Отрывок из романа "Арийский цикл"
2.
Из Каира, завершив все юридические формальности, скромная экспедиция немецких египтологов из трёх человек, осмотрев пирамиды и каирский музей, отправилась на Синайский полуостров, к библейской горе Синай, на вершине которой, согласно Библии, Моисей заключил свыше трёх тысяч лет назад союз с Богом.
Январь на севере Египта, пожалуй, самый комфортный месяц. Не жарко и не так сухо. Иногда случаются небольшие зимние дожди, после которых пустыня немного оживает, ненадолго покрываясь редкой и чахлой растительностью.
С верхней точки Джебел Муса или Синай, высоты, которую в древности называли также Хорив, что позволяло историкам строить различные догадки по происхождению такого названия, с окружённой чёрными безжизненными скалами невысокой горы с явно индоарийским топонимом «Хорс», что значит «Солнце», немецкие путешественники наблюдали заход дневного светила и наступление звёздной ночи, которая открылась неким распахнутым окном вверх, во Вселенную, подтверждая особую сакральность этих мест, известную тысячелетия назад. На юге чернел угрюмый горный массив, в котором тысячи лет назад добывали медь и золото, а к северу, до самого горизонта расстилалась камени-стая Синайская пустыня, переходившая на севере в пески.
Генриху приходилось наблюдать пески, казавшиеся ему пустыней, на Куршской косе , где в крохотной деревеньке Пиллкоппен у его отца, отставного полковника-артиллериста, воевавшего в Мировой войне под Ригой, был домик на берегу залива, в котором вся их небольшая семья: отец, мать, бабушка и он сам, ещё ребёнок, отдыхали летом. Генрих любил вместе с соседскими мальчиками бродить по дюнам, начинавшимся сразу за сосновыми посадками, сдерживавшими наступление песков. Среди дюн своей величиной выделялась дюна Эфа , которая, по словам отца, была самой высокой в Европе. Тогда, в детстве, ему казалось, что это и есть пустыня, и по такой же бродили некогда Моисей и Иисус Христос. С той счастливой поры он вырос, но не стало бабушки, отца, Гертруды…
И только мама со своей немолодой служанкой скромно доживала свой век на отцовскую пенсию в небольшом домике, купленном в центре Кранца после переезда из Мемеля. А в заброшенном доме среди сосен, уснувшем в маленьком Пиллкоппене, он не был уже много лет.
Синайская пустыня и увиденная им позже Нубийская пустыня раз и навсегда ниспровергали детские впечатления. Летом здесь был настоящий ад, но сейчас пустыня была ещё не столь жестока. Командировка, рассчитанная на четыре месяца, должна была завершиться в Александрии в конце мая, так что немецким путешественникам ещё предстояло испытать зной, хоть и не летний, самый невыносимый.
Таковы были планы, но всё случилось иначе. Оказалось, что командировка в цивилизованный Египет, где англичане прорыли Суэцкий канал и провели железную дорогу до Асуана, откуда планировали вести её дальше через Судан, Уганду и Танганьику, аннекси-рованную у Германии после Мировой войны, замкнув в трансафриканскую магистраль от Каира до Кейптауна , закончилась гибелью двух товарищей и длительными скитаниями по Восточной Африке.
Проследовав в вагонах первого класса с остановками по всем интересным историческим местам, и отсняв множество плёнок, но не собрав практически никакого ценного материала, немецкие путешественники достигли Асуана. За Асуаном начинались пороги, и судоходство по Нилу прерывалось. За порогами практически заканчивался и контроль англичан за своей Северо-восточной Африкой. Далее до Абиссинских гор, где итальянцы сражались с войсками древней и дряхлой Абиссинии, которую всё чаще называли поновому – Эфиопией, расстилался так и не замиренный англичанами до конца Судан. Асуаном должна была закончиться экспедиция по Египту, и обратно немецкие путешественники собирались плыть туристическим рейсом на пароходе по Нилу до самого Каира, делая в пути продолжительные остановки.
Близился конец марта. Нил всё ещё был мелок, и до начала весенних дождей в Абиссинских горах, которые наполнят заметно обмелевший Нил, оставалось ещё недели две. Это время было решено употребить на исследование окрестностей города.
В одной из нильских деревушек в окрестностях Асуана, приютившейся на маленьком пятачке земли под скалами, испещрёнными древними иероглифами и рисунками, в дере-веньке, жившей рыбной ловлей и охотой на крокодилов, чья кожа высоко ценилась на городском рынке, неприметный араб предложил Генриху экскурсию по пустыне к древнему заброшенному храму, который не значился в туристических маршрутах. Время позволяло, к тому же араб, скромно назвавшийся проводником Али, не требовал высокой платы, обязуясь поставить для экспедиции лошадей и весь необходимый провиант для недельного похода по пустыне.
Для экспедиции, которой немцы загорелись, нелегально приобрели на местном суке три неплохих английских карабина времён англо-бурской войны , отстреляли их в укром-ном месте и, не помолясь, отправились в рискованный поход без всяких дополнительных мер предосторожности, ввиду молодости и излишнего безрассудства. Они не удосужились предупредить не то что полицию, но даже хозяина небольшой гостиницы, где коротали дни, ожидая прибавления воды в Ниле и круизного парохода, билеты на который приоб-рели загодя.
Накануне недельного похода немецкие путешественники предупредили горничную, что будут отсутствовать с неделю, и пусть она не беспокоится, номер оплачен на две не-дели вперёд. Затем, уже перед сном, провели между собой последний совет.
