ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА "МАЗАФАКЕР И МИДЛФИНГЕР".
О филармония, обитель истинного наслаждения для взыскательного эстета! По крайней мере, таковым себя мнил Мидлфингер. Он расположился в первом ряду партера. Народу в зале было маловато, посему имелась возможность выбрать место не только по билету, но и по вкусу. Фома Арбалетович сразу же заскулил, дескать, внизу собралась вся элита города, а поскольку он тоже не последний человек в своей сфере, его могут узнать, что нанесёт определенный урон его репутации. Все в городе знали, как относится к высокому искусству владелец маркопоклеечной конторы. В памяти общественности еще не остыл след от инцидента в оперном театре, когда на отказ оркестра играть тише и не мешать Фоме Арбалетовичу наслаждаться здоровым сном, последний нагадил в шляпу профессору консерватории и начал запускать свои фекалии в дирижера, как артиллерийские снаряды. Прикрывая одутловатое лицо пиджаком, Фома Арбалетович взобрался на балкон и помахал оттуда ручкой Мидлфингеру. Что ж, дело его. Смотреть на Лёву Копенгагена вблизи - всё равно что побывать на личной аудиенции у Бога. Только дурак упустит такой шанс.
- Вы еще пожалеете, - крикнул Мидлфингер, изобразив в ответ лёгкий тремор ладошкой. - Это я вам обещаю.
- Я уже жалею, - сказал Фома Арбалетович, - что пришел сюда.
Погасли огни, на сцену вышел ведущий. Это был экстравагантный франт в серебристом, облегающем комбинезоне с павлиньими перьями на воротнике. Волосы набриолинены и аккуратно прилизаны назад. Фигура поджарая, моложавая, хотя по многочисленным морщинам, исполосовавшим самодовольную физиономию, Мидлфингер на вскидку дал бы ему лет сорок, ни меньше. Кожа блестит, точно смазана свиным жиром или вазелином. В ушах позолоченные серьги с миниатюрными, поблескивающими камешками.
"Эффектный малый", - отметил про себя Мидлфингер.
- Добрый вечер, добрый вечер! - завопил ведущий высоким, срывающимся на фальцет голосом в микрофон, который держал ровно, словно маленький черный дильдо. - С вами я, ваш бессменный конферансье - Жорж Цыбульский! Спасибо, спасибо, поберегите аплодисменты. Дамы и господа, леди и джентльмены, чуваки и чувихи, а так же их родители, веселые истории увидеть не хотите ли? Хо-хо, простите, шутка юмора. Рад приветствовать вас на восьмом международном фестивале авангардной музыки "Какофония вечности"! Сегодня в программе вы услышите такие знаменитые мировые шедевры, как...
Далее следовал перечень шедевров, которых, правда, Мидлфингер, являясь большим почитателем авангарда, почему-то не слышал. В соседнее кресло он умостил посиневшее и слегка раздутое тело Мазафакера с высунутым наружу языком. Мидлфингер хотел было уточнить у него, что это за композиции и кто является первоисточником, однако, заметив муху, вылетающую изо рта коллеги, передумал.
- А начнём мы наш вечер, - возвестил ведущий, покончив с перечнем, - с нашей гостьи из Польши. Встречайте, на сцене Веселка Вуйцик и её замечательная скрипка!
На подмостки вышла женщина лет пятидесяти пяти с короткой стрижкой и сережкой в носу, смахивающей на миниатюрную подкову. На ней был черный кожаный садо-мазо костюм в заклёпках и кольцах, сквозь прорези которого на суд аудитории предстали пожухлые груди с проколотыми сосками и лохматая, видавшая виды "киска". Женщина подняла вверх правую руку в приветственном жесте, и зал взорвался аплодисментами. Мидлфингер обратил внимание на металлическую планку и лобзик в другой руке, и сообразил: слово "скрипка" в данном случае стоит рассматривать как аллегорию.
- Дело в том, - пояснил ведущий, - что год назад семью Веселки постигла беда: у неё умерла мать. Бедняжка спустилась в погреб за банкой соленых огурцов и её съела гигантская чернобыльская крыса. Веселка очень тяжело переживала это событие, впав в глубокую депрессию, повлекшую за собой алкоголизм, наркоманию, эксгибиционизм, некрофилию и энурез. Она даже записалась в клуб юных ракетостроителей, но ничего не помогало. И тогда, словно дуновение бриза в знойный летний день, пришла МУЗЫКА. Веселка сублимировала всю свою энергию, все свои негативные эмоции и переживания в композицию, которую далее предлагается прослушать. Итак, Веселка Вуйцик и её "Симфония дохлой матки"! Прошу!
