ССР

ССР
свободные… сумасбродные…ранимые…
1.
 «Всё! Я свободен!» - во весь голос, протяжно и невнятно, провозглашает Римма Щеглова, спешно пережёвывая сочный чебурек. Кое-кто из народа, которого в Москве ничем не удивишь, понимающе улыбается. Римма любит такие эффекты, и не боится их демонстрировать, считая, что вынесение на люди диалога с самой собой ломает стереотипы и пробуждает в окружающих способность к сопереживанию. С набитым ртом она радостно несётся к метро.
Что там дальше Валерий Кипелов поёт? Что-то про душу, которая была на лезвии ножа. Ну, в таком состоянии она у Щегловой не пребывала, всё обстояло проще.
Предыстория крика освободившейся от гнёта души такова.
2.
- Для съёмок срочно нужна кошка! - режиссёр фильма «Адски божественна» Кира Максимович произносит это бархатным голосом, в котором нехорошо позвякивают командные нотки, обращаясь сразу ко всем. Отсюда для окружающих следует: значит, ни к кому.
На ухоженном личике - глаза молящие: помогите. Театральным жестом она простирает руки, предельно растопырив пальцы с тёмно-фиолетовым маникюром, к воображаемым небесам, будто сейчас оттуда к ней свалится пушистый зверёк. Она секунду ждёт, обратив вверх волоокие глаза. А там - только послеремонтный потолок Еврейского культурного центра на Большой Никитской.
На Кире супермодный наряд, чужеродно смотрящийся на съёмочной площадке: пышные пегие шаровары с серыми овальными наклейками на коленях (от «заплаток» идут сборки во все стороны), чёрный топ, красиво открывающий грудь, и цвета асфальта длинная присборенная накидка огромными буфами - туда она, завершив свое взывание к небесам, спрятала руки. Раздача «подарков» своему заискивающему ассистенту, подобострастному реквизитору, вдребезги пьяному икающему декоратору. Крики, охи, ахи… Мат. Знаменитый актёр П., в роли опального маршала Три Эс-Эр, не может ждать!!! Между тем вся съёмочная группа знает, что это враньё - «маршалу» всё равно. Он получает за съёмочный день, протяжённость которого зафиксирована договором.
- Блин, этот грёбаный декоратор принес вместо кошки фуфло затрапезное. Явно на улице подобрал. Где Яшка-директор? Мне кажется, они и пили вместе …нужна кошка…
-  Втроём? С кошкой? - нарочно тупит Римма Щеглова. - Если на улице нашел, то что? Может, твой маршал в свое время ту кошку, что у него на коленях должна сидеть, тоже на улице подобрал? Путч же по сюжету: растерявшиеся люди, потерявшиеся животные… Откуда сей наряд?
- Да чё ты прикалываешься? - раздражается Кира. - А то ты не знаешь, с кем декоратор напиться мог… Ну, стопроц с Яшкой-директором. Должна быть кошка другая… большей пушистости… Морда чтобы приплюснутая… Короче нужна кошка благородных кровей - фраза повторно брошена в воздух. Все ошивающиеся рядом члены съёмочной группы, продолжают исполнять свои киношные обязанности, реакция на режиссёрские указания - нулевая.
Римма Щеглова вдруг догадывается, что команда адресована ей.
Она презрительно смотрит на режиссёра Киру. Десять минут назад на машине молодой, но уже известной актрисы Р., тоже не умеющей ждать, Щеглова смотала к метро за колготками: исполнительница главной роли неожиданно продрала свои. Дело житейское. Вообще-то настоящие леди носят в сумочке запасную пару. Отдав указания по поводу принадлежности одежды для ножек «примадонны» определенной фирме (будто Римма не женщина или колготок не носит), Максимович посадила Щеглову в машину. Проще сходить - пять минут. Но съездить - «пристойней», достойней, как угодно. Заняло это порядка сорока минут - пробки. На входе в особнячок, где снимается кино, Щеглову ужалил змеиный взгляд режиссёра: почему так долго. «Те?» - с нехорошей усмешкой спросила курьер, вкладывая упаковку в нервные руки режиссёра. На секунду Кирка Максимович пришла в себя: «Да пошла она, перешибётся. Тоже мне звезда…», - про актрису.
- Нужна кошка, - третий раз это звучит повелительно.
- Не рвись, поняла.
«Сказать тебе, дура самовлюблённая, что помогаю я тебе от нечего делать: временно свободна - моя мадам-депутат укатила отдохнуть на пару недель от  начавшейся предвыборной борьбы толстосумых кандидатов в высший орган власти? - еле сдерживалась Римма. - Так ведь ты об этом знаешь, зачем же ведёшь себя так неосторожно - вильну хвостом, уйду - с кем останешься…Ты мне позвонила - кино снимаешь, а мы не виделись сто лет, тебе требуется помощник, ты обещаешь мне триста баксов в месяц…» Щеглова тогда от души похохотала про себя - она в неделю имела минимум полштуки - как повезёт, какой клиент, какой заказчик. Но как девушка тактичная и выдержанная не стала бравировать обретаемым ею на поприще  пиара количеством дензнаков.
Да не в деньгах дело, ответила тогда Щеглова звонившей ей в растерянности и панике Кире, просто интересно, как делается кино.
Максимович озадачилась - она любила счёт финансам, давно приучила себя жить в режиме строгой экономии, и так к этому привыкла, что пребывала в money воздержании, даже когда имела материальную возможность сорить деньгами направо и налево. Она всё жалась, жалась, жалась и не видела, что со стороны это выглядит нелепо и смешно - моветон. Эта въевшаяся в её жизнь привычка пришагала из далёкого детства, о котором вспоминать она не любила. К любым проявлениям альтруизма Кира относилась настороженно, сама им никогда не страдала, между прочим, считала, что доза разумной жестокости должна присутствовать даже в самых близких отношениях. «Не чёрствость, – жестокость», - уточняла Максимович, когда речь шла о высоких отношениях дружбы и любви. Впрочем, последние два года ей говорить об этом стало почти некому: она всё реже бывала в компаниях, где разговоры на эти темы велись, а потом и вовсе перестала туда захаживать, однажды решив для себя, что это пустая трата времени, которого ей никогда не хватало. «День с плюсом – плюс день», - когда-то услышала Кира от своего вгиковского наставника. Этот постулат так ей понравился, что она его «усилила», приучив себя следовать ему ежечасно: теперь выходило: «час с плюсом  -  плюс час». Нельзя сказать, что плюсовая композиция всегда получалась (не всё же в жизни зависит только от нас самих), но Максимович к тому стремилась. Кира окончила и университет, и режиссёрский факультет ВГИКа, самостоятельно сняла пару фильмов, «числилась»  подающим надежды молодым режиссёром-документалистом. А сейчас снимала первое в своей жизни игровое кино, получив на него деньги не от спонсоров – от государства, что в наше время – величайшая редкость и удача. И это в тридцать-то лет!
Щеглова отмечала факт таких замечательных карьерных достижений в жизни своей университетской подружки, но не завидовала. Она немножко поработала в газете, потом ушла в PR-агентство. У неё - своя судьба, которую можно назвать счастливой.
Есть такие удачливые люди, которым все дается без усилий, легко. Римма была из числа везунков: доходная, любимая, до сих пор не надоевшая работа, любимые и любящие муж и дочка, множество добрых знакомых. Абсолютная неспособность Риммы ко лжи вызывала восхищение у всех, кто с ней общался. Щеглова умела моментально находить контакт с людьми. Её искренность подкупала. Она доверялась своей интуиции, чувствам, и эти «помощники», до сих пор ни разу её не подводили. Римма смотрела на жизнь, как на увлекательную игру, в которой чувствовала себя комфортно и радостно. Бывало, Щегловой деньги так и сыпались с неба, и она, в свою очередь, частенько бросала их на ветер. 
С весёлой готовностью согласилась Римма помочь озабоченной Кире, которой нужен был свой человек в съёмочной группе. По словам Максимович, её в жизни столько раз обманывали, что она иногда самой себе не доверяла. Щеглова пообещала: временный уход на вольные хлеба у них в PR-агентстве решался запросто: «Попробую недели две, а потом - как карта ляжет, может, и останусь до конца. Согласна, согласна, это так прикольно - сам процесс съёмки».
Максимович отметила, внутренне начиная свирепеть: кому прикольно, а кому ответственно… На всякий случай она - хитрый Петер (с детства любимый Кирой персонаж венгерских сказок) - сообщила своей легкомысленной потенциальной помощнице, что деньги, вероятно, будут только недели через три. «Да бог с ними, мы ж с тобой не первый раз замужем, сколько лет знакомы», - снова засмеялась Щеглова, имея ввиду, что они знакомы столько лет.
Замужем обе они были только однажды, и по-разному: у Максимович этот процесс оборвался по причине опрометчивого выбора партнёра, у Щегловой продолжался, и она считала, что они с мужем так любят друг друга, что у них – «одна тень на двоих»…
3.
…- Что у тебя за наряд? - вновь осведомилась Римма у начинающей полнометражной киношницы.
Желанная кошка на мгновение выпала из крайне загруженной башки Максимович:
- Одна известная фирма. Уникальный крой и особая пластика тканей, - рекламным языком плаката объяснила Кира. - Культовая израильская марка. А что?
- Да так. Никогда о ней не слышала. Фантазийный народ эти евреи. Должна отметить их тонкое остроумие в создании данной модели. Но… не для съемок, однозначно. Впрочем, если тебе удобно…
- То, что ты не слышала, вовсе ни о чём не говорит. Мне комфортно, - Кира, снова спрятала руки в буффонаду накидки. Устремлённый на Щеглову её взгляд  исполнился бесконтрольной ненавистью: ну, не в вечных же джинах, как ты ходить…
4.
Для съёмок обители маршала задействован Еврейский центр - по личным каналам и привязанностям Максимович. Можно было отыскать особнячок и покраше, и покруче, но здесь за аренду практически ничего не надо платить: Кира - член всевозможных еврейский сообществ, и даже сидит на полуобщественных началах на какой-то должности в одной из московских синагог.
Когда Щеглова утром зашла в этот уютный особнячок, она почувствовала  странный дых грязного белья и несвежей еды, смешанный с едким запахом дешёвой краски. Она понимала, что здесь не может быть ни того, ни другого, ни третьего, пыталась избавиться от неприятного ощущения, - всё никак не выходило.
Она искала комнату с телефоном, где бы пахло полегче, чтобы исполнить поручение Киры насчёт кошки. К Римме пришпилился принявший на грудь декоратор:
- Вы, что, - подруги? Никогда бы не подумал. Она такая зверюга, а ты такая компанейская. Вот посмотришь, от неё вся группа уйдёт. Так не работают, я уж столько фильмов снял …меня весь «Мосфильм» знает… а она меня прилюдно опустила… Ну, выпил, а кто не пьёт в первый съёмочный день? К тому же тарелку не разбили, шампуня не попили…
- А, да, я знаю, примета такая - так сказали б ей. Не такая уж она монстрятина. Просто волнуется очень, - пресекла Римма его нетрезвые откровения.
Вот, слава богу: огромные диваны и кресла под белыми балдахинами. Прямо, как раньше, в санатории в Мацесте. Правда, там в обстановке больше спокойствия и величавой горделивости.  И тут же поняла, что в центре этом, на Никитской, пахнет сероводородом. Странно, отметила она, и вспомнила деревце, сплошь обвешанное разноцветными ленточками возле источника, и распаренный воздух, и мостик, на котором их с дочкой фотографировал Игорек, и состояние блаженной расслабленности…
Но тут дверь открылась, в комнату ворвалась Кира. Минут пять только прошло, как они расстались.
Медузогоргоновские волосы Максимович стоят проволочками, разлётно-улётные брови сердито подняты над изумлёнными глазами. Они черны от гнева - зрачок слился с радужкой:
- Что ты тут де-ла-ешь? Здесь нет кош-ки! Что он тут де-ла-ет? - кивнула она на декоратора. - Ну-ка иди, телефон ставь правительственный в комнату с маршалом. Ты вчера герб нашёл, чтобы приляпать на диск?
- У меня есть имя, между прочим. Всё я нашёл, наезжать-то так зачем? - обижается бутафор и глубоко оскорблённый уходит. Его вино-водочные глаза пытаются метать молнии, кончик носа трепещет от негодования.
- Собираюсь звонить по знакомым - просить кошку, - идиотично информирует Щеглова Киру. Максимович в своем хаотичном и грубом волнении начинает интересовать Щеглову всё больше. - Ты меня точно ни с кем не путаешь? Тон у тебя просто несносный, - кротко поясняет Римма.
- Хватит придуриваться. Некогда звонить. Кстати, у тебя дома кот, - вполне сносный, довольно приличный, давай садись в машину, и дуй за своим Матвеем, - приказывает Максимович.
- Не, он никуда из дома не выходит, к перевозкам не приспособлен.
- А как же ты его на дачу возишь?
- Это для него тяжелейший стресс, потом с него неделю вся шерсть на нервной почве сползает. Как скальп.
- Тогда - руки в ноги, и - в близлежащие переулки - за кошкой. Кстати, она должна быть породистой, потому что будет сидеть на коленях у маршала.
- Это я уже слышала и поняла! Не грузи повторно. И всё-таки сначала я позвоню.
- У тебя не более получаса времени, - официальным голосом предупреждает Кира.
«А-то, что? Если не уложусь?» - хочет выяснить у неё Римма, но комкает свой вопрос как использованный бумажный платочек, и кидает его в урну собственной гордыни.
5.
 Щеглова пытается обуздать восстающее внутри и немедленно требующее выхода наружу оскорблённое «я». Но тщетно: мысли толпятся в негодовании, натягиваются как тетива, потом начинают крутиться от бешенства, получается  дикий хоровод обиженных мыслей вокруг предмета её раздражения.
О-па, крутизна какая. Лихо ты мне указания раздаёшь. Ты, которая неделю назад умоляла меня помочь: «Я никому из всей этой сборной солянки - съёмочной группы - не могу верить. Мне нужен свой человек, который не предаст, и будет в курсе всех их интриг». «В стукачки определяешь?». «Я просто не так выразилась, прости. Ты же прекрасно знаешь, что это за порода - киношники. У каждого на лице весна, а в кармане - кукиш». «Не знаю». «А у вас, разве не так?»
Ох, да везде так, призналась Римма. И что? Мы-то с тобой знаем друг друга с юных лет, как их общая подружка Галка однажды выразилась - «с трусов». Нет, «повыше»: на третьем курсе задружили девчонки с Максимович.
Вот Галку с Риммой действительно связывала дружба из категории «не разлей вода» ещё со школы.  Дружба - это любовь, уважение, доверие, понимание, сочувствие, искренность и верность - и всё в одном флаконе. Потому назвать «дружбой» то, что связывала девчонок с Кирой, было бы сильно. Скорее, это можно оценить, как обыкновенную привязанность или полезное знакомство. Римма с Галкой никогда это не обсуждали, а, значит, особенно на эту тему не задумывались. Кира обладала  качеством, которое девчонок неимоверно раздражало и властно притягивало: умением ставить перед собой конкретную цель и идти к ней сначала маленькими шажками, затем всё уверенней, потом - уже просто, печатая шаг. Подруги существовали в совершенно ином пространстве и измерении, где понятие «цель» замещено желаниями, одни из которых исполнялись мгновенно, другие осознавались как трудно осуществимые, третьи довольно быстро забывались. «Мир» Максимович был беспощаден и жесток, «мир» Риммы и Гали - сердечен, ласков даже и почти беспроблемен. Впрочем, противоположности, (иногда - надолго, иногда - нет), судьба сводить любит.
Заигралась девочка в Феллини с Антониони, хочет своего «Гамлета» снять, раздражается Римма, занятно, чем всё это закончится… Очень любопытно с точки зрения человекопознания. Н-да… Буду терпеть до последнего, памятуя, что личность раскрывается с совершенно неожиданной стороны,  - дай ей только власть.
«Да тебе бы мою власть, - на лету ловит Риммины мысли Максимович, - Неужели ты не понимаешь, что я с ума схожу от всеобщей беспомощности, пофигизма и безучастности? Ведь целый месяц подготовка к съёмке шла, группа работала… Да разве можно это работой-то назвать - ни шатко, ни валко, одни пьянки в самых причудливых комбинациях без чинов и званий: знаменитый на всю страну композитор пьёт с Яшкой-директором, оператор - с декоратором, на следующий день всех вместе отлавливаю в забегаловке на ВДНХ, волоку на студию…Всё приходилось делать самой - договариваться, искать второго режиссёра, помощника оператора, проводить кастинг актёров: тому денег мало положили за день съёмки, тот слинял почти накануне, потому что в другом месте больше заплатят, а я ему на слово поверила, договор не заключила. Ты-то, душа моя, присоединилась к нашему дурдому только неделю назад, а я ночами не спала, думала, мараковала. Ты пришла, сходила два раза покурить в коридор с ребятами, и в тебя влюбилась вся группа. Конечно, ты у нас такая простая, свойская, понятливая. А мне по статусу не положено быть своей в доску… меня ещё вгиковские мэтры предупреждали - держать всех на расстоянии. Режиссёр должен быть тираном и жёстким человеком, чтобы фильм получился…»
6.
- Ленуськ, привет. Да всё нормально. Да, надо встретиться, это всенепременно… уж, сколько лет все собираемся… угу, «всё на свете ерунда, остальное - враки»… Помнишь, что Саша Чёрный? Умница-разумница, молодец среди овец, среди молодцов и сама - овец… Овца? - шпарит Щеглова как по писанному…
…Который год, 31 декабря, во время демонстрации «Иронии судьбы», одна из них звонит другой с поздравлениями, пожеланиями и выражением твёрдой надежды встретиться в следующем году. И у каждой из них тут же всплывает в памяти их общий случай под Новый год, после которого они больше ни разу не встречались. Случай тот чем-то смахивает на казус из «Иронии судьбы», хотя проще, примитивней, и уж очень он больной. Если не произойдет ничего экстраординарного, они не будут встречаться ещё долго…
…Но сейчас Римме без Ленки - никак. Потому что у той есть фантастической красоты кошка.
- Кирка тут кино снимает. Да я помогаю, на общественных началах, вроде как… Да, как грязи, - денег … Ай, это такая чушь… Мне срочно твоя кошка нужна. Только переболела? Да мы её на машине как хрустальную вазу повезём. Она у самого П. на коленях посидит - минут двадцать, зато прославится... Ну, пожалуйста, выручи… Ох. Очень жаль. Пока. Встретимся. Когда? Когда встретимся. Однако ты поспрашивай у своих в редакции про кошку, угу? Спасибо, родная.
В ближайшие полчаса поиском кошки будет озабочен коллектив редакции одной из столичных газет: Римма Ленкину обязательность знает, та всех на ноги поднимет.
 Щеглова делает ещё пару таких же бездарных звонков, сознавая, что ни один нормальный хозяин свою кошку на растерзание кинокамере не отдаст, даже самую захудалую. Потому что - любовь. Она выше всякой славы. Сама ведь не отдаст? Чем другие хуже? В этот момент в оприходованную ею белую гостиную, входит бухгалтер картины Валерий Иванович. С рапортом:
- Отправлен к вам в помощь мадам режиссёром. Годен для использования в операции по доставке кошки!
- А ваша гнусная бухгалтерия?
- Может успешно подождать.
Он очень симпатичный, этот Валерий Иванович. Только уж чересчур скромный и обходительный. Не современный - старомодный, со всеми - на «вы», не ругается матом, смущается, когда слышит бранные слова, не знаком со сленговыми выражениями.
- У меня дома тоже есть кошка Дуська, но на такое поругание я её не отдам, - сообщает он Щегловой, когда они начинают обходить дворы Скарятинского переулка, двигаясь в сторону Поварской. В одном из них они обнаруживают женщину с поводком в руках, на котором - гигантских размеров кошка повышенной пушистости. То, что надо - просто королева всех московских кошек.
Редкая удача. Римма пускает в ход все свое обаяние вкупе с пиаровскими  приёмами обольщения. С таким одухотворённо-идиотским выражением лица она, пожалуй, не проталкивала на свет божий ни одного кандидата.
- Добрейший день! А мы вот тут, - Щеглова делает знак рукой вперёд, - кино снимаем. И вот незадача - по ходу дела нам понадобилась кошка. Как вашу красавицу зовут?
- Тузик, - недружелюбно отзывается женщина.
- Так это кот? Прекрасно, - медоточиво «включается» Валерий Иванович. «Спасибо», мысленно благодарит его Щеглова.
- Для кого - как, - загадочно отвечает хозяйка. - Туз! - обращается она к своему питомцу, - что ты думаешь об этих людях?
Главная карта в колоде нахально поднимает дымчатый сверхпушистый хвост, презрительно смотрит на мужчину, переводит свой взгляд на женщину. Изумрудные кошачьи глаза наполняются холодным и отчуждённым высокомерием. Заключительная часть роскошного тельца вытягиваясь, начинает подёргиваться. Капли мочи орошают зелёную траву. Всё ясно: Туз полагает, что Щеглова с Валерием Ивановичем - супостаты, набивающиеся ему в друзья. Он прав.
- Мне тошно, - признаётся шёпотом Валерий Иванович.
Придётся входить в раж, решает Римма. И тут же спрашивает нежнейшим из всех имеющихся у неё в арсенале оттенков голоса:
- Вы знаете актёра П.?
- Да кто ж его не знает? - хозяйка ясновидящего кота явно делает одолжение, продолжая разговор.
- Так вот ваш Тузик будет сидеть у него на коленях. Всего пять минут.
- Целых пять минут, - уточняет несгибаемая женщина.
- Мы заплатим, - помогает Валерий Иванович. Щеглова реагирует  тревожно-  вопросительным взглядом: кто его уполномочил, у Кирки нет свободных денег. Он кивает: мол, знаю, что говорю.
- Счастье-то, какое… - иронизирует хозяйка и царственно спрашивает. - И сколько?
- Баксов десять.
- Фу!
- Ну, двадцать, - решается бухгалтер.
- Убожество. Пойдем, Тузонька, - предлагает она коту, вальяжно развалившемуся в августовской траве. - Это люди не нашего полета. И даже не нашего круга.
Их удаление напоминает торжественный уход с причала грандиозного   «Титаника.
Щеглова уничтожена:
- Вот б… Сколько же она, например, хотела? - интересуется Римма у  Валерия Ивановича.
- Баксов сто, наверное, - удручённо отвечает он, упрекая глазами: что ж ты ругаешься…
Щегловой тут же становится стыдно, она, действительно, совершенно легко и органично произносит бранные слова, но делает это лишь в том случае, когда знает, что собеседник ей родня, как в «Маугли»: «мы с тобой одной крови - ты и я». Ай, какая досадная оплошность, ругает она себя. За годы мотаний по городам и весям она неплохо научилась разбираться в людях: Валерий Иванович ничего общего не имеет с её просвещённо-развращённым кланом. Он чистоплюй - в высоком смысле этого слова: взяток не берёт, убеждениями не поступается, позициями своими не торгует. То есть он – совершенно противоположный ей по складу души человек. Один из представителей вымирающей династии интеллигентов в нашей российской действительности. Она вдруг отчётливо видит перед собой его неработающую жену, и двоих ребятишек, и гордый его уход с последней работы - из принципа. И ей остро хочется его обнять и поцеловать. И попросить прощения за себя – деловую и продажную. Но в честь чего, мадам? - спрашивает она себя. В честь только что совместно пережитого позора, связанного с обломавшимся Тузом и его нахалкой-хозяйкой?..
Удивляясь самой себе, она вглядывается в лицо Валерия Ивановича, будто видит его впервые.
Его лицо… Как на старых чёрно-белых фотографиях. Всё реже встречаешь в жизни людей с такими неиспорченными прежними лицами. У её мужа такое же лицо, правда, уже чуть обезображенное современными инструментами бескультурья общения. И тут же внутренне улыбается: причём здесь муж? И Валерий Иванович ни при чём. Их незачем сравнивать. Потому что при всём своём внутреннем великолепном убранстве – бухгалтер совершенно неприспособлен к жизни реальной, он - ископаемое, а её Игорек - предприимчив и смел.
«А моё лицо? - думает Щеглова. - Что он видит в моём лице под броненосной маской вечной учтиво-презрительной улыбки?»
«Господи, как я боюсь эти современных молодых, не сомневающихся, так уверенных в себе женщин – что Кира, что Римма… они, наверное, никогда в жизни не плакали… Да, не может быть… не родились же они на свет с такими решительными лицами, с такими повелительными взглядами, с такой спокойной верой в себя…» - вот что думал неиспорченный бухгалтер.   
Между тем, всё просто - донельзя. Если в лице (скорее - лике) Валерия Ивановича ясно прочитывается образ Божий, то на лицах абсолютного большинства собравшихся сегодня на съёмочной площадке и в этой книжке - прочитываются образы падших ангелов. Да не расстраивайтесь вы так… Падшие ангел - есть ангел, согрешивший против Бога и свергнутый Его волей на землю. Так что ничего страшного, будем жить…
7.
А Лена всё-таки Римме помогла - позвонила на мобильник с сообщением, что в зоомагазине «Фаворит» в районе  метро «Сходненская» обитает невиданной красоты бездомный кот. Щеглова с Валерием Ивановичем отправились на машине по указанному адресу. Предварительно Щеглова звякнула туда, узнать, на месте ли объект их желаний. Присутствует, признались ей в магазине - а что? Нужен для кино? Это невозможно. Но он ведь приблудный? Неважно, мы его не отдадим. Римма проорала, что оставит паспорт, заплатит деньги, вернет кота обязательно. Ладно, приезжайте, поговорим.
Вот как бережно относится столица к представителям семейства кошачьих!
…А так посмотришь на людей на улицах и в метро - все куда-то бегут, спешат, грубят, хамят… Мало навстречу добрых, улыбчивых лиц попадается, - всё больше – озабоченных, хмурых, непроницаемых. А если представить себе, что каждого дома ждёт любимый кот или пес, и именно к нему каждый бежит после работы сломя голову, чтобы отдать любимцу свое тепло и нежность, застоявшиеся внутри души за день…
Они едут, вернее, стоят в пробке около часа, миновав Садово-Кудринскую. В конце концов, на мобильный телефон Виктора Ивановича с матами-перематами звонит взбешённая Кира. Тогда они разворачиваются - тоже с немалым трудом и возвращаются в съёмно-съёмочный особняк. У дверей, где дымарит вся группа,  контролируя время перекура, стоит Кира. Она бросила курить несколько лет назад. Интересно бросила. Сразу, напрочь, в один момент. Объяснила свой поступок так: почувствовала, что стала зависеть от сигарет. А зависеть от чего-нибудь в жизни – это отвратно. Римма вытаращила глаза, и с уважением резюмировала: «Ну, ты женщина  - кремень! Я так не могу…» Максимович соболезнующе-сухо усмехнулась, свысока посмотрев на подругу, хотя они были одного роста.
- Валерий Иванович! Бляха-муха! Где вы шляетесь? - испепеляющий взгляд… на Римму.
- Я-то тут причём? - свирепо огрызается Щеглова. - Ты ж нас за кошкой послала?
- Зарплату надо за день выдавать всей съёмочной группе!
- Ясно, Кира Григорьевна. Все сделаю. Только это ж - функционал кассира, - оторопев от такого неласкового приёма, выдержано отвечает Риммин соучастник в бесславном походе за кошкой, не понимая в политике режиссёра ровным счетом ничего.
- Я её уволила!
«Её-то за что?» - про себя удивляется Щеглова.
- Время второй час, а она до сих пор не соизволила прийти на работу.
- Она в офисе на Горького сидит, к 14.00 будет с деньгами, - сообщает Валерий Иванович.
- А какого х..? - орёт Максимович. - Она здесь должна быть, вчера сколько раз говорено.
У него делается оскорблённое лицо. Он сегодня физически и морально утомился от мата, у него аллергия на ругани - тем более, когда она происходит из прелестных женских губок, обладательницей которых является Кира.
«Что ж ты так людей-то не чувствуешь, подруга?.. Подруга? Или полная хамка?» - размышляет, закуривая, Щеглова, забыв, что часа полтора назад сама использовала слова из подобного лексикона. Она пускает струйку дыма и наблюдает, как та исчезает, растворяясь в воздухе. – «Но ведь с дружбой так не бывает? Разве она может просто так испариться, будто никогда и не было ничего? Или я ошибалась в ней, ничего о Кирке не знала? Да какая там дружба, боже мой. Ты хоть умей вещи называть своими именами…»
8.
Да нет, это всё та же Кирка Максимович. Только что она подошла к Щегловой, шепнула на ухо:
- Римма, горю по всем статьям. Актёрка Р. психует и брыкается - я пять раз заставляла её спускаться с лестницы. «Поливалка», которую вчера вызвали для имитации дождя - в простое. Сегодня, она не понадобиться, скорей всего, не понадобится, но вдруг… А денежки капают.
- Надо платить, - отвечала Щеглова. - А как без кошки? - спросила сочувственно.
- Сняли сцену без неё, потом присандалим котяру П. на колени, можно, оказывается, монтажёр додумался запоздало. Мне кажется, у меня ничего не получится…
- Нормал. Не трухай, деффка, - вспомнила Римма их любимую университетскую присказку. - Кстати, Галка Голицына приехала из своей Италии.
- Надо её навестить, но совсем некогда. Мы не виделись года три…
- Пять, - уточнила Щеглова. - Интересно, какая она стала? Помнишь, сколько шума она наделала перед отъездом?
- Когда увела из-под венца профессорскую дочку? Сволочь она хорошая, Галка. На фига ей та девчушка сдалась?
- Страсть, - засмеялась Щеглова и уточнила. - Я все равно её не осуждаю. Она откровенна во всех своих пакостях. А потом, что, значит, «увела»? У той дочки голова присутствовала стопудово, просто так, за остальные прелести, Галка б её не полюбила.
- Н-да, Голицына - уникальный экземпляр безбашенности, - по-доброму согласилась Кира. - Вот бы к ней, на улицу Свободы, да скинуть там по пяточку лет, тех бы ещё дел натворили. Что-то весьма тяготит меня возраст: только недавно было двадцать, а уже тридцатник настиг… - Моментально взгрустнула режиссёр. - А тебя? Я вот за этот фильм взялась, потому что… такая тоска. Такая преснятина. Да и потом это - шанс.
- Сценарий бездарный абсолютно, - печально заметила Щеглова.
- Сценарий нахально убог. Но его автор - имя в Госкино. Потому высочайшие чиновники выделили деньги на съёмку фильма по сему неприхотливому тексту. Ну, и, конечно, я подсуетилась вовремя… Что, думаешь, не вытяну?
Щегловой безумно жаль Максимович. У той - потерянное лицо. Пронзительные еврейские глаза стоят скорбными образами. Сценарий этот… Вряд ли его «вытянуть». На одних постельных сценах кино не сделаешь. Логики мало в сем опусе. Героиня - просто самка беспримерная: обеспеченная мадам гуляет от своего высокопоставленного мужа на полную катушку, встречаясь со своими избранниками где-то в заброшенном подвале на расшатанной никелированной кровати. Сетка ж гадко и нудно скрипит. Можно ведь номер в гостинице снять. А, ну да, как же она тогда встретиться со своей «любовью последней - зарёю вечерней»? (Впрочем, почему - последней? Очередной! Это же всем ясно, что у неё просто бешенство матки.) Он ведь коротает дни и ночи в подземном сооружении, именованным во времена совдепии «красным уголком». Скрывается от агентов КГБ и вяжет по вечерам длинный шарф себе на холода в окружении пыльных портретов вождей. В стране - новые порядки. Курсы вязания, что ли, в этом подвальчике бы открыл... Так думает Щеглова. И Максимович - аналогично. Они ж одного поля ягоды: остры на язычок, умеренно циничны к жизни, ироничны сами с собой и сотоварищами. Но задачи перед ними сейчас стоят разные.
Потому и бесится Кира, что в глубине души понимает: даже суперзвёздам отечественного кино эту муру поднять тяжеловато. Максимум получится плюнуть в вечность, как говаривала великая Фаина Раневская. Но Кира должна помочь им это сделать, должна, обязана. И она это сделает. И премию получит. Может, даже и «Золотого орла». (Почему - нет? Тема-то банальная, но национальная.) Так должно быть… Другие варианты Максимович не рассматривает. И потом для хороших актёров всё-таки нет плохих ролей. О том, что роли эти маркируют слабый сценарий,  думать она себе запрещает. Нельзя. 
 
9.
Римма всё хочет объяснить Кире, что при жгучем желании талантливо сделать заведомо провальное дело, не имеет смысла оскорблять родных людей, но она всё больше понимает, что это совершенно бесполезно. «Это бесполезно, потому что это - невозможно», как говорит её муж Игорек. И наоборот: это невозможно, потому что это бесполезно. Любая из этих формулировок подкупает своим фатализмом.
Через минуту Киркину грустную откровенность - как рукой снимает. Она снова шизит, она в панике, за каждый съёмочный день надо платить… Все её, в принципе, понимают: фильм горит. Вернее, деньги. Но зачем на фоне этой меркантильной тревоги такой бешеный апломб? На нервной почве, что ли? Ладно, простим слабости сильной женщине. Римма тихонько предлагает:
- Я отпущу поливалку?
- Ты кто здесь такая? Мы скоро сцену с дождём снимать будем. Этот болван заказал обед?
«Этот болван» - директор картины слегка нетрезвый, но чрезвычайно исполнительный Яша, как на грех, оказывается рядом, просто Максимович его не видит. Он отвечает, презрительно усмехаясь:
- Этот болван заказал обед. Уже привезли.
- Отлично! - ничуть не смущена Кира. - Полчаса, - она смотрит на свой мобильник, - нет, пятнадцать минут на еду, и за дело!
- У вас ничего не выйдет, вы не разбили тарелку и не выпили шампанского перед съёмкой, - вмешивается в дела режиссёрские актриса Р. в «риммкиных» колготках. - Может, потому я и по лестнице спуститься не могу…
- Это ещё зачем? Потом все напьются элементарно, и съёмки запорют.
- Примета такая у всех киношников.
Кирка теряется: не знала такого обычая:
- Быстро за бутылкой, - командует она Римме. - Деньги…
- У меня есть.
- Тогда - потом рассчитаемся. Обычное, дешевое покупай… - наставляет напоследок подругу.
Ну, уж, конечно, от трёх штук рублей бюджет фильма лопнет, злится Щеглова. Идет в магазин и назло Максимович покупает Vueve Clicquot .
Возвращается опасно переполняемая гневом и яростью, размахивая бутылкой в руке наперевес.
Кира выхватывает у неё из рук шампанское в вестибюле: «Подешевле не нашла?» «И не стремилась!» В руках у Максимович тарелка с подписями всех присутствующих: «На, распишись», - суёт она Римме фломастер. «Не-ет. Я здесь «никто». Да и зовут меня – «никак»». «У… как ты надоела мне со своими обидами». «Родственно».
Об рельсу, по которой ездит камера, бьётся тарелка, каждый берёт себе драгоценный осколочек. Открывается бутылка. Выпивается...
Режиссёр снова засылает актрису Р. спускаться по винтовой деревянной лестнице на первый этаж.
- Не так! Ещё раз.
- Кадр 5. Дубль 6.
- Не так!!!
Шестой спуск, седьмой… Довольно грациозно и в темпе, учитывая высоченные каблуки.
- Не так!!! Вы где учились!!! Как ноги переставляете? Энергичнее! Спите на ходу! Мы всю плёнку на вас переведём!
- Да пошли вы в м…! Вы режиссёр - объясните толком, как мне спускаться.
Кира идёт наверх, начинает спускаться, быстро и суетливо, цепляется каблуком за очередную ступеньку на исходе лестницы, и оператор с хохотом ловит её внизу. Она снова кидает уничтожающий взгляд на Щеглову, злится, что та присутствовала при этой неуклюжей сцене: «А ты чего здесь стоишь? Иди, ешь!»
- Может, мне в тапочках спускаться или босиком? - миролюбиво спрашивает артистка.
- Это почему? Вы ж на свидание идёте!
- Да хотя бы потому, что я туда из дома отправляюсь.
- Но вы маленького роста!
- А какое это имеет значение?
- Нет! Ещё дубль.
Р. усмехается, смотрит на часы, ей совершенно без разницы - можно хоть целый день спускаться по лестнице. Скучно, правда… И зло берёт. Но ведь деньги идут…
Поливалка всё стоит под окном, ожидая своей очереди…
Не помогли разбитая тарелка и выпитая бутылка.
10.
Римма сидела и оскорблённо - потому без интереса - поглощала пищу. Обед оказался достаточно качественным. Но от обиды трудно что-либо делать со вкусом. «А зачем все эти унижения терпеть? Ненадолго меня хватило… а как же раскрытие характеров в экстремальной ситуации? А зачем, для какой такой высшей цели я высылаю себя исполнять её пустяковые поручения, позволяя при этом себя обижать? - сердито встрепенулась Щеглова. Она допила минералку, аккуратно поставила пластиковый стаканчик на стол. - Вот говорят, нет предела совершенству… Но отсюда же не следует, что нет предела терпению. Нет предела счастью, и творческому состоянию тоже нет предела, чему там ещё нет предела?.. Наглости, беспределу, гневу, тупости. В целом, ничему предела нет, кроме жизни на этой Земле. К тому же совершенство – это процесс, а терпение – это фактор, который проявляется для достижения чего-то. Но у терпения есть «чаша», которая может переполняться, и которой не может быть у совершенства – его в чашу не положишь…»
Щеглова встала, повесила на плечо сумку и направилась к выходу. Кира, со скривленным от злости лицом, настигла её у самых дверей:
- Может, хватит уже курить? -  бросилась она на Римму.  – Ты чего? Совсем охамела? У меня и без тебя проблем целая телега!
Взгляд Щегловой, минуя Кирины глаза, уставляется в вечность. Щегловой уже даже не хочется послать её ко всем чертям, настолько тошно. Потому она молча проходит мимо, открывает дверь старинного особнячка, приютившего на Большой Никитской Еврейский центр.
- Эй, ты куда выдвинулась? - последнее, что она слышит. Переходит дорогу, оглядывается, не боясь превратиться в соляной столб, не жена ведь Лота – жена другого, не менее интересного человека. Она видит Кирку с уже от ярости - изуродованным лицом - на фоне поливальной машины, которая потихоньку пытается стать атрибутом уличного интерьера: пошел шестой час её бесполезного здесь пребывания. И почему «эй», отстранённо отмечает она. Решение принято.
Римма включает плеер и в сопровождении «Радио «Шансон»» идёт по направлению к метро. Она вдруг ощущает острый голод. У «Баррикадной» покупает себе сочнейший чебурек, на поверку оказывающийся ещё и вкусным. С удовольствием пожирает его, пытаясь не обляпаться. Вот так толстеют женщины среднего возраста, вздорные да обидчивые: только что съела калорийный обед в расстроенных чувствах, приняла верное, совсем не спонтанное решение, отчего почувствовала счастье освобождения, да на радостях наложила на всё огромный жаркий чебурек…
Вот в это время и раздается крик свободной души. Прощай, кино… И тут избавленная от бремени душа вспоминает: 
Прощай, кино. Ты и на самом деле
Важнейшее искусство для народа.
Ты умерло - и вот народа нет.
Осталось население, частично
Распавшееся на электораты,
Грызущие друг друга… 
А вот декламировать вслух стихи возле станции метро Щеглова не стала. «К свободной женщине - к Галке», - решает Римма. - И немедленно!»
До «Планерной» с улицей Свободы, на которой живёт свободная женщина Голицына, по прямой. Родители купили Галке эту квартиру в подарок за поступление в университет. В том, что «итальянка» дома, Щеглова ни секунды не сомневалась - её лучшая подруга из тех особей, кто по гостям ходит в исключительных случаях, предпочитая принимать своих разношёрстных знакомых в своем ареале.
11.
Ах. Римма едет к Галке с подожжённой душою. Память услужливо предлагает  ворох нежнейше-паточной, местами-временами - достаточно жёстокой - чепухи воспоминаний.
Раньше они жили в соседних домах, и, по сути, жизнь вели совместную. Они встречались каждый день, иногда - по нескольку раз на день, иногда целый день   проживали вместе. Их страстно тянуло друг к другу. Одна начинала скучать по другой уже через полчаса после расставания.
Они росли и взрослели в великой стране, в самом значительном городе огромной страны, в отсутствии авторитетов. Слишком много их выпало на века их дедушек и бабушек, поменьше - досталось мамам и папам. Дедушка Ленин, в честь которого они успели (уже без гордости и ощущения сопричастности) походить с красными галстуками, всё же заботливо следил за течением их жизней с многочисленных портретов. Но через пару лет ВИ был низвергнут со всех пьедесталов столицы. В комсомол они уже не играли – болтались в собственном соку. Баррикады на Пресне и съезды народных депутатов зацепили их разве что через реакции прогрессивных родителей. Слишком быстро всё рухнуло – в одночасье. Значит, достаточно квёло и подло в совдепии всё было построено.
Лет в четырнадцать-пятнадцать они начали сознательно делать свою историю под знаменем: «Не бойся и не проси!» (Сингл группы «Тату» «Не верь, не бойся, не проси» вышел гораздо позже, в 2003-м, и никакого отношения к нашим девушкам не имел.) Они исповедовали одну простую истину: если мы оказались здесь, в этом мире, то это очень важно. И для них самих, и для всех здесь присутствующих.
Они были юны, достаточно нахальны, довольно высокого о себе мнения и знали, что всё у них впереди. То, что в этой жизни можно надеяться только на себя и близких тебе людей, они поняли еще тогда.
Свободомыслие в их школе преследовалось, юмор не приветствовался, дружеские отношения вне школы не поощрялись. Однако никто и ничто не могли помешать им думать, смеяться, дурить, делать глупости, критиковать старших. Завуч по воспитательной работе Ирина Евсеевна, главный школьный борец с демократией, ключевым аргументом в общении с ребятами считала мощь своего горлового аппарата. Она будто старалась, чтобы её голос, красивого тембра, испорченный визгливыми интонациями, её маленькую тщедушную фигурку, безвкусную манеру одеваться, вздорный и предательский характер, ученики запомнили на всю жизнь.
От близости подобных «героических» женщин разных фасонов и размеров, смердящих на окружающих своею вечною правотой, обыкновенно тошнит. Часто они оказываются несчастными в личной жизни. И это совершенно естественно: сделав смыслом жизни борьбу с любыми проявлениями инакомыслия, они энергично и победоносно несут флаг своего личного образа мыслей - ни на что другое их просто не хватает.
К классу седьмому наши девчонки обзавелись поклонниками, сложилась славная четвёрка.
Днём - в школе, а вечерами - в Нескучном саду или у кого-то дома, чаще всего у Галки. Подруги меньше стали бывать вдвоём: свежи, молоды и зовущи были тела. Когда одно только прикосновение юноши, которому ты симпатизируешь, сродни начинающемуся оргазму.
…Только вот для сотворения любви по заброшенным «красным уголкам», как героиня Киркиного фильма, мы не прятались, отметила попутно всё ещё злющая на главрежа Щеглова.
Галкины родители служили в дипломатической миссии в Италии. По этой причине, весьма распространённой в ряде высокопоставленных семей, были вечно заняты и не заменимы на работе, потому растила младшую Голицыну тётя. Отчего-то  многие интеллигентные люди считают, что процесс воспитания их ребёнка выдерживает любые замены.
Галкина тётка - женщина одинокая, немножко сумасбродная, но не вредная, молодёжного склада ума и поведения, не желала признавать никаких возрастов, кроме как от восемнадцати до двадцати. Не самый плохой вариант. Галка впитывала её свободолюбивую эксцентричную манеру жить, и по сходной - строила свой мир.
Голицына ни в чём не знала отказа, была отвязна по натуре и просто от скуки, что всё у неё есть.
Жили подружки в стиле коммуны - по очереди обедали друг у друга, без конца менялись одёжками, сопровождали своих ребят на драки, которые с девятого класса происходили систематически. Били за проявленную подлость, за непонравившийся взгляд и показавшуюся оскорбительной фразу. И просто так. Драки у них в школе были одним из любимых развлечений ребят. То ли в головах ещё колобродило детство, то ли, наоборот, пришло время превращения ребят в мужчин, предполагавшее  демонстрацию реальной физической силы. Назначалось время и место. Не пришёл - струсил. Завтра об этом узнает вся школа. 
Девчонкам претили эти кулачные схватки, они их не понимали, с трудом соглашаясь, что это дело «мужское». Потом Галя и Римма зашивали ребятам порванные в боях  джинсы, неплохо пели под гитару, катались на лыжах, гуляли по Москве, ходили в кино, читали преимущественно Достоевского, обмирая от страданий его героев, сходили с ума от Булгакова. Вечерами гоняли чаи под пирожки с курагой, испечённые Галкиной тётушкой, и разговаривали о всякой возвышенно-пафосной ерунде, которая казалась им тогда очень важной. То есть вели  довольно безобидный, даже домашний, образ жизни, находясь вдалеке, словно сознательно, отстраняясь, от столичных утех.
Этот «альянс» неописуемо раздражал педагогический коллектив, тем более что «слагаемые» их четвёрки происходили из семей, достаточно известных, тем более что отношения юношей и девушек носили вполне определённый характер, тем более что в силу переживаемого ими подросткового периода, «дети» частенько вступали в конфликт со своими родителями. Им казалось, что старшие их не понимают, и не могут понять - при всём желании. Мамы стали приходить в школу в волнении, стараясь выяснить, что же происходит с их детьми.
Однажды в учительскую вызвали Римму с Галей, и Ирина своим поросячье- визгливым голосом, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, вопросила: «Вот вы такие умные девочки, в вашем классе учится Станкевич, что вы можете о нем сказать? Что он думает, чего он хочет достичь в жизни?»
Сашу Станкевича - красивого юношу четырнадцати лет, по которому сохли все девчонки-старшеклассницы, - связывали с Галкой совместные сексуально-познавательные опыты. Отношения их были ровны и мечтательны. В отличие от Риммы с Сережей. Те без конца ругались и ссорились, что-то пытались друг другу доказать, а потом топили друг друга в объятиях.
В последнее время Александр практически перестал посещать занятия, систематически заглядывая при этом в школу. В течение всего времени, пока продолжались уроки, он лежал на широком подоконнике раздевалки в позе гордого льва, рассеянно смотрел в окно на школьный двор, смущая девчонок своим скучающим чайльдгарольдовским видом и копной вьющихся пепельных волос. Точно такой же красивый и необычный цвет волос был у его мамы, Светланы Петровны, которая сидела c потерянным и удручённым видом перед  Ириной в её кабинете. Глаза Сашиной мамы с надеждой перебегали с лица завуча на лица девушек и обречённо возвращались обратно.
- Отвечайте, что вы молчите? - требовала Ирина.
Что следовало бы отвечать? Что Сашкин отец - университетский декан -  неверен своей жене, что каждый день хорошенько выпивает, что Саша дал ему вчера пощечину в ванной, потому что видел на улице сцену его прощания со студенткой? Что он не мог рассказать этого матери, которая, вбежав на шум, увидела своего мужа, упавшего в ванную с вялой ремаркой: «Я убью тебя!»? Что не так уж сильна получилась пощечина, как изрядно пьян оказался декан?
- Почему вы молчите? - визжала Ирина…
«…Что за чёрт?..» - прервала свои воспоминания Щеглова.
12.
Станция «Полежаевская». Прямо у входа в вагон парень с глазами цвета грязного снега, съедаемого оттепелью, держит дверь пальцами-сардельками, оканчивающимися широкой ладонью. На другой его руке вопит тяжеленная тётка: «Отдай, блин, мой мобильник, сволочь!» Парень с силой её отталкивает, врывается внутрь вагона, дверь за ним захлопывается. Он вламывается прямиком в пожилого человека с портфелем. «Ты что, пидер?» - с готовностью вскрикивает мужчина, будто знал того негодяя давно, и всё это время сомневался в его сексуальных предпочтениях. Щеглова не совсем понимает логику обладателя портфеля, ей и всем остальным понятно, что вломившийся в вагон не пидер, а заурядный карманник.
- А ты? - громко спрашивает мужчину хозяин «сарделек» и обретённого мобильника.
- Я - нет! – пугается нелогичный мужчина.
- Ну и стой спокойно, пока по харе не схлопотал, - безвариантно предлагает ему парень.
Сидящие в вагоне мужчины индифферентны, бунтуют по поводу происходящего только женщины. В нашей стране уже, сколько лет - матриархат, начинает раздражаться Римма. Но сама молчит: нет никакого смысла вмешиваться, если не хочешь испортить себе настроение.
Поезд мчит дальше: праведников и воров, и ни тех, и ни других, и всех  остальных,  и Щеглову…
- Выходишь? - грубо обращается к ней парень с чужим мобильником в руке.
- Нет, - сердито отвечает она.
- Тогда - в сторону, - командует он.
- Знаешь, я как-нибудь сама разберусь.
- Ты…деловая, б…, нашлась тут крутая… На машинах надо ездить. Да я тебя…
- Бить, жечь, резать, убивать, - сомкнув зубы, с ненавистью произносит Римма. Деградант позорный! Understand? Смотри, у тебя глаза испаряются!!!
Истасканные глаза парня растопыриваются от страха.
Щеглова хохочет:
- Что сдрейфил? Детский стишок - знаешь? Я его дочке рассказывала… Для психотерапии…
У страха глаза велики,
У страха не зубы - клыки.
У страха, как бочка, живот,
У страха желание есть:
Схватить, укусить, даже съесть…
- Ч-чокнутая, - отворачивается парень… - Не русская…
- Чего? С каких это пор русскость ассоциируется с банальным воровством и   хамством?
 
13.
…- А что вы знаете о Станкевиче? - щуря свои близорукие глаза, спросила Галька. - Вам ведь сам бог велел знать, вы отвечаете за воспитательную работу в школе.
- Ты что? - Ирина встала, набычилась, и мелко пошла на Галку, выставив вперёд голову и изобразив на лице гипнотический взгляд. - Ты как разговариваешь?
- Я не разговариваю, я спрашиваю. Говорите здесь вы одна…
- Так, ладно, помолчи. Римма, отвечай! - скомандовала завуч.
- Э-э-э, знаете, он - очень хороший, Станкевич. Он - честный. И он… очень вас любит, - это она уже к Светлане Петровне обратилась…

( - Ах, ты б… - Пытается толкнуть Щеглову парень.
- Задушу! Порву! - тихо говорит Римма, глядя прямо в высосанные его глаза.
- Станция «Октябрьское поле», - объявляет невозмутимый голос-невидимка.
Вагон настороженно молчит.
- Выходить надо,  -  мямлит отмороженный собеседник, - а то бы я тебя…
- Ну что? Чтобы ты сделал, урод?
Парень выкатывается, всё-таки успевая с силой толкнуть Римму.
Почти хором вагон облегчённо вздыхает.)

…- Мы не о честности сейчас говорим, а о том, что из него получится! - снова заголосила Ирина.
- Почему вы так кричите? Вы же с детьми разговариваете, с девушками, разве так можно? - вдруг спросила Светлана Петровна.
Ирина непонимающе посмотрела на неё:
- Вы, кажется, сюда за помощью пришли?
- А мне и помогли - девочки. Теперь я буду причину всего искать у себя дома. Здесь у него всё нормально. И девушки с ним учатся замечательные. А ребят, с которыми он дружит, я и так всех знаю.
- Он не посещает уроки! Мы отчислим его из школы! - верещала Евсеевна.
- Думаю, завтра он будет на занятиях. Я хотела бы поговорить с девочками наедине, если вы не возражаете.
- Пожалуйста, - выплюнула Ирина, - у нас демократия.
Это понятие даже отдалённо не подходило к режиму, установленному в школе.
О чём там они втроём говорили потом, в деталях Щеглова теперь не помнила, у Риммы осталось только ощущение чистоты от этого недлинного разговора: у них хватило ума не сболтнуть ничего лишнего, что могло бы Светлану Петровну огорчить. Сашу девчонки хвалили наперебой, а сам Станкевич о случае том узнал от Щегловой спустя несколько лет (Галка считала произошедшее полным бредом, на обсасывание подобной ерунды времени не тратила), оценив его несколько грубовато: «Ну и дура, мать! Нашла к кому обратиться!» При этом он имел в виду, как Ирину, так и девчонок, и Римма обиделась. «Ты чего? – увидел растерянное лицо девушки Саша. - Мне тебе в ноги броситься?» - и Станкевич поцеловал её в щёку.
Он всегда ей очень нравился, а она ему - нет. Они с первого класса сидели за одной партой, его она знала ещё раньше, чем Галку (их родители дружили, в свою очередь, со своего голопузого детства). А потом, когда появились увлечения, и разрешили свободную пересадку по всему классу, он Римму оставил, немножко побегал от одной девчонки к другой, и, в конце концов, пересел к Галке. И влюбился в неё головокружительно. Голицына даже испугалась, потому всё пыталась его пыл охладить, объясняя возникшее между ними чувство удовлетворением здоровой юношеской похоти.
Он обиделся. Щеглова замечтала - вдруг вернётся (соседом по парте), она все время этого ждала. Но Галка по-хозяйски держала его возле себя. А потом Римме стало всё равно, потому что она влюбилась в его друга Серёжку. Зато, когда Сашка, бросив университет после первого курса, загремел в армию, они с Щегловой начали  интенсивную переписку. Вернувшись, Станкевич позвонил Римме, они купили бутылку красного вина, пошли в свой любимый Нескучный сад, опустились на ту самую скамеечку, на которой столько времени сидели вчетвером после школы, и откуда расходились парами целоваться… 
Он сообщил, что понял, что у Галки кто-то есть, что Риммка очень похорошела, и он всегда испытывал к ней симпатию, но ему мешал Серёжка Афанасьев, потому что нельзя отбивать девушку у друга. Чушь, какая, засомневалась Щеглова, хотя ей очень понравилось его враньё. А Серёжки уже нет (были уже другие), так что им ничего не мешает. И они так долго и сладко целовались на своей скамеечке, и каждый знал, что эти поцелуи никуда не ведут, что это - только мгновение, чудесная выдумка, и просто очень приятное занятие... Но всё это случилось позже...

14.
Галка Серёжку считала снобом, Афанасьев её - выскочкой. Римма, сколько ни старалась, никак не могла примирить их негативные мнения друг о друге, свести к своему - что он просто довольно образованный и информированный для своих лет молодой человек, а она - просто девушка без комплексов. Но Щеглова умудрялась весьма успешно существовать между этими двумя греющими огнями, разбавляя своё, в общем-то, счастливое житье бурными выяснениями отношений с каждой из враждующих сторон. Впрочем, тогда она «значилась» не Щегловой - носила девичью фамилию. А вот Галка осталась Голицыной и после свадьбы: «Как можно исконную фамилию менять? А если я ещё не раз замуж выйду? Это уже буду не я – с чужой фамилией. Несерьёзно. Неуважительно по отношению к знаменитым предкам!» Она чувствовала свою принадлежность к древней русской фамилии, хотя доказательств тому у неё не водилось никаких.
 
15.
- Следующая станция «Тушинская».
«Галка все ближе», - спешит к подруге Римма, а душа её уже там, на улице Свободы.
«…Мальчики наши школьные, где вы? Ау…» - Тоскливо зовёт Щеглова. Захлестнула-заморочила тогда их с Галкой новая университетская жизнь. И ведь, что интересно, не ссорились. Сначала хотя бы перезванивались. Перед Новым годом на первом курсе собрались все вместе в «Метелице». Прикинулись «бойцами», повспоминали минувшие дни, школьные битвы - бездарные и несуразные, в которых всегда оказывались в дураках. Станкевич, оповестил компанию, что бросает химфак универа, Афанасьев тянул его к себе в мединститут, но Сашке безрадостно светил весенний призыв, тем более что родителям было совсем не до него - оформляли развод… Требовались деньги для отмазки от армии. Афанасьев искал варианты. Девчонки с удивлением обнаружили, что ребята продолжают общаться почти ежедневно. Прошло всего полгода, как они окончили школу, а как все изменилось. Куда ушло то общее, что их объединяло? Та воздушность и безмятежность, и нескончаемое желание видеть друг друга и говорить друг с другом долго-долго? Буквально за полгода их школьные поклонники повзрослели, обросли совсем неинтересными, чужими для девушек проблемами, вязкими, как болотистая жижа. Галку хватило на полчаса, она потянула Римму в туалет: «Тебе не тошно?» «Скучно», - зевнула Щеглова. «Эти их разговоры деловые, как невкусная колбаса, когда рядом такие девушки сидят. Как не родные, право…» «Ну и пойдем отсюда к чёртовой матери в ДАС». И девушки смылись без покаяния. Другие времена - другие песни. 
Иная жизнь, и они с Голицыной бросились в неё, как сумасшедшие. Они так хорошо знали своих мальчиков, а вокруг появилось столько людей, которых хотелось узнать, все они казались такими необычными, такими непохожими на прежних  друзей. «Нездешность» всегда привлекает. Галя с Риммой «утекли» в другие компании, по старой привычке продолжали звать ребят на дни рождения и праздники, хотя приходы их «школьных» мальчиков уже не доставляли прежней радости, иногда мелькала даже тень досады и смущения оттого, что их школьные друзья не нравятся новым, университетским. И отчего-то не думалось совсем, что, в конечном итоге, им вовсе не обязательно друг другу нравиться, что главное - твоё отношение к этим разным людям. Да и не хотелось особенно об этом думать, все они так спешили жить. В итоге, сохранили прежние отношения только Римма и Галка.

16.
«Сходненская».
А тогда... всё та же Ирина Евсеевна решила убрать неугодную ей их классную руководительницу Ольгу. Та раздражала Ирину тем, что её любила вся школа, что   она молода, возвышенна и утончённо прекрасна, словно леонардовская мадонна Литта, что недавно вышла замуж, и на переменках вокруг неё устраивался стихийный девичий клуб: девушки советовались по поводу своих сложившихся или, наоборот, нескладывающихся отношений с юношами. Ольга что-то там проговорила не по сценарию на смотре-конкурсе, посвящённом образованию Три Эс-Эр, который спустя несколько лет так (не)благополучно распался. Чисто формальная придирка. Хитрющая Ирина начала длительную маневренную войну. Ольга, абсолютно не искушённая в тактике её ведения, позволила Ирине завершить операцию блестяще и в короткие сроки. Вечером четверо друзей провожали Ольгу на собеседование с директором соседней школы.
Снег валил с неба хлопьями, они передвигались в этом падающем белом снеге как блоковские апостолы, сообразно с этим, над Ольгой уже светился белый венчик из роз. Они ждали её в вестибюле чужой школы, мокрые от тающего снега, с ощущением бездомности в душах и тоски ожидания в глазах. А потом, когда она вышла и с напускной весёлостью сказала, что с завтрашнего дня... завтра они расстаются… Римма с Галкой заплакали, а у ребят заходили ходуном желваки.
 
На следующий день, когда Ирина Евсеевна начала свой урок, обзываемый «Охрана безопасности жизнедеятельности», Римма, Галя, Саша и Серёга в знак протеста против несправедливости вышли из класса первыми, а за ними - и все остальные. Кроме одной воздержавшейся - непотопляемой отличницы (ах, какие прекрасные, святые и страшные переживали они времена!). Урок ОБЖ, с их лёгкой руки, благополучно был сорван, «двоечники» - благодарили четверых смельчаков за нечаянно свалившуюся на их головы радость - и наплевать им было на всякие там поиски правды.
Уроки этой безжизненной деятельности… Щеглова их до сих пор помнит, в каких подробностях на них обсуждались вопросы защиты от насильников, давались подробные инструкции, куда нужно пнуть извращенца, как громко следует орать. Для этого создавались группы маньяков - из числа слабоуспевающих учащихся и группы насилуемых - из числа отличниц. Два занятия завуч посвятила общению с насильниками в лифте. Потом Ирина учила их расправляться со злыми собаками. Галка тогда ещё написала табличку: «Милости просим! Во дворе добрая собака» и незаметно прицепила сзади на свитер Станкевича…
Однажды вечером, когда их когорта смелых и сильных духом сидела в классе после занятий, Евсеевна явилась и поинтересовалась, чем они занимаются. Разговариваем, отозвалась Галка. О чём? О судьбах человечества.
- Тогда - вон отсюда! - прошипела она.
- Но это наше право, - возразила, потягиваясь в ожидании очередного скандала, Голицына.
- Значит так, - подытожила Ирина. - Нужно что-то делать. Вы сами не понимаете, как плохо влияете друг на друга. Вас нужно разбить. Поодиночке вы ничего из себя не представляете. Добровольно вы не расстанетесь, я уже поняла. Ты, Галя, будешь отправлена к родителям, я созвонюсь с ними, тётя не может тебя воспитывать, она - не очень адекватный человек, и ты предоставлена самой себе. Станкевича и Афанасьева, если ещё одна драка будет, и она станет достоянием общественности, я поставлю на учёт в милицию. А она будет, и детской комнаты вам не миновать. И все университеты с мединститутами для вас будут закрыты, молодые люди. А ты, - обратилась она к Щегловой, - передай отцу, что я хочу его видеть. Не мать, поняла? Отца. Он заслуженный человек, руководитель, он быстро приведёт тебя к порядку. Тройки в четверти по поведению, считайте, вам всем обеспечены. А теперь освободите помещение.
Ребята растерялись. Они испугались. Галька пыталась что-то там возразить насчёт того,  что в университете на оценки по поведению никто не смотрит, а по всем остальным дисциплинам у них «хорошо» и «отлично». Но это жалко звучало.
Они впервые побрели домой молча, невесёлые.
Римма пересказала всё отцу, и он успокоил её тем, что пойдёт в школу и поговорит с Ириной, попробует сделать так, чтобы она изменила своё решение, что все её угрозы - чистейшая чепуха. Он не так выразился, другими словами, тяжёлыми, русскими. На следующий день Ирина гордо шествовала по школе, ведомая под руку «руководящим» папой Щегловой. Он знал, как произвести впечатление на одинокую женщину. После его визита завуч успокоилась не слишком, но, по крайней мере, отправкой Гальки в Италию и определением ребят в детскую комнату уже не грозила...
…Как смешно всё это смотрится сегодня, улыбнулась Римма.
Как от этих воспоминаний щемит сердце, загрустила она.
Дураки мы или юродивые? - однажды спросила у неё Галка… Только это уже - несколькими годами позже того зимнего вечера в школе…
17.
«Планерная». Вверх по лестнице - в благоуханный конец лета. Погода в усладе жмурится, как довольный сытый кот Туз, с которым она имела счастье общаться всего час назад,  и сколько после их негаданной встречи событий успело произойти.
Возле станции продают цветы. То, что Галка любит розы, Щеглова помнит.
С огромным букетом радостных нежно-кремовых роз она энергично продолжает свой путь к подруге, неожиданно для самой себя, вспоминая: «Если вы не видели человека три дня, смотрите на него другими глазами». Она не видела Галку пять лет, но убеждена, что её подруга из числа тех, к кому это предостережение не относится.
Чего ж ещё Голицыной прикупить? Галка всю жизнь болезненно помешана на иностранных штучках… Но Щеглова любила её без всякого заграничного антуража, без всех элементов роскоши, которыми она всегда себя окружала. Любила (и любит!) просто так. Ни за что. Нет, именно за то, что она такая... То есть не такая, как все -  безумно добрая, до крайности непредсказуемая, эпатажная и куражная. Пять лет прошло, господи, сколько «лет», «осен», зим, и вёсен... И в голове у Риммы тут же запел Галкин несильный голос… Обладательница его абсолютно не имела   слуха, несмотря на то, что окончила музыкальную школу. Но с какой великой душой исполнялись ею русские песни: «Ой, да не вечер, да не вечер… Мне малым-мало спалось…». Галка  высоко запрокидывала руки, сгибала их в локтях, подпирала сзади свою бедовую голову, и неверно пела, широко открыв свои миндалевидные немигающие глаза…
Куплю-ка я виски, что ли, шотландский, восемнадцатилетней выдержки, да Швепс, чтобы разбавить, просчитывает Римма. Кстати, «виски» - «он» или «оно»? Щеглова сомневается, потому просто указывает на бутылку. И ей вручают зелье в стильном чёрном пакете на паях с книжкой Эркина Тузмухамедова «Всё, что вы хотели бы знать о шотландском виски». А что она хотела бы знать? Во-первых, «он» или «оно»… Во-о-т… говорить о таком мужском напитке в среднем годе - крайне неуважительно. Ну, да, за такие деньги-то чего только не потребуешь.
Книжечка красивая - на чёрном же фоне – в тон пакета - пластиковая солнечная капелька виски - она сияет на августовском солнце ярко-оранжевым. Незапланированная остановка в пути: заинтересовавшись, Щеглова открывает первую страницу и читает эпиграф к этому изысканному сочинению: «Философ - это человек, который может смотреть на пустой стакан с улыбкой», Томас Дюар. Римме чуть стыдно - она не знает, кто такой Томас Дюар, но разделяет его элегантное мнение. Видимо, он очень постарался, пытаясь популяризировать этот напиток.