Браухич и Браун были за поход. Обычно молчаливый Кох – против. Собственно, он был всегда против этой затеи, находя её рискованной и неоправданной.
– Что это за такой храм в пустыне? Даже если он и есть, то не раз разграблен на протяжении веков. Вряд ли мы найдём там что-то новое. Да и не нравится мне этот Али. Хит-рый он, непростой. Изворотливый, в его чёрной физиономии есть что-то змеиное. И чёр-ные глазки его неприятные, так и бегают по сторонам. Этот Али напоминает мне соседа по берлинской квартире, владельца галантерейного магазинчика Блюменталя, довольно отвратительного типа, который постоянно строит глазки моей жене. Как посмотрю на Али, сразу же вспоминаю галантерейщика. Так что я против! – Категорически возражал Кох. Но Браухич и Браун проголосовали «за» и Кох, как следовало уговору, подчинился товарищам.
Глинисто-каменистая пустыня, начинавшаяся сразу же за Асуаном, потрясла немец-ких путешественников. Несмотря на март, стояла жара, и в этой пустынной местности, где по словам Али дожди не выпадали уже лет десять, было очень сухо. Першило в горле. Мелкая пыль, поднимаемая весенними ветрами, забивалась во все поры. Временами приходилось останавливаться и прятаться хоть за какое-нибудь укрытие, будь то кусок скалы или просто складки местности. Обычная песчаная пустыня в сравнении с этой обителью дьявола могла показаться путешественникам просто раем. Маленький караван шёл парал-лельно руслу Нила, довольно скалистому в этих местах, и, временами, с возвышенных мест река хорошо просматривалась. Затем свернули влево и двинулись вверх по руслу высохшей реки – вади. Воды, залитой в кожаные бурдюки, взяли на три дня, но в такую жару и сушь пить хотелось постоянно. Даже лошадей поили через каждые два-три часа. Так что через сутки бурдюки ополовинились, но Али пообещал ещё через день колодец, а там и до заброшенного храма было уже недалеко.
– В этом месте ещё не было европейцев, – уверял Браухича Али.
– Я обнаружил древние руины в скалистых отрогах Нубийской пустыни два года на-зад, но никому их ещё не показывал. Я не люблю англичан, захвативших мою страну. Другое дело немцы. Вы воевали с ними. Вас я сразу заприметил, как только вы появились в Асуане, – клялся в своей преданности путешественникам Али.
Однако чем дальше в глубь пустыни уходил маленький отряд, тем больше нарастала пока ещё непонятная тревога. Первая ночь прошла спокойно, не считая противного воя шакалов, а во вторую, ветреную и безлунную ночь Браухич не спал, уступив своё время отдыха Брауну, которому не здоровилось. Костёр, на котором кипятили воду для чая, давно погас, и поддерживать огонь было нечем. Дрова везли с собой, и вязанка, навьюченная на лошадь Коха, уже уменьшилась вдвое. Официально караула не выставляли, поскольку, по словам Али, в пустыне ни людей, ни крупных хищников не было. Полагались на лоша-дей. Если что, почуют опасность.
Генрих очнулся после очередного приступа дремоты и посмотрел на лошадей, кото-рые сбились в кучу, позвякивая уздечками. Рядом крепко спали Браун и Кох в полном снаряжении, не снимая ботинок и шляп, подложив под головы заряженные карабины. Кох мирно похрапывал. Но что-то всё же было не так.
– Али! – Словно иглой, пронзило сознание Генриха. Там, где с вечера, завернувшись в кошму, улёгся Али, было пусто. Сон мгновенно слетел с век. Браухич вскочил на ноги, сжимая в руке карабин и вглядываясь в ночную мглу. Между лошадьми метнулась тень. Генрих щёлкнул затвором и в этот момент увидел Али с ножом в руках.
– Али! Что ты там делаешь? – не дожидаясь ответа, он направился к лошадям.
Али испуганно заметался, сунул нож в ножны, вскочил в седло и, пришпорив коня, галопом поскакал в темноту.
– Стой! – закричал Браухич и дважды, подряд, выстрелил в араба.
Университетские походы в тир и на стрельбище, последующие военные сборы с зачётами по стрельбе, а также охота, которой увлекался Браухич, помогли ему стать хорошим стрелком. Помимо стрельбы, на сборах практиковались конные походы и скачки на время. От этих двух естественных для мужчины навыков сейчас зависела их жизнь.
Сражённый двумя пулями, Али вылетел из седла, а обезумевший конь без седока помчался дальше.
– Что случилось? – кричали Браун и Кох, разбуженные криком и стрельбой. Оба держали в руках карабины и испуганно озирались по сторонам.
– Кох! Браун! Осмотрите лошадей. Этот мерзавец Али проколол бурдюки, перерезал подпругу на моём седле и пытался бежать! Я убил его! Это был первый человек в моей жизни, которого пришлось убить! – нервничал Браухич.
– Я так и знал! – процедил сквозь зубы Кох, осматривая упряжь и сбрасывая с лошади вязанку с остатками дров, которые теперь не понадобятся. В проколотом бурдюке ещё оставалось немного воды, и он перетянул дырку шнурком
Браухич лихорадочно искал верёвку, нашёл, и принялся закреплять ею седло вместо разрезанного ремня. Напуганная лошадь храпела и пыталась вырваться. Силач Кох помог Генриху.
– Моё седло в порядке, а бурдюк проколот! – доложил Браун, вскакивая на коня.
