Наступил новый год. Страна раздираемая противоречиями, разваливаясь на глазах, со скрипом вползала в мутные девяностые годы. Бытовала невесёлая шутка: «Перестройка – кончится перестрелкой», но люди хотели, жаждали, перемен. А десятилетиями раскрученный идеологический маховик не потерял ещё обороты и грозил порушить каждого, кто решился бы на лобовую атаку «неприлежных истин». Супердержава построенная на беззаветной вере и энтузиазме одних, неимоверных лишениях и страданиях других, явившая миру образцы высоких достижений и средневекового мракобесия, надорвалась и лишилось самого главного – доверия миллионов своих граждан. Как же так получилось, что красивые и справедливые принципы заложенные в основу государства в итоге завели страну в тупик?.. Как?!
Фёдор лежал на диване и лениво по диагонали просматривал свежий номер газеты. Но в голову ничего не лезло. Уже как три часа Лика задерживалась от условленного времени возвращения. Это было впервые, без предупреждения и на такой длительный срок. Фёдор стал заметно волноваться. «Ещё пять минут, – уставившись невидящим взглядом в газетную страницу, наконец, решил он, – и я иду её искать». Но чего-то мялся и тянул. Прошло ещё полчаса в томительных раздумьях, когда, наконец, заявилась пропавшая. Фёдор с большим облегчением встретил её у дверей, помог снять верхнюю одежду. И напустив, насколько было можно равнодушный вид, не торопился с расспросами, отдавая инициативу в разговоре ей. То, что она была взволнована он понял сразу – это состояние выдавало характерное для неё красное пятнышко в ямочке под гортанью и блестящие глаза. Пригубив поданную чашку чая, она без обиняков заявила:
– Ты знаешь кого имеешь честь лицезреть?
Федор мягко усмехнувшись, молвил:
– Ну-ну.
– Не иронизируй. Ты имеешь честь лицезреть председателя торгово-закупочного кооператива «Гамма», собственной персоной, – и переведя дыхание, добавила, – прошу любить и жаловать!
– Впечатляет, – безучастно ответил Фёдор. Теперь он заметил, что Лика была слегка под шефе и ему стало совсем грустно.
– Если бы ты знал, каких мне это сегодня стоило сил, – не замечая его обиды продолжала она, – но сейчас я просто счастлива: Громадьё планов! Новые возможности! Новая жизнь! – восклицала она.
– Лика, ты пожалуйста предупреждай о своих задержках, если это возможно, – мягко упрекнул её Фёдор. Ведь я даже толком не знаю где тебя искать.
- А меня искать не надо! – с толикой возмущения зазвучал её голос, - я уже большенькая!
Фёдор задумчиво потёр переносицу – это был характерный жест растерянности.
– Почему «Гамма?»
– На пишущей машинке легко печатать, «буковки» рядышком. Видишь, какая я у тебя умненькая! – довольно улыбаясь, по-детски, похвалилась она. И он не смог сдержать ответную улыбку и это исчерпало возникшую было напряжённость.