18.
На крыльях любви: к Галке - очно, восемнадцатилетнему виски - заочно Щеглова подлетает к подъезду, набирает на домофоне номер квартиры, слышит родной хрипловатый голос, чуть тянущий гласные. Значит, не очень трезвая:
- И кто стучится в дверь моя?
- Значит, дома нет никто? - басом отвечает Римма. Пусть не узнает.
- Входи, возлюбленный Щегол.
- Стервь! Голицына, откуда ты знаешь, что это я?
- Что ж ты думаешь, жизнь в Риме довела меня до амнезии?
Щеглова ничего не думает, она уже едет в лифте. Ей, как и раньше, пять лет назад, кажется, что он движется слишком медленно, и что она быстрей бы добежала сама. Вот в метро ей не казалось, что поезд тащится как черепаха - слишком много людей её окружало, а здесь - одна-одинёшенька наедине с огромным зеркалом, где, как на экране, отражается возбуждённое Риммино лицо с взбудораженными карими глазами и чувственно полуоткрытым ртом. Сердце рвётся наружу в ожидании встречи. Нет, лифт у Галки, действительно какой-то тормозной. Седьмой этаж. Дверь  квартиры приоткрыта. И через секунду они прыгают в объятья друг друга как две ласковые зверушки. Пищат, щебечут, колются «розовыми» шипами, визжат, хохочут, целуются, отодвигают одна - другую: посмотреть. Соскучились.
- Ты шикарно выглядишь, - восхищается Щеглова.
- Я не влюбленa в себя. Просто очень нравлюсь. Ну и тебя не на помойке нашли, - смеётся Голицына.
- Ах ты, шалава итальянская.
- Ах ты, зараза российская. Любимая.
19.
В комнате у Галки всё так же, как и пять лет назад. Та же нарочито примитивистская графика на стенах над огромным П-образным диваном, тот же огромный овальный стеклянный стол - предмет Риммкиной зависти десятилетней давности, а теперь абсолютно доступная вещь, к тому же не очень удобная: за ним нужно постоянно ухаживать.
Боже мой, сколько… снова «воспламеняется» Римма.
- А это кто? - устремляет она взгляд на златокудрого мальчика лет, эдак, двадцати, а, то и моложе. - Что за ангел, прямоспустившийся с небес?
- Во-ты, во-ты, - гордится, водружая букет в вазу, Галка. - Это Арсений.
- Ой, мамочки. Надеюсь, не Тарковский?
- Ну, маточка, моя… Зачем ты шокируешь пространство упоминаниями о великих мертвецах? - укоризненно произносит Галка. - Причём здесь он-то? Со своим:
И страшно умереть, и жаль оставить
Всю шушеру пленительную эту,
Всю чепуху, столь милую поэту,
Которую не удалось прославить…
Златокудрый мальчик сжался на стуле с мотком шерсти в руках.
- Он мне помогает. Мы клубок мотаем.
Лилово-розовый клубок одиноко лежит на диване как чья-то брошенная судьба.
Она садится в позу римского патриция на свой много повидавший, при том отлично сохранившийся диван (сколько детей было зачато на этом лежбище, сколько потом убрано абортами: Галку неустанно ходили навещать все влюблённые курса и факультета), берёт клубок-фатум в руки и предлагает:
- Подружка готова слушать твой рассказ - про нашу родину, про нас…
«Купидон», исполняющий одноимённую роль при Галке-патриции приходит в себя, расставляет на уровне широкой своей груди красивые руки с надетыми на них шерстяными нитями. Щеглова пока не разобралась в их отношениях, хотя… скорей всего, Галка мнит себя в этой ситуации Афродитой, чьим спутником в римской мифологии являлся этот прелестный божок.
- Где ты моток такой стародавний нашла? Сейчас покупаешь - и вяжи.
- В кладовке. Молодость хочу вспомнить. Помнишь, как мы вязали без просыпа? Какая-то мания. А журналов вязаных хрен было. Ну, давай, не томи…
20.
«Ну, что рассказывать? - прикидывает Римма. - Ужас, как много. Буду сбиваться. «Срывался голос мой высокий»»…
- Я ж писала по «мылу»? - тут Щеглова замечает, что мальчик прикован: на ноге его наручник, от которого бежит цепь к батарее.
Галка цепко ловит и сопровождает её взгляд своим. Не сговариваясь, они идут на кухню. Голицына хватает со стола вазу. По ходу следования в коридоре Щеглова берет пакет с виски. На кухне Галка достаёт из шкафчика два хрустальных бокала.
На кухне у Голицыной висит огромное, во всю стену, с пола до потолка, зеркало. Подружки становятся перед ним. Красивая пара: обе высокие, почти одного роста и одной комплекции - среднеупитанные интересные смуглые шатенки. Только глаза у Галки - зеленые, а у Щегловой - тёмно-тёмно карие. Да ещё Римма - коротко стриженая, а у Голицыной - волосы до плеч. Чем-то они похожи внешне, хотя скорей всего - это просто следствие давнего общения: у них одинаковые ужимки, прыжки, повадки и словечки.
- Хороши мы, хороши, и кому досталися? - сетует, любуясь, Галка.
- Да, всё нормально, - успокаивает Римма. – «Вдруг, отражаясь в зеркалах, я вижу страх в своих глазах»… Страх одного свойства - когда-нибудь себя не узнать. Мама говорит, что это очень страшно… стареть…
- Нет, мы будем вечно молоды!  -  оптимистично заявляет хозяйка.
- Мама говорит, что тоже все убеждала себя в том, что будет вечно молодой – не помогло: настигло естественное старение.
Галка с Риммой до сих пор живут в состоянии твердой полууверенности-полунадежде, что старость, болячки, болезни, смерти - это для других, их это не коснется.
 Галка рассеянно-растерянно (вдруг это всего лишь мечта  - о вечной красоте и молодости, сказка, которой не суждено стать былью? Но ведь из этого не следует, что надо прекращать себе её рассказывать?) интересуется: 
- Чем виски закусывают?
- Содовой, сыром - пылко улыбается Римма. - Для чего цепь? Там в пакете книжонка про виски - можно посмотреть.
- Да можно и рукавом, в принципе. О! Суперская книжка…  Он наркоман. Сам попросил. Его собственная цепь.
- Ты его что, оттуда привезла?
- Я уже одну туда отвезла. Не-а… Вчера у магазина познакомились.
- На хрен он тебе нужен? Вы спали?
- Да, не фонтан. Он вялый, слабый. Но сама нежность. Задатки к сумасшедшему сексу есть, свидетельствую. Нужен? Пока не знаю. Да, впрочем, зачем он мне? Но куда ж я этого Купидона выгоню – пропадёт же. Пусть живет. Всё, хватит, не хочу об этом, давай рассказывай. …Смотри-ка, - Галка углубляется в книжку. Никакой содовой - а я и не знала… Впрочем, в Италии я виски не пью… Но ты-то!
- Да я в нём тоже ничего не понимаю…
- Зачем купила?
- А… х-з, в смысле хто знает, бутылка красивая.
- Так вот, виски с содовой и виски с колой - это изобретения американцев. Причем дурные. Лучше разводить виски простой водой.
- Ой, ну только не это - совсем сивуха получится. Давай не будем ничем разбавлять, употребим его нагим?
Галка лихорадочно прорывает книжку про виски:
- Правило трех «не»: шотландский виски не терпит никаких издевательств, поэтому его никогда: никогда не смешивают, не охлаждают, не закусывают…  Гениально! Ха-ха! Как и нас - таких прекрасных! Ты права! Надо пить его в чистом виде. - Разливает по половине стакана и снова окунается в книжку. - Так… говорим друг другу: «Сланджи ваа!», что значит «на здоровье», это по-гельски.
- По кельтски, наверное, это древний народ Ирландии, - предполагает Щеглова.
 - Нет, именно, по-гельски,  так написано, да к тому же, виски-то шотландский. Оказался бы наш Брианчик сейчас с нами – он бы нас рассудил, - заметила Голицына. - Всё, тяни удовольствие. И про мальчика на цепке не думай, он не первый - не последний в моей жизни, у нас есть об чём поговорить…
Сколько их было в её жизни после Ильи, за которого Галка без колебаний и сомнений, первая из всех девчонок в группе, выскочила замуж на втором курсе, а через несколько лет с ним развелась. Ровесников, в кризисе среднего возраста, в расцвете четвёртого десятка, сотрясаемых предпенсионной неуверенностью и страстью, великолепных и не очень, самовлюблённых и нерешительных. Среди них попадались даже умные мужики. С учётом того, что Галкин «итальянский период» Римме практически неизвестен. Как-то оттуда она призналась подруге, что всё чаще вспоминает Сашку Станкевича: там не было ни вранья, ни расчёта, и кажется, была любовь. Щеглова «через сотни разъединяющих верст» почувствовала, как подруга одинока. Но, ставший микробиологом, Саша Станкевич давно сидел в Филадельфии - со своими пробирками, женой-американкой, и тремя прелестными девчонками-погодками, которым по наследству достался его пепельный цвет волос…
На кухонном столе у Галки, как и прежде, – огромная ваза с яблоками. Хозяйка всерьёз считает, что это символ любви и счастья, и не устает напоминать об этом всем друзьям и знакомым. Вот сейчас скажет про яблоки, вот сейчас… Есть!
- Вкуси плод древа жизни и первородного греха, - предлагает Галка. – Говорят, яблоко – символ мудрости и награды.
Быть может, улыбается правильности своей догадки Щеглова. Тут же берёт и начинает крутить в руке нереально красное огромное бутафорское яблоко. Импортное. Решается - смачно откусывает кусок:
- Всю жизнь тебя тянуло на загранишное.
- Они сладкие и никогда не портятся.
- В этом году столько яблок…
- Ну, заучила ты меня, встану - пойду куплю тебе местных.
- Да не стоит, это я так, для завязки разговора.
- Тогда начинать придётся с яблок, - сощурилась, улыбнувшись глазами, Галка. - Но ты сможешь, я не сомневаюсь, а потом плавно перейдёшь к тому, о чём действительно хочешь говорить, ты так натуральна и естественна, что  втягиваешь в свои переживания всех, кто тебе нужен. А потом выясняется, что тебе это на хрен не нужно, что все свои проблемы ты в состоянии решить сама.
- Как и ты. Ну, можно и в ассоциации поиграть. Как в школе, помнишь? Цепочку состряпать, самую примитивную хотя бы. Как раньше-то вряд ли сможем. Не знаю, мыслить стала сугубо конкретно, даже страшновато подчас. Что получится? Яблоко-дерево-кошка… Кошка - мы её так и не нашли…  - впала в глухую задумчивость Римма.  - Да, тебе привет от Киры Максимович. Она фильм снимает.
- И что? Пусть приходит… Я её не очень люблю: не люблю людей, которые с детства озабочены собственным статусом. Они не свободны. Изначально. К тому же в ней слишком много еврейства. Причем низкого качества. Женщина должна быть интернационалисткой. Какая кошка?
- Так, говно-вопрос. Наверное, которая гуляет сама по себе. Киплинговская. Ты что – антисемитка?
- Я жидомасонка! Ну что ты спрашиваешь, ведь ты знаешь, что – нет. Я человек вселенной - как Велемир Хлебников. Не люблю чрезмерную осторожность, стоумовую хитрость, склонность к вынюхиванию, прижимистость, трусость и неблагодарность. Всё это есть и у нас, но не в таком качестве и количестве.
- Зато они целеустремлённые и работящие.
- Это - да! Но неблагодарные.
- Ой, не надо, будто мы - благодарные очень. Благодарность потихоньку становится атавизмом. Не нужно обобщать. По-моему наступило, наконец, время полной ассимиляции народов. В любой семье народов - не без уродов, что в русской, что в любой другой.
- Ой, давай жахнем за уродов, - Галка ударила своим бокалом по подружкиному.
- Угу. За нас с тобой!
- Вот скажи, чудовище, почему ты за эти пять лет ни разу ко мне не собралась? А сколько я тебя звала?
- Так, Галк, когда? Я за эти годы и отдыхала-то по-нормальному, наверное, пару только раз - и те с семьёй. И, знаешь, меня только на неделю хватает, а дальше дотягиваю, скрепя сердце – уже на работу хочу. 
 - Типа трудоголичка ты, - преувеличенно-уважительно констатировала Галка. - А я - алкоголичка…
- Да, ладно, не преувеличивай и первое, и второе. Уж, какие есть… За нас! Мы снова вместе!
Они опять чокаются стаканами. Теперь - со свиданьицем.
 - Ну, слухай, мой отчёт, - начинает Римма.
21.
К тридцати годам, как тебе известно, я родила и практически вырастила дочь, написала книгу, несколько раз принимала участие в посадке деревьев. Таким образом, житейская заповедь в плане того, что каждый, кто живёт на этой земле, должен родить ребёнка, написать книгу и посадить дерево, мною выполнена  досрочно.
Галкино лицо смеялось. Римма хотела продолжить, и вдруг вспомнила, про Кирино ощущение от тридцатника, подумав, что свой её не тяготит абсолютно - забойный возраст: ещё пристойно мечтать, всё ещё можно успеть, тем более, если ты имеешь отношение к творчеству, хотя бы и отдалённое. А что думает по этому поводу Галка? Решающий возраст? Взлётный? Отлично! Лебединая песнь? Очень хорошо! Но грустновато…
… Так вот… можно, конечно, возразить в том плане, что почётней было бы родить мальчика, что книга надиктована мне богатой знаменитостью, что какие-то из тех деревьев не прижились…
- Можно, но несерьёзно, - заметила Голицына. - Как-то странно даже, что ты осталась жить. Мы ж приходим сюда, чтобы выполнять уроки: как в школе - только в жизни. Ты их вроде все выполнила.
- Не люблю, когда перебивают.
- Знаю, потому нарочно тебя дразню.
- Я просто от тебя отвыкла… Между тем шли годы, своей бессодержательной содержательностью ненавязчиво доказывая, что это вовсе не так. В том смысле, что выполняла я те уроки, не зная, зачем, когда и для чего. Дочку следовало рожать не спонтанно, а планово, как делали это все нормальные люди, книжку пора писать свою, да и за растительностью нужно более внимательно ухаживать…
- Потому я никогда не завожу цветов - слишком ответственно, - снова перебила её Галка.
- И детей.
- Ну, дети. Они так противно кричат…
…Восемь лет назад Голицына зашла к Щегловым через час после того, когда Римма вернулась из роддома. Игорь растроганно сидел возле кроватки, в которой сладко и безмятежно посапывала дочка Катька, пока без имени, по лицу его бежали умилённые слезы. Он застеснялся проявлений своей нежности, увидев, что Римма с Галкой входят в комнату.
- Я - только одним глазком. Смотреть нельзя, говорят, чужим. Мне кажется, несложно иметь ребёнка, - чувствительно прошептала она.
- Слушай, может, нам с тобой тоже ребёнка родить? – через минуту предложила, выйдя из комнаты, Голицына своему Илье, который ждал её в коридоре.
- Через год, не раньше, - у этого молодого человека всё было распланировано минимум на двенадцать месяцев вперёд.
Щегловой вдруг стало на секунду подружку жаль: Галкино лицо восторженно сияло, и на словах Ильи Галкины губы на мгновение прихватила обида. Не очень-то приятно соприкасаться с такой равнодушной прагматичностью ежедневно. Чтобы разрядить напряжение, повисшее в воздухе, Римма нарочито устало посоветовала:
- Голицына! «Тоже» - не надо. Конечно, несложно. Только она не все время спит.
- Ты не обижайся. Он (кивнула Галка на Илью), ты же знаешь, неплохой. Сознательно хочет казаться хуже… Ну, проснётся, покормишь, опять заснёт. Только вот не люблю, когда дети орут.
- Они часто орут. А вдруг он тот, кем кажется? - дерзко спросила Римма.
Илья ухмыльнулся.
- Нет, он добрый. Он меня любит. Ты же знаешь, что я не могу быть одна. Чувствую себя некомфортно. …Ну, тогда не будем пока рожать. Придется морально подготовиться.
- В присутствии людей о них не говорят в третьем лице, - муж Голицыной теперь натянуто улыбнулся, выставив напоказ лошадиные, правда, жемчужные зубы. Видно, с правилами приличия знаком, хотя тут же выяснилось, что всего лишь требовал их соблюдения со стороны остальных: потоптавшись в коридоре, и так и не дождавшись от Ильи проявления инициативы, Игорь снял с вешалки Галкин длинный кожаный плащ цвета топлёного молока и помог ей одеться.
- Продолжаю сомневаться, что это - твоё, - состроила Щеглова гадкую физиономию, после того, как Илья вышел первым.
- Ты ничего не понимаешь. Его ждёт абсолютно великое будущее, - надула губы Галка…
После чего обе они расхохотались.
А потом они стали встречаться всё реже. И Щегловой не слишком нравилось новое, с огромной быстротой плодящееся окружение, их молодой семьи. Потом она научилась сквозь пальцы смотреть на то, что с подачи Ильи (ведь с Галкиного же согласия) их дом заполняется, так называемыми, нужными людьми. Они любили заводить новые знакомства. К каждому их них Римма относилась неизменно со жгучей ненавистью. Ревновала, но не хотела себе в этом признаться. Взамен, узнав об очередном Галкином увлечении-знакомстве, декламировала с тихой грустью перефразированного Евтушенко:
Меня тревожит встреч напрасность,
Что и ни сердцу, ни уму,
и та не праздничность, но праздность
В твоём гостящая дому
Галка её не слышала. Не хотела. Слово «нужный» Щеглову бесило. То, что на поверку, все эти люди, как правило, оказывались пофигистами, понтовщиками, трепачами и пользователями, смиряло бешенство Щегловой и превращало его в весёлый скепсис.
Неожиданно и нелепо погибла Галкина тётка. Подруги встретились на похоронах. Галка, бледная, чёрная, смотрела, как могилу засыпают землёй, без единой слезинки. «Ты поплачь», - говорила ей Римма. «Не выходит, я уж пыталась… Вот была женщина - бегущая по волнам, летающая на помеле, ходящая по земле с гордо поднятой головой. Не боялась ни бога, ни чёрта… А какое дело до этого тому подонку, который в лифте снял с неё шубу? И не найдут его никогда, а если найдут – какая мне разница…»
Племянница установила ей надгробие, на котором написала: «С тобой ушла эпоха». Галка имела в виду свою молодость - посетители близлежащих могил, исходя из этого сообщения, считали, что здесь лежит личность планетарного масштаба…
22.
Рассказ Щегловой - смешливый, адресованный Голицыной, продолжался.
Учитывая, что лишь половина (ориентировочно, не хочу представлять себя в старости) отпущенного мне на этой земле срока прожито, и нахожусь я в состоянии разума, надежд и лёгкой иронии по отношению к фактам окружающей действительности, думаю, что в этой жизни у меня много чего ещё получится.
Когда? Это Галка поинтересовалась.
Вопрос не поставил Щеглову в тупик.
- Ты задаёшь его первая, после меня самой, - фыркнула Римма. - А себе я отвечаю на него как в старом, совдеповских времен, анекдоте о том, когда начинать октябрьское восстание 1917-го - с примитивным смешком: сегодня - рано, завтра - поздно, значит - ночью.
- Но ночами хочется спать, - возразила Галка.
- Уже? - съязвила Щеглова. - Не узнаю свободную женщину, дочь саванн… Стареешь?
- Ну… смотря, какими ночами.
23.
Щеглова глядит на Галку. Голицына хороша до остервенения. В топе старо-розового цвета, отделанном кружевом и трикотажных штанах более интенсивного тона. Чувствуя себя последней из лесби (никогда в жизни Римма не занималась однополой любовью, но, видимо, в каждой из нас в определённые моменты просыпается что-то давнее, прошлое, скрытое и потаённое), она угадывает знакомые линии её ладной точёной фигуры. Одновременно Галка изучает Римму, делая определённые акценты взглядом, так что Щегловой становится не по себе.
- Нет, - прекращает изыскания подружки Римма. Она видит и чувствует кожей, как Галка штудирует её мысли.
- А ты никогда не…? - изучающе щурясь, спрашивает Голицына.
- Никогда. А ты?
- Чего дурочку включаешь, а то ты не знаешь? Пробовала, и не раз. А то ты не помнишь, как я отсюда уезжала с девочкой. Правда, родители в Риме мне такой хай устроили, что подружка моя через пару недель укатила обратно в Москву. Мы с тобой просто никогда не разговаривали на эту розовую тему. Впечатлениями, опытом поделиться?
- Не стоит, - сухо отвечает Римма. – Ты лучше расскажи, как там в Италии?
- Ну, что ж, нет - так нет, была бы честь предложена, - усмехаясь, кротко вольнолюбствует Голицына. - Как в Италии?  Очень красиво. И скучно. Мне скучно. Потому что одиноко. И ещё там русскому человеку нормальному – как я…
Щеглова широко раскрыла глаза от изумления:
- Ты нормальная?
- Да не приматывайся – абсолютно! Так вот. Русскому человеку с отчаянной душой там нехорошо. Там все спокойные, довольные, улыбаются, смеются, никто матом не ругается. Я как с трапа-то сошла - впервые за пять лет воздуха глотнула – родного. А уж как услышала, как портовские рабочие друг друга по матери кроют, совсем хорошо стало: дома. И лица там совсем другие – нет на них ни печали, ни тоски, да разве можно так жить счастливо?.. Это даже неприлично!
 Из комнаты раздается позвякивание-покашливание.
- Что? - кричит с кухни Галка. - В туалет?
- Дозу, - еле слышно из комнаты.
- А звезду с неба? Или сала в шоколаде не хошь? А то я попрошу, тебе из Киева привезут, - отвечает Галка. - Ты мне вчера что обещал? Надо продержаться.
- У меня ломка начинается…
Она встает, достает ещё один стакан, наполняет его на три четверти не разбавленным виски, берёт из вазы громадную грушу, случайно затесавшуюся в компанию яблок, и несёт Арсению.
- Груша – символ чего? На хрен он тебе нужен? - спрашивает Щеглова, когда она возвращается.
- Символ здоровья и долголетия. И ещё знак любви Христа к человечеству. Так что всё к месту, не волнуйся. Не раздражайся. Он хороший… Посмотри, какие у него совершенно измученные глаза. Я тут на днях одному старому знакомому зазвонила, он мне рассказал про клинику для наркоманов. Может, его туда определить?
Она берёт телефонную трубку, хватает телефонную книжку, начинает лихорадочно её перелистывать - поочерёдно звонить многочисленным своим давним знакомым. Щеглова успевает выкурить в это время три сигареты подряд, ожидая конца переговоров, злясь на неё и себя. Ничего  себе – встретились!
А будто случалось хоть раз иначе? Минут двадцать Галку человек интересует, а дальше… В школе они умудрялись контачить столь долгое время, потому что всё время находились в броуновском движении, и общение их было здорово разбавлено другими людьми. Но Щегловой так хочется продлить их встречу. И она тотчас находит повод, вспоминает: сегодня же приём в её любимом посольстве.
Распиаривая одно крупное турбюро, Римма основательно сблизилась с «братьями-хорватами», удачно присовокупив к туризму ещё и разработку рекламной кампании приправ и супов, потому, который месяц её знакомые из посольства не забывают присылать приглашения на свои рауты. 
- Пойдём на приём в хорватское посольство, - предлагает она.
- Сейчас? - вдруг заинтересовывается Галка. И тут же забывает про оформление в клинику для наркоманов своего юного подопечного.
У неё всё в жизни спонтанно и определяется первопричиной - вызывает ли человек (дело, событие) интерес. Появляется «вавилон в голове» или его нет при соприкосновении наивысшей части её тела с действительностью?
- Через полчаса, - смотрит на часы Римма. - Можем опоздать, в конце концов, не смертельно. Только мне придется заимствовать что-то из твоего гардероба. Поскольку, сама видишь, не в форме я для такой тусовки. Дресс-код как-никак.
Это Щеглова проверяет, не прошла ли у Голицыной школьная болезнь одаривания своими шмотками всех и вся, и не только на время.
...У Галки хорошая фигура, высокая грудь, высокий рост, она носит вещи больших размеров, в которых смотрится ещё стройней. Одета всегда чуть небрежно, всегда со вкусом, всё выглядит на ней, будто к подбору гардероба она относится легко и без напряга. («Одета небрежно. Вероятно, счастлива», - однажды, посмотрев на неё со стороны, заметил их университетский преподаватель, обнародовав свои наблюдения на лекции.) Ей шло всё - и она вела себя так, что нет на свете вещи, которая могла бы её испортить. Просто существовали вещи, её недостойные.
Свои шмотки она охотно предлагала «поносить» всем желающим, это была просто болезненная щедрость. Могла отдать-подарить любую вещь тому, кому она понравилась. Ей доставлял удовольствие один только факт, что принадлежащий ей предмет привёл кого-то в восторг. Что и говорить - редкое в наше жмотское время женское качество, патология - раздаривать вещи, в которых ты сама так хороша.
Голицына срывается с места и бежит к себе в спальную, с размаха отодвигает дверцу огромного, во всю стену белого шкафа-купе:
- Римм, мой Рим - к твоим услугам. - Весь гардероб, как и в школьные времена, в полном твоём распоряжении.
Она всё та же, радуется Щеглова, с блуждающей улыбкой на лице перебирая тряпки. Kenzo, Max Mara, Zara, Armani, David Szeto, Roberto Cavalli, Valentino, Carolina  De la Renta, Alberta Ferretti… Обалдемон - Ален Делон… Глаза устают смотреть. Сколько ж чемоданов она везла с собой? И зачем кожаные пальто, дублёнка, шуба? Даже зимний финский комбинезон…
- Ты надолго?
- А, навсегда. Соскучилась… «Всё возвращается на круги свои, только вращаются круги сии», - сообщает мудрая Галка беспечно, сидя на краю роскошной двуспальной постели, укрытой тяжёлым белым шёлком. Рисует себе лицо. Так она объясняла сию процедуру в «детстве», когда Римма в пять минут накрасившаяся, орала, глядя на её тщательные манипуляции: «Быстрее! Опаздываем!».
- Офигенно! - порывисто обнимает её Римма. - Вот заживём!!!
- У меня, подружка, проект опупительный, - важно уточняет цель своего  возвращения Галка. - Журнал здесь забацаю необыкновенный. Тебя на работу возьму.
- Спасибо, благодетельница. Мне и у себя в агентстве неплохо.
- Сравнила Папу Римского с Гитлером… Да через полгода я буду в самом респектабельном офисе сидеть… На Цветном бульваре…
- Почему на Цветном именно? Есть места и покруче…
- Там цирк рядом. А ты что забыла, что я цирк люблю? Не животных в нём – это издевательство. Звери ж родились свободными, а их заставляют выполнять чужую волю, это ж чёрт знает что такое! Номера с риском люблю! 
На полу в спальне стоит портрет печальной женщины, кого-то отдалённо Щегловой напоминающий, в раздражающих коричнево-красных тонах: женщина с усталым разочарованным лицом, опутанным непричёсанными волосами, прислонившись к стене, сидит на полу, широко раскинув, обтянутые лосинами стройные длинные ноги. На ней  простая просторная блуза. 
- Зачем ты портрет-то с собой припёрла?
- Он мне дорог как память.
- Кто это? От этой женщины веет смертью.
- Не выдумывай, это мама.
- Не похожа.
- Каждый художник видит по-своему. Он её очень любил. От любви умер.
- Да понятно, - начинает беситься Щеглова от этих штампов, претендующих на душераздирающие откровения. – Как написал, так сразу и откинулся. И всё от любви. От любви рождаемся, от неё же умираем. Эту сказку ты малолеткам  рассказывай. Но не она это, не мама. Зачем врёшь? Кто?
- Ну, я, - Галка встаёт во весь рост. - Или лосины надеть, сесть на ковёр, прислонившись к стене, свободно ноги  в стороны разбросав, как там?
- Да, нет. При чем здесь ноги? Лицо. Это не ты…хотя…такой я тебя видела… точно видела… однажды…
- Интересно. Вспомни, когда.
Конечно, вспомню, включается в процесс Щеглова.
24.
Она вспомнит. Она вспомнит…
Галка всегда обладала удивительной способностью не впадать в смятение, не покрываться отвратительными красными пятнами, даже если её прилюдно уличали в чём-то неприличном, допустим… во лжи. А уж один на один-то! Для неё не существовало чувства стыда. Совесть, честь, достоинство ; да. С этими «показателями» в людях Галка считалась. И с особенным эмоциональным куражом пестовала их в себе. Он доходил до патологии: всё на свете трактовалось непринуждённо-развязно. При том себя смогла смоделировать таким образом, что всякий свой поступок или слово она потом никогда не подвергала сомнению. Нет сомнения - нет и стыда, а значит - запретных тем. Своим поведением она бесстрашно попирала  истинные и мнимые надуманные святыни. Боялась одного на свете- жалости к себе. Жалеть других доставляло ей наслаждение - маковым цветом распускалась собственная неуязвимость.
25.
«Что же это я никак не могу вспомнить?» - Плутала в днях минувших Щеглова. А Галка всё также тщательнейше рисовала глаза и брови. Зачем? Они у неё идеальные…
Вспомнила! То, о чём хочется забыть, в памяти - на самом донышке. Сегодня же с Леной разговаривала… про эту чёртову кошку…
В постстуденческие уже времена ; на праздновании Нового года ; Галка испытывала, может ли быть секс без любви на муже доброй знакомой Щегловой - Лены, которой Римма несколько часов назад звонила насчёт кошки.
Как раз у Елены дома они и отмечали праздник. Галка пришла со своим (первым и единственным, как оказалось впоследствии) мужем Ильёй. Встреча этого Нового года стала знамением или озарением, а проще говоря, отправной точкой в движении к распаду двух семей ; Галкиной и Ленкиной. После новогодних поздравлений и буйств, наступило затишье. Гости задушевно пели под гитару, разбавляя грустные песни ; оптимистичными, примитивные - философскими, а потом плавно перешли к воровским:
Стоял я раз на стрёме,
Держался за карман,
Как  вдруг ко мне подходит
Незнакомый мне граждан.
Он говорит: – В Марселе
Такие кабаки!
Такие там ликёры,
Такие коньяки!
Там девочки танцуют голые,
Там дамы в соболях…
 
 Римма блаженно зажмурилась, вспомнив, как они самозабвенно и с высоким чувством исполняли эту песню, коверкая слова по своему усмотрению на блатной лад, в результате чего «стрёма» звучала как здрёма, ко всем глаголам действия прибавлялся мягкий знак, особый акцент делался на произнесении «г» фрикативного - симптоме малограмотности и низкого происхождения исполнителей. С «лакеями», появляющимися по ходу развития сюжета, исполнители обошлись и совсем жёстко…
Лакеи носють вина там,
А воры носють фрак.
И до Марселя вроде - рукой подать, и пропуском туда (по песне) служил советского завода план, но:
Советская малина
Собралась на совет.
Советская малина
Врагу сказала: «Нет!»
 Выражение бунта советской малины в ответ на подлое предложение казачка засланного всегда лучше всех удавалось Галке. Но её отчего-то в пропитанной любовью и полным духовным единением комнате не оказалось. Вместе с ней не оказалось и Тимура, Лениного мужа, ; старой, в университетские ещё времена выдуманной, Галкиной безответной любви. Короткое время пообмирав по нему и не почувствовав взаимности, она ещё тогда выкинула эту кандидатуру из головы. Но что только не оживёт под Новый год? Первой заволновалась Лена: встала, пошла в другую комнату.
Мы сдали того фраера
Войскам НКВД.
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
На этих словах, в которые поющие вложили море страсти и решимости, Лена вылетела из комнаты со слезами на натянувшемся, как маска, лице:
; Какая дичь! Хоть бы дверь закрыли!
; Что, где и какая дичь? ; расслабленно поинтересовалась Щеглова.
; Там в той комнате… Там Галка с Тимуром…
Эх, какую песню сгубили эти естествоиспытатели… На диванах и креслах воцарилось молчание. Илья поморщился, встал:
; Пора по домам. Сейчас я её заберу.
Галка уже стояла на пороге комнаты:
; Пойдём, ; она  явно расстроилась.
Возвращались домой пешком по лёгкому снегу. Решили «доночёвывать» у Щегловых. Галка взяла Римму под руку. Их мужья, негромко разговаривая, шли следом.
- В чём моя вина? Не понимаю, - абсолютно спокойно поинтересовалась Галка у входа в подъезд.
- Но не в её же доме, - обиженно протянула Римма.
- Да какая разница, где? Мы просто разговаривали о сексе и хотели проверить, может ли  у нас что-то получиться без любви…
- Но не в такой же ситуации, - гнусавила Щеглова.
- Знаешь…не думала, что ты правильная ханжа с задатками боязливой шлюхи, - отпрянула от неё Голицына. - Вот не знала, родная. Если глубоко копнуть, какая разница, где и когда. Ведь это произошло, значит, не могло не произойти! Значит, он надул бы её с какой-нибудь другой, так уж лучше со мной… У меня такая методика: исполнять желания посредством таковых.
- Ты - моя подруга. И она - моя подруга, я - в дурацком положении, продолжала нудить Римма.
- Господи, причём здесь ты? Она же мне не подруга?
Илья оставил компанию у подъезда, отправился гулять - спать ему категорически не хотелось. Дома все моментально уснули.
Галкин Илья появился к обеду.
Тотчас позвонила Лена:
- Как там наша Галя? - весело справилась она у Щегловой.
- Спит ещё.
- Ну-ну… А Илюша пришёл?
- Только что, - сладко зевнув, отвечала Римма.
-Так пусть встает красавица - мужа своего проспит. Передай ей мы - квиты, - бодро сообщила Алёнка.
- Вот это да! - оторопела Щеглова.
После всеобщего «расхода», Ленка, естественно, поругалась с Тимуром, он ушел ночевать к матери. Она собралась уже ложиться спать, как пришёл Илья - под знаком «что-то забыл». И они чудесно провели остаток новогодней ночи, даже помечтали на перспективу, как можно поменять составляющие обеих семей.
- Но, в конце концов, - поделился с Риммой Илья, налегая на салат «Черепаха», - я понял, что это - нереально, влечёт за собой массу сложностей. Это - как подвесить воздушный шарик к кровати, и ждать, что он поднимет нас в облака.
- Поэтично, - вынуждена была признать Щеглова, стараясь быть как можно выдержаннее с человеком, который ей не слишком нравился. Тем более что на этот раз и Галка была хороша.
Шорох в дверях. Собеседники воровато оглянулись. На пороге кухни стояла Галка. Разумеется, она все слышала. У неё было помертвевшее, как на этой картине, абсолютно спокойное умиротворённое лицо…
…- И что, может быть секс без любви? Я ведь тогда тебя так об этом и не спросила, - поинтересовалась Римма у подруги.
Галка, только что прослушавшая щегловский рассказ и восстановившая в памяти события давнего Нового года, нахмурила свои умопомрачительные брови:
- А ты не знаешь? Может! Больше азарта, больше страсти, чувствуешь себя животным. Это суперски! - ноздри её раздувались.
- Что это ты так возбудилась, деточка? – засмеялась Римма.
- Да не люблю объяснять очевидные истины. К тому же у меня давно не было  нормального мужика. Вот и всё.
26.
В течение грандиозной церемонии примерок подруги почувствовали, будто им снова по двадцать:
Римма выбрала себе ослепительно белый комплект – длинная, в пол, узкая юбка и тонкий свитер. Галка надела брусничный брючный костюм. Они вышли на улицу, взяли такси и отправились «на Парк культуры», где в Коробейниковом переулке разместилось хорватское посольство.
Перед выходом в свет они заботливо отвели златокудрого мальчика в туалет. Арсений сам попросил прикрепить его к ручке кухонной двери, неизвестно ведь, когда мадам вернутся: от выбранной им точки длина цепи позволяла успешно добраться и до холодильника, и до туалета.
В машине Галка осведомилась у Риммы, пробовала ли та когда-нибудь наркотики, на что получила отрицательный ответ, приправленный испепеляющим  взглядом. Сразу потускнела - такая тема, а Щеглова не в состоянии её развить. Сообщила, что сама – «да». Но Римма не собиралась поддерживать удручающий для неё разговор. Один её приятель-пиарщик умер от передозировки, не дожив до тридцати, другой подсел на героин: жизнь его теперь раскололась на трое: поиски денег на героина, кайф, сон… Этот чёртов герыч, нет его родней, он от юной крови стал ещё… Тут Щеглова поняла, что она переделывает в уме известный пионерский стишок, и скисла по поводу собственного цинизма.   
Они немножко опоздали на приём, зато обе выглядели великолепно.
Хорваты угощали малюсенькими тарталетками, набитыми разной изысканной всячиной. Девчонки моментально вспомнили, что ничего не ели, выпили шампанского, неприлично быстро начали поедать крохотные корзиночки. Римма встретила знакомых журналистов, которые оказались просто зверски голодны – с  обозлёнными глазами, приправленными недовольными выражениями лиц – вдоволь наесться этими мини-угощениями совершенно невозможно. Голодный журналист - ненадёжный товарищ, злой, зачем их пригласили на такой лёгкий фуршетный стол, напишут потом разную обидную ерунду, объяснила Щеглова Голицыной…
Римма наскоро пообщалась со знакомыми, и девочки тихо улизнули. Впрочем, там особенно никто в них и не нуждался. Они никак не могли поймать такси, отправились пешком по мосту. В обнимку. Галка воздевала руки к небу и рассказывала, что она готовит к изданию журнал, аналогов которому нет в России. План пилотного номера в её озвучке выглядел малореальным - Галка любила мечтать.
- Римм, помнишь?..
Когда в душе полярная зима,
- И не известно, подойдет ли лето… - тут же вспомнила подруга. А дальше они пошли по очереди:
 Бывает очень нужно, чтобы тьма пересеклась порой полоской света.
Что может просиять таким лучом? Порой довольно взгляда иль улыбки.
И - словно снова провели смычком по струнам позабытой старой скрипки.
Мечты плывут, как в небе облака, согреты солнца первыми лучами.
И мысль ясна, проворна и легка…Но это всё не выразить словами!
Мечта и мысль находят слов одежды.
Но ты не мысль, не грёза, ты - надежда.
Последнюю строчку они проорали хором.
- Совсем не помню, кто это, - на секунду взгрустнула Галка.
- И я к стыду своему не помню, -  с преувеличенной торжественностью созналась Щеглова. И они обе прыснули от смеха. А это?
Дитя, сестра моя…
- Обижаешь, - надулась Галка.
А сейчас они сбросили ещё годка по три от двадцати: им теперь - по семнадцать, и они дома у Риммы готовятся к поступлению в университет. В соседней комнате мама поставила пластинку Тухманова «По волне моей памяти». Там была эта песня на стихи Бодлера. Подружки распахнули дверь комнаты, слушали музыку – будто в волшебное зеркало смотрелись. Сердца их заходились от восторга и страха перед тем, что должна произойти. Нет, вовсе не поступление в университет это стучавшее в двери их жизней будущее обещало, но и его – тоже… Предощущение неизведанного, тайны, перемен, другой жизни…
Абсолютная дружеская идиллия: они шли по Крымскому мосту, обожающе глядели друг на друга, пели -
Дитя, сестра моя,
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем.
Где для любви - века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем…
Потом остановились, посмотрели глаза в глаза, и… заплакали – лёгкими  светлыми слезами. Они текли ручейками из накрашенных для приёма глаз, по щекам, покрытым кремами и пудрами, оставляя на лицах тоненькие грязноватые бороздки.
27.
Входная дверь Галкиной квартиры оказалась чуть приоткрыта.
- Уууууу, - с замогильными интонациями завьюжила Голицына, - какие ж мы идиотки!!! Лохини-графини…
- А ключ от наручников у тебя? Ну, будем надеяться, бог даст, ничего не пропало, - бессмысленно бросила в воздух Римма.
Бог не дал. Почему он должен что-то давать двум шалопайкам?
Ключ… Пока он безмятежно полёживал в Галкиной сумочке, Арсений-Купидон нашёл в ящичке для инструментов ножовку по металлу.
На ручке двери одиноко болталась спиленная цепь.
- Мой Парис промолвил: «Чао!» - изнемогающе обнаружила Голицына. -To chuck away money… - зачем-то добавила потом.
- Не хрена тащить домой, кого ни попадя! - огрызнулась Щеглова. – Сколько раз тебе по лбу за это давали? Помнишь, ещё в универе ты с парнем на улице познакомилась и привела его к себе домой. А потом бегала от него по всей квартире. Что ж тебе бы тогда с ним сексом не заняться без любви?
- Кстати, он был симпатичный… С ним не хотелось, мне с ним разговаривать хотелось, он такой собеседник, мне показалось, замечательный, кто ж знал, что он ко мне приставать начнёт? - хныкала Галка. - Он на философском, между прочим, учился… Мы с ним о благонравии и вере на улице разговор начали. А  познакомились мы у стенда с портретом Жириновского. Ведь - это явно неоднозначная фигура…
- Кто? Жириновский или этот твой философ? Я, конечно, слабо представляю, как можно от анализа политического портрета перейти к разговору о благочестии, - перебила её Щеглова.
- Да, элементарно, Холмс. Он, домой-то когда пришли, замутил мне голову цитатами из Бодрийяра, наповал сразив потенциалом своей памяти. Впрочем, может, те выдержки вовсе не принадлежали французскому философу, поскольку я ничего, кроме «Системы вещей» из его трудов праведных не читала. Кстати, основная масса народа назвала бы их неправедными. Бодрийяр постмодерном интересовался, а у нас в этом мало, кто понимает. Он считал, что мир - это набор иллюзий, и я совершенно с ним согласна… Так вот… мы с моим постмодернистом попили чая под приятную беседу о смысле жизни и судьбах человечества, а вот потом он заявил, что расположен к занятиям, более низменным, но более приятным. Я оскорбилась.
 - Он счёл тебя ненормальной и кокетливой дамой…
- В результате я и бегала от него по квартире, швыряя в него всё, что попадалось под руку, кричала и звала на помощь, которую неоткуда было ждать. Парень решил, что я просто кукарекнутая, и ушёл.
 - Ой, помню, как мы хохотали наутро в группе, а ты поясняла: «Не стал сильничать»…Подозреваю, что история эта была в тот период у тебя самая безобидная.
– Да тебе всё скажи да расскажи, насмешница, - хмыкнула Галка. - Но ведь вот олух царя небесного, я ж ему ещё на улице дала понять, что меня крайне интересует Бодрийяр, а не его «транслятор». Положительный результат в этом случае: я прочитала «Прозрачность зла», и несколько недель всем встречным и поперечным на материале книги доказывала, что современный мир - состояние человечества после оргии, и все мы спешим в пустоту…
- А пьяного археолога припёрла? Я пришла, а он даже ходить не может -ползает из угла в угол. Встать не мог - так на полу и сидел. Потом неделю, наверное, жил у тебя - в себя приходил.
- Не, археоша был такой прикольный мужик! Мы с ним подружились. И трахнулись пару раз. И неделю он не жил - дней пять, не больше: ему отчёт об экспедиции писать надо было, а его из дома жена выставила. Вот он с горя и напился. А напился - потому что три месяца в тундре в рот не брал, - отвык. Это ты зря… Он говорил, что базальты Эвенкии и базальты Японского моря имеют сходную структуру - двинут он был на шальной своей гипотезе, что раньше, давным-давно, существовал один континент, и Япония не была отделена от Азии, от Дальнего Востока морем. Да, что говорить, ты хоть знаешь, что такое базальты? - укорила её Галка.
- Да уж, чай, не дура полная: вулканическая горная порода. - Отвечала Римма. - Да я теперь всех твоих выкрутасов и не вспомню… Бабульки на улице  шарахались от твоих обниманий со знойным чернокожим, это только придавало тебе силы…А потом ты и этого негритоса домой притащила… Какую-то дрянь от него подхватила …По врачам потом ходила. Ты, что, обо всём забыла в своей солнечной Италии-Хреналии? А, может, тебе нравится здесь, на родине, пребывать в ореоле экстремалки-великомученицы? Когда ж ты поумнеешь?
- Ты-то, умная, чего не предусмотрела всех последствий? - резонно заметила Галка. – А умнеть я не собираюсь, пусть кто-нибудь другой умнеет, типа Максимович. Мне и в дурочках the best живётся.
Обе понимали, что, скорей всего, Парис Арсений Купидонович вынес всё, что мог.
Блин, ругалась Галка, ни шута себе спутник и помощник безотлучный, продолжатель рода на Земле, бог любви.
Как я ненавижу это вульгарное пустяшное слово: «блин», бубнила Римма, ты, что ж, вроде как, себя Афродитой рядом с ним чувствовала, бедная девочка? А он оказался обыкновенным, заурядным наркоманом, для которого выше дозы нет в мире счастья.
Сейчас, конечно, в словесные пикировки вступать - самое подходящее время. Но надо же каким-то образом разбавить горечь многочисленных утрат? Мальчик с золотыми кудрями оставил Голицыной одно норковое манто, чёрный с красным короткий кожаный плащ, несколько фирменных шмоток и всю обувь.
- Ай, - Галка замерла на мгновение.
Потом пулей побежала в спальную, по очереди распахнула шкатулочки с драгметаллами. Пусто. Одну за другой захлопнула крышки.
Немая сцена:
Галка в отчаянии, сидя на постели, занавесила волосами лицо.
В дверях спальной маячила Римма - фигурой немого укора, сожаления и раскаяния одновременно.
- Чего ты их в сейф не положила? - тихо спросила она.
- Знать бы, где упасть – соломку подстелила б, - пропищала с кровати Галка. - Да я в сейф ничего и не клала, как приехала - не успела, забыла… Зато он не позарился на оставленную тобой одёжку, - кивнула она на брошенные на кресло джинсы и красную маечку. - Настоящий джентльмен. Молодец – не оставил тебя совсем без штанов. Или ты ему понравилась очень? А я вот… не впечатлила.
- Шутишь – значит, жива. Да, как раз – наоборот. Скорее, шмотки мои его не заинтересовали, - расстроенно предположила Щеглова.
Голицына заплакала, потом засмеялась: в жизни, где давно нет места подвигу, всегда есть место шутке.
- Вот за что Россию люблю… За границей классно – это ж ясно. Причём для всех. А у нас в России все незд;рово, нездор;во. Вот видишь ударение в этом слове можно даже поставить по-разному… Но куда ж нам без России? И без СССР, в котором прошло наше детство? Мы вместе со всеми пытались верить в светлое будущее – отсюда и все наши последующие обломы. А оно рухнуло, сложилось, как карточный домик.  Да и у этого парня жизнь явно была не сахар, хотя он помладше нас – родом из лихих девяностых. Может быть тогда, когда начался у нас тут капитализм, его родителей грабили, или, наоборот, он видел, как его родители других грабят. Эх, жалкий, жалкий он…
 - Как хоть его звали? А, да, Арсений… Где он живёт?
- Он на Париса и Купидона откликался. Откуда я знаю? Где-то, наверное, живёт…
- Балда! Дурой была и осталась! Мало тебя приведённый с улицы хлам топил в ванной, бил, приставлял нож к горлу.
- Да ладно, это особый случай, форс-мажор. А так, в основной массе, люди попадались очень даже приличные…
- Ещё скажи – интеллигентные! Скучно тебе? Приключений на свою жопу ищешь? Возраст уже не тот!
- Да, причём здесь возраст? Мы будем вечно молодыми! We believe in magic mirror. Принимается?
- Спрашиваешь! Деньги-то у тебя хоть все на карточке?
- Естественно. Я ж современная женщина - дочь саванн и диких прерий. И потом… жизнь так коротка, слишком коротка, чтобы расстраиваться… по мелочам. А окружают нас сплошь и рядом - одни только мелочи. Для того, чтобы смириться… нет, не так… чтобы «проглядеть» конец жизни, можно только играть. Так играть, чтобы себя забыть. Ай, как жаль, что я не артистка.
- Ты лучшая на свете артистка. Ты артистка по духу, таких на свете очень мало, - вздохнула Щеглова.
- Знаешь, когда человеку хорошо живётся? – Галка расчувствовалась, оживилась.
- Это в смысле «Кому на Руси жить хорошо?» или «Что делать?» с «Кто виноватом»?
- Это просто так. Тому, кто себе нравится. Так вот я сейчас себе не нравлюсь – у меня, наверное, лицо обиженное, лицо человека, у которого случилось горе. А я раз-навсегда - ещё в школьные времена – постановила для себя быть человеком-праздником. Разве у него имеет право быть такое лицо? Разве человека с таким лицом, как сейчас у меня, можно любить? Разве я тебе не напоминаю совдеповскую тетку с промытыми мозгами, которую подло и примитивно облапошили? Фу, самой противно! Что я так расквасилась, будто жизни – конец?
 
28.
Вот история! А когда Щеглова с ней в истории не попадала? Хочешь нестабильной жизни - бери в подружки Галку.
Девушки сидят - допивают виски, слушая «Шутку» Баха. В отличие от всеядной Риммы Галка любит только классику. Притом, желательно в «электронном варианте», типа Виктор Зинчук. И никакой попсы. Когда нужно, она её, конечно, терпит - как фон, на котором проходит жизнь. Какое безысходное слово - «проходит». Всего две буквы добавить - получится бодрое слово «происходит»… Хм, уже произошло…
Лучезарная, хотя и строго пропорциональная музыка. Под неё потоком идут экскурсы на тему «влипалово» и «кидалово». А девчонкам так сейчас нужно отвлечься. Не в деньгах и тряпках счастье, но наличие того и другого - средство предоставления удовольствия для себя и других…
Десять лет назад Щеглова отмечала свое двадцатилетие в «Праге». Галка пришла с Брианом, студентом из Ирландии. Её Илья в этот день защищал диплом. До прихода Голицыной гости тихо и чинно сидели-разговаривали. Римма не акцентировала внимания на своих днях рождения, лет с семнадцати считая, что день рождения - печальный праздник: ты стал на год старше. В двадцать лет она думала: «Вот мне уже столько лет, а через пять лет жить уже вовсе не стоит…» Накануне они договорились с Галкой до того, что очень не хотят доживать до старости и болезней, и надо бы правительству принять указ об уничтожении населения, дожившего, ну, хотя бы… до сорока пяти. Чтобы никому не было обидно,  и каждый знал и был спокоен, что это - его участь и всех его ровесников тоже. Звучало довольно жестоко, но им обеим понравилось, к тому же до «рокового», установленного ими срока впереди - «ого-го» ещё сколько развесёлых лет. Предложение притягивало обеих своей бескомпромиссной решимостью, манило как бездна и трансформировалось в твёрдое убеждение…
(Вспомнив это сейчас, они снова засмеялись. Ну, ладно, «убойный» срок можно перенести ещё лет на десять, поскольку нам уже по тридцать, и мы всё также молоды и обворожительны.
- У меня холодная лунная красота. Это потому, что я умна и бессердечна, - выдвинула очередную сентенцию Голицына.
- Это ты-то умна? Ха-ха-ха! Ты бессердечна? Да ты святая дура! - хохотала Щеглова.
- Вот только этого не надо, - утихомиривала её Галка. - Это зряшно. Лучше вернемся опять в «Прагу», Бриан  был уникальный мужик…)
Галка явилась в новых (опять!) сногсшибательных светло-голубых джинсах Levi`s, исключительно ладно на ней сидевших. Взгляд Риммы тут же вонзился в Галкину попу (она выглядела необыкновенно сексуальной) что, вероятно, смотрелось со стороны довольно неприлично. Щеглова обожала, когда человек и вещь являют собой одно целое. (Это действительно редко встречается, нас безжалостно штампуют иногда даже самые дорогие одежды…)
На правом заднем кармане синело расплывшееся пятно.
Римма ткнула в него пальцем:
- Это что?
- А, шариковую авторучку положила, а она потекла, - засмеялась Галка. - Ничего, что я с Брианчиком пришла?
- Нормально, - бросила Щеглова. И заметила, что Галка могла бы и предупредить, впрочем, как? Вероятно, сама узнала, что придёт с ним не более получаса назад.
Бриан в университете считался субъектом довольно странным. Он пил водку до самозабвения. Может быть, там, в Ирландии, все так пьют или, наоборот, там строго-настрого запрещено это делать. Но до него девчонки не знали ни одного ирландца. Потому они полагали, что всё время до прибытия в Россию он жил в режиме строгого воздержания - до какого-то ему одному ведомого срока, а теперь час пробил, он сорвался с катушек, и понёсся, куда глаза глядят. Глаза его, весёлые, шальные и жутко близорукие, под толстыми стёклами очков с примотанной к одному уху верёвочной дужкой, смотрели на мир доверчиво и бесхитростно. Над его безалаберной клоунской физиономией нависала шапка кудрявых, длинных, давно не видевших шампуня и расчёски, волос.
В отличие от Гальки он носил джинсы «китайского розлива», со штанинами, висевшими двумя мятыми мешками, рубашку в стиле «а-ля-русс» с горластыми деревенскими петухами и грязные кеды, явно российского происхождения. По всему было видно: он крепко полюбил нашу страну.
Он поприветствовал всех, попрыгав по-обезьяньи.
Галька деловито обратилась к присутствующим:
- Что это вы такие кислые, а?
- Мы не кислые, - напряжённо отозвался стол.
- Давайте выпьем, - предложил Бриан. - Поехали. Галь, я правильно говорю?
Выпили. Ещё раз выпили. И закусили. Все, кроме Бриана: он никогда особо не отягощал желудок съестным, говоря, что «есть - дело свинячье, а пить - благородное». Галька, правда, кормила его с руки, как любимую больную собаку.
«В пути» он пробыл недолго. И, сойдя с дистанции, украсил полстола тем, что успело попасть ему в рот. Он запустил требующие выхода съестные припасы на волю, высоко подняв голову, сделав ею жест броска. Может быть, в роду его имелись копьеметатели.
За столом наступило гробовое молчание.
- Кошмар, -  кротко заметила Галка.
- Кто это должен убирать? - официантки тут же бросились в наступление, будто могли быть варианты.
Безоговорочно испорченное настроение: от стоящего тошнотворного запаха у присутствующих пошли позывы на рвоту. Все теперь действительно сидели с кислыми лицами, зажав носы двумя пальцами. Бриан облегчённо упал в лужу извлечённых из себя продуктов и задремал.
Щегловой стало стыдно. Немногочисленный ресторанный народ соболезнующе-пренебрежительно смотрел на их унылую компанию.
- Платите за скатерть! - истошно вопила обслуга. - Совсем оскотинились.
- Спокойно, - рассекла воздух рукой Галка. - Это - гражданин Ирландии, - она показала рукой на Бриана, сладко сопящего в рвотной массе.
- Ха! Вот брешет! - окрысились официантки.
Галька наклонилась к Бриану и вытащила из кармана его петушиной рубашки паспорт:
- Пожалуйста, ознакомьтесь.
Одна из официанток брезгливо взяла паспорт, открыла, и лицо её вытянулось - в паспорте лежали стопочкой зелёные бумажки, настоящие доллары. Она их  любила, и начинала любить их хозяина, независимо от того, в каком состоянии он находился.
- А по виду не скажешь... - протянула она уже мирно. Бережно закрыла паспорт, поправив его содержимое.
Галка вновь открыла бумажник, вынула сотню баксов, протянула ей, - за хлопоты.
Инцидент был исчерпан. После чего состоялось бесславное исчезновение из ресторана. Спящего на ходу Бриана вынесли под руки ребята-однокурсники.
- Спасибо, - поблагодарила Гальку Щеглова на выходе из заведения.
- Но я же не знала, что так будет, согласись, он внёс такую энергичную струю в наше надоевшее общение.
- Я бы не взяла на себя смелость утверждать, что она оказалась слишком свежей.
- Ну ладно, Риммка, я же тебя люблю, - она поцеловала Щеглову в щеку, - с днём рождения.
- Пошла ты, - скорчила «рожу»  именинница.
Самое странное, что Бриан потом очутился в числе иностранных шпионов, и спустя короткое время его выдворили за пределы Москвы в течение 24-х часов.
Он тогда действительно пропал как-то неожиданно. Накануне они вместе ездили в Серебряный бор. Бриан шокировал пляж тем, что переодевался у всех на виду без стеснения. Девчонки сделали вид, что так и должно быть. Потом он быстро напился, и всё время икал, рассказывая, как побывал в Сочи, и его не пустили в «Интурист» - сочли за обыкновенного российского пьяницу.
Щеглова с Голицыной ни в коей мере не подвергали сомнению подвиги столичных чекистов, загадка заключалась только в том, когда он успевал заниматься своей подрывной деятельностью - в состоянии похмелья разве что - но он его не жаловал, сокращая до минимума.
Да и бог с ним, с Брианом, несмотря на тотальное пьянство, он пытался учить их кельтской духовности, они считали его своим в доску, простым, открытым и бесхитростным, он не принёс им разочарований, да и слабо верилось, что он нанёс какой- то вред нашей стране.
29.
Зачем Римма и Галя о нём вспомнили? И почему обе так детально запечатлели этот эпизод в памяти?
Всё те же ассоциации: двадцать лет - ресторан - корж Бриана - стыд - ирландский шпион…
Практика закономерно превращается в опыт… Это Римма уже потом поняла. Щеглова точно знала, почему запомнила эту историю. «Человек-праздник» Галка на деле являлся исключительно «проказником». На любом торжественном мероприятии Голицына вольно или невольно, вредничая или от распиравшего её изнутри чувства куража, создавала ситуацию «порченой свадьбы», в которую, поочерёдно или оптом, обмакивала главных персонажей. Исконно русская черта… не такая уж редкая. Вспомянутый факт - лишь один из многих. И сегодняшняя история – продолжение всё той же «свадьбы», только Голицына – в пострадавших. Да, нет, она просто отлично освоила конструирование страдальческого лица – уголки губ опущены, носогубные складки обострены, веки приспущены, глаза смиренны. У Галки игра - как образ жизни, как лакмусовая бумажка, по которой она определяет отношение человека к окружающим. Цена, конечно, в этот раз вышла уж очень дорогая.
А Голицына помнила это небольшое происшествие, потому что ей доставляло одинаковое удовольствие чувствовать себя главным источником блаженства или ощущать себя же главным источником неприятностей. Организатор и вдохновитель благоуханного возвышенного аромата или дурного «душка» - всё едино. Так она была сыграна. («Мне кажется, родители были чрезвычайно веселы и не хило пьяны, когда меня зачинали, а Господь Бог смотрел на них сверху и тоже смеялся, он то знал, какая штучка у них выродится».)
Околокультурный шок, оценила Голицына вспомянутую историю. Связать этот эпизод с культурой - дело весьма проблематичное, возразила Щеглова. Ай, досадуя, тут же выкрутилась Галка, мы являлись представителями российской околокультуры, он - ирландской. Помнишь, как он рассказывал, как на севере, в графстве Донегол, местные жители до сих пор часто видят страшного всадника без головы Далахана? Он преследует сбившихся с пути ночных путников, держа собственную голову в правой руке, освещая себе дорогу горящими глазами-факелами.
Как они дрожали десять лет назад от этих ужастиков, повествующих о проделках коварного Далахана, которые, по-видимому, фантазийный Бриан придумывал прямо на ходу. От его зловещего шёпота тревожно колыхались огоньки свечей, зажжённых на столе, пока Галка не начинала орать, устав бояться: «Fak you!!!!» Вскакивала и включала свет. Тогда Бриан успокаивался, опрокидывал в себя рюмку «Столичной» и продолжал ирландскую тему в более мирном ключе: рассказывал собравшимся о достопримечательностях своего легендарного Дублина - соборе Святого Патрика, построенном в конце двенадцатого века, например… Как они мечтали туда смотаться…
- А, может, в Дублин рванём? – предложила Галка.
- Ночной лошадью? Не… - протянула Щеглова. – Денег таких нет при себе …
30.
- А что деньги? - отстраняется от «мемуаров» Галка. - Средство быть свободным. Что такое свобода? Отсутствие всяких ограничений. Так твой Игорёк говорит. Как он, кстати? Ты ничего о нём не рассказывала.
- Да все у нас нормально – как всегда, - отвечала Римма.  - Знаешь, иногда даже чувствую, что это ненормально… Исходя из того, что все, кто повыходил замуж или женился в нашей группе, давно уже нашли себе другие пары. Мы одни в живых остались. Но, знаешь, думаю, мы сохранились от того, что каждый  из нас не претендовал на ограничение свободы другого. Для нас это было очень просто, или, может, когда любишь, с уважением относишься к любым закидонам любимого, не знаю…
А кстати, - заметила Галка, - Периандр, правитель Коринфа, говорил, что свобода - это чистая совесть. Помнится… сентенция Игоря твоего, Щеглова, в отношении свободы звучит похоже, но несколько шире. Это внутреннее состояние души, когда думаешь, что чувствуешь, говоришь, что думаешь, поступаешь с учётом  предыдущих условий.
 - Ха! Так у него есть шикарная оговорка, которая напрочь сметает всё вышесказанное. О том, что мы - практически все - думаем одно, говорим другое, делаем третье, а мечтаем о четвёртом… При этом он, внутренне тоскуя, вспоминает религию индусов, на которой тихо помешан.
 - Да помню я… Совершенный человек – тот, кто придерживается гармонии в мыслях, словах и делах. Пурна-манава, называется, - не замедлила проявить свои познания Голицына.
- Махатма - великая душа, - одобрила Щеглова подругу. «Инфернальная душа и великого гнева женщина», Достоевский.
-Это ты о ком? О себе или обо мне? Или просто к слову? Но ведь чистота и единство мысли, слова и дела, всё это - производные ума. И только он может поднять человека на большие высоты или… низвергнуть его в глубочайшую бездну. А, если мы рабы ума, то мы уже не свободны…  Свобода - это отсутствие привязанностей. Получается, что свобода - это отсутствие ума. Каково? – Воодушевилась она своим умозаключением. - Так ты можешь остаться сегодня у меня ночевать? – без всякого перехода спросила у подруги с радостной надеждой. - И мы ещё с наслаждением пошарим по нашему недалёкому прошлому.
Мысли их скакали, как кузнечики в поле. Непосвящённый счёл бы их общение рваным разговором не совсем адекватных девиц. Но здесь – другое: существует такой уровень взаимоотношений и такое ощущение душевной близости, когда модели мира двух людей  будто накладываются одна на другую - наверное, это называется гармонией. Летнее бесчинство кузнечиков в поле на фоне жарящего солнца и зеленой травки  гармония и есть. Ну, прошел дождик – и что? Ну, разорили беспечную девчонку на несколько тысяч баксов, но жизнь-то продолжается, и в таком свете это  происшествие смотрится довольно заурядно.
Господи, ну скажи, пожалуйста, за что ж я эту охломонку так люблю, рассиропившись, думала Щеглова.
31.
Есть за что.
На глазах их поколения в стране рушилась одна система ценностей и стряпалась иная. Те, кто ломал, и те, кто строил – были одними и теми же людьми. Расчёт был, вероятно, на всеобщую дебилолизацию страны. Римма, и Галка прекрасно понимали, что происходит, но они любили своё время за то, что оно учило их верить в себя, себе и друг другу. И недосуг им было особенно вникать во вселенские, всесоюзные и всероссийские разборки, потому что они были молоды и перманентно влюблены. 
…В то время у Риммы чередой шли разборки с любимым. Трагедийная любовь, убивающая, оскорбительная. Изначально тебя полюбили, потому что ты случайно оказалась в одном с ним месте, он считал себя мудрым, был самовлюблен, свободен и печален как крики белых лебедей. Такие люди по определению любить не способны. Но ты возводишь эту случайность в ранг богоданности. В двадцать лет игра случая - на каждом шагу, часто смехотворная. Ты ещё видишь знаки, душа твоя свободна от мусора, который к тридцати накапливается в беспорядке не только на её задворках, но и на парадном крыльце. Ты ещё видишь знаки, но ты не желаешь их понимать, потому что… Потому что тебя любят, как тебе хочется и как ты себе выдумала: страстно и безраздельно. Сначала. Потом его чувство слабеет, холодеет – ты вспоминаешь об этих знаках, но уже поздно: ты влюблена по уши. Затем ты имеешь счастье видеть его лишь, когда этого хочет он. Ты, сотрясаясь от внутренних рыданий, вступаешь в тщетную борьбу с этими знаками, ты знаешь, что окажешься в проигрыше, что они сильнее, но продолжаешь барахтаться, натужно пытаешься показать, что не претендуешь на его свободу. В тебе начинает просыпаться инстинкт собственницы: почему вы так редко бываете вместе? С противоположной стороны начинает расти раздражение, потом тебе начинают врать - это ещё ничего: любовь прошла, но тебя, по крайней мере, жалеют. Ты тупо требуешь встреч и определённости отношений… В конце концов, тебя откровенно пинают: приходишь к нему домой, обнаруживаешь его в постели с другой. Делаешь вид, что всё в порядке, а на лице написан ужас, омерзение, обида, но ты даже поддерживаешь разговор втроём. Она, другая, ведёт его, лежа с твоим любимым в обнимку, не поднимаясь из постели. Возможен и вариант пощёчины, которая тут же возвращается тебе обратно. Ты несёшь след его ладони на своей горящей щеке до самого дома, лицо заливают горькие слёзы, ты чувствуешь на себе сочувственные взгляды прохожих, ты шепчешь: «Подлец, негодяй, сволочь, гадина, скотина…» А потом, независимо от своей вчерашней реакции, на следующий день жалко просишь его начать всё сначала. Всё ясно. Всем ясно. Кроме тебя - безумной. Ты ничего не соображаешь: тебе кажется, что вместе с его любовью ушла твоя жизнь…
Галка считала своей обязанностью утешить Римму и обогреть. Верность друга, когда ты счастлив, как правило, ни для кого не удивительна, верность другу, когда он  оказался в беде, стоит значительно дороже. А несчастная любовь - это беда почище пожара или наводнения. Галка разгоняла из дома всех, когда на пороге появлялась умирающая от любви подруга. После очередной неудавшейся попытки всё вернуть она бежала к Голицыной домой: плакать на кухне, где за чашкой крепкого чая, говорила примерно одно и тоже: «Вот чашка - видишь? Если её разбить, а потом склеить, вид будет уже не тот, да ведь и кусочков всех не найдёшь» или что-то в этом роде: «В моей душе как в выжженной степи». Только позже, когда, приехав в командировку в Казахстан, она увидела степь в таком состоянии воочию, поняла всю неуместность своего тогдашнего девичьего признания и усмехнулась. Выгоревшая степь  - огромная, бескрайняя, чёрная, неживая, ничья. А её душа в то время находилась в крайне эгоистическом состоянии, позволяющем вместить только единственное - придуманный образ возлюбленного. И любила Римма не его вовсе, только свою к нему любовь.
И ведь помогла тогда Галка, вернула подругу в реальность - причём абсолютно не свойственными ей методами. Не шокотерапией, а бережным выслушиванием, поглаживанием по дрожащим от предчувствия подступающего разрыва рукам, которые пытались поддержать эту самую чашку с чаем. 
«Зачем жить, если он не любит меня?» - белугой ревела Римма.
Галка сидела напротив с отупевшим лицом. Брала чашку и швыряла о кухонную стенку.
«Я любила его больше самой себя! Он - моя судьба! Зачем мне дальше жить? Я ущербная, недоразвитая, страшная и глупая. Тупая».
Голицына молча брала следующую чашку и запускала ею в стенку.
«Я потеряла его, и потеряла всё на свете! Меня - нет,  меня больше нет!!! Понимаешь?» - ревела Римма, хлюпая носом и растирая слёзы по распухшему лицу.
Галка брала очередную чашку, бросала её в прежнем направлении.
Потом свела свои соболиные брови в одну линию и тоскливо призналась: «О, бог мой, я не умею так страдать. Или никогда не любила по-настоящему… Нет сердца у меня что ли?»
Потом, когда Римма очнулась от своего наваждения, удивилась, насколько выдумала тогда все свои страдания. Изумилась, что Галка тогда не послала её, куда подальше, тем более что всегда зло смеялась над столь качественными муками остальных девиц… Улыбнулась - как омутно, сладко и горько сохла тогда - «на полную катушку», «полным метром». Ей казалось, что все вокруг причастны к её поражению, говорить она могла только об этом, причём постоянно, причём с каждым мало-мальски знакомым, и не делала этого только потому, что абсолютному большинству её информация была совершенно ни к чему. Ну, а уж с подругой она отрывалась по-настоящему: стонала, рыдала, голосила, втягивая в пучину своих переживаний даже Галкины чашки. Голицына тогда по очереди все их побила, потом  в ход пошли блюдца, сахарница, молочник, фарфоровый заварочный чайник - для приведения Риммы в чувство Галки не жалко было уничтожить весь сервиз. Так что кроме самой Голицыной свидетелей щегловского добровольного хождения по мукам, сопровождавшегося обильными чаепитиями на Галкиной кухне, не осталось – все питейные принадлежности закончили свое существование, вдребезги разбитые хозяйкой… Ей захотелось вспомнить цвет, размер, форму тех уничтоженных за её любовь чашек, но - безуспешно. Важны были слова, которые сопровождали производящие с ними манипуляции.

