Отбросив в сторону книжку, переворачиваюсь с живота на спину и тоскливо гляжу на сомкнутые кроны яблонь. Они накрывают меня зелёным шатром, в толще которого бегают солнечные зайчики. Под его потолком, словно ёлочные шарики, в изобилии висят краснобокие яблоки. Всего два дня, как приехала сестра, а уже кажется, что прошла целая вечность. Не знаю почему, но, когда она приезжает к нам в отпуск, мама запрещает мне ездить в ночное и вообще появляться на конном дворе.
– Что подумает Валя, если узнает, что ты ведёшь себя как мальчишка? – говорила она мне.
Да мне по фигу, что она подумает, но расстраивать маму не хочется, и поэтому я стойко переношу своё заточение второй год подряд.
С приездом сестры в мои обязанности входит повсюду сопровождать её. В сотый раз выслушивать стенания моей тётки на собачью жизнь. Жалобы двоюродных сестёр на вечные нехватки денег. Присутствовать при перемалывании костей их соседей. Но это был ритуал, от него никуда не денешься – обойти всех, не пропустив никого.
– Тома, – раздаётся голос мамы, – что валяешься, иди, собери падалицы для поросёнка.
Покорно выполняю её просьбу.
– Нарви уткам травы, – снова велит она.
Нарвала. Толкая друг друга, жрут за обе щёки, словно их неделю не кормили, проклятых.
Возвращаюсь на своё место. Взглянув на раскрытую книгу, отворачиваюсь. Хоть волком вой...
– Сегодня Валя идёт к Виталию и Вере, ты тоже пойдёшь с ней.
– А что, и Руфина пойдёт с нами? – лениво спрашиваю я.
– Ну а куда же её деть? Конечно, с вами.
Руфа – подруга сестры. Она никогда не жила в деревне, и у неё всё вызывает неподдельный восторг.
– Мам, ну а с какой стати я должна тащиться с ними?! Валька приехала, пусть она и идёт. Ты же знаешь, что у Виталия на меня аллергия.
– Во-первых, не Валька, а Валя, во-вторых, может, чему-нибудь порядочному научишься у сестры.
Итак, вечер пропал. Придётся изображать пай-девочку. Сидеть прямо, не ёрзать, слушать дурацкие разговоры и есть жареную картошку, которую Вера совершенно не умеет готовить.
Виталий Васильевич – завуч школы и муж моей двоюродной сестры, а по совместительству, блюститель деревенской моды и морали. В селе его уважали, но и побаивались. Только одна я доставляла ему множество хлопот. То брюки надену, то юбку с большими белыми пуговицами. Но самое страшное – это то, что я, девочка, езжу в ночное с мальчишками и лажу с ними по чужим садам.
– Тамара, пойди, приведи в порядок своё платье, да не додумайся сарафан надеть: Виталий ругаться будет.
– Мам, а можно я останусь, дома и полью грядки?
– Нет, грядки полью сама, ты делай то, что тебе сказали.
Желание огрызнуться погасло на корню. Кроме ссоры, ничего хорошего не будет. Мысли лениво копошатся в моём мозгу... И вдруг! Словно молния полыхнула!
Мама даже ложку в сковородку уронила, когда меня с рядна, будто ветром сдуло. На бегу, схватив мыло и сдёрнув с верёвки полотенце, я кинулась к бочке с дождевой водой.
Старательно вымыв голову и расчесав волосы, я легонько сжимаю их пятернёй, формируя крупные локоны. Отправляюсь в хату и примеряю Руфин подарок – красное, в крупный белый горошек платье с глубоким вырезом. Осмотрев себя в зеркале, я сочла его немного широким. Мигом были задействованы ножницы, иголка, нитки и машинка. Через час всё было готово. Такого нахального выката в селе ни у кого не было. Это то, что мне надо! Сюрприз Виталию обеспечен. Пропавший вечер будет отомщён! Дней пять назад он меня грыз за то, что я надела юбку с белыми пуговицами, а вот теперь... Я мечтательно прикрыла глаза. Наказание за эту выходку уже маячило на горизонте, но это будет потом, главное, что будет сегодня вечером.