С этого дня начался новый этап в их жизни. Она не жила – горела. Идея кооператива захватила все её помыслы. Фёдор втайне ревновал, сердился, но выступить в открытую, «угомонить», не решался. Вскоре нашлось дело и ему. Военный заводик, где он проработал не один год, хирел не по дням, а по часам, а потому можно было неделями не приходить на работу. Вынужденное безделье стало его уже тяготить. Лика порадела ему как родному человечку, и стала «сватать» на блатное место реализатора готовой продукции. Но когда Фёдор узнал, что ему предлагается торговать шарфиками на городском рынке, то всерьёз воспротивился. Настолько ему была чужда рыночная психология. Лика смеялась: «Давай, давай! Не боги горшки обжигают». После сомнений и борьбы принципов, взвесив все «за» и «против», Фёдор, скрепя сердце, согласился. В оплату ему назначили определённый процент, и какого же было его удивление, когда за полдня не самой пыльной работы он «срубил» сумму превышающую его месячный оклад! Куда только подевалось его амбициозное эго? Стыдливость и стеснительность? Все рыночные треволнения стоили этих денег. В течение дня он несколько раз украдкой пересчитывал такую осязаемую пачку купюр не самого маленького достоинства. Он быстро втянулся в новую работу. Оказалось – многие страхи были напрасны, ему понравилось быть на людях, участвовать в процессе торга. Но торговых дней в неделю выходило когда один, когда два, не больше и это уже вызывало его сожаление. После каждого удачного рабочего дня Фёдор шёл в продуктовые ряды рынка и долго бродил выбирая немыслимые по прежним доходам разносолы и деликатесы. Делал он это со вкусом, ему нравилась суета не избалованных вниманием продавцов и свои манеры состоятельного человека. Покупал Фёдор и хорошего, домашнего приготовления, вина из винограда «Изабелла». Густое и сладкое оно пилось легко, радуя тонким букетом и мягкой эйфорией. Вечером они устраивали маленький праздник – романтический ужин, и о ужас… со свечами! Но что было поделать? Желание дамы священно для галантного кавалера. Фёдор от такой вольготной жизни прибавил в весе, стал медлительней и вальяжней. В это время, ему казалась, что жизнь бесповоротно повернулась к лучшему. Да,в магазинах было пусто, а редкое появление какого-либо товара в свободной продаже сопровождалось ажиотажем, километровыми очередями и скандалами. Да, уже прокатилась по окраинам страны череда националистических погромов и бунтов, но это всё представлялась ему, и многим, многим другим неизбежной платой за плюрализм, гласность, и в конечном счёте – торжество демократии. Но много, ещё очень много людей боялись этих перемен, видя в них угрозу устоям общества, а зачастую и личной безопасности. Преимущественно это были люди старшего поколения и Фёдор, в лучшем случае, видел в них или ортодоксальных коммунистов, или просто недалёких затурканных обывателей. И если раньше наблюдая их изнеможённые лица, неизбывную тоску в глазах, их сирость и убогость, он испытывал жалость и сочувствие, то теперь, какое-то барское снисхождение граничащую с самодовольством. Однажды, обнаружив такую метаморфозу в своём мировосприятии, Фёдор был нимало удивлён, это уже попахивало комплексом супермена. Этим наблюдением он и поделился с Ликой, но она не стала вникать в его рефлексии, просто заметив, что в суперменстве нет ничего плохого, ибо неуверенного в себе мужчину кусает даже случайная собака, и многозначительно добавила: «Есть такое мнение». Что же касается жалости и сочувствия к таким людям, то они, по её мнению, этого не заслужили, ибо ещё древние подметили: «Каждому - своё!». Фёдору понравилась её логика и он не стал вступать в дебаты, а ведь раньше, всегда, по возможности, радел за слабых и обиженных и почитал это за большое человеческое достоинство и моральное совершенство. «Переоценка всех ценностей», – про себя процитировал он Ницше, и душевный мир был восстановлен.
Прошло ещё какое-то время. Короткая кавказская зима кончалась. Днём солнышко пригревало впрямь по-летнему, радуя столь желанным ультрафиолетом флору и фауну. Естественно, народ потерял всякий интерес к зимнему гардеробу, и к шарфикам с шапочками в частности. Суперприбыль растаяла как снег, грозя перейти в убытки. И Федор, несмотря на пробуждающее влияние весны, приуныл. Но только не Лика. Её обуревали, другого слова тут не подберешь, всё новые идеи, другие масштабы кружили ей голову. Фёдор не то чтобы не верил, ведь он уже уяснил её возможности и хватку, но перспективы были весьма туманны, риски существенны и требовались большущие, по его понятиям, деньги. Она же часто любила повторять: «Такая ситуация в экономике бывает раз в триста лет, куй железо пока Горбачёв». Суть её идеи была проста и понятна: Выйти на качественно новый уровень, оторваться от нарождающихся конкурентов и перейти от полукустарного производства к промышленному, освоив при этом новые рынки сбыта. Фёдор открыто не возражал, отделываясь скептически-нейтральным: «Мечтать не вредно», или ещё чем-нибудь в таком роде. Он и не воспринял всерьез, когда однажды вечером Лика объявила:
– Готовься! нас ждут великие дела.