32.
Подруги валялись на широченном диване. Компанию им составляли включённые - телевизор, музыкальный центр, компьютер, с экрана монитора которого вещала в прямом эфире «Эхо Москвы». Привычку Голицыной одновременно включать все говорящие источники Римма знала (хотя никогда не разделяла) ещё со школьных времён. Такое окружение поднимало Галке настроение. Наряду с этим помогало решить сразу несколько задач: во-первых, избавиться от одиночества, во-вторых, быть в курсе всех событий, в-третьих, находиться сразу на концерте и в кино. Галку тяготила тишина. 
- Щегол, ты считаешь себя хорошей женой?
Ох, как Римма всегда боится её субстанциальных вопросов.
- О том, какая я жена, надо спрашивать у Игорька. Вот зачем тебе мой ответ? Мало ли кем я себя считаю, это отнюдь не есть истина… Хорошей женой я не стала, несмотря на то, что являюсь Игоревой женой до сих пор, - она дотягивается до альбома с фотографиями, лежащего в изголовье. Наугад открывает его, попадая на страницу с фотографиями собственной свадьбы.
…После свадебного стола, песен и плясок Галка вдруг попросилась переночевать у Щегловых.
Отправляясь спать, она с торжеством в сияющих глазах пожелала Римме: «Ну, счастливо, тебе».
Как будто не оставляла ей месяц назад ключ от квартиры...
«Смех, да и только. Иди, иди», - заметила Щеглова.
Утром Галка зашла к ним в комнату (Игорёк сооружал завтрак), и всё также торжественно провозгласила:
- Дорогая, поздравляю тебя.
- С чем? – не скрывая раздражения от пафосного тона Голицыной, хамовато спросила Щеглова.
- С первой брачной ночью, - вполне серьёзно провысокопарила Галка.
- О, господи, - выдохнула Римма, сходя с ума от её - то ли наивности, то ли дури, то ли усмешливого лицемерия. Но никакого издевательства в голосе Галки не ощущалось - одна сердечная теплота… И глаза её сияли счастливым торжеством.
Щеглова кратковременно впала в ступор. Они пошли завтракать, а за столом она всё поглядывала на Галку, запоздало пытаясь обнаружить на светлом её челе - от осознания сопричастности к высокому моменту в жизни подруги – следы балаганного розыгрыша. Тщетно. Тогда она сделала для себя ошеломляющее открытие: все Галкины любовные похождения до свадьбы оказались вполне невинны и никогда не доходили до постели, и замуж за Илью она выходила «девушкой». Понятие девичьей чести, оказывается, стояло у Галки на невиданной в наше нецеломудренное время высоте,  - удивилась Щеглова. Но свободная женщина Галка никогда и не утверждала, что с кем-то спала до свадьбы. К тому же, с чего это Римма, например, взяла, что  Галка находилась в близких отношениях со Станкевичем? Исходя, из собственного любовного опыта? Щеглова даже присвистнула от изумления. Моментально спохватилась и, покосившись на подругу и мужа, просвистела свадебный марш Мендельсона. А, впрочем, что удивительного? Они с Галкой почти никогда не трепались на интимные темы, очень редко обращались за советом друг к другу; чужие же косточки подружки перемывали всласть, азартно пытаясь предугадать ход развития событий. Как, выходит, мало я о ней знаю, слегка зазнобило Римму от Галкиной «бездны». 
33.
На первом курсе после сессии подружки отправились в Питер. Ехали 120-м, в сидячем вагоне. Галка задумчиво смотрела в окно. В глазах её стояло глубокомыслие и сосредоточенность, и Римме стало нестерпимо интересно, о чем она так красиво думает. Но спросить она не решилась: к  мыслительным процессам обе они относились с большой бережностью и уважением. Минут через двадцать Голицына поинтересовалась:
- Ты дремлешь?
- Нет, - с готовностью к откровениям, подтвердила подруга.
- Как ты думаешь, - спросила Галка (Римма была вся - напряжённое внимание), - на ночь в коровниках свет выключают?
Римма сникла, даже обиделась, как лихо её надули. Получалось, значительность Галкиного лица оказалась ни чем иным, как любознательностью на почве организации содержания КРС. Как можно таким ничтожным мыслям давать такое грандиозное внешнее обрамление?..
Сидя в Галкиной ночной рубашке на широченном диване, застеленным бельём с инициалами, Щеглова хохочет, вспоминая «коровники». Галка стоит перед ней, непонимающе вскинув к потолку свои брови-дуги, с преподавательским выражением ожидания на лице. Снисходительно улыбнувшись, молвит: «А ты никогда не думала, что мы - две стороны целого? Две стороны… Это не внешняя и внутренняя, не первая и вторая стороны, это две сущности, уживающиеся в одном. Два настроения, два образа жизни...»
Римма конфузится, обрывает смех.
34.
Ночь. В тишине слышно, как Галка всхлипывает.
- Да, брось… Плевать на этого негодяя. А шмотки - дело наживное, - сонно бубнит Щеглова.
- Да причём тут тряпки? Риммк, мне страшно, - шепчет Голицына. - А вдруг, я перегорю по мелочам? А вдруг, во мне ничего нет? А вдруг, я ни на что не способна? - лицо её мокро от слёз.
- Что я могу ответить, если меня мучат те же вопросы… - приготавливается  тоже заплакать Щеглова, но ей это сразу, махом, не очень удаётся.
Вытянутое, всё в слезах лицо Галки, грустным образом стоит на фоне открытого балкона, за которым - сине-фиолетовое небо.
35.
- Всё-таки, почему ты развелась с Ильей? Галк, я ведь никогда тебя об этом не спрашивала…
В свете луны Римма видит, как слёзы ещё сильнее хлынули у Галки из глаз.
Голицына достаёт из-под подушки кружевной платочек, изящно промокает слёзы, тяжело вздыхает.
- Платочек тоже с инициалами?
- Тоже… Да какая разница? Чего ты издеваешься? Развелась? Да это он со мной развёлся… Мне кажется, когда семья рушится, и говорят, что виноваты при этом всегда двое, это чушь собачья. Редко, когда женщина действительно хочет развестись. Женщина – не инициатор по своей природе, и каждой хочется, хотя бы видимость брака сохранить. Думаешь, если я на каждом углу кричу, что я свободная женщина, я могу… умею жить одна? Ни черта подобного!
- Да я знаю, хотя мы почти об этом не говорили – зачем? Я-то давно тебя вычислила с твоей супер смелостью… За ней у тебя, «взявшись за руки», одиноко стоят страх и боязнь остаться одной. Но  тебя ж гордыня жрёт! Разве тебе об этом посмеешь сказать?
Галка кротко посмотрела на подружку, слёзы снова брызнули из её глаз, она судорожно вздохнула, закусила губу. Потом тряхнула головой и призналась:
- Я зверино тоскую в одиночестве, боюсь его больше всего на свете, абсолютно к нему не приспособлена! Потому и кидаюсь во все тяжкие – от одиночества. Хотя и при Илье уже начала «левака» давать – потому что чувствовала свою дикую зависимость от него – не материальную, естественно, нет – моральную… И мне нужно было доказать себе, что это не так, - как смириться с ощущением своей второсортности при своей гордыне-то немеренной? Вот я никогда тебя не спрашивала, а как у вас с Игорьком роли распределяются? А ты бы развелась с ним по своей инициативе?
- Вопрос некорректный, потому что разводиться мы не собираемся. И роли мы не распределяем… Наверное, потому что не играем. Но, думаю, если б вдруг узнала, что он мне изменил, ушла бы бесповоротно.
- Ещё скажи, что вы любите друг друга, как восемь лет назад!
- И скажу.
- А откуда ты знаешь, что Игорь тебе не изменяет?
- Знаю. Чувствую.
- А я вот знала, что Илья, буквально через месяц после свадьбы уже с кем-то встречался. И спал. Обидно было до чёртиков. Но всё думала, чепуха на постном масле. Надо быть щедрой. Главное, он любит только меня, потому что ко мне возвращается. Честно говоря, я не доверяю мужчинам в смысле супружеской верности. Может, есть такие - один на миллион. Может, Игорек такой… Ну, что ж, значит, тебе повезло, а мне - нет. Мужики задуманы и сделаны по-другому. Не так, как мы. Им природой предназначена не одна женщина.   
- Глазки потупила. Прямо святая великомученица Екатерина Фёдора Бруни, синайской ветви в руке не хватает, – пытается смягчить для Галки тяжесть признания Щеглова. - Что интересно, она объявила родителям, что выйдет замуж лишь за того, кто превзойдёт её в знатности, богатстве, красоте и мудрости, - задумчиво сообщает потом.
- Кто?
- Святая Екатерина. Редкой красоты и ума девушка…
Разговор их снова отскакивает от главной темы. Выясняется, что Галка про Святую Екатерину не знает совершенно ничего. Откуда Щеглова  знает? На выборах в Саратове вкалывала. Там музей художественный, и картина эта. Бруни, когда писал Екатерину, одновременно Исакий расписывал. А история печальная у этой святой. Мать её - тайная христианка, повела она дочь к старцу, принять святое крещение, а девушка увидела жениха небесного, который, ясный пень, превосходил её во всём. Это ж сам Господь Бог был. Он ей кольцо дал. Когда видение-то закончилось, кольцо оказалось прямо у Катерины на пальце… Представь, Александрия - четвёртый век, ревностное язычество… Иноверцев приносили в жертву на празднествах. Её никто не трогал - она сама вышла и призналась, что христианка. Император её казнил.
- Ах, податься бы в те времена… - замечтала Галка, уже обстоятельно входя в образ. - Всё ясно: чёрное-белое, друг-враг. Правда, до наших лет там бы мы не дожили…
- Вот-вот, потому довольствуйте тем, что есть, - назидательно заметила Римма.
Замолчали. История у Святой Екатерины, и вправду, героическая. К сожалению, наше время стряпает совсем другие истории – вполне заурядные.
36.
 Галка с Ильей долго и отвратительно ссорились. Он беззастенчиво посягал на не им нажитое имущество - мерзкая история. Галка тогда напрочь отказалась от любой помощи. Категорически уклонялась от встреч с подругой. Зато Илья пришёл к Щегловым в гости со своей новой возлюбленной. Они не виделись полгода. Римма не поняла, отчего Игорек не выставил его прямо с порога. Видимо, из мужской солидарности. А отчего она не сделала этого? Её муж проводил Илью на кухню, вызвал туда Римму, а сам ушёл смотреть телевизор. Пара чинно села на кухонный диванчик. Она скромно представилась - актриса, Илья глуповато пропел: «Она была актрисою, и даже за кулисами играла роль, а я хотел любви»…. «Какого театра - погорелого?» - грубо полюбопытствовала Щеглова. Девица покраснела, её спутник передернулся. Потом сориентировался: «Это пока сложно». «Так вы чего пришли, чтобы я работу ей нашла? Нет у меня связей в этой сфере».
Пришёл Илья за другим - попросить Щеглову воздействовать на Галку.  Посетовал, что Голицына никак не идёт на уступки: «Я в ту квартиру столько вложил, Nissan купил, загородный дом начал строить. Ты хоть меня поддержи. Ты же умница - нежная мать, хорошая жена». Врёшь не возьмёшь лестью такой худой, - вся напряглась Щеглова. Она не желала ничего понимать. Не предложила ни чая, ни кофе, ни вина. Разговаривать не хотелось, да и о чём говорить-то? Что этот роскошный «Ниссан» им подарили Галкины родители на свадьбу? Так он и без неё прекрасно об этом знает – просто цену себе набивает перед новой пассией. Через пятнадцать минут гости откланялись. В коридоре Римма подняла-протянула-согнула свою ногу, обхватила ею чресла Ильи и попыталась притянуть его к себе. Девушка удивлённо глядела на проявление такого панибратства. Он приблизился к Щегловой с шаловливой улыбкой. «Ты зачем сюда пришёл? Какого хрена девицу привёл? Я тебе Галку никогда не прощу. Мне мозги не распаривай - чего там твоего-то - носки драные, вонючие?» - непримиримо проговорила Щеглова, глядя ему в глаза и представляя, что натягивает тетиву, и стрела у неё отравленная.
37.
Римма проклинала Илью. Галка, естественно, далеко не подарок для семейной жизни, но такого поворота событий она явно не заслуживала. Ведь она отдала ему всё, что у неё было. Речь здесь совсем не о деньгах и не о квартире, хотя они тоже кое-что значили. Просто она тогда, в самом начале их истории, отдала ему ключи не от той престижной машины, что им купили родители на свадьбу - от себя, и он их принял. Многие женщины умеют красиво оформлять этот процесс, как акт самопожертвования. При великой своей склонности ко всякого рода показным эффектам в тот момент она была естественна: просто протянула себя как руку - со своей щедростью, видимой независимостью и тщательно скрываемой боязнью быть одной. Такой человек - плохо ей с самой собой, неуютно. Потому Голицына всегда собирала вокруг много народа, крученого, верченого, любящего погулять на дармовщинку, и не претендующего на долговременные отношения. Да Галке эти отношения были и не нужны. Мир Голицыной делился на «своих» и «чужих», «белых» и «чёрных», вторые её не интересовали, и она предпочитала с ними не связываться, а если случалось, дралась до победы или поражения, в зависимости от того, кто оказывался сильнее. В таком видении мира они идентичны с Щегловой. С «представителями других цветов» Галка общалась с живостью, чего подруга делать не желала и не умела - Римма неохотно допускала в свою жизнь новых людей. Но, видя, что Галка рано или поздно делила новых знакомцев на чёрно-белые, отправляя в каждую из групп - кого с натяжкой, иных – приблизительно, а с остальными прощалась навсегда, Римма прощала ей слабость помешательства и лёгкость общения с «контингентом». Ведь всё равно в итоге полутонов для неё не существовало. Когда Илья появился в жизни её подруги, Римма с огромной осторожностью к нему отнеслась. Уж слишком значителен, слишком напорист… и слишком гол. В том смысле, что жил он в общежитии, родители ему не помогали абсолютно, а подрабатывать он не желал. Да и родом - из-под Полтавы. «Ну и что? Что значит, прописка нужна? Не все такие, как ты, - меркантильные! А пусть даже так! Да он всем нашим, так называемым, мужчинам в группе сто очков вперёд даст, интеллектуалам нашим, хрюндикам ноющим. Зато там, где хохол прошёл, еврею делать нечего. Зато голь на выдумки хитра. Рано мне замуж? В самый раз! Но, может, ещё подумаю», - отшучивалась Галка. Думать она не стала: будто кто-то её подгонял, и летом на каникулах, сразу после окончания семестра, группа гуляла на её свадьбе. Через полгода забеременела. Узнав об этом, подошла на переменке к Щегловой, отвела   в сторону, пасмурно сообщила:
- Кажется, я залетела…
- Да ну…Неужто? - заинтригованно, хотя и глуповато спросила подружка. 
- Ну, да. Сто пудов.
- И что теперь?
- Что теперь, аборт нужно делать.
- Как? - Римма сама чувствовала, что нелепость её вопросов нарастает по мере развития разговора. - А Илья?
- Илья сказал, что аборт нужно делать.
- Ой, как у него всё просто… Ни фига подобного, вместе после лекций пойдем к вам - поговорим.
Когда они пришли, Илья пребывал дома в компании очередных нужных людей. «Надо поговорить»,  - шепнула ему Щеглова, не обратив внимания на выраженную им радость по поводу встречи.  С дежурной улыбкой на лице Илья проследовал в другую комнату. Галка боязливо ошивалась возле них, без конца поглядывала на дверь, будто там мог появиться небесный спаситель, который одним махом избавил бы ошеломлённую грешницу от нового для неё интересного положения. Тем самым разговор, происходящий при ней, тут же закончился, поскольку лишился бы смысла. А Римма – сразу, с места – в карьер. Она тогда по-другому и не умела:
 - …Аборт. Как она его делать будет?
- Вот оно что… Как все. В больнице.
- Но она же - не все.
- А чем она от них отличается?
Римма и Илья вели разговор в присутствии Галки, будто она - подопытный кролик, а они - врачи, совещающиеся, стоит ли испытывать на ней неизвестный препарат.
- Мне медик один говорил, - хозяин вдруг обозлился, - сделать аборт - всё равно, что вырвать больной зуб.
- Причём здесь зуб?
- Ну не нужна во рту всякая трухлядь.
- Ты же не свинья, нет?
- Все равно, что зуб… - упрямо повторил Илья.
- Нет! - заорала Галка. - Я не могу все это слушать!!!
- Девочки, - миролюбиво заключил глава Галкиной семьи, - вы ещё многого не понимаете. Ну, сделает она себе аборт. Я понимаю, что когда он первый - это целое в жизни событие. И ещё раз сделает, если нужно будет. Потом всё проще смотрится. Без драм и трагедий. Просто мы были неграмотные. Как-то так жили, об этом не думали, вдруг - бах…
- А теперь грамотные? 
- Теперь грамотные. Не время. Нужно набирать капитал – в смысле карьеру делать. Время будет – и ребёнка заведём, может, и не одного, - объяснил практичный Илья.
«Подлец, подлец», - повторяла себе под нос Щеглова, возвращаясь домой.
 - Но ведь его позиция не лишена логики и здравого смысла, - позвонила ей вечером Галка. – Он прав – надо делать аборт. Этот ребёнок сейчас будет только помехой, да и какая из меня мать?..
 Когда Римма сама вышла замуж – на последнем курсе университета – и потом Катюшка родилась, ей даже стало временами казаться (может, внушила она себе для успокоения), что у Голицыной - всё по точной их модели с Игорьком, и Илья для Галки - больше, чем муж. Они, прежде всего, друзья, которые любят друг друга, живут вместе с предоставлением максимальной свободы, потому что доверяют. И друг без друга им – никак. Так жила семья Щегловых, и Римме проще было думать, что Галкино счастье построено аналогично. Но тень недоверия, а порой и открытого неприятия, к Галкиному Илье почти всегда в их взаимоотношениях проскальзывала. 
Расставание с мужем оказалось для Галки как гром с ясного неба. А то, что за ним последовало, совсем никак не укладывалось в рамки Галкиного представления о мире. Щеглова же хотя и сочла развод закономерным, разгорячилась до глубины своей правдоискательской души. Она находила, что Илья Галку предал. Приручил, а потом бросил. Галкины продолговатые с ироническим близоруким прищуром глаза большей частью смотрели на мир взглядом Ильи - человека, не знающего сомнений, идущего напролом, уверенного в себе. Ей и до него-то не особенно нравилось сомневаться в чём бы то ни было. Но случалось. Сомневаться – значит искать. Но на это уходит слишком много времени. Галка же всегда считала, что надо спешить жить. Ей был нужен рядом человек, который сразу и, не колеблясь, ответит на все вопросы и разрешит их тоже - запросто, легко. Родители для такой роли не подходили (Галка их редко в жизни видела и плохо знала), подружки-тёти Нины, которая имела на всё собственное оригинальное суждение, уже не было на свете. Советоваться с Риммой Галке не позволяла гордыня, к тому же подругу её бросало то в жар, то в холод, то в сладкую дрожь самопознаний перемежающуюся с полным отвращением к себе самой. Тут появился Илья со своим: «Сомневаться - значит не уметь правильно мыслить». Стало быть, он - умел. И она моментально решила соединить с ним свою судьбу – чтобы больше ни в чем и ни в ком не сомневаться.
Ларчик-то просто открывался - будучи о себе высочайшего мнения, Галка относилась к породе людей, которые живут при ком-то или при чём-то. Отлично это осознавая, они неустанно и даже надсадно, временами заявляют окружающим о своей самостоятельности. Такие люди орут об этом во всю ивановскую, совершают нестандартные, порой почти героические поступки, доказывающие их самостоятельность, напяливают разные маски, чтобы своё «рабство» скрыть. И окружающие, которым недосуг разбираться в тонкостях душевной организации этих «независимых зависимых» людей, охотно верят в предлагаемый вариант. Илья не то, что был нахальней Галки в жизненных проявлениях, он был просто несгибаем в своей вечной правоте. Римму это нервировало, Галку – весьма устраивало. И когда Илья взялся сам принимать решения за них обоих, она просто в нём растворилась. Галка доверилась ему полностью. Так легче жить. Без оглядки. С категорической уверенностью во всегдашней правоте близкого человека.
38.
Илья был довольно неглуп и удивительно расчётлив для молодых своих лет. До женитьбы на Галке он снимал комнату у одинокой старушки на окраине Москвы. Бабуля души в нем не чаяла, прописала его, сделала дарственную на квартиру, после чего расторопный юноша определил её в дом престарелых. Галка смутилась, узнав об этом, Римма опечалилась - не столько за старушку, сколько за подружкино грядущее. Илья объяснил девчонкам, что так для всех будет лучше, к тому же он будет чувствовать, что входит в семью Голицыных не с пустыми руками. «Но с грязными», - отрезала Римма. «Она же сама захотела в этот дом!!! Не спеленал же Илья её… Она сама попросила, когда узнала, что он женится», - доказывала Галка.
Через полгода эту заполученную от бабульки квартиру Илья сдал.
О бабульке больше не вспоминали – никогда. Никто, в том числе и Римма. Будто старушки и не было. Это потом, после Галкиного развода с Юркой, подружки ее нашли и  ездили к ней по выходным в тот скорбный дом, обвесившись пакетами с дорогим продовольствием. Недолго. «Бабулечка» (так называла её начинающая плакать на пороге палаты Галка) уже почти ничего не ела, сохла не по дням, а по часам, провизию раздавала сестрам и соседкам по палате. Потом старушка умерла. «Одна польза была от нас - мы её хотя бы по-человечески похоронили», - погоревала Римма на кладбище. «Это же так мало. Жизнь, блин, течёт, как вода из крана, -меланхолично заметила Галка. – Ах, какой же он всё-таки говнюк!» - Разозлилась она, и тут же набрала номер Ильи, и прохрипела в трубку: «Живёшь-не тужишь, засранец? А мы с Риммкой бабульку твою хороним». По дальнейшему развитию разговора Римма уразумела, что он с превеликим трудом понял, о ком идёт речь.
Тогда на могиле Галка поведала (как всегда не к месту, но с чёткой определённой целью) Римме одну забавную историю из добрачного Юркиного периода, когда он у этой бабушки комнату снимал. Они жили с этой бабулечкой очень небогато, и на выходных Илья ловил на чердаке дома голубей. Он скручивал им головки и пел из репертуара Аркаши Северного:
Не шумите, ради бога, тише,
Голуби целуются на крыше.
Вот она, сама любовь ликует -
Голубок с голубкою воркуют.

Я тебя целую, дорогую,
А вчера я целовал другую -
Самую красивую на свете.
Голуби, пожалуйста, ответьте...
А потом они с хозяйкой замачивали голубей в уксусе на сутки, чтобы какую-нибудь заразу не подхватить, после чего тушили в сметане. Жестковатое получалось мясо, но под водочку шло отлично. Римма насупилась: выходит, старушенция не такая уж святая была, коль позволяла Илье питаться «птицами мира», да и сама не брезговала:
- И зачем ты мне рассказала? Пойдем отсюда немедленно…
- А для прояснения ситуации, чтобы ты особенно не убивалась, - цинично освежила подругу Галка.
У Щегловой тогда всё ещё продолжался студенческий период, когда право на существование имели только понятия «за» или «против», «чёрное» или «белое», «свет» или «тьма» - без полутонов. Галка вступила в период иной, когда «да» может превратиться в «нет» моментально, иногда без видимых на то причин. И наоборот.  Она всячески силилась себя переиначить, нацепив маску бесстыдного равнодушного цинизма. После разрыва с Ильёй с какой-то болезненной радостью, отчаянно и неустанно искала нелепые и стрёмные ситуации, в которые влипала с бешеным азартом. Число знакомых её росло по часам, тем более что она запросто могла представиться на улице любому экземпляру, привлекшему её внимание. Обращали внимание и на неё - по причине экстравагантности внешнего вида и выражения глаз  - беззаботно-призывного. От одиноких женщин, желающих познакомиться, идут излучения совершенно определённого свойства.
 Почти перед Галкиным отъездом к родителям в Рим, Щеглова сидела на губернаторских выборах в Тюмени. Голицына, тусовавшаяся по клубам, барам и ресторанам столицы, посылала ей письма с грустными открытиями. Римма приходила в штаб, одной рукой бросала сумку, другой включала компьютер, моментально отстраняясь от предвыборной суматохи, открывала почту, и, согнувшись, ухватившись руками за спинку кресла, начинала читать.
«Удивительное дело. Люди совершенно слепы и глухи друг к другу. Страдания ближних доходят до нас либо как назидание, либо с подленькой мыслишкой: «Хорошо, что не со мной». У меня рушится мир, Римма. Тот привычный детский - с азбукой добра и зла. Оказывается, мы воспитывались, как говорится, на французских романах. А быт, окружение во многом додумывали. Оказывается надо приспосабливаться, адаптироваться, каждое мгновение ждать, что кто-то зазевается, чтобы перехватить у него кусочек.
И опять не идёт из головы наше изначальное…
Дураки мы или юродивые?
Никого не хочу видеть. Никого не хочу любить».
«Дожив до двадцати пяти, вдруг заметила, что мир делится на мужчин и женщин. Раньше, как выясняется, это деление я воспринимала довольно абстрактно».
«Живу настоящим. Будущее не чувствую. Ты пишешь – «скоро весна». Не знаю, не прогнозирую дальше сегодняшнего вечера. И это-то кажется невероятно далеким».
«Сейчас два часа ночи. Мне хреново, хреново. Мне капец. Надо держать себя в руках. Надо держать себя в руках, иначе пойдёшь по рукам, а потом… Надо обхватить себя руками, упереться ногами в землю и держаться на этой земле. Вопрос в том, что при этом должна делать голова…»
Если уж Галка пустилась в такие жалобы, то дело у неё - швах… Она не признавала ничьей помощи и напрочь от неё отказывалась. Никогда это не афишировала, но не было слова «помоги!» в её словаре, она никогда им не пользовалась. Но и в этот раз она только стонала, ни от кого не ожидая помощи, в том числе и от Щегловой…
39.
- Что там за фильм снимет Максимович? - спросила под утро Галка подругу.
Щеглова сонно вздохнула:
- У меня такой вопрос,  - не праздный. Мы спать сегодня будем или как? По-моему, это бессмысленно уже, да разве можно спать в такую ночь? Мы с тобой прямо как Сонечка и Наташа Ростова.
- Терпеть их обеих не могу. Особенно Наташу – она так растворилась в Пьере и своих детях, что ходила в каком-то старомодном ветхом шушуне. Ой, посмотри в окно – рассвет.
Над Москвой вставало солнце. Его предвещал свет, идущий от самой земли и словно решивший разбудить небо. Он нёс с собой утро во всех оттенках жёлтого, золотистого, оранжевого, красного, бордового. Галка заволновалась, подскочила к музыкальному центру. Зазвучал «Рассвет на Москве-реке» Мусоргского:
- Господи, какая красота. Вот, говорят, Мусоргский был алкоголик. А какую музыку прекрасную писал! Как алкоголик - так талант… но не всегда, конечно. Наступает новый день…
- …только проблемы в нем остаются старые, - умерила её пафос Римма. - Все талантливые люди либо crazy, либо алкоголики, либо наркоманы. Это нормально. Дело в том, что ограниченные люди не способны на какие-либо отклонения. Они строго дозированы по  наличию в них достоинств и недостатков.
- Да и хрен с ними, с проблемами-то. Жизнь продолжается – так рассвет говорит. Какая ж ты все-таки занудень, - укорила её Галка, - вот всю-то ноченьку обо мне горемычной проговорили, и живу я беспорядочно, и не тех людей домой вожу, и Илюха мой сволочь, и ребёнка я так и не родила, и ночью про коровники тебе башку забивала. А вот о том, что ты - зуда, не вспомнили. Впрочем, ты моя самая любимая зануда на свете. Вставай, обличительница! Я тебе сок сделаю, вчера утром апельсинов купила из Марокко. Прямо по Аксёнову. Так что же это за эпохальный фильм снимает наша однокурсница? 
- А, ерунда. Бред оf the sivl kobls, в смысле сивой кобылы бред. Но неплохо проплаченный.
- Ты что, с ней поссорилась?
- Нет, наверное… Просто ушла. Она достала меня своей беспардонностью, - отвечала Щеглова, отправляя в рот свежевыжатый Галкиными руками и соковыжималкой апельсиновый напиток. - Она вынула мне мозг, просто вышвырнула его из башки, своей бесцеремонностью и хамством…
Тут вчерашние полдня встали перед ней во всей своей непривлекательности, и она мгновенно завелась:
 - Понимаешь, она вела себя со мной, будто я прислуга или девочка на побегушках. Да я не против – интересно испытать себя и в этих ролях. Ещё бы она всё это оформила стилистически… лексически… человечески как-то достойно. Но это случалось только в минуты просветления, которые теперь у Кирки крайне редки. Я всё думала - сколько ж я вытерплю это унижение, думала… эк, меня гордыня-то захлестывает… Думала даже, надо смириться. А потом обожгло – да зачем? Не тот случай. Короче, эксперимент хотела на себе провести. И он, в принципе, удался. Я даже на своей шкуре начала понимать, что такое рабство… Ну, очень некомфортное состояние, и как жалко мне стало рабов древних - Рима и Греции. Хотя всё это чушь, примеров рабства – даже добровольного и сейчас полно, взять хотя бы нашу Думу… А   Максимович… она - молодец, супер-деффка: чего захочет - добьётся. Да я так с ней связалась - от безделья, -  уже успокаивалась Римма. Искусством брать себя в руки она теперь владела почти в совершенстве: сказывались коллективные занятия их пиар-группы с психотерапевтом.
- Ну да, добьётся - не мытьём, так катаньем… Потому-то дураки и идут в гору - умные ж её обходят…  О, дрянь какая, решила тобой порулить. Не на ту напала. Как там у неё на личном фронте? Она вроде замужем?
- Глухо. Благоверный давно от неё ушёл. Стрёмный мужичишко, и пил, и кололся. Но Кирка не дура. Отнюдь. Она идет в гору – да! Стремительно.
- Чего потреблял? – слыша только то, что ей нужно, радовалась своему отражению в зеркале Галка.
- Да понятия не имею.
- Ну, и ладно, на фиг она мне нужна… тем более её первенький, ну, «герыч» он, что из того?.. Это всё относится к личным проблемам. Идёт в гору? Дык, это дело поправимое. Можно и остановить. Зачем ей этот непредсказуемый альпинизм? Чем ты выше, тем больнее падать. Слушай… хоть она и стервоза, давай её с нормальным мужиком познакомим?
- Зачем? А у тебя есть на примете? Да ей некогда такими делами заниматься – у неё, правда, времени нет. Там такие сроки жёсткие – все съёмочные дни расписаны. Мне не нравится, как ты улыбаешься. Загадочно и зло…
- Воланд у Булгакова – олицетворение зла, а творит добро… Да, нет, пока никого, может, Любанька, что предложит…Ты помнишь Любаню? Она тут рядом живёт. Пусть придет, а?
- Ну, на Воланда ты никак не тянешь, Галюшка. Моща не та. Любаньку?.. Да припоминаю, правда, смутно. Этакая целомудренная б…?
Еще один странный персонаж в Галкиной жизни. Профессиональная проститутка. Впрочем, пять лет прошло, ей уже, должно быть, за сорок. Может, остепенилась, обзавелась выводком детишек…
Сын уже взрослый? Восемнадцать ему? Один-единственный? Понятно, что не от разных мужиков. От одного-единственного мужа? Как же он терпел все эти годы, голубь… то есть обалдуй? Ха-ха-ха, ревновал??? Она шикарно обставила на свои заработки квартиру? Купила дачу? Поздравляю…
Щегловой совсем не смешно - противно. Сейчас пойдут объяснения, как Любанька дошла до жизни такой, призывы к Риммкиному милосердию. Будто от  того, что Щеглова его проявит, изменится Любкина судьба, или эта пошатоха может повлиять на её жизнь. Ну, да, конечно, секс для Любки - способ самоутверждения, компенсация неудавшейся жизни - body language, на котором она разговаривает душой, добиваясь гармонии, даря любовь. К тому же она глубоко несчастная женщина. Всё это Щеглова уже слышала пять лет назад, у неё нет никакого желания встречаться с этой женщиной. Но Галка уже энергично жмет на кнопки телефона, и через минуту отдаёт указания Любане, что купить.
Римма понимает, что снова срабатывает Галкино неумение подолгу оставаться наедине с кем бы то ни было. Нужен третий. Ещё лучше – четвёртый-пятый. А оптимальный вариант – много народа вокруг, да чтобы ещё люди плохо знали друг друга, тогда Галка полноценно будет ощущать себя в центре событий, крупным планом: королева с воображаемой ею короной на блестящих прямых волосах на фоне подданных.
40.
Римма уходит в коридор, Галка бежит за ней.
- Ну, не хочу я твою Любаню со всеми её прелестями. Знаю, что хорошая. И что несчастная - тоже знаю. Давай собери всех несчастных и организуй демонстрацию. И пусть каждый выйдет на улицы столицы в обнимку со своими несчастьем. Ты пойдёшь со своей головой в правой руке, как ирландский Далахан, правда, он ехал на лошади при этом, но ничего страшного; твой вчерашний знакомец Купидон-Арсений обвешается шприцами и таблетками - только пусть предварительно наденет на себя одну на другую все спёртые у тебя шмотки… Любаня пусть напялит себе на балду развёрстое влагалище - вместо эффектной шляпки… Позвони Кирке Максимович - чтобы захватила с собой камеру. Да, и пусть возьмёт между делом прозрачный пакет для мусора (чтобы все могли видеть его содержимое), куда поместит сломанный скипетр и поруганную изнасилованную державу, как женщина, не выдержавшая испытания властью. «Блеск роскоши твоей поруган и исчез, украли скипетр твой и продают на вес…», - быстро говорила Щеглова, краснея от собственных вульгарных выражений и негодования. Передохнула, и продолжила:
- …По пути к мэрии, или куда вы там пойдёте, к вам будут присоединяться толпы людей со своими исконными несчастьями. Потому что, куда ни кинь – всюду клин: одни несчастные. В Одноклассники ру. зайди - одни горемыки собрались. И жалятся, и жалятся, а делать никто ничего не хочет. Так и быть - кину туда на свой форум объявление про вашу тусовку. По сравнению с вашей акцией скульптурная композиция Шемякина «Дети - жертвы пороков взрослых», что на Болотной площади, просто меркнет. У него - бронзовые фигуры, а вы живьём пойдёте. Любые несчастья - это ж следствия порока и греха. У Шемякина там их, кажется штук двенадцать всего - скульптур. А несчастий человеческих - не счесть. У него - пороки, у вас - несчастья. Пороки некоторые можно исправить, несчастья - никогда.
- Круто… А ты с чем пойдёшь? - оборвав пламенные предложения Щегловой, наклонив голову, близоруко прищурилась Галка.
- А я - счастливая!!!!
41.
- Д-а-а-йте посмотреть, кто в этом городе, кроме меня, ещё счастливый?
В дверях появилась Любаня в воздушном бело-розовом наряде. Она вся - как одноименный зефир. Крашеная блондинка - безбровая с нежной розовой кожей, светло-голубыми праздничными глазами. Ещё большей пышкой стала Галкина жрица любви. За счет волшебных своих союзников - высоченных каблуков - она выглядит стройнее - но, она тотчас сбрасывает модные светло-фиолетовые туфли, с размаха мастерски кидает на крючок такого же романтического цвета маленькую сумочку со стразами Сваровски на длинной цепочке, - и сразу же значительно уменьшается в росте и увеличивается в окружностях. Лучик тонких губок в улыбке светится на её порочном, немного одутловатом безвольном лице. Что находят мужики в таких непородных женщинах, просто загадка. Но ведь Кустодиев что-то в них находил? Сам - дробненький, худенький, и жена его - сухонькая. Телесное «возмещение» что ли… Но что-то в Любаньке есть, даже женщинам это понятно, а уж мужикам и подавно, - моментально оценила Щеглова. Даже то, как она одета: наверное, таких воздушно-облачных женщин мужчинам как раз и хочется раздеть. Какой интерес стаскивать с партнёрши влитые джинсы и маечку с логотипом крутой фирмы? Ну, обнаружатся под всем этим красивые трусики, а если повезёт, то и бюстик в пару к ним. Куда увлекательней общаться с обладательницами множества одежёк с множеством застежёк - такими женственными, волнующими, красиво одетыми барышнями, от которых за версту веет французскими духами и сексом.   
Щеглова пытается достойно завершить свой уход от Галки, но хитрая Голицына исключает этот вариант, задавая Любе вопрос:
- Вот тут Риммка интересовалась, нет ли у тебя кадра для нашей общей   знакомой?
«Вот нахалка! Я интересовалась… Однако теперь уйти не получится,  это будет явной невоспитанностью», - останавливается Щеглова..
- Девки, дык, для вас - в огонь и в воду, - с готовностью отвечает Любанька, будто они расстались, максимум, вчера вечером. - Сколько ж мы не видались? Сядем, выпьем… Я тут шампусика принесла, конфет разных крутизны необыкновенной… и всех, кого надо, найдём. Я такая счастливая, девки, - мне мой Игорёк жениться  предлагает.
- То есть жениться на тебе хочет, - машинально исправила Щеглова.
- Ну да. Я ж не такая как ты - грамотейка, послабже, зато низом сильна, - беззлобно смеётся «зефирка».
- Это при живом-то муже? Как же ты решишься? Грех-то, какой… - с нарочитой суровостью, качая головой, осуждает Голицына.
И Римма вдруг успокаивается - вон как Галка Любу подначивает… нет, будто сошедшая с коробки «Шармэль» девица явно не конкурент в её отношениях с подругой. Досада, из-за которой Римма хотела сбежать, наступила оттого, что Голицына опять быстро ею пресытилась, срочно нужна новая интрига, постоянная смена собеседников. Она ж привыкла «играть» на своём поле, и сама устанавливать правила игры… И снова - в который раз - Щеглова об этом забыла или закрыла на это глаза. Что ж, приходится мириться с Галкиной неуемностью в очередной бессчётный раз.
Они втроём ныряют на кухню. Весёлая уютная Любаня, счастливо прыгая голыми розовыми пятками по полу, исполненном в испанской, под старину, плитке, выставляет на стол французское шампанское и коробки швейцарского и бельгийского шоколада. («Толстопятка» - тут же окрещивает её про себя Щеглова) Под эти манипуляции с импортным товаром гостья начинает излагать свою бесхитростную историю.
По мере развития сюжета лица Риммы и Гали скучнеют. Пасторальная сказка, из тех, которыми пичкали своих клиентов девушки купринской «Ямы». Но Любане плевать на затосковавших-их, она стрекочет восторженной сорокой, и отхлёбывает мелкими глоточками шампанское.
- Жена у него есть? - Галка широко зевает.
- Так в немощи она.
- В немощи - это как? Больная что ли?
- Ну да, лежачая. Молодая совсем, а такая больная.
- Так он, подлец, смерти, что ли её ждёт?
- Ну, зачем? Нет, говорит, не может больше ждать – так любит меня. Он её жалеет. А меня - любит. Он знаете, как меня называет? Капелька… Рысёнок… Веточка…
У Риммы ёкает внутри, а потом в районе средостения разливается невиданная доселе слабость. Плохо идентифицируя себя, она спрашивает, как зовут Любкиного кавалера. («Так я ж, сказала, - Игорёк!») Услышав имя, тихо сползает со стула на пол.
- Как тесен мир… - угрожающе замечает Галка.
«Ай, но почему я не ушла отсюда десять минут назад…» - с лютой тоской думает Римма. Её остановившиеся глаза смотрят в никуда. Она чувствует, что сейчас потеряет сознание, и вряд ли вернётся в этот мир опять.
- Риммк, ты чего? - в два голоса вскрикивают «компаньонки», увидев, её мёртвое лицо и посиневшие губы.
Она слышит их как во сне. Она бледна и страхолюдна… Да какая разница? Ей очень больно…
 Галка мчится к раковине, наливает стакан воды и выплескивает на лицо подруги.
- Да, нормально, уже лучше, проходит, - пытается произнести Римма не слушающимися,  - языком и губами. 
42.
Но ведь Любанька ни в чём не виновата. Почему она должна знать фамилию Риммы и имя её мужа? Люба ведь никогда их вместе не видела. Она женщина честная и порядочная, и никогда бы не позволила себе…
Закон подлости в действии - Щеглова совсем не готова к такому повороту. Она никогда его, даже потенциально, не рассматривала. Всем известно, что неприятности случаются, когда меньше всего их ожидаешь. А, собственно, почему она была так убеждена в том, что у Игорька она - одна на всю оставшуюся жизнь. Да и   как можно быть уверенной в том, что твой муж верен тебе безоговорочно? Что за беспечная самоуверенность? И не далее, как вчера ночью, Галка её об этом спрашивала… Но Римма, правда, до этой минуты просто не думала, что муж способен ей  изменить.
То, что Щеглова узнала про себя, что она - «в немощи», когда ощущала себя живее всех живых, как-то понять можно. Свои супружеские обязанности последнее время она выполняет от случая к случаю. Но это ни о чём не говорит, поскольку мужа она любит параноидально. Неужели в этом треклятом сексе всё дело? А как же всё разговоры по душам о душе? А как же их Катеринка? И какое сверхсвинство со стороны Игоря - называть Любку нашими словами… Хм, вот всякая пошлятина вдруг на ум полезла: «Когда мужчине плохо - он ищет женщину. Когда мужчине хорошо - он ищет еще одну». И что? Как дальше-то жить? Одной? Ещё одна неполная семья в обществе прибавится? А как я Катьке-то скажу? Она отца обожает…
Мысли Щегловой, мечутся, орут, просят выйти на волю…
- Пойду я, девки, что-то сердце хватает по-правдашному… На посошок шампани налейте, - просит Римма.
Махом выпивает бокал. Собирается домой молча, судорожно зажав в кулаки всю свою боль. Её провожают моментально во всём сориентировавшаяся Галка и озадаченная Любаня, которая ровным счетом ничего не поняла. «Может, у неё климакс ранний, -  шепчет она Галке, - сейчас, знаешь, жизнь такая нервная».   
Голицына выходит за Риммой на лестничную площадку. Жалостливо-прежалостливо смотрит на подругу,  которая нервно теребит замочек сумки. Надо как-то выразить своё отношение к происшествию, лучше, конечно, помолчать, но лифт как назло застрял на каком-то этаже - в парадном слышно, как выносят вещи. Нет, молчать не получится:
- В конце концов, в мужчинах самой природой заложена полигамия…
- Это я уже слышала от тебя сегодня ночью. Чушь, - отрезает Щеглова.
- Говорят, что в чувстве верности  -  жадность собственника…
-  Звучит раздражающе, западаешь на скандальность фразы. Пока не приходит момент испробовать это утверждение на себе. В качестве успокоения. У меня – Катька…
-  А знаешь, какое явление в наше время самое непонятное? Красивая и верная жена! Это я о тебе, дуре. Ты - ископаемое. Может, полезное, но это как посмотреть… Наставь ему рога - легче станет. Да брось ты, в конце концов, его к чёртовой матери! Заживём – как раньше: свободные! И запомни народную мудрость: когда мужчине плохо - он ищет женщину, когда мужчине хорошо… 
- Я только что это вспоминала, когда опадала у тебя на кухне, оборвала её Римма.
– Всё равно треснуло…
- Что треснуло? - бестолково-рассерженно  спросила Щеглова, ступая в кабину лифта. Она смотрела на подругу печальными обозлёнными глазами. Дверцы закрылись. И тут Римма позволила освободиться копившимся слезам. «Треснуло!»… А почему в среднем роде? Что Галка имела в виду? И ведь чувствую, что именно средний род нужен… Небо? Кольцо? Стекло?..   Зеркало! Мы ж, когда любим, смотрим в глаза друг другу, как в зеркало…Суеверные люди говорят, что треснувшее зеркало – к беде.