В это время в ночи, в той стороне, где, распластав руки, в пыли лежал мёртвый Али, вспыхнули ружейные выстрелы и над головами засвистели пули.
– Засада! – промелькнуло в сознании Генриха. Он вскочил в седло и погнал лошадь в сторону, противоположную выстрелам. Кох и Браун последовали за ним, пытаясь оторваться от погони.
В какой-то момент Браухич обернулся. Кох скакал рядом с ним, а Браун сильно отстал. Похоже, что лошадь его была ранена. Вот она упала на колени и Браун вылетел из седла. Метрах в ста от него с дикими криками мчались десятка полтора едва различимых в ночи чёрных силуэтов арабов-бедуинов в бурнусах с длинноствольными ружьями в руках.
Генрих развернул коня, огромным напряжением воли унял нервную дрожь и, припав правой щекой к ложу карабина, разрядил обойму в преследователей, и не зря. Два бедуина свалились с лошадей, а остальные, поумерив пыл, осадили горячих арабских скакунов.
Потом стрелял Кох, а Генрих подскакал к Брауну, который пытался встать, но, повидимому, был серьёзно ранен. И вот, прямо на глазах Браухича, новая пуля угодила ему в голову, и несчастный Браун замертво рухнул на землю. С жутким криком отчаяния, практически не чувствуя боли в руке выше локтя, которую зацепила бедуинская пуля, Генрих развернул коня и увидел Коха, который укрылся за убитой всего несколько секунд назад лошадью и стрелял в озверевших, почуявших вкус крови бедуинов.
Кто, как не Бог, хранил Генриха!
Его конь поравнялся с лежавшим на земле Кохом, который вставлял в карабин новую обойму.
– Садись сзади! – крикнул Генрих. Кох понял и, вскочив с земли, с ходу запрыгнул на круп лошади, словно на гимнастического коня. Карабин, зацепившись за что-то, выпал из его рук, и Кох обхватил освободившимися руками Генриха.
Но недолго бедная лошадь несла двух всадников. Генрих ощутил, как пуля ударила Коха в спину, и тот, разжав руки, замертво упал на не знавшую много лет дождя, иссохшую африканскую землю, орошая её горячей немецкой кровью.
– Вот и появилась в Германии ещё одна вдова и двое сирот, – промелькнуло в созна-нии Генриха, мучительно ожидавшего пулю и в свою спину.
*
– Так и погибли Браун с Кохом. По моей вине, – сокрушался Браухич, заканчивая самую трагическую часть своего рассказа.
– Я уже передал краткий отчёт об экспедиции и о смерти Коха и Брауна консулу. Так что в Берлине теперь все знают. А как я посмотрю в глаза их родителям и женам, детиш-кам Коха? – Слёзы навернулись на глазах Генриха.
– Хотел дать телеграмму из Эритреи, где наши итальянские союзники навели кое-какой порядок, да не послал. Всё оттягивал время, мучил неизвестностью в том числе собственную мать.
– Кстати, ты не указал в телеграмме, откуда вывез Роситу? – спросил Воронцов.
– Нет, о ней пока ни слова. Она итальянка, и я познакомился с ней в Эритее. Об этом я доложил консулу, и он, похоже, мне поверил. При оформлении брака ей приписали два года, так что Росите восемнадцать. А документы она «потеряла» в дороге, но зато теперь внесена в мой паспорт, а в Германии мы ей выхлопочем новые документы.
– Да, но ей придётся общаться с полицией в Триесте, которая говорит по-итальянски, а также с пограничным комиссаром на Итало-Австрийской границе. Не будет ли у вас трудностей? – озаботился Воронцов.
– Я думал об этом, Серж, и, право, не знаю пока, что с этим делать. Если бы Триест был германским портом…
– Что тогда? – не понял Воронцов.
– Знаешь, Серж, то, что я тебе сейчас скажу, пусть останется между нами.
– Да, Генрих, конечно, – насторожился Воронцов.
– С сентября тридцать пятого я в штате Абвера…
– Вот так, история! – Воронцов этого не ожидал, но быстро справился с собой. Собственно, ничего удивительного в этом не было, и ему после возвращения в Германию при-дётся определяться с дальнейшей карьерой, а что касается Вустрова, то Хорст ещё в Ин-дии задумывался о службе в Абвере.
Тут Воронцову возразить было нечего. Да и судьбы их были похожи, словно близнецы. Оба из дворянских семей, лишившихся поместий в результате войны. Остатки собст-венности Воронцовых национализировали большевики, а поместье Браухичей в Восточ-ной Пруссии разорили русские войска в 1914 году, и землю пришлось продать из-за дол-гов. Отцы обоих, полковники, лицом к лицу, сражались друг против друга на фронте под Ригой. Но отцу Воронцова повезло меньше, он погиб. После той бессмысленной для двух империй бойни, завершившейся революциями в обеих странах и гибелью монархий, наступило нелёгкое время. И сейчас у обоих остались матери и никаких других источников доходов, кроме службы. Так что приходилось задумываться о будущем. Делать карьеру в авиации Воронцов не планировал, не тот уже возраст. Служба в Абвере, к которой скло-нялся Вустров, его тоже не прельщала. С историей, похоже, тоже придётся подождать. Оставалась медицина, хирургия, в которой он делал в последние годы заметные успехи…
– А «Аненербе»? Египтология? – Воронцов оторвался от своих мыслей и вернулся к Браухичу.
– «Аненербе» завершает свою деятельность, а египтология? Ты и сам понимаешь, Серж, что наступает непростое время, и скоро будет не до изучения древностей. А в Абвере хорошие оклады, и я смогу помогать деньгами маме.