– Всегда готов, – не отрываясь от экрана телевизора вяло ответствовал он. Лика решительно встала между ним и экраном.
– Ты меня не понял, – возмущённо, неожиданно высоко прозвучал её голос. Фёдор нехотя встал, выключив телевизор, пристально посмотрев на Лику, спросил:
– Теперь, понял?
Утвердительно кивнув, она поведала следующее:
– Я нашла человека готового ссудить необходимые нам деньги, на год, под приемлемый процент. Это шанс. И упускать его никак нельзя.
Фёдор сделал круглые глаза. Он знал, какой суммой грезила Лика.
– Неужели ЕБМ всё-таки раскрутился? – удивлённо спросил он. Лика капризно махнула рукой.
– Его время ещё не пришло, не пришло… А в городе итак достаточно состоятельных людей, готовых выгодно вложить деньги.
Федор, несомненно, видел когда-то этот характерный жест, жест очень влиятельного человека, но особенно не вникая, ответил:
– Людей-то достаточно, а как не справимся, не отдадим? По головке потом не погладят. А если и погладят, то утюгом горяченьким… Вот по телевизору показывали недавно…
– Будешь меньше диван мучить, в телевизор пялиться, и справимся, и отдадим, - сардонически прозвучал её голос.
– Тебе ирония не идёт, – парировал ехидную реплику он.
– Ты смотри… обиделся! - с удивлением протянула Лика. По лицу Фёдора пробежала тень недовольства, но он промолчал.
Буквально через сутки, бледный от волнения сидел Фёдор в салоне самолёта, с тем самым дедушкиным чурбанчиком-саквояжиком доверху набитым деньгами. Проведенный без посадочного досмотра и устроенный в самый последний момент в переполненный самолёт, он ещё раз убедился во всесилии денег, больших денег.
«Вот тебе тысяча голых женщин, вот тебе чемодан денег, вот тебе рейс в город, где живёт Лена … Что-то ещё будет?..» - размышлял он в набирающем высоту самолёте…
Северный город встретил не по-весеннему холодной погодой, полураскисшим снегом на привокзальной площади, безучастной суетой людского муравейника. Опять же, за мзду, Фёдор устроился в аэропорту в служебную гостиницу. И сделал это он специально, ибо знал нравы пресловутого городского сервиса, где в скромной гостинице, в тесноте и убогости селили по пять человек в номере, а в хорошей доставали с навязчивыми соблазнами и всякого рода сомнительными предложениями. Расположившись в маленьком одноместном номере, Фёдор никак не мог определить безопасное место для саквояжа, но спрятать его было негде. С чертыханьем он засунул его под кровать, а на прикроватную тумбочку выложил свой пухлый бумажник, в качестве ложной цели. Невесть какая хитрость, но на душе стало спокойней. Последующею неделю Фёдор затемно уходил и затемно возвращался. За это время он купил партию импортных вязальных машинок и целую машину пряжи, безукоризненно оформил все документы. Чего это стоило Фёдору? красноречиво говорила постройневшая фигура, теперь брючный ремень приходилось застёгивать на две дырочки туже.
Машина была снаряжена в дальний путь и всё готово к отъезду. Теперь, когда груз ответственности спал, перед Фёдором во всей полноте стал образ, который подспудно преследовал всю эту суматошную неделю. И хоть он решительно пресекал попытки памяти воскресить всё то, что было с ним связано, но дома, улицы, сам воздух этого города постоянно напоминали - Лена где-то здесь, она совсем рядом...
