Сначала я хотела дать этому письму другое название – Страдание, как состояние, в котором я пребываю внутри себя, или написать в нем о Боли с большой буквы – той, в которой я живу эти два бесконечных года. Но я передумала – и то, и другое суть вещи пассивные, они подразумевают, что есть кто-то вне меня, посылающий мне то или другое, что есть что-то выше меня, присудившее меня к испытанию, но на самом деле это будет очередным лукавством с моей стороны. Ни ты, ни Господь Бог не посылали мне бесконечной боли и вечного страдания – я сама, по доброй воле, приняла на себя эту смертную муку.
Возможно, тебе это покажется высоким слогом или излишним пафосом, но я действительно сама выбрала такой длинный и тяжелый путь, у которого была, как сейчас принято говорить, альтернатива. Я могла бы поступить иначе – признать наши отношения огромной, но далеко не смертельной ошибкой, тупиковым ходом развития, досадной помехой в жизни и в карьере, приятным разнообразием в скуке супружеской близости, поучительной историей в кругу доверенных лиц, словом, записать их всего лишь очередным эпизодом жизненной драмы, но отнюдь не главным, не определяющим, не ведущим к новому неожиданному повороту сюжета.
И это было возможно, скажу я тебе, - кому, как не нам, об этом судить. Стоило всего лишь сказать себе, что история нашего краха – случайное, единичное событие, произошедшее по целому ряду вполне объяснимых, реально существующих причин, кроющихся в натуре другого человека, и она – эта история - не имеет ко мне сегодняшней или к тебе сегодняшнему никакого отношения, она вся – со всеми ее деталями, уроками, намеками, катастрофами - осталась в далеком прошлом, которое надо как можно быстрее не просто забыть, а уничтожить всеми доступными методами вплоть до физических, и стоит это сделать, как жизнь предстает в совершенно ином свете. Ты словно возвращаешься на эти годы назад – таким же светлым, юным и пухлощеким, словно Душечка из рассказа А.П.Чехова после смерти очередного мужа, таким же наивным и свободным, словно свидетель из фильма «Люди в черном», которому начисто стерли память волшебным фонариком. Но на самом деле это всего лишь иллюзия – ты снимаешься в кино «День сурка», и каждое новое утро известно тебе до мельчайших деталей, потому что оно уже было бессчетное количество раз – но тебе приходится делать вид, словно все это происходит впервые. И тогда ты живешь сегодняшним днем – не вспоминаешь о том, что было в прошлом, не думаешь о том, что может быть в будущем, не останавливаешься на том, что происходит в настоящем, а просто делаешь то, что приходится делать в тот или иной момент времени при тех или иных обстоятельствах. И это все – больше нет ничего: нет воспоминаний о счастье, нет сожалений о надежде, нет боли от утраты, нет осознания ошибок, нет понимания вины, нет размышлений о гармонии, нет той напряженной внутренней духовной жизни, сосредоточенной на отделении того, что называется или считается добром от зла, как внутри себя самого, так и в окружающем мире.
И тогда сам процесс жизни представляется легким – потому что он не обременен поисками лучшей жизни для своей души, он целиком и полностью нацелен на лучшую жизнь тела, лишенного удобства и комфорта долгими, тяжелыми, неудобными отношениями, в которых запуталась душа. Тело изнылось по простому, здоровому труду, по ясным, немудреным, ни к чему не обязывающим связям с людьми, по взаимовыгодным, прозрачным отношениям с мужчинами и женщинами, по понятным дням и предсказуемым ночам. Тело устало от слишком сложной и непонятной жизни души, и оно говорит – баста, караул устал ждать. И что остается делать душе с ее никому не нужной внутренней работой – не болтаться же ей по миру одной, вот она и тащится вслед за телом тем же простым и ясным путем, не имея ни минутки, чтобы остановиться и осознать, что происходит с ней и с телом на самом деле, не задумываясь о том, куда и зачем идет эта дорога, постепенно забывая о том, что было в начале этого пути и зачем он вообще был нужен. Что ждет ее и тело в конце дороги – полная и бесконечная пустота, полная и вечная свобода, полное и всеобъемлющее отсутствие времени. Возможно, это и есть настоящее благо.
Но есть и другой путь. Да, следует признать, он заказан далеко не всем – потому что это дорога, на которой можно и, вполне возможно, нужно умереть, и далеко не всем будет даровано возродиться. Это путь, который определяет не тело, а душа – она тащит за собой сопротивляющееся, натруженное, бесконечно усталое, но все еще полное жизни тело – тащит затем, чтобы подвергнуть его испытанию осмыслением, осознанием, раскаянием, надеждой, примирением и свободой. Это путь, во время которого душа должна выполнить напряженную работу и принять самое главное решение в своей жизни – осудить за то, что было или простить ради того, что будет, жить ради того, что будет или умереть из-за того, что было. В этой внутренней борьбе тело душе не помощник – не оно решает, быть ему или не быть, и чаще всего оно страдает – то есть испытывает реальные физические мучения, даже если душа выносит сама себе оправдательный вердикт. Гораздо хуже приходится телу, когда душа не находит себе оправдания ни в земной жизни, ни в небесной, и начинает планомерное, медленное уничтожение себя и своих следов в этом мире – это и означает саморазрушение.