43.
- У нас сегодня в компании акция: «Улыбнись и поделись», - на ладони мужа - апельсин.
У Щегловой - столбняк. Как пришла домой - плюхнулась на диван, включила телевизор, уставилась в экран. Она нехотя переводит взгляд с вакханалии Малахова под названием «Пусть говорят» на апельсин, который поддерживают Игоревы длинные точёные пальцы, органично венчающие изящную аристократическую кисть, прорастающую из узкого запястья. Перемещает свои глаза выше, на предплечье, на крепкие бицепсы. Потом смотрит, будто видит впервые… на его бёдра, ягодицы, икры. Он только что вышел из ванны нагишом, щёлкнул замком своего дипломата и вынул оттуда плод вечнозелёного цитрусового дерева.
- В переводе с немецкого, апельсин - «китайское яблоко», - вяло сообщает Римма. - Добрейшая у вас акция. Но я уже поделилась…
- Не понял… - У Игоря ироничная великосветская улыбка. Он великолепен с головы до пят. Она не может себе представить, как он касается своей утончённой вельможной рукой пухлого Любкиного тела.
 Запросто. Именно это она сейчас себе и представляет.
44.
 Щеглову совершенно не устраивало копание в себе и выискивание причин (что, если даже и многочисленных?) возникновения «слабых» мест в семейных отношениях, появившихся по её вине. Да и поздно – всё уже произошло. Он жениться ведь собрался. Какая чушь! Если б действительно дело обстояло так серьёзно, она бы почувствовала, да он бы сам ей об этом сказал.  Сболтнул в запале. Бедные слова, творящие обман. Позорные мужики-манипуляторы. Хлопающие ушами  доверчивые дурочки-бабы. Использование этого потенциально аналитического материала в будущей жизни не представлялось для неё возможным, оттого что она теперь не видела той самой жизни. Не могло быть общей их жизни после того, что он сделал. Тривиальное сравнение женских показателей - своих и «соперницы» - Римма считала совсем уж пустым занятием.
Она просто убеждала себя: я была и есть лучше всех, красивей, всех румяней и белее… Говорить можно было всё, что угодно… В её случае надо было в это свято и безоглядно поверить. Не выходило.
Она подняла в раскрытой ладони китайское яблоко на уровень глаз, пытаясь посмотреться в его блестящую оранжевую шкурку, как в зеркало, повторяя про себя интернетовскую дурь (бедный Пушкин, а совсем не сукин сын!): «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи. Я ль на свете всех дурнее, всех ленивей и тупее? - Ты - дуреха, спору нет! Но живёт на белом свете вот таких ещё две трети». «Мороз и солнце, день чудесный! Достань прокладку, друг прелестный», - вспомнила тут же ещё одно покушение на чудесные строки несчастного гениального поэта…
45.
…Пошли вторые сутки, как она сидела дома и думала об одном: как поизощрённей мужу отомстить. Все остальные варианты развития семейный отношений исключались. Только мщение. Когда же, наконец, шахиня вернётся с отдыха? Лучше уж работать, чем так бездарно время проводить. 
 Варианты вендетты рождались - один другого ничтожней:
Изменить. С Лёшкой- менеджером. Но он помешан на своей жене и дочери. Да и вообще он с пузцом и просвечивающейся лысиной, а мужчина, по мнению Риммы, должен быть худым как пёс. Значит – отпадает. С другим! С кем? С Валерием Ивановичем! Это интересный предмет для планируемой измены – достойный. Правда, как потом будем смотреть в глаза друг другу, гадает Щеглова. Так зачем смотреть, ведь из факта вероятной близости ничего дальше вытечь не может. Мы больше никогда не встретимся. А вдруг? Почему, нет? Отчего-то она чувствовала, что интеллигентный бухгалтер питает к ней симпатию. То есть я отплачу  мужу тем же, и мы будем квиты.…  А дальше - безразлично. Может, это и проще,  начать новую жизнь с мужем в одинаковой категории – неверных друг другу? Только в том, что их совместная жизнь со Щегловым будет продолжаться несмотря ни на что, Римма  совсем не уверена. Да и что это будет за жизнь с признанием взаимной свободы измены? Ах, как примитивно, как пошло… Нет, не пойдёт никакая измена. Потом неуютно будет жить на свете и смотреть Катьке в глаза. Зачем ей такая жизнь? Уж лучше одной, с дочкой. Римма обречённо вздохнула.
Собрать и выставить вещи мужа в коридор. Пусть катится к чёртовой бабушке к своей прекраснодушной маман, которую Римма всегда не долюбливала. А если он покатится к Любане? Ну и пусть! Какая это жизнь - во вранье?
А может, к магам и колдунам податься? Пусть присушат, заговорят. Римма тихонько засмеялась: «Совсем ты, девка, двинулась, ты ж никогда в мистику не верила?» Вздохнула, тяжелее прежнего: «Случится такое - поверишь, пойдёшь, начнёшь землю жрать…»
Покончить с собой. И точка. Нет, не смогу. Очень жить хочется. До одури хочется жить, аж сердце щемит.
А ведь месть – это совершенно нормальное чувство в моём положении, и действительно может принести мне реальное облегчение.
Римма так ни до чего путного и не додумалась, уснула. Поздно ночью слышала, как пришёл муж. Ей показалось, что от него попахивает Любкиными духами. На его сообщение, что на работе аврал, она закуклилась в одеяло, свернувшись калачиком, отвернулась от него. Знала она теперь все эти его спешные работы. Она чувствовала себя такой одинокой и такой обманутой, такой обиженной и несчастной,  и это произошло в её жизни  не впервые, но тогда, с тем универским возлюбленным не было так чудовищно больно. Теперь боль была такой беспощадной, такой жестокой, такой неправдоподобной, что Римма не могла во всё это поверить, казалось, что это какая-то дурь, мираж, что наступит утро – и все плохое уйдет, и всё станет по-прежнему, а сейчас надо постараться уснуть, уснуть, уснуть. И не думать.
46.
Утренний монолог Щегловой из цикла «тихо сам с собою»:
Я никогда не изменяла мужу, а надо бы… Зачем вру самой себе?
Он сам толкает меня в бездну порока… Это ты сама свирепо тужишься.
Что, если он меня больше не любит? Этого не может быть никогда!
Так это больно. Хочется исчезнуть с лица земли.
А ведь мы не просто так жили вместе, мы породнились душами... очень... Ведь когда люди сближаются так, они могут говорить друг с другом о том, о чём ни с кем другим говорить не будут, они нуждаться начинают друг в друге, а если вдруг один лишь немного, совсем чуть-чуть, отдаляется от другого, то тот чувствует это моментально, сразу, потому что ему начинает не хватать другого…  Отчего же я этого не почувствовала?..
47.
Римме звонит директор Киркиного фильма Яша. Оказывается, к вечеру того самого дня, когда Щеглова решительно оставила свою затею «засветиться» на ниве российской кинематографии, Максимович поочерёдно поувольняла почти всех своих сотрудников, а оставшиеся, плеснув в неё своим негодованием, ушли сами. Вырывают трубку друг у друга - костюмер, бутафор, оператор - зовут в съёмочную группу другого фильма: уже подрядились, все оптом, сейчас обмывают это дело. Римма, удивляется про себя - всего-то три дня прошло, ещё три дня назад она была счастливая, независимая, любимая… Сама в это время говорит, минорно улыбаясь: «Нет, кинодеятель из меня – нулевой».
И Валерий Иванович ушёл? Остался? Странно… На секунду у неё возникает странное и дикое желание найти его, договориться о встрече, закрутить романчик, только зачем? Зачем врать себе, что я смогу полюбить кого-то, кроме своего мужа?..
Снова телефонный звонок: Риммкина шахиня. Она пробудет в своем Куршавеле, или где там она, Щеглова уже не помнит, ещё неделю. Вот как отличнейше всё само собой решилось - и новой работы успела понюхать, и со старой уходить не придётся, и муж… изменил, а, она, вроде как, ни о чём  и не догадывается...
Вот и славно, побуду с мамой и дочкой, решает Римма. Там тепло, уютно, там меня никогда не предадут.
Но тут звонит Голицына с сообщениями, одно другого краше: Любаня хочет покончить с собой и выпить яду, и… Купидон вернулся.
Так она же ни шиша не поняла? А, ты прояснила ситуацию… Как только я ушла, она раскаялась, взяла цианистый калий, растолкла его в ступе, для верности полила свою морду соляной кислотой и для полной определённости перерезала вены, а потом, чтобы уж наверняка, истекая кровью, бросилась с Крымского моста, набив себе карманы камнями? Нет? Выпала из окна и осталась хромоножкой на всю оставшуюся жизнь? Это пикантно – прихрамывающая проститутка. Мы все проститутки? Я так не считаю. Яд – ненадёжный способ. Застрелиться, утопиться, поехать на ГОА и схлопотать солнечный удар - и то вернее! А самое беспроигрышное - вскрыть себе вены! Как эффектно! А яд… Передай ей, пусть таблетки не глотает: почки посадит - потом жить хлопотно… Щеглова чувствует, что попросту звереет: Галка ни слова не спрашивает, как Римма пережила то шоковое известие, как у неё дома, как Игорь.
- «Если помнится то, что прожито, значит, горе уже позабыто. Суинбурн». Просвети девчушку в области кельтской духовности, ты ж знаток вселенской духовности, - посоветовала обиженная Римма, пожелав подруге удачи в постановке на путь истинный потенциальной самоубийцы и  реального наркомана.
В этот момент Щеглова тормознула, потому что поняла, что юмор в случае с Любой совершенно неуместен и граничит с цинизмом. «А имею право!», - тут же оправдала она себя. А потом уж совсем неожиданно для себя самой пообещала, что обязательно завтра к Галке зайдёт.
Она немножко посидела-погрустила, собралась и отправилась к маме с Катькой. По пути завернула в Нескучный сад. Намеренно.
48.
Она летела по центральной аллее с мыслями о том, что этот парк помнит многие любови и встречи, и её  - тоже, сколько здесь просижено часов, вот на этой скамеечке… Как обычно, на скамеечках сидит молодёжь - разговаривает, перекуривает. А Щеглова, проходя мимо, тоскливо думает, что теперь не имеет к ним никакого отношения - выросла, повзрослела - сразу становится себя остро жаль, и немножко грустно, немножко - потому, что особенно некогда об этом думать, голова заполнена совсем другим.
Зачем она пришла сюда? Очиститься? И вдруг мальчик на скамеечке оборачивается, со вкусом затягиваясь сигаретой, и она видит, что это - Серёжка Афанасьев, её школьный возлюбленный, она теряется, удивляется, и снова чувствует себя лет на шестнадцать - молодой, скандальной и красивой. Имеющей право делать, что вздумается, не спешить туда, куда не хочется. Она машет головой, отгоняя видение, ловя себя на мысли, что ей совсем не хочется с ним расставаться…
Вот кто ей нужен сейчас: сад такой живой, такой запущенный, и такой родной, и мальчик, что любил её в этом заброшенном обожаемом саду.
…В родительском доме никого нет, она тут же вспоминает, что все - на даче: излучина лета же, впрочем, излучина бывает только у реки… Ну почему же? Лето делает крутой поворот к осени… Хотела сделать сюрприз своим любимым «девочкам», явилась без звонка…
Сережка… позвонить. Это желание вспыхивает в заблудшей душе Щегловой, как путеводная звезда перед потерявшимся путником.
Нагла, нечего сказать: все дорогие ей люди непременно должны быть на месте, когда ей это нужно, самокритично заметила Римма. А вдруг - повезёт? Она проходит в папин кабинет к его старенькому компьютеру, залезает в одноклассники ру, набирает имя и фамилию: Сергей Афанасьев. В ответ выскакивает сразу штук пятьдесят вариантов, из которых она безошибочно выбирает один: потому что только один Серёга с такой фамилией тридцати от роду лет проживает в Москве. Во, везуха! Он ещё и на сайте. «Надо срочно встретиться!» - волнуясь, набирает она сообщение чуть дрожащей рукой.
«Всегда к вашим услугам, мадам!» - читает через полминуты.
«Давай в Нескучный! Буду ждать на нашей скамейке!»
49.
…Они стояли в любимом саду у полуразвалившегося забора. Она четко ощущала его-прежнего, когда он был на пятнадцать лет моложе. Очень влюбленный. Тогда? Сейчас? Римма чувствовала себя в безвремении, ничего не существовало  - ни до, ни после. Только щемящая радость его прикосновений.
Спрашивал он, отвечала она. Вокруг что-то происходило, менялось, проходили люди, гуляли редкие молодые мамаши с детьми - чинно и неторопливо. Парнишка-соплистон попросил прикурить, она предостерегающе махнула рукой - не до тебя, Серега бросил ему зажигалку - только не подходи, всё порушишь…
- Зачем? (зачем она вышла замуж)
- Назло! (она вышла замуж не назло, просто так… она до сих пор не знала точно, зачем вышла замуж…  а сейчас совсем не знала, ну, влюбилась до беспамятства… да и сейчас любит… и, не разобравшись толком во всём, родила Катьку). Когда они выходили из машины возле загса, Римма вдруг почувствовала, что не может оторваться от сидения: «Не хочу! Ни за что!» - заявила она Игорю, и увидела его большие синие недоумённые глаза, в которых непонимание моментально сменилось выражением нестерпимой боли. Ведь тебя же никто не принуждал - говорили эти глаза. Такая напряжённая боль, такой страх в сузившихся его зрачках, и… такое презрение. Потому через пять минут она всё-таки стояла перед совдеповской монументальной цветастой женщиной, говорившей официальным голосом такие стандартные и такие великие слова. Ведь это же была она?
И сейчас - она.
- Ты не любишь его! (Игорька)
- Люблю!
- Кого?
- Его!
- Неправда!
- Правда!
Вдруг понимает: она действительно любит Игорька. И его любит - своего давнего школьного мальчика Серёжку. Того, кто обличает её сейчас в августовской зелени их сада. Она не знает, сколько это будет продолжаться, пусть это будет как можно дольше. Всё это время она будет любить его. А потом…
Римма улыбается. Решение найдено: пусть будет то, что будет. Ей становится удивительно легко, будто она, наконец-то, скинула тяжесть трёх последних дней как тесные одежды.
- Знаешь, Серёжк… - Он смотрит на неё вопросительно, его мягкие светлые волосы треплет ветер. - Удивительно прекрасно жить, - сообщает она с широчайшей улыбкой, на которую только способны губы.
И тут начинается сильнейший ливень. Под ним они бегут к нему домой, то и дело, останавливаясь, чтобы поцеловаться.
- Бег с препятствиями, - хохочет Щеглова.
- Все-таки ты - безумна, - задыхаясь в её губах, говорит он, - но именно такой я тебя и люблю.
- Вашими бы устами да мед пить, - не очень находчиво отвечает Римма.
- И целоваться с вашими.
- Офигительно! Целуй! Люби - как можно дольше! Сильнее! Ведь все на свете кончается…
50.
«Я бы хотела жить с Вами в маленьком городе, где вечные сумерки и вечные колокола»… - мечтательно проговорила Римма, ощущая себя Цветаевой в объятиях  другого Сергея - Эфрона. - Я бы хотела жить с тобой в маленьком городе, в маленьком доме, где вечно горит камин, а из окна виден маленький сад, где цветут розы- красные, жёлтые, белые и две пасмурно-чёрные. А за садом - мощёный тротуар, по обеим сторонам которого примостились такие же маленькие дома, где тоже живут Он и Она.
Вечерами мы выходили бы погулять. Под нашими ногами шуршали бы опавшие листья, и каждый из них был не похож бы на другой… Приходила бы зима, и мы также удивлялись бы снежинкам… Мы поднимали бы головы и смотрели на небо. А оно было удивительно звёздным. И ни одна из звёзд не была бы похожа на другую, как наши листья, как наши снежинки.  А летом мы подходили бы к реке, а в ней  отражалось бы небо - как в зеркале.
Потом мы возвращались бы домой. Там было тепло. Мы садились бы в кресла. Нет-нет, ты бы садился, а я - у твоих ног. Мы разговаривали бы о всяких пустяках. В нашем доме стояла бы совершенно особая, спокойная тишина. И в маленьком нашем городе тоже стояла тишина. Её не нарушал бы колокольный звон. В нём как раз и заключалась особенная прелесть этой тишины…»
51.
- Я сегодня живу, будто это мой последний день! А вот если бы ты знал, что этот день последний, чтобы ты сделал?
- Захотел бы увидеть тебя. Объяснил бы тебе, что этот день - завершающий в жизненной моей цепочке. Ты бы поняла, и я прожил бы этот день в полном кайфе! А к вечеру бы напился в усмерть. Так незаметно бы и ушёл. А ты?
- Не знаю… Провела бы его с мамой и Катькой, наверное. Я не верю в последние дни. Мне кажется, я буду всегда. Почему ты так и не женился?
- Знаешь истину одну такую простую? Вот говорят… Хотите счастья - заведите собаку… хотите денег - заведите знакомства… хотите спокойствия - заведите сад…  приключений? - заведите друзей… если вы хотите любви - заведите любовницу… если вы хотите секса - заведите еще одну. А вот когда вы уже ничего не хотите - женитесь! Зачем мне жениться-то? Чтобы потом, когда обидят, бегать по друзьям за помощью, плакаться? Жаль, что не уяснила ты, балда, что однолюб я. Я буду любить тебя, пока живу на этом свете. Это совсем не значит, что я не буду тебе «изменять» - природа требует. Не смотри на меня так укоризненно. Да и привык я один…с предками. Надёжней. А насчёт финального дня… Надо ведь каждый день жить - как последний…
- У тебя получается? Ах, да, я глупый вопрос задаю… А вот скажи, ты когда-нибудь к услугам девочек по вызовам обращался? Опять глупый вопрос.
- Нет. Зачем? Столько девушек кругом красивых и нежных…
- Ты хочешь сделать мне больно? Зачем? Но ведь кто-то к ним обращается… Что это за люди?
- Ты интересный экземпляр - сама выскочила замуж, меня не спросив. А теперь делаешь вид, что ревнуешь меня ко всем остальным. Мужчины обращаются к проституткам - кто ж ещё… Зачем? Наверное, что-то их в других женщинах не устраивает…
- В жёнах, ты имеешь в виду? - помогла она.
Серега посмотрел на Римму тревожно-жалостливо. Они столько лет знали друг друга, что он, конечно же, моментально в ситуации сориентировался. Мелькнула мысль: «Ну какая же гадина, Риммка. Если б тебе муж не изменил, ты б ко мне не пришла», - промолчал: не обязательно же говорить, что и без того обоим абсолютно ясно.
На исходе того печально-счастливого дня, возвращаясь домой, очнувшаяся от безвременья, она вдруг отчётливо осознала, что связь мужчины с женщиной сомнительной репутации обусловлена…
- Девушка! Есть хорошее финансовой предложение! - Прервал её размышления вкрадчивый мужской голос.
Римма увидела его обладателя минут пять назад, когда вышла на финишную прямую к дому. Стоит мужичок в костюме (не по погоде, отметила она) с противными  короткими фрицевскими усиками. Он ещё издали ей не понравился: крутил головой то вправо, то влево, неприкаянно топтался на месте, шевелил губами, будто разговаривал сам с собой. Чувствовалась в нём неуверенность, растерянность даже. Услышав его слова, она не оглядываясь и не скрывая отвращения, зачем-то вежливо откликнулась:
- Извините, не надо.
Однако тут же впала в полушоковое состояние оттого, что улица абсолютно пуста, а до дома ещё минуты три ходу. Через пару секунд осознала, что он ей предложил. Она, сплюнула, прибавила шагу: скотина какая, гондон позорный, разве я похожа на продажную девку… или я вызывающе одета, я ж в майке и джинсах стандартных иду с огромной сумкой наперевес… С ума сойти: он меня ещё и догоняет…
- Нет, девушка, но это действительно хорошее финансовое предложение.
- Мужчина, я, по-моему, уже сказала! - крикнула Римма, резко повернувшись к преследователю. И не узнала своего голоса - он шёл откуда-то изнутри грубый, жесткий, резкий.
- Нет, нет, это чрезвычайно выгодное финансовое предложение, - скороговоркой шептал усатый прямо ей в ухо. Изо рта у него гнилостно пахло.
- Вы чего не врубились? Я сейчас милицию вызову, урод! Больной! – отчаянно заорала Щеглова, переходя на бег. Сердце стучало часто-часто, слёзы брызнули из глаз, внутри разливалось мерзопакостное чувство бессилия и страха.
  Успокоилась только, когда перед его носом захлопнула дверь подъезда. Тут же, в прихожей, скинула с себя всю одежду. Бухнулась в ванную. В воде постепенно приходила в себя. Восстанавливала ход мысли, прерванный беспардонным вмешательством в её личную жизнь.
…что связь мужчины с женщиной сомнительной репутации обусловлена больше неразрешимыми психологическими проблемами, нежели сексуальными. Это буквально сверху спустилось в Риммкину замороченную голову. Клоунски-печальный вопрос Игорька: «А поговорить?», который она всегда воспринимала, как шутку, имел под собой весьма серьёзную основу, к тому же нимало запущенную. Чего - поговорить, когда они слушать друг друга не умеют. Он сильный мужик, она - сильная женщина. Хорохорились друг перед другом своей беспроблемностью, а что-то главное меж ними взяло, да и пропало. Когда-то раз-навсегда они решили, что недостойно переводить стрелки своих неприятностей и сложностей на другого. А, зря, как выясняется.
 Вот Серёжка поведал ей, что однажды видел по ТВ один сюжетик занимательный: солидные мужички захаживали в одно заведение, где им выдавали подгузники и ухаживали, как за младенцами. Они валялись, агукали, плакали, канючили. А ухаживали за ними молодые симпатичные девицы. Афанасьев так глубоко вошёл в её ситуацию, которая после общения с ним представлялось Римме и не такой уж трагедией, что подарил книжку со знаковым названием «Основной инстинкт: психология интимных отношений». Видимо, ознакомившись с таким фундаментальным трудом, Афанасьев ещё более утвердился в том, что создавать семью - бездарное занятие.
Руководство к действию Щеглова частично освоила в ожидании Игорька. Там нашла  несколько ответов на так мучивший её со вчерашнего дня вопрос. Впрочем, многое она и без этой книжки знала. Например, что ночью - всё не так как днём, ночью люди более открыты, сентиментальны и доверчивы. Вот Любка слушает его всю ночь, утешает, а у него мысли появляются, почему бы на ней не жениться. А Щеглова-то ведь вся погрязла в работе и командировках, своих делах. Стоп-кадр… Какая ночь - а ну да, она же часто в отъезде. Так он, что, негодяйская морда, оставляет тут Катьку одну и катится к Любане? Да вряд ли… Нет, на это он не пойдёт никогда. Фу. Уже легче: значит, он встречается с Любкой днём - когда мужчины собраны и на всякие сумасбродств неспособны…
Так… Есть вторая модель - «Каприз обывателя» называется. Это когда можешь позволить себе с проституткой то, чего не можешь позволить с женой. Это абсолютно исключено, потому что их с Игорьком секс - без границ.
С третьей моделью  - «Игра в джентльменство» - глухо как в танке. Щеглова не могла себе представить, чтобы он этой женщине возил шампань, цветы и подарки, да ещё и одевал в разные модные штучки. Любаня, видимо, не бедно живёт, да и Игорек у неё не единственный.
Со следующей моделью, названной авторами «Деловое партнёрство» - совсем дохляк. Салон удовольствий - для престижа? Её мужу - не шестьдесят лет в совокупности с вываливающимся из брюк брюшком и букетом старческих болячек…
Модели с пятой по восьмую, обозванные авторами «Ученик в постели с учительницей», «Скорая помощь», «Игра в мачо» и «Телесный фетишизм» перекликались с предыдущими и могли быть востребованы либо комплексующими подростками, либо слабоумными недоразвитыми мужиками…
«О-па, - она услышала звук открывающейся двери, - Игорюша пришёл. Поздновато, однако…Снова с Любаней встречался, наверное…А, может, с какой другой мадам…»
  Возьму и спрошу его прямо, а потом в не зависимости от того, что он мне наваяет, расскажу, как я провела сегодняшний день. Тем более что я совсем не считаю, что наша сегодняшняя встреча с Серёгой - измена. Это просто попытка дважды войти в одну и ту же реку - омовение, в ходе которого я принесла себя в жертву, размышляла Щеглова.
Муж несколько расстроен, это она замечает сразу. Чем же так ему Любашка не угодила?
- Дома, конечно же, есть нечего? - спрашивает суженый, начиная разряживаться. Он заученным жестом скидывает с широких плеч на вешалку пиджак, потом уже на пол падают брюки, параллельно выволакивается шея из галстука, потом стягивается рубашка - через голову. На полу организуется тряпичная груда, которую Римма должна убрать: «Вот не встану и не уберу. Что за манера швырять всё под ноги?»
- Уф, жара смертная, - сообщает Игорь, ожидающе поглядывая на жену: по семейной традиции, она должна поднять и повесить одежду в компанию к пиджаку.
- Ты бы ещё тулуп на себя надел… Есть нечего. В жару есть не хочется.
- Да встреча сегодня нужная, важная, при параде и с орденами, если б они были… А насчёт еды - когда тебе хочется-то?.. Вот смотри, что я тебе принёс, сейчас  достаю… (так и крутится на языке у Риммы «из широких штанин», но они продолжают на полу валяться) - Он вынимает из пакета огроменную коробку суши.
– Что это жена моя читает? - Игорь берёт книжку у Риммы и, полистав страницы, возвращает. - Ох, прости, мою душу грешную… В связи с чем это ты заинтересовалась проявлениями основного инстинкта? Я - в ванную, за суши расскажешь, ладно? Меня душит-раздирает любопытство!
- Суши. Офигеть! Вот видишь, а, если б, я что-то приготовила? – по  старой семейной привычке бесстыдно обеляется Римма.
Если б она что-то приготовила, наверное, Щеглов от неожиданности упал бы замертво. Она готовит, честное слово, хотя и нечасто, но чрезвычайно качественно и вкусно. А когда они вместе готовят - сказочный пир обеспечен. Только что-то они давно его не устраивали.
Римма закрывает книгу, встаёт, поднимает брюки с рубашкой и галстуком, отправляет их на законное место, идёт на кухню: саке подогретый они с суши не пьют - водкой заменяют, русские всё-таки люди. А чай зелёный надо заварить.
- Чего это ты книжку с таким стрёмным названием прикупила? - кричит Игорёк из открытой ванной.
- Мне книжку подарила Галка, - не моргнув глазом, отвечает Римма. – Она связалась с одним порочным мальцом и … - Ну, сейчас ты у меня заработаешь по полной, вдруг решает она. Я тебе всё скажу, подлец!
Вместо этого живым ответом идет к нему в ванную, бросив шёлковый халатик на спинку маленького стульчика, оставшегося от младенческих Катькиных времён, который так и стоит у них на кухне. Все члены их немногочисленного семейства любят втискиваться в него и неудобно посиживать короткое время - тесновато, но зато умилительно-спокойно чувствуешь себя в крепких объятиях детского креслица. Наверное, сходные чувства испытывают мужики в подгузниках, вспоминает Римма, отодвигая дверь душевой кабинки. Она представляет себя амазонкой, седлающей коня. Она атакует, она должна победить…
Между ними в струях воды происходит отчаянное сражение, из которого каждый выходит победителем.   
52.
- Какая ты сегодня, Веточка, страстная, - с этими словами муж выносит её на кухню.
И тут Римма начинает плакать. Она ничего не может с собой поделать, слёзы потоком льются из глаз.
Игорёк не выносит женских слёз, они выводят его из себя - его экстравагантная маман слишком часто использовала это женское орудие в борьбе с сыновним непослушанием. Он обескуражен. В исполнении жены слёзы он видит очень редко, в единичных случаях.
- Рысёнок, - ты чего это вдруг? - спрашивает он, плохо узнавая свой голос. - Ты последний раз плакала года три назад, когда мы Катьку в больницу везли.
Да, но только не так горько. Да и природа тех слёз была совсем иной.
- Щас, -  она смущённо пытается отвести взгляд, а некуда: он вцепился в её лицо глазами, как вампир. - Это от счастья… Ох, как мы намочили тут всё…тащи тряпку… Я в этой книжке интересный анекдот прочитала, слушай… Едет монашка в поезде, напротив неё сидит разнеможенная дама в норковой шубе и брюликах. Монашка застенчиво спрашивает мадам: «Ваши серьги и кольцо дорого стоят?». Та весело: «Пустяки! Одна ночь любви!» Прибывает монашка в монастырь, вечером ложится в постель, ночью стучится к ней молодой монах: «Открой, матушка!» А она: «Да идите вы на …, отец Бенедикт, со своими леденцами»…
- Древний анекдот, да и не очень смешной, - в глазах Игоря всполохи тревоги…
  Она  снова так ничего и не сказала ему в этот вечер. Не нашла сил. И жить во лжи не было сил.
…Римма спала, и  ей снился сон... Она плавала на каком-то празднестве в красивом красном платье в каком-то бассейне, потом вышла  из воды, пошла в другую комнату и незнакомый мужик приставил к её голове что-то вроде электрошокера. Она явственно ощущала, как по позвоночнику проходит ток, боль становилась всё нестерпимей, скручивала, не давала дышать. А мужик довольно улыбался... Она проснулась от боли. Лежала на спине, пыталась почувствовать свой позвоночник – боли не ощущала. Сон-разрядка, облегчённо усмехнулась она. 
53.
Утром следующего дня наступила суббота, и Щеглова решила, что Галка со своими порочными подопечными может и подождать. К тому же она ещё не так крепка, как следует, чтобы увидеть Любку. Зла у Риммы на неё почти нет, ни в чем она не виновата, здесь совсем другое: надо разъединить в своем сознании образы Любани и Игоря.
Щегловы отправились на дачу, навестить Катеринку.
Они ехали к родителям, пробираясь через пробки на Дмитровке, Игорёк виртуозно обходил запруженные машинами участки - это напоминало процедуру с открытием неудачной бутылки шампанского, в которую вогнана пробка - на века, - тогда в ход идут многочисленные подручные средства.
- Чего ты машину не водишь, есть же у тебя права?
- Игореша, пусть машины водят одинокие женщины. У меня муж есть…
- Да я к тому, что так хочется иногда расслабиться…
А Любка, стало быть, водила нашу машину. Она сидела на её месте, а потом пересаживалась на водительское. Что ж…
А она не собирается класть жизнь на плаху, чтобы доказать ему, что неплохо умеет всё, что совершает его паршивая девка. Это унизительно, в конце концов… Сказать? Нет, не готова пока! Достаточно того, что вчера ревела навзрыд, плетёт несложную паутину своих мыслей Щеглова.
А Игорёк такой самодостаточный. Сидит, откинувшись в кресле. Левая рука небрежно лежит на руле, правая - осуществляет язык жестов. Его глаза закрыты тёмными очками, губы, красиво изломанной линии, держат сигарету. В красной рубашоночке, хорошенький такой. Красный - страстный… Ему так красный цвет идет. Он подчёркивает его смуглую кожу, синие глаза и тёмные волосы. А что ему не идёт? Интересным умным мужикам всё идет.
Он и белобрысая толстопятая проститутка Любаня в прозрачных своих одеждах. Какая колоритная пара.
- Завтра к Галке пойду, не возражаешь?
- Хочешь, компанию тебе составлю?
Вот это увлекательно: любовный треугольник представить на Галкиной квартире под продолжительные зрительские аплодисменты хозяйки и купидонистого наркомана. Тогда уж и Кирку Максимович надо приглашать с камерой для увековечивания семейного позора Щегловых.
- Да у нас девичник…- Римма усиленно клеит улыбку.
- Ну, это святое, - соглашается муж. - А кто будет?
- Да мы с Галкой, Кирка, наверное, ещё одна девочка, - по поводу Максимович она врет, одну девочку он преотлично знает, девичником их встречу никак нельзя назвать. - А помнишь, ты в молодости с Киркой целовался на балконе? - вдруг вспоминает она.
- А разве я уже не молод? - залихватски интересуется муж, подняв очки на лоб. Их дужки прихватывают его тёмную челку, обнажая высокий лоб. Как она любит иногда в минуты близости быстрым резким движением откинуть эти волосы  пальцами, взглянуть на выпуклую линию его лба, тронутого ранними морщинами. Его глаза смотрят на Римму вопросительно, зовуще-требовательно. Его близость обжигает, внутри неё вдруг разливается желание. Они понимают друг друга без слов. Машина сворачивает с шоссе в сторону, несколько минут едет по просёлочной дороге, съезжает на обочину… «Почему ты тогда целовался с Максимович на нашем балконе?» - вопрос жены утопает в поцелуе. «Потому что ты строила глазки Галкиному Илье, сокровище моё…» - слова его идут ко дну… в поцелуе…
54.
Их путь к дочке по замёршей Дмитровке продолжается. Они развлекают себя  пустяшными разговорами.
- А, помнишь, я тогда тебе душераздирающий скандал устроила?
- Ты, скандал? Да ты сама - кротость…Ты просто в то время сидела дома - только Катьку родила. Смотрела сериалы, ты их перекушала, Капелька, и устроила мне киношную мелкотравчатую и совершенно надуманную разборку в маленьком Токио!
- Но ведь ты целовался! Она красивая. А я?
- Потому что был беспорядочно пьян. Она не в моём вкусе, у неё слишком задница крупна да тяжела. А у Голицыной твоей - потому что ты немедленно про неё спросишь - всё вроде на месте, но вот грудь подкачала, слишком велика… необъятна, как наша Россия. Она её не накачивала? Странно… Не парься - ты самая красивая на свете.
- Стало быть, я - в твоём вкусе? Какой ты, однако, пошляк…всех моих девок  разбил в пух и прах. А кто ещё в твоём вкусе, каких женщин ты любишь? Кто из наших общих знакомых тебе нравится?
- Одри Хепберн. Фани Ардан. Мила Йовович. И ты. Нет, всё муть - только ты! Нарочно заводишь, провоцируешь меня, чтобы мы опять свернули в лесок? Мы так до вечера не доедем!
55.
Много ли Щегловы знают друг о друге? Раньше Римма думала, что почти всё. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами уяснила - почти ничего, наверное.
Вот как-то однажды он Кирке компьютер ремонтировал, и ночевать не пришел. Позвонил, предупредил. Она не волновалась. Утром появился злой, как сто чертей: не выспался. Якобы закончил копаться с железками только в два часа ночи. Ну, Кирка и говорит - давай выпьем, и езжай домой, а то ко мне полюбовник должен приехать. На улице страшенный мороз, неделю назад Щегловы продали свою Мазду. Метро уже не работает. Игорь рассердился: «Если в трёхкомнатной квартире не найдётся места, чтобы мне переночевать, я буду спать на этом не раскладывающемся кресле». Так и спал, закинув ноги на подставленный стульчик. А мужик к Максимович не пришёл. Так Римма теперь не знает, было ли это на самом деле, или Игорёк вместе с Киркой решили ей таким образом всё преподнести. Боже, какой мелкой пошлостью забита моя голова – будто ватой.
 Она закрыла глаза и увидела ту, утрешнюю Игореву уничтожающую, как она тогда удивлённо про себя отметила, усмешку - в ответ на свои недовольства беспардонным Киркиным поведением. Максимович явно поведала ему, что Римма увлечена одним героем-копирайтером. Господи, это было настолько детское восторженное увлечение – голова у того парня оказалась устроена необыкновенным образом, он умел видеть всё совсем не так, как другие,  умел находить в обычных вещах такой изюм, что вокруг только диву давались. Он превращал рядовую прищепку в крокодила, банальную пароварку в сауну для котлетки, и все другие обычные вещи в чудеса. Они делали тогда проект сумасшедшего ресторана в Москве, правда, инвесторы проект зарубили: денежный лимит им заказчики не установили, и их безумный план, над которым они в творческом упоением трудились, оказался уж слишком дорогостоящим, потому обратился в прах. Да все женщины их пиар-агентства были в него влюблены - тайно или явно. А он ни на кого не обращал внимания - может, правильно: не водилось ему в их конторе равных. Да Щеглова и в мыслях не держала планов на близкие отношения.  Кроме обожания и удивления  - ничего к нему не было.
 Вот только сейчас Щеглова раскусила подоплёку мужниной ухмылки, и то, что он приехал, как только открылось метро. Он знал, что Катюшка у бабушки, и думал здесь, дома, кого-то застать. А почему он в ту ночь такси не вызвал, зачем спать-париться, если сорок минут - и ты дома???
Э, да так с ума можно сойти, родная моя и единственная, струхнула Римма. Ничего не делать, только сидеть перебирать разные моменты совместной восьмилетней жизни. Все они оборачиваются подозрительными. Поиски золотых монеток, затерявшихся в хламе сундука, оправданы, а она зачем-то ищет ошмётки дерьма…
Максимович всегда  шутливо ставила ей в упрек, что из всей их университетской шатии-братии они с Щегловым одни остались в живых. Все семейные лодки однокурсников успешно разбились о быт. Отчего они не расходились, когда разошлись все вокруг?
Как у них хватило сил и мудрости остаться вместе? Ведь и ругались, и ссорились, и обижались друг на друга – как все. Значит, что-то всё-таки соединяло их    эти годы? Что? Не прошедшая, как у остальных, любовь? Наплевательство к этому самому быту? Саморастворение в любимом человеке?
…Щеглов остановил машину у калитки. Римма просунула руку в щель забора и открыла засов. По дорожке, с обеих сторон усаженной цветами, к ним неслась Катюшка. Она широко раскинула руки, будто хотела вместить в свои объятия сразу двоих – маму и папу.
Никто в их группе так и не решился завести детей: слишком ответственно, да и своего времени на это всем было жаль,  - вдруг осенило Щеглову.
Всё просто: они до безумия любили свою дочку.
Неужели всё так элементарно?..
А друг друга? Теперь она не может ответить на этот вопрос по-боевому, как раньше.
56.
…И на следующий день Римма к Галке не попала. Так задушевно они общались на даче - старшие, средние и младшая, что грех было эту ниточку добрую обрывать, выходить из своего солнечного круга.
Как человек обязательный она позвонила Голицыной: та обиделась, сколько можно завтраками кормить. Трубку перехватил Щеглов, стал приглашать Галку на дачу. Римма стояла рядом и выразительно показывала физиономией: «Умоляю, не зови её сегодня». Он вернул телефон, побежал резать мясо на шашлыки. Она нехотя приставила к уху трубку, услышала:
- Я, конечно, всё понимаю, только сказать не могу. Как собака. Но у меня тут такое… Купидоша вернулся… Уже говорила? В прошлый раз? Ну, такую новость не грех и дважды повторить… Сидит. Смирный. Любаня? Дома отлёживается. Худо ей. Ну, понятно, тебе плевать… Вчера Максимович приходила - она такого кадра себе подцепила - закачаешься. Интеллигент до мозга костей сие явление называется. По-р-р-рода!!! Что, значит, плевать? Очень уж зарвалась, девочка, ты права. А у меня тут идея одна интересная в связи с этим родилась... Опять плевать? Она плевала с Эйфелевой башни на головы беспечных парижан…
 -  Тогда уж с Останкинской. И не плевала - блевала. Водка «Останкинская» - почувствуй себя обезбашенным! Вечером заеду точно, - пообещала Римма.
- Фу, как грубо. А есть такая водка? –  живо поинтересовалась Голицына.
- Не знаю,  не пробовала, афоризм такой расхожий. Ладно, пока, до встречи, поторопилась закруглить разговор Щеглова.
57.
Римма так не хотела идти к Галке, что дотянула свой визит допоздна.
А всё оказалось - так часто получается - гораздо проще, чем она себе рисовала.
Дома у Голицыной царили тишина и покой, будто бы не было ни совершенной Купидоном грандиозной кражи, ни Любанькиного преступления, ни последовавшего затем её собственного наказания. И всех Риммкиных открытий - тоже не было.
Ей не пришлось обращаться к домофону, она вошла вслед за одним из жильцов, доехала до седьмого этажа, подошла, дёрнула за ручку - дверь и открылась. Заглянула в комнату.
В тех же позах – сиятельного трудолюбия - Галка и златокудрый юноша сидели друг перед другом и мотали розовую шерсть с фиолетовым отливом. По-домашнему, добродушно побрякивала цепь.
- А, наконец-то. Сразу предупреждаю, скоро гости придут - Кирка со своим другом, чтобы без скандалов, - сообщила Голицына.
- Так ночь скоро.
- Да хватит, нудить – время детское. Она в другое время не может – занята на съёмках.
-  Ну,  да. Мне наплевать. Это ты себе скажи, родная – запрограммируй себя на мирное общение. А я зла я на неё не держу – не сошлись характерами.
- Обплевалась вся, как верблюд. Верблюды плюются, когда обижаются. А на обиженных воду возят, так что ты это дело брось…
- Да я пытаюсь, -  быстро перебила её Щеглова. И тут же бросилась на Купидона. - Ну, что, дружочек, с вещичками вернумшись на родину, или как?
И тут Галка прямо в пляс понеслась, вспомнив, что Римма ничего не знает. История и вправду вышла забавная. Шмотки и золотишко покидал он в Галкин  самый большой из всей ярко-красной фешенебельной когорты чемодан-тележку, добрел с ним почти до метро, и тут встретил участкового.
А так случилось, что когда Галка прилетела, выгрузилась из такси, доставившего её в родные пенаты прямиком из Шереметьево-2, она напрочь забыла код (Нет, не Да Винчи - ассоциации у тебя, Риммк, весьма странные). А утро стояло раннее, субботнее, никто в подъезд не входил, никто из него не выходил. Попыталась она аукнуть с утра пораньше соседей, - никто не откликнулся. Тут милейший страж порядка идёт, он её опознал, спас от безрадостного ожидания, набрал код подъезда, помог вещи до квартиры доставить. А поскольку уж больно  прочувствованно он запомнил эти Галкины красные чемоданы, и свежи ещё в памяти были его впечатления от встречи с их хозяйкой, мент, когда Купидона с чемоданами сфотографировал, юношу сразу заподозревал, попросил документы, тут-то всё и выяснилось. Ну, просто, глаз-алмаз у мента этого. Мальчонка, правда, пытался что-то заливать про химчистку, но не прохиляло… На ночь страж порядка его в КПЗ поместил, а утром вызвал Галку на опознание.
- И после всего этого вы снова дружите с Купидошей? -  надменно поинтересовалась Щеглова.
- Да мы третий день без наркотиков!!! – завопила счастливая Галка.
Римма пожала плечами. И тут в разговор вступил Купидон-Арсений. Щеглова впервые услышала его голос - чарующий, обволакивающий, властный. Он совсем не вязался с неземной внешностью юноши.
- Я тут, - кашлянул он смущённо, - недавно книжку одну читал, мне её, кстати, сын автора подарил… Но это отдельная история. Про писателя Юрия Дружкова никто из вас не слышал?
- Мне своего журналистского образования с кирбулями отечественной и зарубежной литературы на всю жизнь хватит, я уже года три не читаю ничего, кроме мистической литературы, - честно повинилась Галка. - Да и зачем читать? Я и так умная.
- Будто читают только глупые. Нет, я - читаю, но сейчас столько писателей развелось - лопатой греби. Не читаю я только женской литературы - потому что  и без неё книг столько хороших, и чтобы их прочитать - всей жизни не хватит. А вот Дружкова, несмотря на то, что, судя по фамилии, он - мужеского пола, не знаю, - раздраженно заявила Римма.
- Это она просто завидует, что народ пишет, и неплохо пишет, - влезла Галка. - А у неё всё времени нет, потому что надо деньги зарабатывать. И врёт, к тому же.
- Вот странно, - удивился Купидон. - Первый раз вижу женщину, откровенно пренебрегающую тем, что натворили «коллеги». А как же жизнь свою сверять - по чему? И как «часы» свои сверить с настоящим временем, если современную литературу не читать? Лукавите вы.
- Первый раз видишь… можно подумать, ты много чего в жизни видел вообще, мальчонка. Нечего мне сверять - я и так в теме. Живу настоящим, -  немедленно совершила очередной выпад Щеглова.
- Ну да, это ваше дело. Ладно. А Самоделкина и Карандаша вы хоть помните?
- Ну, да, застали, когда были маленькими, журнал такой выходил - «Мурзилка» назывался, - вспомнила Галка.
- Да он и теперь выходит, у меня его Катерина читает с удовольствием. Не тот стал журнал – в смысле качества текстов, - сообщила Римма. 
- Суть не в этом, - не стал связываться Купидон. - Вот этот Дружков как раз и придумал для детей этих героев, но опять же не в этом дело. Книжка эта называется «Кто по тебе плачет», только я не собираюсь, конечно, вам рассказывать сюжет, а хочу Вам, - он со значением посмотрел на  Щеглову, - близко к тексту передать мнение одного из друзей главного героя по поводу престижных баб. Вы ж таковой себя считаете? Вернее, так: проведём, экскурс в страну «Литературию». Почему Андерсен не женился?
-  Я себя к «бабам» не отношу. И очень это слово не люблю, но «не в этом дело», как вы говорите. По поводу великого датского сказочника… Помню, существовала версия, что он гомосексуалист…
- Вот всем вам только одно – запашок! Дырявая версия, уверен. Нет, дело совсем не в этом, - горячо возразил юноша, и Щеглова невольно улыбнулась. - Он ведь всю жизнь писал о сказочных женщинах. А в действительности не встретил ни одной такой, вот он и оказался в пролёте, - паренёк презрительно усмехнулся. – Я, кстати, тоже их в реальной жизни не встречал. Вот, может, Галина только…
- Ах, ты мне льстишь, проказник, - театрально хохотнула Голицына.
- Я не закончил… А Вы, Римма, совсем не сказочное существо. Там, у Дружкова, герой говорит, что бог создал женщину с одной единственной целью - нести миру человеческую привязанность. А вы видите привязанность не в сердечности, а в собственных удовольствиях. Нет, ненавижу крутых теток - ни женственности, ни нежности, ни верности, ни материнства…
 - Это ты обо мне с Галкиных слов мнение составил?  Капец… Да что ты обо мне знаешь - мы с тобой двух слов не сказали. Да мне плевать на твоё мнение, - вспыхнула Римма.
Купидон всплеск Щегловой проигнорировал. Галка картинно потупила взор. Римма стало холодно и неуютно, она впервые ощутила себя не родной в этом доме. 
Воцарилось молчание.
58.
Через пару минут Голицына опомнилась, встрепенулась и предприняла простодушную попытку восстановить справедливость:
- Не катит это про Римму. Если честно - это не о ней, а обо мне! - Самокритично   призналась Галка. - Прямо не в бровь, а в глаз! Обидно!
- А правда может быть обидной? - Будто невзначай спросила всё ещё обиженная Щеглова.
- Конечно, - растягивая второй слог, призналась Галка. - Она оскорбительной быть не может. Правда вскрывает все наши недостатки как пароли. Бабах! Сейф взломан, можно влезать внутрь, забирать всё его содержимое. А после - пустота… - И   она артистично вздохнула.
Щеглова скорчила гримасу, брезгливо причмокнув.
Зазвонил домофон.
- Вот третья крутая пожаловала, - прокомментировала Римма, повесила на лицо выражение глухой задумчивости, моментально переключаясь в режим сторожевого ожидания. Это когда ты не знаешь, как поведёшь себя в следующий момент, полагаясь на совет свыше, который собственное подсознание даст тебе, любимой, на первых минут встречи. Интуиции своей Щеглова доверяла безгранично.
Открывшееся глазам зрелище потрясло её воображение, которое трудно было чем-либо сразить. Она ещё по звукам голосов в коридоре заподозрила неладное, но мгновенно отправила в отставку своё смутное предположение: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»
Поистине прав Вольтер, разочарованно вздохнула Римма: «Этот мир создан, чтобы бесить нас»… За последнюю неделю на её совсем не размеренное, но вполне беспечальное существование, произведён ряд дерзких покушений - сначала Кира со своими амбициями, потом Любанька со своей свадьбой-женитьбой, Игорь со своим предательством, Серёга со своей любовью, теперь… Этот сволочной мир…
- Здравствуйте, Валерий Иванович, - безразлично поприветствовала Римма, сразу и, как она надеялась, навсегда, утратив к нему всякий интерес.
Он галантно поцеловал ей руку. Его теплые грустные серые глаза посмотрели в сделавшиеся ледяными глаза Щегловой:
- Вот уж никак не ожидал, - смутился-обрадовался он.
- А я-то как не ожидала, - сухо хихикнула она. - И, верно, любовь зла…полюбишь, коль приспичит, и блажного режиссёра. Оригинальный сюжетный ход…
- А, вы об этом…
- Нет, я о том, что несколько лет назад во Львове на одной тусовке встретились Боря Гребенщиков и Пауло Коэльо. Первый пел свои аквариумные песни, второй слушал, слушал, и вдруг замер на месте, подошел и поцеловал БГ руку. Ну, там ещё подсолнух, кажется, подарил. Ребята-пиарщики рассказывали. И вот я сейчас вдруг заморочилась, а почему Алхимик Борису руку поцеловал? Вот, когда рассказывали - понимала, а теперь… Что-то со мной происходит - перестаю адекватно воспринимать окружающую действительность. Ступорю. К чему бы это? Если к дождю, так только золотому или серебряному…
- А… Кого я лицезрею… - беспардонно прервала размышления Щегловой  Кира-деловая. - Что ж ты меня бросила, подружка, и на кого? А я-то думала с тобой в разведку можно… Ошибалась. Ну ладно, и без тебя обойдёмся. Выстоим и выдюжим, правда, Валерочка? Боже… какой Аполлон, - она обратила свой взор на юношу. - И на цепи…
- Без сомнений, сдюжите, –  закивала головой Щеглова. Она давно уже решила, что надо бы сматывать удочки, но отчего-то тянула, тянула… (Да она всегда с неохотой покидала этот дом.) - Давайте не будем о грустном и о своих проблемах. Тем более что на поверку выясняется, что они, действительно, у каждого сугубо авторские. Вот, например, этот умопомрачительный молодой человек… - Римма решила, что должна как-то прореагировать на обличения Купидона, причем, сделать это в присутствии незнакомых ему людей, но, оглушённая фактом альянса Валерия Ивановича с Кирой, никак не могла придумать ничего интересного.
- У этого молодого человека одна проблема - красота, - тихо констатировал Валерий Иванович.
59.
- Он, наверное, систематически принимает ванны из крови убитых младенцев, - предположила Максимович, гыгыкнув. - В Древнем Риме был такой способ борьбы со старостью. Наверное, самый жестокий в истории человечества…Оприходовали мальчика-то, да, девки? И на цепь посадили, чтобы не сбежал, - засмеялась она.
Купидон покрылся румянцем.
- У, глаза твои завидущие, - отметила Галка, которая суетилась возле стола, водружая на него принесённые гостями закуски и напитки. На ней было миленькое,  весёленькое, синее, в мелкий белый цветочек платье с завышенной талией, отделанное кружавчиками.
Римма сразу узнала своё платье, в котором ходила беременная. Потом Галка его выпросила, они уже с Ильей разошлись, время полного разочарования в жизни прошло, началось время поисков новой любви, и в тот период, когда родители ещё не забрали её к себе, она связалась с одним грузином, от которого и залетела. Он происходил, конечно же, из князьёв, и дело вроде бы шло к свадьбе. Он называл её Царицей Тамарой, и даже отвёз знакомиться к своим стареньким родителям в Тбилиси. Но потом всё рухнуло в одночасье, когда Галка сообщила, что уже была замужем, и он, обалдев, заявил, что у них в роду это не принято, он должен жениться только на девственнице. Потом доболтался до того, что не может жениться, потому что Голицына спала с ним же до свадьбы. Изумлённая таким неслыханным лицемерием, Галка выставила его вон. А через неделю выяснила, что беременна, надела целомудренное выражение лица, забрала у Щегловой платье, героически собираясь стать матерью-одиночкой. Через два месяца сделала аборт – токсикоз проклятый, сколько жизней ты унёс… Потом начались запоздалые раскаяния про убиенных младенцев. Что там был мальчик, «бичо». Риммка слова этого слышать не могла, всегда на этом месте приставляла своё лицо вплотную к её печальной физиономии, зловеще спрашивая: «Почему «бичо»? «Потому что это я умертвила прапраправнука князей Абашидзе, - а их род один из самых древних в Грузии». По-русски, по-русски, без дешёвых шоу-эффектов, - требовала, ожесточаясь, Щеглова. Если бы да кабы, стали б мы не так глупы… Зачем ей сегодня понадобилось это платье?
- Девчонки! - задушевно обратилась Голицына к Римме и Кире. - Ребята, вы не обижайтесь, что я вас игнорирую. Мы просто давно не виделись, не сидели все вместе. Я очень рада вас лицезреть - целыми, здоровыми, красивыми и молодыми. О себе хочу сообщить следующее… Вот такая фишка - хочу ребёнка родить! Вот от этого юного красавца. Спонсор, правда, из него никудышный, да он мне и не нужен, я месяца через два такой журнал открою, такие деньги заработаю, да и родители, на крайняк, всегда помогут. Так что давайте за это и накатим - назло всем хренвам!
На последнем слове Галки у Виктора Ивановича нервно и обреченно дернулась щека.
Птицам расскажешь, - скривилась Щеглова. Ей было очевидно, что этот вариант Галка придумала минут пятнадцать назад. Вот когда Купидоша свои обвинительные речи толкал, она его и соорудила. И быстро побежала - платье это веселушное на себя напялила, чтобы  органично совпасть с переживаемым моментом.
- Так за дитя, за Родину, за веру мы грянем громкое «ура»! – откликнулась Кира, голова которой без остатка была забита фильмом (во-первых) и личностью своего избранника (во-вторых). И тут же посмотрела на часы – уже третий раз с момента своего прихода. Немедленно заверещал её мобильник.
 - Совершенно непонятно, зачем ты здесь, - обиделась Галка – Немедленно выключи мобильную связь. Не унижай торжество момента, столь значительного в моей жизни.
Кира отключила телефон, потом посмотрела на своего спутника с нескрываемым обожанием. Она явно летала где-то не здесь. Римма терялась в догадках: видимо, за эти несколько дней произошло нечто сверхъестественное, позволившее вывести зависимого интеллигентного бухгалтера в ранг возлюбленного Максимович.
Валерий Иванович чувствовал себя лишним в чужой компании, при том никто даже и попыток не делал, чтобы сделать его здесь своим. Даже Максимович, которая вела себя так, будто кроме них двоих здесь никого нет. Но Кира делала это сознательно, она знала, что подружкам палец в рот не клади - дай поизголяться,  посмеяться над тем, что вовсе не смешно. Она прекрасно помнила Галкины университетские компании, когда осмеянию подвергалось все – здесь этим пользуются как своеобразным методом самозащиты. Искусством этим Кира не владела, поскольку считала абсолютно напрасным вываливать на пьяный стол какие бы то ни было откровения.
Все весело выпили за Галкино чадо, которого реально не было пока даже в проекте, но которое появилось пунктиком в Галкиной жизненной программе.
Купидон-Арсений истерически хохотал всем телом. Цепь позвякивала в такт его гоготаньям. Корабль Галкиной  капризной фантазии снимался с якоря.
60.
После первой и второй промежуток небольшой! Тамада-Голицына снова взяла в свои руки стол. 
- Дринчим? (Щека Валерия Ивановича вновь дрогнула.) Ах.. за что? Ну да… Так за любовь, родные, выпьем за любовь! За возвращение любви!
Гости после трех тостов (второй, по понятной причине, посвятили потенциальному отцу будущего ребенка) оживились. Щеглова подсела к Валерию Ивановичу – по правую руку от неё оказалась Кира, предостерегающий глаз  которой Римма с улыбкой отказывалась видеть. Щеглова приобняла сразу обоих, поинтересовалась вполголоса: «Что сделало любящими сердца?» Скромный бухгалтер молча запахнул мечтательную улыбку в ухоженные усы. А Максимович   ослепительно улыбнулась (какие у неё отменные, прямо-таки жемчужные, зубы, оценила справедливая Щеглова) и восторженно призналась: «Римм, понимаешь… Он смял меня своим великодушием!» Молчание одного и искренность другой повергла только что оживившуюся Щеглову в уныние.
В программе Галкиных посиделок с давних времен присутствовала обязательная часть, особенно любимая хозяйкой: тесты.  Её коленопреклонение перед Западом выражалось ещё и в буйном помешательстве на психологических испытаниях.
Гости выполняли тест, предложенный Голицыной. Рисовали дом, солнце, воду дерево и змею. Сдали бумажки Галке - подверженные дурной привычке, разом закурили, независимые отхлебнули из бокалов вина. Галка объясняла значение символов: дом - это ты сам, солнце - отец, вода - мать, дерево - твой интеллект, змея - твоё сексуальное начало. Последнее вышло у Щегловой убогое да жалкое, тощее как хвощ. Максимович отличилась деревом - кудрявым, ветвистым, наряженным, как новогодняя елка. У Купидона, судя по тесту, наблюдались проблемы в отношениях с матерью. Ну, а Валерий Иванович, которого Галка уже панибратский называла «Валериком», от чего Щеглову периодически крючило, сразил всех наповал своим домом - с многочисленными окошечками, украшенными резными наличниками, распахнутыми (навстречу людям - трактовал доморощенный психолог) дверями, над которыми нависала подковка счастья, трубой с задорной струйкой дыма, и крышей, увенчанной изящным флюгером. Сооружение сопровождала надпись, раскрывающая глубинную цель создателя: «Домик счастья». Максимович победоносно оглядывала всех вокруг, когда Голицына своим славно подвешенным языком излагала, какой Валерик эрудированный, благородный, одарённый, исключительный, героический, пасторальный… Услышав две последние характеристики, застенчивый бухгалтер смущённо поднял глаза и влюблённо посмотрел на загордившуюся Киру. «Дурдом на колесах» - семейная комедия, по-доброму отметила Щеглова, несмотря на то, что она все ещё имела зуб на них обоих. Важны ли причины, приведшие двух людей к сияющему чувству любви? Существуют ли они? Или всем управляет промысел высочайшего божественного источника?
61.
Римма уходила от Галки последней. Они приблизили по старой университетской привычке свои лица вплотную друг к другу, соприкоснувшись носами, покрутили головами из стороны в сторону, глядя в глаза друг другу - сыграли в «пьяную муху».
- Знаешь, я немножко им, ну… Кирке и Валерику, завидую, - призналась Галка. - Я ещё на днях, когда впервые их вдвоём увидела - почувствовала, что у них любовь. Почему одним - всё,  а другим – дырка от бублика? -  алчно загрустила она.
- У тебя, вон…философ с мыслями борца за справедливость сидит. Ты ж рожать от него собиралась? - Щеглова кивнула на Купидона. Побрякивая цепью, он стелил постель. - А на ночь ты его спускаешь? Или как вы там решаете вопрос?
Кудрявый мальчик повернулся к гостье, вынул из кармана ключ от наручников, демонстративно положил его на открытую ладонь и протянул руку вперёд. Шевцова поняла, что теперь он сам себе хозяин. «Повышается уровень сознательности нашего народа», - неостроумно прокомментировала она.
- Слушай, у меня - план! - зашептала Голицына ей на ухо. - Надо помочь им проверить свои чувства.
- Зачем? - громко вопросила Щеглова. - Занимайся своим журналом, анализируй свою неудавшуюся личную жизнь, мотай клубки, спи с мальчиками, роди сына, свари холодец, - в конце концов!
- Это всё само собой происходит и произойдет, - продолжала жарко шептать, давясь от смеха, Галка. - А вот им просто необходима помощь со стороны. Ты можешь привести ко мне Валерика одного?
Щеглова начала орать, что никогда в жизни не будет этого делать, что ей до остервенения надоели Голицынские хитроумные задумки, злонамеренные замыслы и коварные планы, ведущие к преступлениям.
Галка рассекла рукой воздух, как в эпизоде с их общим старым знакомцем Брианом.
- Всё! Усёк. Исусик… ты мой родной. Ты когда на работу выходишь? Поговорила бы со своей тёткой насчет меня. Я с ней занятия проведу - экстрасенсорные… или психологические.
Щеглова отшатнулась:
- Это, - в каком смысле? Там попытки делала до отпуска нашей мадам одна странная мамзель - предлагала свои услуги по установке ритмов.
- А… Я и это могу - наука эта называется ритмология. Ты знаешь, я и в НЛП неплохо секу.  Я и аффермации со всеми вами проведу на привлечение положительной ситуации. Короче, сведи меня с ней?
-  Не знаю, - недоверчиво покосилась на подругу Римма. - Впрочем, почему бы и нет? Завтра я на работу выхожу. Деньков несколько подождёшь, полагаю, - недолго думая, согласилась Щеглова.  - Почему бы не познакомиться двум шибанутым мадам?
История умалчивает, какими там познаниями Голицына владела в озвученных ею околонаучных областях. Но что сознание человека программируется латерально - то есть косвенно и опосредованно, - она знала давным-давно. А главное в таких разговорах всегда остаётся на заднем плане, принимаются людьми, как нечто очевидное, не подвергаются обдумыванию, рефлексии. Через многие месяцы, попытайся Щеглова восстановить сцену прощания, она бы вспомнила лишь окончание их с Голицыной разговора…
62.
После так счастливо выпавшего на её долю отпуска, впрочем, совершенно бездарно проведённого, Щеглова тяжело впрягалась в работу. Близился конец первой трудовой недели.
Утром она встала неотдохнувшая, скорбно вспомнив, что совсем не видела снов. Выпорхнула из мужниной машины в районе Охотного ряда и направилась в здоровенное здание в центре Москвы. С неприязнью, которую нельзя показывать, прошла кордон на входе из людей со стёртыми от состояния хронического подчинения лицами. Они стояли и на улице перед металлическими барьерами, возле которых, сколько раз она проходила мимо, всегда – народ, вожделеющий попасть внутрь. Ещё месяц назад это было не слишком сложно - по крайней мере, существовал доступ к телефонам, установленным перед бюро пропусков. Потом, вроде бы кто-то грозился заминировать здание, и, чтобы не допустить потенциального инцидента, поставили дополнительный заградительный отряд. Он взял да перекрыл подход к телефонам.
Второй кордон, освящённый воротами металлоискателя: сумку - на движущуюся ленту, сама - в арку. Перед соседней - мужчина в дорогом костюме выворачивает карманы пиджака и брюк, обнародовав их содержание. Неприятную, но необходимую операцию, он сопровождает фразой: «За все эти годы вы, наверное, содержимое карманов каждого из нас выучили наизусть». Ответом - молчание: замечание - не по существу. Лифт, заполняющийся людьми со значением на отстранённых лицах. Кнопка номера этажа. Приехали. На доске объявлений - боевой листок: «С думой о Думе».
Пришла Римма на работу в 8.30. Самой последней. Все помощники, а их здесь четверо, уже на месте.
- Сама где? - поинтересовалась Щеглова, нюхом чуя, что шахини - мадам Золотаревой - нет на месте: уж очень все расслаблены и спокойны.
- В парикмахерской, - облегчённо отозвался Алексей. – Можно расслабиться. Удовольствия получить не успеем, но хотя бы передохнём.
- Ну и правильно. А то вчера вечером смотрела на неё с содроганием: под глазами синие круги, грязные волосы затянуты дурацкой блёкло-фиолетовой бархатной резинкой. Жалкий хвостик…
- А глаза - вы видели её глаза? Судорожно впиякиваются в каждого говорящего. Будто перед концом света. Но рука… заученно и машинально гуляет между ртом и тарелочкой с орешками кешью. Она забрасывает их внутрь резко и без промаха… Ну…- подхватывает помощник Алексей (менеджер грядущих выборов).
- Удар! Гол-о-о-ол! - вопит Римма. - Орех в воротах челюстей нашей Великой и Ужасной! По этому поводу неплохо бы и перекурить, - предлагает она, спустив пары.
Когда мадам депутат на месте, все ходят курить по очереди, чтобы не оставлять одну О.И. Золотарёву, потому что состояние одиночества вызывает у неё бурную вспышку гнева.
- Вчера опять малую свою так и не увидел - уже спала, - затягиваясь, говорит Римме Алексей. Взгляд его, скинув уныние, заинтересованно устремлён c высоты этажей на центр города, который отсюда смотрится ухоженным и благополучным. Впрочем, он таковым и является.
- «Москва! С её великой бесстильностью - прибежищем всех стилей. С её великой бесцветностью - обилием всех красок. С её великой расхристанностью - пристанищем всех гармоний. С её великой беспамятностью - вместилищем всех преданий». Суперски, правда? - цитирует Щеглова, интуитивно поймав состояние собеседника.
- Красиво, - откликается он.
- Если мы сейчас работаем в таком режиме, что будет перед выборами, они ж пока не на носу, - ноет Римма. - У меня тут подружка одна - своеобразная такая женщина  - просится в нашу команду.
- Экстремалка? - спрашивает Алексей.
- Не, шизанутая, немножко. Хочет тренинги проводить. Слушай, сколько пережила я выборных кампаний, такого сумбура – ни разу. А КПД вчерашнего дебильного совещания…
- КПД - ноль. Ты Золотарёвой-то скажи. Может, подружка твоя своими занятиями как-то её отвлечёт от такого пристального внимания к нашей работе…
Они курили, нервничая, вдруг она уже вернулась, - похорошевшая и обновленная, не застала их, потому - рвёт и мечет.
- Ваша-то пришла уже, - сообщает золотарёвской парочке высокий обаятельный мужчина. Щеглова знает, что он тоже помощник, только другого депутата. Его начальник появляется на работе к полудню, да даже, если его думец на месте, он никогда не спешит - курит с наслаждением, с толком. А Римма и Алексей буквально глотают свои сигареты, быстро и чётко кидают в урну с водой окурки, при этом, делая вид, что тоже не торопятся. Их доморощенный артистизм вызывает сострадательные усмешки коллег.
Помощники мадам Золотарёвой деловито вышагивают по красной  с орнаментом по бокам ковровой дорожке. Точно такие же лежали в помещениях властных структур в сталинские, хрущёвские, брежневские, андроповские, горбачёвские, ельцинские, времена… Они снашиваются - их меняют на аналогичные. Удивительно устойчив дизайн помещений властных структур. Меняются, наверное, только лица, позиции и позы власть имущих да портреты вождей.
- Почему я должна слушать от депутатов, что мои помощники вечно прогуливаются по Думе?
Всё, как обычно: «Ни здравствуйте вам, ни доброго утра…» - замечает про себя Римма. - До чего ж она у нас неинтеллигентная женщина! И отвечает с деланной покорностью в голосе и зверством в глазах:
- Да, Ольга Ванна, мы ж только покурить.
Только причем здесь пресловутая интеллигентность: для Ольги Ивановны Золотарёвой вчерашний день и не кончался, он просто перетёк в сегодняшний, потому - какие могут быть приветственные церемонии.
- Римма, мне на форум доклад срочно надо.
- Контингент, тема, какие материалы есть? - по-военному спрашивает Щеглова.
- Да по малому бизнесу. Всё есть, только времени нет. Вместе писать будем, - информирует О.И.. Она задумчиво крутить в руке пачку «Парламента» («И дым Отечества нам сладок и приятен», Грибоедов&Пелевин), потом достаёт сигарету, щёлкает зажигалкой. Старт мыслительному процессу дан:
- Кофе нам!
- Несу, несу… - ласково отзывается секретарша.
Депутат открывает портфель, начинает изучать его внутренности, зачем-то копаться в большом бумажном мешке, где сберегаются зелёные и отечественные дензнаки, назначение которых помощникам известно - это средства на выборную компанию. А вот происхождение их держится в секрете глубочайшем.
- Как тебе - вчерашние эксперты и совещание? - спрашивает О.И. у Щегловой, рассеянно глядя на плакат в красном углу своего кабинета: «На ассамблеях господам сенаторам говорить не по писанному, дабы дурь каждого видна была всем. Пётр Первый».  Рядом  с указом великого царя - портрет Президента.
- Да все гладко они говорят, хотелось бы только знать степень участия каждого в выборной кампании на месте непосредственно. Вот я хоть сегодня готова ехать в ваш Тьмутараканск, а они? Или они отсюда, из Москвы будут давать нам свои указания? - рассудительно отвечает Римма, думая: «В деревню, в глушь, в Саратов, скорей бы выборы, как ты умотала нас всех за одну только неделю, и то ли ещё будет…»
- Да, правильно ты всё говоришь, - задумчиво затягивается О.И. сигаретой. - Советы давать мы все горазды.
- Тем более что советов вчера никаких так и не прозвучало. Очередная чушь собачья про электорат, про который давно всем всё известно. Никого очередные выборы не интересуют, кроме самих кандидатов и пиарщиков, которые готовят им кампанию, - вскакивает на своего любимого конька Щеглова. - Политическая жизнь шумит лишь в пределах Садового кольца, дальше начинается конкретная жизнь: люди со своими личными судьбами, большими и маленькими радостями, болью и проблемами. Они давным-давно «забили» на все эти выборы, которые ничего нового им не несут. Для них политическая жизнь кончилась после бессонных будоражащих ум ночей и дней, когда по телевизорам транслировали первый Съезд народных депутатов. Сколько надежд похерено! Ау, где вы, перемены, осчастливившие конкретных дядю Васю с тётей Полей?
- Всё сказала? - бодро поинтересовалась О.И., вдалбливая окурок в пепельницу, и тут же закуривая очередную сигарету. - Знаешь, я все-таки тебя немного знаю, и вижу, чувствую, что вообще-то его (государство) ты по-своему любишь. Впрочем, - О.И. глубоко затянулась и тяжело выдохнула, - каждый из нас, здесь живущих, если он не полный подонок, конечно, государство своё любит по-своему. Ты ведь считаешь, что раз почему-то выпало тебе жить в России сегодняшней - странной, несчастной, больной, но всё равно великой и удивительно прекрасной стране, то нужно нести её, России, крест, по возможности, с достоинством. Но отказать себе в желании посетовать на наши порядки - выше твоих сил.
- Примерно так, - покраснела Щеглова.
- А ругать систему, самое простое и самое паршивое дело. Ты сделай что-нибудь полезное, а потом говори. Мы вот во времена Хрущёва с Брежневым открыто вмешивались, когда сталкивались с несправедливостью, не только по кухням сидели-вино пили да сетовали на жизнь. А вы?
-  Можно подумать вас слушали очень. Вот и нас никто слушать не будет?
- Не скажи. Добиться правды, достучаться «до небес» можно всегда. Было бы желание. Но вы даже не пробуете! Потому просьба у меня к тебе: ты язык-то попридержи, с такими настроениями мы никуда не пройдём. А мне сюда надо, ох, как надо. Ты ведь понимаешь, что я сделаю для людей в три раза больше, чем любой  сраный мужик-депутат? У меня энергии, знаешь, сколько… А скольким людям я помогла? Да и на здоровье не жалуюсь. Ну, хватит болтать - давай работать, у меня совсем нет времени… Так… Тут я на заседании правительства по малому бизнесу много чего написала, - О.И. подаёт Римме кипу исписанных листочков. - На другую сторону не смотри - там постановление какое-то. Нет ведь в Думе бумаги, я и экономлю. Не то, что вы, все рвёте листы и выбрасываете. А выбрасывать ничего нельзя…
- Тут хрен чего разберёшь, - в сомнении перебирает Щеглова листочки. - Да, О.И. …есть у меня подруга - желает нам помогать. Авантюристка, правда, - местами, временами. Не на общественных началах, естественно. Только давайте сразу договоримся: если что не так - мне не пенять.
- Ну, ты мой характер знаешь - крута, но справедлива. Авантюры люблю, желательно только с оправданным риском, да мне по-другому и нельзя. Веди. А что она умеет? - деловито спрашивает О.И.
Щеглова очень аккуратно, тщательно подбирая слова, информирует о талантах Голицыной. Тут еще, грех-перегрех, не переваривает О.И. отдельные слова и выражения - модное «как бы», «вроде», «проблема», «непонятно», «как-то», «быть может» (или наоборот). А на стене её приёмной висит «Список выражений, в свое время запрещённых к употреблению командиром в/ч №15653 капитаном 1 ранга Фёдоровым на территории вверенной ему части». Какие отношения связывали О.И. с капитаном, подчинённым не известно. Но фёдоровские запреты она чтит свято:
– Не знал, первый раз слышу;
– Звонил, не дозвонился;
– Искал, но не нашёл;
– Наверно, команда не прошла;
– А мне никто не говорил;
– Не слышал;
– Не знаю;
– Не передавали;
– Команды не было;
– Я хотел, но не получилось;
– Я хотел доложить, но Вас не было;
– Я ему сказал, а он не сделал;
– Меня в это время не было
 
