Вначале было...

               
                Посвящается первому                Сочинителю на Земле.


  Ушастый будто споткнулся о корягу, сел на поваленный ствол папоротника; стая сородичей понеслась дальше по натоптанной охотничьей тропе...
  Ему надоело гоняться с дубиной за писающим от страха мамонтом; как сыну Вожака, ему оставят кусок мяса; к тому же такой способ охоты Лысый считал морально устаревшим...
  Ушастому сейчас хотелось просто побыть одному, подумать о том, что с ним происходит. Думать, — это было новое для него желание; до сих пор ему хотелось лишь есть, спать, ну и так, по мелочи...
  Над ним и вокруг него летала, ползала, пищала и цвела разнообразная доисторическая природа; о том, что это природа и она доисторическая, Ушастому не говорил даже Лысый, а он мог бы ещё много чего сказать...если б успел... Слова эти малопонятные образовались в ушастой голове как-то сами собой. Там, в его голове происходило вообще нечто несуразное, — похоже, Лысый поселился там со всеми своими мыслями, и даже не один, а с кем-то ещё. Они вели бесконечный спор между собой, и однажды едва не подрались. Один  постоянно требовал чего-то  от Ушастого: мыть руки перед едой, придумывать новые слова, говорить людям, о чём думает, думать о чём говорит, и даже "глаголом жечь".(что такое "глаголом" Ушастый не знал.)
   Другой говорил, что это опасно, время ещё не пришло, соплеменники не поймут и не оценят, просил не высовываться, быть как все... Ушастый боялся, что от этих перебранок его голова тоже скоро станет гладкой как яйцо птеродактиля.
   ...Когда и откуда пришёл Лысый в племя Пустоголовых, никто не знал. Он редко ходил на охоту, чаще сидел на камне у пещеры под Железным деревом, что-то строгал или просто таращился в небо... Первыми его заметили женщины, падкие на всё блестящее. Только напрасно они шастали мимо него в укороченных до безобразия шкурах и скалили зубы; Лысый ни одну из них не позвал в свою пещеру.
   Женская обида задела мужчин племени; к Лысому стали присматриваться Те, Кому Положено; всё замеченное доносилось Вожаку, делались соответствующие выводы: Лысый противопоставляет себя коллективу, не участвует в вечерних ритуальных плясках "сытого брюха"; мясо, прежде чем съесть, бросает в огонь (ему кажется, так вкуснее). По ночам, с неизвестной целью, стучит по стенам пещеры, мешая спать трудящимся соседям; не пора ли поставить на место и пресечь?..
   Вожаку по должности думать не полагалось; за него это делали Те, Кому Положено... Пусть Лысый не желает создавать ячейку общества, — это многих устраивало; пусть жарит мясо, — по ночам уже из некоторых пещер тянет дымком с запахом  жареного. Но Лысый нарушает традиции: дубина на охоте — это святое, а Лысый строгает копья из веток Железного дерева и с ними ходит на мамонтов; иногда попадает в цель. И уже кое-кто, видимо, объевшись жареным, присматривается к новому способу охоты. Измена традициям задевает честь Вожака, а этого никому прощать нельзя.К тому же сын Вожака, Ушастый, часто общается с Лысым; а не заразен ли тот? Заразу следует пресекать в корне...
   ...Лысого пресекли традиционной дубиной по блестящей макушке и зажарили на костре.Традицию проверять изобретения на изобретателях завёл Вожак, — Лысый был прав, — так в самом деле вкуснее...
   ...Пока доедали Лысого, отец выбивал из Ушастого остатки инфекции ремнём из шкуры гиблодоха...
   ...Ушастого страшно интересовало, что же такое видит Лысый в небе, чего не разглядеть никому. Дождался, пока бабам надоест толкаться возле Лысого, подошёл, сел рядом, задрал голову до хруста в шее: вверху по-прежнему ничего не было, кроме редких облаков и одинокого птеродактиля.
   Лысый точно не сразу заметил Ушастого; медленно повернулся к нему, посмотрел глазами старого гиблодоха... Тогда всё и началось. Словно из-под лысины в ушастую голову что-то стало перетекать, какие-то звуки, образы...
   Лысый постучал себя по лбу, произнёс: "Мысли..."; показал на проходящего мимо Рыжего — "Неандерталец...", ткнул себя в грудь, — "Гомо сапиенс..." Ушастый смотрел в рот Лысому с ужасом и восхищением; попытался повторить, но его хриплый визг не был похож ни на что приличное.
   ...Ушастый стал как-то яснее видеть и слышать, хотелось всё понять и объяснить себе, сравнивать и запоминать. Он заметил, что птицы щебечут как дети, а волосы Блондинки светятся как солнце. Появились какие-то странные  желания: ну почему он не птеродактиль, почему не летает? Вот так бы встать, взмахнуть перепонками, полететь над лесом, над стойбищем, над охотниками, делящими добычу, над женщинами, копающими корешки, над соседним племенем Синебрюхов, прыгающих по деревьям... Его бы заметили, закричали: "Ушастый — птеродактиль!"
