна ходила в тот клятый дом престарелых, куда они ее отправили. Бессмысленно теперь оправдываться, что она бы сама никогда этого не сделала - настоял муж. В этой богадельне со стойким запахом все той же старости и горя, стоящего в глазах старух, бабушка лежала в коридоре, потому что мест в палате не было. Стоял сильный «дых» мочи, смешанный с запахом вареной каши. Самое унизительное для Прониной было в том, что никто, кроме санитарок, ненавидящих процесс уборки за пожилыми людьми, ее не презирал, старушки улыбались приветливо и капельку подобострастно. От этих улыбок обреченности, улыбок ожидания конца, смерти она заболевала. Потому что окончание этой жизни, как, впрочем, и любой другой, могло быть только одно. Но очень трудно ждать конца в такой обстановке. Они просили Инну о разных пустяках - простых, жалобных, маленьких. Купить карамелек или позвонить дочке, которая давно не навещала - с гордым таким, независимым видом - а потом, - нет, не нужно звонить, она занята, а у меня все нормально, чего зря беспокоить. Инна проклинала Юру, осуждала его так же, как медсестры в этом доме осуждали ее, думая, что Инна самостоятельно сдала сюда эту беззубую старуху, чтобы освободиться, и создала тем самым им массу сложностей. Инна плакала ночи напролет.
…Хоть раз каждый из нас принимает в жизни страшное решение. Ссылаясь на сложность его принятия, думая о той тяжести, которую оно доставляет тебе. Те, кто зависит от наших решений, в расчет не идут. Потому что они уже не имеют права принимать решения. Мы лишили их этого права…
Инна успокаивала себя тем, что если бабушка останется в этом скорбном доме - всем будет лучше. Юрка ведь тоже ей жить спокойно не даст. «Короче, или я, или она - так жестко я ставлю вопрос», - ответил ей муж на очередную просьбу о возвращении бабушки домой. «Она ж меня воспитала», - пыталась объяснить Инна. Он раздраженно отвернулся, блеснули на солнце стекла его очков.
Бабушка умерла через три месяца. Инна, вся в черном, пришибленная и тихая, говорила себе (больше сказать было некому): «Сволочь я. Сколько она меня без мамы тянула. Все - Юрка. Сама бы я ее никогда туда не отдала».
До сих пор Инна, всегда повторяет, когда плачет, что кто-то в очередной раз отнесся к ней несправедливо: «Это мне за то, что я так с бабушкой своей обошлась. За все надо платить». И в этот момент ей жгуче стыдно, она всегда думает одно и то же: эту фразу нужно бы выжечь у каждого на лбу. Эта операция не обезобразила бы человеческие лица, если бы была произведена с каждым. Мы бы любили друг друга, не зная, что лоб мог бы быть чистым. Что он мог бы не светиться этим напоминанием. Может быть, мы от этого стали бы добрее друг к другу. Ведь поступки, за которые нужно платить, всегда обращены против ближнего…
…Юра объяснял очередному гостю по поводу намечающегося похода на байдарках: «Кто едет? Десять человек и три девушки».
Веселье - свет, а не веселье - тьма
(Давид, Ира, Марина, Настя)
«…на свете, кроме конспектов и семинаров, есть еще множество прекрасных вещей, которым тоже следует уделять время».
Ю. Трифонов. Студенты
У дверей его ждал хедлайнер. Вместе с ним Давид прошел кордоны охраны, миновал группу разодетой молодежи, и попал в этот ультрамодный клуб. Встал, скрестив руки на груди.
- Попасть к нам - величайшее приобретение всей пафосной молодежи Москвы, пояснил ему спутник. - Смотрите, оценивайте, знакомьтесь. Один маленький нюансик: руководство хотело бы видеть итоговый вариант. Надеюсь, мы найдем общий язык, - слова, сопровождаемые оценивающим взглядом, прозвучали требовательной просьбой.
Давид подумал - это я сам буду решать.
- Фиеста, фиеста! Лохам здесь не место! - было первое, что он услышал в этом раю. Атрибуты красивой жизни - в прикидах юношей и девушек, шикарном интерьере. Стеклянный пол. Смело, хотя проблематично. Но девицы не смущаются. Зеркальные стены, отражающие веселящихся успешных, богатых, красивых молодых людей. Французское марочное шампанское - рекой.
Давид подошел к барной стойке и увидел Орлову с Лиговской.
- Хей, - позвала его Ира. - Присоединяйся!
Давид улыбнулся, подсел к девчонкам.
- Что мрачный такой?
- Такой бледный, как рассветная звезда, такой хмурый, как дождливое осеннее утро, - включилась Марина.
- Такой дырявый как призрачный образ, - помог девушкам закончить мысль Давид. - Вот пришел репортажик состряпать, как отдыхает золотая молодежь Москвы.
- И что? Не нравится?
- Почему? Прикольно.
- Не нравится.
- Вопрос к вам, вижу, вы тут завсегдатаи… Лохи - это кто? Те, что на улице? Или …
- Лохи - это те, кто влачит ущемленное существование. Вот и все. Их может обмануть и развести каждый, кто захочет, они - никого. Не по глупости, по убеждениям своим не могут, - пояснила Ира.
- Тогда я - лох.
- И мы с Маринкой тоже, не расстраивайся, - уточнила Ира.
- Ай, ну что ты приматываешься. Пусть ребятишки-малышки развлекаются. Что от этого изменится у тех, кто знает себе цену. Публика здесь очень неоднородная. Детишки влиятельных богатых родителей, смелые мальчики и девочки из провинции, мы с Иркой, в конце концов.
- Меня банальный вопрос интересует: на какие шишы?
- Да он неприличный - твой вопрос. Слушай, это пошло задавать дамам такие вопросы. Но, тем не менее, мы тебя «Маргаритой» угостим, - предложила Орлова. Попросила Володю, бармена. - Помоги «прессе».
- Да, какая я - «пресса»… - засмущался Давид.
- Будем считать, что будущая, - миролюбиво предложил Володя. Средства тебя интересуют? По-разному деткам деньги достаются. Ты большой уже - сам должен разбираться, - ухмыльнулся Юра. Но раз ты пиаришь наш клуб, так уж и быть - расскажу. Вон тот мальчик «Звезда в шоке», под Зверева косит. Его содержит богатый папик, вдвое его старше. Все шмотки, что на нем - тем мужиком оплачены. У его дядечки - жена и дети, бешеный ритм работы. Мальчик приехал из Мухосранска, хотел стать дизайнером, да не успел - попал в гей-клуб. Теперь у него и машина есть, правда, подержанная, но из престижных марок. Учебу он бросил, жить голодно не хочет, что его спонсор года через два найдет себе нового пассию - думать зачем? К тому времени он тоже кого-нибудь себе найдет… Он интересно произносит слово «противный» - со специфической интонацией. Зато теперь у него есть финансовая возможность ходить к нам.
Давид вспомнил, что недавно один развлекательный гей-сайт («где общаются многие гламурные подонки») стал поэтапно раскручивать имя Мишеля Фуко. В его книге действительно есть глава, посвященная гомосексуальности и культуре. Естественно голубая масса гламурных подонков всего Фуко не читала и основных достижений этого автора в гуманитарных дисциплинах не знает. Как быстро Москва делает из людей странную субстанцию с протухшим нутром и внешностью Бога. Они успешны, богаты (надолго ли?) и нереально красивы, но что творится в их жизни? Одному дьяволу известно. Да причем здесь этот прекрасный город? Сами, сами, все - сами.
- А вон девочка, хочешь, позову, ты сам с ней поговоришь, она охотно про себя рассказывает. С немалой гордостью. Выиграла какой-то окружной конкурс красоты, заключила контракт с известным модельным агентством, - продолжил бармен.
- Не надо. Если решусь - сам подойду. Ну а вы что здесь делаете? - свой вопрос Давид адресовывал девушкам.
- Дебилозный вопрос. Отдыхаем. Тем более, что здесь каждую среду клубника в шоколаде от шеф-повара бесплатно!!! Кстати, сегодня - среда. Хочешь, я тебя с одной милой молодой особой познакомлю? Настя наша, - пояснила она Лиговской, - так просилась сюда, сейчас придет, я ее по клубной карточке проведу.
- Настя? Ты же с ней в контрах?
- Кто такая, почему не знаю? - спросил Давид.
- Родственница моя, дальняя, немножко с прибамбасом девчонка, но неглупая. Да у нас перманентное непонимание. Сейчас перемирие. Я быстро, - пообещала Орлова.
- Слушай, Маринк, - начал Давид, когда Ира ушла, - что у нее с Лихолетовым?
- А ты откуда знаешь?
- Да все давно знают, слепые что ли?
- А я не знаю, - скучно посмотрела на него Лиговская. - Я не уполномочена ничего никому сообщать.
Через пять минут появилась Орлова за руку с Настей. Давид ослеп: лучистое создание.
- Вечерней лошадью из Сардинии? - своеобразно поздоровалась Марина.
- Чего? - сконфузилась Настя. - Да, ладно…
- У твоего бой-френда вилла на Изумрудном берегу?
- Издеваешься?
- Что у тебя в ушах и на шее? Сними, спрячь к бесовой матери, а то Орлова останется без фамильных бриллиантов. Мы за тобой бдеть не будем.
- Мне Алла Леонидовна дала напрокат, - покраснела Настя. - Я думала, здесь приличные люди.
- Это, несомненно, но мобильники воруют - нечего делать. Мать отстала от жизни - это не прием в английском посольстве - великосветская (мне не нравится это слово) тусовка всего-навсего, - поддержала подругу Орлова. - Да ты за уши-то не хватайся. Рвать с корнем никто не будет. Напьешься, уедешь с кем-нибудь…
- Я с вами буду.
- Не, мы тебя Давидке презентуем, - запросто решила Марина. - Если он берется за твою сохранность отвечать - ходи во всем великолепии и величии. Ему доверять можно, он мужик надежный.
- Договорились, - согласился довольный Давид. Он взял Настю под руку и повел танцевать.
- Подумай, что камешки делают с человеком, - усмехнулась Лиговская, потянув мартини.