Так ведь надо в «докладе» про Галкины способности без них обойтись. По мере продвижения собственного повествования, Римму начинает разбирать хохот, она отлично понимает, что Галка способна, обречь их как на захватывающие приключения, так и навязать абсолютно бесцельные похождения, в обоих случаях успех может быть как очевиден, так и весьма сомнителен. Она считает своим долгом об этом Золотарёву предупредить.
63.
На следующий день в Госдуме появляется Голицына. Когда она заходит в кабинет к Золотарёвой, немало поведавшие в этом кабинете, искушённые помощники замирают, Щеглова на секунду пугается:
- Привет! Что-то чересчур вся в чёрном цвете…Зачем выкрасила волосы?
- Чёрный цвет - отсутствие цвета, - обводит Галка просторы кабинета густо подведёнными глазами.
Внешне она теперь похожа на японку. Только очень рослую. Длинные чёрные блестящие волосы уложены в элегантную прическу. А вот наряд на ней отнюдь не в стиле страны восходящего солнца: сильно открытая на груди чёрная блузка, чёрные брюки, чёрные туфли на высоченной шпильке. На плече фешенебельный чёрная сумка, обильно украшенная перьями, в руках зонт-трость с легкомысленной оборкой.
- Там дождь что ли? В целом ты напоминаешь мне старуху Шапокляк, - изрекает Щеглова, думая, зачем она взялась свести этих двух амбициозных дам. Спасибо, Золотарёва где-то шляется по Думе, не видит это чудо в перьях, но ведь придёт - на пороге упадёт. А она - наоборот - сегодня вся в белом и светится, как капельки росы на майской розе. Как переживёт мадам-депутат такой контраст?
- Да нет там никакого дождя - это для антуража, неужели непонятно? - объясняет Галка. – Для устрашения. Чтобы она, особо не раздумывая, меня на работу взяла.
Пока подчинённые ждут свою вечно занятую начальницу, Голицына сообщает стряпающей очередную справку Щегловой новости. С журналом - пока глухо, спонсорье артачится, Купидон вчера убрал квартиру, приготовил обед, операция «Нет-наркотикам!» проходит успешно, акция «роди ребенка» продолжается, Любка очень хочет повиниться перед Щегловой, постоянно ходит в храм - исповедовалась и причастилась. И ещё кучу бытовых и заурядных новостей пытается впихнуть в сознание подруги  такая обворожительная сегодня Галка, из которых цепляет Щеглову лишь упоминание о том, что линия совместной жизни Кирки Максимович с Валериком, может внезапно оборваться - путём каких-то странных обстоятельств. Римма изучающее-вопросительно смотрит в Галкины озорные и хитрые глаза, прикрытые напускной кротостью. «Шутка, lazzo - моментально парирует Голицына. - Знаешь, у Пиранделло в комедиях дель арте есть такие короткие сценки буффонного характера, трюки там, остроты.… Или ты думаешь, что я к тому  могу быть причастна? Просто зачастил ко мне Валерик вечерами, зачастил, очень заинтересованно на моего мальчонку-наркомана поглядывает». «Да что ты выдумываешь, чушь полная, на хрен ты ему нужна, тем более твой Купидон… Вечно у тебя  на уме какая-то гадость», - неодобрительно покосилась Щеглова…
Но тут на сцене появилась Белоснежка-Золотарёва. Она не упала на пороге, потому что пыталась пролезть в двери собственного кабинета вместе с руководителем фракции, который, забыв о правилах приличия, не сообразил пропустить вперёд женщину. Они потыркались в дверях и выдавились из них в кабинет почти разом.
Золотарёва тут же увидела Галку, моментально оценила взглядом, в светло-голубых водянистых глазах её возник знак вопроса, два раза в краткой задумчивости хлопнули светлые ресницы, после чего она отрывисто сообщила:
- А я Вас помню. Вы нас в Бородино возила. Сейчас поговорим. Буквально пять минут - важный вопрос надо решить…
Помощники опешили: обращения на «Вы» Золотарева в своих пенатах не признавала.
- Че-е-го? Куда ещё возила, и когда ж это было-то? - недоумённо поинтересовалась Щеглова.
 - В Бородино! Я перед тем, как из Москвы свалить, буквально несколько месяцев в турагентстве работала. Только я её не помню совсем. Хотя, - Галка сделала над памятью величайшее усилие, - да, точно, муздыкалась один раз я с группой депутатов. Мы ещё потом в загородный ресторанчик заезжали. Там такая каша гречневая в горшках была! И перловая, между прочим. Я тогда такая смятённая была, - Галка на секунду задумалась, глаза её затуманились, сделались влажными, -  меня тогда ничего не интересовало, кроме личности Маргариты Нарышкиной. Меня настолько потряс её шаг - уход в монастырь, что я постоянно примеряла это на себя, и всё время с горечью признавалась – не смогу, не смогу, не смогу… Мне даже тогда казалось, что в прошлой жизни я была Маргаритой... всё, что с ней произошло, будто случилось со мной…де жа вю. Да ты посмотри, я даже внешне на неё похожа. Вот и глаза, пишут, у неё были изумрудные. А у меня - зеленые. Но тут может быть незначительная разница в оттенках. Я вот ещё, находясь за Ильей замужем, читала одну книжку по его специальности - «Занимательную минералогию» Ферсмана. И обнаружила там такое количество оттенков зелёного, что под силу не каждому лингвисту или стилисту передать. У него там и бледно-зелёный, и бирюзово-зелёный,  и оливково-зелёный, и бутылочный, и изумрудно-зелёный,  и травяной… и так далее, и так далее. Так что сама понимаешь, как посмотреть… Может, историки напутали. И вот, знаешь, помнишь, наверное, сногсшибательно красивой Маргариту никто назвать не мог. Все дело в шарме. А вот муж её - генерал Тучков, тот - настоящий красавец. Помнишь, портрет его в галерее героев Отечественной войны 1812 года в Эрмитаже? А какая любовь у них была неземная. Вечная… что и смерть бессильной оказалась.
Римма не могла опровергнуть или подтвердить утверждение подруги по поводу её внешнего сходства с Маргаритой, поскольку никогда не видела портретов – ни её, ни мужа, хотя бывала не раз в Эрмитаже. Наверное, если б она знала историю их любви, нашла бы портреты, хотя бы в Интернете. Щеглова почувствовала себя ущемленной в правах на Галку, подавленной.
Мы вроде всё время были вместе, удивлялась-ужасалась она, а я даже и не знала, что Голицына экскурсоводом работала. И сразу же вспомнила: пять лет назад упахивалась на выборах с утра до вечера - Волгоград, Красноярск, Улан-Удэ, Тюмень. И бывала в Москве только наездами, самый продолжительный из которых равнялся месяцу с небольшим. Встречаться-то они встречались, но о работе говорили мало, кратко: всё, что её не касалось, выглядело, куда интересней. К тому же своё  «каникулярное» время Римма, в основном, проводила дома, с Игорем и Катькой, с удовольствием окунаясь в дела семейные. Голицына в роли гида,  - что ж, Галкины пути неисповедимы…
 
64.
Через десять минут в кабинете депутата Госдумы О.И. Золотарёвой началось цирковое представление (или навязанная ролевая игра) с клоуном (Голицына), норовистой лошадью (О.И.) и дрессированным ослом (Щеглова). Выступление называлось: «Мир, преобразуемый ритмами».
Первой на арене появилась ведущая «программы» Голицына. Она выдала общую информацию для всех малограмотных, что есть такая - наука ритмология. На это ушло битых полчаса, за которые присутствующие усвоили, что школа эта работает со временем, «учатся» там сотни учеников, школа может вернуть тебя в детство, сам ты  станешь младенцем.
 В этот момент коллега-менеджер шепнул Щегловой:
- Оказывается, мы и не жили вовсе до этой школы, а нам это только привиделось… Во как!
«Ты должен заново учиться ходить по жизни, другими глазами смотреть, постигать всё, что окружает тебя, ты должен учиться быть человеком», - продолжала Галка.
- Понятное дело, куда ж теперь деваться, придётся взяться за руки и учиться ходить, благо, коридор в Думе длинный, - отвечает на очередную порцию услышанной информации Щеглова. О.И. делает ей знак рукой - замолчать. В это время их наставница декламирует:
«Я оживу, вы только капельку живой воды мне выдайте. Я воспарю, вы только перышко судьбы огня мне выдайте. Я воспою, вы только зарево мелодий дня мне выдайте. Я воскрешу заблудших всех...»
- Она ж издевается нам всеми нами, зараза… Это ж надо, какие заявочки, вопрос только в том, кто должен всё это выдать, - тоскливо вставляет свое тихое замечание Римма, обращаясь к менеджеру-Алексею.
Дальше мессию-Голицыну просто несёт, и она вещает загробным голосом - «Я - тот человек, которому дано развить ваши знания об истинной природе человека, о его великой миссии во Вселенной и о вашем долге Космическому Братству».
Примерно в этот момент у О.И. делается лицо, будто она сожрала целый лимон, забыв предварительно приправить его коньячком. На слово «долг» у неё аллергия, О.И. категорически не любит чувствовать себя в долгу. Долг у неё один – перед своими избирателями. Она громко и со свистом выдыхает воздух. Покосившись на Золотарёву, Галка неожиданно спрашивает:
- Полагаю, Вы в курсе, что дурак идет в гору, потому что умный её обходит?..
Щеглова уже успела убедиться, что Голицына питает особое пристрастие к этому утверждению, моментально объясняющему жизненные достижения одних и крахи других. Впрочем, Галка сейчас не на неё вещает, на - остальных, так что повторы вполне оправданы. И не ожидая ответа, поскольку вопрос этот риторический, Голицына продолжает не своим – подземельным - голосом:
«Человек не просто «разумная биомасса», которая проходит свой эволюционный процесс на планете Земля. Он должен  с надеждой обратить свой взор к Звёздам. Там… - Голицына сделала многозначительную паузу и резко подняла руку вверх, будто салютуя вождю рейха, - там, в глубинах Вселенной, он стал искать свой дом».
Унылое лицо О.И. коротко зевнуло. Алексей мастерил глаза «в пучок», секретарша приняла стойку английской бонны с неестественно прямой спиной, Щеглова, то и дело, вздыхая, рисовала треугольники на листке бумаги с несостоявшимся «конспектом по ритмологии», думая о том, что треугольнички - это наличие секса в человеке, и что сегодня очень хочется посвятить этому занятию кусочек ночи, но как можно заниматься любовью с человеком, который тебе изменил и собрался жениться на другой… Она  начертила поверх всех своих веселых треугольников огромный безрадостный крест.
Галка продолжала прославлять радостейщиков, призывая присутствующих пополнить их ряды.
 - Вопрос можно? – наконец, не выдержав, поинтересовалась, обращаясь к О.И.,  Щеглова.
Мадам депутат молчала в раздражённой задумчивости.
- Пожалуйста, - царственно разрешила Голицына.
Римма фыркнула: не к тебе обращаюсь:
- Мы, по каким конкретно темам будем обучаться, и сколько времени наше обучение займёт?
- Это пусть О.И. решает. Тематика всеохватна: «Мыслящий мозг», «Мелодия зари», «Деловые люди», «Освобождение от кармы», «Полет в радость», «Молитвы нового века», «Память будущего» и так далее. Вот в Библии написано «В начале было Слово». На самом деле - вначале были ритмы.
-  То есть мы и ревизию Библии будем производить?  - ошалела секретарь-бонна.
- Ритмы обладают магической силой, - не отвлекаясь от темы, продолжила Галка. - Они способны поднять дух на невероятную высоту или же швырнуть его вниз. Мы вместе с вами заново энергетически выверим и выстроим наш алфавит.
- Наверное, с него нам и стоит начать, - издевательски предложила Щеглова, и посмотрела на О.И., пытавшуюся спрятать глаза. - Или, может,  предложенная лекция, в которой столь исчерпывающе преподнесена суть ритмологии, будет заодно и последней?
- Нет, это невозможно, - сразу же отвергла Голицына. Я даже не успела дать вам ключ к ритмам. Они уникальны, обладают целительской силой - в них зашифрована возможность сделать нашу жизнь другой. 
- Ну, да как в Кощеевом яйце… - Засмеялась Щеглова.
- Ты, Римм, не в состоянии сразу осознать и осмыслить то, что я говорю. Лишь со временем постепенно открываясь, ритмы обогатят твой ум и, в конечном итоге, поменяют мироощущение… - Ласково заметила Галка.
- Во всём этом, безусловно, есть рацзерно, - задумчиво отозвалась О.И., закуривая сигарету.
- А вот курить Вам не стоит, - мягко указала ей Голицына. - Надо бросить. Да и Вашему окружению не мешало бы последовать такому примеру.
- Чё ж ты сама шмоляешь, как паровоз? - вознегодовала Щеглова.
- Чтобы лучше понять вас, грешных, - не смутившись, милостиво пояснила Галка. - Но за три дня перед проведением занятий не курю никогда.
Щеглову просто внутренне трясти начало от такой хамской лжи. Каких занятий? Где она их проводит? Где она набралась про эту радостейную школу? И ведь шпарит - как по писанному. И лицо такое - таинственное, и глаза такие изнутри смеющиеся (и хохочут оттуда) - скорбные снаружи. Мало в Думе своих клоунов. Их полку прибыло в лице Голицыной.
«Я – клоун смешной, ранимый», - Римме подали голос Галкины глаза.
- Ну, бросить курить - это сильнее меня, - нетерпеливо заёрзала О.И., - пас. Пробовала - безуспешно.
- Надо решиться.
- После выборов.
- Я вас понимаю, - проникновенно отвечала Голицына. И тут же вспомнила, что нужно материально закрепить сказанное. - У меня и диплом есть, и ученики свои, как водится. А Вам, О.И., я хочу помочь, прежде всего, потому, что вижу, как Вы близки к постижению радостейных истин. А теперь все должны оставить нас наедине, потому что мы с  Ольгой Ивановной будем читать заритмованные тексты.
- Чтобы уразуметь тайны мироздания, - шепчет на ухо Золотарёвой  Римма. - О.И.! Гоните вы её к чёртовой матери, прошу. Сейчас я с ней выйду - разберусь…
- Да подожди ты… - Досадливо отмахивается колеблющаяся Золотарёва.
Она опасливо берет книгу, потенциально сулящую ей понимание механизмов движущейся в пространстве и времени материи, а, значит, власть над миром,  и начинает читать:
- Когда семя попадает в лоно, находящееся в мужском семени живое существо только формируется... - Выходя, слышит начало текста Щеглова и сдавленно хихикает.
- Римма, стой, - хрипло зовёт О.И.
Щеглова вполоборота замирает в дверях.
- Иди сюда, читай! - командует О.И.
- Я? Так я же не избираюсь, - делая ужасные глаза, говорит Щеглова.
- Вместо меня. Будто ты - это я. А мне - во фракцию надо, - сообразительно командует О.И.
- Да вы что, О.И., причём здесь она? Это вы сами должны прочитать, - ритмологиня Голицына гневно косится на Римму.
- Да у меня - заседание комитета через полчаса. Нужно готовиться, - слабо противится О.И.
- Но тогда ничего не выйдет, - сокрушается мастер по синтезированию ритмов.
О.И. покоряется.
- Она что - дура? - спрашивает Щеглову Алексей-менеджер.
- Кто, моя Галка? Она приколистка!
- Да, нет - наша Ольга.
- Не волнуйся, думаю, её ненадолго хватит. Не такие тут бывали. И экстрасенсы знаменитые, и маги, и колдуны. Они всегда перед выборами косяками по Думе скачут и стадами депутатов погоняют…
- И думцы их привечают?
- Знаешь, многие. Человеку, видимо, свойственно надеяться на помощь потусторонних сил, с которыми «на ты» лишь избранные.
- Но те самые избранные не будут здесь ошиваться.
- А кого это колышет, наша девушка перед выборами как помешанная - ничего не соображает. Ей место нужно, а им - деньги. Нет, но подруга моя охамела, охамела, мне даже стыдно перед О.И.
Золотарёва вылетает из своего кабинета:
- Я - на комитете! Римма дай Галине свои тексты - пусть она их отритмует.
Щеглова, примерно чего-то такого и ждала.
С величественным вздохом заходит она в кабинет, где, распластавшись на стуле и положив полтуловища на стол, сидит главный, на сегодняшний день, для О.И., человек.
- Слушай, столовая уже открыта? - голодно спрашивает Римму черный кардинал Голицына.
- Не знаю, мы так рано туда не ходим.
- Покажи мне, где она находится. Ваша О.И. отнимает очень много энергии. Вам всем, между прочим, нужно очень много есть, иначе вы не выдержите.
Римме очень хочется проорать ей, чтобы она немедленно отправлялась вон, но она понимает, что Галка пропустит этот благородный призыв мимо ушей, потому Щеглова просто переходит на полуофициальный тон. 
- Знаешь, на меня уже начинают влиять твои ритмы, - ехидно информирует Римма подругу.
- Это только начало, - со знанием дела отвечает радастейщица Голицына, делая вид, что стоит выше всех насмешек. Пойдём покушаем.
В столовой мастер «ритмов» набирает себе два салата, полное первое, второе, три булки, компот, чай и два стакана сока.
- А вот хлопнуть нечего, - сердито информирует Римма. И сосредоточенно замечает. - Что за гаргантюизм у тебя сегодня?
- Что? Пить нельзя, когда занятия проводишь…
- Чего ты выделываешься, а? Сегодня же приду к тебе, куплю коньяк - будешь же пить… Если хочешь, будем и дальше так продолжать - лицемерно в игрушечки  играть: одна неискренность порождает другую. Мне лично противно слушать твои бредни про ритмологию. 
Голицына оценивающе смотрит на Риммино второе, рядом с которым примостился морковный салат и стакан компота со льдом.
- Ты мало ешь. Это плохо. И лёд… Не нужно это. Но имя её с твоим ритмуется…
- Почему? - усмехаясь, спрашивает Щеглова, интуитивно сжимая кулаки. - Ты, палку-то не перегибай, экстрасенс хренов. Я тебя привела, я тебя и турну…
- Что, почему? Да в чём, собственно, дело? - Красиво поедая пищу, спрашивает Голицына.
Один из навыков, которым Галка владеет в совершенстве - умение  красиво кушать, с юных лет приводившее в восторг Римму. Галка вела себя за любым столом с большим достоинством, будто находилась на великосветском приеме. Ела не спеша, с выражением мягкого спокойствия на лице, чуть манерно, тщательно пере¬жевывала пищу. Щеглова же, наоборот, кидала куски в рот, не жуя, залихватски объясняя это тем, что как ест, так и работает. Пото¬му Римма всегда завершала приём пищи быстрей других, и своим нетерпеливо ожидающим видом торопила остальных, что, конечно, смотрелось не очень воспитанно. 
Вот и сейчас, несмотря на общее раздражение Голицыной, Римме нравилось наблюдать за Галкиной степенностью, нравилось, как она превращает в искусство акт поглощения пищи, как элегантно, грациозно держит в руках нож и вилку, как, не спеша, отправляет в рот ложку.
«А я ведь ем отвратительно, - в очередной раз вынесла себе приговор Римма. -И отчего я так до сих пор не собралась освоить эту науку? Ведь с годами поняла, что манера кра¬сиво есть - это один из показателей человеческой красоты - внеш¬ней. А Галька чувствовала это и знала давным-давно, ещё в школьные времена»…Но вместо того, чтобы выразить свое восхищение Галкиными манерами, завредничала:
- У моего Щеглова - приятель один. Он не понимает вкуса - сначала мужик этого стеснялся, потом освоился, перестал. Просто смешивал в столовой все три блюда в одной тарелке и ел, а сверху кидал салат. У него странная фамилия - Могила. И многие из начальников пугаются, когда звонят и слышат: «Могила слушает». Его даже попросили фамилию сменить. Так он стал Могиланским.
- К чему это ты? - беспечно оглядываясь по сторонам, спрашивает Голицына. - Боже, ни одного приличного мужичка…
-  К чему? Случай из жизни. Вот ещё что: ежели за околесицу, что сегодня несла, желаешь получить баксов, ты жестоко ошибаешься… - патетично сообщает Щеглова. - Ты, почему мне в глаза не смотришь, стервотозоид? К чему бы это?
- Придем - начнём править твою справку, - Галка хладнокровно доедает бифштекс.
- Во-первых, она не закончена, во-вторых, это ты править будешь, в-третьих, я буду дальше писать, мне к вечеру нужно её О.И. отдать.
Голицына чудаковато и очень довольно улыбается, промакивает губки салфеточкой, достаёт из сумки пудреницу, смотрит на себя в зеркальце: «До чего ж я хороша…» Оторвавшись от себя, - любимой, глаза её начинают скакать с предмета на предмет.
Они идут к лифту.
- Как орут-то все здесь…Скажи, а тут много пьют?
- Мне некогда делать такие наблюдения, - холодно отвечает Щеглова.
- Да ещё и матом ругаются, - делится с ней Голицына впечатлениями.
- Ну, зато ты у нас - святая…
Они садятся за соседние столы в кабинете О.И.. Щеглова, ухмыляясь, дает первые три страницы справки о состоянии информационного поля в регионе Х, по которому собирается идти на выборы  Золотарёва, и садится за компьютер – мастерить текст дальше.
Минут десять проходит в тихом постукивании Римминых пальцев по клавиатуре, сопровождающимся пыхтением Галки. Она сидит за столом, периодически обмакивая карандаш в собранные трубочкой губы.
- А вот тут написано: «по состоянию дел на …», а я думаю, что нужно писать конкретную дату, - говорит она, почёсывая кончиком карандаша высокий лоб под чёрной чёлкой. 
- Да ради бога, - радушно отвечает Римма. - Как хочешь, так и пиши. Да не карандашом - ручкой.
- А вот тут написано: «Председатель политсовета регионального отделения партии». Может, «местного»?
- Может быть…
Влетает с чего-то повеселевшая О.И., подмигивает Щегловой:
- Риммк, как дела?
- Работаем!
- Ну-ну, завтра едем в город N. – все вместе. Тебя от дома заберём, часиков в пять утра, - и опять подмигивает, и опять убегает.
- А вот тут…
- Чего еще? Правь! Что ты все у меня спрашиваешь? - огрызается Щеглова.
- Что ж вы все так орёте… - артистично-жалобно тянет Голицына. - Да потому что… Нет, ну кричит, кто? Неправый, слабый, неуверенный. Крик - недостойный выплеск эмоций. Потом, кто дал нам право кричать на другого человека? Сами взяли - сами кричим. А взяли, откуда? Из психопатической нашей действительности, составляющими которой сами и являемся.
- Чрезвычайно философично… Что, на поверку - никудышный из тебя ритмолог-корректор, а? - Дружелюбно сочувствует Щеглова. - Артистка с погорелого театра…
 - Из погорелого или знаменитого - время покажет,  - Галка наклонила голову и хитро сощурила свои смеющиеся глаза…
65.
Дома вечером на вопрос Игоря, как сложился первый Галкин рабочий день в Думе, Щеглова, лениво ковыряя в тарелке наспех разогретую лазанью-полуфабрикат, с готовностью расхохоталась:
- Чума. Прикинь, ритмологиней представилась. Первый день, думаю, потенциально, стал для неё последним.
- «И последние станут первыми»… - процитировал муж Писание.
- Слушай, мне нужно с тобой поговорить… - вдруг неожиданно для самой себя предложила Щеглова. Вырвалось. Сколько можно всё носить в себе, с собой? Надо поделиться с товарищем-мужем.
-  Не понял. А мы что делаем? – сразу сник Игорь.
Он врал. Он сразу понял: сейчас будет объяснение. Он ждал его уже вторую неделю, с тех пор, как Любаня со слезами на глазах рассказала, что Римма всё про них знает. Пора, сколько можно тянуть. Но он не хочет никуда и ни к кому уходить, у него и в мыслях этого не было. Да и с Любой он встречался, чтобы жизнь свою разнообразить…
«Опять врёшь, - сказал он себе. - Ты пришёл туда, потому что тебе была нужна женщина, которая была бы слабее тебя, глупее, чтобы не напрягаться, пытаясь ей соответствовать. Кругом ведь, куда ни плюнь одни независимые и свободные шастают. Господи, как я от них устал - и на работе… и  дома…А жениться предложил - так, сгоряча. Выпили много. Какая из Любки, прости-господи, жена?»
Он поднялся и вышел на балкон: покурить, - прийти в себя. Минут двадцать ждал, может, она придёт - составит ему компанию. Наконец, появилась Римма. Не взглянув на него, высунулась с зажжённой сигаретой по пояс на улицу. Молодая мама забирала мальчишку из песочницы домой, он кричал: «Не губи меня, не губи!!!» Дико, истошно орал,  - откуда у него эти слова, откуда он их знает? «Ну, пожалей меня, пощади!» - рыдал малыш. И тут до неё дошло во всей простой очевидности: где-то слышал, скорее всего, от мамы, наверное, она так папе кричала... страшно тогда представить, что папа с мамой творил.
По привычке она хотела поделиться своими соображениями с мужем, и вдруг вспомнила: объявила разговор, и он ждёт их обоих - тяжкий и, наверное, последний разговор. Она тряхнула головой и пошла в комнату. Игорёк потушил сигарету, последовал за ней.
- В связи с недавно открывшимися обстоятельствами я поняла, что я  - плохая жена. Потому нам, вероятно, нужно расстаться.
Но Игорёк, зная, что лучшая оборона - наступление, в атаку и перешёл. 
В том, что он говорил ей, было много справедливого. Она и сама понимала (в последние дни только обо всём этом и думала), что самое счастливое время у них было, когда она ходила беременная, и семья распалась с тех пор, как она бросила Катьку на бабушку и вышла на работу. Что по сути семьи давно нет, и каждый живёт своей жизнью, что ему надоели полуфабрикаты. Его недовольства были скучны и … «законопослушны». Лет восемь назад их только что созданная семья жила с иными приоритетами - cовместные набеги на друзей, походы в кино и театр, воскресные вылазки, сплошное веселье, общие обязанности, связанные с появлением Катюшки. И решение о выходе Риммы на работу принимали они сообща.
…Но ведь на работу же пошла я, а не на панель, самой себе отвечала Щеглова. Она смотрела на Игоря и думала, какой же он красивый и умный, жалела, что недооценила степень его одомашненности, хотя могла бы об этом догадаться - его маман посвятила им с братом всю свою молодость, о чём любила Римме напоминать. Щеглова обновляла эту информацию всякий раз, когда силком притаскивалась на их семейные чопорные торжества. Там даже ругались между собой по-особенному, не как в других среднестатистических семьях, - неестественно прилично…
И на работу она вышла, потому что поймала себя на мысли, что дома начала тупеть. Так ведь Игорь тогда не выразил ни малейшего протеста по поводу её решения.
  - Я плохая жена, -  второй раз за вечер убеждённо проговорила она.
- Да не так, не то… - Игорь досадливо покривился. – И не в тебе вовсе дело. Ты всегда была такой, я же люблю тебя такой. Я ведь ради тебя… из-за тебя всех друзей своих отвадил. Ты даже и не заметила, так сильно ты их не любила. Да, друзей потерял. Значит, так тебя любил, что никто, кроме тебя, мне не нужен был.
 -  Что ж ты про них вспомнил после полуфабрикатов, так-то ты ими дорожишь? Ха! Относилась я к ним нормально, я просто ваши мальчишники не особо любила, а всем вместе – семьями - встречаться, очень даже мне нравилось. И ещё. Вот мои друзья все целы, не знаю, почему у тебя так получилось. Но хватит об этом, достаточно! Сейчас ещё на родителей перейдем, наговорим друг другу, чёрт знает чего, злого. Не стоит обижать друг друга. И обижаться. В любом случае, сейчас тебе надо уйти. Пусть не к кому-то, просто - от меня. Может, поживёшь один – поймёшь, что без меня не можешь, не знаю. Но нельзя продолжать жить вместе по привычке, а в том, что это привычка ты прав, да. Это слишком расточительно. Мы должны расстаться хотя бы для того, чтобы понять, что не можем друг без друга. А если можем? 
Римма быстро посмотрела на мужа, успев зацепить его взгляд своим: глаза у него были родные больные и невесёлые. Игорь тут их отвёл – не хотел, чтобы она видела его растерянность.
-  Ты все врёшь. Причем здесь не рождённые мною борщи и отбивные? Почему мы не говорим о Любане? Зачем она тебе? Ты же вроде как ей замуж предлагал за тебя идти?  - Римма почувствовала, что помимо своей воли, впадает в вялое оцепенение, что ей становится скучно.
- По-хорошему вообще этого разговора не нужно, - не стал оправдываться муж.
- А больше всего меня потряс факт моей немощи. Это самое гнусное. Это значит, что ты бы хотел, чтобы так было. Знаешь, чересчур заурядная причина у нашего расхода. Убогая, - огорчилась Римма, пытаясь представить, как будет приходить домой в пустую квартиру, как будет поглядывать на свои тёмные окна с улицы, в очередной раз забыв, что дома никого нет. И вдруг одеревенения - как ни бывало, её озарило: ни черта из этой их домашней драмы-пиковой дамы не выйдет. Всё равно они с Игорем были! Есть! И будут вместе! А сейчас нужно расстаться – ей нужно время, чтобы его простить. Или с ума сойти…. – Пишу я, видите ли, дома часто, по командировкам катаюсь, не убираю, не готовлю. Это даже… пошло.
- Что пошло? – спросил растерянный Игорь. – Норма-а-а-льно! Жрать дома - пошло?
- Ты прав - лучше ничего не говорить. Ты во всём прав. Иди. Любанька - девка добрая, ласковая, ручная, а то, что постарше тебя - так это говно-вопрос. Вон, сколько баб в преклонном возрасте молодых мужей заводят. Она тебе как мама будет. А я - что? Вечная пацанка… Только одно меня гложет и мучит - у неё очень неструктурированное тело, рыхлое такое, дряблое даже, как мне кажется, местами…
«Да нормальное у неё тело, зачем наговариваешь? Ты мне будешь объяснять, какое у неё тело…», -  молча, про себя, возразил Игорёк.
- Пастозная она, дебелая. Это что - приятно на ощупь? Вот не могу я этого понять… И ещё. Как её образ в твоем сознании пограничит с Милой Йовович? Ты ещё на днях говорил, что любишь меня, и Йовович тебе нравится. Выходит, ты лгал? А на свои презентации и встречи ты с кем теперь будешь ходить? По старой памяти могу сопровождать - за честь сочту… 
Римма отдышалась, секунду помолчала и снова всполошилась:
- Жить где будете  - квартиру снимать или к маме своей поведёшь? Или у Любки? Думаешь, она мужа из-за тебя выставит? 
- Да причем здесь эта чёртова Любка!!!
Щеглов покраснел, взбесился, кончик носа его стал подергиваться, что  свидетельствовало о высочайшей степени раздражения. Ему было стыдно. Действительно чушь - отправиться на поиски приключений, не подумав о последствиях. Но ведь тысячи мужиков так живут – и ничего. Не попадаются. Но это ж было мимолётное, неужели непонятно?
Что мимолётное? Наскучивший дом, обуявшая страсть к приключениям или связь с Любаней, - спросила бы Римма. Потому вслух свою искреннюю мысль он не произнёс.
Игорь выволок чемодан, начал собираться. С отстранённым лицом вынимал из шкафа и забрасывал в чемодан вешалки с костюмами и рубашками. Римма ходила рядом с индифферентным лицом и подавала ему фирменные - трусы-плавки-носки-галстуки…
А ведь  все эти причиндалы – своего рода отметины, вдруг погрустнела она. По ним определяется принадлежность к тому или иному классу… И жена у мужа, и наоборот - такие же метки. Сменить имидж спутника (цы) жизни – многое в течение своей жизни поменять…
- Картинки с выставки… Мусоргского… «семейная лодка разбилась о быт»… Маяковский…
И он её понял. А сколько народа не въехали бы, о чём речь идет. И вот этот её мир, к которому она так привыкла и где друг друга понимают с полпинка, рушится… нет, ерунда… Просто муж уходит, и она собирает его в дорогу к другой женщине, не веря, что выбранный путь - удачен. Наоборот, она такая умная да толковая, что точно знает: ничегошеньки там не сложится. ... И не в метках, в сущности, дело, был бы человек хороший. А Любанька - душевная. Но, согласитесь, хочется, чтобы этот сердечный человек обладал бы еще и определённым интеллектом. Ну да это пусть Игорёк на месте сам разбирается, что к чему.
Они вместе вышли из дома. Оставаться одной ей не хотелось. Римма позвонила менеджеру Алексею, предупредив, чтобы завтра её забрали от родителей, на Ленинском проспекте. Игорь забросил её к маме с Катькой, которые на днях съехали с дачи на «зимние квартиры». Они договорились дочери пока ничего не говорить. В любом случае, прерогатива объяснений с Катюшкой, без сомнения, будет принадлежать Игорю.
- Знаешь, почему я влюбилась в тебя? – спросила мужа Римма, выходя из машины. – Ты был не такой, как все. Особенный. У тебя были глаза, в которых плескалось море. И я видела, чувствовала, как ты любишь меня. А стал - обычным… с глазами … протухшими, лживыми. 
66.
Поднимаясь в лифте, желая устраниться от переживаний на тему «Я - брошенная жена», Римма прокручивала в голове думу горькую о женщинах. Монументальных и миниатюрных, стройных и расплывшихся, величественных и измождённых, беззаботных и расчётливых, мятежных и кротких… 
Им и всему, что с ними связано, пропето столько песен… Кем пропето-то? Мужчинами! Потому что куда им без женщин? Они ж просто вымрут…Это женщины вполне в состоянии пережить одиночество, а мужчины - не-ет, их постоянно нужно вдохновлять. И каждая женская сущность является великой по своей природе, принадлежит ли она прославленной актрисе или непритязательной уборщице тете Маше из соседнего подъезда. Все мы - знаменитости и обычности - живём по общим сюжетным линиям. Жизнь наша стандартна. Мы повторяем давно пройденные пути - только на разных уровнях. Обидно…
Ничего подобного! Потому что каждая из нас творит свой сюжет. Щеглова мгновенно приободрилась.
 Почему от женщины столько хотят, а некоторые даже требуют? Она должна быть красивой, должна быть терпимой, много прощать, многое понимать и очень крепко любить. А кроме этого, она должна быть не слишком умна (мужчины не любят  очень умных женщин),  понимать не больше, чем ей говорят.
Как же яростен, увлекателен, опасен этот лёгкой труд - быть женщиной и оставаться ею - несмотря ни на что.
Щеглова открыла своим ключом дверь родительской квартиры и тут же увидела, как засияло радостью лицо дочки, выскочившей в коридор. Встала на корточки – сумка упала с плеча. Катюшка уже летела ей навстречу. Римма распахнула  руки. Через мгновение сжала в объятиях любимого маленького человечка. Взаимное счастье свидания переполняло обеих. «И чего мне надо, чего не хватает? Вот за эту искреннюю безудержную радость, которая бывает только в детстве, можно на все махнуть рукой», - подумала Щеглова, расцеловывая дочку. 
 …Они так и уснули вместе на уютном диванчике.
 Утром Римма нехотя освобождается от обнимающих её во сне Катькиных рук, тихонько выскальзывает из постели. Она стоит перед зеркалом, закручивая волосы в хвостик а-ля Золотарёва, когда в коридор выходит мама: «Ну что это за работа такая - спать бы да спать… Неужели денег не хватает?» «Ай, что деньги? Вовсе не в этом дело! Может, скоро брошу всё, не знаю… А пока: «Чуть свет - и я у ваших ног!»…»
«Балаболка», - заключает мать.
- Ма-ам, а в чём смысл жизни?
- Не знаю… Каждый сам для себя определяет смысл жизни - в течение этой самой жизни. Может быть – в детях…
- В детях? Наверное. Я не знаю - может, для кого-то и в детях. Только, по-моему, в детях смысла жизни быть не может. Ибо «родитель» сам должен что-то из себя представлять. Можно кучу детей нарожать, да что толку? Что им дать? Не в смысле
материальном (но и он тоже имеет значение). Дети - это очень рискованный шаг в жизни.
- Но ты ведь на него пошла? - улыбается мама. – Иди, вижу: спешишь. Когда появишься-то теперь?
 - Я вот думаю, может, мне Катюху домой забрать? - вопросом на вопрос отозвалась дочь.
Мама обидчиво поджала губы, моментально обострились глубокие носогубные складки, глаза тут же заполнились слезами.
- Это я так, в порядке версии, - пробормотала Римма, целую маму на прощание…
67.
 О.И. сегодня отправлялась со своей свитой в город N., где планирует избираться. Римма выходит из дома: на пять утра назначен отъезд. Она стоит у остановки троллейбуса. Холодновато. У мусорного бачка возятся ранние пташки-бомжи. Её мобильник играет: «И дорогая не узнает, какой танкисту был конец…» Бомжи испуганно оглядываются. Алексей-менеджер: «Мы только отъехали от моего дома, так что минут через двадцать. Жди». Безобразие, лишние полчаса могла бы поспать, злится Римма. В кои-то веки, с дочкой. А где провёл эту ночь её муж? С уютной Любаней? Сию же секунду взбудоражено-обиженное воображение нарисовало и подкинуло ей картину: Игорь и Любаня в постели с кованой медной спинкой под белым балдахином (она на его плече), утопающие в розово-воздушных перинах. Естественно, она никогда не видела Любкиного ложа, да и не могли влюбленные на нём почивать: Щеглова знала, что Любу поедом жуёт обострённая (не без помощи Галки) совесть по поводу связи с Игорем, и она чувствует себя очень виноватой перед Риммой. Впрочем, события последних дней наглядно засвидетельствовали, что в жизни может быть всё, даже наоборот: именно то, чего совершенно не может быть, и случается. На этой мысли Римма видит появляющуюся вдали машину шахини.

68.
Чума!!! На переднем сидении - Голицына. А сзади - Алексей. Сама Золотарёва отсутствует. Когда О.И. все переиграла, когда решила не ехать - загружать этим голову Щегловой совсем не хочется. Римма здоровается, и плюхается рядом с менеджером. Галка с лицом Монны Лизы (с выкрашенными в чёрный цвет волосами) оглядывается, кивает подруге.
Они едут в гробовом молчании. Общая полудрема - и так часа два. На подступах к городу Римма спрашивает подругу, определила ли О.И. ей задачи:
- Да я буду начальником штаба по выборам.
- Че-е-го? - в один голос удивляются помощники Золотарёвой.
- Ты будешь нами руководить? - ужасается Щеглова. - Да это ради бога, только сейчас-то чем ты будешь заниматься? Чтобы не дублировать нас с Алексеем?
- Да не волнуйся, не перехлестнёмся, - отстранённо отвечает Голицына. - Кстати, у меня сегодня твой Игорёк ночевал.
«Yes!!! Вот это новость, значит, Любанька точно ему отлуп дала, - удовлетворённо отмечает Римма. - Молодец девуся. Хотя это легко было предположить. Что же он к маме-то своей не пошёл, бедолага»:
- А Арсений твой?
- Глупый вопрос - не находишь? Причём здесь Парис Купидонович? Он на своём месте, Щеглов -  в другой комнате, на диване.
- А вы, простите, не помню Вашего имени, что конкретно в регионе Х будете делать? – перебивает их Алексей. Его как человека слова и дела абсолютно не интересуют подробности их частных жизней.
- Ах, зовите меня просто Галиной. Я буду везде рядом с вами. Буду изучать ритмы руководства области, силовых структур, местных партийных лидеров. А Римуля пусть прошастает по СМИ, обстановку выяснит, мосты наведёт, если что - я помогу… - она говорит, повернувшись к ним вполоборота.
Щеглова собирает всю свою внутреннюю мощь и пытается плюнуть в неё взглядом. Голицына инстинктивно делает рукой отгоняющий жест.
- Чего-чего изучать? - усмехается Алексей. - И как мне вас представить, например, губернатору?
- Помощник депутата Государственной Думы.
- Нас у неё становится, просто немерено, как собак нерезаных, - неприязненно   отмечает Алексей и перед его глазами поочередно предстают смеющиеся, недоумевающие, возмущенные лица губернатора, председателя областного совета, начальника ОВД и местных банкиров. Эта полоумная будет писать их ритмы в своей заповедной тетрадке, чтобы потом сопоставить их с ритмами О.И. Полный капец.
- Сочувствую, но пока помочь ничем не могу, - шепнула ему Щеглова. - Завтра сделаю так, что Ольга выгонит её к чёртовой матери. Я думала, от этой охламонки помощь какая будет…
- Да ни черта ты не думала… Всё в игрушечки играешь, а выборы - дело сверхсерьёзное. На хрен ты её притащила? Знала ведь, что Золотарёва при всём её рациональном уме легко попадает на удочку к мистификаторам всяким. Нет, ты, что всерьёз думала, что от неё будет польза? - тоже шёпотом обозлился менеджер.
- Не думала. Но она просила, я ей отказать не могла. Мы дружим - с детства ещё, - повинилась Щеглова.
- Жесть полная. Мало ли с кем я дружу? Это что - повод тащить всех сюда? - паровозом пыхтел Алексей.
Галка в величавом молчании царственно восседала на переднем сидении.
…Римму высадили у регионального отделения партии. Договорились встретиться в районе обеда.
Приняли Щеглову в регионалке как родную. Специалист по связям с общественностью оказался у них просто клад, к тому же женщина очаровательная и разумная. С глазами цвета южного неба и маленькой обворожительной родинкой-мушкой на правой щеке. Ей бы на балах и приёмах в веке восемнадцатом порхать беззаботной бабочкой, а она в двадцать первом занимается всякой партийной муристикой. Вместе с Риммой они сделали список местных СМИ, отмечая лояльность каждого к партии О.И.. Практически со всеми общественными структурами у регионального отделения заключены договоры о сотрудничестве. К тому же её новая знакомая раньше работала на местном телевидении. Потому через два часа Щеглова владела полными и исчерпывающими сведениями о состоянии информационного поля в области.
Поскольку задание своё Римма выполнила досрочно, она вышла на улицу - покурить. Жарко, несмотря на то, что уже наступил сентябрь. У порога здания  она увидела маяк - машину О.И.. Удивившись, Щеглова подошла ближе - шофёра нет, на заднем сидении сладко спит Голицына. Ну, так они действительно с Алексеем не пересекутся, разве что только во снах... Щеглову разобрал смех, захотелось залезть в окно, заорать ей в ухо, чтобы Галка испугалась навеки и никогда больше не пыталась влезть не то, что помощником - даже уборщицей во властные российские структуры.
Пока Щеглова курит, смотрит на ещё зеленую листву, давится от смеха, жмурясь как кот на солнце, подходит Алексей. Он идёт к ней через дорогу. И тоже заглядывает в машину, где Голицына видит не первый, конечно, сон.
- Начальника штаба видала?
- Молодец!
- Пойдём-пообедаем в кои-то веки на представительские деньги?
- Я бы слона съела. А на халяву и уксус сладкий.
В зале маленького кафе пусто, за исключением двух пар командировочных - таких же, как они - из Москвы. Это ясно по разговору: подслушивание чужих речей у помощников О.И происходит автоматически. Они заказывают себе по полному обеду, с соком и салатом. Вкусно. Едят не спеша. Чревоугодие, конечно, один из смертных грехов, но грешат этим они настолько редко - по пальцам пересчитать. После обеда хочется спать.
Но это - удел Голицыной. Их же нецарское дело - столбить О.И. площадку для взлёта на выборах.
- Кстати, знаешь, вспомнила, - задумчиво-сонно сообщает Щеглова, -  схожая ситуация в нашей совместной истории уже была…