Я им нужен, прежде всего, как русист, специалист по России. Мне так и сказали. И в Египет, вместе с Кохом и Брауном, мы были отправлены на стажировку не только по ли-нии «Аненербе», так что, кое-какие сведения о британских военных объектах я «везу» в своей голове. Впрочем, после гибели Коха и Брауна у меня и в Абвере будут большие не-приятности.
– Знаешь, Генрих, у меня осталось ещё около тысячи британских фунтов, которые не довелось истратить, так как в гостях у махараджи Раджапура мы с Хорстом жили на пол-ном пансионе.
А деньги, и особенно британские фунты, открывают любые границы. Если же Руса, о которой мы с тобой говорим всю ночь, и которую я ещё даже не видел, – улыбнулся Воронцов, – не знает ни слова по-итальянски, то скажешь, что она пережила сильный стресс после смерти родителей и в настоящий момент нездорова. Ну а, увидев солидную банкно-ту, чиновник оставит вас в покое.
– Труднее будет получить полные документы в Рейхе. У нас пока не берут взяток, с этим строго, – заметил Браухич.
– Если же твоё новое начальство станет проверять твою жену Роситу, а это вполне вероятно, то, мы через отца Хорста, Вацлава Вустрова, который, как мне известно, в дружеских отношениях с шефом Абвера и уже предлагал сыну свою протекцию в вашем ве-домстве, замнём это дело. Но в этом случае ты, Генрих, должен ему рассказать всю прав-ду.
– Да, Серж, конечно! – повеселел Браухич.
– А пока я не советую везти Русу в Берлин. Лучше отправить её куда-нибудь подальше, к матушке, в Кранц, – посоветовал Воронцов.
– Боюсь, что после всего того, что со мной приключилось, я надолго застряну в Бер-лине, – покачал головой Генрих.
– Мы придём в Триест двадцатого декабря. В Берлине будем не раньше двадцать вто-рого, так что добраться до Кранца я никак не успею, и матушке придётся встречать рож-дество без меня. Где же я её укрою? – Генрих развёл руками.
– Ну, например, в замке Вустров, куда я приглашен ещё с прошлой Пасхи вместе с мамой, по которой так же истосковался, на рождественские праздники, – неожиданно предложил Воронцов. Вустров недалеко от Берлина, и, в то же время, местечко довольно глухое. Пусть Руса поживёт там, а когда освободишься, увезёшь её в Кранц.
– А как же Хорст. Он согласится? – ухватился за предложение Браухич.
– Согласится и даже не станет ухаживать за твоей женой, потому что сильно соскучился по Шарлоте и дочуркам. А Русе, я думаю, там будет неплохо. Да и Шарлота с де-вочками поучат её немецкому языку. Ну как, годится такое предложение? – спросил Во-ронцов.
– Годится! Очень даже годится! – с радостью согласился Генрих.
– Ты настоящий друг, Серж! После твоих слов у меня словно гора с плеч долой.
*
– Ты спросишь, что было дальше? – продолжил свой рассказ Браухич.
– Мне всё же удалось оторваться от преследования. Понимаешь, чудом удалось! За ночь следовало уйти как можно дальше от тех страшных мест, где навсегда остались непогребёнными ограбленные бедуинами тела Коха и Брауна, кости которых, после пиршества шакалов, испепелит безжалостное солнце пустыни…
Браухич посмотрел на компас, прикреплённый ремешком к раненой руке, и выбрал самое прямое направление к Нилу. Затем занялся рукой. Боли он почти не чувствовал. Ра-на была пустяковая. Он обильно смазал её йодом и перевязал. Подпруга, сделанная из толстой верёвки, до крови натерла бока измученной долгой скачкой лошади. Генрих по-гладил доброе животное по гриве и скормил лошади растаявшую от жары плитку шокола-да. Мучила жажда, но это ночью, а что же будет, когда наступит день и беспощадное африканское солнце начнёт свою нестерпимую пытку?
Браухичу досталась молодая и смирная вороная кобыла с красиво постриженной седеющей гривой и грустными тёмными глазами. От долгого бега кобыла была взмылена. Бока её раздувались от тяжёлого дыхания и вздрагивали. Генрих прислушался. Было тихо, и он надеялся, что бедуины прекратили преследование, но с наступлением дня могут его возобновить. Хотя ветер дул довольно сильный, и пыль уже через несколько часов занесёт его следы. Как бы там ни было, но за остаток ночи и утро, всего выйдет часов шесть, сле-довало как можно ближе продвинуться к Нилу. Притороченный к седлу, висел проколо-тый бурдюк, сделанный из козьей шкуры. Браухич снял и распорол его, облизав ещё влажную внутреннюю поверхность. На поясе его висела фляга с холодным чаем, грамм восемьсот, и всё.
– Ну, милая, выручай! – Генрих погладил лошадь по гриве и направил её рысью на запад.
Часов через пять, когда утреннее солнце стало припекать, загнанная лошадь отказалось идти и легла на горячую землю. Бить и пытаться поднять несчастное животное Браухич был не в силах.
Генрих слышал, что бедуины, измученные жаждой, иногда убивают животных и пьют их кровь, но он не был бедуином, и, стараясь не смотреть в печальные глаза умирающей лошади, выпил глоток из фляги, надвинул на обмотанный полотенцем лоб широкополую шляпу и двинулся в сторону Нила.
