За метровой толщиной тяжелого бетона вселенский ад - радиоактивность чудовищной силы. Просвинцованное стекло оконца, толщиной полуметра едва пропускает мертвенно-фиолетовый свет из места, где идет процесс разделки радиоактивного материала. Сквозь него можно разглядеть болтающиеся трубки, механизмы манипулятора-автомата. Процесс разделки запущен и смотреть по существу нечего, автомат сделает всё сам. Во время работы, весь персонал сидит в операторской.
Тесная, закупоренная герметично камера-операторская. Душно и жарко. Народу набилось много, рассесться всем не хватило места: хозяева, персонал операторской, сидят на скамьях и стульях, пришлые – на корточках вдоль стен в полупресесте. Все в белой спецодежде, каски, на шее болтаются респираторы. Снимать их нельзя, но дышать через них в духоте невозможно. Томительные минуты ожидания момента, когда разделают радиоактивные образцы, разгерметизируются и отъедут в сторону тяжеленные двери и можно будет каждому заняться своими обязанностями.
Мерцают люминисцентные светильники, гудит истошно и монотонно приточная вентиляция. Стены поносно-желтого цвета и пластикатовые полы, испещренные коричневыми пятнами от упавших и заптоптанных сигарет, создают ощущения сиропа, в котором под конец ночной смены плавают утомленные, потные и полусонные люди. Присутствие адского излучения и смерти за стеной не пугает - обычное дело!
За время работы уже всё переговорено, - все угрюмо молчат; утомление достигает предела, хочется курить до одури, но нельзя: жарко и душно, если все закурят, можно не дожить до окончания процедуры и открытия дверей. Все это понимают, и еще больше злятся друг на друга, а от этого сидят, уставившись в пол и думают каждый о своём.
Аппарат за стеной переодически выдаёт звенящие трели и низкие, очень похожие на похрюкивание, аккорды. По монотонным всплескам вибраций все понимают, что ждать еще достаточно долго. Ожидание становится невыносимым, занять себя совершенно нечем.
Однотумбовый стол, оклееный пластикатом, как защитным мешком, совершенно пуст, за исключением одного единственного журнала «Плей Бой», неизвестно кем и когда туда, в зону строго режима, пронесенный; на столешнице оперативный журнал и пепельница с точащими, мятыми, коричневыми фильтрами сигарет. Можно было бы полистать «Плей Бой», но он уже на сто раз всеми пересмотрен, интереса к нему нет; мысль одна – поскорей бы закончилась смена, помыться и пойти домой!
За столом сидит старший оператор Шуня, толстый, мощный, с красным лицом человек, белая роба на груди расстегнута, видны сверкающие, сквозь обильную волосяную растительность, капли пота. Шуня знает себе цену, он, недавно сельский механизатор, достиг должности «страшного оператора» на атомном предприятии: по жизненному опыту, а еще больше, - по комплекции, - действительно был и старшим, и страшным. Ему, видимо, особо тяжело: Шуня шумно дышит, листает журнал «Плей Бой» своими жирными, как сардельки, кургузыми пальцами, изредка на них поплевывая...
Это, уже наверное, в сто первый раз, думаю я. Какого черта там еще смотреть? Но Шуня упорно перелистывает страницу за страницей. Он задерживает на каждой свой взгляд, застывает на мгновение, горделиво выставив вперед густые хохлятские усы, затем слюнявит сардельку-палец, вздыхает и переходит на новую. Его многозначительные вздохи привлекают внимание утомленной публики. Это единственное движение в комнате, поэтому приковывает взгляды, все в операторской невольно за Шуней наблюдают. И вот, закрыта последняя страница...
- Вот это бабы! – заключает Шуня, пристукнув своей увесистой потной ладонью по обложке журнала, и обводя взглядом присутствующих, - . . . а мы-то, говна понахватали!... – огорченно добавляет он.
От дикого ржания двадцати глоток звенит в ушах...
***** На снимке - Смоленская АЗС