69.
…Народ в этой структуре, куда спешно устраивалась Щеглова после универа, подобрался, по меньшей мере, странный. PR и рекламные агентства уже существовали, хотя никто толком не знал, что это такое: большинство спецов по связям с общественностью тех лет о «родоначальнике» PR в России начала 90-х, Сэме Блэке, слыхом не слыхивали.
 Контора занималась продвижением продукции недавно созданного издательства. Заправляла здесь одинокая пожилая женщина, в совдеповские времена руководившая обществом любителей книги. Как быстро сумела понять Римма, её начальница страсть к книжкам питала лишь потому, что они являлись во времена, по которым комиссарша теперь горько плакала, средством распределения и могли обеспечить массу полезных знакомств. Ей помогала главный бухгалтер - интересная женщина средних лет, не любившая книг и боготворившая свою начальницу. Главбухша обладала мужем, который работал на станции техобслуживания, а значит, как Щеглова вскоре с удивлением обнаружила, обеспечивал доступ ко всем атрибутам шикарной жизни. Последней в составе, так называемого, агентства значилась тихая скромная секретарь - студентка-заочница  факультета иностранных языков, стонущая от бесконечных нападок начальницы и главбухши, которая любила читать, разбиралась в литературе, знала в книгах толк. Требовался автор рекламных текстов, говоря на современном языке - копирайтер. Римму взяли без проволочек, сразу после собеседования.
Девчушка-секретарь встретила Щеглову с восторгом, будто ангела-спасителя, пришедшего избавить её от унылого существования в стенах этого извращённого заведения с новомодными в те времена функциями.
Вдвоём противостоять своей престарелой «книжной королеве» и её главной «финансистке» они, может, смогли бы. Но на третий день работы энергичная старушенция-начальница (впрочем, такой она виделась Римме, на самом же деле ей ещё не стукнуло шестидесяти) попросила Щеглову задержаться после работы - помочь повесить на окна новые шторы. Притом, что женщины сидели целый день, глядя друг на друга, абсолютно без всяких дел. Время от времени Щеглова со своей новой подружкой выходили поговорить, бухгалтер ударяла по калькулятору, а начальница набирала телефоны разных других начальников и спрашивала, здоровы ли они, живы ли, не нужны ли им какие-нибудь редкие собрания сочинений. Притом, что издательство гнало, в основном, западные бестселлеры да книжки по эзотерике, к которым российский житель довольно быстро привыкал.
…Римма влезла на подоконник. Престарелая пиарщица снизу смотрела на неё, и высмотрела:
- Я зверь травленый, матёрая львица, перец кручёный. Меня не проведёшь…Ты беременна? – паточно-угрожающим голосом спросила она. 
Щеглова потупилась.   
- Да какое ж ты имела право устраиваться на работу?
Совестливая Римма и сама считала, что никакого. Она смотрела на «прокурора» сверху вниз печальными покаянными глазами.
- Ты обманула меня, обманула организацию, понимаешь?
- Но меня никто об этом не спрашивал.
- Ты сама должна была признаться!
- В чём? Что же мне теперь делать?
- Не знаю, милочка, что теперь тебе делать, - отрезала она. - Тебе когда в декрет?
Римма отвечала, всё ещё стоя на подоконнике - нервничала, перебирала ловко вписавшиеся в оконную раму тяжёлые салатовые шторы.
- Оставь их в покое, достаточно того, что ты меня своим известием абсолютно из себя вывела!!! Так быстро? Ты что?
- Что же мне на стол вам рожать? - взбунтовалось в Щегловой свободолюбивое университетское начало, и она ловко спрыгнула с окна.
- Ну, ладно… Работай. Но в командировки всё равно будешь ездить. Я - больной человек, у меня - давление. А я пока буду искать человека на твое место.
Вот она и ездила по Подмосковью с животом, в котором сидела и яростно стучалась Катька - до самого декретного отпуска. Не жаловалась ни родителям, ни мужу. Так Римма себя наказывала: не смогла в критический момент за себя постоять - разбирайся в последствиях самостоятельно. На недоуменные вопросы близких - отмахивалась, ссылаясь, что уж очень ей старушку жалко. Только потом, когда уже Катька родилась, мама обо всём узнала и ахнула: старушка была куда моложе её.
…Галка на работу не спешила, устроилась одной из последних в группе.
Когда она сообщила, кем и куда, Римма захохотала.
- Ты ж не умеешь фотографировать!
- А чего там уметь – жми на кнопку. С камерой, конечно, посложнее, но я освою, - невозмутимо отвечала Галка.
(Фотодело считалось самым слабым звеном в учебном процессе. Специалистов не было, потому вёл его преподаватель кафедры русской литературы, недавно вернувшийся со стажировки из Франции, по совместительству фотограф-любитель. Цифровые фотоаппараты были тогда редкостью, снимали, в основном, на плёнку. Целый семестр, раз в неделю, в течение учебной пары они слушали его вдохновенные рассказы о Париже, кабачках и бульварах, фантастичных женщинах-француженках, а также курили вместе с ним на переменках его же Gauloises и Gitanes.)
- Смотри, какую мне аппаратуру выдали. Импортную, новую.
Обвешанная фотоаппаратами, кинокамерой, вспышками и съемными объективами Галка являла собой многофункциональное зрелище, выглядела супер стильно - прямо западный фоторепортёр. Кофр болтался на плече пустой. Ясно, что если б все это богатство поместили в него, как и следовало, то никто на улице не увидел бы, чем она владеет.
- Чего ты шляешься в рабочее-то время? - зевнула Щеглова.
- Да мне нужно плёнку купить. Цифровик не могут купить, жмоты. Я что пришла… - На секунду задумалась Галка.
- Понятно, чтобы я имела счастье созерцать тебя во всей красе, - подсказала Римма.
- Да нет, - засмеялась она. - Мне бы родителям в Италию позвонить. Они, наверное, волнуются, как у меня там с работой.
Конечно, можно позвонить из дома. Но! Как бы Щеглова увидела её в таком великолепном антураже фотографической плоти? Кто бы стал свидетелем её победной реляции маме?
Щегловские грымзы ушли на перерыв. Пока их нет, можно звонить, куда угодно. Расшифровка междугородних (а международные переговоры контора не вела) переговоров приходили в конце месяца, до которого ещё далеко. При анализе этих свитков, начинались бесконечные скандалы: кто, куда, зачем звонил. Все подобные представления заканчивались очередными увещеваниями начальницы о необходимости экономного расходования средств издательства.
Галка положила свою дорогостоящую аппаратуру на стол, и начала набирать номер. Дозвонилась она моментально, и тут пришла всемогущая бухгалтер, сильно надушенная и абсолютно не в духе. Беременная Щеглова не выносила пронзительных запахов, тут же вытащила платок и прижала его к носу. Галка сотворила гримасу и, покачав головой, шумно понюхала воздух.
Амбициозный «счетовод» была знакома с Галкой, которая несколько раз забегала повидать Римму, и очаровала своей непосредственностью в их туманной конторе всех без исключения. Жена работника станции техобслуживания откровенно симпатизировала Голицыной - её суперсовременность, вызывающая непохожесть на остальных, демонстративная независимость, откровенный пофигизм - качества, которыми очень хотела обладать сослуживица Щегловой. Но у  неё не получалось, в силу разных причин, в том числе и одной объективной: Голицына неподражаема.
Да что там бухгалтерша со своими бриллиантами, золотом, хрусталем, коврами, блатом, мужем на «дающей» работе - люди с умом и фантазией подпадали под гипноз Галкиного обаяния, круто замешанного на самостийном стоянии с воображаемой короной на пьедестале, возле которого - весь мир рядовых и обыкновенных, серых, глупых, а также колеблющихся, несчастных, разучившихся радоваться людей. Но ведь какая нужна выдержка и наглость, чтобы влезть на этот пьедестал, и встать так, чтобы все тебя видели, чтобы никто ни на мгновение не усомнился, не Галкина ли это личная инициатива, имеется ли на этот счет решение общества или сильных мира сего.… В отличие от Риммы и многих остальных, путающихся в сомнениях, ведущих бесконечные диалоги с самими собой, Голицына жила в режиме монолога счастливого человека. Она действительно была счастлива. Рядом с ней был муж, которого она любила, она только что окончила университет, устроилась на работу, и , главное, она знала, что у неё обязательно сбудется абсолютно всё, что она только пожелает. 
Галка разговаривает по телефону, а завидующая ей богатая женщина смотрит на неё, и Щеглова видит, как уходит с сытой симпатичной простецкой физиономии главбухши плохое настроение, как она изображает на своём лице подобие светской приветственной улыбки, как торжественно усаживается она на своё место, бережно укладывает свою дефицитную замшевую сумочку на тумбочку. Щеглова, наблюдая эту картину, успевает вспомнить, где же ещё видела такое великолепие огромных голубых пустейших глаз: их университетский профсоюзный лидер с точно такими же глазищами, сломя голову бегал по этажам, и кричал: «Без ножа зарезали!» - когда что-то там у него не ладилось по общественной линии. При этом хватал встречных-поперечных за руки, локти, плечи.
Вдруг Римма увидела, как глаза женщины, когда-то сделавшей счёт денег своим призванием, вспыхнули огнём ненависти: задымилась, поняла, озарило:
- Ты что с Италией разговариваешь?
Галка сделала ей жест рукой, мол, подожди, разберёмся.
Но сильная, рослая женщина уже вскочила со своего места, уже схватила в охапку Галкину технику, уже выскочила вон, а за ней - Щеглова. Она бежала вслед за  разъярённой женщиной к лестничному пролету, мгновенно разобравшись в её намерениях, не думая о живущей в ней Катеринке, и кричала: «Подожди! Стой! Что ты делаешь?..» Поздно. Фотоаппараты уже летели вниз с девятого этажа. Тут подскочила Галка с испуганным лицом: «Да за что? Зачем?»
- Ты - бреховка, - остервенело кричала бухгалтер. - Ты говорила с Италией!!!
- Но зачем ты бросила аппаратуру? Она же разбилась! - Возмутилась Щеглова. Её вдруг охватил ужас, тем более что она находилась уже на сносях, когда всё воспринимается особенно близко к сердцу.
- А мне-то - какое дело? - равнодушно откликнулась борец за правду. - За её разговор, ты не волнуйся, мы у тебя из зарплаты вычтем.
- Чего мне волноваться: в отличие от всех вас я отсюда в другие города не звоню. В отличие от всех вас, - запопугаила Щеглова.
Галка добежала уже до первого этажа - собирала останки дорогостоящей техники.
Потом они с Щегловым занимали деньги, чтобы расплатиться за ремонт, который вылился в круглую сумму.
После этого случая несколько дней подряд Римме при встрече задавался один-единственный вопрос. Бухгалтерша терзала Щеглову с довольной ухмылкой на загерметизированном дорогой косметикой лице:
- Как там, у Галки дела?
- У неё на работе - нормальные люди, они не бросаются с этажей не принадлежащими им вещами.
Всякий раз Щегловой хотелось предварить своё сообщение коротким, всего в трех словах, приветствием: «Здравствуй, говорящая голова»…
Один и тот же вопрос - целую неделю подряд. Бедная бессобытийная бухгалтер…Она так любила петь, притоптывая толстенькой ножкой, кося под Алену Апину: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер, вот он какой - такой простой. Бухгалтер, милый мой бухгалтер, а счастье будет, если есть в душе покой»…
С фотоаппаратами Галка разобралась, хотя фотографировать так и не научилась: вечно у неё в кадре торчали обрезанные затылки, руки, ноги. Но выгнали её из редакции вовсе не из-за этого. В столовой она села на американский манер: положив на стол ноги. В руках  - «Playboy», страницы которого она вяло, без особого интереса, перелистывала. Главный редактор, проходя мимо Галки,  притормозил возле её столика, но сделал вид, что ничего страшно не происходит. Почувствовав его взгляд, она высунулась из-под журнала, «спешилась», даже встала навытяжку, поздоровалась. Он безучастно кивнул. Сотрудники издания с интересом разглядывали диву, демонстрирующую длину своих конечностей, мужики в возрасте сопровождали свои впечатления красноречивыми выражениями. Сразу же после обеда в фотолабораторию вбежал парень, который помогал ей устроиться - тоже выпускник универа, только заочник. Добрейшей души человек, он мог бы ещё достаточно долго продержать возле себя Галку, может, она бы когда-нибудь научилась фотографировать…
- Всё… Ё-ё-о-о, это конец. Ты с ума сошла. Что ты натворила в столовой? Редактор потребовал, чтобы ты немедленно писала заявление. Прости, но ничего не могу для тебя сделать, - выпалил он, когда Галка, особенно не спешившая, вернулась с обеда.
- Так ничего страшного. Он сам со мной поздоровался.
- Ты читала «Playboy», положив ноги на стол.
- Но это официальное издание, правда, пока не выходящее на русском языке.
- Только ты его в киосках «Союзпечати» хрен найдешь.
(На дворе стоял 1999-й.)
- Правильно, я достаю его по своим каналам. Слушай, может, мне самой с редактором поговорить. По-моему, он что-то недопонимает, я бы ему пояснила. Он бы во всём разобрался,  он  - такая лапочка у вас,  по, крайней мере… был, когда меня на работу брал.
- Он предвидел твое желание. И категорически отказался с тобой встречаться. Истерил, возмущался, блажил, что таким как ты - не место в нашей редакции.
- Вот идиот. Ради бога, подумаешь, испугали… Ох, как вы пожалеете. Не в смысле, что у меня есть связи, чтобы восстановить попранную справедливость. Увольняете ни за что! За то, что покусилась на моральные принципы совдеповщины? Так совок теперь в прошлом. Цирк уехал – клоуны остались? Ай, ладно, зато хоть чуть-чуть расшевелила ваше сонное болото…
- Ну, зачем ты это сделала, не понимаю? Ты же знала, что потом тебе там не работать? – «ознакомившись» с её «отчетом» об уходе, негодовала Щеглова.
- Да я не сделала ничего особенного. Этот редактор - просто лох. Да скучно там, как в гробу. Я вела себя как всегда - ничего особенного. По-моему, это - право каждого свободного человека - в обеденный перерыв почитать журнал. Но они там, оказывается, всё ещё строем ходят. Чёрт с ним, найду себе другую работу. «Поеду я в город Анапу, куплю себе чёрную шляпу. Поеду я в город другой со своей неуёмной тоской»… кто поёт - то ли Аркаша Северный, то ли Трофим?..
В редакции она отработала недели две. На следующем месте - два месяца. Она устроилась в PR-отдел (они появлялись в столице, как грибы в районах атомных станций) конторы, которая занималась профилактикой дорожно-транспортных  происшествий. Два месяца Голицына усиленно делала вид, что чрезвычайно озабочена этой самой профилактикой  и пытается будировать по этому поводу все средства массовой информации. Но как-то директор зашёл к ним в PR-отдел, где она вместе с начальником перематывала шерсть. (Наверно, ту, самую, которую доматывает теперь с Купидоном.) В руках у Галки находился клубок, на руках начальника отдела - моток пряжи. Директор ещё зачем-то спросил, что тут у них происходит, будто и так не понятно. Галка потом говорила, что ей безумно жалко начальника - милейшего Трещоткина, потому что к перемотке склонила его она, что ему уже за сорок, что он у жены под каблуком, что у него - недостроенная дача, и на работу в таком возрасте он вряд ли устроится.
- Господи, ты нигде не сможешь работать. Куда теперь пойдёшь? - переживала за подругу беременная Римма.
- Так нам нужно как-то прокантоваться всего несколько месяцев. Вот Илья мосты наведёт, и мы уедем.
- Куда?
- Да мне все равно. Здесь как-то тошно становится. В общем-то, я, конечно, хотела в Ригу, чудный город. Но, на худой конец, свистну родителям - чего-нибудь придумают.
- Господи, ну почему в Ригу? Каким боком? Почему не в Питер, в Таллинн и Паневежис? Чем плоха Кострома? А Пенза или Екатеринбург? А чем нехороша Караганда? - завелась было Римма.
Но распространяться на тему Галкиных проколов с работой и поучать нерадивую подружку у Щегловой особенно времени не было - подоспел декретный отпуск.
Когда Римма принесла свой больничный лист, лица у начальницы и бухгалтерши от возмущения синхронно вытянулись.
- Ты бессовестная. А знаешь, что такое «бессовестная»? -вопили начальницы.
Щеглова молчала.
- Это человек без совести, - назидательно пояснили мымры.
Она залилась краской.
- Кто теперь будет ездить в командировки?
- Уж наездилась, а посылать туда меня вы не имели никакого права.
- Так ведь с твоего же согласия.
- Ну, да, нашли совестливую постсоветскую дурочку, - Щеглова представляла себя вольной Голицыной  -  в таком состоянии всё смотрелось куда проще.
- Вон!!! - заорала её начальница. - Бесстыдная!
Логическим завершением всех её несчастий явилось столкновение с сумасшедшей старухой, которая ударила Римму клюкой по руке за то, что, как ей показалось, беременная Щеглова занимает слишком много места в абсолютно пустом троллейбусе. Она как раз ехала в поликлинику дипкорпуса, куда её по блату пристроила Голицына. Римме измерили давление, после чего испугали грозным  взглядом, дали направление в больницу «на сохранение», предупредив, чтобы отправлялась туда немедленно.
В больнице было тоскливо и страшно, все в палате говорили о   патологических родах и мёртвых детях, о выкидышах и тому подобных страстях, так что Щегловой уже стало казаться, что с минуты на минуту она родит, и уж погибнет при этом обязательно. Игорёк приходил к ней каждый вечер, палата располагалась на первом этаже, Римма вылезала к нему в окно, закрывалась занавеской, садилась между рам и плакала. Просила принести одежду и отвести домой.
Наконец на свет явилась Катька, и Щеглова осталась жива. И вот в тот день, когда их пришли навестить снова безработная Галка с Ильёй (когда Голицына высказала мысль о несложности заведения ребенка)  Римма ей присоветовала:
- Кстати, место-то моё свободно, сходи, попробуй.
Галку взяли. Не прошло и месяца, как начальница стала названивать Щегловой домой, спрашивать, скоро ли она выйдет на работу:
- Ведь тут тебе как удобно. Рядом с домом. Мать поможет. А лишние деньги - кому ж они не нужны? - И ни малейшего упоминания об отсутствии у Щегловой стыда и совести.
«Странно», - заметила Римма, и тут же почуяла, что подруга снова чего-то учудила. «Ты, Щеглова, дура. Они все теперь у меня в кулаке. Распустила их, вот они и сели тебе на шею. А я их всех поставила на место, они теперь у меня как шёлковые», -  объяснила ей Галка.
С каждым новым звонком жуть в голосе начальницы возрастала:
- Римма, выходи на работу, бога ради поскорее. Мы все тебя ждём. Мы все тебя вспоминаем. Кого ж ты нам подсунула!
- Извините, - возразила Щеглова. - Насколько мне известно, вы её сами взяли.
- Но мы думали, она - твоя подруга.
- Она и есть моя подруга.
- Но вы такие разные! Она, знаешь, что делает? Она мне секретаря всю развратила. Говорят при нас только по-английски, чувствую, что-то про нас говорят, а слов-то не знаю. На работу опаздывает каждый день, в командировки отказывается ездить категорически, всем хамит. Ты с ней поговори, нельзя же так.
Щеглова хотела посоветовать ей с бухгалтершей пройти ускоренные курсы английского языка, но не стала. Старших надо уважать. Хотя бы делать вид, что уважаешь, если эти старшие наглые и глупые. Так спокойней.
В конце концов, в Ригу Галка не уехала, никуда она не уехала, потому что неожиданно для всех, а главное, для себя, развелась с Ильёй,  а потом ушла и с этой работы. От отчаяния или скуки связалась с какой-то странной компанией, называющей себя правозащитниками - никто из них не работал, зато все они любили сладко поесть и выпить, и съездить с деловым визитом заграницу, в том числе и в Рим, некоторых из них даже временно содержали Галкины родители. Параллельно Голицына сознательно завлекала себя в разные любовные истории, пытаясь оправиться от разрыва с Ильёй и последующих за тем имущественных притязаний. Потом  на Голицыну стали валиться один за другим суды, потом пошли чередой Галкины творческие увлечения – одно другого странней. 
Щеглова Галку не узнавала - если раньше в её дом, с подачи Ильи, ходил люд «нужный», то теперь квартира заполнялась нелепыми персонажами со значительностью на лицах, разбавленной высокопарным творческим налётом. Взоры их горели и пылали. Сами люди отличались коллективистскими замашками – сообща рисовали полусумасшедшие огромные картины с изображениями оранжевых ушей, зелёных носов, третьих глаз, сотворения мира и конца света. Все произведения вырывались на волю при помощи холста, колонковых кисточек и красок, купленных Голицыной на всю общину сразу. Любовно расчёсывали друг другу волосы. Вышивали картины природы волосами друг друга. С чувством совокуплялись друг с другом, невзирая на пол и возраст. И тоже очень любили поесть.
Потом художники куда-то подевались, и вместо них появились оранжевые кришнаиты с янтрами, тантрами, мантрами и актуальным желанием открывать чакры сейчас и немедленно. Галка ходила босая и остриглась наголо. На недоуменные вопросы Щегловой отвечала, что подруга попросту завидует аристократической форме Голицынского черепа.
Месяца через два Галка увлеклась паркуром. «Границ нет! Есть только препятствия», - декларировала начинающая трейсерша. После чего старшие Голицыны не на шутку обеспокоились и забрали непутёвое чадо к себе…
70.
…- Вот такая история, - вернулась к действительности Щеглова. - Зачем только я тебе её рассказала, толком не знаю. 
- Нет, интересно. Я теперь понял, что не стоит на неё обижаться, и знаю, что ты действительно сделаешь так, что завтра её с нами не будет. Что артистка она, понял… А вообще, за этой работой мы совершенно ни фига друг друга не видим - это ж ненормально. Хотя, наверное, цивилизованно, но, в любом случае, совсем не по-русски… Пойдём твою подружку разбудим.
В машине никого не было. На лобовом стекле дворниками прижата записка: «Пошла купаться в купель».
  - Блин, живёт на износ. Захотела в купели искупаться, тут рядом, нам объяснили, не волнуйся… Она пока со мной полчаса от силы рядом ошивалась, на всех деятелей администрации бросалась, растолковывала смысл и значение их имен, очень, видишь ли, хорошая у них сочетаемость. Губернатор посмеивался, но молчал. Остальные делали вид, что так и надо – Москва ведь рулит. Кстати, после обеда мы едем вместе с губером на открытие совхоз-техникума.
- Может, пока парк местный посмотрим, там, говорят, чудесно. И река… Слушай… мы, значит, ели, а она очищаться пошла.
- Да ты что, нам некогда…
…Пышно накрытые столы стояли буквой «Т», и на её перекладинке сели губернатор и руководство совхоза, а помощники О.И. примостились рядом, сожалея, что недавно плотно поели. Голицына, видимо, постигая, что это заключительный её день на арене предвыборной борьбы, вкушала без устали, перебивала заздравные речи, спрашивала, что там за салат на другом конце стола, в конце концов, неприлично громко заявила:
- Знаешь, Римма, это отлично, что ты  -  в красном.
Щеглова начала краснеть прямо-таки под цвет своего брючного костюма.
- А ваше имя, Алексей очень сочетается с именем О.И.. Я так чувствую, что в прошлой жизни, вы были мужем и женой, - это уже «привет» менеджеру.
За столом воцарилось молчание.
- Да заткнитесь, вы, Галя, наконец. Неужели вы не понимаете, где находитесь, кого представляете? - прошипел гюрзой Алексей и резко пнул Галкину ногу под столом. Потом провозгласил торжественно и громко: - Друзья! Давайте выпьем за депутата Государственной Думы Ольгу Ивановну Золотарёву! За женщину и человека, так много сделавшего для города N.!
Неуклюжий тост восприняли на «ура», все начали дружно чокаться и заочно желать О.И. здоровья, которое обязан дать бог…
…На обратном пути в Москву Голицына села на заднее сидение,  неожиданно уступив место рулевого Алексею. Когда выехали за черту города, Щеглова, с яростью благородной в голосе сообщила ей, что с завтрашнего дня «единогласно принятым решением группы помощников депутата Государственной Думы О.И. Золотарёвой» госпожа Голицына освобождена от проведения своих ритмологических опытов.
- Вот и славно… - радостно заявила Галка, словно ждала этого сообщения, - а то мне так всё надоело, так я от вашего маразма утомилась, уж сама думаю, как мне вам сказать, что я работать на вас больше не буду. Скучная у вас профессия. Чрезвычайно мало у вас степеней свободы… А у меня своих дел навалом. И думцы ваши… у-у-ух… негодяи, все как один. Понимаете, они на самом деле обнаглели: они верят в то, во что нужно верить всегда, лишь, когда им нужно: накануне выборов. У них даже вера - по мере необходимости. В Древней Ирландии кельты, чтобы продемонстрировать верноподданнические чувства, сосали соски своего повелителя – дерзайте!!!
- «Великая судьба - великое рабство. Сенека», - покраснел, пытаясь оправдаться, Алексей, тут же представил себя в предложенной роли, и ему стало не по себе.
 Щеглову, мгновенно вообразившую себя древней кельткой, и вовсе чуть не стошнило от омерзения.   
71.
По пути домой после короткой служебной разборки, в результате которой Галка неожиданно быстро согласилась покинуть стан Золотарёвой, Щеглова приобрела исчерпывающую информацию о том, как муж её провел вчерашний вечер. К полуночи у Голицыной появился расстроенный Игорь. У мамы с чемоданом появляться было стыдно, «без имущества», хоть и на ночь глядя - ещё, куда ни шло, а привезённые с собой манатки  -  потребовали бы разъяснения ситуации.
До утра просидели они с Галкой, попивая коньячок с кофе, разговаривая за жизнь.
Он рассказывал ей про Римму и Любку (Щеглова про себя возмутилась, как  посмел Игорёк обсуждать их «оптом»). Все его претензии к Римме, по мнению Голицыной, базарно-пошло-будничного свойства. Скучнейшее утверждение, что семья - это хозяйственно-бытовой союз. «Ну да, а ты все больше в районе облаков витаешь, подружка. Отстала ты от реальной жизни. Конечно, хозяйственно-бытовой, -  совсем расстроилась обиженная Щеглова. Потом тяжко вздохнула, добавила. - В конечном итоге, любая семья в такой союз и превращается». Галка посмотрела на неё широко раскрытыми ироничными глазами, брови поднялись бугорками на её высоком, едва тронутом морщинками, лбе. Любой союз не имеет ничего общего с любовью, - уверенно провозгласила она. Щеглова и без неё это знала: любовь - это единое существо мужчина-женщина, понятие «союз» предполагает компромисс, который в любви невозможен. В любви - всё на жизнь и смерть. Но это когда бывает? Только в начале, на пороге взаимоотношений. Что за экстремизм такой беспросветный, что за максимализм в тридцать-то лет, когда мы обломаны, объезжены, обшарпаны - для целей каких ударяться в ушедшее детство?
- Ну, уж нет,  - противилась неугомонная Галка. – Ты для кого эту серую чушь несешь? Не знаю, кто тебя объезжал, кто ломал и использовал. Даже, если и так - причём здесь семья? Мне кажется, наоборот, если семья нормальная, то и для мужчины, и для женщины - это причал всех неприятностей, на котором эта житейская муристика тускнеет, исчезает, испаряется. Их место занимают участие, понимание, если любовь есть… А если  её нет  -  то об чём речь?
- Какая ты разумница, - удручённо усмехнулась Щеглова. - Может, ты даже знаешь, в чём смысл жизни?
- А ты не знаешь? Господи, всё так просто… В любви! Какие могут быть сомнения?
- Она проходит!
- В той, что не проходит. Никогда, - холодно заявила Галка. - Я точно знаю, такая есть. Только её у меня пока не случилось. 
Ты, конечно, подруга моя, считаешь, что именно такая у тебя и была…  Да сплыла. Теперь попробуй - склей! Да зачем? Голицына вчера битых три часа объясняла Щеглову, что нельзя дважды войти в одну реку, но ей показалось, что Игорёк всё-таки попытается это сделать. 
72.
…Валерий Иванович нехотя оторвался от губ Киры Максимович. Вот уже третью неделю они были вместе – с того самого дня, когда «вильнула хвостом» Римма, а к вечеру от всей съёмочной группы «в живых» остались Кира да он.
Рождающийся у муках фильм «Адски божественна» рисковал даже не стать выкидышем, как большинство российский картин последнего периода - остаться навсегда в утробе российского кинематографа. При этом Валерий Иванович в душе понимал, что такой вариант - наилучший для истории, но в данный период такая перспектива его не устраивала. Он острейшим образом нуждался в деньгах. От него два месяца назад ушла жена, подло оставив его один на один с тёщей, которую он не переваривал, а также, бросив на него двух общих отпрысков, которых он боготворил.
Как часто бывает в жизни - всё моментально сошлось воедино: уход жены, отсутствие денег, вероятность потери работы, которую он обрёл месяц назад. Безденежье преследовало его всю жизнь. Бегство супруги стало для него неожиданностью. Валерий Иванович понимал, что первое - следствие второго. Посетовать, что он никогда не зарабатывал много денег, долгое время мыкался без работы, он не мог. Просто никогда не умел (мараться не хотелось) воспользоваться своей долей в откатах, хотя имел на то полное право, непосредственно производя эти операции. Валерий Иванович умудрялся оставаться святым в наше грешное время. Давалось ему это непросто, но душа его при этом чувствовала себя комфортно. Он отдавал жене все деньги, большие и не очень, но их никогда не хватало.
В жизненных планах молодых семей первое место занимают карьера, деньги, развлечения. Ах, если б не этот многозначащий  бумажный хлам, на который можно купить все радости жизни, -  сколько семей сохранили бы свое существование…
 Максимович, считавшая, что прошла огонь и воду, жаждала «медных труб» славы. Что же касалось состояния души, там остались в неприкосновенности лишь счастливые ощущения детства, сладкая первая любовь, осквернённая железной маминой ремаркой: «Русский. Да к тому же без царя в голове. Надо делом заниматься. Замуж всегда успеешь»… Но Кира все-таки добилась своего, сломала маму, вышла за него замуж. Лишь через пару она обнаружила пристрастие мужа к наркотикам, сказала маме: «Надо спасать!» «Нет, - жёстко ответила та. - Тебе надо спасаться. Вынесет весь дом. Разводись, пока не поздно». Пока Кира спорила с мамой, настаивая на своем варианте, её суженый-ряженый-травкой контуженый нашел ей замену, - и всё разрешилось само собой.  Потом мама тяжко заболела, за полгода сгорела от рака, Кира осталась одна - с ощущением полного одиночества в огромном мире. 
У неё водилось очень много знакомых, полезных с точки зрения профессии, и  две добрые подружки – Галка и Римма. Ранга «друзей» в Кирином жизненном словаре не существовало по той причине, что Максимович постоянно осторожничала, и осмотрительность стала её жизненным правилом. Она была весьма разборчива в людях. Друзья – это всегда обязанности и ограничение свободы. Своим личным пространством и возможностью проявить собственную волю Кира дорожила больше всего на свете, а отвечать привыкла только за себя. На друзей нужно много времени, а она хотела расти и развиваться. Друзья, как показывали её наблюдения, - это хлопотно, у них куча проблем, в решение которых они тебя втягивают. Ей не требовались ни чужие откровения, ни чужие проблемы. Со своими бы разобраться. В отношениях двоих всегда кто-то лидирует, значит, со стороны «ведомого» (себя она в этой роли не представляла) вероятна зависть. Поэтому друзья могут предать - её, вон, муж родной предал. Предательство, к сожалению, одна из сторон человеческой натуры, к тому же весьма распространённая.
 Поскольку верила Кира только себе и по этой причине близко к себе людей не подпускала, никто особенно и не добивался её откровений и близости. И такое положение вещей её вполне устраивало. Она упрямо и танково делала своё дело. И у неё всё получалось, как она задумывала. Она еще в университете поняла, что нужно упрямо и даже тупо иногда заниматься своим единственным делом. Таким делом для нее стало кино. Если идёшь к своей цели методично и ломоволошадно, ставишь перед собой поочерёдно маленькие целюшки-рубежи, не уклоняясь от курса, всё идёт по плану. Она дома и майку с идентичной надписью на груди носила, чтобы визуально подкрепить свою внутреннюю уверенность. «Всё идёт по плану» - удовлетворённо поглаживала она кончиками пальцев на любимой домашней маечке золотые слова.
Только вот иногда так хочется побыть женщиной, почувствовать себя любимой, единственной, слабой, попросить о помощи!
В тот самый вечер Кира Максимович, не на шутку струхнув, что завалит фильм, наполовину субсидированный Госкино, поплакалась Валерию Ивановичу, с которым осталась один на один у разбитого корыта. Много лет у неё не было возможности и желания просить чьего-либо сочувствия, а теперь – всё равно… Она зачем-то рассказала интеллигенту-бухгалтеру всю свою жизнь, и ей стало так себя жалко: она заплакала – впервые со смерти мамы. Чуткий к чужому душевному неуюту Валерий Иванович, хотя и был озабочен проблемами любимых детей, находящихся на попечении нелюбимой тещи, отлично понял, насколько доверилась ему эта несгибаемая женщина, и сердце его сжалось от острого сострадания.
 Вот не стыдно ей сейчас, сдёрнув маску сильной успешной женщины, выплакаться и телом, и душой. Но какие обязательства налагает эта исповедь на порядочного мужчину? Валерий Иванович пока старательно обходил этот вопрос.
Он озадаченно смотрел на закрытые от изнеможения Кирины глаза и полураскрытые её губы. Голова его была забита мыслями о том, как жить дальше. Он «задымился», вдруг предположил: ничего подобного, жена детей не бросила, а просто оставила на время - как и никогда не любимый им, довесок в лице тёщи. А вот он попал в категорию отброшенных за ненадобностью - точно. 
- Ещё, - требовательно и внятно прошептала Кира.
То есть пройдет совсем немного времени… она, конечно же, пока подготавливает морально своего… нового…когда… я останусь один… она заберёт у меня детей, убито сквозили мысли сквозь поцелуи-многоточия.
- Ты так обречённо целуешь, будто последний раз в жизни, - женщина открыла удивлённые тёмные глаза. - Ты хочешь о чём-то мне сказать… - настороженно пыталась угадать она.
- Нет, - вздохнул воспитанный бухгалтер. Кира оказалась второй женщиной в его жизни, всё случилось так неожиданно для них обоих - в день, когда негаданно-нежданно распалась съёмочная группа: одних она уволила самостоятельно,  другие,  оскорбившись, ушли – из чувства солидарности. Остались одни актеры, которых нужно было кому-то  гримировать, одевать, снимать Он смотрел на её заплаканное лицо, пытался успокоить, невпопад говорил, что вся произошедшая шушера-мушера - хотя бы не ушедшая из дома жена…
Их отношения произросли на почве обоюдной жалости друг к другу. Работавший на когда-то главной, да и сейчас ещё непревзойдённой, киностудии страны, которую каждый житель опознавал по появлению на экране пафосного скульптурного союза рабочего и колхозницы В. Мухиной, Валерий Иванович вечером того сумасшедшего дня Кире помог.
Благодаря немалым знакомствам в мире кинематографа и своему мобильному телефону, в перерывах между женскими рыданиями, всхлипами, собственными тоскливыми мыслями, крутящимися в голове, как в шарманке, лихорадочным опрокидыванием внутрь рюмок с водкой к полуночи он нашел ей всех - от оператора до костюмера.
Затем наступило запоздалое Кирино раскаяние по поводу случившегося в съемочной группе, стыдливо прикрытое нервным хохотком и сопровождаемое вскриками «Я - хреновый режиссёр и руководитель!». 
- Но какова Римуля-стервоза! Кинуть  меня первой из всех - так неожиданно и так резко, - замахала головой  из стороны в сторону Кира.
Им обоим было совершенно очевидно, что дальше произойдёт.
- Она не стервоза, -  невнятно пробурчал Валерий Иванович, пытаясь побороть захлёстывающее его ощущение срама: тревожные длинные тонкие, почти прозрачные её пальцы, рвали вниз язычок зиппера на его брюках... Хлынула признательность Киры, сопровождаемая скидыванием с себя одежды, а потом всё произошло так скоро и так грубо под аккомпанемент работающего факса прямо в комнатушке на студии Горького, где киногруппа снимала офис. Почти незнакомая женщина так стремительно ставшая знакомой, что ему вдруг стало запоздало стыдно того, что случилось между ними.
Затем всё разворачивалось будто бы во сне и не по его воле. Они ехали к ней домой без слов - в сплошном поцелуе, на заднем сидении понятливого частника, отрывисто захохотавшего, когда Валерий Иванович позвонил домой и сообщил тёще, что едет на пару дней в Брянск, в командировку.
В доме Киры Максимович ему понравилось сразу и всё без исключения. Квартира в радостных тонах, много воздуха, света, стерильная чистота, сплошь и рядом - зеркальные и стеклянные шкафы, книги, книги, книги.
После смерти мамы Кира сгоряча выбросила всю старую мебель - заменила  современной, практичной, функциональной. Недели через две осознала опрометчивость своего поступка: будто выбросила из дома всю память. Однако горевать поздно, она тотчас стала искать плюсы перемен, в результате - успокоилась, ощутив, что новые вещи не несут никакой информации, зато обладают энергией действия. Она чувствовала себя легко и защищённо в своей квартире. Тем более что одиночество - полезная штука для тех, кто не намерен печалиться, и собирается идти по жизни вперёд.
Кира столько лет ни с кем не делила свою постель. Валерий Иванович столько лет подряд спал с одной единственной женщиной.
Они разложили диван, и вместе постелили постель. Начиная потихоньку трезветь от выпитого, мужчина и женщина вдруг застеснялись друг друга. Хозяйка вспомнила, что в баре застоялся неплохой ликёрец. 
Дальше между ними снова произошло то, что случается между мужчинами и женщинами ежедневно, и не обязательно ночью.
Режиссёром теперь пришлось стать Валерию Ивановичу. Он с удивлением почувствовал, что Кира, такая начальственная на работе - рабыня в постели. Она лежала, почти не двигаясь, с разбросанными по подушке винтообразными смоляными длинными волосами и тихонько стонала. Она  покорялась любым желаниям его рук. Тела двоих сплелись воедино, наверное, и души их в этот момент слились. Так показалось Кире, которая чувствовала себя настолько счастливой, что в эти мгновения совершенно забыла обо всём на свете, даже о главном  - своём фильме, который предстояло ещё доснять.
Вот ради таких блаженных моментов и стоит жить – первое, что пришло ей в голову после того, как расстались их тела. Господи, как же я мог сделать это с другой женщиной, пытался совеститься в этот самый момент Валерий Иванович. 
И потом началось такое, что наш бухгалтер не мог себе представить в самом праздничном сне.
Кира Максимович села на диване, обняла скрещенные перед собой ноги. Попыталась сосредоточиться. Партнёра она будто не видела.
Она встала во весь рост на диване. С диким криком: «Ура!» захлопала в ладоши, и запрыгала, как маленькая, на стройных своих ножках. Маленькие груди её подпрыгивали в такт, волосы развевались, она энергично и резко отталкивалась от поверхности дивана и прерывающимся (вследствие высоких прыжков) голосом запела… свадебный марш Мендельсона.
Валерий  Иванович не ощущал готовности к такому повороту событий. Он пока не стремился к кардинальным переменам в личной жизни. От удивления он онемел. И вдруг моментально вспомнил, как его младшая дочка точно также - как мячик, прыгала в кроватке от радости и упрямого нежелания спать, крепко обхватив своими ручонками его ладони. Захохотал, захлопал в ладоши. 
Со стороны зрелище выглядело забавным, с элементами первобытной дикости. Но их ведь никто не видел…
 Два последующих дня они прожили вдвоём (вместе уходили, вместе возвращались, вместе спали и ели).
Вот и ответ любознательной Щегловой: «Что сделало любящими сердца?» Каким бы характером каждый из нас «ни страдал», все мы похоже переживаем неудачу, несчастье, личную драму. Помочь нам готова целая армия недоученных, а если повезёт, и вполне профессиональных психологов. В случае наступления пика высокой тоски и презрения к самому себе кто-то отправляется к батюшке. Но каждому из нас хочется видеть рядом близкого по духу человека - твоё второе, похоже говорящее, «я». Единственный беспроигрышный вариант выхода из внутреннего кризиса - постель с близким человеком. И все исповедальные разговоры начинаются ближе к ночи. Поздней ночью отчего-то проще излить другому душу.
 Если мы пускаем к себе в постель другого, мы предполагаем его родственность, грядущие близкие отношения. 
 Они много разговаривали. Им обоим так нужны были «уши». Кира говорила без умолку. Валерий Иванович внимал, созерцал и молчал. Собственно говоря, этим он занимался всю сознательную жизнь. Потом приходило его время говорить. И он делал это с удовольствием, потому что видел перед собой внимательную полуулыбку её слушающих глаз. Кира умела слушать – это редкое полузабытое искусство она знала в совершенстве. Потом они снова любили друг друга. Им было хорошо вдвоём. Они встретили друг друга в нужное время - совпали. 
«Мы совпали с тобой,
совпали
в день, запомнившийся навсегда.
Как слова совпадают с губами.
С пересохшим горлом -
вода.
Мы совпали, как птицы с небом.
Как земля
с долгожданным снегом
совпадает в начале зимы,
так с тобою
совпали мы... »   -
читал Валерий Иванович. Стихотворение вышло для пары достаточно точным отражением момента. 
- А я до тебя считала его поэтом средней руки, просовдеповским. Правда, человеком очень порядочным, - удивлялась Кира.
Когда мужчина и женщина только присматриваются, примеряются друг к другу, и процесс этот озарён взаимной симпатией, они делают для себя массу открытий.

73.
 Кирино счастье омрачали лишь вынужденные, иногда с ночёвкой отъезды Валерия Ивановича к детям.
Шла третья неделя столь тесного знакомства Максимович и Валерия Ивановича. Он,  сделав над собой  усилие,  оторвался от её губ, тяжко вздохнул.
- Что, в самом деле, Бодрик? - нетерпеливо, но мягко, спросила Кира.
- Пожалуйста, не называй меня этим идиотским именем, - попросил бухгалтер.
Кира понимала, что весь его внутренний неуют оттого, что существующий status quo его не устраивал - он разрывался между ней и детьми. Туманность перспектив терзала душу нашего бухгалтера.
Как женщина влюблённая она была готова на всё. Как женщина умная и расчётливая решиться принять его детей она не могла, осознавая, что усилия направленные на приручения их к себе потребуют огромных сил, энергии и времени. И терпения. В голове у неё в этот момент крутнулось ироничное: «Чтобы продать крем для бритья русским крестьянам, продавец должен сперва отучить их носить бороды. Затраты окажутся неоправданно высокими». Однако необходимо создать альянс между любовью и долгом влюблённой женщины, если этот пресловутый долг вообще существует. Где начинается ощущение долга - любовь кончается, ужаснулась она. Но, с другой стороны чувство долга перед любимым  - ощущение сопричастности к нему… Пытаясь разрядить дискомфорт, неуверенно предложила:
- ВалерИв, ну, давай попробуем, заберём  их сюда…
Он недоверчиво посмотрел на неё. Промолчал.
- Нет, ну, правда, а что? Утром ты будет подкидывать их в детский садик… - широко улыбнувшись, продолжила Кира.
Сын вот уже второй год, как ходит в школу, хотел возразить ей Валерий Иванович, только зачем ей об этом знать? Он ещё хотел сообщить, что дети имеют обыкновение ссориться, без спроса брать разные вещи, орать и канючить, без конца крутиться  рядом, болеть - обыкновенно, совсем некстати…
- Нет, нет, это не решение вопроса, - наконец, угрюмо откликнулся он и принялся разделять на прядки её сумасшедшие проволочные волосы. Если б сию секунду ему предложили сделать выбор, он бы остался с Кирой, плюнув на всё. Как жаль, что жизнь не может быть просто беспробудным сексуальным пиршеством, легкомысленно подумал он. Тогда бы… Продолжить мысль не успел: «Тёща очень страшный зверь, лучше трубку взять, поверь», угрожающим голосом сообщил его мобильник. Что он и сделал. У дочки - 39, 7.
Нужно ехать. Он вскочил, стал лихорадочно одеваться. Выбирать уже не из чего…  Да ВалерИв выбирать и приучен не был. Кто-то выбирает, а он принимал то, что ему дают.
74.
Максимович, вздохнув, закрыла за ним дверь, бросила взгляд на стародавние фамильные часы - единственный предмет, оставленный ею в квартире после смерти мамы. Десять вечера. Ей до чертиков не хотелось оставаться одной - Кира набрала номер Голицыной.
Когда трубку подняли, первым делом она услышала на безумной громкости «Sacrifice» Элтона Джона. Потом хозяйка голосом Галчонка из мульта «Трое из Простоквашино», перекрикивая музыку, забарабанила: «Кто там? Кто там? Кто там?». Кирка зыкнула по продуктивной модели про почтальона Печкина.
- Приходи к нам, если у тебя есть сто грамм, сто грамм, сто грамм. Без них не приходи, как понял? Как понял? Как понял?… - видно, Голицына уже в «форме».
Минут через сорок, войдя в подъезд следом за пожилой парой, она приоткрыла, по обыкновению незапертую, дверь квартиры Голицыной, ожидая обнаружить там Содом и Гоморру.
Исполнялся концерт для гобоя и струнного оркестра ля минор Антонио Вивальди. Под эту музыку так славно целоваться и любить друг друга, одиноко подумала Кира. В квартире царил полумрак. Она вошла в комнату - на диване, сминая шёлковые простыни, извивались две гибкие фигуры. Кира хотела тут же броситься прочь, но её остановил насмешливый Галкин голос:
- Третьей будешь?
От злости Максимович щёлкнула выключателем. Ослепляя любовников, комнату залил яркий свет:
- Вы хотя бы дверь закрыли, придурки, - обозлённо проговорила она.
- Да, ладно… - протянула Галка, проворно накидывая короткий белый шёлковый халатик. - Просто мы тебя ждали-ждали, стало скучно, вот мы решили чуток повеселиться… - Вставай дружок, Купидоша, не видишь, гости пришли… будем пьянствовать.
Юноша завернулся в простыню на манер римского патриция, подошёл к столу:
- Кушать очень хочется… - он посмотрел на Киру с надеждой.
- Жрать - дело свинячье, пить - дело благородное, - отрезала Максимович, достала из сумки бутылку коньяка.
- Это так наш Брианчик-ирландец любил говаривать, - пояснила Голицына. 
Есть в доме было и, вправду, нечего, кроме зелёных импортных яблок, которые надменно смотрели из феерической Галкиной вазы (хрусталь с декором под золото). Явно Италия, и явно, ручная работа, подметила Кира.
- Мы третий день из квартиры не выходим, - объяснила Галка, - косяком идут гости. Народ просто нагло и круглосуточно прётся. И все как нарочно со своими проблемами. И каждый - с бутыльками. Слушай, мальчонка, не сбегаешь ли в магазин, ну, сил же нет - так голодать.  В холодильнике мышь повесилась, может, её поджарить или сварить? У меня уже желудок от голода сводит.
- Как велишь, как велишь, золотая рыбка, - пошёл одеваться  Арсений.
- Ну, а пока что он ходит, мы с тобой поговорим… да коньячку выпьем – Галка лихо наполнила рюмки содержимым Кириной бутылки. Посмотрела на Максимович в упор, прищурила глаза. Этот Голицынский «щур» смущал Киру ещё с университетских времен, она чувствовала себя под ним, как под рентгеном.
- Что ж ты одна-то пришла… Где Валерик? Ох, тревожно в нашем королевстве, девки мои, - обращаясь к Максимович во множественном числе, загадочно начала Голицына.
Максимович поперхнулась коньяком, закашляла.
Глядя на неё смеющимися глазами, Галка рассказывала о невесёлых делах.   Два дня у неё ночевал Игорек - худо у них с Риммой. Сегодня утром пошёл на работу, собирается вечером домой вернуться - мириться. Пробовала она работать - помогать Щегловой, ушла: тошно смотреть на то, как все там приспосабливаются и задницу лижут своей шахине. Оказывается, так надо. Зачем? Чтобы больше и вкуснее есть, ходить в тёплую уборную, покупать новые тряпки? Это цена за удобства. Хотя бы для тела. А на фига? Вот тут и начинается юродствование во Христе… Нам, таким паскудам заразным, детей нельзя рожать - чему мы их научим… - «всё дальше в лес» уходила Галка.
Она уже перелегла на диван и вещала оттуда с рюмкой в руке. Кира смотрела на неё задумчиво, не перебивала. В этом пьяном полубреде были и зёрна, и плевелы, первых - больше… Доверительный тон в речи Голицыной усиливался:
- Пришла тут на днях одна наша дальняя общая знакомая, сама поймёшь, о ком я. В своё время, мужа я у неё увела, правда, он до сих пор с ней. Так мне жалился, что не может с ней жить, что поит она ребёнка димедролом, чтобы подольше спал… Я всё поддакивала, - какая сволочь…Он, что, не мог запретить ей это делать? Мужик называется… Да, ладно. Та история – пройденный этап. Ну, посидели, выпили… Вдруг она говорит - горжусь, мол, тобой, какая ты независимая да смелая…Предваряет все эти сообщения словами: «поверь», «я искренно», «честное слово»… Что ж ты…деточка моя… думаю, простых проверок на соответствие хотя бы в уме не делаешь. Из одних только твоих вводных следует, что ты всё мне врёшь… Ты меня ненавидишь. Хотя прошло пять лет. Ты будешь меня ненавидеть всю оставшуюся жизнь. Я на месяц буквально уводила твоего мужа, он и влюблён-то был первоначально в меня, ещё в универе - да мне на хрен не нужен, не в моем вкусе женоподобные мужики. Я встречалась с ним недельки две, потом оставила - на, подружка (да она ею для меня никогда и не была)  -  подбирай всякую мелкую рыбку - возвращаю… ваш портрет… Она подобрала, и они поженились. А через полтора года он возопил, что я живу рядом, но мы - врозь… пришлось снова позаимствовать, надо же было как-то мужика успокоить - на время… А потом я к родителям уехала в Италию… Так эта нахалка прознала, что я снова в Москве, и припёрлась - заранее, как бы чего не вышло опять… по старой памяти… Так я ей врезала… - Голицына перекувырнула в себя рюмку и продолжила, уже совсем растекающимся голосом (но ведь трезвые мысли-то у неё, отметила Максимович). - У твоего, говорю, вечно посягающего на меня мужа – вульгарная плотская улыбка. И хилая, с полным отсутствием бицепсов рука, и широкая крестьянская кисть. Я не люблю, когда он  ласкает ей мою роскошную грудь… она создана не для его «лопаты». Я милостиво позволяю ему это делать, когда у меня никого нет, когда я временно обижаюсь по мне одной известной причине на своего «дворянина». Но я ей врала… потому что нет у меня ни дворянина, а никого просто нет… кроме этого мальчика… красивого и ущербного… А запах… Меня всю переворачивало, когда я слышала, как пахнут ноги мужа этой бабёнки. Всю жизнь высшее общество находило определённый кайф в любви к холопам… я не находила. Терпела. Чтобы… сделать ей больно. Нет, опять вру! Чтобы глаза этой дуре открыть, сделать свободной от всяких любовей и привязанностей…
- Ну, ты - стерва, - прокомментировала Максимович.
- А приходить в дом, если тебя не звали - это как? - на секунду отрезвела Голицына. - Эх, куража нет… я такого бы понатворила… - на этих словах она уронила голову на подушку и мгновенно заснула.
75.
Кира подошла и накрыла пледом невменяемую спящую Галку. Выключила верхний свет. Вышла в коридор, и лицом к лицу столкнулась с вернувшимся из магазина юношей. Отчего-то ей сразу же расхотелось уходить. Максимович заинтересовалась им еще тогда, когда приходила к Голицыной в прошлый раз. А тут ещё Купидон, стаскивая с себя кроссовки, попросил:
- Не уходите, - и такой сердечностью прозвучал его голос, что она не захотела представляться занятой и многозначительной, хотя, по сути, именно таковой и являлась. Галкин дом действовал на неё развращающее: она знала наперёд, что будет дальше, и ей хотелось, чтобы это произошло. Или многодневный секс с ВалерИвом сделал её такой ненасытной? Она ждала разговора тел - а чем это хуже разговора по душам, разговора сердец? Может быть, это самый честный и чистый разговор и есть… Всё имеет  одинаковое право на существование. 
Чтобы не мешать Галке, они расположились на кухне. Златокудрый юноша мастерски настрогал салат, параллельно поставил на плиту ковшик с водой, потом бросил туда сосиски. Ему надоело откидывать длинные золотистые волосы, то и дело пытающиеся скользнуть сначала в салатник, потом в кастрюлю, он собрал их в хвостик, закрепив Галкиной бирюзовой с золотыми разводами французской заколкой-крабом. С забранными волосами лицо его смотрелось совсем по-другому - более мужественным, даже строгим. Она обнаружила, что у него достаточно жесткий профиль. Максимович невольно захотелось усмирить и свои шикарные волосы, рассыпавшиеся по плечам.
- Что вас связывает? - Кира подняла руки, чтобы убрать волосы назад.
- Невыносимая легкость бытия… Замрите, очень красиво. Я щёлкну.
- Наша двинутая Галка, стало быть, открыла тебе этот самый знаменитый роман Милана Кундеры… - послушно сохраняла Кира позу.
- Все, готово, отомрите! Почему, она? Я его еще года два назад прочитал. Вот, кстати, что надо снимать, а не ваш фильм пошлый…
Кира не оскорбилась - заинтересовалась. Значит, в этом доме всё-таки обсуждают её творчество. Ух, даст она ему отпор - только держись…
- Коньячишко из комнаты притащи… Вот, молодчага… Наливай… Будем? - Отхлебнув маленький глоток, продолжила. - Ну, во-первых, для тех, кто не знаком с моим творчеством - у меня пара документальных фильмов обо всем известных личностях именно на тему этой убивающей тяжести жития…бытия. Во-вторых, …нет смысла рассказывать, чего мне стоило пробить заявку на это фильм, и я добью его, и сделаю так, чтобы о нём заговорили. А в-третьих, дело даже не в том, что ты мал - судить, - это абсолютно не воспрещённое занятие для представителей любых возрастов, - суть в том, что оценивать можно только в том случае, если ты сам пытался сделать что-то подобное или равное - по энергетическим затратам. Ты чем в свободное от сожительства с Галкой время занимаешься - пьёшь, колешься, балуешься травкой?
Купидон делал бутерброды с красной рыбой. Он посмотрел на неё заинтересованно, помусолил во рту указательный палец.
- А, много чем… Колюсь, все меньше. Стишками балуюсь, травкой - это пошло. Ей те грешат, кто хочет прикрыть полнейший свой тупизм.
- Ну, например… стишата-то  свои прочти, - попросила Кира.
Он прочитал, закинув голову, уставившись в потолок, потому что глаза его смеялись, а ей не следовало этого видеть:
Лучше пить и весёлых красавиц ласкать,
Чем в постах и молитвах спасенья искать.
Если место в аду для влюбленных и пьяниц,
То кого же прикажете в рай допускать?

Ну, да, Омар Хайям, узнала она. Улыбнулась удовлетворенно. Поинтересовалась:
- Так ты формулируешь смысл своей жизни?
- Понятия не имею. Никогда не думал об этом, наверное, слишком мал пока. Просто размышления. У женщин вашего возраста принято прежде, чем перейти к делу, задавать такие глобальные вопросы?
Кира опешила:
- Что ты имеешь в виду, демагог? И в смысле возраста тоже…
- Вы же… ты ведь хочешь со мной переспать? - юноша подошёл к ней, отстегнул свою заколку, взяв в руки её волосы, перепутал со своими. Смотрел на неё чуть презрительно, заносчиво и властно, потряхивая на ладони золотисто-смоляную смесь их волос. Она подняла навстречу ему своё лицо. Перебирая смешавшиеся кудри,  проникновенно спросил:
- А потом я отрежу кусочек твоих волос, и ты лишишься частички своей силы. Я спрячу их в медальон, и буду повсюду носить с собой, можно? Быть опутанным влагой чёрной твоих распущенных волос - что может быть прекраснее?
Ответить, что последняя фраза - перефразированный Брюсов, она не успела. Он взял её на руки и понёс в Галкину спальню. Первый раз в жизни делаю то, чего делать нельзя, но очень хочется, промелькнуло у Киры.
Галкин найденыш любил, как асс… По ходу продвижения к кульминации Кира сравнивала его с Валерием Ивановичем, и не то, чтобы сопоставление было не в пользу последнего - они любили по-разному, исходя из различных задач: возлюбленный бухгалтер стремился доставить удовольствие партнёрше, Купидон, прежде всего, был озабочен собственными утехам, но как пылко, виртуозно, неистово, яростно шёл он к своей цели. Он делал ей больно, терзал, дразнил, играл с ней, грубил, мучил, но это была сладкая мука. Она вытворяла под его натиском то, что  постеснялась бы делать с ВалерИвом.
Ни Арсений, ни Кира совсем не обратили внимания на появление в дверях Голицыной, слабый щелчок фотоаппарата, озарившего их секундной вспышкой - лишь отдалённо услышали Галкино милостивое: «Ну-ну, продолжайте», так они были упоены и поглощены друг другом. И ещё вспышка, и ещё…
Удивительно, что им было настолько хорошо, что эти всполохи света не пугали, не раздражали, а только раззадоривали случайных любовников.
76.
 …Купидон-Арсений поцеловал её: «Благодарю тебя, мне было здорово, я… конечно, пришел к тебе по Галкиной указке… она так захотела…но мне действительно было с тобой – как в воздушном замке…», и, подхватив свою одежонку, побежал к «законной» Галке.
Господи, как стыдно, очнулась Кира. Вот гадьё - Галка: решила поделиться. Так ведь она всё видела, вспомнила Кира, и вспомнила о Валерии Ивановиче. Какая я дрянь…шлюхенция позорная…
Теперь нужно встать и уйти. Идти дальше, - тут же поправила себя Максимович.
Но сил не находилось даже дойти до ванной. Интересно, который час. Кира посмотрела вокруг в поисках часов – их не наблюдалось: здесь жили счастливые люди. Звонок мобильного телефона, в котором она безошибочно опознала свой. Смущённо голяком пробралась на кухню - к сумке.
- Кир, что случилось? Пятый час утра. Я пришёл домой - тебя нет… Ты хоть помнишь, что утром съёмки?
- Да я у Галки ночую, - полушёпотом отвечала Максимович. - Помню, конечно. Такое не забывается. Прямо отсюда приеду - потом всё расскажу… Как дочка?
- Всё нормально. Кризис миновал. Кир… знаешь…
- Давай скорее, я весь дом перебужу…
- Я люблю тебя. Очень.
- А…понятно. Это взаимно!
77.
Вечером того самого дня, который на наших глазах перешёл в утро в квартире Голицыной, дома у Щегловой стоял сумасшедший ор.
Отчего ор? Да потому что на деле выходило, горячилась Щеглова, как в той плаксивой анжеликоварумовской песне: «Мне нужна моя родная семья: мама, дочка, ты и я».  Под неё Риммина мама всегда роняла слезинки, стараясь, чтобы никто не увидел. А Римма не любила этой песни, потому что слишком простая модель жизни по тексту  получалась. А теперь вот оказалось, что всё простое – самое правдивое и есть.
 Римма нужно было отдышаться и отрыдаться: расположение духа ниже плинтуса, хочется за ним похорониться или хотя бы схорониться - на время.  Ощущение присутствия в себе духа она потеряла в тот день, когда узнала об измене мужа. Всё, что происходило дальше – происходило не с ней. Она будто перестала существовать. То, что называлось раньше Риммой, исправно ходило на работу, разговаривало с людьми и даже улыбалось. Аморфная, студнеобразная, хнычущая элементалия. «Бороться или нет»? – спрашивала Римма этот расползающийся кисель, который раньше был ею, и он отвечал: «Не буду, не хочу».
Я себе кажусь, меня нет?
Один китайский философ, Щеглов ей рассказывал, однажды сон увидел, что он - бабочка, так вот с тех самых пор он уже никогда не мог быть полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ.
 У неё история куда драматичней: разве можно сравнить порхающую бабочку с заурядным холодцом?   
 Сколько я ещё буду ощущать себя противным студнем? Ненавижу это блюдо!
Она на полную громкость включила магнитофон, надела короткую, цвета первой зелени, шёлковую рубашку на тонких лямочках и принялась отплясывать под  музыку шведской группы Basic Element, периодически попивая красное сухое прямо из бутылки. Зажигательные танцы прерывались чапаевскими выкриками: «Врёшь! Не возьмёшь!». Потом, когда притомилась, решила выступить в дуэте с Пелагеей… «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки», - неслось на лестничную площадку с такой сумасбродной шальной тоской, что выходящий в этот момент с мусорным пакетом сосед моментально уяснил, что жизнь молодой семьи дала трещину. Он минуту поколебался и нажал кнопку звонка. «Прозвучал концерт по заявкам радиослушателей», – услышал хорошо поставленный голос, и засмущался. Дверь открылась, и в проёме появилась ладная фигурка «ведущей радиопередачи». Лицо Риммы сияло, излучая превосходное настроение.
- А я тут…  - залепетал не старый ещё мужчина, - вот… мы на фирме пылесос списали промышленный, жрёт пыль, как бешеный.  Может, вам коврик почистить? –  сориентировался он.
- То есть «сосёт за копейки»? - вспомнила Щеглова пошлую наружку пятилетней давности на жёлтом фоне про пылесос Samsung вдоль Ленинградки.  - Выпить хотите?
Мужчина оторопело открыл рот от неожиданности. Таких формулировок от соседки он никогда не слышал. А что он слышал от неё, кроме «здравствуйте» или «добрый вечер»? И что он знал об отношениях двоих за стеной?
- Простите, - растерялся он.    
Римма захлопнула дверь. Да что ж за жизнь, захочешь оторваться -не дают… Пить больше не хотелось. Она обнаружила, что бутылка почти пуста, вылила остатки вина в раковину, пустила воду в ванной. Зажгла сигарету и начала, в который раз, осмыслять сообщения Галки о мытарствах Щеглова. «Он обязательно вернётся, - решила она. - Может, даже сегодня. Ха! Но приму ли я его? Я… такая непримиримая. И всё равно, готовая на всё. Понимаю ведь, изменил однажды – процесс пошёл, - думала она.  - Я точно не знаю, как себя поведу, если он вернётся. Я ж его сама прогнала. Клоунада, шарада, ляпалиссиада. Уходя – уходи. Не склеишь, не склеишь, не склеишь», - стучало у неё в голове.
 И всё-таки она его ждала. В ожидании мужа она потушила свет в ванной, бросила в воду меняющие цвета светящиеся релакс-шарики, легла в тёплую воду. Поставила «Белую гвардию». Зоя Ященко пела:
Как трудно мне с тобою говорить с другого берега реки,
Ни слов не разобрать, ни разглядеть, что говорят твои глаза.
И под воду уходят друг за другом пониманья островки,
Все дальше к горизонту отступает отчужденья полоса.
Римма ощутила себя в воде под эту музыку льдисто-спокойной, и всё придумывала, как себя вести и что говорить, когда появится муж.
Но он не шёл.
«За что я вообще его, красавца и умника, полюбила? Вот за то и полюбила, разве этого мало? Недостаточно. Влюбился в меня неистово, в глазах стояло: «Никто, никогда. Только ты…» А у Серёги Афанасьева что-то другое стояло? Однако, как я опустилась с этой историей, уже и мысли формулирую пошло… Хоть один поступок вспомнить, хоть один… О! Он ради друзей был готов на все: катился на другой конец Москвы, помогал переезжать, ремонтировать квартиру, хоронить бабушек и дедушек, устраивал на работу, даже кандидатскую писал за одного нерадивого, но нахального, абсолютно безвозмездно причём. Меня телефонные переговоры и приходы его друзей  раздражали, и Игорь это чувствовал. Я ревновала его к друзьям, трудно переживала его бесконечные отлучки. И он всех друзей практически из-за меня порастерял. Не сразу, но за наши годы у него никого не осталось, разве что обычные знакомые, ни к чему не обязывающие. Никого - только я да Катька», -  она смотрела, как меняют шарики цвета - от красного к фиолетовому, плавно переходя со ступеньки на ступеньку цветового спектра.
«А у меня-то все «свои»  в целости и сохранности… Получается, что же… Я заставила его от всех отойти? Но я ж никого из дома не выгоняла, никогда слова дурного ни про кого из его ребят не говорила. Вот, гадина я, самодовольная. Да, в конце концов, дружба – это на всю жизнь, их так просто вернуть, пусть приходят как прежде на свои мальчишники - отмечают «Дни защиты друзей». Они делали это почти ежемесячно, всегда у нас дома,  а я всегда уходила. Потом их мужские праздники стали давать сбой: то Катька заболеет, то я потащу его куда-то в театр или на выставку, то мои девчонки придут. Нам как-то не удалось объединить всех в одну общую компанию… Но он же изменил мне? Так и я - ему… Надо всё простить, наплевать и забыть», - Римма уже обернулась полотенцем, высушила голову, сделала макияж, нарисовала себе огромные интригующие синеватые тени под глазами - симптомы страдания.
Игорь на родину всё не шёл.
«Подумаешь, история – ну, изменил. Мужики все полигамны. Не такое бывало – переживала, - автоматически успокоила себя Римма, и тут же захохотала.  - Что, например? А вот когда-то… на заре моей юности… - Перелистывала страницы своей памяти, Римма, - …не могла позволить себе купить французские духи, довольствовалась остатками, которые Галка великодушно отдавала. Вот это было – тяжело. Но с точки зрения среднестатистического россиянина - какая ж это беда, тогда многим жрать было не на что… Подумаешь, трагедия, ты меня оставил, Джемми, навсегда оставил… клялся помнить до могилы, а потом оставил, Джемми, навсегда оставил… ты шутил со мною, милый, ты со мной лукавил. Роберт Бёрнс forever!!!»
А Игоря всё где-то черти носили. И доставить его они могли в самые различные места, а в, первую очередь, к известному человеколюбу и людоведу Голицыной. 
Спрашивать, там ли он да что с ним - звонить Галке - она не стала: много чести. Да и потом – пусть будет, как будет. Щеглова была убеждённая фаталистка.
78.
Утро обрадовало Римму своим наступлением и необходимостью идти на работу. Любая работа - чем хороша?  Способностью отвлечь от всяких личных мыслей.
Рабочий день Римма начинала с просмотра почты. Все её коллеги-пиарщики на этих выборах оказались в самых разных географических точках России-матушки и  постоянно переписывались. Римма обнаружила целых шесть новых писем, и принялась их читать:
««Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизну свою» - это Виктор Некрасов. Печаль у них по поводу возможного «непрохода», а гнев - на тех, кто голосует «против». И любят они только себя».
«Кандидат мой такой дурак, что твой прошлогодний байстрюк-монархист, перед ним бледнеет. Ходит в омоновской форме и чёрных очках. Глаз его за целый месяц не видела ни разу. И ругается по-чёрному».
«Ну, приехала я к своим хантам и мансям. Они такие жалобные - все как на подбор, с покорными глазами, и со всем заранее согласные. Так что прохождение моего отморозка - вопрос решённый. А если все это дело ещё хорошенько зелёным змием «удобрить», всё пройдет «на бис». Хотя, чёрт их знает, ведь остальные кандидаты будут делать то же самое».
«В одном  продвинутом журнале прочитал, автора не помню:
Вовеки Русь не зарекайся
Ни от татар, ни от Чубайса.
Хорошо на свете рыжим,
Хитрым, наглым и бесстыжим.
Хотя это уже не актуально так, как пять лет назад…»
Щеглова хохочет. Потом пишет всем оптом:
«Постулат Ив Сен Лорана: «Элегантная женщина - это женщина в чёрной юбке и чёрном свитере, идущая под руку с влюблённым в неё мужчиной». Знаменитый кутюрье, конечно, сознательно опустил про духи и аксессуары. Представьте себе, что рядом со мной не женщина - разухабистый мужик! А мы выплясываем перед ним заказушные танцы-шмансы-обжимансы. Рвотно. Стыдно. Но бывает и хуже. Держитесь, братья, придут и наши времена. И на обломках дебилизма напишут наши имена».
Тем временем, Алеша-менеджер возвращается из столовой - помощники О.И. туда ходят по одному, как и на перекур, по графику, составленному самой. Зачем он нужен - знает только О.И.. Указание: «больше двух не собираться», которое хотя бы хило действует в курилке, в столовой, по её мнению, неприемлемо. Теперь обедать идёт Щеглова.   
В здешней столовой, кстати, довольно дёешево, но не так как рисует пресса - что всё за копейки. И вкусно там кормят. Каждый раз, попадая туда, хотя это бывает не часто: О.И. умеет так загрузить работой, о которой иногда и не спросит завтра (зато вспомнит обязательно через неделю и потребует отчёта), Щеглова, зыркая по сторонам, не перестает удивляться, сколько же в Думе пристроилось народа. Учитывая, что существует отдельный зал для депутатов, - ну, очень много…
Дума - это целый маленький город - депутаты, их помощники, сторонники, приспешники, обслуживающий персонал. Как говорит её продвинутая восьмилетняя дочка, подсевшая с помощью папы на изучение российских царских династий, - сателлиты и их прихвостни. Если самодовольная Москва - государство в государстве, то Госдуму можно рассматривать как самодостаточную столицу этого государства. Поскольку столица - это город, для его жителей тут есть всё, и это правильно. Жизнь депутата проходит, в основном, здесь, за вычетом поездок в свои регионы (нечастых), за рубеж (систематических), на отдых… Так что здесь вам и магазинчик «Кулинария», и парикмахерская, и химчистка, аптека, фотоателье, отделение банка, театральная касса, книжный развал, павильоны с одеждой, кожгалантереей, парфюмом, ларёчки с едой, цветами, разными бытовыми мелочами.  Очень удобно. Одна беда - в отличие от многих и многих помощников других депутатов золотарёвцы там бывают крайне редко. Некогда им. Всё - на бегу, на ходу, на лету.
Вот и сейчас, отобедав, высокая стройная коротко стриженая шатенка в строгой белой блузке и неизменных джинсах стремительно движется к лифту, абсолютно не замечая вскользь брошенных на неё мужских взглядов: в одних - ярко выраженное восхищение, в других  -  интерес, в третьих  -  одобрительная улыбка.  Она заходит в лифт вместе с другими думскими трудолюбами, её губы шевелятся, произнося:
Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
 И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
 Я королём был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...

Щеглова рывком открывает дверь кабинета, с размаха плюхается на стул, забрасывает ногу на ногу и царственно зловеще завывающим басом продолжает  - теперь уже для своих:
 Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далёких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен ещё не зная,
Вас где-то, там, давно...