Так прошёл весь день, в течение которого он не раз терял от жары сознание, падал, с трудом приходил в себя, сверял направление пути по компасу и, выпив очередной глоток чая из драгоценной фляги, упорно шёл на запад. Раненая рука начала распухать, но боли он уже не ощущал.
Ночью идти было легче, но это была вторая бессонная ночь. Хотелось упасть и уснуть, но по пятам шли несколько противных шакалов, непонятно как выживавших в пус-тыне, и подгоняли его вперёд. Карабин он не бросал, но стрелять в шакалов не стал. Их присутствие наводило на мысль, что вода, а она была только в Ниле, уже недалеко. Толь-ко бы дойти до следующего дня. ещё одного дня без воды его иссыхающий организм не перенесёт.
А когда за спиной вспыхнул солнечный диск, Генрих был на грани отчаянья. ещё не-сколько мучительных часов и неизбежная смерть…
Но что это? Впереди пролетела стая птиц. И это были не коршуны-падальщики, залетавшие далеко в пустыню, а дикие голуби!
– Неужели, Нил рядом? Спасён! Спасён! – с новыми силами забилось сердце Генриха, и менее чем через полчаса он, наконец, увидел реку, однако спуститься к спасительной воде было непросто. Генрих кинул вниз большой камень, измеряя глубину. Больше ни минуты не раздумывая, умиравший от жажды, Браухич бросился с десятиметровой скали-стой кручи в воду. К счастью, у берега было довольно глубоко, и он не разбился. Течение подхватило, мало что соображавшего Браухича, наслаждавшегося прохладой, жадно, захлебываясь, пившего мутную воду, и вынесло к расщелине между двух высоких скал, где ноги коснулись земли.
Постепенно Генрих приходил в себя и осматривал ближайшие окрестности. В этих местах Нил пробивался через скалистые берега, за которыми заканчивались пороги. По его расчётам до Асуана было не менее двухсот километров, и пройти их без еды и бездорожью было невозможно, а потому следовало разыскать местных жителей. Но для начала было необходимо выбраться из реки.
– Переплыть на другой берег? – об этом не могло быть и речи. Он был такой же крутой и скалистый, а, кроме того, в сотне метров от себя, на отмели посреди реки, Генрих заметил пару крупных нильских крокодилов, уже развернувших ужасные зубастые пасти в его сторону. Из воды надо было как-то выбираться, и он, вытряхнув на всякий случай воду из карабина, проверил неполную обойму в магазине, дослал в ствол патрон и по плечи в воде побрёл внутрь глубокой расщелины, где уже виднелась полоска сухой земли.
– Быть может, там удастся подняться наверх?
Жажда уже не мучила, но разболелась распухшая рука. Хотелось высушить одежду, перевязать рану и, двигаясь вдоль реки, искать людей. Он выбрался на крохотный кусочек песчаного берега, зажатого между двумя отвесными скалами, и, опустившись на прохладный песок, принялся снимать с себя мокрую одежду, только сейчас заметив, что потерял шляпу. Ужасно хотелось спать, и он заснул прямо на прохладном песке, не в силах совла-дать с собой.
Очнулся Браухич от того, что кто-то тряс его за плечо. Он раскрыл глаза и к своему изумлению увидел рядом с собой высокого старца с аккуратной седой бородкой, усами и прядью таких же седых волос на выбритой, идеальной формы, голове. Эта прядь волос – чуб-оселедец был точно такой же, какой носили на своих буйных головах славяно-скандинавские князья в древности, да ещё русские казаки лет двести назад. Неведомо откуда возникший странный голубоглазый старец, напоминавший ликом Одина, как его описывали скальды в древних сагах , был бос и облачен в короткую юбку из холста. Другой одежды на его бронзовом от солнца теле не было, лишь на жилистой шее висел на це-почке золотой диск со стилизованным знаком солнца, напоминавшим индоарийский сим-вол на современном имперском штандарте Германского Рейха!
Совершенно обессилевший Браухич, у которого поднялся жар от распухшей руки, никак не противился старцу, толком не осознавая, что с ним происходит. Сон это или явь. Он плохо помнил как старец, поддерживая под руку, довёл его до воды и уложил в небольшую лодку, выдолбленную из цельного ствола дерева. В лодке был хворост-плавник, какой собирают на топливо для приготовления пищи крестьяне Нильских деревень. Затем они плыли куда-то, а старец грёб и одновременно правил одним веслом. Вот наступил мрак, и лодка оказалась в полузатопленном гроте, который во время разлива Нила полностью заполняется водой. Навстречу им выполз огромный нильский крокодил, отдыхавший от зноя в гроте, но старец погладил его по сморщенному черепу, между горящими желты-ми глазами, и крокодил лёг, пропуская их. Вид ужасного крокодила, охранявшего подзем-ный вход в древний пещерный храм, окончательно потряс Генриха, и больше он ничего не помнил, потеряв сознание. Потом старец с трудом вёл его, бессознательного, подхватив под руки, по длинному тёмному лабиринту, в конце которого вновь брызнул солнечный свет.
* *
За тёмными окнами уютного каминного зала моросил холодный зимний дождь. Возле камина, выложенного красивыми изразцами, в котором светились и тихо потрескивали ещё не остывшие угли, почти в полном мраке продолжалась бесконечная, тихая ночная беседа, воспоминания друзей, удобно разместившихся в глубоких креслах. Пригубив очередную по-немецки крохотную рюмку из нескончаемой бутылки хорошего французского коньяка, Браухич продолжал свой рассказ.