В укор вспоминалось прощальное письмо, отправленное ей в прошлом году, и на которое он так и не дождался ответа. Да и что могла ответить, по существу, брошенная девушка? Поплакаться в жилетку? Попросить снисхождения? Потребовать объяснений? В конце концов выплеснуть эмоции какой-нибудь резкостью или колкостью? И ведь Фёдору было бы намного легче, если б последовала какая-нибудь реакция. А так, полная неопределённость и глухое чувство вины.
Фёдор лежал поверх покрывала на гостиничной кровати, в одежде, обутый, чуть только свесив на сторону ноги и пытливо изучал потолок. Что он там хотел увидеть? Таинственные письмена с готовым ответом? Или просто пытался абстрагироваться, в надежде, что подсознание подскажет, как избавиться от всех тех сомнений мешающих вздохнуть полной грудью. Наконец, интуиция подсказала: «Звони, дубина стоеросовая!»
«Но что я смогу ей сказать?» – резонно возразило сознание. Минуту поколебавшись, Фёдор решил: или сейчас или никогда!.. С замирающим сердцем слушал он долгие гудки вызова, но ни первая, ни вторая, ни третья, попытки дозвониться не увенчались успехом. Вздохнув то ли с огорчением, то ли с облегчением он решил повторить попытку вечером. Откуда он мог знать, что в это же время красивая молодая женщина с грустными тёмными глазами безуспешно жала на кнопку его дверного звонка, там, в его родном городе, за две тысячи километров…
У Фёдора, на этот последний день, было запланировано ещё одно важное дело – проведать Ивана Егоровича. И новые заботы отодвинули нахлынувшие чувства. Сделав предварительный звонок, накупив на рынке фруктов, Фёдор отправился в гости. Поначалу все складывалось, как в прошлый раз. Величавый старик, чай с неспешной беседой, та же картина «Девочка и голубь» так поразившая его в первый визит, грациозный кот Мурзик не сводивший глаз с Фёдора, особая атмосфера благожелательности, внимания и доброты. Дедушка в разговоре был афористичен, оригинален в мыслях и суждениях. Эта беседа начавшаяся так занятно, так гладко, и так содержательно, кончилась поразительной, если не шокирующей новостью для Фёдора. Началось всё с безобидного наблюдения которое Фёдор сделал вслух:
– Какой кот у вас глазастый, всё смотрит на меня и смотрит, как бы не сглазил, – и кивнул на Мурзика пристроившегося рядом.
– А, Мурзилка, он вам благоволит, животные, говорят, безошибочно видят ауру человека и знают кому доверять, а кому нет.
Фёдор потрепав Мурзилку за холку, шутливо добавил:
– Мне бы чуток твоего провидения, а? Мурзик! Поделись умением.
– Представьте себе, у людей точно так же, только видим мы это в разных абстрактных образах, – продолжал развивать свою мысль Иван Егорович.
– Ну, уж у меня-то такой талант начисто отсутствует, – не согласился Фёдор.
– Вы просто молодой и этого не замечаете, а к старости, когда человеку торопиться некуда, это чувство весьма сильно обостряется. Не сочтите это за рамоли, но вот мой личный пример: Я людей, зачастую, воспринимаю как музыкальный образ. Да, да, – продолжал он, – человек это музыка: один звучит двумя нотами милицейской сирены – пронзительно-повелительно, второй тремя – чистым тихим аккордом, третий – какая-то какофония, набор случайных звуков, четвертый плывёт пятой Бетховенской – это человек-бог…
Возникла пауза.
– А можно нескромный вопрос? – наконец, заинтриговано подал голос Фёдор, и восприняв молчание как согласие, спросил:
– А меня вы можете классифицировать? По вашей музыкальной шкале.
Иван Егорович внимательно посмотрел на него поверх очков, чуть улыбнулся и то ли шутя, то ли всерьез ответил:
– Много музыки. Длинные протяжные ноты в piano и приближающие раскаты грома…
Фёдор озадаченно повел головой, такой характеристики ему ещё не давали. И как бы желая убедиться в достоверности сказанного, задал новый «контрольный» вопрос:
– А Лика, Лика как звучит? Какая у неё музыка?