В назначенный час надеваю платье и, чтобы не встретиться с мамой, через окно выскальзываю на улицу. Подождав сестру с подругой, покорно тащусь следом за ними.
Открыв калитку, мы поняли, что попали с корабля на бал. Посреди двора стоял стол, по центру которого возвышалась лампа. Кроме Веры и Виталия, за ним сидел молодой человек, которого я видела впервые. Сюрприз удался!
У моей жертвы глаза вылезли из орбит и, по-моему, были больше, чем мой выкат. Но при постороннем человеке Виталий не стал читать мне нотаций. Он ограничился тем, что строго посмотрел на меня и повёл головой из стороны в сторону.
После приветствий и ничего не значащих вопросов и ответов Виталий обратился к Руфине:
– Мы с Вами, кажется, незнакомы?
– Руфина, – смущённо произнесла та.
– Моя подруга, – добавила сестра.
– Ну а теперь прошу познакомиться с моим гостем, – сказал он, указывая на человека, скрывающегося за светом лампы.
Из-за стола поднялся высокий худощавый парень. Прямые волосы зачёсаны назад. На одном глазу бельмо, и он смотрит на мир холодно и безразлично, другой – живой, весёлый, излучает тепло. В нём светится любопытство, смешанное с озорством. «Свой человек, – подумала я, – каким же ветром занесло тебя бедолагу к этому зануде. Что у тебя может быть общего с ним?»
Вечер обещал быть не скучным.
– Это Пётр Васильевич, прошу любить и жаловать. А это мои двоюродные сёстры, вернее, моей жены. Руфина, как стало известно, – подруга Вали.
Пока гость Виталия знакомился с сестрой и Руфой, я без всякого интереса наблюдала за ним. Но вот дошла очередь до меня. Я стояла немного в стороне, и ему пришлось сделать несколько шагов, прежде чем достигнуть цели.
Когда он двинулся мне навстречу, я взглянула ему в лицо и замерла. Он неотрывно смотрел на меня – и в его взгляде было столько восхищения и восторга, что я смущённо потупила взор, когда протянула ему руку. Я не знала, куда себя деть. Если бы можно было провалиться сквозь землю, сделала бы это незамедлительно. Сердце колотилось как бешеное. Так на меня ещё никто не смотрел. Мое лицо пылало, уши горели огнём. Хорошо, что этого не было видно из-за скудного освещения.
– Тамара, – произнесла я не своим голосом.
– Пётр, очень приятно. Вы тоже приехали отдыхать? – спросил молодой человек.
– Нет, она местная, живёт с мамой и бабушкой...
« Козёл, – подумала я, – ты ещё перечисли поросёнка и кур с утками».
– Она, как и Вы, – продолжал Виталий, – любит поэзию, астрономию и, кстати, пишет неплохие стихи.
Тряхнув головой, Пётр отбросил со лба непослушную прядь и, немного помедлив, отпустил мою руку. Вера принесла недостающие тарелки, поставила на стол сковородку с котлетами.
– Налетайте, а то остынут. Картошка, поди, уже холодной стала.
Рассматривая незатейливый узор на клеёнке, я не смела, поднять головы. Мне было стыдно за большой выкат на платье, и я постоянно поправляла плечики, словно от этого он мог стать меньше. Обстановка была непринуждённой, дружеской. Постепенно освоившись, я уже не прятала взгляда, но посмотреть на Петра не решалась. Наконец, собрав всю свою волю, осмелилась взглянуть на него. У меня перехватило дыхание.
Склоняюсь над тарелкой, и делаю вид, что меня интересует котлета, которая тут же предательски увернулась от вилки и прыгнула в салат. Если бы ноги не стали ватными, убежала бы из-за стола.
Но, подняв голову, прыснула в ладошку. Пётр снимал с рубашки кусочек помидора.
Мы, улыбаясь, посмотрели друг на друга. Окружающие были заняты самими собой.
– А кого из поэтов Вы больше всего любите? – спросил он.