– Когда я очнулся, то обнаружил, что нахожусь на деревянном ложе в тени гладкой стены, ограничивающей с южной, солнечной стороны небольшой дворик, зажатый между отвесными скалами. В скалах были вырублены несколько комнат, в которые можно было подняться по ступенькам, а в дворике, всего в нескольких шагах от моего ложа, находился небольшой бассейн, заполненный нильской водой и окружённый несколькими акациями и кустами тамариска, казавшимися чудом после безжизненной пустыни. Чуть поодаль росла раскидистая финиковая пальма с гроздьями завязавшихся плодов. Здесь же, на крохотных грядках, между акациями и пальмой, рос зелёный лук, травы для приправ и несколько огуречных лиан, оплетавших стволы и нижние ветви акаций. На них цвели и созревали аппетитные огурцы. На верхних ветках деревьев, покрытых розовыми цветками, отдыхали от дневного зноя две горлинки, а между кронами цветущих акаций синело бескрайнее безоблачное африканское небо.
Я был совершенно наг, и лишь кусок белой ткани прикрывал мои бёдра. Рука, перевя-занная таким же белым полотном, не болела, и опухоль спала. Я пошевелил пальцами. Всё было в порядке. Впервые за последние дни ощутил голод. Так лежал я несколько минут, пытаясь припомнить, что со мной произошло и как я оказался в этом тихом и уютном месте, где рядом была вода и цвели акации, посаженные в выбитых в камне углублениях, заполненных землёй.
Я вспомнил старца с ликом Одина, которого видел на одной из картин в историче-ском музее, и в это самое время он появился на ступенях одной из комнат, вырубленных в скале, в том же самом одеянии, состоявшем всего лишь из куска ткани, обернутого вокруг бёдер, и со знаком солнца на груди. Следом за старцем шла юная дева с подносом в руках. Короткая узкая юбочка в полоску и золотое ожерелье с бирюзой были всем её убранством. Её ничем не прикрытые небольшие красивые груди привели меня в трепет. Я вскочил на ноги, поддерживая кусок ткани, едва скрывавший мою наготу, но вновь растерялся и сел на ложе, не зная, как мне себя вести.
Ты просто не можешь представить, Серж, в какой я пребывал растерянности…
– Как твоё имя, чужеземец? – спросил по-арабски старец с ликом Одина, которому ну никак не шёл этот «крикливый» язык
– Браухич, Генрих…
– Мы ждали тебя. Ты не англичанин. Твоих друзей убили в пустыне, и убийцы ищут тебя, – молвил загадочный старец, повергая Генриха в изумление.
– Откуда ему это известно? Кто ищет меня? – эти мысли никак не укладывались у него в голове.
– Моё имя Сур, я последний жрец малой толики людей, скрыто почитающих Хора-Пта, великого Творца Мира. Это моя внучка, Раса. Она лечила тебя, когда ты спал, и сегодня снимет повязку с твоей руки.
Девушка молча поклонилась и поставила перед Генрихом небольшой медный поднос с дымящимся рисом в глиняной тарелочке, несколько зелёных побегов, напоминающих укроп, огурец со щепоткой соли, горсть фиников и холодный чай в глиняной чаше.
Генрих понемногу приходил в себя, стыдливо разглядывая девушку необыкновенной красоты, до которой можно было дотянуться рукой. Она была рослой, чуть ниже его, и стройной. Прекрасно сложена, покрыта ровным, но не густым, как у деда, загаром. Овал красивого лица обрамляли роскошные светлорусые волосы, стянутые на затылке широким золотым кольцом с застёжкой и свободно ниспадавшие к стройным ногам. Красивые, мягкие черты лица, более всего характерные для славянок, дополняли большие голубые глаза в обрамлении густых длинных ресниц. Генрих не мог оторвать глаз от Расы, как она была хороша.
– Но откуда такая красавица, какой и в Европе, пожалуй, уже не встретишь, здесь, среди африканских пустынь, на Великой африканской реке Нил? Не сон ли это? Или он, Генрих Браухич, уже в раю, где всё смешалось?
Не помня себя, Генрих протянул руку и коснулся упругой неприкрытой груди Расы.
Девушка вздрогнула, посмотрела ему в глаза, а затем, резко обернувшись спиной к совершенно растерянному Генриху, стремительно, так что шлейф её роскошных русых волос, словно облако, скрыл наготу тела, исчезла в одной из вырубленных в скале комнат.
– Расе нет ещё шестнадцати, и она никогда не видела молодых мужчин, – молвил Сур, и, присаживаясь рядом с Генрихом, поведал Браухичу историю своего древнего и немногочисленного рода потомственных жрецов, состоявшего всего из одной семьи, вы-резанной религиозными фанатиками тринадцать лет назад «во славу Аллаха».
Тогда погибли дети Сура и родители Расы, её малые братья – члены последнего угасающего жреческого рода светлых волхвов Хора на реке Нил. Лишь ему, с трёхлетней Расой на руках, удалось избежать страшной смерти и укрыться в тайном пещерном храме, вырубленном в незапамятные времена в непроходимых нагромождениях скал на берегу Нила. В этом храме скрывались жрецы тысячи лет назад во времена нашествий на страну Кеме звероподобных хамитов-нубийцев, пожиравших детей...
– С тех пор мир Расы ограничен этими скалами. Тринадцать лет девочка прожила здесь в заточении и не знает арабского языка, распространившегося по всему Нилу, и по Ливийской и Нубийской пустыням до гор Абиссинии, где кончается власть Аллаха.