– Музыка? – Иван Егорович усмехнулся, – два неудачных брака и ветер в голове. Вот такая вот свирель. Вот такая музыка.
Потом, подумав, добавил:
– Она натура эмоциональная, а для натуры эмоциональной, ровная жизненная дорожка далеко не безболезненна… - Дедушка кашлянул, прерывая затянувшиеся молчание. – Лика, просила не говорить, не обсуждать её проблемы с тобой, но я возьму грех на душу, спрошу, – Иван Егорович неожиданно перешёл на «ты» и Фёдора это обрадовало. Не любил он официального обращения на «вы», тем более в домашней обстановке. – Хорошо ли друг друга вы изучили? Достаточно ли искренни между собой? Обсуждали ли серьезно перспективу совместной жизни?
Фёдор несколько был озадачен таким резким поворотом в беседе, потёр указательным пальцем переносицу, пытаясь выиграть время. Честно говоря, эти вопросы несколько напрягли его. Помня о дедушкиной проницательности, Фёдор подумал, что тот узрел его душевную раздвоенность между двумя женщинами, и таким образом хочет выяснить всю серьезность намерений относительно его внучки. Пауза затягивалась, надо было что-то говорить.
– Живем хорошо, ни в чём не нуждаемся, – начал бодро перечислять достижения совместной жизни Фёдор, – вот новый проект задумали… В перспективе думаем пожениться, уже на выдохе, как-то неуверенно закончил он.
– Пожениться?.. Не хочу быть банальным, повторяться про ответственность, но я надеюсь это решение было принято не с бухты-барахты?
– К чему он клонит? – напряжённо соображал Фёдор. И решил ответить индифферентно:
– Так общие цели, взгляды, симпатия наконец – аргументов я думаю более чем достаточно.
– То, что касается вас двоих, вполне, – задумчиво начал дедушка, и вдруг, ошеломляющее продолжение, – но готовы ли вы взять ответственность перед ребёнком?
У Фёдора полезли глаза на лоб.
– Каким ребёнком?
– У Лики, после второго брака есть ребёнок, разве она вам, – Иван Егорович опять перешёл на «вы», – ничего не говорила?
Фёдор часто-часто заморгал пытаясь отогнать зароившихся перед глазами мушек.
– Так вы что же… не в ведении событий?
–Да нет, в общих чертах, общих чертах – уклончиво отвечал Фёдор.
– Сейчас некоторые боятся ответственности перед детьми! – Неожиданно эмоционально заговорил дедушка, – особенно неродными. Иные же не представляют всех трудностей, и поэтому, я думаю, что если вы собрались пожениться, то решили все нравственные аспекты для себя! То есть, готовы ли вы взять ответственность за ребёнка в полном объёме? Я не жду немедленного ответа, но он должен быть, и ребёнок не должен попасть в заложники сиюминутного, скоропалительного решения!
Надо ли говорить, что после такого ушата холодной воды Фёдор под благовидным предлогом срочной подготовки к отъезду откланялся. Дедушка в душу больше не лез и сделав несколько тёплых напутствий на дорогу отпустил потрясенного Фёдора восвояси. Выйдя на улицу Фёдор у первого же прохожего «стрельнул» сигарету, сломал три спички пытаясь спешно прикурить и только после первой глубокой затяжки вместе с клубами дыма выдохнул: «Ни фига себе!» Ещё несколько затяжек и уже вполне осмысленная тирада: «С клёна падают листья ясеня!» А затем щелчком, с широким замахом руки, далеко забросив окурок, произнёс сакраментальную фразу: «Карету мне, карету!»