- Слухай, похоже, он - биsexual man, - заметила Орлова.
На факультете ничего нельзя было утаить.
- Да, ладно. Он - хороший умный парень. А она вообще-то симпатичная девица. Вредная только иногда. Отнюдь не дура. Недавно победила в доморощенной дискуссии «Провинциалы в Москве». Вывела формулу, что большинство сегодняшнего преуспевающего населения в столице - бывшие провинциалы - с выкладками, биографическими подробностями.
- Но так оно и есть, - диагностировала Лиговская.
- Но обидно, согласись.
- Не соглашусь. Мы ленивые, пассивные. За редким исключением. Выживает сильнейший. Одно «но»! Они выживают - мы живем. Вот и вся разница. Провинция, что посильнее - сюда, а мы, что остались… потому что все укатили отсюда еще в лучшие времена моей бабушки, на запад или к америкосам. Круговорот воды в природе.
- Веселье - свет, а не веселье - тьма. Не темни - приходи! Реклама ночного клуба.
- К чему это ты?
- Завтра, по всей видимости, будет дождь. Небо затосковало, напряглось, а потом - р-раз… и скуксилось. Завтра буду расставаться с Лихолетовым.
- Зачем?
- Понимаешь, кроме него меня ничего в мире не интересует. Я живу от встречи до встречи. Это же ненормально…
- Это не повод для расставания.
- Бросить что ли универ, не дождавшись конца этой истории? Чтобы его не видеть - не мучаться… Ха! Ничего я не брошу, а грустно и вежливо, мило, не выходя за рамки приличий, дотяну до конца. Потом уеду.
- Куда?
- В какой-нибудь город Глупов.
- И что ты там будешь делать?
- Кормить черно-бурых лисиц в зверосовхозе. С руки.
- Зачем?
- Я не могу жить с ним в одном городе врозь.
- А в разных - сможешь?
Гламур и антиграмур
(Изыскания Инны Прониной)
«…Ведь всякое проявление дружбы, пусть самое незначительное и смешное, бывает для человека радостным и делает его счастливым».
Ю. Трифонов. Студенты
Инна Пронина написала первый в своей жизни рассказ, и принесла посмотреть Виктории Петровне. Замордованная в тот день очередным указанием проректора - составлением новейшего учебного плана (дисциплины упорно не хотели сокращаться) декан промелькнула усталыми глазами текст, задумчиво посмотрела на Инну: «Ничего. Но героиня у тебя какая-то странная. Хотя чувствуется, что ты относишься к ней… к-хе, к-хе…, как бы это лучше сказать, - теплолюбиво». До сего момента девушка считала, что слово «теплолюбивый» означает «боящийся мороза»…
- «Морозостойкий, но теплолюбивый,
настолько, до того честолюбивый,
что не способен слушать похвалу,
равно счастливый в небе и в углу»,
- скороговоркой читала становящаяся все печальней Вика.
- Кто это? - Инна почуяла, что собеседница ее сегодня уж чересчур странна и меланхолична.
- Ах, боже мой, чему мы вас учим?!… Это же Борис Слуцкий, - досадовала декан - выражение печали в ее глазах исчезло, и девушка поняла, что оно относилось к событиям, глубоко личного свойства, с этим стихотворением связанным.
- Не стыдно не знать, стыдно не хотеть знать, - нашлась Инна.
- И это есть правильно. Что ж попробуй где-то сей опус пристроить…
- Не формат, - сказали Прониной в редакции журнала, просмотрев материал по диагонали.
- А что - формат? - упал голос девушки.
- Гламур, на худой конец, антигламур.
- А что это такое? И чем они отличаются? - заинтересовалась Инна.
- Ну, милочка моя, о чем дальше с вами разговаривать-то? - брезгливо прищурилась зав. отделом, приподняла рукой очки в оправе Versache элегантными длинными пальчиками.
- Что такое гламур? - одолевала она на следующее утро Свету.
- А хрен его знает! Пойди в «Молодую гвардию» - книжный магазин, там стенд есть под таким названием. Почитай - поймешь. Мне это не очень интересно. А вот Вера Сергеевна все какие-то теоретические аспекты под это дело хочет подвести. Спроси, чего попроще. Или вон - Сторожков, ясно солнышко, появился у него узнай. Или у Сашки Дегтярева, хотя нет, он вряд ли, знает, скорее, наоборотный он товарищ…
- Может, тогда, он знает, что такое антигламур?
- Орлова с Лиговской, точняк, реально знать должны, - сказал Сторожков. - Обратись, они тебе темку эту замутят. От себя замечу, что это, по-моему, Лена Ленина, кстати, моя отличная подружка, Собчак на паях с Робски, но их я не знаю. Пока. Надо бы познакомиться, все времени нет. Кто еще?..
- Я этим вопросом специально занимался, потому что ни шиша не ясно, - начал умный Дегтярев. - И вот что прочитал в «Большом городе», неплохая, кстати, газета, правда сейчас портиться стала. Ну, во-первых, отправимся к истокам этого слова. Было латинское слово grammatical. Что это в переводе с латинского, помнишь?
Пронина смотрела на него с восхищением:
- Учебник…
- Нам доска нужна, чтобы ты поняла, пошли искать свободную аудиторию.
- Учебник… - потихоньку воодушевляясь, Саша продолжил образовательный процесс, привычным жестом попытавшись откинуть рыжие кудри со лба, да позабыл, что они остались на полу парикмахерской. - Ну, вообще-то это совокупность правил об изменении слов и сочетаний в предложении - только это вторично уже. Грамматика в переводе с латинского означает учение. Так вот из латыни слово пришло во французский язык, разделилось на два понятия:grammaire - учение и grimoire - колдовская книга.
- Ты даешь… - восторженно протянула Инна.
- Да не я это. Запомнил только потому, что французский учу, да с филологами на латынь ходил. Мертвый-то он мертвый язык, да знать нам всем его не мешает. Потом слово grammaire попало в Англию, опять потеряло несколько букв, стало grammar, хотя смысл остался прежний, потом, естественно в Шотландию, где снова без приключений не обошлось. Представь, оно снова… - воодушевленный Дегтярев посмотрел на Пронину с надеждой.
- Распалось на два слова? - предположила девушка.
- Пять баллов, - распорядился Дегтярев. - Проще говоря, от слова grammar появилось glamour, - Дегтярев трижды подчеркнул мелом новое слово. - Может, что-то у шотландцев с произношением не в порядке было, кто знает. Но вот это новое слово стало означать колдовство. А для чего нам нужно колдовство всякое? Чтобы оставаться вечно молодым.
- Ясно, а потом?
- А вот потом мне совсем неинтересно, дальше кончается игра со словом, слово выходит на рынок общения, приобретает дополнительные смыслы. И так случилось, что оно означает сегодня - совершенно мне не интересно. Могу дать почитать ту статью, кажется, я ее сохранил.
- Спасибо тебе.
- Да не за что… - сказал Дегтярев, и посмотрел в открытую дверь - там как раз проходила Орлова. - Извини. Ириш! - позвал он.
- Чего это ты там с ней делал? Я офигеваю…
- Так, объяснял, как делать досье по газетным жанрам.
- А… - протянула Ира. - Как жизнь?
- Слушай, у меня два билета на «Кармен, моя Кармен» в театр Образцова. Пойдем?
- А что за спектакль?
- Там Денников чудеса выделывает. Он и постановщик, и художник, и кукловод, и саму Кармен «озвучивает». Диапазон потрясающий. Пойдем, а то он возьмет, да и во Францию смотает…
- А что, зовут? Ничего о нем не знаю. Пойдем, - согласилась Орлова.
Дегтярев чуть не заорал от счастья. Пронина подошла, встала рядом:
- Ира, ты не можешь уделить мне пару минут?
- Вот сейчас все брошу, - неласково отреагировала Орлова. - Что ты хотела?
- Да, ладно, если ты занята, я потом… не срочно… - пробормотала Пронина.
- Инн, - это «тетный» разговор или можно при Александре? - неожиданно смягчилась Орлова, - давай на первый час английского не пойдем, поболтаем?
Видимо, случайно сегодня доставшаяся (и явно не по сезону) Орловой роль Деда Мороза, на редкость ей удавалась. Пронина радостно улыбалась. Дегтярев вообще светился: солнце настигло его медную короткостриженую голову и пальнуло изо всех своих пушек.
- Почему не на занятиях? - спросил эту троицу Лихолетов.
- Опоздали, неудобно заходить, - оправдался Саша.
- Почему опоздали?
- Дождь… - нахмурилась Ира.
Взгляды МиДми и Иры столкнулись, случилось короткое замыкание. Орлова отряхнула искры, видимые им одним. Так они думали. Она моментально забыла о том, что вчера целый вечер «репетировала» сцену расставания.
- Я вашу работу курсовую, Ира, прочитал, могу сейчас проконсультировать, - с надеждой сообщил Лихолетов.
- Можно минут через двадцать, Михаил Дмитриевич? - попросила Ира. - Я подойду.
Можно, тебе ж все можно, зачем спрашиваешь, говорили глаза МиДми. Спохватившись - слишком длинная получается пауза - Пронина и Дегтярев воспитанно отошли в сторону.
- Сегодня после занятий? - спросил МиДми.
- Боже, я сегодня не могу.
- ???
- Я в театр иду, хотите, - не пойду? На «Кармен»…
- Нет, иди, потом мне расскажешь… В образцовский? Заодно еще раз подумаешь, так ли называется страсть к ней Хосе, как ты однажды выдала мне - «скотская». Это же надо… - Лихолетов хотел пуститься в пространные возмущения, но испугался получить в ответ «зануду», и передумал. - Я тебя целую.
- Я вас тоже, - Орлова чуть подняла голову, на прощание махнув ему ресницами.
- Еж-моеж, стопудово опоздаю, простите-извините, сколько ехать до Внуково? - Сторожков налетел на влюбленную пару. - Орлова, отвези! - Мамина подружка приезжает, надо встретить!
- Так пробки, на электричке быстрее доедешь. Или на автобусе от Юго-Западной. Пока высадятся, пока багаж получат…
- Думаешь, успею?