Твоё появление, русоволосый чужеземец, было предсказано мне Изидой . Ты и твои друзья отправились на поиски сокровищ древнего царства и погибли от рук нубийских разбойников князя-шейха Гази Абу-Халида, который угнетает земледельцев по всей до-лине между первым и вторым порогами, а любимое его развлечение – охота на белых людей. Гази Абу-Халида, чьё имя значит «вечный воин», не могут одолеть даже англичане. А вы убили его наследника, первого сына от старшей жены. Друзья твои убиты, но сын шейха не отмщён, пока жив ты. По всей долине Нила, от Асуана до Хартума тебя разы-скивают люди шейха, чтобы убить и доставить твою голову своему хозяину.
Слушая такое, Браухич был потрясён.
– Они убили в бою сына шейха! Быть может, его застрелил он, Браухич! Но откуда всё это известно старцу? – думал Генрих.
– В день твоего появления на берегу Нила нам с Расой привезли муку, рис, овощи и финики. Ты спал день и ночь и не видел старейшину деревни и его помощника, которые привезли нам на лодках еду на время разлива Нила и новости, – угадав немой вопрос Ген-риха, пояснил Сур.
– В деревне осталось лишь несколько семей сохранивших в тайне верность Хору-Пта, и только немногочисленным посвящённым известно о существовании храма. Уже скоро, к концу месяца Фаменот, Изида прольёт слёзы в верховьях Голубого Нила, и начнутся дож-ди, которые продлятся до середины месяца Пахон . Наступит время малого разлива Нила. В это время проникнуть в храм будет невозможно. И лишь когда спадёт вода, ты отпра-вишься за теми людьми, которые придут в храм. Ты уйдёшь не один. С тобой уйдёт Раса. Вам помогут добраться до тех мест, где не властен Аллах и люди шейха не смогу причи-нить вам вреда.
К тому времени я умру, и вы оставите моё тело в храме. Раса свершит обряд моих проводов в царство Осириса , а ты ей поможешь.
А сейчас, дай мне клятву, что увезёшь Расу в свою далёкую страну, где люди русово-лосы и ясноглазы, как ты, и где она сможет жить, не опасаясь стать рабыней шейха, и продолжить наш род от светлого мужа. – Сур посмотрел Генриху в ясные глаза, ожидая ответа.
Браухич был совершенно растерян, и не до конца понимал, какую клятву требует от него старец с ликом Одина, и почему он умрёт во время разлива Нила? Однако, с дрожью в голосе, ответил:
– Клянусь…
– Хорошо. А тот, с кем Раса продлит наш род, зависит от тебя, русоволосый чужезе-мец.
Если Раса полюбит тебя – будь ей мужем. Если полюбит другого – будь ей отцом!
*
– Так я попал в этот маленький затерянный мир, где жила удивительная девушка Раса, которую Сур на следующий день уже называл Русой, и этот вариант её имени, тоже означавший «светлая», больше не изменялся, – вспоминал Браухич, глядя на переливающиеся красными огоньками угли в камине.
– «Rus» на санскрите, каким его сохранили до наших дней древние ведические тексты и брахманы Индии, и есть «светлый». Совпадений здесь быть не может, чему самое яркое доказательство и есть наследственная жрица Руса! – Задумчиво молвил Воронцов.
Браухич оторвался от камина, и удивлённо посмотрел на него.
– Да, Генрих. Руса впитала на генетическом уровне сакральные знания многих поко-лений своих предков, соблюдавших законы Рода и крови. Мне трудно даже представить, что ждёт её в будущем.
Вот что значит чистота расы! Сохранить светлый облик далёких северных предков в глубинах Африки! Да в ней дремлет великая сила ума! Генрих. Она – истинное чудо! Хоть сейчас садись и пиши с неё диссертацию по этнологии, евгенике и генетике! – продолжал фантазировать Воронцов.
– Ты пугаешь меня, Серж! – и в самом деле встревожился Браухич.
– Ладно, Генрих, не будем об этом. Время всё расставит по своим места, – философски изрёк Воронцов.
– Рассказывай дальше, до утра ещё далеко.
* *
Малый весенний сезон дождей, когда основная вода прибывает по Голубому Нилу с гор Абиссинии, продлился около полутора месяцев, в течение которых грот, связывающий пещерный храм Хора-Пта с внешним миром был затоплен. С суши попасть в храм было практически невозможно. На многие мили его окружали непроходимые нагромож-дения безжизненных скал, где нечего делать ни феллахам, ни бедуинам. Такое было под силу разве что опытным альпинистам, которые не стремились в эти места.
Как-то он увидел на востоке небольшой самолёт, вероятно летевший из Каира в Хартум. С воздуха лётчик мог заинтересоваться площадкой среди скал недалеко от Нила, на которой росли деревья. Однако самолёты, которые он потом видел ещё несколько раз, ле-тали по трассе, проложенной намного восточнее храма, и со значительной высоты, к сча-стью, не могли их заметить. Зато Русу эти «странные птицы», чрезвычайно интересовали. Девушка, не видевшая в своей жизни не то, что самолёта, но даже толком не знавшая дру-гих людей, не отрывая глаз, следила за полётом из единственного места дворика, откуда он был виден, внимательно вслушиваясь в странный шум мотора. Дед ей не рассказывал о виденном в небе чуде, и она решилась расспросить о странных птицах Генриха, но он по-ка не понимал её, а она его. Так Руса стала внимательно вслушиваться в его немецкую, а потом и литовскую речь, когда он рассказывал ей сказки, услышанные в детстве от мамы.