   Но нет, не заметит никто, головы не поднимут,— мало ли что там летает, — и не закричат; не умеют говорить...
   ...Ушастый теперь ни на шаг не отставал от Лысого, ходил по пятам, заглядывал в рот, повторял каждое слово... Он много чего знал, этот Лысый, только вот в женщинах совсем не разбирался.
   Это он посоветовал Ушастому покорить сердце Блондинки чем-то красивым... Свидания не получилось: голову блестящей ящерицы-соплюхи,за которой Ушастый ползал всё утро по берегу, она откусила и выплюнула;остатки, вместе с букетиком ярких незадушек, сунула в копну выгоревших волос, где хранилось множество ценных вещей: жучки-безносики, коготь сабленосого зайца, засушенное сердце её первого мужчины.
   Сохранив таким образом память об Ушастом, Блондинка постучала его кулачком по лбу, похлопала себя по круглым плечам, оскалила зубы и зарычала. Ушастый скукожился: пантомиму понял бы и младенец, — женщина требовала шкуру пещерного медведя вместе с пещерой; к таким подвигам он не был ещё готов...
   ...Утром Блондинка прохаживалась по стойбищу в новой шкуре под ручку с обалдевшим от счастья Рыжим...
   ...Солнце катилось к реке;скоро здесь пройдут охотники с добычей; встречаться с ними Ушастому не хотелось. Он побрёл к узкой речушке, сел на песок. Из зарослей на другом берегу вышел пожилой, ещё не вымерший динозавр. Шумно дыша, он пил воду, с облезлых боков слетали последние чешуйки; вглядывался в Ушастого, словно прикидывая, стоит ли тратить силы на мелкую добычу...
   Ушастый бесцельно возил веточкой по песку; только всмотревшись, он понял: такие же знаки, - черточки, кружочки, — Лысый выбивал камнем на стенах пещеры; в этих знаках был какой-то смысл, и сейчас он становился ясен Ушастому: там всё, что ему хотелось бы сказать словами...
   Динозавр был забыт, Ушастый чертил дальше; ветка сломалась, он нашёл другую...
   Сзади хрустнула сухая ветка. Ушастый прикрыл собой написанное, оскалился, и на всякий случай зарычал...
   Из леса вышла Кудряшка, но смотрела она не на  Ушастого, а на что-то под ногами. Ушастый шагнул к ней, девчонка тихим визгом остановила его, —  между ними  на прибрежном ветру, едва заметный в густой зелени колыхался маленький цветок на тонкой ножке... В зарослях огромных ярких цветов — этот маленький...
   — У?..— спросила Кудряшка.
   — Угу...— ответил Ушастый. Они опустились в траву, Кудряшка прикрыла цветок ладошкой. Внутри у Ушастого заныло и зажгло повыше того места, где урчит после еды, Он посмотрел в глаза Кудряшки, ясные как небо, и вся она была похожа на этот цветок, тоненький и беззащитный. Он взял её ладошку и повёл на берег...
   — У?..
   — Угу...— Он объяснял ей написанное, говорил слова, прыгал, размахивал руками, Кудряшка внимательно слушала и смотрела... Он чертил ещё знаки, она не смеялась, она понимала всё! Они уже вместе ползали по песку, писали палочки и кружочки; весь мир для них был сейчас здесь... Если б целое стадо мамонтов пронеслось по лесу, они б не услышали...
   Из леса на берег, раздавив по пути цветок, вывалился Вожак. Тяжело сопя, он топтался по песку, уничтожая их маленький мир, потом взвалил сына на плечи, обернулся к Кудряшке, плюнул в неё и скрылся в зарослях папоротника.
   Потрясённая Кудряшка тихо опустилась на песок; до заката, вытирая слёзы, ползала по песку, пытаясь восстановить написанное...
   ...Ночью в пещеру заглядывала луна, наглая и любопытная как Блондинка. Отец опять выпорол его, но спина уже не болела, в голове прояснилось, мысли уже не бродили беспорядочно как утром. Он всё понял: нет в его голове ни Лысого, ни кого-то ещё; это его мысли и его душа не дают ему покоя. Теперь он должен занять место на камне под Железным деревом и, может быть, даже на костре, но страшно уже не было. Он станет сильным, он убьёт пещерного медведя; приведёт Кудряшку в свою пещеру, научит её говорить, расскажет про то чудное мгновенье, когда увидел её. Ничего, что она тощая как птеродактиль и ходит в старой  облезлой шкуре, главное — она его понимает! У них будет много маленьких Ушастых, вечерами он будет сидеть у пещеры, строгать копья, чертить слова на песке, на дереве, на стенах пещеры. Вода смоет песок, сгорит дерево, рухнет пещера, но кто-то увидит слова и запомнит их; просто писать надо так, чтобы ничего не забывалось...
  А что такое "глаголом" он так и не понял...