- Все в твоих силах, малыш.
- Как ты с ним… Я бы хотел учиться с тобой в одной группе, - помечтал Лихолетов.
- Ничего интересного. А, поняла, вы хотите, чтобы я вас малышом назвала, - засмеялась Орлова.
- Да тебе не понять, каким я ущербным чувствую себя среди твоих сверстников.
- Не парьтесь, вы все равно лучше всех! - бодро заверила его Орлова и побежала к однокурсникам.
- А здоровье мое здоровое и дела тоже лучше некуда, - пробормотал МиДми, глядя, как простывает след любимой.
- Ну, Инк, давай! Я - к твоим услугам.
- Только не издевайся, - предупредила Пронина.
- Уже приготовилась, - засмеялась Ира.
- Тут такое дело, - дипломатично начал Дегтярев, решив помочь Инне. - Изложи нам свои мысли по поводу, что такое «гламур».
- Тужур, абажур, велюр, шнур, - дурачилась Орлова. - Зачем вам это?
- Так… В редакции журнала сказали, что это сейчас модно.
- Господи, при чем здесь «модно». Это стиль жизни такой - как бы тебе ни было хреново, ты делаешь вид, что тебе лучше всех. Робски читала?
- Нет.
- Прочти.
- Говорят, там примитив полный.
- А ты прочти. «Пусть говорят» - раньше песня была такая, бабушка говорила, вещь с таким названием Том Джонс исполнял, старый он теперь совсем, недавно в Москву на гастроли приезжал, в зале, наверное, одни старики восседали, а сейчас передача у Малахова есть такая. Кстати, Малахов - гламурный чувак.
- Ой, я его не люблю…
- Почему?
- Он слишком раскован и хамоват. И аудиторию слабо держит.
- Он стильный, во-первых, а во-вторых, к твоим определениям можно подобрать синонимы, тогда получится: он смел и удачлив. А знаешь, сколько силы нужно иметь, чтобы стать популярным и удержаться на плаву? Ты когда-нибудь об этом думала? В любом случае он талантлив, имя его на слуху, сам он на виду, и можно сколько угодно поливать гадостями Ксюшу Собчак, Оксану Робски, Андрея Малахова и остальных представителей «золотой молодежи». Да какая это молодежь, перестарки уже, - хмыкнула Орлова. Вот мы - да! Только они не перестанут быть, а не казаться - как происходит со многими. А все идет от элементарной зависти, что ты не на их месте.
- Зачем вы, девушки, красивых любите? Подпись: Урод, - вставил Дегтярев.
- Причем здесь… - обиделась Орлова.
- Да это я на столе в аудитории прочитал, - информировал Саша.
- А… Ну ладно, я понятно объяснила?
- В общих чертах, - потерялась Инна.
- Ты рассказ-то покажи, - попросил Дегтярев. Может, мы его в студенческий журнал пристроим.
Пронина замялась: Дегтяреву она доверяла, но рядом была Орлова, сейчас на смех поднимет.
- Как он называется-то хоть?
- «Девочка с приветом», - отважилась Пронина.
- Клевое название. Давай, Саша, если что - вытянет, - довольно нахально распорядилась Орлова. Дегтярев не удивился. Пронина, переполненная сомнениями, этого даже не заметила.
Девочка с приветом
Рассказ Инны был откровенно слабый. Ни в одной редакции его бы не взяли. Честно говоря, не рассказ - потуги. А рожать пришлось Дегтяреву. Производил он это в муках: не мужское это дело, да и полет «гения» был совсем низкий, необразный и… невообразимый. Что он сделал? Сначала представил себя Прониной, что было довольно непросто. Он недостаточно ее знал, в группе к ней относились равнодушно. Ее не приглашали на вечеринки и тусовки, у нее не было компьютера, она дни напролет проводила в читальном зале, хорошие оценки давались ей нелегко.
Саша корпел над рассказом полночи, он лихо делал пометки в тексте, приговаривая (проверял свою цитатную память):
- «Когда судьба по следу шла за нами как сумасшедший с бритвою в руке…» «Я умираю, но об этом позже…» «Я холоден как голова чекиста…» «Моя душа ограблена как сейф…» «Банально - жить, надеяться и верить…» Вот что у него получилось.
«Жила-была на свете девочка Иванка. Почему такое странное имя? Она родилась в русской семье в Югославии. А там, если вам неизвестно, - сплошные Иванки. Через год семья вернулась в Россию. Девочку отдали в специальный детсад, где преподавали английский и ушу. Когда детям исполнялось восемь лет, они шли сразу во второй класс, потому что программу первого проходили в высокопоставленном спецсаду.
Нашу девочку не взяли как всех, во второй класс. Выяснилось, что она не умеет ни писать, ни читать, ни считать. Воспитатели и родители страшно удивились и устыдились тому, что раньше этого не замечали. Потом вспомнили, что Иванка всегда, как только дело доходило до демонстрации каких-нибудь умений, выдавала один из двух фокусов: стойко отмалчивалась или заливалась слезами.
Ее немедленно оставляли в покое: говорили, не нужно на ребенка давить - она очень чувствительная и позже, если захочет, сама предложит почитать.
Все открылось в августе, когда мама привела записывать ее в школу, во второй класс. Перед тем как внести фамилию в список, учителя предложили пройти обыкновенную формальность: небольшое испытание, заключающееся в решении нескольких примеров и прочтении небольшого рассказика. Иванка, «предложившая» игру в молчанку, моментально поняла, что подобный вид развлечений здесь неуместен. Что от нее не отвяжутся, пока не добьются хоть какого-нибудь результата. Были пущены в ход слезы - Иванкины, потом мамины. Не помогло
По пути домой мама утешала себя и дочку тем, что в первом классе точно всему научат.
С пяти лет Ивана запойно рисовала - стометровые рулоны бумаги, которые приносил с работы папа, были покрыты изображениями с двух сторон.
Несмотря ни на это, читать девочка научилась только в девять лет. После чего сразу заявила, что (во-первых!) теперь школа ей точно не нужна, от нее только настроение портится и пропадает вдохновение. А оно ей жизненно необходимо, потому что (во-вторых!) она станет художницей, будет много рисовать. …Ладно, она будет всё-таки ходить в школу, потому что родители хотят этого, но будет рассматривать данную процедуру как наказание.
Между собой родители считали дочку странной, и, как ни печально, немного отстающей в умственном развитии по сравнению со сверстниками. Иногда, когда Иванка плакала, она теряла сознание. Врачи говорили, каких-то витаминов в организме не хватает. Мама панически боялась ее плача, вообще старалась не допускать дочкиных слёз. Как ни странно, это обернулось тем, что лет до десяти лет в Иванкиной жизни не было ни одного дня без слёз.
В доме был аккордеон. Когда Иванка-двоечница доросла до того, что смогла его поднять, зазвучала лучшая музыка, какую когда-либо издавал этот инструмент. Она моментально подобрала на слух мелодию из фильма «Титаник», причём двумя руками.
Родители, быстро сориентировавшись, отдали ее в музыкальную школу. Посетив сие заведение на протяжении двух месяцев, Ивана наотрез отказалась от дальнейших визитов. Там учили играть монотонные гаммы и примитивные песенки по нотам. Так как девочка везде считалась «отстающей», мама не удивилась, что дочь не оценила пользу от занятий музыкой и не прониклась волшебной силой искусства.
Если Ивана могла делать то, что не могли все остальные, на нее махали рукой и говорили, что лучше бы направляла свою энергию на учёбу. Когда же у нее было плохо с учёбой, все причитали, что это закономерно.
Иванка вообще не поддавалась «дрессировке», окружающие относили ее своенравие к лени. Одноклассники ее не любили, считали странной. Она к ним не тянулась, считая, что среди них нет уникальных людей. Общение с ординарными людьми приземляет, считала она. Себя Ивана рассматривала как одухотворённую личность…
Девочка вообще не любила людей, а любила зверей. Ей позволили завести парочку белых крыс. Потом у нее появились хомяки, морские свинки, бурундуки. Она прилежно чистила клеточки, но все-таки запах из Иванкиной комнаты распространялся на всю квартиру, соседи жаловались, что и на лестничной клетке уже пахнет. Родители поинтересовались Иванкиным зоопарком: выяснилось, белых крыс стало вместо парочки 34 штуки. «Всех - на продажу!» - постановил родительский совет. Девочка плакала. Белых крыс не то, что покупать, даром брать никто не хотел. Иванка каждую любила и различала.
Любовь к животным вылилась в необыкновенные рисунки. Огромные графические картины, были так хороши, что не верилось, будто их написала двенадцатилетняя девочка. Говорили, будто она срисовывает, но у кого? Творчество ее исключительно продуктивно, за восемь месяцев - сто работ. Все сюжеты из жизни животных.
Школьные педагоги организовали ее выставку. За ней последовал ряд других, рангом повыше. Потом зверюшки Иваны поехали по России. Успех был феноменальный, у нее брали интервью газеты и телевидение. Ивана знает, что она лучшая и обязательно станет мультипликатором. Только бы двоек не наставили в аттестат за десятый класс, иначе на второй год оставят…»
Дегтярев закончил править рассказ, и вдруг понял, что Инна писала о себе. Это же надо как затушевала - и родилась в Югославии, и в престижный детский сад пошла, и мысль: «чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю животных» провела под видом любви к искусству, чтобы никто не понял. Но, в конце концов, это же не документальное повествование, художественное, так сказать. Как сказать… Мы, когда пишем, для чего это делаем? В одном из смыслов - чтобы иметь возможность отождествить себя со своим героем. Иным людям для того, чтобы проще жилось удобнее себя выдумать…
Утром в университете он подошел к Прониной:
- Вот что получилось. Можешь дать подзаголовок: рассказ-быль. Ты сейчас рисуешь?
- Нет, - Инна, поняла: упорствовать, что рассказ не имеет к ней никакого отношения, бессмысленно.
- Почему?
- В тот год умерла мама - как отрезало. Потом… потом я вышла замуж. Потом бабушки не стало. Началась совсем другая жизнь.