Генрих Браухич привык за это время к размеренной жизни в маленьком кусочке рая, в который привела его удивительная судьба. Руса уже не дичилась Генриха и встречала его по утрам очаровательной улыбкой, но обнажённой груди у девушки он больше не видел. Руса стала стесняться его и прикрыла грудь полоской белой ткани. Понемногу они научились кое-как понимать друг друга с помощью нескольких десятков простейших слов, по-добранных Браухичем, и жестов. Генрих с радостью чувствовал, что Русе стало интересно с ним общаться.
В течение дня Руса по несколько раз выполняла некие ритуальные действа. Когда всходило солнце, она становилась перед ним на колени и, обратив лицо к свету, шептала молитвы и заклинания, а в течение дня выполняла упражнения для тела, весьма напоми-навшие гимнастические. Назначение этих действий, вне всякого сомнения, ритуальных, Браухич не понимал, однако гибкость тела и изящная фигура девушки – прямое следствие таких упражнений, укреплявших не только душу, но и тело.
Ему вернули выстиранную одежду, в которой, впрочем, не было пока необходимости, и Генрих привык к куску полотна, прикрывая им бёдра на манер древних египтян. В кар-манах его одежды мало что сохранилось, кроме документов и денег, надёжно завёрнутых в непромокаемую клеёнку и зашитых во внутреннем кармане. Остальное содержимое карманов растерялось во время боя, в полуобморочном пути по пустыне и при падении в Нил. Даже патронов к карабину осталось всего два в неполной обойме магазина. В асуан-ской гостинице остались вещи, которые они не взяли с собой, в том числе и материалы экспедиции. Теперь они попадут в руки полиции. Ну да бог с ними, кое-что осталось в голове, а после того, как он попал в пещерный храм и познакомился с живыми реликтами древнего царства, существовавшего в этих местах несколько тысяч лет назад, всё прочее не имело практически никакого значения.
И даже собственная судьба не тревожила его в это время. Мучительнее всего было смотреть как день ото дня сохнет Сур. Жрец был болен неизлечимой болезнью крови и, обладая даром предвидения, предсказал дату своей смерти – девятый день месяца Пахон, что соответствовало восемнадцатому мая, то есть времени, когда он с Брауном и Кохом должен был быть уже в Александрии и готовиться в дорогу домой. Но кости Брауна и Коха разнесли по пустыне шакалы, а он, сидя у ложа умиравшего жреца, слушал его удиви-тельные рассказы о былом величии страны Кеме.
Когда она была ещё пуста после Вселенской войны Богов и Всемирного потопа, в неё пришли его божественные светлые предки и стали обрабатывать чёрную плодородную почву, выращивая хлеб и фрукты. А потом в долину реки начали проникать дикие племена с востока и юга. Больших сил стоило предкам Сура обучить их строительству домов, земледелию и ремеслам. Так, в течение веков и тысячелетий создавался народ Страны Нила…
В один из таких дней Сур передал Генриху два ветхих папируса с описанием важных событий из древней истории Верхнего Царства, свою жреческую печать, которую он дол-жен был передать Русе, когда та об этом попросит, и золотой диск с солнечным изображением Хора-Пта-Атона в виде сокола с распахнутыми крыльями. Что делать с этой драгоценной реликвией, Сур не сказал.
И Руса была возле деда в эти часы. Тихо сидела у его изголовья и протирала лоб деда смоченной в воде ладонью. Слёзы блестели в её прекрасных глазах, изредка и тихо скаты-ваясь по щекам.
Когда уровень воды в Ниле начал падать и скоро должен был открыться грот, связывающий пещерный храм с внешним миром, пришёл девятый день месяца Пахон. Генрих перенёс на руках лёгкое высохшее тело жреца в самую отдалённую комнату пещерного храма, где Руса облачила Сура в жреческие одеяния и молилась возле тела последнего родного ей человека на всём свете, упрашивая Осириса перенести его в своё подземное царство. Потом, по просьбе Русы, Генрих выбил тяжёлым каменным молотом бронзовые скрепы и свод пещеры, ведущий в дальнюю комнату, в которой навсегда остался послед-ний жрец забытой страны Кеме, обрушился, надёжно скрывая тело жреца и немногие со-кровища его рода от грабителей или археологов, которые когда-нибудь проникнут и в этот пещерный храм…
– Это всё. Дары жреца ты уже видел, а завтра я познакомлю тебя с фрейлен Роситой фон Браухич, своей «африканской женой», – устало улыбнулся Генрих.
– Через несколько дней, когда вода в Ниле спала, в храм приплыли люди, о которых говорил Сур. Нам принесли нубийские одежды, без которых невозможно преодолеть пус-тыню в летнюю жару, и мы с тем маленьким караваном ушли тайными тропами в нубий-скую пустыню. Странствуя от колодца к колодцу, добрались до Эритреи, где сошли с верблюдов возле поста итальянских войск. Я предъявил свои документы офицеру, выдав Русу за жену. Итальянцы приветливо встретили немецкого путешественника, и помогли нам добраться до Массавы, – закончил свой рассказ утомлённый Браухич, с тревогой ожи-давший возвращения в Берлин, где ему, как старшему, придётся отвечать за гибель това-рищей. Сочувствуя Генриху, Воронцов даже не пытался сравнивать своё пребывание в цивилизованной и комфортной Индии, радушный приём в монастыре Сунавари и рос-кошную жизнь во владениях махараджи с драматической экспедицией Браухича в диких пустынях и горах Африки, населённых головорезами.