За три дня в пути на тряском грузовике Фёдор не только осмыслил всю интригу ситуации, но и нашёл её весьма пикантной. Первый день он угрюмо молчал, уставившись невидящим взором на набегающую дорогу. На второй он уже приобрёл душевное равновесие и они вовсю болтали с водителем обсуждая дорожные темы: Проблемы с бензином на заправках, повсеместность поборов на постах ГАИ, и множество жриц любви на обочинах дорог. На его удивленный вопрос:
– Всегда ли на дорогах паслись стада проституток?
Он, ещё не старый человек, ненадолго задумавшись, ответил:
– Да, встречались, но значительно реже и намного старше, а теперь… И матерно прошёлся по перестройке, её зачинателю и всех власть имущих. Фёдор, убеждённый адепт перестройки, не стал вступать с водилой в открытую полемику о целесообразности нововведений, но за женщин на обочинах, которых сам недавно назвал проститутками вдруг заступился.
– Понимаешь, – говорил он, – мы, мужики, по своей сути полигамны, и некоторые женщины, может быть особо чувствительные к нашей особенности, идут нам навстречу, ублажая тёмные инстинкты, мы же неблагодарные в ответ за всё хорошее даём им всякие оскорбительные определения. Я думаю, что это не очень хорошо и попахивает фарисейством.
– Да если бы они ублажали мужиков ради спортивного интереса, или себе в кайф – были бы честными давалками. А так, ****и они и в Африке ****и! Вынес безапелляционный вердикт его собеседник.
Против такого убийственного аргумента Фёдор не стал возражать.
Дома Фёдора встретили как триумфатора, он был обласкан по всем канонам монаршей милости. В заключении был ужин с шампанским и излишествами. Но что-то неуловимо поменялось. Трепета, не было прошлого душевного трепета. Так, технический экстаз и не более того. Фёдор списал это на дорожную усталость, хотя это был самообман и причина гнездилась гораздо глубже. Ещё по дороге он решил, что пока Лика не даст повода, выяснять её семейное прошлое он не будет. Присмотреться в свете новых данных повнимательней, осмыслить узнанное и не пороть горячку – вот такую задачу он себе определил. Но одно дело что-то решить, другое исполнить. Его так и подмывало хоть как-то обозначить эту тему…
Они лежали рядышком. Фёдор на спине, Лика на боку, закинув на него ногу и прижавшись щекой к его плечу. Фёдор не спеша рассказывал все перипетии своей поездки. Рассказал и про визит к Ивану Егоровичу. Несколько интригующе, с многозначительными как ему казалось паузами. Но никаких признаков волнения, напряжения он не уловил. Вся та же безмятежность и расслабленность.
– И ещё, – продолжал Фёдор, – я видел одну юную леди, наклон головы, осанка… так на тебя похожа, – опять пауза, – можно подумать, что это ты маленькая, или твоя дочь… Молчание. Конечно, это была провокация, прямая провокация и действие оно своё возымела. Лика встрепенулась, перевернулась на живот и близоруко прищурившись посмотрела на Фёдора.
– Ты это про кого?
– Не про кого, а про что, – поправил её Фёдор. Про большую картину, «Девочка и голубь». Что у Ивана Егоровича на стене висит.
Лика усмехнулась.
– Да это тебе привиделось, абсолютно никакого сходства. Какой ты впечатлительный, она усмехнулась краешками губ, Но эта картина украшение и гордость его коллекции… И моя головная боль. Лика замолчала.
– Почему? – прервал затянувшееся молчание Фёдор.
– Обхаживают его там одни доброхоты, на предмет дарения музею. Дескать искусство принадлежит народу, и прочую ересь несут в таком же духе, а дед, похоже, ведётся, он же не от мира сего – бессребреник…
В ту ночь Фёдор заснул в уверенности, почти что в полной уверенности, что историю с музеем Лика придумала и красиво ушла от нежелательной и опасной темы.