На лице Дегтярева появилось выражение унылой печали:
- Значит, это был дар случайный, - жалостливо сказал он. - Или у тебя затянувшийся шок, - предположил он. - А ты достань уголь, попробуй, что получится. А красками ты рисуешь? А пастелью?
- И сангином. Раньше могла все.
- Слушай, давай, - услуга за услугу. Я тебе рассказ вытянул, ты иллюстрации в журнал гони.
- Вдруг не получится…
- А ты попробуй!
- Спасибо тебе, ты славный.
- Да не славный я. Злой, - он посмотрел на нее добрыми смеющимися глазами. - Да и радоваться рано. Сейчас Шевцова как завернет, как скажет: «Это же клиника! По девчонке этой психиатричка тоскует. А педагоги? Александр, представляете себе, что они скажут? По сути, - заявляю вам ответственно - это антипедагогический рассказ», - он передразнил Веру Сергеевну похоже - с взметыванием птицами рук и их последующим их выламыванием.
- А какие - педагогические? - подала голос, звука его сама, испугавшись, Пронина. - «Лолита» Набокова - педагогическая?
- Чего ты сразу так поблекла? - толкнул ее Дегтярев, - шучу, уломаю я Шевцову. Лучше думай об иллюстрациях к этому рассказику своему.
По коридору вместе с Викторией Петровной летела Шевцова - вчера приехал ее Глеб - она вся сияла:
- Шурик, как дела с журналом?
- Вот, нашему полку прибыло: Инна написала рассказ.
- Смотрел?
- Вполне в жилу. Охренопупительный рассказ.
- Откуда ты такое определение-то взял?
- С народом надо чаще общаться, Вера Сергеевна.
- А я что делаю, - молодо улыбнулась Шевцова. - Вот, например, вчера… - она пыталась о чем-то вспомнить. - Вот! Рульно, зыко /зыкинско/, чекашно, отвязно, козырно, фортово…
Дегтярев обалдел:
- Откуда вы все это знаете?
- Тебе все скажи да расскажи…
- Сумасшедшие захватили власть в сумасшедшем доме, - таков был комментарий Виктории Петровны, наблюдавшей сцену обмена сленговыми познаниями.
«Как призывный набат, прозвучали слова: «Скоро сессия!»», -
фальшивым голосом пропел Сторожков слова песенки из репертуара большого академического девического хора журфака. Он стоял у доски объявлений и разглядывая расписание сессии.
- И в дыму сессионном теряли мы лучших товарищей, - продолжила Света Улыбкина, гвоздя последнюю кнопку на бумажной зачетно-экзаменационной простыне.
- Вот именно, чего я и боюсь, - озадаченно ответил Сторожков, одновременно прикидывая, что есть предметы, о которых он даже не подозревал, например: «Теория массовых коммуникаций», а еще «Культурно-просветительская тематика в СМИ». А это что за чудовище? «Антикризисный PR» называется? - Вера Сергеевна сегодня есть? - озабоченно поинтересовался Женя.
- А зачем она тебе?
- Понимаешь…
- Словечко замолвить?
- Не то, чтобы замолвить, - загрустил Сторожков. - Не сдам я половину, а у меня и так «хвостов» - выше крыши.
- Сидит, журнал вычитывает.
- Понял, - Сторожков слетел вниз по лестнице. Выскочил на улицу, поискал страждущими глазами цветочный ларек. Запустил руку в карман, вытянул оттуда сто рублей, потом какую-то жалкую мелочь. Пошарил в другом кармане, там оказалась радостная пятисотка.
- На все…- сказал Женя продавщице. - Букет… Чтобы просто громадный получился. Дайте скидку, хотя бы.
Цветочница увидела перед собой несчастного юношу в самопальных штанах в белый горошек на оранжевом фоне (часть материала пошло на легендарную летаргическую куклу, бережно хранимую Шевцовой) и сине-зеленой клетчатой рубашке с разноцветными и разнокалиберными пуговицами. На лбу мрачными стрекозами стояли очки, со стеклами из дымчатой пластмассы, сделанные из наушников.
- Ненормальный, - отметила про себя продавщица, - жалко-то как, такой молодой… Где-то я его видела. (Она не ошибалась: в минувшую субботу на канале СТС Евгений Сторожков делился со зрителями своими познаниями в швейно-кукольном деле). Она вспомнила, вспомнила:
- А я вас по телевизору видела…
- Во, меня уже узнают, - искренне обрадовался Сторожков. И вдруг заскучал, вспомнив свое интервью. В глубине души он прекрасно понимал, что его используют, это было противно, но как по-другому можно было себе сделать имя? То есть все остальные способы крайне продолжительны во времени. А именно его-то и не было. Надо было спешить жить.
- Ваш источник вдохновения? - спрашивала Евгения лихая девица. Как только он ее увидел, присек, что крайне выигрышно на ее фоне выглядеть скромным и задумчивым.
- Допустим, это НЛО или окружающий мир, или что это моя умершая бабушка, но я не знаю. Я просто сажусь и шью кукол, а потом гуляю с ними и иногда читаю им книжки, и очень не люблю их продавать. Я неуютно себя чувствую, если у меня с собой в кармане или сумке нет куклы.
- Какое место занимают вещи ручной работы в современном мире, который все больше переходит во власть информационных технологий?
- Не знаю. Просто сейчас у людей нет своего мнения, своего лица, все им уже объяснили, все они знают, но все равно нужно за что-то зацепиться. Поэтому сейчас так много коллекционеров, отсюда субкультуры, отсюда все, частичка изнутри должна быть.
- Важно ли для вас, чтобы ваши творения соответствовали современным тенденциям стиля?
- Я не знаю, что такое современные тенденции стиля. Что это? Это то, что я вижу на улицах? Тогда я не хочу, чтобы мои куклы им соответствовали, мои куклы - это то, что у меня внутри, это щупальца, которые я выпускаю во внешний мир. И они у меня из головы, может быть, в моей голове и есть тенденции стиля, но, в последнее время, я все больше делаю вещи непродажные. То есть кукол, которые мне нравятся, но их сложно продавать, потому что меня не интересуют продажи как таковые. Для жизни человеку надо немного муки соли и молока, и глупо оправдывать себя, делать плохих кукол, а потом, говорить, что надо же что-то есть. Иди тогда лучше в офис и плети браслеты из скрепок.
К тому же в нашей стране основной стиль это пост совок, какие-то страшные куклы страшных форм.
- Что вы думаете по поводу брендов и массового производства?
- Ну, они к моей жизни никак не относятся, их нет в моей жизни, и я о них ничего не знаю, если они кому-то нужны, отлично, пусть существуют.
- Пожелания?
- Я не знаю…
- Только вы немножко другой по телевизору, - суетливо говорила продавщица, умело пакуя цветы. -
- Так экран полнит на пять килограмм, - со знанием дела ответил Сторожков, по привычке раздуваясь от гордости.
В результате сей встречи получил он огромный букет бело-розовых, как зефир, огромных хризантем всего за шестьсот рублей…
- Я покончу жизнь самоубийством, - обещала пятикурсница Вике. - Видите, как у меня руки дрожат? И все - в мурашках.
Вика посмотрела на нее внимательным маслиновым взглядом и скомандовала Свете:
- Воды!
Света моментально набрала из куллера чашку и подала девушке.
- Что случилась? - попыталась узнать Вика, когда был сделан первый глоток.
- Через две недели защита, а у меня - обстоятельства.
- В смысле? - нарочно тупилась Виктория Петровна.
- И семейные, и личные.
- Успокойтесь, милочка, - пыталась потушить начинающуюся истерику декан, по ходу дела вспоминая, как зовут девушку.
- Да это бесполезно. Я сейчас поеду домой, и разобьюсь на машине. Я могу в таком состоянии вести машину? - со слезами в голосе вопрошала девушка.
- Не надо в таком состоянии, - со знанием дела подметила Вика. - Надо успокоиться.
- Но я не могу!!!
- Сдадите госэкзамены, а защиту диплома мы вам перенесем на следующий год.
- Мне так не надо, - слезы брызнули из глаз девушки на Викину блузку. Вроде как из луковки-клизмы поливает, подумала Вика. Но где она спрятана?
- А как бы ты хотела? - сладко-завораживающе говорила декан.
- В этом году!
- Тогда надо закрыть глаза на «обстоятельства» и сделать на данный момент главным в жизни диплом! - вмешалась в разговор Света. - Вы сильный человек или что?
- Слезы свои для мужа будущего приберегите, - посоветовала Порываева.
- Ах, при чем здесь муж, лучше помолчите, Зоя Абдуловна, - обозлилась Вика.
Порываева насупилась:
- Да при том. Мужики на слезы падкие.
- Это, смотря какие, - влез в разговор Терентьев.
- Да причем здесь вообще мужики??? - резонно заметила Света. Обратилась к студентке:
- У вас постоянно что-то случается и происходит. Тут Света попыталась провести аналогию с пятикурсником Белкиным, но сразу же поймала себя на том, что она не получится. - Вы сами по себе являетесь катализатором всяких катаклизмов.
- Разве это не показатель? - девушка успокаивалась прямо на глазах.
- Чего? Не знаю. Мы-то чем можем помочь? Защиту не перенести. Бессмысленный разговор, - раздумывала Вика.
- Вы меня простите, - снова вмешался в разговор Григорий Матвеевич, - Я все в состоянии понять. Но когда вы мне на днях сдавали застаревший долг, вы ж меня вынудили «хор» поставить. Тогда, помнится, у вас бабушка ногу сломала.
- Она до сих пор, между прочим, в гипсе. Нашло что-то на нее, она и полезла на антресоль, и…
- А у меня, может быть, хронический простатит, - выдал Терентьев. Женское население факультета посмотрело на него заинтересованно и с сожалением. - У студентов могут быть проблемы - преподаватели не смеют их иметь. Ерунда какая-то.
- …Ладно, раз вы не хотите мне помочь, буду решать свои проблемы самостоятельно. Может, вы знаете, кто пишет дипломы… за деньги? Может, вам нужен новый компьютер в деканат?
- Ах, вот оно в чем дело? Нет, мы не знаем и не пишем. И нам ничего не нужно, - разъярилась Вика.