– Трудно сказать. Люблю Есенина, Тютчева, очень нравится Бунин. Своим натиском и напористостью покоряет Маяковский, обожаю Пушкина. Так что сейчас конкретно ответить не могу, но думаю, что к старости определюсь, – ответила я и засмеялась.
– Почитайте свои стихи, – попросил Пётр.
Я смутилась и отрицательно затрясла головой.
– Не заставляй себя упрашивать, – строго сказал Виталий, – это некрасиво.
– Свои стихи читать не буду, – твёрдо сказала я, – других поэтов – пожалуйста.
Надо заметить, что читала я отменно, ведь недаром каждый год, на смотре художественной самодеятельности школ в районе, занимала первое место.
Как говорят, я завелась. Читала всё подряд, что приходило в голову, не называя авторов и названия стихов.
– Ты что, зубришь их с утра до вечера? – Виталий удивлённо уставился на меня.
– Нет, прочитав два раза, могу рассказать наизусть любой стих.
– Что-то не слышал об этом.
– А я никому и не говорила.
– О ночь безлунная... Стою я как влюблённый,
Стою и слушаю, тобой обворожённый...
Какая музыка под ризою твоей! – начал читать Пётр.
– …Кругом – стеклянный звон лиющихся ключей, – подхватила я, и мы в два голоса дочитали стих до конца.
– Не могу припомнить автора… – задумчиво произнёс Виталий.
– Майков, – ответила я, – но это единственный его стих, который знаю наизусть.
– Странно, других его стихов тоже не помню, – удивлённо произнёс Пётр.
– Родственные души, – засмеялась Руфина, – но я, кроме стихов, ещё люблю музыку. А ты, Тамара? Если да, то какую?
– Мне больше всего нравятся народные песни, их мама с бабушкой хорошо поют и знают много.
– Пригласите послушать? – спросил Пётр.
– Пригласить-то можно, но станут ли они на заказ петь, вот в чём вопрос.
– А мы их уговорим.
– Что ж, попробуйте.
Протягиваю руку за яблоком, но тарелка с ними стоит на другом конце стола, рядом с ним.
Пётр вскочил, засуетился и, выбрав самое крупное, протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись. Сердечко ёкнуло. Я смутилась и потупила взгляд. И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался голос…
– Между прочим, Пётр Васильевич, это Ваша будущая ученица девятого класса.
Мир рухнул. Мои пальцы разжались, яблоко покатилось по столу и с глухим стуком упало на землю. Я села. Всё, между мною и ним глубокая пропасть, бездонная, непреодолимая... Он мой учитель. Что же теперь делать с тем чувством, которое вспыхнуло в моём сердце? Неужели это и есть та самая безответная любовь, о которой пишут в книжках? Погоди, почему безответная? Я вижу и чувствую, что нравлюсь ему, беда вся в том, что на эту любовь наложено табу. Он мой учитель – этим всё сказано....
В голове холод и мечущиеся мысли, а ещё боль в левой стороне груди, тупая, тягучая.
– Тамара, я обещала Петру Васильевичу, что угощу его вашими яблоками, принесёшь завтра? – раздаётся голос Веры.
«Странно, до этого он был просто Петром, а теперь Пётр Васильевич», – подумала я.
– Каких принести?
Не узнаю своего голоса, он словно тухнущая спичка.
– Тарахтушек.
– А что это за сорт, я о таком никогда не слышал, – спросил ПЁТР ВАСИЛЬЕВИЧ.
– Какой сорт, не знаю, но когда спелое яблоко поднесёшь к уху и потрясёшь его, то внутри стучат семена, будто погремушка тарахтит. Вот его и окрестили таким именем.
Разговор погас, как костёр, в который вылили ведро воды. Сестра и Руфа засобирались домой. Пётр пошел нас провожать. Всю дорогу говорили ни о чём. Когда дошли до нашей калитки, я буркнула что-то вроде «спокойной ночи» и скрылась за нею.
Сестра и Руфина ещё какое-то время кокетничали с Петром.