 - Ты чего это, крошка, перекушала  в столовой? - поднимает голову Алексей от ноутбука.
- Это Апухтин. «Сумасшедший».
- Знаем, грамотные. «Да, васильки, васильки... Много мелькало их в поле...» Что-то ты сегодня чрезвычайно грустна, хотя делаешь вид, что беззаботна.
- Ах, так… дела семейный, дела сердечные, - махнула рукой Римма. - Хвала господу, я из тех женщин, для которых в жизни это не самое главное.
 - А что для тебя главное, категоричная ты наша? Тут, кстати, «её величество» тебе Закон велела поправить, так что давай поспешай, она где-то через часок будет.
- Работа для меня главное, вопросительный ты наш…
Оставшаяся половина дня промчалась - Римма её и не увидела за правкой-то текста Закона.
…Вот и ещё один пролётный день жизни ушёл в прошлое, думала она, возвращаясь, домой. И ерунда на палочке с мужем уже не тяготит, как вчера. Работа для меня, действительно, важней всего на свете. Не дочь, не мама, не муж, - работа. Может, я ненормальная, не додаю тепла своим близким, может, я не женщина вовсе,  бабочка или студень,  - засомневалась Римма. Но по очереди, один за другим, жестоко отсекая все мыслимые критерии своего личного «земного притяжения», у неё снова выходило - работа. Чего ж тогда я так переживаю потерю мужа? Без него прожить можно, можно, уговаривала она себя. Чем дольше уговаривала, тем сильней в душе поднималась обида. Где этот чёртов Игорёк? Спокойствие, только спокойствие. Хрен я его, кому отдам - не на ту напали. В середине дня, когда она с шахиней заседала во фракции, ей позвонил Серега Афанасьев с интересным предложением. Она замялась, сослалась на «отсутствие времени при жгучем желании»: соврала. Не было у неё на встречу с Серегой ни хотения, ни желания. И, она как никогда раньше, всей душой своей ощущала, что любит одного на свете человека - своего непутевого Игорька.
Римма пришла домой и приняла душ. Села, тупо уставившись в телевизор. Шли предвыборные дебаты. Зюганов обещал горы и кущи, Жириновский вещал, что в Нижнем Новгороде - сифилис, Немцов грузил, что разногласия в стане демократов играют на руку их идеологическим противникам, по обыкновению ругал Лужкова. Она перебирала кнопки пульта, опознала, что по «Культуре» идёт фильм Иштвана Сабо, только обличила в себе проснувшийся интерес и предвкушение радости от общения с хорошим кино, как услышала звук отворяющейся двери. Муж?! Ну, а кто ж ещё? Покраснев от злости, она делала вид, что продолжает смотреть кино. «Я абсолютно спокойна», - на всякий случай напомнила она себе.
Игорек вошёл и жалко присел на свой вернувшийся домой чемодан.
«Я чертовски спокойна», - она на секунду повернулась к нему, кивнула.
- Ветусь, надо поговорить…
- Валяй, - разрешила Римма.
- Ну, ты хоть посмотри на меня, - предложил муж. - Повинную голову меч не сечет.
Склонился на плечи таинственный вечер,
За тихим окном притаилась луна.
Зажглись и погасли усталые свечи,
И я от нежданного горя пьяна.
И здесь, без тебя, я как птица свободна,
Но только подрезаны оба крыла,
Была я твоею звездой путеводной,
Да только сгорела, сгорела дотла,
 - пропела Римма. В последние несколько дней она частенько говорила чужими словами и стихами, то и дело вспоминала чужие житейские истории - явный показатель того, что сюжетный ход собственной жизни дал угнетающий сбой. Проживать чужие истории, даже самые устрашающие, всегда проще.
- Что это?
- Песня Тани Булановой. Там про повинную голову. Только ситуация наоборот, там женщина у мужчины прощения просит.
- Ты ж к Булановой скептически относишься…
- Да какая разница. Зато, мне кажется, Любанька любит. Угадала? Зачем ты пришёл? – «Ах, как я чертовски спокойна», одобрила себя Щеглова.
- Я люблю тебя… Люблю Катьку…
- А хо-хо не хи-хи? - развязно выдала Римма.
- Не понято…
- Смешно… Я второй день без просыпа хохочу. Начала с гомерического смеха (хо-хо), потом перешла к злорадному, змеиному, шипящему (мелкопакостное хи-хи)…   Смех, знаешь ли, играет огромную роль в нашей жизни.
- Ветка, дрянь паршивая, хватит препираться, - Игорь вскочил с чемодана, зачем-то сгоряча пнул его ногой, бросился к Римме, попытался смять её в объятьях. – Родная моя, давай всё начнем сначала…
- Угу. Дерни за веревочку - дверь и откроется. Здравствуй, дедушка Мороз - борода из ваты… - Отстранилась жена. - Не тронь меня руками, укушу! Я спокойна! Я абсолютно спокойна! Я покойница! Ясно тебе, негодяйская твоя рожа, бесчувственная твоя душа? - В этот момент Римма залилась слезами и изо всех сил стала колотить Игоря сжатыми кулачками. Прикрываясь, от посыпавшихся на него ударов, он попытался скрыться от неё на кухне - тщетно: жена, как пантера на секунду опережала его хаотичные неуверенные движения, награждая новыми ударами.
- Объясни, какого хрена тебе надо? Не готовлю я? Не холю? Не лелею? Друзей твоих отвадила? Да ты сам от них отошёл  -  значит, так нужны вы были друг другу: на время! А вот Галка у меня - навсегда - чтобы ни случилось! Несмотря на то, что я ненавижу её, убить хочу временами! На!всег!да! Да пошёл ты… Не собираюсь я этому жизнь посвящать! Нет у меня на это времени! А ты, рожа твоя нахальная, когда мне последний раз цветы покупал? А…не помнишь… Не напрягайся! Потому что я не помню тоже. Семья - хозяйственно-бытовой союз? Вот и катись к той, что тебе его составит! А я любви хочу! И понимания, и сочувствия… - сама не своя орала Римма. - Я спокойна! И буду ещё спокойней, если ты освободишь меня от своего присутствия! Любонька не приняла? Отправляйся к своей мамаше - живи у неё, как у Христа за пазухой, с лапшой и пирогами с капустой! И чинно выгуливай её вечерами - как любимого бульдога! Я уничтожу тебя, уничтожу!!! Зачем ты пришёл? Как же, тебе в кайф добивать и так уже тобой уничтоженного любимого человека… бывшую любимую… Мы что - плохо жили? А мне нравилось! Мне нужна наша старая жизнь интересная, разная, кипучая-трескучая… Говоришь - с начала все начать? Значит, то, что вместе прожили - куда поместить? В задницу себе заткнуть? Ты делай, как хочешь, а я не собираюсь!
Щеглова перевела дух. Она орала так, что должны затрястись от страха стены:
- Не варю щи и фондю не делаю? Лазанью не готовлю? Разве это - основа семейного счастья? Только если мстить другому, то это к тебе и вернётся! Закон бумеранга! А если я разлюбила, потому и борщи не произвожу? Такой вариант представить - слабо? Как мне быть? Помнишь, у Марины Цветаевой в «Повести о Сонечке» - там она разлюбила, и просит у кого, сама не знает: «Ещё понравься!!!» - так горько это звучит… безысходно. И знает сама, что уже всё, и не хочет расстаться… Что же ты наделал, конёк мой неверный, что же ты наделал…
- Ну, прости меня. Я хочу, чтобы ты была счастлива…
- Слова…пустые… как я их ненавижу. Скудоумие. Тебе не кажется, что в наших бесконечных пожеланиях счастья друг другу… Знаешь, когда постоянно желают счастья, действительно возникает ощущение, что его вовсе и нет - раз тебе его так надсадно желают. Начинаешь себя жалеть.
- Но, может, не все так печально, а??? Есть хорошие, светлые пятна??? А много счастья не бывает... тогда оно не будет, как счастье восприниматься... Может… просто надо уметь видеть его в… чём попало? - тоже кричал Игорек.
 - У меня  катастрофический беспробудный страх, когда я представляю свою дальнейшую жизнь без тебя, за эти дни я погрязла в нем так, что хотелось в петлю лезть, а потом …сейчас… ты пришёл… Словно настал новый день, и как-то легче стало... А потом - опять?.. Не Любка - другая. Ты ж не остановишься уже? Это козе понятно – а я не хочу этого понимать… Не могу, не хочу…
- Римм, давай так…Я уж боюсь слово сказать не то… Давай попробуем. Говорят ведь, грех предаваться унынию, когда на свете столько других грехов?
- Давай, - тряхнула головой жена. И заплакала, хотя знала, что этого делать ни в коем случае не стоит. Не ведут себя так сильные женщины, одной из которых ей всю сознательную жизнь хотелось стать.  - Это слёзы радости, - глупо объяснила она Игорю, растирая солёные ручейки по щекам.
Что за привычка - пытаться объяснять всё на свете?
- Горёк-Игорёк-дорогой мой конёк, а давай ты соберёшь ребят своих, устроишь «День защиты друзей» - как раньше? А я уйду, как раньше, чтобы вам не мешать…   
79.
- Кир, мне совершенно невозможнейшим образом нужен твой Валерик…Я тут состряпала бизнес-план журнала, мне бы его обсчитать. Вечером пришлёшь… поздно совсем… Да, это неважно, сама знаешь, я могу и совсем не ложиться. Спасибо, дружок! - Галка нажала отбой.
Взяла в руки конверт с фотографиями. Порнография живёт и процветает. Хотя нет, это всего-навсего эротика, порадовалась она совершенству своего мастерства фоторепортёра. Вот тебе, Максимович, за Щеглову! Получились бы пооткровенней, можно и в нете разместить. А интересная, живописная пара… Две бестии: смоляная и белокурая в минуту страсти роковой. Но всё-таки - как он мог? Мало ли что я приказала… Какое это чудовище - страсть! А ведь они не чай пили вместе, сексом занимались - так летали вдвоем замечательно, а я совсем не завидую.  Римму в обиду не дам. Ишь, Кирка-госпожа: нашла себе рабыню Изауру. Королева Шантеклера, царица Савская, принцесса Диана. Признаться себе в том, что действия её продиктованы событием совсем иного толка,  Галка не желала.
80.
Утром следующего дня Римма в превосходном настроении вышагивала по Георгиевскому переулку. Её веселило, радовало и вызывало чувство солидарности всё на пути, даже ситуация на конечной «остановке» - предмет её ежедневных внутренних брюзжаний: как всегдашнее желание ходатайствующего народа у входа в Думу разбивается о фирменную невозмутимость и скрупулезность охраны. Потому что есть порядок, с неожиданным для себя чиновничьим удовлетворением отметила она про себя, - оформи пропуск – и заходи со своими проблемами. А то некогда государственными делами будет заниматься. Она с удивлением обнаружила факт функционирования собственной головы в режиме позорных общепринятых нормативных мыслей, но не испугалась собственной индифферентности  - она была очень счастлива сейчас, очень. Потому её мало интересовало окружающее, и она готова была с ним согласиться.
Она не шла – летела: эгоистично влюблённая в себя, свою неотразимость, молодость и красоту.
- Привет, орлята! – обратилась она к пастве Золотарёвой.
- А ты уже научилась летать? - измождённо спросила секретарь-бонна.
- А мне не надо учиться, я с детства – птица вольная, поднебесная. А где наша орлица?
- Во фракцию пошла. Что сияешь, как медный пятак, начищенный? Какая ты, на фиг, вольная. Такая же, как и все мы - в клетке.
- Зато в золотой! - уточнила Щеглова.
На это утверждение накладывается звонок её мобильника.
Римма видит, что звонит Афанасьев, несколько секунду колеблется: отвечать или нет, прикидывает, как бы повежливее и поласковее ему отказать, и нажимает кнопку приёма звонка. 
То, что она слышит, наотмашь бьёт её безмятежное веселье, превращая его в прах. Лицо её моментально вытягивается, застывает в маске ужаса. За все время разговора она задаёт только два вопроса: «что?»,  - это выскочило инстинктивно, потому что известие прозвучало чересчур уж неожиданным,  и «где?».
- Ребята, - трясущимся голосом просит Римма (черты лица её безвольно опускаются), - придёт шахиня, скажите ей, что у меня несчастье. Я ушла, ушла, - то ли себе она командует, то ли помощникам О.И. сообщает.
- Да что случилось? Объясни толком! Может, чем помочь?
- Ах, братцы мои, теперь уже нечем помочь. Нет человека… Друга моего школьного нет…
И разговор с Серёгой вроде бы не кончился, повторяется вновь и вновь:
 «Умер Станкевич. Рак крови».
«Что? Откуда ты узнал? Он же в Америке?»
«Он уже месяц, как здесь»
«Почему  я ничего не знала, мы ж совсем недавно с тобой виделись?»  - покраснела Римма.
«А зачем? Смысл?»
«Где встречаемся?»
«На скамейке возле его подъезда».
Какая немыслимая простота: раз, - и нет человека, обожгло Щеглову. Одна фраза может сбить «с ног», опрокинуть, смять, и куда только делось Риммина безмятежная утренняя весёлость? 
«Блин, за что?» - хочется закричать Римме. Но вокруг двигаются многозначительные думские  лица.
Почему - он, Сашка? Почему Серёга ей ничего не рассказал о его болезни? Мы бы встретились, пришли бы к нему втроём - Серёжка, я, Галку бы с собой взяли, хотя бы попрощались. Вот, теперь уж точно сойдёмся - все вместе. Без тебя, Саш. Щеглова пятерней ожесточённо прошерстила свою густую шевелюру - со лба к затылку и обратно… До встречи, которую назначил Афанасьев ещё часа три - куда она так несётся?
Куда я так несусь? Зачем я так рано ушла с работы? Нет, но находиться там сейчас абсолютно невозможно. А что теперь? Куда? Римма остановилась, посмотрела по сторонам. Кинула взгляд на часы. Она стояла перед Краснохолмским мостом, и совершенно не понимала, как проделала такой неблизкий путь за такое короткое время. Пойду-посижу возле «Иллюзиона», решила она, тут же вспомнила, что последний раз они ходили туда  все вместе в одиннадцатом классе.
Возле кинотеатра сидел, развалившись, закинув ногу на ногу, пьянящий мужичок. Он придерживал неверное тело упёртыми в скамейку руками. Римма не испытывала ни малейшего желания сесть рядом. Встала возле входа в кинотеатр, зажгла сигарету.
- Чего не садишься? Гребуешь мной, б… такая? А я вчера, между прочим, из Брюсселя прилетел! Прямиком в наше дерьмо… Оттого и напился. Чего смотришь-то?
- Ну и оставался б там, в штаб-квартире НАТО, - апатично отозвалась Щеглова.
- Чего? - Взвизгнул мужичок. - Ты мне указывать будешь, что мне делать, где заседать? Как сидеть и что говорить? Не русская ты б… Не русская, - он так расстроился от своего открытия, что в глазах его появились слёзы, готовые немедленно выкатиться вон.
Из кассы вышла с полоской билета в руке добрейшего вида старушка. Приостановив движение к входу в кинотеатр, прислушалась к разговору.
- Она меня учит, что мне делать, - пожаловался ей мужичок, и заплакал. - Меня, который… Суки, б…, пошли вы все на х… Все! На х…! - Он растирал, покачиваясь, слёзы рукой, утратив двустороннюю опору.
 - Ну, зачем вы так, девушка, - миролюбиво обратилась к ней старушка. - Ну, выпил человек - что с того? У меня вон зять пьёт каждый день. И ещё за дочерью по квартире гоняется и меня бьёт… А этот тихо сидит себе - зачем вы его смущаете?
- Да не тихо он сидит. Ругается матом. И нерусской меня обозвал, - начала оправдываться Щеглова.
- И что, подумаешь? Это потому что вы не хотите понимать его мятежную… мятущуюся душу.
- Бабка! Ты - гений! Дай я тебя поцелую! – слезливый  сильно нетрезвый мужчина попытался встать, но не смог. – Устал я. Как я устал… Пойди ко мне, я тебя поцелую! А эту сучку мозговитую,  нерусскую, немедля убью!
- Блин! Да что такое происходит! – Возмутилась Римма. – С каких это пор русскость стала определяться по наличию матерщины и хамства?
- Деточка, успокойся, пьяный он ведь, зачем ты его раздражаешь, лучше молчи.
Щеглова сплюнула, затушила сигарету, вспомнила сравнительно недавнюю свою стычку в метро с похожим обличением, ощутила себя полковой кобылой, с которой с завидным постоянством происходят аналогичные истории, и отправилась дальше.   
…В назначенный час Римма сидела на скамеечке перед домом Сашкиных родителей, вытянув утомлённые ноги в туфлях на шпильке, отхлебывала из бутылочки «Аква минерале». Ждала Галку и Серегу. Часто-часто моргала ресницами, мокрыми от слёз:
«Как быть страшно, когда из жизни начинают уходить мужчины, которых я любила... И вот это случилось в первый раз… Оказывается… ощущение страха здесь совсем ни при чем. Просто от тебя откололась частичка - и ушла туда, откуда никто не возвращается. Сашка… взял и отломил кусочек бессмертной моей души - унёс с собой.  «Прекрасное далёко» давних сладких отношений… Чистых… Да ведь и не было как таковых никаких отношений… юношеская блажь…
Может, к лучшему …  Это почему же к лучшему-то??? Почему к лучшему-то, что тот, кого я когда-то так по-детски преданно любила, ушёл? Обидно! Рано! Но он хотя бы больше не будет видеть всей этой мерзости, участницей которой мне приходится быть…  Да он её и не видел, он жил совсем в другом измерении, чужая страна - другая планета… Ни фига себе: Америка - другая планета. Зачем он сюда-то приехал? О, блин, - её как окатило ледяной водой: умирать…
…Плюнь на О.И., что вас связывает? Царство здравого смысла никогда не наступит. Хи-хи-хи…(мерзотное)… Зачем оно тебе - это царство, если ты превосходно чувствуешь себя в королевстве кривых зеркал?»
Она вдруг почувствовала, что её настигает тягостное ощущение неполноценности, теряется смысл происходящего вокруг, всё видится калеченным, незначительным… «Разорвался круг старых друзей, - подумала Римма. - Почему жизнь моя такая пустяшная? То есть жизнь моя состоит из сплошных пустяков. Но разве бывают пустяки в жизни? Вдруг из этих пустяков сложится что-то важное? Может ли жизнь быть наполнена пустяками? Или сегодня - это пустяк, а завтра он в состоянии превратиться в важное?  - и вспомнила когда-то читанное, - «жизнь на важное и пустое не делится. Это мы так о ней думаем или другие за нас… И если она идёт не так, как нам хочется, то неизвестно, как бы она пошла, если б была такая, как нам хотелось»». 
Она вдруг впервые в жизни ясно ощутила, что та, другая сторона есть: оттуда она пришла, туда и вернётся. И неистово затосковала по той стороне. Смотрела на людей вокруг и представляла, что все они умрут. Живые будущие трупы. Куда-то спешат, что-то планируют, кого-то любят и ненавидят, мало задумываясь, что там впереди. Есть ли бог? Наверное… Как хочется знать это наверняка! По крайней мере, хотя бы то, что ты не конечен.
81.
Подошла Голицына - смурная, как беззвёздная ночь, легонько шлёпнула подружку по плечу. Римма подняла глаза и увидела Галкины глаза, полные боли. Ещё отметила, что Голицына по-старушечьи повязалась чёрным платком - по самые брови. Ещё - что в нескольких метрах от них Афанасьев паркует свой «Ford». Вот он вышел из машины, идёт к ним, присаживается рядом. Друзья даже не поздоровались - будто не было пролетевших после школы лет, и они собрались в условленном месте как прежде - когда все вместе заваливали к Станкевичу в гости.
- Ребята, как же мы будем жить без Саньки?! - воздевая руки к небу, произнесла Галка.
- Только без пафоса, - поморщившись, попросила Щеглова. И тут же  раздельно обратилась к Серёге:
- По-че-му ты мне ни-че-го не ска-зал???
- А ты о нем часто вспоминала? - с усмешкой поинтересовался Серёжа, поигрывая брелком с ключами.
- А я знала, и тоже тебе не сказала, - тихонько сообщила Галка. - А зачем?
- Ты знала? - вылупилась на неё Римма. - Я ни шиша не понимаю тогда.
- А Сашка ко мне приходил… Тогда, в тот вечер, когда ты от нас с Любкой ушла, ну…  - Покосилась она на Серегу, - когда ты узнала про Щеглова. Господи, я дверь открыла… вернее… она у меня не запертая всегда… Сижу за компом - слышу в  районе дверей шорох непонятный, испугалась: оглядываюсь: Сашка стоит. Но я не сразу его узнала – так исхудал…
- Да в нём килограммов не больше пятидесяти осталось… - Уточнил Афанасьев.
-  Он знал, что я лечу в Москву, но я не знала, что он здесь. Мы переписывались. Он мне никогда про свою болезнь ни слова. Стоит худой и старый такой, будто ему лет шестьдесят, пошатывается, я думала - пьяный… Потом поняла, что он просто слабый такой. В одной руке - роза, в другой - бутылка шампанского. Сели. Я говорю: «Тебе, наверное, пить нельзя?» А он: «Мне теперь всё можно». Он мне сказал, что прощения пришел просить, а за что - не сказал. Но я потом думала - додумалась: за то, что мы не вместе… Честно, я ощущала его отсутствие в своей жизни как огромную потерю, вы же знаете, как мы были близки, кто ж виноват, что он уехал в Америку. Посидели, шампанского выпили, он говорит: «Мне пора». Обратно ехать – я такси вызвала. Он всё сопротивлялся. Хотел пешком до метро идти. Ужас, ужас, - заплакала Галка. - Зачем я его отпустила? Пусть бы жил у меня…
 -  А меня интересует только одно: почему никто из вас мне о нём не сказал? Почему вы молчали, как рыбы об лёд? Выходит, вы простились с ним при жизни, а я - нет… Умоляю, сними этот древлянский платок, - попросила Щеглова.
- Древляне убили князя Игоря. Он с них, правда, повторно дань запросил, - вспомнила Галка. - Не сниму, я так вижу.
- Я с тобой в платке этом не пойду, - упрямилась Щеглова. - Сними по-хорошему. И так тяжко, а ты еще со своими ужимками и прыжками, - поставила ультиматум. 
- Да что ты паришься с моим платком? Причём здесь платок этот паршивый, если Саньки нет?
 - Сними, я сказала, он меня раздражает.
Надвигался совершенно неуместный скандал. Римма тут же представила возможный вариант посещения мамы Станкевича. Со слезами и предсказаниями всеобщей встречи на небесах. Галкино извращённое пристрастие к преувеличенному вмешательству в жизненно важные события друзей она имела возможность не раз испытать на себе.
- Сними платок свой уродский, а то я сама это сделаю!!! И прекрати завывать как юродивая!
- Э-э-э, девчонки. Брейк! Разойдитесь. Stop time, - перешёл Серёга на английский. Пропел: «Давайте жить во всём друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая».  - Попросил: Вспомните  уважаемого Булата Шалвовича… 
Галка кинула на Римму испепеляющий взгляд, сняла платок и положила его в сумку.
- Ребята, давайте, так: зайдем буквально на несколько минут - соболезнования, деньги, предложения помощи…и всё прочее. Родители ждут его жену, похороны будут завтра-послезавтра, зачем мы там будем мешаться? - миролюбиво и разумно предложила Щеглова.
В квартире Станкевичей стояла стонущая тишина. Здесь пахло болезнью и смертью.
- Девочки… красавицы… какие вы взрослые стали. Серёжа… он всегда говорил: «Мой друг Серёга»… Галочка… он ведь тебе в отместку – что ты замуж вышла - и в Америку уехал, и женился там так быстро. Он к тебе приходил? Приходил, я знаю… Он всех вас любил… - тихо-тихо заплакала мама Саши - Светлана Петровна:
- А он, знаете, как говорил? Жить, может, и надо в Америке, а умирать только на родине - в России.
…Когда они уходили, уже в дверях Светлана Петровна отдала им Сашин дневник:
-  Вам на память.
За день, прошедший со смерти сына следившая за собой интересная пятидесятилетняя женщина превратилась в худенькую жалкую старушку. Её удивительные пепельные волосы обернулись заурядно седыми, тусклыми, и глаза её - лучистые, тёмно серые - потухли…
…Хоронили Сашку на Ваганьковском, вернее, подхоранивали к отцу, с которым он так ссорился.
Стоял ослепительный солнечный день.
 Поминали друзья Сашу в день похорон после всех официальных процедур   дома у Щегловых.
Говорить в прошедшем времени про близкого человека - невероятная мука.
Он умел дружить. Он умел быть щедрым. Он умел услышать главное - то, что за словами…
«Но почему вы оба-двое ничего не сказали мне о Сашке?» - Всё терзалась Римма в догадках.
А еще этот его дневник… Римма читала его всем вслух, утирая слёзы:
«Внутри каждого из нас живет куча «Я». У кого-то их больше, у кого-то меньше. Счастья они, может, и не дают, но его приходу их бесконечное противодействие явно способствуют»…
«Деньги особенно необходимы по теперешней жизни. Но это такая малость в сравнении с изучением себя и близких тебе людей. Как важно, сладко,
узнавать человека максимально подробно, чтобы увериться в том, что он тот: свой. Или наоборот: обидно, что он оказывается не твой. И тоже очень важно.
Я хочу, стремлюсь постичь, знать максимум. Что касается секса, то считаю, что он может быть только с тем человеком, который максимально твой. Вот Галка – моя. Или мне только кажется? Она иногда сводит меня с ума своим неиссякаемым желанием быть оригинальной  и непредсказуемой буквально во всём. Цель её жизни эпатаж - или это прикрытие неприкаянности? Вчера осваивали марафонный поцелуй, целовались долго-долго. Я чувствовал, что она пытается спровоцировать меня на большее, и почти был к этому готов, как вдруг она отпрянула, моментально пришла в себя. Потрясла головой из стороны в сторону, с хохотом хлопнула меня по плечу: «Пока, до завтра!» Но какая может быть оригинальность в любви, где есть только двое, которым никто больше не нужен. А ей нужна Риммка, тусовки, шмотки, приключения. Но ведь и я не люблю её в том понимании, что сам в это понятие вкладываю: когда любишь человека смысл жизни - только в нём. Или так бывает только у женщин? Мы ведь совсем разные существа на этой планете: мужчины и женщины». 
- Что мы знаем друг о друге? Принимаешь в объятия тень, а любишь – мечту! - Перебив Римму, заплакала Галка.
- Голицына! Ну, ведь не твои это слова! - укорила Щеглова.
- Господи, почему не мои? - окрысилась Галка. - Как что-то умное скажешь – не моё!
- Да потому что я это читала в книге! А ты книг пока не пишешь!
- Во-первых - именно пока, во-вторых - ты же не помнишь, у кого это ты читала, может, это только тебе кажется, может, и ты так же думала, да я произнесла, - не желала покоряться Голицына.
- Да, пошла, ты, - обречённо махнула рукой Римма.
- Девчонки, да какое это имеет значение, кто писал, когда писал, что? – пытался урезонить их Афанасьев.
«Что же во мне не так, если эти оба-двое ничего не сказали мне о Сашке?» -   искала в себе ответы Щеглова.
- По идее, вообще ничего не имеет значения. Может, и нас самих нет, а может, мы химеры воображения друг друга… - предположила Галка. - А жена у Сашки симпатичная, не красавица, конечно, но типичная американка. Как ещё дочки его смерть переживут. Хотя им проще - они маленькие…
- Ну, можно я ещё Сашку почитаю? - попросила Римма, и, не ожидая ответа, перевернула страничку дневника: 
«Всё время задумываюсь, зачем живу. Смысл жизни, конечно, искать бесполезно, но всё же хочется. Посмотришь на одних - заводят детей. На других -покупают вещи, вкладывают деньги в недвижимость или на перспективу в банк или ценные бумаги. Третьи рвут за рубеж, подальше от нашей непредсказуемой Родины. А кто же здесь-то останется? А что у них, всех этих людей будет в конце жизни?! Мне всегда это интересно.  И вот смотрю-смотрю, а сам думаю, - а что есть осмысленного в моей жизни?! Если разобраться по существу, что я собой представляю?! Ничего».
«Глупый не понимает ни самого себя, ни умного. Грубый не может проникнуться тонкостями чужой души. Случилось бы чудо, если бы злой хоть что-то понял в душе доброго. Бездарному вовек не понять, что происходит в душе гениального человека. Потому каждому  на этой земле уготовано одиночество. И никто не в состоянии понять другого. К чему же надо стремиться в этой короткой жизни, в конце которой ты (я) станешь никому не нужен?! Ведь нет уверенности ни в чём. Даже в том, что ты будешь верен сам себе в конце своего века. Смысл есть в чём? В детях? Наверное. В материальных благах? Может быть, и в этом. А для души, для того, чтобы осознать в конце жизни, что ты не зря прожил её (жизнь), что надо сделать?! Жизнь  - штука не безграничная. Что нужно для гармонии внутри самого себя?! Видимо, очень немного, что по своей сути представляет по объёму целый космос, и на что не хватит ни одной жизни. Всё время ищу. Ищу задачу. Идею фикс в своей собственной жизни. Почему-то думается мне, что я останусь холостяком, бездетным, безыдейным, бесхребетным, бездеятельным неудачником». 
«Мысль одна стучится в голове: «жизнь проходит, жизнь летит, летит мимо тебя»...  Иногда думаю: «Не вовремя родился». Видимо, я не приспособлен к дерзкой, «злой» и малопонятной нашей действительности. Мир современных людей мне чужд.
Я живу в постоянном смятении, поиске ответов на вопросы, поставленные самим собой самому себе, причём поставленные плохо и непрофессионально.
Откуда на свете столько одиноких людей? Неужели при наличии друзей я всё-таки один из них - этих одиноких? Когда мы с Серёгой, Галкой и Риммой разговариваем об этом, каждый из нас вопит о своем одиночестве среди людей. Может, мы элементарно зажрались просто. Ведь я знаю, что преданней и дороже них на свете у меня никого нет. 
И есть у меня странная «голубая» мечта: не знаю почему, мечтаю о дочери».
Серёжка Афанасьев выдохнул:
- Так не хотел уезжать из России, а ничего у него здесь не получалось, потом ещё в медицинском, идея у него возникла - определение рака по формуле крови… такая интересная кандидатская у него была. Я-то не специалист, наши общие знакомые говорили. А денег всё равно не было, всё стыдился, что на шее у родителей сидит. Позвали в Америку. И работа там любимая нашлась, и женился там, и «голубую мечту» свою трижды осуществил - три девчонки у него, чудесные такие девчонки, и два языка сразу знают, русский и английский… 
«Но почему эти оба-двое ничего не сказали мне о Сашке?», - зарывалась в сомнениях Римма.
 - Почему вы ничего не сказали мне о Сашке? -  вслух теперь, снова спросила Щеглова.
- Ну, чтобы это изменило в его жизни? В твоей? Это было абсолютно лишним, - отрезал Серега.
- У тебя и так организовалась куча проблем! - покачала головой Галка.
 - Но почему? Кто дал вам право решать за меня - нужно мне это или нет? Осенило! Вы не хотели делиться со мной своим знанием, потому что и сами считали его не очень важным. Вы ж понимали, что сделать ничего нельзя? Что он умирает - понимали! И со смирением ожидали конца, и он не стал для вас шоком - всё ж было ясно. Но ведь можно, можно было его спасти. Если б мы все захотели, мы б его вытащили! А вы не стали бороться…
- Да ты понимаешь, что всё было бесполезно? - гневно крикнул Афанасьев. - Ты что, такая всемогущая? Ты и так плохая ко мне пришла - зачем я тебе стану дополнительно негатив навешивать?
-  То есть вы меня пожалели? Вы решили, что мне лучше не знать? Да, нет, не всемогущая я, наивная, наверное…   
Пришёл с работы Игорёк.
Его появление внесло разлад в разговор школьных друзей, сопровождавшийся  негромким чтением Сашкиного дневника. Не то, чтобы Игорёк был чужой, нет, просто эти откровения предназначались только для них троих. А по большому счёту дневник принадлежит и доступен только его создателю, ведь там человек – без одёжек и прикрас, какой он есть на самом деле. Читать чужой дневник - всё равно, что влезать другому в душу: занятие дерзкое, опасный вид любопытства. Можно и о себе узнать самые неожиданные вещи, те - о которых вовсе не хочешь думать… 
Афанасьев засобирался домой, Голицына накинула ему на шею свой длинный шифоновый, цвета морской волны, шарф - не пускала. Потом заорала: «Гитару, на бочку!» Душа её инстинктивно противилась смерти, горю и печали, жаждала праздника, который сегодня был совсем некстати. Она заставила Игоря уйти в ванную - настраивать гитару, в доме Щегловых отчего-то инструмент настраивался исключительно там, и по камертону…
Галка болтала, не умолкая, приставала к Афанасьеву с недвусмысленными предложениями, делала восторженные заявления о своем журнале, который взорвёт всю Москву в самое ближайшее время… Транслировала анекдот о древнем зануде-индейце: «Сын мой, если бледнолицая женщина скажет тебе «Делай со мной, что хочешь!», не спеши снимать с неё скальп»... На этом месте нервических её откровений на кухне появился Игорь с «готовой» гитарой, которому она немедленно предложила место главного менеджера в рекламном агентстве при её журнале. Он покачал головой:
- Относительно сказок индейцев, заполонивших Интернет наравне с байками про евреев и  многострадального Василия Ивановича, есть более интересная история-притча про старого индейца. О двух волках. Вкратце… Когда-то давно старый индеец решил открыть внуку одну жизненную истину: «В каждом человеке идёт борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк - зло… Это гордыня, алчность, гнев, похоть…», ну, все семь смертных грехов. Другой волк - добро: любовь, дружба, доброта…ну, сами додумайте. Маленький индеец спросил: «Какой же волк, в конце концов, побеждает? Старик улыбнулся: «Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь».
Потом Игорек, обращаясь ко всем, но, имея в виду Галку, спел свою песню с припевом: «Все врала, врала, врала. Торт крошила, чай пила. Я поддакивал, кивал, и тоже врал, врал, врал…»
Галка оставалось только сделать вид, что намека она не поняла.
Однако если разобраться, в чем состояло Галкино вранье-то? Она так самовыражалась. Поскольку её постоянно всё или хотя бы что-то не устраивало и частенько обуревала скука, она придумывала себе разные развлечения. Она выдавала желаемое за действительное - так занимательнее жить. Щеглова собирала коллекцию Галкиных ляпов, а Галка сама творила коллекцию собственных приколов. Вот и всё.
А Римма продолжала безрадостно витать в облаках, всё обижалась на друзей. Но по-доброму. Конечно, рассуждала она, Голицына в общении крайне беспокойна и даже опасна, её всегда - слишком, она занимает очень много места. Живет в мире своих фантазийных желаний и ощущений, пытаясь вовлечь в него своё окружение, ну и что? Я завидую ей, просто завидую, потому что не умею быть такой неожиданной. У меня мечта в жизни - «быть Галкой», но я признаюсь себе в этом «по большим праздникам» или в дни непереносимой печали, - как сегодня. Я завидую ей и люблю… потому что не представляю своей жизни без неё…я люблю её… и обоих ребят люблю…  И Сашку любила, нет, - люблю! Он где-то тут, рядом с нами, и залихватски подняв свою пепельную голову, поёт наши песни. И она обрадовалась, почувствовала, как в душе разливается благодать и благость. …Но ведь как странно жизнь распоряжается… или мудро… Своего человека чувствуешь сразу, почти мгновенно - достаточно посмотреть в глаза, услышать, как он говорит, оценить буквально две-три фразы… сразу видно: твой, не твой, отчасти твой… союзник, враг… Причём, дело совсем не в возрасте, душа ведь возраста не имеет… или имеет? Бывают же люди, и молодые, и старые, которые тоскуют, жалуются: «Господи, как я устал жить!» или там: «меня уже ничем не удивишь, я всё видел, я всё знаю», а я чем больше вижу, тем сильней понимаю, сколько ещё неизведанного впереди…
Римма переводила глаза, в которых стояли слёзы любви и радости, совершенно не приличествующие моменту, с Галки на Игоря, потом  -  на Серёгу, ловила выражения глаз друзей и мужа. В их взглядах перемешивались любовь, тоска, понимание. «Мой-не мой», проносилось в голове Щегловой, «тот не тот» - кто из них… Это страшно: ощущать, что не мой. «Оба - мои!» «Собака на сене» Щеглова вдруг увидела двухнедельной давности Афанасьева, который вышел из ванной обмотанный огромным красным махровым полотенцем, присел рядом с ней на диване и,  улыбнулся: «Вот на тебе не женился - не захотела ты… Хоть Катьку-то за меня отдашь?» «А ты дождёшься?» «Зуб даю!»… Внутри у неё заорало и закричало, зачем  тогда я это сделала. Зачем понадобилась та встреча? Только из ничтожного чувства мести? А Серёжке каково? Но громоподобный обвинительный голос тут же исчез, его сменил услужливый ласковый голосочек, который откуда-то изнутри подсказал: ведь тебе тогда нужно было это сделать. Да, я не жалею, я ведь не врала, ничего не обещала, всё  честно… Серёжку жалко, для него-то она всегда та?  Как всё несовершенно… И все мы невольно мстим другому за то, что плохо обошлись с нами, и втягиваем в свои разборки тех, кто нас любит…
Строить этажи вероятных или обречённых произойти событий дальше ей совсем не хотелось, результат нарисовался бы плачевным.
Когда она очнулась, услышала, что Галка продолжает обсуждение своего журнала. Разговор о деньгах, заработках, выгодах не слаживался.
- Мы стали умнее, - задорно подытожила Галка, махнув ресницами и закуривая очередную сигарету.
- Нет, мы стали глупее, - ответили Афанасьев с Щегловой почти хором, и, засмеявшись, посмотрели друг на друга. Отнюдь не из желания противоречить, которым была подёрнута линия их отношений с Галкой со школьных времен.
 - Мы стали глупее, - упрямо повторила  Щеглова. - Потому что раньше мы никогда с такой тщательностью не обсуждали вопросы о деньгах, и как их заработать, - саркастически заметила она.    
- Ой, оставь, деньги и тогда, и теперь, для нас всех, как ты любишь говорить - говно-вопрос.   Средство, чтобы комфортно жить. И о чем таком мы говорили?   
- О чём? О вечном. О душе. О любви. Деньги сами по себе не имели никакого смысла. Без них просто хуже…
- Эй ты, Игорёк, махатма, великая душа… Для чего мы живём на этом свете? - насмешливо пытала Голицына.
- Да какой я, на хрен, махатма, - отмахнулся Щеглов. - С женой даже толком разобраться не могу…
Афанасьев вздрогнул, Римма побледнела, Галка мгновенно повеселела, машинально отмечая: «зацепила».
- Для чего живем? – продолжал Игорь. - Я всё себе не так давно выстроил, могу сказать, ну, вы ж, станете свои ремарки вставлять… на смех поднимать… А, да бог с вами.
-…Кстати, какое доброе выражение: «бог с вами» или «бог с ней», «бог с ним»… Доброе и сердечное. Не то, что самоуверенное и наглое: «С нами - бог!», - заметила Галка. - Прости, продолжай, - милостиво разрешила она.
- Я думаю так: смысл жизни - то, что придает ей ценность. Дружба, любовь, семья, работа, любимая - как видите, всё заурядно. Каждый из нас в силах всё это заиметь. Но ведь далеко не у всех это есть. Но есть ведь такие счастливцы, которые всем сразу владеют…
- И что? - с артистичным надрывом потребовала Голицына. - Своим сообщением ты претендуешь на лавры Колумба? А свобода? А вера? А творчество? А здоровье, наконец? А смерть, которая никого не минует? И заметьте, он поставил семью на третье место!
Щеглова снова попыталась разобраться в себе и определить, на каком месте у неё стоит семья,  уже зная, что на первом-то месте - работа. Решила, что тоже на третьем. А на втором - дружба. Нет, на четвёртом, на первом все-таки должна стоять … стоит любовь, исправилась она.
- Галк, если есть всё вышеперечисленное, то творческое состояние души и вера тебе обеспечены. Заметь, вера, не догмат. В себя, в близких, в дальних… А без здоровья счастья полным не будет, согласен. Но тут можно долго говорить. Насчёт свободы - совсем ни в дугу, ни в красную гвардию. Как счастливый человек может быть свободным? Какая может быть свобода, если я знаю, что мне вечером надо Катьку из сада забрать и к бабушке кинуть? Какая может быть свобода, если у меня завтра в 11 совещание, на котором я обязан быть? Просто когда есть всё остальное, понятие «свобода» отпадает само собой и…
- превращается в сладкую каторгу, - развеселившись, закончила Галка. – Да чушь всё это полная. Мы вообще не можем быть свободны в жизни, это мне давно ясно, я  только всё прикидываюсь дурочкой. Какая к чертовой матери свобода? От чего? Когда ты сам не свободен от своих чувств… от себя самого. Даже зависимость от сигарет, от рюмки ; это уже не свобода. Чего уж говорить о людской зависимости, от денежной, от дома, где тебе хорошо, от старости, в конце концов! Всё относительно чего-то. Ну освободится каждый от нас? И кем он станет? Хватит пороть Я вот думаю, может, мне корсет заказать? - спросила она у подруги, намекнув тем самым остальным, что Щеглов надежд на выдачу рецептов смысла жизни не оправдал. Мол, пора завязывать с витанием в заоблачных истинах.
- Зачем? - не сориентировалась Щеглова.
- Такая надпись на могильной плите моей тётки, - глухо отозвалась истинная женщина Галка - настроение у неё менялось, как погода в горах.
- Ты же делала ей плиты с надписью: «С тобой ушла эпоха»?
- Да я давно уж её поменяла, прежняя эпитафия - следствие юношеского пафосианства.
Римма вспомнила, что на кладбище у Галкиной тётки она все-то два раза и была - когда хоронили, и когда племянница памятник ей устанавливала.
- Ты чего смутилась-то, подружка? Ни к чему тебе в твоем молодом возрасте по кладбищам шастать. Там ветер свищет, сорок градусов мороз…
-  Чё ты мелешь? - вспыхнула Щеглова, в очередной раз, выходя из небытия, в которое сегодня систематически погружалась.  - Все опошлишь, дрянище.
 - Да, Галюшк, в обязательном порядке тебе нужен корсет. Что-то ты стала заметно рыхлеть на российских харчах, - отметил Афанасьев, желая прекратить возможные распри подружек.
- То есть ты, негодяй, считаешь, что я… - задохнулась от ярости Голицына.
- Не стоит. А вот и не подеретесь, - остановил их Игорь.
- Ай, какая разница  - всё равно мы все умрём, кто-то раньше, кто-то позже. По мне, так было бы за что, а ещё лучше - за кого. Но  получится - просто так… И это будет самое обидное, - оборвала разговор Галка.…
…Бывают вечера, когда всё кажется напрасным. 
Сегодня такой Щеглова и проживала.
Одноклассники ушли, она лежала на тахте и дремала, и думала, что иногда жизнь нужно переждать, как плохую погоду. Просто отсидеться дома, накрывшись одеялом с книгой в руках или вязанием… на худой конец. Давненько не брала она в руки спицы… А когда ждала появления на свет Катюшки, так любила вязать, и ведь какие очаровательные вещички у неё выходили…Нет, читать совсем не хочется, ничего в голову не пойдет, а вязать…это надо вставать, спицы и нитки искать. Спать.
Сон  - лучший способ переживать такие чёрные дни. Только сны в эти дни бывают тоскливыми. Она почувствовала, как муж прилёг рядом, повернулась к нему лицом, положила голову ему на локоть.
«Ах, как не хочется умирать. Совсем. Никогда. И пусть бы все мои близкие, друзья тоже жили бы всегда! - По-детски помечтала она.  - Игорёк… Все-таки, как я люблю его. Какой он сегодня искренний, родной. Не было бы счастья, да несчастье помогло», -  на этой мысли Римма и заснула на плече мужа. Игорёк гладил её по волосам. Ему было неудобно лежать в такой позе, но он ощущал, что она успокаивается, ему казалось, видел даже, как их души в обнимку парят прямо над ними, и он боялся разрушить это единение… Рассмеялся про себя: ну да, конечно, «парят» - он видит, недаром же Галка окрестила его великой душой…
82.
Заявившись домой, Голицына не сразу заметила отсутствие Арсения. Она ждала Валерия Ивановича. Вместо него пришёл участковый, проинформировавший Галку, что в районе проводилась операция «Метла-7», в ходе которой Галкин жилец арестован с пятьюдесятью граммами синтетического наркотика амфетамина на руках и препровождён в Бутырку. Уточнив у заботливого мента, что сделать сейчас ничего нельзя, и вряд ли удастся потом его выручить, потому что поимка произошла в рамках запланированной операции, а, значит, следом пойдут доклады и отчёты в вышестоящие инстанции, Галка не на шутку испугалась.
Они с участковым с горя почали бутылку водки. Руки у Голицыной подрагивали - сколько переживаний за один-то день. Участковый выпил ещё пару рюмок, открыл дверь пришедшему бухгалтеру, и, ехидно заметив, мол, не оставляют эту женщину одну, ушёл.
Галка опустилась на диван, обречённо скрестив руки на колени.
Что оставалось в такой ситуации Валерию Ивановичу? Выяснив в чём дело,  призвал к мужественному терпению. Все вопросы решаются, дело только в цене. Говорил он это с горечью душевной, потому что это была правда, с которой он никак не мог примириться, сколько себя ни приучал.
- Ой, я вижу его, вижу!!! Мой родной, мой ненаглядный… - Она моляще простёрла руки вперёд и вверх. И тут же перешла на вой. - Он идёт по коридору Бутырки… Ай, не смей его бить, подонок, он же ничего не сделал… - Галка вытащила из буфета серебряный поднос. Стала вынимать имеющиеся в доме стопки, рюмки, бокалы, фужеры. Взяла бутылку водки (одной не хватило, пришлось распечатать вторую и третью), наполнила все ёмкости. Царственным жестом поднесла рюмку ко рту и выпила залпом.
- Вы… ты с кем это разговариваешь? - удивился Валерий Иванович.
- С охранником! - решительно отвечала Галка. - С кем же ещё? Он бьет моего мальчика резиновой дубинкой… Хлясть! Он открыл камеру, втолкнул туда моего Париса… Выпей со мной… - она подошла к столу, встала перед бухгалтером так, что поднос оказался сзади, на ощупь нашарила рукой рюмку и поднесла её к губам Валерия Ивановича. Мужчина кивнул и выпил. Она тут же облагодетельствовала стопкой и себя.
- Скоро Кира придёт, - смущенно сообщил Валерий Иванович, - мы на днях съёмки заканчиваем…
- Собственно, зачем она здесь теперь, - трагически засомневалась Галка.
Поздно: в (как всегда) открытую дверь уже входила лёгкая на помине Максимович. Она поздоровалась с Галкой, узнала, в чём дело, посоветовав той переживать неприятности на трезвую голову, на что получила покаянный возглас: «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» 
- Ты - элементарная хулиганка! Галк, я буквально на пять минут. Я - за тобой, Валер. У нас ведь съёмки ночные. Что тут происходит? Зачем на подносе столько рюмок, стопок, как свечек на пасхе, и даже гранёный стакан? - удивилась она.
- Это по-сош-ки…Последние, на дорогу… Изволь испробовать, любезная подружка… - Голицына взяла очередной сосуд со скорбью.
  - Не хочу!!! И ты не будешь! Поставь на место! Ты зачем сто пятьдесят пять рюмок налила, ты упьёшься сегодня, а завтра - надо его выручать идти. Кто пойдёт? Я не смогу… Ты Щегловой звонила? Что ты все пьёшь? Скучно и делать нечего - сходи в театр, в кино! Посмотри на себя - самой не противно?
- А ты меня не стыди! Сама на себя посмотри, - с угрозой в голосе произнесла тут же протрезвевшая Галка. - В театр - зачем? Я и так прекрасная артистка! Выручать Арсения ты, конечно, не пойдёшь! Ну, понятно, ты, конечно, не сможешь - покувыркалась с ним, «вышла в дамки», зачем он тебе теперь? Причём здесь Щеглова? Она с ним не спала… да и зачем Риммке Арсений? Она его в грош не ставит…
Кира обалдело посмотрела на Голицыну, тёмные глаза её наполнялись ненавистью. Валерий Иванович моментально отрезвел, и тут же отрешённо глуханул ещё рюмку.
- А, ну вас всех, - зарыдала Галка. – Все такие занятые, все при деле, одна я – не пришей собаке хвост. Опять я одна… А вы знаете, каково это - жить одной? Но я сильная. Сильные никогда никого ни о чём не просят. Они делают будущее. Возьмите - на память, - она вынула из сумки конверт с фотографиями. - Сам пропадай и друга не забывай. Образно говоря, когда я лечу с четырнадцатого этажа, я обязательно должна прихватить с собой с десятого, пятого, и ниже. А почему - нет? Западло мне гибнуть в одиночку.
- Но это же гнусно… - опешил Валерий Иванович. 
- Это как посмотреть! Есть очень удачные снимки, на мой взгляд. А идите вы все отсюда… Всё врете. Все зав-ра-лись! А делаете вид, что все такие чистенькие, правдивые, нарядные… Ликообразные… Как тут у вас говорят, дрянная такая фраза, - белые да пушистые, - Голицына взяла нож, сняла с шеи шарф, и начала, рассекая его у края, отрывать длинные бирюзовые прозрачные полоски. - Отравленная цинизмом, лживая фраза.
 Максимович, собрав волю в кулак, прихватив понурого Валерия Ивановича, отправилась снимать свою, претендующую стать эпохальной, «Адски божественную».
83.
Утром Голицына проснулась в тошнейшем настроении от того, что осуществила накануне. Положение усугублялось тем, что она чувствовала себя абсолютно одинокой. Или ей хотелось таковой себя ощущать - неважно. Она принялась искать Щеглову, но выяснила, что та сегодня снова со своей депутаткой в городе N.. Идти к Купидону в Бутырку - бессмысленно: свидания всё равно не дадут. Любаня обещала забежать после обеда, только она не придет, она какой уже раз завтраками кормит - не ходок она к Голицыной после той истории. Максимович звать   смысла не имело, ей нужно дать передохнуть после вчерашних обличений. Короче говоря, все, кроме неё одной, снова оказались при делах.
Ну, и ладно. Возьму и вечером напьюсь с горя, затосковала Голицына. Нет, надоело, пора «завязывать», а то не заметишь, как сопьешься, забеспокоилась она. И снова почувствовала очередной приступ острого одиночества, решила до вечера не откладывать, отправилась в магазин. Непоследовательна, нервозна, взбалмошна - настоящая творческая личность. Спустилась вниз, накупила всякой деликатесной всячины и бутылку дорогой водки, с удивлением обнаружив на прилавке новую марку спасительного зелья под названием «Ястреб» с пришпендюренным флажком-приглашением на горлышке: «Полетай со мной!» Галка хотела приобрести эксклюзив на память, но прикинула, что товар стоит подозрительно дёшево, учитывая грандиозные умственные напряги шутника-копирайтера по созданию такого креативного слогана.
Галка вышла из магазина и тут же увидела бомжиху, которая обратилась к ней с закономерной просьбой о матпомощи. На что Голицына рассудительно заметила, что деньги нужно зарабатывать. Но в следующий момент хозяйка тяжёлого кошелька вдруг вспомнила о том, что неплохо бы квартиру убрать. Она внимательно посмотрела на неопределённых лет кем-то потерянную или самостоятельно всех растерявшую, женщину. Её беззубый рот держал детскую беззаботную улыбку. Галка решила, что женщина справится с поставленной задачей.
Бомжиха Клава, впрочем, имя её Галка тут же забыла, радостно закивала морщинистым лицом. Секунду посомневавшись, Голицына решилась: одноразовая уборка, обычно обходилась ей в две штуки рублей, а тут можно столковаться гораздо дешевле. От мизерности объявленной суммы, Голицына аж рот открыла. Она угостила беззубую тётушку сигаретой Dunhill Light. Наклонилась, давая ей прикурить, чтобы проверить наличие неприятного дыха, но запуталась в запахе собственных духов и всеобщего сигаретного дыма. Тогда она приняла сокрушительно компромиссный вариант, чрезвычайно добродетельный к тому же. Она обязала свою новую «подружку» Клаву сначала искупаться в ванне, потом данный резервуар помыть, а уж потом приступить к уборке  остальных помещений.
Пришли домой, Галка выдала Клаве полотенце, кое-какое бельишко и рабочее одежду.
Голицына включила магнитофон, налила себе рюмку водки, и принялась смотреть зайцевский «Модный приговор». Через полчаса появилась отмытая Клава, порозовевшая, в модном рабочем прикиде, готовая к труду в давно забытых квартирных условиях, но совершенно не склонная к обороне от Галкиных предложений «по маленькой», следовавших вплоть до полного опустошения бутылки.
После чего Клава запела «Широка страна моя родная». Галка, склонив голову, смотрела на женщину, озарённую патриотическим порывом с наворачивающимися на глаза слезами, а потом стала подтягивать. Слова она знала плохо, но генная память срабатывала,… Они вытянулись по стойке «смирно» и с чувством выдавали:
Но сурово брови мы насупим
Если враг захочет нас сломать,
Как невесту, Родину мы любим,
Бережем, как ласковую мать. 
После чего, снова послала Клаву в магазин, а сама уснула. Клава вернулась с другом, вдвоём они растолкали Голицыну, та минуты две врубалась в ситуацию, потом мигом выставила приведённого наперсника неудавшейся Клавиной судьбы, причём женщина нисколько на неё не обиделась. Вторая бутылка у Голицыной явно «не шла», чего никак нельзя было утверждать про её новоиспечённую подругу: та опустошала рюмки - одну за другой. И хотя они хором с Клавой чувствительно пропели «Боже, царя храни», Галка почувствовала, что вспыхнувшая между ними искра погасла.
Ей стало безумно, кромешно скучно, ещё сильнее насело одиночество. Она сердито думала, какого хрена устроила сама себе это идиотское торжество? Клава выпила очередную рюмку водки, закусила копчёным палтусом, и откинулась на стенку дивана с бессмысленным выражением лица. Глаза её сомкнулись, через минуту она захрапела.
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй во славу,
Во славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный,
Боже, Царя, Царя храни!
Ободряя себя старым национальным гимном, Голицына одновременно пыталась разбудить к жизни и поставить на ноги отяжелевшую «гостью».
- Храни… - с рабской готовностью соглашалась Клава еле ворочающимися губами. Но с дивана её поднять Голицына так и не смогла.
- Полный отстой, накачалась на славу, - чуть не плакала Галка.
Она ещё раза два толкнула бесчувственное тело, и пошла в ванную. Надела резиновые перчатки, вынула таз, налила в него воды, и приступила к уборке. Но сначала нужно было помыть ванную. Голицына от природы была не только авантюрна, а ещё и брезглива: её не совсем трезвое сознание помнило, что недавно на этой территория Клава совершала омовение.
Часа через два, Голицына втянула в комнату пылесос - Клава сидела всё в той же позе.
- Подъём! Петушок уже пропел! - что есть мочи, ожесточённо заорала  Голицына, наклонившись над своей подопечной.
И тут ей в нос ударил едкий запах мочи.
- Мой диван!!! Он дорог мне как память! Немедленно прочь! - Заорала она на не ориентирующуюся в пространстве бомжиху. - Долой! - Голицыной пришлось применить немало усилий для выдворения отяжелевшей Клавы.
После чего Галка с львиной хваткой взялась за очистку любимого лежбища от скверны - благо диван кожаный.
Никому на свете не расскажу эту нелепую историю, пообещала самой себе Голицына, и тут же позвонила Щегловой на мобильник.
- Фу! Ты в своем репертуаре! Я говорить не могу - тут кандидат такой, подстава в хорошем смысле для нашей... чтобы голоса оттянуть - песня…позже… у него … ха-ха-ха эполеты целлулоидные… Потом расскажу. Ролик делаем под «Офицеров» Газманова - полный и абсолютный мрак… Ещё раз протри уксусом, умоляю… хотя он сушит… - отметила  тоже брезгливая Римма.
Галка уже смеялась.
84.
Архитектор Матвей Федорович Казаков построил здание Бутырской тюрьмы как Московский губернский замок в конце XVIII века. Здесь вначале размещались следственное и каторжное отделения, позже - пересыльная тюрьма, теперь - следственный изолятор.
- Умоляю, сходи со мной - отнести ему передачу. Говорят, надо идти рано-рано утром, там очереди страшные… Так, может, в связи с этим ты у меня переночуешь? - просила Голицына Щеглову поздно вечером. - Представь, мой Парис заточён в замок с двухвековой историей… Замок Ив, конечно, постарше будет, и вид оттуда на море, но…
- Ну, давай уж в ночь пойдём, чего уж там, я уж к Москве подъезжаю, - перебила её Римма. - Вот не пойму, ты гордишься, что ли, его местопребыванием? Насколько мне известно, парижская тюрьма La Sante постарше будет твоих Бутырок…Там сидели в своё время такие знаменитости, как Верлен и Аполлинер. Не грузи только меня сейчас из чувства противоречия, что там, где сидит он, несколько дней пребывал, например, Гусинский. Ты охолони немножко, потому что ситуация-то хреновая…
- Там много, кто сидел: артист Жжёнов, например…
- Мне так кажется, что он сидел в Питере, в «Крестах»…
- Ах, какая разница. Он никогда тебе не нравился - с самого начала. Потому что правду говорил…
- Ну, да. Как на экзамене в универе по зарубежке…о герое освободительной войны на Пиренеях. Кто - Жжёнов мне не нравился?
- Ты чё? Экзамен, Сид этот чертов, на котором я срезалась, здесь причём? Вспомнила, матушка, Корнеля, которого я до сих пор не удосужилась прочитать. А зачем? Ты ведь всё поняла! Не хочешь - бога ради. Я Любаньку попрошу, она не откажет, - обиделась Голицына, смекнув, что Римма уличает её в небрежном обращении с фактами.
Щеглова тем временем с удовольствием пополнила копившийся арсенал Голицынских ляпов…
…«Сид воевал с маврами… А, может, и не с маврами…» загробным голосом отвечала Галка на экзамене по зарубежке, когда ей попался вопрос «Конфликт между чувством и долгом в трагедии «Сид» Корнеля».
Готовясь к экзамену, Щеглова и Максимович целыми днями просиживали в библиотеке. Галки с ними никогда «не сидело». Прочитать всё, что входило в программу курса, не представлялось возможным. Они «делили» между собой произведения - читали, а потом рассказывали подробное содержание книг друг другу. Галка знала всё приблизительно, осиливая объём прочитанного девчонками за два часа до экзамена. За проявленный «коллективизм» в процессе подготовки, в результате, Римма и Кира имели пятёрки, а Галка - за уверенность в бессмысленности такой формы прочтения шедевров мировой литературы - законных три балла.
«Сквозь чугунные перила ножку дивную продень», - мечтала она, стоя на балконе Щегловой и любуясь своими конечностями, после этого самого экзамена.   «Чьи это слова?» - быстро поинтересовалась Римма. «А ты не знаешь? - лениво уточнила Галка. - Андрей Белый...» «Дорогая моя, - рассмеялась Щеглова, - когда ж ты перестанешь скакать по верхам? Это Пушкин». «Большой разницы в этом я не вижу» - Голицына притворилась чрезвычайно рассеянной.
Что тут возразишь? Действительно, какая разница, если этой фразой сопровождается эстетическое удовольствие от разглядывания отдельных частей собственного тела. Это же не экзамен по русской литературе…
Голицына весьма легкомысленно относилась к науке. Она считала, что журналистика сама по себе никакой наукой не является, а, значит, и те учебные курсы, что проходят на факультете, не могут являться системой знаний, и представляют собой весьма подвижные структуры.
Однажды на лекции по русскому языку она схватилась с заведующим кафедрой на предмет значения слова «эксцентричный», который старый профессор трактовал, как и указывал мудрый Ожегов в своём словаре: «вызывающе оригинальный, необычный до странности». Галка утверждала, что значение этого слова иное - безмозговый. Дошло до того, что лицо любимого всеми старичка-русиста покрылось красными пятнами, и он, задыхаясь от негодования, кричал, что не допустит вольных трактовок значений слов, что на то существует наука «семантика». «Её придумали  - так же как все остальные», - стояла на своём Галка. На следующий день она прибежала на кафедру с неизвестно откуда взятой цитатой Сталина:  «Наука потому и называется наукой, что она не признает фетишей, не боится поднять руку на отживающее, старое и чутко прислушивается к голосу опыта, практики». Она победно положила профессору листочек с напечатанным высказыванием на стол, старичок вздрогнул, потому что использованный ею авторитет не признавал, не чтил, и, в силу особых причин личного свойства, ненавидел. Русский язык Галка сдавала с нескольких попыток…
Как-то летом подружки возвращались разморённые и притомлённые из Серебряного Бора. Начиналась гроза. «Ух, ты, как ветер дует», - восхищённо проговорила Щеглова. «Нет! Это деревья качаются!» - По привычке возразила Голицына, после чего обе они захохотали.
Обо всем этом Щеглова вспоминала по пути к Голицыной. После коротких душевных терзаний она решила не оставлять её наедине со своим несчастьем, переночевать сегодня у Галки, а утром вместе отправиться в места не столь отдаленные от «Планерной».


85.
В шесть утра подруги с громадной сумкой вошли в помещение для посетителей Бутырской тюрьмы.
В носики их тут же ударил запах. Спёртый, смешанный запах пота, давно немытых тел, разнообразных человеческих и животных отправлений, дешёвой еды и сигарет.
- Ну, и дых здесь. Пропитаемся им все, а мне потом в Думу идти, пропахшей, - расстроилась Римма.
-  Дума твоя долбанная!!! Какая ты нежная. Ты вот представь, в каких условиях он сидит… И под залог его не выпустят, потому что следствие идёт, и свидания по той же причине не дадут… - Загоревала Галка. - У меня Gucci с собой есть. Обольёмся, когда выйдем. Меня тоже уже тошнит…
- Держись, подружка. Не время, - испугалась Щеглова. - Запах-то сложный, столько всего намешано…
- Незабываемый, - уточнила Голицына. - Плесень, кислая капуста… чеснок…Фантастиш-смесь… Я теперь его на всю жизнь запомню. Застарелый, едкий… ещё карболкой воняет, гнилью почему-то и сладостью - как в морге.
- Там-то что ты делала?
- Где? - рассеянно спросила Голицына.
- В морге… - Напомнила Щеглова.
-  А… Илья, мой первенький и единственный, там подрабатывал в ранней молодости… Как-то однажды ночью любовью даже у него на работе занимались…
- Тьфу! Экстремалка! Богохульница!
- Разве любовь может быть греховной? Слушай, а запах местный… им подышишь – выйдешь совсем другим человеком… несвободным… поверженным. Это запах людского унижения и безразличия, да?.. 
Подруги «определили» передачу безвинно пострадавшему неожиданно быстро. Одна заняла очередь, другая, инстинтивно почёсывая башку (не хватало ещё вшей подхватить), делала опись посылки, выкладывая предметы, не предназначенные к трансмиссии.
Потрясли Голицыну с Щегловой в Бутырке три обстоятельства. Как в русской сказке, где числу этому придаётся мистическое значение. Многочисленность молодых, разодетых девиц (значит, Купидоша попал в весьма приличную компанию,  - начинала успокаиваться Голицына); шокирующее разнообразие тюремного сервиса - здесь можно купить в ларьке от икры до зубной щётки, заказать неплохой обед, посвятить свободное время протезированию зубов (лучше бы, конечно, его жемчуга во рту остались целыми и невредимыми, - забеспокоилась Галка); готовность большинства окружающих немедленно вступить в дружеский контакт (собравшиеся здесь ощущали друг друга чуть ли не родственниками)…
…Вечером дома, перед тем, как спать лечь, Щеглова почту посмотрела - одна подружка-пиарщица удалённая прислала закос под одноклассников -  ссылку на сайт «Сокамерники ру». Римма немедленно переслала ссылку Галке.
Вот если бы сайт в реальности существовал, - опечаленно помечтала, Голицына.
86.
Мужчины избегают одних женщин и тяготеют к другим. Каким? Очевидно, что мужчины подсознательно сторонятся властолюбивых и агрессивных, интеллигентных и разумных, а также чересчур красивых дам. 
Из этого следует: чтобы соблазнить представителя сильного пола, надо быть бесхарактерной, послушной, глуповатой и не слишком привлекательной.
Но именно наличие этих качеств и вывело Любаню на тропинку успеха в мужском царстве-государстве.
 Люба блестяще владела искусством покорять мужские сердца ещё и потому, что отличалась (впрочем, как и Щеглова) неподдельной искренностью, не умела кривить душой. Она моментально вызывала симпатию представителей противоположного пола, быстро располагала их к себе, мягко и ненавязчиво поддерживала любой разговор.
Безусловно, тот факт, что она была проституткой, точнее, даже хозяйкой борделя, потому что под её началом работали пять девушек, тоже играл свою роль.
Она по определению располагала мужчин к близости, потому что была доступна, открыта для них в любое время суток. Начав рулить своими девочками, Люба могла позволить себе выбирать партнёра. Она строила свои отношения с мужчинами таким образом, что каждая очередная связь позволяла ей не терять частичку своей души, как раньше, напротив - слиться с  понравившимся ей мужчиной, уподобиться своему избраннику: высочайшее счастье, о котором любая женщина может только мечтать: когда «я» - это «ты», и наоборот.
Между тем, у неё был и муж, правда, сильно пьющий, и сын-призывник (отмазка его от армии - дело давно решённое), и больная мама в деревне, и любимая собака породы бордосский дог по кличке Бутуз.
Супруг её работал слесарем в домоуправлении и пил по призванию и оттого, что смутно подозревал о неблаговидных занятиях своей благоверной. Сын, лишённый опеки со стороны родителей и предоставленный самому себе, учился плохо. Бутуз, давние предки которого, весьма вероятно, участвовали в сражениях с римскими гладиаторами, готовый пойти за своей хозяйкой хоть в преисподнюю, был ею заласкан, зацелован в каждую свою складочку и основательно невоспитан - бросался почем зря на  мужчин, источавших вожделенных взгляды, обращенные его властительнице. Так что ей часто приходилось охранять окружающих от своего страстного и неучтивого защитника.
Маму Любаня любила до самозабвения, а вот навещала редко, и, чего уж греха таить, подчас под видом поездки в родные места, развлекалась в боулингах, саунах, ресторанах, гостиницах, ночных клубах и роскошных домах. Потом опрометью кидалась «отмываться» к маме - с ворохом подарков.
Добрая и совестливая Люба руководила своим борделем умело и с немалой любовью, знала все слабости и проблемы своих девочек, реализовывала на них нерастраченные материнские чувства. Никто из её знакомых не знал точно, сколько ей лет, подозревали, что за сорок. На самом деле ей уже подсвечивали все пятьдесят. Но какое имеет значение, сколько женщине лет, если она соблазнительна, чертовски мила и легко обучаема.
Последний фактор в характеристике Любани Голицына сейчас особенно любила. Именно его она и предполагала использовать на заключительной стадии своего плана мести Максимович за поруганную честь Щегловой, родившегося в её стрёмной башке в тот самый день, когда началась вся эта история, совпавшая с началом съёмок полнометражного фильма «Адски божественна».
87.
 Что же так взбесило Голицыну в той ситуации?
«Что нам стоит дом построить? Нарисуем - будем жить» - она тоже могла бы снимать кино. Галке, со свойственной ей импульсивностью, не хотелось развивать эту мысль и дойти в своих размышлениях до того, что для исполнения любого дела необходимы определённые навыки. Увы, бог одаривает не всех и не в равной мере, опечалилась тогда Галка, имея в виду, что не она снимает эту фильму. В ней на секунду поднялась зависть. Она тут же «поймала» в себе это ощущение, и моментально, по-хозяйски, им распорядилась: недостойное чувство скомкала и затолкнула себе куда-то внутрь потёмок мятежной своей души. Но не захотела забыть. Рассказ Щегловой об имперских замашках их подруги она не потрудилась даже расчленить и проанализировать. Остатки юношеского максимализма: глаза Риммы - её глаза. Но зрение всего лишь одно из чувств восприятия человеком окружающего мира, и доверять ему так слепо не нужно - почему-то ведь говорят: «Не верь глазам своим»…
Последовавшее дальше неожиданное открытие Риммы по поводу Игоря, Любанькино раскаяние на фоне так внезапно-негаданно начавшегося романа Киры с архаическим аристократом Валерием Ивановичем просто выбили её из колеи на фоне разборок в доме Щегловых. Одним - всё, а другим? Пшик на палочке? Нет, будущего должно хватать на всех… Даже, если при этом придется разрушить чьё-то, может, даже - своё…
В буйной голове Голицыной родился план, названный автором легко и радостно: «Шутка».
Каким тяжеловесным всегда оказывается наше беспардонное вмешательство в жизнь других людей. Даже, если это жизнь любимой подруги. Если ты делаешь то, о чем тебя не просят, ты делаешь это для себя. Вот лучше бы Голицына со Щегловой тогда поговорили не о процедуре принятия на души виски, а о благих порывах прийти на помощь ближнему, если он в том нисколечко не нуждается.
Несколько раз Галка пыталась рассказать о своей идее Щегловой, но всегда притормаживала - боялась, не поймёт, заставит отказаться от такой благородной идеи мести. Был момент, когда наутро Голицыной сделалось гнусно, она хотела остановиться: после того, как находчиво притворилась пьянящей, и оставила своего возлюбленного вдвоём с Максимович. И Галка бы успокоилась, но тут, буквально через несколько дней, арестовали Купидошу, одновременно с этим начались непонятки со спонсорами её, не имеющего аналогов журнала, она испытывала необходимость чем-то забить ощущение жесточайшего одиночество, и она решила - нет, буду твёрдой, пойду до конца. Короче, говоря «Остапа несло»… Но размещать фото Максимович в объятиях златоглавого юноши в Интернете, как изначально собиралась, предварив это честной смс-кой: «это сделала я…», все-таки духу у неё не хватило. 
Прощальный аккорд «Шутки» особой изобретательностью не отличался, но планировался тяжёлым, жёстким, жестоким. По замыслу автора, Щеглова вдоволь смогла бы насладиться растоптанной любовью Киры. А куражная, не знающая покоя от безделья и забот, Голицына теперь уж точно доказала бы окружающим, что жизнью правит секс.
88.
 Галка позвонила Любане - та гуляла с Бутузом на собачьей площадке. Голицына моментально спустилась вниз - и тут же увидела двух верных друзей. Люба внимательно наблюдала за псом, обнюхивающим и обозревающим окрестности.
Галка бросилась к ним, расцеловала обоих. Бутуз недовольно поморщился, но стерпел.
- Как ты? - осведомилась она у Любани. - Сто лет не виделись…
- Так ведь не идётся после того моего неудачного визита…
- Да забей! Всё там уже нормально.
Целомудренная Любаня заулыбалась, захлопала не накрашенными ресницами, из правого глаза её скатилась слезинка.
- Вот и славно… А у нас радость - у нас щенки родились. Сейчас с Бутузом поедем нашу девочку с деточками навещать, да, мой ненаглядный? - обратилась она к собаке.
- Слушай, Любань, дело одно есть. Надо человеку помочь. У него катастрофическая ситуация: от него жена ушла, а детей ему оставила. Вот он с ними мумукается, а тут ещё тёща - настоящий монстр… Ну, незанимательно ему жить, понимаешь? Короче, ему срочно баба нужна… чтобы он осознал, что не всё в жизни потеряно… 
- Н-да… история. Утраченное семейное счастье? - уяснила Люба. - Ну, постельное, положим, я могу ему дать, а дальше-то что?
- Ну, пусть хоть так. Это ведь немало. Он на жизнь иначе посмотрит. Я даже…(Галка замялась) заплатить могу.
- Зачем ты меня обижаешь? Будто я не въезжаю в ситуацию. И что я должна куда-то поехать или как?
- Да все проще простого. Мне надо к спонсорью - разорять их якобы на щиты рекламные по Москве, ну, журнал я открою - долгая история, хотя, может, ещё, что удастся решить… Мне деньги нужны - Арсения выручать нужно, а за него, знаешь, сколько запросил следователь? Ты глаза такие круглые не делай, и деньги мне свои не предлагай. Не хватит их… да и не возьму я… А ты лучше вот что для меня сделай. Я сейчас попробую к себе Валерика призвать по какой-нибудь домашней надобности… придумаю. А сама уйду, а ты его встретишь, а дальше уж, не мне тебя учить… Сделай любезность подружке…
 Договорились, что Любана придёт к ней через пару часов.
Теперь Галке нужно под любым предлогом заполучить Валерия Ивановича. Это оказалось просто, поскольку тёща нашего бухгалтера отправилась с детьми навестить маму. Он минорно сидел дома. Максимович занималась монтажом фильма. 
- Эй, унылый хорёк, ты совсем одинок, - узнав об обстоятельствах, в которых он пребывает, развеселилась Галка. - Как, насчёт «помочь» - молодой интересной женщине? Мне нужно стеллаж хитромудрый собрать.
89.
…Голицыной только не очень понравилось, что Люба пришла с Бутузом. Как-то несерьезно, все-таки свидание планируется. Но поскольку выглядела «спасительница» блестяще, выговаривать свои  недовольства она не стала,  - с минуты на минуту должен появиться Валерий Иванович.
Дальнейшее показало, что у Галки был глаз-алмаз и немалая интуиция. Именно из-за этого гнусного именитого пса дело и провалилось.
После добродушных объяснений Любани, куда исчезла хозяйка, верный её спутник - бордосский дог Бутуз - неожиданно укусил Валерия Ивановича за ягодицу. Люба заохала, небольно шлепнула по лбу своего питомца. Наш бедный бухгалтер немедленно ретировался. Он с детства боялся собак.
Таким образом, финальный аккорд не прозвучал. Факир отпустил бразды правления, и фокус не удался.
 