- Если бы я брала взятки, которые мне предлагают, я была бы уже, наверное, миллионершей, - прокомментировала Света, дождавшись, когда захлопнется дверь.
- Ужас, как меня трясет от этих богатых девочек. Б-р-р, - дала волю чувствам Шевцова.
- Григорий Матвеевич, у меня есть средства борьбы с простатитом, - заботливо сообщила Порываева. Слушайте, а лучше записывайте, я мужа вылечила…
Терентьев захохотал.
- Но какая наглость беспредельная плюс шантаж с провокацией, - никак не могла утихнуть Виктория Петровна.
- Зоя Абдуловна! Нет у Гриши никакого простатита, - разочаровала ее Вера Сергеевна.
- Вот это да! - изумилась Порываева. - А вы-то, откуда знаете?
- Господи! - взмолилась Шевцова. - Как же вы живете с полным отсутствием чувства юмора?
- Это такое серьезное заболевание, а вам все хиханьки-хаханьки, - взялась обличать Зоя Абдуловна.
- Виктория Петровна! Надо как-то на работу принимать людей разумно, тестирование, что ли, устраивать, - сказал Терентьев. - Хотя один положительный момент есть: я раньше считал, что все бабы - дуры. А теперь понял - нет. Все познается в сравнении, - милостиво сообщил Григорий Матвеевич.
- Сильное признание, - оскорблено заметила Света.
- Да я понимаю, о чем вы, - помрачнела Вика, - а что делать? Будем что-то думать в следующем году, но как?
- Ах, существует куча методик, - раздраженно заметила Шевцова, в конце концов - стыдно.
- А что, у нас свободная вакансия есть? - пыталась ковать железо, пока оно горячо, Порываева. - Так я свою подружку приведу!
- Нельзя так говорить. Вакансия - это то, что уже свободно. Нет уж, ради бога не надо, она тоже ювелирных дел мастер? Да впрочем, все равно. Не надо.
- Но все так говорят и пишут, чем мы лучше? - не соглашалась Порываева.
- Давайте перекроим Даля, Ожегова, Ушакова, старичка Розенталя! И будем изъясняется как Зоя Абдуловна! - Терентьев сделался багровым от злости. - Напишем словарь Порываевой. А чего? У людоедки Эллочки был же словарь?
- А вы чего оскорбляете? Никакая я вам не людоедка. Да еще Эллочкой назвал… Вы, Григорий Матвеевич, только орать можете, а объяснить спокойно про свободную вакансию не можете! - традиционно обиделась Зоя Абдуловна.
Терентьев махнул двумя руками сразу, демонстрируя свое полное непонимание политики руководства по набору кадров.
Дверь деканата отворилась. На пороге появился Сторожков, сделал знак глазами Шевцовой. Она вышла в коридор.
- Чего? - сегодня она была не слишком вежлива. Он громко упал на колени, протягивая букет. Пространство вокруг него покрылось пуговицами, пузыречками с бисером и бусинками, мелкими монетами, кожаными шариками, брелочками, цепочками и игрушечками из «Киндер-сюрпризов». Все это звенело и подпрыгивало на полу.
- Ты прямо-таки звуковой мальчик. Ужас. Сколько муры всякой. Чего это так стукнуло?
- Кости, - объяснил Сторожков. - Вера Сергеевна, чего вы такая надутая?
- Да добр-ы-ы-я я. А что это попадало? - хотя сама знала невообразимо-богатую творческую кухню Сторожкова.
- Тык, в карманах полно нужных вещей. Вот собирать придется.
Шевцова взяла цветы, машинально наклонилась, подобрала блестящий шарик.
- Это что?
- Глаз, отдайте.
- Да ради бога… Цветы, я полагаю, по теме хвостов?
- Да, абзац, кранты.
- В смысле?
- Мне в Тверь ехать надо, флешмоб организовывать, а в этот день экзамен.
- Сдай досрочно.
- Да у вас экзамен, - проныл Сторожков.
- И что? - она была возмущена и капельку собой горда. Такое проблемное сегодня у нее было настроение.
- Ну… ВерСергевн… Ну, вы же знаете, что я…
- Ладно, иди к черту, езжай в Тверь, тусуйся.
- У меня пятьсот рублей. Пойдемте в кафе. Такое хорошее кафе на Чистых прудах. Посидим. Там круто.
- Где развлекались герои минаевского «Третьего срока»?
- Это чё?
- Это писатель современный такой.
- Не читал.
- Пятьюстами рублями мы не обойдемся, - со знанием дела констатировала Вера Сергеевна. - Да и чего это я в кафе за твой счет пойду, глупость. ВА-зятку что ли предлагаешь?
- Да не даю я взяток, и вы не берете.
- Да чего с тебя взять-то окромя твоих в горох штанов? Ладно, я добавлю, - быстро решила Шевцова.
- Вы, правда, пойдете со мной??? в кафе??? - потрясенный Сторожков встал с колен. Врете…
- Пойду… - задумчиво согласилась Шевцова. - Правда, вид у тебя отвратный… Да плевать… пойдем.
- Прямо щас? - обалдел Женя от ее смелости. И тут же вспомнил, что у него нет пятиста рублей - он истратил их на цветы. - Вера Сергеевна…
- Через полчаса буду готова, - не слушала его Шевцова, - в коридоре жди.
Сторожков побежал не к своему - второму (там ему бы уже никто не дал), а к третьему курсу.
- Дегтярев! Ты сука-умный… - начал Женя, и поймал недружелюбный взгляд Саши.
- Ты так считаешь? - удивился тот. - Ты ошибаешься: я - дурак.
- Да не я, Шевцова, все тебе дифирамбы поет.
- Она мне льстит. Тебе это неприятно?
- Да мне наплевать, что там она о тебе думает. Не в этом дело… Дай денег… Всего-то рублей пятьсот.
- Нету, - отрезал Саша. - У умных денег нет. Никогда. И глазками своими не коли.
- Ты ж говорил, что дурак…
- Я лгал, - прищелкнул языком Саша.
Не любил Дегтярев Сторожкова. Разные они были совсем. Женя работал на публику, легко менял маски (и краски) в зависимости от обстоятельств, Саша всегда оставался самим собой. Оба не любили, когда их орбиты пересекались.
- Лиговская, ты моя последняя надежда, - возопил Сторожков, увидев Марину.
- Я тебя в субботу по телеку видела. Неплохо, неплохо. Ты теперь кукольный мастер? Или это очередной пиар-ход для выхода на новый виток известности?
- Может, это мое призвание? - тут же обиделся Сторожков.
- Что это у тебя за наряд? - презрительно протянула девушка, оттянув резинку авторских штанов. А очки - не иначе, как от Vogue? - продолжала издеваться она.
- Марин, потом поговорим. Срочно нужны деньги… - чуть не плакал Сторожков.
- Деньги всем нужны, - вредничала Лиговская. - Зачем тебе деньги вообще? Это разлагает.
Боковым зрением Сторожков увидел, что Шевцова вышла из деканата.
- Отдам с процентами, - деловито предложил он.
- Я не старуха-процентщица, - оскорбилась Марина. - Слажал ты невпопад. Потом возьмешь - прикинешься Раскольниковым - хлопнешь меня.
- Прости, проси, что хочешь, - Сторожков горел, он уже видел багрово-синее пламя, чувствовал, как оно подбирается, начинает лизать его худенькое тельце.
- А мне ничего от тебя не нужно. Я тебе просто так дам деньги, - величественно предложила она. - Сколько? - щелкнула кнопочкой упоительно-шикарного портмоне.
- Ого, - оценил Женя кошелек, - Красивый.
- Говна не держим, - усмехнулась Марина. - На, плесень.
Сторожков схватил дензнаки, и, не подумав поблагодарить, - пламя отступило. Направляясь к Вере Сергеевне, услышал ремарку Лиговской:
- Воспитывался, вероятно, в приюте для особо одаренных хамов.
- Ну, где ты шляешься? - утомленно солнечным голосом спросила Шевцова.
- Да, с третьим курсом пообщался, давно ребят не видел.
- И как?
- Да лучше бы не общался - болото!
- Ну, это ты загнул, душа моя, - не согласилась она. - Дегтярев…
- Дегтярев ваш кулик на том болоте - вот и все, - торопливо перебил ее Женя.
- Не тронь, Сашу, - воинственно предупредила Вера Сергеевна.
- Ох, ох, ох, скажите еще, что он святой, - неестественно захихикал Сторожков. - Я, кстати, сегодня присматривался - нимба пока нет.
- За такие шутки в зубах бывают коридоры (Сторожков испуганно посмотрел на спутницу). Не тронь, Дегтярева, сказала. Будешь лепить аналогичную чушь по пути, развернусь и уйду, - рубанула Шевцова.
- Ладно, - согласился Женя. - Не велите казнить, велите миловать, богиня, - миролюбиво попросил он. - Правда, я потрясный букет вам подарил?
- Шиканский, - в тон ему подтвердила Шевцова.
- Кстати, я вчера гонорар получил, и робота в «Детском мире» купил. Дорогой, зараза…
- На кой он тебе? - не удивилась Шевцова.
- Он за ноги трогает…Прикольно. Только, боюсь, быстро надоест.
- Тебе люди-то надоедают быстро, а робот…
«Накануне» - не по Тургеневу
(Переписка по ICQ Улыбкина&Белкин)
«Дружит ли подобный с подобным, насколько он ему подобен, и полезен ли такой человек другому, подобному ему человеку? Или лучше вот так: какую может принести пользу или вред любое подобное любому другому подобному, кои оно не принесло бы себе самому? Либо что оно может претерпеть, если не то, что и от самого себя? Как могут такие подобные люди тянуться друг к другу, если они не могут оказать друг другу никакой помощи?»
Платон. Диалоги
Shrek (11:53:40 15/05/2007)
Свет, привет. Слушай, меня очень волнует один вопрос - я могу еще на следующей неделе курсовые сдать? Когда вы эти самые сводные ведомости будете в учебный отдел сдавать? Учитывая тематику, скачать готовый материал практически невозможно, посему пишу сам, времени это занимает немало.)