На следующий день у Фёдора наступили буржуазно-трудовые будни, без «выходных и проходных». Но вскоре, как назло, родной заводик урвав какой-то сторонний заказ, срочно вспомнив о своих работниках. Перед Фёдором стала непростая дилемма: Под чьими знамёнами ему остаться. По настоянию Лики он всё-таки уволился с завода, хотя как мог противился. С увольнением его лишали служебной жилплощади, которая вот-вот должна была стать его собственностью. Но Лика разрешила этот спор очень просто.
– Если ты так зациклился на собственном гнёздышке, то через пару месяцев я тебе куплю гораздо престижнее. Фёдора покорёжило это её: «Я тебе куплю», но спорить ни по существу, ни по форме не стал. Как и ожидал Фёдор, его увольнение обусловили немедленным освобождением квартиры. Пожитки он перевёз к Лике, а нехитрый скарб просто-напросто решил раздать соседям. Вот тут-то его и поджидал сюрприз, ещё одной зарубиной отметившей сердце. Первый же сосед, к которому он обратился, что-либо брать отказался. Хитро посматривая на Федора, сказал:
– За предложение спасибо, ценю. А вот ты от моего предложения навряд ли откажешься. С этими словами он и вынес полиэтиленовый пакет.
– А кто, кто передал? – спросил Фёдор, достав и рассматривая тщательно упакованный свёрток.
– На неделе, барышня, волновалась, – по-военному лаконично отвечал отставной военный.
Фёдор больше не докучал, поблагодарил и в высшей мере заинтригованный поспешил к себе. Развернув пергамент, Фёдор откинувшись на спинку дивана какое-то время сидел с отсутствующим взором. Потом порывшись в шкафу, нашёл старую заначку – пачку дешёвых сигарет без фильтра. Закурив и сделав несколько затяжек, глухо сказал: «Какие крепкие сигареты, слезу вышибает». И вытерев кончиками пальцев глаза, взял в руки книгу. Это был альбом избранных работ Зинаиды Серебряковой. Когда-то купленный, в ту первую поездку и забытый Фёдором у Лены. За обложкой он нашёл неподписанный конверт, а в нем одинарный листок на котором ровным Лениным подчерком было написано:
Здравствуй, Фёдор!
Ты, наверное, будешь нимало удивлён, но так получилось. Проезжая через ваш город, я не могла, я должна была зайти к тебе. Понимаю, что своим поступком могу создать тебе какие-нибудь сложности, но искус увидеть тебя превысил все доводы разума. Зачем мне это нужно? Сейчас вразумительного ответа у меня нет. Считай это капризом сентиментальной женщины.
Если у тебя есть новая сердечная привязанность, то это строки не воспринимай всерьёз – так минутная слабость. Но всё что было, всё что случилось между нами, оставило самый глубокий, самый яркий след в моей жизни. За это тебе спасибо. А книгу ты забыл когда-то у меня, пользуясь случаем возвращаю.
Лена.
На ночь Фёдор остался в своей старой квартире. Заснул он только под утро, когда стало рассветать, а вскоре пришла и Лика.
– А накурено, накурено, – начала она с порога возмущаться, – что за шалман тут открылся?
Видно, что пребывала она в хорошем расположении духа и не прочь была пошутить.
– Соседям отходную ставил, – вяло соврал Фёдор.
– Да, вид у тебя, – покачала головой она, – жёлтый, как лимон. Что всю ночь не спали?
– Угу, – невнятно подтвердил он.
– Ну вот что, иди домой, отсыпайся, сегодня тебе выходной, а вечером я тебе чуть попеняю, за то, как оставлять меня в неведении, за все мои треволнения.
И, по-хозяйски чмокнув Фёдора в щёчку, стремительно удалилась.
Фёдор разорвав пустую сигаретную пачку, к своей радости нашёл завалившуюся на дно полупустую сигарету, прикурил и щурясь от дыма поднёс спичку к письму. Оно быстро взялось пламенем, а когда в пепельнице ещё по-живому шевелились и корчились невесомые останки листа, произнёс: «Так надо, иначе у меня начнётся раздвоение личности».