Мой дед по матери был Рштуни, я его не увидела. По отцу дедушка жил в октемберянской деревне, папа привозил его на зиму к нам домой. Иногда я задумывалась, почему наш дедушка носит другую, не отцовскую фамилию. Звали мы его Матевос апер, мама очень почтительно относилась к свекру, дедушка привозил бесхитростные по тем временам деревенские гостинцы – шуджух, чир-чамич, пшат… Он курил трубку, носил роскошные усы и безропотно вытачивал чуть ли всей детворе с нашей улицы всевозможные ножички, ложечки, все мы его очень любили, а летом с отцом часто ездили к нему в деревню. Иногда он приезжал к нам со своей второй женой Салби, пахнувшей яблоками, и которая смотрела в телевизор, поминутно охая, и возмущалясь бесстыдствам, которые там творились. «Опять пупок к пупку молодые встали!» Её сына Асатура, вернувшегося из армии, ударило током, когда тот сунул палец в ведро с включенным кипятильником.
Когда дедушка умер – мне было лет 15-16, я с изумлением узнала, что Матевос апер – не папин отец, а двоюродный брат второго мужа Гяран, моей бабушки по отцу. Бабушка прибилась к деревне, где её подобрал вдовец, ну и женился на ней. Тогда ведь никакой ещё бабушкой она не была, лет ей было не больше тридцати. Она всё так же носила яшмак и монеты на лбу, очень любила нас, из-под необъятных нижних юбок доставала гостинец – шуджух или алани и заполняла детскую горсть. Бабушка нюхала табак и чихала. Я смотрела на неё завороженным взглядом, сейчас об этом можно сказать, что я любила смотреть, как она ловила кайф. Когда она умерла, мне было 6 лет, папа подошёл к гробу и вдруг заплакал, и от этого невиданного зрелища я обомлела – папа, мужчина плачет! Мне стало страшно и я громко, по-взрослому протяжно завыла… Потом старшая сестра любила рассказывать, как все хоронящие давились от смеха, глядя, как шестилетка оплакивает 90-летнюю покойницу. Циники…
Отец часто брал меня с собой «на визит». Однажды вызвали в Узуноба, это Армавир, как раз туда, где жила бабушка. Всю ночь папа сидел возле задыхающейся от астмы больной, тоже чьей-то бабушки, а меня отвезли к моей. Перед домом цвели роскошные цветы. Год назад, через десятки лет я поехала туда, хотела увидеть те цветы и бабушкин сад. Нашлись люди, помнившие и доктора, и бабушку. Показали их старенький, низкий домик, вокруг во всех дворах с хорошими каменными домами цвели те же самые «бабушкины» роскошные цветы, похожие на герберы.
Помню, как она срывала с дерева персики и сливы, обтирала ладонью или подолом и протягивала мне. Я очень чувствительна к запахам и надолго запоминаю их, мне это очень помогало в моей профессии химика-аналитика. Так вот запах и вкус персиков из сада остался тестовым на всю жизнь. Запахи жухлой травы и свежеиспеченного хлеба, дымящего в тонире кизяка и запах танапура из снятого мацнатана ни с чем невозможно сравнить, а забыть – и подавно. Мне кажется, солнце тоже пахнет – вот этими самыми ароматами всего, что оно обогрело, прогрело и подсушило...
В конце шестидесятых мой отец «заболел» очередной идеей. Это была очень тягучая история борьбы с министерством сельского хозяйства, не разрешали эксперименты с солончаками вдоль Аракса, которые папа, как он был уверен, сможет вернуть к жизни. Родом отец был из Игдыра, сурмалинцы десятилетиями воевали за урожай на солончаках, а земля по ту и эту сторону Аракса одинаковая. По-видимому, это желание и готовность отдать земле всё, что он знал и видел мальчишкой от деда, отца, уже в более зрелом возрасте, зрело у него давно, когда он проезжал мимо безжизненных бесплодных полей. И, наконец, добившись у Минздрава отпуска на год, а в Минсельхозе оформившись «консультантом», отец завербовал двух сыновей Матевос апера, соорудил какую-то времянку для работников и неделями от зари до зари пропадал на этих полях.
Эксперимент заключался в обильном удобрении навозом и фосфатами кальция. По-видимому, шла обычная реакция замещения, на опытной делянке вымахали невиданные в тех краях подсолнухи, кукуруза, бахчевые. Комиссия из Минсельхоза приняла результаты, но внедрять не стала, так это не входило ни в утвержденные государством планы, ни в их планы внедрять чужие идеи. Через несколько лет, однако, дело нашло последователей, опыт распространили новые советские земледельцы и, проезжая в Армавир, двоюродный брат показывал:
– Вот тут была сторожка Айрико, он очень рьяно принялся за это дело, землю любил. А второй сын Матевоса, Езнак, решил жениться и переехать в другой район, отлынивал, невзирая на чрезмерную строгость моего отца.
Дело дошло до того, что отец отказался от родства с Езнаком.
Произошло это следующим образом. Езнак по кривым и пыльным деревенским улицам гонял на мотоцикле, распугивая кур и девушек. Застав его в очередной раз не на рабочем месте, отец отказался платить ему зарплату (как ни странно, платил он из своего кармана), и что страшнее, как он думал, пригрозив, что не разрешит называть «ами». Езнак несколько минут взвешивал открывшуюся малоприятную перспективу и выбрал свободу. Отец мой все такие виды свободы называл кратко и точно: «лодрутюн», лень по-нашему, от слова лодырь. Короче, остались они с Айрико, который потом поступил в Сельхозинститут и стал отменным агрономом. А Езнак пропал из виду, объявившись лишь на похоронах папы, сидел в углу и рассказывал моему брату, что хотя ами отказался от него, но жену вылечил от мастита, а отца жены в городскую больницу устроил. Но в дом не позвал. Так что выходило, что обида отца не прошла.
Словарик
Шуджух – колбаски сладкого теста с орехами
Чир-чамич – изум и сушеные фрукты
Пшат – плод пшатового дерева, по форме похож на оливки, со сладкой мучнистой массой
Танапур – суп из кислого молока мацуна
Мацнатан – разведенный мацун. Обычно его разводят, чтоб сбить масло.
Ами – дядя по отцу
Лодрутюн – ленивость (лодр, лодырь, лентяй)