Pochtalon Pechkin (11:54:16 15/05/2007)
Приветик! Думаю, да.
Shrek (11:54:54 15/05/2007)
Ок, хорошо. Просто у меня у Лихолетова одна, а он сказал ему за день отзваниваться, а я вчера попал домой только в 12)
Pochtalon Pechkin (11:55:17 15/05/2007)
Позвони, сегодня, скажи, что принесешь на след неделе.
Shrek (11:55:55 15/05/2007)
Не, у него принцип - ему надо звонить за день, два.), так что только во вторник-среду звонить.
Pochtalon Pechkin (11:56:25 15/05/2007)
Тогда понятно. Значит, на след неделе. Но это крайний срок)
х х х
Shrek (09:27:30 17/05/2007)
Сижу который день с этими курсовыми, уже весь на нервах из-за них. Нереальное желание от всего этого избавиться.
Pochtalon Pechkin (09:27:47 17/05/2007)
Ну, написал хоть?
Shrek (09:28:46 17/05/2007)
В том-то и дело что почти… Хотел бы я, чтобы темы были легче. Я одновременно и диплом просто начал и эти вещи делаю. В голове - мусор)
Pochtalon Pechkin (09:29:15 17/05/2007)
Только начал диплом? Это круто. Через месяц с небольшим - защита.
Shrek (09:30:12 17/05/2007)
Да, понимаю.
Pochtalon Pechkin (09:30:38 17/05/2007)
Я тебя тоже понимаю. Но помочь, наверно, ничем не смогу (к сожалению. Если могу что-то для тебя сделать, то всегда рада.
Shrek ( (09:31:34 17/05/2007)
Это понятно, тут никак помочь и нельзя), здесь именно я и преподаватели
Pochtalon Pechkin (09:31:52 17/05/2007)
Да. Такой вот тандем.........) Ты хвосты все сдал кроме курсачей?
Shrek (09:35:49 17/05/2007)
Нет, в том и дело, еще пара предметов. Нет, тройка. Слушай, такой нескромный вопрос - у вас хоть в одном принтере краска есть?)
Pochtalon Pechkin (09:36:37 17/05/2007)
Молодец, раз сдал все остальное - 36 долгов - не шутка. Держись!!! Думаю, уже нет - краски.
Shrek (12:26:24 17/05/2007)
Вау, ясно) ок, буду искать решение. Я просто Виктории приготовил плакат по предмету Технологии проведения выборов. Могу показать)
Pochtalon Pechkin (12:26:35 1705/2007)
Давай.
Shrek (12:28:33 17/05/2007)
Довольно примитивно, но большего и не надо, в принципе - http:// shrek jin.gallery.ru/photoalbums/64196.html?photo_id=2247988
Pochtalon Pechkin (13:12:01 17/05/2007)
Кстати, прикольный плакат)
Shrek (15:01:14 17/05/2007)
Дай, пожалуйста, мобильник Лихолетова, я не смогу приехать, у меня несчастье.
х х х
Shrek (11:32:03 21/05/2007)
Привет, ты тут?
Pochtalon Pechkin (11:32:21 21/05/2007)
Привет! Тут вроде)
Shrek (11:34:02 21/05/2007)
В универ собираюсь. Слушай, у меня к тебе такой вопрос - у вас вообще ни один принтер не работает? Попросил сегодня утром распечатать мне курсовые, одну распечатали, а одну забыли, а сейчас человек уже не дома. Она небольшая, это никак нельзя в деканате сделать?
Pochtalon Pechkin (11:34:19 21/05/2007)
Приноси - распечатаю)
Shrek (11:34:30 21/05/2007)
а может тебе ее перекинуть?)
Pochtalon Pechkin (11:35:23 21/05/2007)
Давай!
Shrek (11:42:17 21/05/2007)
Не в тему учебы - у меня странный период схождения с ума по композитору Тирсену. Несколько дней уже. Мне вообще очень нравится инструментальная музыка, особенно композиции на фортепьяно. Просто тут еще погода располагает.
Pochtalon Pechkin (11:45:17 21/05/2007)
Это да..... Музыка - она вообще самый атмосферный вид иск-ва. А сам на фоно играешь???????????
Shrek (11:46:10 21/05/2007)
Очень хочу научиться, после гитары, кстати, это делать немного легче, начинаю что-то подбирать.
Pochtalon Pechkin (11:46:50 21/05/2007)
А я, наоборот, после 9 лет фоно пыталась учиться играть на гитаре.
Shrek (11:48:36 21/05/2007)
Вау) ок, я побежал собираться! приеду - спрошу на эту тему)
х х х
Pochtalon Pechkin (12:38:41 24/05/2007)
К Лихолетову не приедешь сегодня????
Shrek (12:40:00 24/05/2007)
Я уверен, что не справлюсь, там много надо учить, я не все успел пока. Поэтому лучше буду делать диплом и готовиться к следующему четвергу, а там попрошу его принять у меня все же сразу несколько предметов.
Pochtalon Pechkin (12:40:36 24/05/2007)
Как несколько предметов, ты же говорил, у тебя их всего 3 ????
Shrek (12:41 24/05/2007)
Я тут ваще с ними запутался, сейчас уже и не знаю, сколько осталось - вроде штук 7 -10.
х х х
Shrek (11:40:02 27/05/2007)
Привет.
Pochtalon Pechkin (11:40:12 27/05/2007)
Приветик!
Shrek (11:40:30 27/05/2007)
Только с улицы, ездил сдавать Шмелева - к нему домой, поставил отл, он очень клевый человек, он меня помнит, просто в свое время у него мы уже занимались.
Pochtalon Pechkin (11:41:30 27/05/2007)
Ну да, два года назад. Поздравляю.
Shrek (11:43:53 27/05/2007)
Спасибо) теперь разобраться с радиожурналистикой, вероятно, завтра, послезавтра с экологией, выпуском телепрограммы и теткой по информатике, найти мужика, что читал у нас выпуск учебной газеты - он сейчас уже не работает, а тот, что сейчас - стопудово не поставит, а в четверг сдать последний предмет Лихолетову и всего Терентьева (ОЧЕНЬ надеюсь что удастся) и в пятницу - право.
Pochtalon Pechkin (11:44:24 27/05/2007)
И все??????????????
Shrek (11:44:39 27/05/2007)
Ну, судя по всему, да… Просто это тоже немало.
Pochtalon Pechkin (11:44:49 27/05/2007)
Ужас. Давай, поднажми!
Shrek (11:45:05 27/05/2007)
Пытаюсь. Сегодняшняя Москва странным образом ассоциируется у меня с Варной, где был год назад).
Pochtalon Pechkin (11:46:21 27/05/2007)
Почему?
Shrek (11:46:47 27/05/2007)
Жарко и ощущение какого-то западного города, сам не знаю, из-за чего именно.
х х х
Shrek (10:56:40 29/05/2007)
Привет, как-то так получилось, что я прочитал вчера в нете две статьи, которые заставили меня изменить эссе по экологии, ну, то, что задал преподаватель. Теперь оно гораздо более мрачное, но эссе - это все-таки выражение собственного мнения, тему сказали брать самому.
Pochtalon Pechkin (10:58:16 29/05/2007)
Ну, это же хорошо, значит, прочувствованно.
Shrek (11:01:15 29/05/2007)
Тематика статей, правда, своеобразна - она, как, мне кажется, касается явлений, более опасных, чем стихийные бедствия. Первая статья о человеке, которому, при не соблюдении техники безопасности попал в кровь радий, вторая - о вирусе Эбола, наиболее страшном и непонятном заболевании, причины возникновения и исчезновения которого еще не изучены. Пока оно трактуется как оружие природы против технического прогресса.
Pochtalon Pechkin (11:02:11 29/05/2007)
Ужас.
Shrek (11:02:45 29/05/2007)
Ну, просто зацепило, вот и решил не писать о чем-то, не вызывающем эмоции.
Pochtalon Pechkin (11:03:20 29/05/2007)
Угу.
Shrek (12:15:56 29/05/2007)
Эссе получилось на 2 страницы. Мне почему-то хочется больше порассуждать на тему того, о чем я написал.
Pochtalon Pechkin (12:16:17 29/05/2007)
Нормально. «Экологик» требует до 5 страниц.
х х х
Shrek (10:52:40 30/05/2007)
привет, всю радиожурналистику я вчера сдал. Сегодня поеду к тетке по новым электронным СМИ. Надеюсь, поставит. И экологию сегодня сдавать буду. Насчет физкультуры я на завтра договорился на вторую половину дня. Также завтра Терентьев и Шевцова, у нее долг обнаружился. Кто меня волнует, так это Терентьев…
Pochtalon Pechkin (11:00:25 30/05/2007)
У тебя долги, прут, как на дрожжах. Ты ваще что-нибудь за время учебы сдавал?
Shrek (09:02:25 31/05/2007)
Извиняюсь за такую наглость - ты не могла бы мне текст с этой страницы распечатать? http://www.ucheba.ru/referats/18123.html
х х х
Pochtalon Pechkin (16:40:38 1/06/2007)
Приветик! как дела? Сдался?
Shrek (16:42:16 1/06/2007)
С Терентьевым проблемы. Физ-ра в понедельник, из-за того, что он вредничал, не успел вчера сдать.
х х х
Pochtalon Pechkin (10:25:17 2/06/2007)
И где ты?
Shrek (10:25:25 2/06/2007)
Я приеду к 12.
Pochtalon Pechkin (10:25:50 2/06/2007)
Сегодня суббота, я вчера специально упросила Терентьева, чтобы бы он у тебя принял. Он сказал - к 10. И кто тебя будет к 12 ждать?
Shrek (10:25:57 2/06/2007)
У него же все равно лекция.
Pochtalon Pechkin (10:26:12 2/06/2007)
Нет лекции - экзамен.
Shrek (10:26:41 2/06/2007)
Бог мой... я все утро ищу эти схемы. И повторяю материал.
Pochtalon Pechkin (10:28:27 2/06/2007)
Все, я - пас. Честно? Как хочешь. Я не знаю, что тебе сказать.