90.
Не справившаяся с заданием Любаня (обещала - ничего не вышло, а она - человек слова) немедленно позвонила Галке на мобильник.
Но телефон Голицыной был отключён. 
Любаня погуляла глазами по книжным полкам. Взяла потрёпанный томик,  открыла наобум:
Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.

Легла на диван, похлопала возле себя рукой, чтобы запрыгнул Бутуз. Он лёг рядом. Она читала стихи, её клонило в сон, и, засыпая, она вдруг раздумалась о пользе дарения.
Каждый из нас - на этой земле, чтобы…дарить. Приходя в этот мир, мы дарим ему себя, а в ответ принимаем всю его красоту, совершенство и мудрость.
Принимать подарки всегда приятно, независимо от того полезные они или не очень, большие, маленькие, дорогие…
Дар - рад… весьма символично: слово читается одинаково «туда» и «обратно».   Значит, вечен ход дарения и испытываемая при этом радость обеих сторон. Чудо дарения делает нашу жизнь… бесконечной.
 Люба заснула в обнимку с Бутузом, и ей приснился удивительный сон: она гуляла на волшебной солнечной поляне среди ярких огромных цветов, на которых сидели и разговаривали о чём-то очень важном маленькие эльфы и феи с переливающимися крылышками. Она прислушалась…
- Любаньк, ты чего это? Уснула? Он, что он не приходил? - разбудил её Галкин голос.
- Да был, но у нас тут неприятность случилась, - отвечала Люба в полусне. Еще б минута, и она бы узнала, о чём с такими просветлёнными личиками беседовали сказочные существа. 
- На минуту нельзя отойти, надо ситуацию постоянно контролировать, - узнав о том, что произошло,  - расстроилась Галка. - Дать бы по заднице твоему Бутузу, но ведь, он, гад, мне руку прокусит.
91.
 О.И. влетела в думский свой кабинет с огромной сумкой:
- Опять половины народа нет на месте…Что с вами делать?
- С днём рождения Вас…
- Спасибо.
Желать Щеглова, не желает ничего. Можно предположить, она сохраняет все свои «поклоны» до именинного часа. На самом деле просто не созрели ещё поздравительные мысли в её непроснувшейся голове. В коридоре гремят вёдрами уборщицы. Они через полчаса разойдутся по домам. А у помощников О.И. рабочий день только начинается.
- Римм, зайди, покурим. Посоветоваться надо.
Когда Щеглова плюхается на стул, О.И. дает ей прикурить, и продолжает:
- Я так думаю… Сегодня сделаем укороченный рабочий день. Пошлём Алёшку за продуктами, хорошенько выпьем и закусим. Я из дома-то принесла, но явно не хватит. А эти, все, чужие, пусть себе идут целый день. В пять, где-то мы сами за стол  сядем и закроемся. Ты как? Может, Гальку твою пригласим?
- Только не её…
- Смотри сама. Где Алексей?
- Курит.
- Чёрт знает, что такое. Мне, правда, уже в открытую говорят, что помощники мои слоняются без дела по коридорам.
- Но это не так, О.И. Курить-то хот-ца…
- Ты у меня кем работаешь - адвокатом? Так и молчи. Уволю на хрен, - это уже появляющемуся Алексею.
- С днём рождения, О.И. Вы сегодня такая красивая.
- Ой, врёшь, как бегемот. Я от позавчерашнего никак не отойду. Ну, поездочка была, доложу я вам, чёрт её дери, напряг капитальный. Ладно, не уволю пока, в честь дня рождения.
С самого утра повалил народ с подарками и цветами. Презенты все дорогие, но бездарные. Настольные часы с безвкусными наворотами, мини-бар, бессчётные вазы и сервизы, наборы рюмок, гобеленовые картины. Всего этого добра и у самой О.И. в избытке. А чего бы ей хотелось? Того единственного в мире человека. Остаться с ним вдвоём. И провести этот день так, чтобы она почувствовала себя женщиной на все «сто». Только нет его. Потому и провозглашает О.И. себя мужиком. И усиленно внедряет в умы окружающих мысль, что баба должна быть мужиком. Странно только что ему, мужику тому, несут цветы в громадном количестве. А цветы - замечательные. Великосветские розы, развратные лилии, официальные гладиолусы, революционные гвоздики. Со вкусом оформленные букеты. Всех О.И. принимает, всем наливает. Сама выпивает, но - в меру.
- Она у нас, правда, на транквилизаторах сидит. Я бы, честное слово, обалдела. Мне бы на пятом визите все они осточертели. Молчала бы как рыба, благодарила только, - устало замечает секретарша.
- Потому - один из факторов - ты и не здесь. То есть - здесь, конечно. Но в другом качестве, - мудро отвечает энергичная Щеглова.
- А Медведев её поздравит? - шепчет-спрашивает вчера принятый новый помощник.
- Балда ты, ему по рангу не положено, - отвечают женщины.
- Но Горячева же поздравила. И Шойгу, - не сдается новичок.
Женское население смотрит на него как на больного.
- А, действительно, глупо как-то… Чего вы выставились? Если Президент её знает и ценит: сообщили ему, что у неё день варенья, то почему не поздравить? Какие могут быть ранги и ранжиры в человеческих отношениях? День рождения - это же человеческое, небесное даже. Бог послал тебя миру в этот день. Поздравляй - кто хочет, - размышляет Алексей.
Тем временем к О.И. уже очередь. Это предусмотрительная Щеглова её создала. Поздравления происходят один на один. Параллельно и вопросы кой-какие решаются. А значит - третий лишний. Помощники всё добавляют фрукты, орехи разных сортов и размеров, сыр «рокфор», колбасу «брауншвейгскую», семгу слабосоленую - безудержно любимый О.И. стандартный столовый набор. Часам к пяти поток поздравителей сникает, уряжается.
- Садимся, - командует О.И. И помощники, целый день то и дело от голода «подворовывающие» именинный продукт, делают это радостно и шумно. В общем-то, сегодня всё дозволено, все прощается. День такой хороший.
- Алёшка, попробуй утиную шейку, рекомендую, - шепчет голодному менеджеру голодная же Щеглова.
- Вот я вам расскажу историю про своего помощника на прошлых выборах.  Здоровый мужик, роста двухметрового. И поехали мы с ним на встречу к сибирским казакам. У них как? Стакан наливают: «Любо?» Выпиваешь: «Любо». Ну, выпили мы с ними, и попросили они меня его оставить. «Нам лететь, - говорю, - вечером. Верните только в целости и сохранности». Они пообещали. Ну, время лететь - нет моего помощничка. Звоню ему на мобильник - не отвечает. Вымер телефон. Хотя бы хозяин его жив остался, думаю. Прилетел он ко мне на следующий день - зелёный как крокодил. «Видал, - говорит, - всякое, - но чтобы так пили. Поляну ту помните? Так вот спали мы на ней вповалку, да так крепко, что никаких звонков ваших я не слышал. Проснулся - уж утро». Вот такая история. И в свете этой истории… Вот тебе, Алексей стакан коньяка полный, выпьешь - значит, настоящий ты помощник.
Менеджер нахмурился:
- Я, О.И., во-первых, не всю работу ещё закончил. Во-вторых, поэтому минералку буду пить.
- Да, черт с ней, с этой работой. Её никогда не переделаешь. Давайте сегодня гулять. Пей!
Римма сидит рядом с Алексеем. Он косится на неё, у него суетливо-нерешительно бегают глаза. Отваживается:
- Не за тем я сюда нанимался, чтобы пить. Таким образом, надежность человека не определяется.
- Пей, за меня, бегемот! Все-таки у вашей коровы сегодня день рождения.
- Я не бегемот!
- А я - корова!
- Но я - не бегемот!
За столом воцарилось молчание. Немая сцена - все застыли с бокалами в руках и кусками дорогостоящей снеди.
- Пей, я говорю!
- Не буду пить, минералку - пожалуйста…
- Да какой же ты, на фиг, помощник после этого! Не будешь пить - закрой дверь с той стороны!
Алексей встает и уходит.
Первый порыв всех остальных - уйти вслед с ним. Три пары глаз секунду раздумывают. Потом все разом направляют взгляды на содержимое стаканов: новый помощник - водки, Римма - коньяка, секретарь - красного вина. Следующий момент - синхронные движения троицы, связанные с опрокидыванием стаканов внутрь. В общем-то, обидно за Алексея, конечно. Но О.И.-то не хотела его оскорбить. Вот русская разудалая душа… Душа… задушит… душевно… бездуховно…одухотворенно… Просто не поняли друг друга.
Золотарёва - в недоумении с непочатой рюмкой в руке. Не рассчитывала на такую реакцию.
- Ну, если он шуток не понимает, пусть уходит, - неуверенно комментирует она. - Мы с вами, выходит, из другого теста, - оглядывает всех «своих», молчащих, разыскивая в глазах помощников хотя бы отдалённое выражение «знака согласия». Все прячут глаза. Неловкая пауза. Её надо разрядить. Ставшая вмиг разумной, хозяйка сама это и делает.
- Ой, спасибо, Алёшка, хлеб купил бородинский! - говорит О.И. уже уверенней. - Так я его люблю! Не Алёшку – хлеб…(усмехнулась). Алёшку пусть жена его любит. Хотя такого обидчивого любить трудно… А историю названия хлеба - знаете? Что ж, корова ваша расскажет. Давайте только выпьем за именинницу! Что молчишь, Римуль?
- Да я не молчу, - откликается Щеглова, злая  на себя оттого, что не вступилась за Алексея.
Ну, слушайте.
Слушают, куда деваться. Но история интересная. Не слышали они об этом раньше. А дело так было:
92.
«Это я на Бородинское поле ездила с другими депутатами… Вот как раз Галка твоя нас возила тогда. И узнала я от неё удивительные вещи. Оказывается, история бородинского хлеба - это история любви.
Недаром, значит, я так люблю этот хлеб. Да что я - каждый истинно русский… Иностранцы, знаете, как наш бородинский называют? Русский сувенир. Смотрите, этот кирпичик, будто выпечен из русского чернозёма. А рецепт этого хлеба придумали монахини одного подмосковного монастыря. Оказывается, это поминальный хлеб - в память о героях Отечественной войны 1812 года. Замешан он на огромной святой светлой любви, чёрном горе и «верности до гроба» - так говорят.
 …Не знаю, какой из Галки - ритмолог, а экскурсовод она замечательный. Так рассказывала, что у всех баб слёзы катились. И каждой хотелось в тот момент одного – испытать ту любовь великую, которой бог Маргариту Нарышкину наградил. Такая любовь бывает только раз в жизни. И совсем не у каждого, потому что это дар. Вам, интересно-то? А то скажете, что-то корова наша сегодня разболталась… Ну, тогда - слушайте.
Маргарита Нарышкина принадлежала к старинному богатому роду. Замужем она была за блестящим молодым генералом Александром Тучковым. Красивый был мужик, храбрый, свято Родину любил. Старое русское воинство - это особая страница в нашей истории. А как любил Маргариту, да и она в нём души не чаяла. Такую любовь редко на свете встретишь. Одна гадалка предсказала Тучкову смерть на поле боя в местечке Бородино. Взял он карту, стал искать это самое Бородино. В России такого географического названия не было. Рассмеялся он и сказал жене, что гибель его отменяется.
Бородино оказалась такой маленькой российской деревушкой, что и карту не попала.
А Маргарита никак не могла забыть тяжкого пророчества. К тому же однажды во сне услышала она слова: «Судьба твоя решится в Бородино»...
Рассказывают, что Маргарите был после свадьбы один знак. Знаки, указания, намёки всем нам являются, но нам всё некогда,  мы всё спешим, недосуг нам в них разбираться, потому и жизнь наша вся - наперекосяк. А тогда люди были внимательнее, мудрее нашего, да и жизнь была проще. Так вот, после венчания, у церкви один старик-юродивый протянул Маргарите грубую палку и сказал: «Вот тебе посох, сестра Мария!»
Когда началась война с Наполеоном, молодые вынуждены были разлучиться. Правда, ненадолго: Маргарита добилась у самого императора разрешения следовать за военным обозом мужа. Дело невиданное. Сын у них родился…
В сражении у деревни Бородино Александр Тучков командовал дивизией. Был момент, когда под натиском французов русские солдаты дрогнули. Ну, растерялись. «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне»… Эй, Щеглова, кто эти строчки написал? Не помнишь? Жаль, это первые признаки раннего склероза. Это Юлия Друнина. Кстати, она с собой покончила. В день распада СССР, говорят… Совершенно уникальная личность, фронтовичка. И поэт милостью божьей. Ну, это я отвлеклась…
Генерал, чтобы придать им мужества, поднял над головой знамя и пошёл впереди.
(Это не то, что наш подставной кандидат с самодельными эполетами, который за деньги всё на свете продаст… Кощунственно даже сравнивать-то их. Душа у него – холопская. На какие ж ужимки приходится идти, прости меня господи… Ну, ничего, процента полтора голосов от основного моего соперника он оттянет, у нас на Руси шутов любят…Спасибо тебе Щеглова, что так грамотно мне «подставу» на выборы нашла…)
Тучкова разорвало снарядом. Маргарита в отчаянии искала хоть какой-нибудь след мужа. Нашла лишь палец, который узнала по обручальному кольцу с бирюзой.
Я вот представляла себя на её месте - я с ума бы сошла… Наверное, только сознание того, что у неё маленький сын, могло спасти её от безумия.
 И представьте себе,  сын её в пятнадцать лет заболел… заболел он и умер.
Мужа любимого потерять, и сына похоронить… Как это выдержать можно? Закончилась земная любовь Маргариты.
Сына она похоронила на Бородинском поле, у тополя. Они с сыном когда-то посадили его вместе - в память об отце.
И что вы думаете? Это теперь мы ни в бога не верим, ни в чёрта…(инстинктивно перекрестилась Золотарева), а тогда…Чище, наверное, люди были, ближе к истине. Маргарита так решила: пережитое ею - знак Божий. Покинула  она мирскую жизнь, продала все драгоценности, построила на Бородинском поле маленькую простенькую церковь.
Вот тогда и в голову никому не приходилось к государству за помощью обращаться. Не то, что сейчас…
Она надела монашеские одежды, вериги, стала первой игуменьей Спасо-Бородинского монастыря, приняла имя Мария. Сбылось предсказание юродивого. Так с тем посохом она до конца своей жизни и не расставалась.
Вот в этом монастыре и придумали новый сорт хлеба, который назвали «Бородинским». Когда Маргарита умерла, на груди её нашли медальон, а там - записку от влюблённого генерала Тучкова: «Кто владеет моим сердцем, и кто волнует его? Прекрасная Маргарита!» Так и хранила записку всю жизнь - с молодости.   
Россия такими историями богата. Мы просто мало, чего ещё знаем, до стыдного мало», - со слезами на глазах закончила свой рассказ О.И..
Какая отличная она у нас баба, бешено заколотилось сердце Щегловой. Какая искренняя, живая, русская. Сказала, не слишком складно от волнения:
- Давайте выпьем за О.И. Давайте выпьем за то… Что мы - победим, если будем все вместе… А мы же вместе!!!
И все выпили. Потом - ещё и ещё. Вот они уже почти любили друг друга - за то, что вместе делали одно общее дело - продвигали О.И. в депутаты Госдумы. Сознание того, что они все вместе занимаются чрезвычайно полезным и важным делом, в совокупности со спиртным, как сто сорок солнц, грело их души, прямо-таки поднимало ввысь.
- Кстати, Риммк, вздорная я баба, некрасиво с Лёшкой получилось, я завтра ему позвоню, попрошу прощения… Ты чего сегодня Галку свою, сумасшедшую, не позвала? Вот баба - огонь и ветер!!!
Щеглова засмеялась, и в это же время зазвонил  её мобильник.
 
93.
«Живи вместо меня, - предложил глухой голос Голицыной. - Больше не хочу и не могу. Уступаю тебе свою жизнь и своё счастье. Вещи все мои забери себе - на память». 
- Стой…- только и успела сказать Римма.
Но телефон отозвался противными короткими гудками.
Щеглова похолодела. «Уйду?» - попросила, стукнувшись взглядами с О.И. «Без проблем»!» - понимающе разрешили глаза Золотарёвой.
94.
С дороги Римма трясущимися руками набрала номер Игоря, наказав, без всяких объяснений: «Срочно, к Голицыной».
К «Театральной» Римма бежала. На переходе на «Пушкинскую» - расталкивала всех в стороны. На эскалаторе - прыгала через две ступеньки. От «Планерной» - снова бегом. Но обогнать время было невозможно - прошло почти сорок минут с момента Галкиного звонка.
…Дверь в подъезд открыта и прижата снизу кирпичом - чтобы не закрывалась. На двери прилеплена записка: «Ждем скорую  помощь. Не закрывайте!»
Римма бегом кинулась к лифту. На табло светилась цифра «12».
 Дожидаться, решила она, действительно, смерти подобно.
Она опрометью бросилась вверх по лестнице. Сердце выскакивало из груди.
Седьмой этаж.
Распахнула по обыкновению открытую дверь и увидела растерянное озабоченное лицо мужа. Наверное, вошел пару минут назад, не успела додумать Римма…
Валерий Иванович нёс на руках из ванной абсолютно голую Галку. Голова её безжизненно свисала набок. Римма увидела пропитанную кровью повязку на левом Галкином запястье. Потом  - Киру с огромным белым махровым полотенцем. Позади неё шла растрепанная Любаня с опасной бритвой в беспомощно опущенной руке. Каким-то десятым родственным чутьем, Римма поняла, что страшного не произошло…
- Скорую вызвали? - Щеглова механически заглянула в ванную, где стекала розовая вода. На туалетном столике лежали окровавленные куски ваты и бинта. Римма почувствовала, как слабеют руки и ноги.
 - Нет. Нельзя, - замотала головой Максимович. - Тут же в психушку отвезут. Н-да, это не актерские Галкины штучки, похоже она всерьёз…
- Так это не ваша записка на двери парадного висит? - Римма всё ещё никак не могла вместить в себя произошедшее, нелепые незначительные вопросы вылетали, будто она вдруг потеряла голову и на время одолжила её у какой-то глупой тётки, бездарно вытаращившейся на колёса автомобиля, под которыми умирает ребёнок. Надо срочно приходить в себя, страшного не произошло. Обошлось…
 Ап, родная башка вернулась на  свое законное место.
95.
- Ах ты, мерзавка!!! - завопила шёпотом, обращаясь к Голицыной, Римма, радуясь возврату личного мыслительного аппарата. - Всех собрала - гадьё зелёное… - Но целовала её, куда попало в лицо, в мокрые - нос, щёки, уши, губы… - Ты чего надумала, а, дрянище?
Галка тяжело разомкнула веки, пыталась делано улыбнуться. Глаза у неё были тоскливые, как у побитой собаки.
- Да она, пьяная: там, на бортике ванной, почти выпитая бутылка «Джина» стоит… - Кто-то сказал.
- Не пьяная я. Глупая у меня жизнь, - запекшимися губами с трудом проговорила Галка. - Ни фига никто по-настоящему меня не любит, да и не любил, и я… Х-х-олодно, знобит. - Дрожала она.
- А ты сама - полюби, - тихо предложила Люба, но никто этого не услышал. Она бережно накрыла Голицыну одеялом, тут же метнулась в другую комнату за пледом. 
- Идиотка! Мы с Риммкой тебя любим - чего тебе ещё надо, - разъярённо-твёрдо сказала Кира.
- Ребята, может всё-таки скорую вызвать. - Надо же зашивать вену-то, - сомневалась Щеглова.
- Надо искать, кто зашьёт, я же тебе объяснила про дурдом, - угрожающе прошипела Кира.
-   Да тут не надо шить. Она неглубоко порезала. Я раньше медсестрой в процедурном работала, правда, сто лет назад… Просто повязку потом, попозже, заменю… Но шрам всё равно останется, - объяснила Любаня.
- Я вас умоляю, - попросила Галка. - Кровь остановили почти, я ж чувствую… Люба повязку положит мастерски. Простите меня… все… Риммк, портрет мой из ванной принеси, от которого, ты говорила, пахнет кровью…
  - Чего он там делает-то? - Щеглова активно покрутила указательными пальцами в районе висков, тяжело вздохнула, но портрет принесла:
- Любуйся, звезда… Ты, стало быть, в присутствии своего изображения себе приговор вершила. А потом не выдержала - всех собрала! Вызвонила!!! Бессовестная ты! Голова кружится у тебя?
-  Есть немного. Помирать надо с музыкой и в окружении друзей… - слабо оправдывалась Галка.
- А уйти в мир иной по-тихому так, достойно - не судьба? Ты откуда-то «Живи вместо меня» взяла? Токареву перечитала али одноименный фильм Басова посмотрела? Бритву опасную где раздобыла?
- А, фиг, ты угадала. Это моя личная просьба…Токарева, Басов, Пугачева, Киркоров - плевать мне на них - у меня своя жизнь. И бездарная - в отличие от их жизней. Да, зачем они-то мне? В сравнении с вашими-то жизнями… и то бездарная… Я всё по верхам скачу, славы ищу, ничего для этого не делая, но слава-то приходит в связи с заслугами или делами. Господи, какая банальщина. Я не то, что вам всем завидую… нет, правда. Просто каждый из вас нашёл свою нишу, а я всё не у дел. А годы-то идут, а я всё - «никто» и зовут меня - «никак». Зачем вы примчались - я, может быть, самый порядочный поступок в жизни совершила бы. Это ведь было совсем непросто. А вы примчались… Я, честное слово, звонила всем, лишь для того, чтобы попрощаться. А второй раз я уже не смогу этого сделать, это так трудно… Вот раз в жизни родилась у меня великолепная идея, а вы не дали мне её реализовать. Идеи витают в воздухе, а я её взяла совсем не из воздуха, я всё обдумала - это логическим завершением моей бездарности должно стать.
А бритва - дедушкина, с войны… Она, между прочим, из дамасской стали, старинная - полушёпотом пояснила Голицына. - «Когда судьба по следу шла за нами как сумасшедший с бритвою в руке…»
Все захохотали: и в этом, предсмертном, можно сказать, состоянии, она не могла забыть, что любая женщина лучше смотрится на фоне антикварных штучек и исповедально-режущих стихов Тарковского. Галка продолжала свою лебединую песню:
- Это крик души. А когда мы кричим, мы никогда не бываем красивы. Насчёт «помереть». Финал должен быть громким. Чтобы все запомнили. Какие ж мы гадкие, и куда пошли все наши годы, вместе прожитые, если я такую пакость могла совершить… вернее пыталась произвести -  с Киркой… кстати, из-за и в честь тебя, Щеглова… И в жизни всё просто донельзя - всё познается через секс, но это же, в конце концов…и бездарно… Любовь, любодействие - это когда ты спишь с мужчиной невенчанная, и прелюбодействие - когда с женатым мужиком кувыркаешься. А смерть моя была бы не напрасной. Вы бы… каждый из вас чего-нибудь бы понял. А так - что? Облом. Незавершенная попытка устроить момент истины. Господи, сколько ж говна у каждого в его жизненной телеге…
Галка, горестно усмехнувшись, откинулась на шёлковые подушки.
- Не понимаю, как столь ничтожный повод мог вызвать у тебя такую дикую реакцию. Ну, поцапались мы, и что из этого? -Искренне недоумевала Щеглова.
- Да нельзя зарываться, других нельзя унижать, как бы тебе лично не было страшно, больно, тяжело! Чего ж тут непонятного? Надо людей на место ставить! А каким путем? Бумерангом! И лучше всего - через секс! Потому что секс правит миром, - не унималась Галка.  - Да, успокойся, не получилось у меня всем вам этого доказать. Взамен от собственных - бессилия и ненужности - чуть с жизнью не попрощалась. Я - лузер, лузер… Получается, и у секса должна быть душа…Короче, я хотела совершить благодеяние…
- А это единственное, что роднит нас всех - желание сделать благо другому, - уточнила Люба, и Щеглова с удивлением на неё взглянула: какие глубокие мысли в этой голове, где кора головного мозга позаимствована у дуба. Что ж пейзанки не только любить умеют, а, похоже, и мыслить.
Мужчины - Игорь и Валерий Иванович - во время этого действа не произнесли ни слова…
Интеллигентно, в любом случае.
Говорят, женщины много сил тратят на то, чтобы быть привлекательными и совершенно не утруждают себя, чтобы быть увлекательными. Галке Голицыной вовсе не приходилось тратить на это времени. И первым, и вторым аргументом женской жизнеспособности она владела в совершенстве. Поистине фантастическая натура. Хлопотно с такими женщинами, непредсказуемо… Зато не соскучишься. Но лучше все-таки не надо: спокойствие для мужчины среднего возраста дороже всяких неожиданностей. Чтобы сделать мужчину счастливым нужно его любить и …оставить в покое. Вот примерно об этом сейчас размышляли наши мужчины. 

96.
- Ну, почему, почему? Почему ты решила, что всё познается через секс?
 - А как же? - лежа на диване в окружении друзей, витийствовала Галка. Щёки её уже порозовели, глаза поблёскивали. - Открытия большого я не сделаю, если скажу, что оргазм - это единственная истина. Это ж не я придумала. Сам господь-бог.   Вот и вся любовь - это ощущение близости. Мысль о соитии, его предчувствие, возможность - что возбуждает больше? А кульминация соития - разве есть в нашей жизни более сильное, великое ощущение? Не знаю, может только смерть как грядущее отсутствие всех человеческих ощущений. Говорят, существует три вида любви: сердцем, разумом и душой. А любовь тела куда девают? А? Да если не будет физического влечения -  как все эти Любови могут возникнуть? Все просто в этом мире. Нет на свете никакой  великой любви! И не в ней совсем дело. Мы все сходим с ума из-за секса, то есть без оного. И ещё потому всё на сексе стоит, что Бог или… не знаю… кто-то там выше все равно же есть… создал мужчину и женщину… Это для чего? Чтобы они сообщались друг с другом…нравились друг другу… любили… А они позапутались в своих отношениях, поизолгались в жизнях своих…И мы - поскольку ничем от всех остальных не отличаемся. Мы - арлекины, жалкие позорные арлекины, говорим - одно, думаем - другое, а делаем - третье… 
- Мессия фигов! Не обобщай! - перебила её Щеглова. - Хрена ты доказала! Мы вместе, это и есть любовь, а дрянь вся забыта, быльем поросла…
- Ну, да, а кто вам это показал-то? Зачем вы судите её вместо того, чтобы просто любить? - чуть слышно заметила Люба. Галка всегда была для неё царь и бог. И особенно сейчас - это же надо на такое решиться. Сейчас она любила Галку до самозабвения. Безотчетно. Всей душой. Это необъяснимо - как восторг человека при виде бушующей зелени горных склонов, как музыка, как счастье во сне, как сумасшедший случай-шанс. Она была для Любы как влекущая звезда - далёкая и близкая одновременно.
 Завтра пойду в храм, помолюсь за неё. Чтобы любовь свою нашла, настоящую. Может, с мальчиком, которого в Бутырку упекли, что у неё сладится. Одиноко ей, вот и всё. У каждого своя жизнь, а она одна-одинёшенька, жалела Любаня Галку. Она из-за них жизнью хотела пожертвовать. А девчонки всё выяснения устраивают. Учёные, надо им во всём разобраться, всё поставить с головы на ноги. Секс… А как без него-то? Со сколькими же мужчинами я в своей жизни спала? Но ведь за чем-то они ко мне приходили? То есть, ясно, зачем. И чтобы там ни говорили - Галка права на все «сто»: на свете невозможно без секса… по крайней мере, без него это будет совсем другой мир… Любаня желала оправдать Галку любыми способами - она уже произвела Галку чуть ли не в богиню, ответственную за добро и справедливость на земле, и несущую эти довольно дефицитные чувства людям. Она ждала очередного постулата Галки с жалостливым лицом, по которому из припухлых   светлых порочных глаз текли слезы.
Голицына продолжила:
- Ну, хоть запомните, что надо беречь друг друга… Мне хотелось за тебя отомстить, Риммка, - обязательно. Хотя не в тебе, и не в Кирке конкретно дело…Меня до глубины души тронула эта история…
- Чья и какая? - поразилась Щеглова.
- До глубины души… - не услышала её Галка, - потому что она задевает самые чуткие, тонкие струны человеческой души… до слёз…до трепета в сердце и теле... чего мы только не делаем, чтобы обрести гармонию - не душевную, хоть физическую… во имя любви, любви к дорогому человеку, ведь каждый из нас живет не для себя совсем - во имя другого… это нормально, это естественно. Только мы об этом всё время забываем. Каждый из нас хочет открыть другому, людям тот мир, который видит он, угол зрения, с которого смотрит он… Но тогда каждый из нас должен быть способен на великую жертву - отдать, вручить свой мир другому… Говорят, «фу», какая чушь, я не верю, что люди способны на такое... Я верю... да, но я не встречала таких... но так должно быть. Да и вы все - такие, вы добрые, потому вы в любви живете… Помнишь, Щеглова, я тогда, в юности письмо тебе писала и спрашивала: дураки мы или юродивые?  Это я просто так спрашивала, знала уже, что мы и то, и другое сразу – в одном флаконе. Не тянем мы на избранность, кастовость… неполноценные мы… И упаси меня господи от всех ваших проблем…наших…но ввязалась… Мы все в ответе друг за друга. Мы все жертвы, не требующие ответной. А надо требовать! Почему нет? - воодушевилась она. - Так честно! Мы же друг друга любим… любим? Как там, у незабвенного Николая Васильевича Гоголя? «Полюбите нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит»? Берегите любовь…берегите себя… и будьте осторожны... И помните: кто счастлив - тот и прав... Я никогда не сомневалась в своей правоте, а тут… А тут еще Сашка Станкевич умер… Такой молодой… А, может, мы бы там с ним встретились… хотя бы там…Ничья смерть не бывает напрасной. Она - для чего-то. Мы потом узнаем, для чего. Я вот иногда думаю - а зачем жить, доживать до старости? Я что - узнаю что-то новое, совершу подвиг? Что может сделать и понять в этой жизни человек, если он  - лузер?
 - Я вот в храм хожу,  -  с опущенной головой неожиданно для самой себя произнесла Любаня. Вскинула голову, посмотрела на всех - разом. Нет, не стоит, тут же подумала, оценив коллективное выражение лиц, лучше помолчать. Никому из них её откровения не нужны. Придёт время - сами разберутся.
- Блин! Сенекой себя вообразила. Он вскрыл себе вены в ванной, предварительно выпив яда. И сидели вокруг великого римлянина друзья-товарищи - такие же поэты и философы - записывали его последние предсмертные откровения. Гадина ты, Галька! И откровения твои дурацкие. Какого ты в жизнь нашу влезла  прямо со своими ногами? Кто тебя попросил-уполномочил? Почему яду не выпила? - Хохотала Щеглова средневековым командорским хохотом.
- Ты чё ревизор? Тебя кто позволил вмешиваться в нашу жизнь? - плакала-смеялась Максимович. - И проговоренное тобой сейчас - это что? Духовное завещание? Ты нам, что момент истины устраиваешь, как Караулов в одноимённой передаче? Только технологии у тебя не те…
- Типа: «Дети не будьте такими как Влас, весело книгу возьмите - и в класс»? Не повторяйте наших ошибок, не пускайтесь в авантюры, не старайтесь быть сторонними наблюдателями, рвитесь к истине, даже если при этом придётся порвать себе жилы,  - разгорячилась Римма.
- Не кощунствуй, подруга, - попросила Голицына. – Я  всего лишь виновата в том, что возомнила себя третейским судьей. Но он должен быть беспристрастным, и не должен никому завидовать. Я а позавидовала - Кирке - что фильм снимает, что с Валерием сошлась… и любят они друг друга… вроде как… Так страшно позавидовала, что моя обида на Кирку за Щеглову мгновенно выросла в желание тебе, Максимович, за подругу отомстить, и я придумала эту шутку жестокую, чтобы чувства ваши проверить, а лучше всего - разбить… Я, наверное, живу невоспитанно просто - так, что нахожу счастье и страсть во всем, что я делаю… Но на этот раз итог стал исключением из правил, хотя действовала я в сопровождении тех же двух «с». Простите меня…я злая…
Галка хотела повиниться ещё в том, что когда случилась у Риммы вся эта дребедень с Игорьком, она уговаривала каждого из них расстаться, чтобы быть честными и не унижать друг друга, а потом, когда они помирились, снова позавидовала. Но вовремя спохватилась, что об этом ничего ни Максимович, ни Валерию Ивановичу неизвестно, а раз так - то и не нужно этого им знать.
 -  Какая обида у тебя, Галка, …сложносочиненная. Сколько накручено всего на пустом-то месте. Девки, а помните, чем начинается «Зависть» у Олеши?  - Вдруг относительно Галкиного покаяния проэкзаменовала подружек Кира. 
- «Он поёт по утрам в клозете», - мгновенно нестройным хором ответили девушки, поразив остальных присутствующих своими познаниями. 
- Вот такой у нас был преп по литературе, - горделиво отметила Максимович. - Уверена, любого из нашей группы спроси - скажет.
Телячий восторг воспоминаний…
- Да вы умницы-разумницы, только очень впечатлительные… чересчур, - пожелал смягчить ситуацию Валерий Иванович. Галка поблагодарила его взглядом.
 - Кир, а я сложносочиненная особа. Потому мне и жить иногда неинтересно. Мне нужна собственная доброкачественная трагедия. Простите меня все… вина, которая прощена, даст шанс начать мне новую жизнь,  -  глаз её немножко косил, и Щеглова отметила, что никогда прежде за ней этой особенности не замечала. Фарс-мажор в натуре. Да она снова играет, теперь у неё амплуа кающейся грешницы, вот зараза, разобралась Щеглова,  и взорвалась:
- Да пошла ты… Бредни улицы Свободы. Суть в том, что (и это тебе в назидание) все невинные или злые, спланированные шутки заканчиваются раскаянием автора. Ты влипла - и это мерзопакостное ощущение.… Чтобы тебе стало легче, считай, что твой  вскрик оказался обращённым в бездну. Ха-ха-ха… нашего порока и нашей любви. И того, и другого в каждом из нас, и в тебе - в частности, так много, что не докричишься - ори не ори. Ну, это не так уж плохо. Это значит, ты жива, и совесть у тебя на донышке где-то осталась…
- Не шутки - лацци… это более гипертрофированное понятие. А вы думали, когда-нибудь, что всё в этой жизни - рикошетом… Полёт мысли, и не обязательно значительной, слова, поступка, будто отражённый кем-то, возвращается обратно?.. Ну, вы простите меня все… простите?…Просто... очевидно нет у меня жизненной идеи, стержня нет - понимаете? Вот так всё до слёз просто. Вот… хотела вам парад справедливости устроить, а опозорилась. Облажалась по полной программе.
«А сейчас вроде никого не играет», - теперь Щеглова озадачилась и начала раскаиваться… И чтобы окончательно перестать сомневаться, стребовала:
- А была? Идея?
- Думаю, когда-то была, но я её теперь не помню, что-то вроде хотелось мне быть звездой, да перехотелось потом, - призналась Галка.
- Не трухай, деффка, лучшие умы России мучаются над формулировкой национальной-то идеи, и всё без толка, - успокоила Римма.
- А вот тут как раз и думать нечего. Наша национальная идея – справедливость. Так своей О.И. и передай... Понимаешь, можно врать всем и даже всё время, но нельзя врать в деталях. А справедливость, думаю, самая главная для русских «деталь»…
- И ты её исповедуешь?
- А как же! Смерти не получилось. Облом. - Галка явно начинала приходить в себя и фарисействовать. Но поскольку окружающие находились ещё в стадии ошеломления,  никто этого не понял. Даже Римма. - Смерти не произошло. Все будут продолжать жить - по-прежнему. Потому что смерти не произошло? Кому живется весело, вольготно на Руси? Кто ни о чем не думает! Какая чудесная у них жизнь… Я  тоже так хочу…  Знаете, есть ангелы, а есть аггелы? Слышали вы про таких? Нет? Ну, с ангелами-то всё понятно, а вот аггелы - это те, кто от бога переметнулся к дьяволу. Так вот я, наверное, из их числа-то…
- Не умирай, пожалуйста, ты - не лузер, я знаю, - тихонько заплакала Щеглова.  - Я тебя люблю.
- Да не буду, так уж и быть. Я тоже тебя люблю.
 - «Я шляпу украшу печальною ивою. И буду носить её круглый год. Зачем? - Потому что любовь, моя милая, за тысячу миль от меня живёт»…Ирландская народная песня. Ты, Риммка, помнишь… Сколько раз с Брианом пели… Может, не за тысячу миль, а просто не родился вовремя тот, кого я полюблю, да нет, это полная чушь - я же не буду жить вечно и не буду вечно молодой. Так что, надо, скорей всего, быстрей беспредельно полюбить Купидошу... Невлюбленная я просто погибну.   Простите меня…- Застонала Галка.
Ничто так не отзывается в сердце друга, как эти слова…
97.
- Как же она не любит показывать, что ей плохо. Как мне её жаль. У неё же никого нет. Никого! Ты понимаешь? - сказал Игорёк, когда Щегловы возвращались домой.
- У неё есть все мы. Арсений-Купидон. Надоели, к черту, все её выделывания, театральные буффонады на темы всеобщего лицемерия и личной её экстраординарности, почему не сказать то, что есть? 
- Мы есть друг у друга. У неё все мы - вторичные…ну, то, что осталось от нас после общения друг с другом… Я знаю, ты её любишь, но если тебя поставить перед выбором «я» или «она» ты ж выберешь меня, - прости за самоуверенность. Дура, какая же ты дура. Да она будет делать всё, что угодно, только бы её не жалели. Она жалости не переносит. Когда человек хочет, чтобы его пожалели, он невольно становится просителем. Просьбы - жребий слабых. А Галкин имидж - сильная женщина. Она всегда говорит: «Я буду делать только то и так, как считаю нужным».
- Угу, - продолжила жена. - Но находится тот, кто сильнее, и он отвечает: «Нет, это я сделаю, как я считаю нужным». «Не верь, не бойся, не проси» - Купидошка ей на днях по телефону сказал, кстати, свидания при всей своей напористости она так и не добилась… Вроде воровской закон это. А она плакала-рыдала - как это с такими понятиями он дальше жить будет… А мы разве с иными понятиями живём? Мы лишь к близким людям их не относим, потому что тогда уж полностью смысл всего сущего можно потерять. А ты знаешь, что деньги, которые она на журнал свой собрала мытьем и катаньем, все пойдут на отмазку Купидошки? И она его отмажет, видит бог, отмажет. И сегодняшнее её мнимое «самоубийство» - ничто иное, как демонстрация. Внимание она хочет на себя обратить, скучно ей, понимаешь? Проверить она нас хотела - прибежим мы или нет? И как красиво прикрылась национальной идеей, которую она блюдет. Тьфу!
- Ну, ты и стерва, Щеглова. Мы ведь могли бы и не успеть. Она не понарошку умирать собралась, - возмутился Игорь. - Кто её знает, может, это кризис среднего возраста. А это тяжелое дело. Это когда ты понимаешь, что дни бегут - и это происходит совсем независимо от тебя: утро, и вдруг вечер, а за ним - снова утро. Пулемётной очередью дни летят. Уходят дни, и с ними уходит молодость. А что ты сделал, что успел? Ни шиша такого умного, полезного. А посмотреть на себя и жизнь свою изнутри, знаешь, не каждый может. У кого получается, тот, в конце концов, понимает, что всё нормально, всё в порядке и всё правильно уже только потому, что жизнь - чудо, ты жив и здоров, и рядом с тобой любимые люди, и у тебя есть дети, и у тебя есть любимая работа, которая дает тебе определённые средства к существованию…   Неважно. Ты счастлив. Но это ж надо понять ещё суметь! Что это не обывательщина, а нормальная полноценная человеческая жизнь.
-  Она всю жизнь - в кризисе. Жанра. И тоске по неосуществимому. А спроси у неё, чего она хочет, она тебе намудрит такого, что уши в бантик завяжутся. Она не может просто жить и радоваться - небу, солнцу, дождю, снегу… Ей надо, чтобы всё и все вокруг подчеркивали её неповторимость. Существует только она, остальное - фон, понимаешь? Вся жизнь - как сплошной трюк. Свинг. Но так не выходит. И не стерва я, просто чересчур хорошо её знаю. Если ты успел заметить, в чем-то мы очень похожи. Нас даже в школе путали…Она - джазовый человек. А джаз любят и понимают немногие.
- Да нет, вы разные. Ты гораздо спокойней…
- Да, я, сожалению, не из джаза. Не получается у меня удачных импровизаций.
Мудрая Римма даже и не стала подкалывать мужа: спрашивать, как он нашёл Любаню, всё-таки встретились после такой продолжительной разлуки.
А Игорь, когда увидел на этой операции воскрешения Галки из мёртвых Любу, когда поздоровался с ней, и даже встал рядом в этой нервической массовке, чувствовал, что больше у него к ней нет ничего, она его не волновала - совсем…  Да и странно ему даже представить, что они когда-то были вместе, но ведь были, и ему даже казалось, что они близки, и он немножко любит её… Да нет, он никогда её не любил, это ему привиделось. Игорь наглухо вычеркнул из памяти былую возлюбленную - окончательно, бесповоротно и решительно - в тот день, когда вернулся домой. Чтобы больше неповадно было.
- Игорек, как ты думаешь, мы к старости станем умнее? - перебила его размышления жена.
- Думаю, вряд ли. А зачем?
98.
После неудавшегося самоубийства Голицына довольно быстро пришла в себя. 
Деньги на журнал вдруг потекли с невиданной скоростью. Однако тратить их на свое уникальное детище Галка не спешила. Взамен ушла в изучение биографий и творчества Шумана и Брамса. Оба великих музыканта были влюблены в прекрасную пианистку Клару Шуман.
Галка случайно, блуждая в упадническом настроении по Тверской, попала на концерт-лекцию, посвященный двум великим музыкантам. «Так упоительно пел мужик, так самозабвенно играли на фоно+виолончель+скрипка Шумана и Брамса, так светло и печально рассказывала ведущая про их судьбы, которые я из обучения в музыкалке знала - но как? Фрагментарно и поверхностно», - не замедлила поделиться своими открытиями с подругой Голицына. Галка вернулась домой в благостно-размягченном и торжественном состоянии духа, прошерстила интернет по поводу Шумана, его жены Клары и Брамса. Фантастика! Любовь какая, сумасшествие Шумана, смерть его. Казалось бы - всё за то, чтобы Клара соединила свою судьбу с Брамсом, но он, безумно влюблённый в неё раньше, отходит в сторону, а ведь жил в их доме, помогал ей, пока болел Роберт. Почему, зачем Иоганнес Брамс даже в другой город уехал, если столько лет её любви добивался? И Кларино недоумение. Тайна. И никто раскопать не в силах.
«Даже ты», -  цинично охолодила её пыл Щеглова. Но Галка её не слушала - днями просиживала в библиотеке, была одухотворена, относительно счастлива, хотя и в меру грустна.
Как-то утром позвонила подруге, сообщила:
- Вот раскопала я эту историю. То есть документальных доказательств моей версии, конечно, нет, но я чувствую, что именно так всё и было, - и тут же предложила. - Давай к Станкевичу на кладбище сходим? Только вдвоём… Ему завтра сорок дней.
Галка ждала Римму у кладбища с огромным венком с чёрной траурной лентой, на которой было написано «От Галины». Щеглова покосилась, но ничего не сказала. Вдвоём они еле донесли венок к Саше на могилу. Постояли, глотнули коньяка из фляжки. Покурили.
Они попали на Ваганьково, на следующий день после похорон Иванькова - известного криминального авторитета. Могилы Станкевичей и Иваньковых - тоже подзахоронили мэтра отечественной братвы к матери  - находились недалеко друг от друга. Издали они увидели море венков, так что холмик только угадывался под покрывалом живых цветов, высотой в человеческий рост.
- Во, блин, страна! Раньше таких людей хоронили за погостом. Зайдём? – предложила Щеглова.
- Да, зачем? - тормознула её Голицына. - Так уж и за погостом? Я знаю, он многим людям помогал, и если уж грабил - так только тех, кто наворовал немеряно. Нормальный он был мужик, не придирайся.
- Ну, ты как хочешь, а я зайду, интересно.
Галка неохотно отправилась сопровождать Римму.
 - О! - Читала с недоумением и восхищением Щеглова надписи на траурных лентах, - «Ты останешься вместе с нами человеком, отлитым в сталь. Колибри» - почему в стали-то, а не в золоте? «От казанской и новошешминской братвы»… «От Георгиевской братвы»… «От дальневосточников и бомжей»… «Дорогому брату от Дедушки Хасана»… мне сестра письма всегда заканчивает: «От дорогой родственницы»… «От Галины»… От Галины? - Римма внимательно посмотрела на венок. - Так мы точно такой же венок Сашке сейчас отволокли? Это что - от тебя? Ты Япончика знала?
- Да совпадение это, - замялась Голицына. - Мало ли Галин на свете? И венков таких - сколько угодно. Они же стандартные.
- Врешь!
- Ну, знала, знала, и что теперь? - Раскололась Галка. Ты лучше дальше читай… или запиши для истории. Вот, смотри: «Для Бати от братвы Дагестана». «Прости, что не мог уберечь». «От костромских пацанов». «От Ёжика и друзей». «Скорбим и помним. От достойного люда медведковского централа». «От русского шансона»...
Щеглова махнула обеими руками, закурила, ссутулившись, подняла воротник короткого чёрного пальто и фланирующей походкой, пошла по дорожке.
 Через пару минут её догнала Галка:
 - «Я, к сожалению, никогда не был женат и, слава Богу, до сих пор не женат» - так он говорил.
 - Япончик? - с нарочитым безразличием спросила обидевшаяся на скрытность подружки Щеглова.
- Ну, причём здесь он? Брамс!!! А я вычислила, почему он от Клары сбежал. Он испугался, что она всё время будет сравнивать его с мужем, с Шуманом. И это сравнение всякий раз будет не в его пользу. Мертвых ведь не судят.
- Знаешь, Галка, я иногда думаю, что бы было, если б мы с тобой были одним целым? То есть, наверное, вместе мы то самое целое и есть, но мы же не всегда вместе? Получился бы какой-то монстр, но симпатичный, и до чрезвычайности трепетный. 
 - Но тогда бы нас не было б друг у друга… -  вздохнула Голицына.   
 
99.
Галка расписалась с Купидоном в Бутырке. «Галкина эпатажность оскомину набивает, её всегда чересчур», - прокомментировал это событие Игорь Щеглов. Римма оказалась права - все деньги от спонсоров Голицына истратила на адвоката для своего Арсения. Его оправдали. Она в срочном порядке сделала ему визу.
Ей нужно было бежать, пока не «наехали» ею найденные партнеры по приказавшему долго жить её бизнесу. 
Она улетала с Купидоном и щенком бордосского дога от Любкиного Бутуза. Первый помет. Полагалось бы назвать его на букву «А», но Щеглова с Валерием Ивановичем вспомнили историю про кота Туза, поисками которого озадачила их в самом начале этой истории Максимович, и предложили Голицыной именно так назвать щенка… На память о том дне, когда началась эта история. 
Аэропорт «Шереметьево» стоял на ушах. Экстравагантная шумная мадам с породистой собакой на руках в сопровождении юного златокудрого красавца, эскорт  возбужденно орущих провожающих, фотографии на память.
У Щегловой  даже возникло такое чувство, что всем присутствующим в тот день в «Шереметьево-2» грустно расставаться с Голицыной, а всем улетающим  - жаль, что она не летит с ними одним рейсом.
- Свобода! Девки и мужики! Свобода! - восторженно радовался отмытый от тюремного запаха российский римлянин с аристократическим лицом, усыпанным золотыми кудрями, выразительно проговаривая:
Засунув кулаки в дырявые карманы,
Под небом брёл я вдаль, был, Муза, твой вассал.
Какие - о-ля-ля! - в мечтах я рисовал
Великолепные любовные романы!
Погода стояла омерзительная. Рейсы один за другим задерживали. Пассажиры обречённо отходили от стойки «Регистрация». Галку всё это не касалось. Она знала, что её самолет улетит вовремя. И она была права!
За всей этой шумихой, глупыми приставаниями мужчин-пассажиров с просьбами продать щенка, восхищёнными и завистливыми взглядами людей в зале ожидания, этот отъезд превратился в легкий, красивый и праздничный. Явно не хватало духового оркестра и цыган - отдельными номерами прощальной программы.
100.
- А, если взять да заменить каждому из нас жизненный сюжет на сюжет товарища? Мой - на твой, твой - на Киркин, её - на мой, Игорька - на Валерия Ивановича или Купидона? Поменять сюжеты, а характеры оставить. Что получится? - спросила Галка подругу.
- Винегрет.
 - Но ведь там каждый овощ занимает свое место? - озадачилась Галка.
- Зачем менять-то?
- Ради эксперимента.
- Слушай, лети уже, а? - посоветовала Щеглова.
Они на мгновение обнялись на прощанье.
Друзья проводили Галку в VIP-зал аэропорта, она оглянулась и величественным жестом послала всем прощальный воздушный поцелуй. 
 - Блин, прямо Тристан и Изольда, вечно гонимые. Те полями, лесами да морями от короля бежали, а эти воздушным путем от спонсоров улетают. Вот до чего усовершенствовали вариант побега современные средства передвижения… - Прокомментировала железная леди Максимович. - Пусть хотя бы конец истории   будет у них прямо противоположный, чем в книжке.
И Римму в тот же момент пронзила мысль: вдруг они с Галкой больше никогда не встретятся, и она поняла ослепительно ясно, как любит её - именно такую - со всей этой наносной шелухой антуражного великолепия, со всеми её «закидонами», дурью, зловредностью, ощущением вечного куража. Любит полёт её свободы, непредсказуемость, беззаботность, бесстрашие, доброту… Потому что они - родня.
«Зачем мы любить начинаем друзей, когда уезжают они…» - пел вечером обожаемый ею муж и смотрел на неё глазами, в которых она разглядела себя, и …забытую Игорем - прощенную ею - Любаню, несгибаемую Максимович, и очарованного ею Валерия Ивановича, и пообещавшего жениться на их дочери Катерине Афанасьева, и так и оставшегося вечно молодым Сашку Станкевича, и освобожденного из плена Купидона-Арсения, и улетевшую с ним Галку… В его васильковых глазах перемешалось столько чувств, эмоций и желаний. А она всё тревожно искала в этом синем море отражение усталости или глупого чувства долга, которое заставляет нас быть рядом с нелюбимыми людьми. Искала, и не нашла. И счастливо вздохнула. И  вдруг вспомнила так любимое  мамой стихотворение:
Всё возвращается на круги свои.
Только вращаются круги сии.
Вот Вы вернулись, отмаявши крюк.
Круг разомкнулся. Да был ли тот круг?
А был ли тот круг? «А был ли мальчик-то…» то есть девочка? Которая улетела.
Вечер наш этот - уже в другой жизни, - у Щегловой защемило сердце. Сегодня не Галка улетела - улетела наша молодость…
Так ли это было на самом деле? Ведь человек молод, пока душа его молода? 
101.
«Пас… - гол!!! Г-о-о-ол!»
Римма стояла с половником в правой руке - наливала Щеглову борщ. Выборы окончились победой О.И., Щеглова вернулась в свое агентство. После отъезда Галки она усиленно постигала народную мудрость, гласящую, что женщина должна быть проституткой в постели, хозяйкой на кухне, королевой - на балу.
- Ты знаешь, мне чего-то так надоело наша контора, строгаешь эти ущербные рекламные тексты для таких же людей…
- Так делай их  не ущербными…
- Но так покупают же… Ещё я сегодня на работе поскандалила… Потому что… Потому что мне тридцать один скоро…Игорёк, тридцать   один…
«Го-о-л!»
Муж до этого сообщения, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь, опрометью кидается к телевизору. Слышны его быстрые гулливеровы шаги по коридору.
Римма машинально жуёт хлеб и невесело смотрит, как сиротливо дымится мужнин борщ, стоящий на столе.
Игорёк возвращается. Он очень хороший у меня, любуется мужем Щеглова, его мучит совесть, да и страх - немножко - вдруг исправившаяся жена обидится. Она понимает, что затеяла исповедь в самый неподходящий момент: по телевизору ж футбол.
Но её раздирают страсти.
Муж смотрит на Римму моляще, мол, перенеси исповедь.
Ой, прости, не могу… говорят глаза жены.
- Игорь! Мне тридцать лет, а я - никто, ничто, и зовут меня - никак.
- Риммочка, нужно работать, - тоскливо, но терпеливо советует муж. - Если тебе работа перестала нравиться, надо её менять. Вот в Америке никто больше пяти лет на одном месте не работает, а у нас все - рабы привычки…
- Вот ты говоришь: менять работу, а…
Игорёк покорно кивает головой. Его уши сейчас - смысл всего его существования.
- Я ведь давно предлагала поставить на кухне телевизор, а ты не хотел, - не в лад замечает Щеглова.
«Пас, ещё пас, ну…. Арбитр останавливает игру. Нарушение правил… Кто отправится на скамейку штрафников?»
В Игоревых глазах  - всё нарастающее раздражение.
Римма молчаливо наклоняет голову и уставляется взглядом в стол.
«Го-о-о-ол!!!!»
Она понуро и покорно машет рукой. И по этому знаку муж срывается с места, несётся в комнату, бросается на диван и устремляет свой взор на телеэкран. Жена медленно подходит к дверям комнаты. В глазах мужа - жгучий интерес, строгое внимание, готовность моментально впитать в себя всё, что принесет ему в следующую минуту экран с бегущими человечками, беспечально играющими в мяч.
 0-о-ох… Как же без Галки некуражно… Как мне её не хватает.
Щеглова выходит на балкон и, подняв голову, глядит в почти беззвёздное небо. Оно великолепно. Луна. Ей вдруг кажется, что она явственно принимает черты и формы Галкиного лица. Это уже что-то из области сюрра, пугается Щеглова. Она немножко теряется, тут же ощутив в душе давно забытое присутствие смуты. Но она никак не может избавиться от этого лица…
...Галкиного лица, когда оно было лунообразным и большим - с полукружьями глаз, поставленными печными отверстиями, и дугами бровей над ними, с круглыми щеками - во времена их подготовки к вступительным экзаменам в университет, когда они только лежали на диване, почти непрерывно ели (в результате каждая подхватила по пяти килограммов веса), и учили «Отечественную историю». Огромная и неподъемная история России сплошь и рядом зияла чёрными дырами, но они не притягивали к себе, не манили, потому что Галя и Римма тогда не испытывали никакого интереса к добыванию новой информации на «подразумеваемые» темы. «Ту» историю они принимали как данность. А вот свою историю - они делали сами. Тогда им было страшно интересно, казалось, что впереди всех их ждет что-то такое необычайно-несказанно-сладостно прекрасное, и не имеет никакого смысла особенно останавливаться на прошлом, которое в изложении авторов учебника выглядело неталантливым и скучным.
Когда очень хочешь видеть человека, пытаешься его материализовать, и не сразу, но довольно быстро - обнаруживаешь его рядом.
 Моя любимая партизанка с улицы Свободы… Вот… вот она! Галка... В своем фирмовом рыжем кожаном костюме, взрывающем своей роскошью серый тоскливый октябрьский день её отъезда. На него повешен шоколадный длинный шёлковый шарф… Он обвивает смуглое вытянутое лице с близорукими прищуренными глазами, в которых - насмешливая загадка. Длинные тёмные волосы, разделённые на прямой пробор. Они падают на лицо в художественном беспорядке. О, она даже и говорит-то словами Ахматовой:
Как же можно разлучиться
Мне с тобой, тебе со мной? 
Вот она?! Она? Она! Все с той же хорошей фигурой, стройна и длиннонога. Длинные ноги - это на всю жизнь - их ничем не перепортишь. От таких ножек взгляда не отвести… А форма её ног, с той школьной поры приводившая Щеглову в восторг! (Во мне, явно, что-то от лесби, отметила Римма) От неожиданности свершившихся открытий она механически хватает со столика на балконе шоколадку, мгновенно раздевает и суёт в рот. В поисках Галки она свешивается с балкона, впивается глазами в молодую женщину с голицынской формой ног - длинных и прямых, элегантно держащих примерно одну толщину по всей своей протяженности. С таких ножек можно делать манекен для демонстрации колготок. «Я ломал стекло, как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе…» - поёт в голове   Бутусов. «Но! Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой… И я буду с тобой!» -  яростно запевает Римма, кроша остаток шоколадки в руке, представляя, и уже чувствуя, как осколки больно ранят руку. Закрывает балконную дверь.   
Она уехала, а я осталась, люто тоскует Щеглова. Можно только грустить о том, что нельзя немедленно её увидеть… Почему нельзя? Щеглова стремительно возвращается к мужу. Резко рассекая воздух шоколадной ладонью, заявляет:
- Мне срочно нужен тур в Италию…
- Попроси Галку, она сделает тебе вызов - это дешевле, - предлагает Щеглов. -Что у тебя с рукой?
- Крошила шоколад, мечтая, чтобы он оказался стеклом. К черту - деньги! Нет, это займет больше времени. Не могу ждать - я соскучилась. У меня виза шенгенская.
- Вы ж переписываетесь по электронке! Аська, скайп? Чего ещё надо? Ну, ты же завопишь от общения с ней через три дня!? - совершенно справедливо тревожится Игорь.
- Завою… А если я жить без неё больше не могу??? Я хочу её видеть!!!
- Орёл и решка?
- Или: «Две стороны луны»…
- А ещё лучше эту историю совсем оставить без названия. Есть ведь вещи, не определяемые словами. «Зорко одно лишь сердце»… Вот говорят, блажен, кто дружбы не имеет…живёт единственно сам для себя, ни о ком душа не болит, не свербит, не ноет. Но, боже, как он несчастлив, как одинок… Езжай, Веточка. 

Конец
2009г.