Я так и не смогла найти в окружающей меня действительности ничего, что бы позволило мне думать о том, что я могу чувствовать себя прощенной, раскаянной, оправданной для небесной жизни. Я много и упорно заставляла свою душу трудиться, нещадно истязая работой и болезнями свое тело – во благо одной и во вред другому, или наоборот, что почти одно и то же. Я вспоминала, училась, сожалела, перечитывала, признавалась, прощала, рыдала, забывала, ненавидела, любила, надеялась – и все зря. В моей жизни не происходило ровным счетом ничего нового, я блуждала по полям сумрачных асфоделей, не зная о том, выберусь ли я когда-нибудь из нескончаемого лабиринта. Я проживала чистилище, страшное уже тем, что ему не было конца и края. Я ждала, что мне, как Фриде, кто-нибудь даст платок или хотя бы махнет издалека – вот оно, твое прощение, надо всего лишь потерпеть еще немного, а терпеть я к этому времени ох как научилась, но нет, этого не произошло.
И тогда я сломалась, или вернее, дала сломать себе хребет – признала себя виновной, признала себя недостойной прощения, признала себя потерянной для мира, признала себя приговоренной к смерти через разрушение. Раньше я задавала себе вопросы «за что», теперь у меня нет вопросов. Раньше я просыпалась с мыслью о том, когда же это кончится, теперь я сплю без снов. Раньше я с ужасом думала о жизни без любви, теперь я стараюсь не загадывать дальше сегодняшнего вечера. Раньше я ждала, пока пройдут эти два года без тебя, теперь я знаю, что они никогда не закончатся.
Остался только один способ пережить себя, и свою потерянную душу, и свое изглоданное тело – разрушение. Спокойное, бытовое самоубийство непосильной работой и болезнями, но пуще всего – самим фактом принуждения себя к этой жизни в совершенно нормальных со стороны, но абсолютно невыносимых изнутри условиях. Иногда мне хочется что есть силы ударить кулаком в стену и заорать – неужели вы не понимаете, не видите, в каком аду я живу каждый божий день, но нет – никто не видит и не понимает. Ад счастливой, полноценной семьи, ад полнокровной, публичной работы, ад крепких родственных отношений, интересных поездок, занятий спортом и красотой, дружеских посиделок и так далее, но как ты его ни назови, ад остается адом – я каждую минуту помню о том, какая бездна у меня за спиной, о том, какая пустота у меня впереди, о том, какая боль живет в моем теле и какое страдание застит мне душу, и нет ничего, что бы меня спасло – хотя бы на минуту.
И никого – рядом нет никого, с кем бы я могла разделить хотя бы одну минуту своего ада бесплодия, безлюбия, безнадежности. Блуждать вдвоем в потемках гораздо легче, но вовсе не потому, что плохо не только тебе – оставим это недалеким завистникам. Просто рука любимого человека на твоей руке, и ад уже не кажется таким темным. Просто твоя рука на плече любимого человека, и ад уже не кажется таким вечным. Просто два человека, и ад уже не кажется таким одиноким.
Но у меня этого нет, и я не вижу иного пути освободиться от страданий, кроме как разрушить до основания то, что страдает без любви, без близости, без счастья материнства, без надежды и без свободы. Ты не представляешь себе, как многого я добилась на этом пути – тело мое изнемогает под бременем каждодневных забот, душа моя тупеет от рутинного круговращения, сердце мое зарастает шерстью, кожа моя покрывается шрамами, и сама я уже не узнаю себя в зеркале. Я разрушила так много внутри себя, что сама порой удивляюсь собственной жизненной энергии, направленной на такое неблагое дело. Со стороны я выгляжу лучше прежнего, но это обманчивая картинка – меня прежней совсем не осталось, и ты, если бы заглянул внутрь, не узнал бы ту Лару, которую когда-то любил, проклял и отверг. Ее больше нет, а та, что есть, уже не Лара – странно, что она все еще продолжает писать тебе письма и вспоминать былое – ведь это уже не ее прошлое и настоящее, а будущего у нее все равно нет. Когда-нибудь наступит момент, и она больше не сможет вспомнить, чем и кем она была до этого Разрушения, и тогда письма иссякнут сами собой, и наступит другая эпоха другой Лары, другой любви, другой жизни.
Или просто не наступит.