Shrek (10:29:19 2/06/2007)
Я просто сообщаю информацию, почему я еще дома.
Pochtalon Pechkin (10:29:52 2/06/2007)
А это никого не волнует.
Shrek (10:30:04 2/06/2007)
Ясно.
х х х
Shrek (10:02:38 7/06/2007)
Привет, скоро выезжаю к Терентьеву.
Pochtalon Pechkin (10:03:07 7/06/2007)
Не прошло и недели…
Shrek (10:03:28 7/06/2007)
Долго с ним придется разговаривать.
Pochtalon Pechkin (10:04:26 7/06/2007)
Я тоже так думаю.
Shrek (10:05:50 7/06/2007)
Там ни у кого нет в деканате хотя бы примерного образца эссе по экологии?
Pochtalon Pechkin (10:06:00 7/06/2007)
Ты ж говорил, что написал сам и поедешь к нему на кафедру.
Shrek (10:06:22 7/06/2007)
Не получилось, столько всего произошло. Ну, в общем, приеду - буду на месте разбираться тогда со всем
х х х
Pochtalon Pechkin (20:50:14 7/06/2007)
С тебя копия паспорта и заверенная копия аттестата. А вообще мы сидим и все плохо. Тебя в инд. допуск, постараюсь сдать. Со всеми ты не успеваешь.
Shrek (20:55:30 7/06/2007)
Ок, сделаю. Но почему инд. допуск??? Вроде же всего осталось 14 долгов. Блин… жесть, а никак нельзя со всеми?
Pochtalon Pechkin (21:08:46 7/06/2007)
Да ты и будешь со всеми госы сдавать и диплом защищать. Но я должна по всем срокам бумаги в учебный отдел сдать еще вчера. Вика психует. Из-за тебя остальные могут быть не допущены. Возьмут и скажут наши начальники - поздно
Shrek (21:13:16 7/06/2007)
Сорри, комп странно себя ведет
Shrek (21:13:30 7/06/2007)
Поэтому меня перезагрузило
Pochtalon Pechkin 21:13:41 7/06/2007)
Бывает
Shrek (21:22:14 7/06/2007)
Слушай, кошмар, реально - теперь у меня перезагружается мобильный.
Pochtalon Pechkin (21:23:57 7/06/2007)
Мож, ты энергетически сейчас перекрываешь приборы, у меня так бывает
х х х
Shrek (14:43:42 9/06/2007)
Привет! Виктория Петровна решила вместе присутствовать на твоей сдаче зачета по экологии, типа чтобы, он тя не заваливал. Так что учи
Shrek (14:44:13 9/06/2007)
Офигеть… ладно, буду учить.
х х х
Pochtalon Pechkin (15:00:21 21/06/2007)
Привет! Как дела? У нас тут весело все так. Работаем в нереальном режиме. А ты куда исчез? У тебя что случилось? И что с дипломом?
Shrek (15:01:08 21/06/2007)
Привет. По-разному, очень много всего случилось. Переделываю диплом, хотя не до этого вообще. Лихолетов сказал, там часть переделать. А насчет остального - личное и семейное, и все в одно время. Рассказывать сейчас не хочу, чтобы не думать об этом.
х х х
Pochtalon Pechkin (08:18:50 26/06/2007)
Как настрой?
Shrek (08:19:30 26/06/2007)
Своеобразно. Я не представляю, как можно все билеты по госам выучить…
Pochtalon Pechkin (08:20:04 26/06/2007)
В идеале ты это все за 5 лет должен был выучить)
Shrek (08:20:30 26/06/2007)
Ну, сегодня в ход пойдет импровизация и добыча информации запрещенными способами). Я ваще сегодня не ложился.
Pochtalon Pechkin (08:20:58 26/06/2007)
А, тебе интересно самого себя мучить. Адреналин какой!
Shrek (08:23:42 26/06/2007)
Такие мысли приходят в голову, когда мало спишь)
Pochtalon Pechkin (08:23:57 26/06/2007)
Какие?
Shrek (08:24:46 26/06/2007)
На волне всего происходящего пришла мысль, что если бы я выдавал себе диплом сам, выглядело бы это примерно вот так - «Диплом выдан Белкину Игорю. Факультет психиатрии, кафедра клинического идиотизма, специальность - нетрадиционные методы воздействия на мозг различных категорий социума»
Pochtalon Pechkin (08:26:25 26/06/2007)
Классный был бы диплом... я б сама от такого не отказалась. А учебное учреждение называлось бы Университет самосознания при министерстве познания собственного сознания или попросту Палатка № 6
Shrek (08:27:14 26/06/2007)
Во-во, сейчас очень актуально) Председатель госкомиссии - не зверь?
Pochtalon Pechkin (08:36:02 26/06/2007)
Он добрый хороший дядечка. Мне он очень нравится.
Shrek (08:37:50 26/06/2007)
Да, мне тоже, когда я сидел на защите 2 года назад. Главное - пережить завтрашнее
х х х
Pochtalon Pechkin (16:44:41 27/06/2007)
Поздравляю со сдачей госов!!! Ты с Лихолетовым поговорил? Он сегодня возмущался, что диплома твоего целиком так и не видел.
Shrek (16:45:10 27/06/2007)
Спасибо. Чтоб я без тебя делал. Он сказал сегодня вечером ему переслать диплом, он его посмотрит и только после этого печатать. Завтра утром буду печатать и переплетать
Pochtalon Pechkin (16:46:19 27/06/2007)
И защита завтра. Не забудь отправить Шевцовой на рецензию.
Shrek (16:46:30 27/06/2007)
Это тоже после МиДми. У нас еще выступление с группой послезавтра на каком-то празднике. И сегодня нас кинул соло-гитарист. Теперь мне в спешном порядке приходится с ритм-гитары перейти на соло.
х х х
Pochtalon Pechkin (08:59:23 28/06/2007)
Привет! Ты все в сети? опять не спал ночь?
Shrek (08:59:46 28/06/2007)
Ага. Сейчас уже собираюсь. Поеду печатать и тп. Защита в 10?
Pochtalon Pechkin (09:00:06 28/06/2007)
Да. Все уже здесь. Все нормально?
Shrek (09:03:41 28/06/2007)
Ну… вроде. Я все исправил, правда, МиДми сказал, что недостаточно страниц, типа диплом без приложения должен быть 60 страниц, а у меня с приложением 66
Pochtalon Pechkin (09:06:06 28/06/2007)
Да ладно, что теперь делать. Как есть.
Shrek (09:07:02 28/06/2007)
Просто, если таково мое видение этой тематики, если я считаю, что больше не нужно…
Pochtalon Pechkin (09:07:24 28/06/2007)
Ну, понимаешь, ведь есть стандарты... хотя журналистика, это творчество, конечно.
Не последний день из жизни факультета
(почти эпилог)
На журфак нашего университета пришло лето, огромные окна аудиторий беззастенчиво залило солнце. Его было так много, что преподаватели со стажем начали поговаривать, что такой дружной жары они не видели на своем веку. Отчетливо замаячило концом учебного года.
Факультет забился в летней тревоге, волнениях, предчувствиях.
Все разом похорошели. Все разом почувствовали, что в кого-то влюблены. Девушки с удовольствием демонстрировали свои прелести, парни с любопытством наблюдали за этим процессом.
Декан Вика сделала себе, наконец, по этому случаю омолаживание, решив, что яркий солнечный свет рентгеном высветит все ее многочисленные морщинки. Она посвежела, похудела, уменьшила непомерный свой шаг, купила дорогущий черный элегантный натурального шелка костюм, в котором выглядела настоящей леди…
- Вы меня не поняли, уважаемые господа-члены государственной аттестационной комиссии, - проговорил Лихолетов. - Речь не идет о защите этого студента - речь идет о том, что нам необходимо решить - стоит ли допускать эту работу к защите. Дело в том, что последний вариант «труда» я получил уже сегодня. В 00.15 мне позвонил данный господин с многоговорящей фамилией Белкин, сообщил, что высылает работу. Я ждал больше получаса. В 00.55 мне на ящик шлепнулись 756 килобайт. К тому же данный опус остался без рецензии. Кто у нас оппонент?
- Я, - потупилась Шевцова.
- Я послал вам работу в 2 часа ночи, - горячо сообщил выпускник.
- Простите, я уже спала.
- А почему вы, Вера Сергеевна спали? Почему не ждали работу Белкина? - захохотал председатель ГАК.
- Не знаю, так получилось…
- Так что, большой привет…Сядьте Белкин, успокойтесь, на зиму, на зиму, на зиму… - пугнул Лихолетов.
- Такое я могу слушать только стоя, - чувствительно объяснил Белкин. - Он побледнел, и добавил чуть не плача. - Дык… я не могу на зиму, меня в армию заберут… Потом я в аспирантуру поступил.
Цвет лица Вики стал землистым. Своей аспирантуры на факультете не было. Она, действительно пообещала содействовать Белкину при поступлении в аспирантуру филологического факультета, согласилась даже быть его научным руководителем. Но о факте поступления и речи быть не могло.
Шевцова покрутила Белкину пальцем у виска.
- Че-г-г-о??? Это как же в аспирантуру, когда у вас еще диплома нет?
- Ну, Виктория Петровна, я уже ничего не понимаю, - возмутился Григорий Матвеевич. - Это форменное безобразие. Такие, как Белкин, поступают у нас в аспирантуру! Я не удивлюсь, когда через два-три года, он сменит вас на посту декана, - предположил Терентьев, демонстративно посмотрев на часы, - прошу извинить: лекция у заочников.
Григорий Матвеевич двинулся к двери, которая перед ним отворилась.
- Разрешите? - сухо попросила студентка.
- Что случилось, деточка? - спросил милейший и добрейший председатель ГАК.
- Мы - группа поддержки Белкина.
Терентьев застыл в дверях, Шевцова валилась со стула от смеха, ухватившись руками за стол. Там вдруг увидела надпись:
Кнопка отключения преподавателя
нажимать лбом,
и захохотала с новой силой.
Виктория Петровна предельно высоко подняла начерченные брови и максимально укрупнила глаза.