Солнце только взбиралось с противоположной стороны по склонам гор, а я уже отправилась в сад. Наступившее утро было тёплым и росным. Набрав в корзину самых красивых и спелых яблок, иду переодеваться. Сама не знаю почему, но снова надеваю это злополучное платье. Расчесав волосы, тихонько достаю из сумочки сестры губную помаду и, став перед зеркалом, слегка подкрашиваю губы.
Выхожу за ворота. Иду, теряя уверенность с каждым шагом.
А вдруг мне не удастся поставить корзину на крыльцо?
Что будет, если он меня увидит?
Что я ему скажу?
Эти вопросы не находили ответа в моём сознании и грызли мой мозг, как червяк яблоко.
Но тогда для чего ты нарядилась?
Зачем подкрасила губы, если хочешь остаться незамеченной?
Ты ведь хочешь его видеть, правда?
Да! Да! Я хочу его видеть! И платье надела тоже для него!
Но я боюсь этой встречи...
Из-за угла вывернулся сосед верхом на Печенеге.
– Чёрт, а не конь, что вздумает, то и делает; осёл, и тот по сговорчивее будет, чем эта тварина! Разбаловала ты его: ни узды, ни плётки понимать не хочет, – выговаривал мне Фёдор, пытаясь заставить идти коня, который при виде меня остановился и радостно заржал.
– Дядь Федь, а разреши мне на нём яблоки Вере отвезти. Пока ты будешь завтракать, я обернусь.
– Ладно, только по-быстрому, а то мне ещё разнарядки по бригадам развести надо на этом уроде.
– Так давайте я и развезу, а то Печенежка, чего доброго, сбросит Вас где-нибудь или черепашьим шагом весь день протаскает.
– С ним и это станется, – вздохнул Фёдор. – Только ты развези, не подведи меня, а я пока в хате потолок подобью.
– Заметано, – сказала я, садясь в седло.
Печенег развернулся и пошёл крупной рысью. Подъехав к дому Виталия, я увидела на веранде Петра, который умывался. С радостной улыбкой он пошёл мне навстречу, на ходу вытирая полотенцем лицо и руки.
– Вот привезла обещанные яблоки. – И протянула ему корзину.
– Доброе утро! Заходите. – Он распахнул калитку.
Я продолжала сидеть в седле.
– Да никуда Ваш конь не денется, мы его привяжем к столбу. Кстати, Вы мне вчера обещали показать местные достопримечательности, – напомнил Пётр.
Сердце сжалось, к горлу подкатился ком. Едва не, заплакав я отрицательно покачала головой, с трудом выдавив из себя:
– Не могу, мне надо по бригадам развести разнарядки.
Но ему не хотелось меня отпускать. Держа в одной руке корзину, он другою схватил коня под узду, как видно, догадался, что, отдав яблоки, я тут же уеду, оборвав тоненькую ниточку надежды на наши дальнейшие встречи. Одного не знал Пётр – что мой друг не терпит фамильярности к своей особе со стороны не знакомых ему людей.
Печенег попятился, таща за собою Петра, фыркнул и слегка приподнял передние ноги, резко тряхнув головой. Петр поспешно отпустил узду. Я дёрнула поводьями, конь с места пошёл галопом. Не оборачиваюсь, но знаю, что он смотрит мне вослед. Юбка ярко-красного платья в белый горошек трепыхается за моей спиной крыльями фантастической бабочки.
Выскочив из села и миновав бугор, останавливаю коня. Упав в мокрую траву я зарыдала горько и безысходно. Рядом, переступая с ноги на ногу, виновато топтался Печенег. Наклонив голову, он дышал мне в спину, словно хотел согреть меня, растопить ту леденящую боль, которая разрывала мою грудь. Конь понимал, что его юная хозяйка плачет не детскими слезами.
Немного успокоившись, стала вытирать мокрое лицо мокрым от росы подолом платья.
Солнышко уже сидело на вершине горы и ласково трогало меня своими тёплыми пальчиками-лучами, с грустью думая о том, что еще одна девочка стала взрослой.
Новый день вступал в свои права. Он был первым днём моей взрослой жизни.