- Свет, выйди, предупреди народ, что я опоздаю на лекцию минут на десять, - попросил Терентьев Улыбкину, предвкушая недурственное шоу.
- Конечно, проходите ребята, - разрешил председатель.
В аудиторию прошагали в ногу три парня и две девушки.
С прибытием группы роли распределились интуитивно, сами собой. В конце концов, это была не первая защита дипломных работ на факультете, правда, такой «экстремальной» никогда не случалось, но члены комиссии моментально сориентировались, как себя вести. В аудитории сидели студенты разных курсов, интересующиеся, как проходит защита. Играть было на кого, игра стоила свеч, к тому же Белкин, сам того не понимая, был оставлен на десерт.
- Тебя как зовут? - поинтересовался председатель ГАК.
- Игорь, - уныло ответил Белкин.
- «Повести Белкина» - не твои?
- Не надо приколов, Пушкина.
- Чудесно, - отчего-то обрадовался старый добрый профессор. - Мы - тезки с тобой. Игорь - значит воинственный, охраняемый богом-громовержцем. А ты какой-то кислый…
- Так будешь кислым, - пожалился Белкин, - сколько диплом писал - все коту под хвост.
- Вы подумайте, как он нас, неласково, - заметил Лихолетов.
- Да нет, Михаил Дмитриевич, я в том смысле… вы не обижайтесь, что я вам очень благодарен, что вы были у меня научным руководителем…
- Да не обижаюсь я - сам кругом виноват! - тявкнул МиДми.
- Позвольте нам сказать, - с чувством попросила девушка из группы поддержки.
- Пожалуйста. Слушаем вас очень внимательно.
- Белкин - звезда нашего вуза. Мы понимаем ваше возмущение, Григорий Матвеевич, - девушка с широко распахнутыми карими глазами почему-то адресовала это сообщение Терентьеву.
- Да, я ничего, клянусь, об этом не знал, - засмущался тот, и обратился к студенту. - Вы, сядьте, пожалуйста…
- Спасибо, только стоя, - с достоинством отвечал Белкин.
- Да, он не успевал учиться, но он организовывал все рок фестивали - в том числе и межвузовские…
- Сторожков номер два, - шепнула Шевцова Свете.
- И если бы не он, никто бы про наш ансамбль в Москве не знал. Он и в КВНах - первый, - продолжала защитница.
- Все это прекрасно, но как он учился? - спросил председатель.
- А когда ему было учиться? Когда ему было учиться, когда ректор везде его на «прорыв» посылал? А как ректору отказать? Как-то нужно все это во внимание принять…
- Не надо, Стася, ничего не надо, - боднул головой Белкин.
- Несмотря на устойчивую канонизацию данного студента и общественную работу, проводимую им в стенах нашего вуза и далеко за его пределами… - председатель ГАК посмотрел на общественную защитницу Стасю: уголки губ ее опустились, она готовилась зарыдать. - Деточка, мы даем вам слово, что учтем все ваши пожелания. Ну, что, господа-члены государственной аттестационной комиссии, что мы будем решать в отношении этого выдающегося студента?
- Пусть защищатся, - послышались мнения.
- На зиму! - упорствовал Терентьев.
- Ну, уважаемый Григорий Матвеевич, куда его на зиму - его же в армию заберут, - взмолилась Шевцова.
- Смотрю я на вас, Вера Сергеевна и Света - тоже, и диву даюсь. Что вы так хлопочете за этого студента? В чем его уникальность? Только в том, что сам по себе он является форс-мажорным обстоятельством? Да, если б только за него… Вы еще мензурки сюда принесите и анализы у него возьмите…
- Грубо, пошло, - от обиды Света даже прикусила язык. - Мы их просто любим. Сердцу не прикажешь…
- Ладно, - обреченно махнул рукой Терентьев.
Виктория Петровна облегченно вздохнула.
Белкин начал свою пламенную защитительную речь…
х х х
«Друг-читатель!
Говорят, описать весеннее утро легко, да и это никому и не нужно, а вот быть простым, ясным и внезапным, как весеннее утро - это окаянно трудно…
Мы хотели сделать наш новый журнал - непохожим на все существующие издания.
Кто-то однажды заметил, что есть только две вещи, движущие просветленным человеком - любовь и любопытство. Клод Бернар говорил: «Экспериментирование - это активная наука». Мы - экспериментируем. Сделайте свою жизнь активной наукой - вместе с нами.
Мы - разные. Тем и интересны. Господь Бог ли, судьба или случай собрал нас в одно и то же время в стенах Университета? В этом прекрасном великом и странном городе-прибежище, называемом Москва? Но мы - вместе, мы живем, учимся и отдыхаем, смеемся или плачем, пишем свою историю, которая неотделима от жизни страны, в которой мы живем.
Все мы».
Прочитала декан Виктория Петровна текст вступительной статьи, написанный в соавторстве Сашей Дегтяревым и Верой Сергеевной Шевцовой, и слезы потекли у нее из глаз: «Какие молодцы! Новый альманах задумали и сотворили, и назвали «Город привычных лиц». Ну и что, что у Белля содрали, никто ж не скрывает. Журналистика, по сути, вообще перманентная компиляция…
х х х
- Ознакомилась, - вернула Орлова неоконченную рукопись Саше Дегтяреву. - Только «моей музе Ире Орловой» убери, пожалуйста. Потом…Ты поставил «…» в конце, потому что на утверждении Вики по поводу несамостоятельности журналистики твой роман о студентах «Будем веселы, пока мы молоды», конечно, же, не заканчивается?
- Он вообще бесконечен, этот роман, потому что безмерно прекрасна и безответственна юность. Одни проходят через нее один раз в жизни, другие так и остаются в ней навсегда, независимо от возраста, - «замудрил» Саша. - Как, тебе понравилось?
- Но там ничего не происходит.
- П-п-приехали, - от растерянности начал заикаться оскорбленный Дегтярев. - Что должно происходить-то? Есть роли, которые мы играем, есть маски, которые мы надеваем. Редко, кто остается самим собой. Каждый живет свою жизнь. Умирает Громовой, это шок для всех. Недолгий. Потому что надо спешить жить. Хотя… я не сторонник гонок с препятствиями, но абсолютное большинство именно так считает. - Он горько улыбнулся. - А, может, ты хочешь, отчаявшись, пойти от Лихолетова налево к несуразному юнцу, который ведет беспорядочный половой образ жизни, и подхватить от него спид? Во второй части я буду рыдать над твоим трупом.
- Нет, ну зачем? Ты еще напророчишь, - струсила Ира. - Правду напиши - что он так и не решился уйти от семьи. Ты ж знаешь, дочь его тяжело заболела - саркома сетчатки, и он, как человек глубоко верующий, решил, что виной тому - его непорядочность по отношению… ко всем женщинам сразу.
- А ты? О тебе он подумал?
- Ах, причем здесь я? Если серьезно, я постоянно врала себе, что у нас все получится.
- А у нас?
- Подожди. Пока не знаю…
- Я терпеливый, как ты успела заметить… Так, правду, одну только правду - понятно, - Дегтярев лукаво покосился на Орлову. - Вика, МиДми, Шевцова со своим полувиртуальным Глебушкой, понятно. Терентьев. Что доносит факультетская разведка?
- Сумрачно у него все. Периодически срывается - пьет. Вот в его случае нужно создать благоприятную мыслеформу, может, она и сбудется потом, - заботливо предложила Ира. - Надо устроить ему встречу с той девушкой с полустанка.
- Нереально. Он давно опередил ее в интеллектуальном развитии.
- Не скажи. Пусть они столкнутся после стольких лет, может…
- Уговорила. Ну, с Лиговской все понятно - эта сессия - последняя в этом вузе этой страны. Родители счастливы исполнить желание единственной дочери и помочь материально. Вы с Мариной переписываетесь?
- Угу. Мне без нее одиноко.
- Женька Сторожков (все-таки не люблю я его за беспардонность)… Вчера робота на защиту пятикурсникам притащил - Белкину подарил. Что Игорек с ним будет делать…
- У Сторожка - выставка кукол в Доме художника. Чуд/ные они у него. А кому-то - чудные. О нем уже журнал «Кукольный мастер» написал…
- Светка наша - ты в курсе? Ей друзья-товарищи по МГУ подыскали денежную работу, - спросил Дегтярев.
- Знаю. Все студенты голосят: «Света, как мы без тебя!» Уйдет?
- Не-а. После недолгих колебаний откажется от этого сияющего предложения. Может, зря - контингент студентов меняется каждый год. Может, правильно - где еще можно ощутить такую жгучую потребность в твоем участии, как не в студенческой среде. Бесконечная, перманентная самоактуализация - огромное в жизни счастье, - со знанием дела заявил Александр. - Ну, Инка Прониной с мужем рассталась, ей скоро рожать… Кто у нее планируется-то?
- Дочка… Слушай, а проректор - голый-то наш король? У Андерсена портные сбежали с деньгами, народ сладострастно обнаружил его величества естество…
- Думаю, будет наоборот. Он весь вуз обует.
- Что - нас не будет?
- А куда мы денемся? Прорвемся!
- Настя-Давид? Получится что-нибудь у них, как ты думаешь?
- Х-з, в смысле - хрен знает. Они хотя бы вместе… А у нас - получится? - снова заволынил Дегтярев.
- Я же просила, - напомнила Орлова, и тут же попыталась сменить тему, впрочем, не очень удачно. - В любом случае у всех нас ДОЛЖНО СБЫТЬСЯ ТО, О ЧЕМ МЕЧТАЕМ. В любом случае. И дочка МиДми должна выздороветь. Может, вообще диагноз ошибочный…
- Да? - обрадовался Саша, думая о своем. - Значит… Тогда получается, Белкин попадет в Останкино? Он спит и видит…
- Останкино, конечно, после этого встанет на уши, - засмеялась Ира.
- Ладно, так и быть… - сказал Дегтярев. Пошел дописывать… Говорится же в одном священном писании: если вы не знаете, куда идете, то туда вас приведет любая дорога.
- Причем здесь Коран, ваще? - не поняла Орлова.
(Продолжение следует)