Гламурный франт Жорж Цыбульский покинул сцену, поспешно уступив место гостье вечера. Погас свет. Единственный яркий луч выхватил из мглы фигуру дамы в черном. Театрально закинув голову, она приняла позу скрипачки и приготовилась ударить "смычком" по "струнам". Зал притаился в неправдоподобной тишине, не слышно было даже вдохов и выдохов. Люди перестали глотать кислород и всецело впали в экзальтированный транс. Какое-то мгновенье Веселка неподвижно стояла, обратив свой взор куда-то в вечность, будто раздумывая, стоит ли дарить своё искусство невеждам, или лучше приберечь для тех, кто в состоянии оценить по достоинству. Затем лобзик обрушился на железную планку и... грянула музыка. Правда, не совсем из того источника, к коему все устремились. Музыка грянула у Фомы Арбалетовича на мобильном телефоне (и был это низкопробный шансон, какой не услышать даже у водителей маршруток), а то, что скрежетало со сцены, охарактеризовать как мелодию мог лишь пациент буйного отделения психлечебницы закрытого типа. Сама скрипачка будто ничего не замечала. Она погрузилась в своё творчество, как хорошо смазанный вазелином фаллос погружается в узкую дырочку женского ануса, самозабвенно водя "смычком" из стороны в сторону. Иногда она прерывалась и, окинув аудиторию взглядом разъярённой пантеры, шипела, как кошка. Тогда люди в первых рядах подминали под себя ноги и сжимали анальные сфинктеры, опасаясь, что эта фурия того гляди соскочит со сцены и набросится на них, кусая и избивая "скрипкой". Но, к счастью, ничего подобного не происходило. Иногда Веселка Вуйцик неожиданно начинала нюхать свои подмышки, барабанить кулаками по фортепиано аккомпаниатора и рвать на себе волосы клочьями. Последние порхали над залом, подобно перьям подушки.
Интерес Мидлфингера к этой трагикомической мимикрии, пародирующей брачные игры бабуинов, иссяк быстрее, чем интерес Мазафакера, который мало того, что был пару часов как мёртв, так еще и в знак крайнего негодования выступлением испустил протяжный выхлоп, побудивший зрителей в партере к истошному кашлю, зажиманиям носа и рвоте. Фома Арбалетович тем часов развлекался посредством просмотра порно-роликов и в тихую дрочил. Мидлфингер с отвращением наблюдал, как с балкона периодически моросил "жемчужный дождик" аккурат на парик пожилой привилегированной дамы с папироской в зубах, расположившейся внизу. Что сказать, от навалившейся тоски Мидлфингер и сам изредка попёрдывал и выдавал зычные отрыжки. Человек, не умеющий подобающим образом вести себя в общественных местах, говорил его отец, невежда и грубиян. Бабуля явно не подозревала, что курить в филармонии - это моветон, размышлял Мидлфингер, источая свежую порцию газов. На него навалилась какая-то необузданная истома, отчего каждые пять секунд рот распирала зевота. Скинув туфли и вытянув ноги на сиденье впереди, Мидлфингер решил немного вздремнуть. Его потные вонючие носки благоухали на плечах профессора трансректальной астрофизики.
Вот тут-то и началась вторая часть Марлезонского балета.
Мидлфингер невольно стал свидетелем крайне любопытной дискуссии, которая без его участия, как он полагал, не имела никакого конструктивного будущего. Сон развеяло, будто ведром ледяной воды окатили. Он встрепенулся, выпрямился, принял общительную позу. Разумеется, извиняться за кратковременную стоянку своих ступней на плечах профессора он не намеревался. В конце концов, культурный человек не тот, кто будет попрекать, а тот, кто сделает вид, что ничего не заметил. Вот он и не собирался бранить профессора за то, что тот вовремя не почесал пятку Мидлфингера.
- Пролонгированная стагнация, - изрёк профессор, обращаясь к товарищу, как две капли воды похожему на него, - что мы знаем о ней? Согласно международной Женевской Конвенции, в коей я принимал самое активное участие, задекларировано пять основополагающих аксиом данного аспекта. Первое, это индульгенция преференции. Доподлинно известно, что копрофагия вегетативного катехизиса абстрагируется на протоплазмах экзистенциализма и дефрагментации постапокалипсического синдрома Отто Геринга. Таким образом, полиамория сатириазиса нивелируется в генетических гонококках ассигнаций.
- Позвольте не согласиться, коллега, - возразил собеседник, жеманно подняв пухлую розовую ладошку. - А как же девальвация макроэлементов амбулаторных мерчендайзеров? Как показали последние исследования в этой области, психостимуляторы второго типа корректируют астеносклеротические периоды амбивалентности в кармическом симбиозе с эректильной дисфункцией.
- Что же, я допускаю эту возможность. Но в доктрине конгрегационных аффирмаций этиология БИОСа манкируется как второстепенная пальпация девиантных лубрикантов. Вы даёте себе отчет в том, что прокламация инфернальных перфораторов способна повлечь за собой урбанистические модуляции синхрофазотрона?
- Ох, это мало возможно. Ну, разве что приём Хаймлиша будет аккумулирован в области спектральных диффузий пуританского вентилятора, что некоторые фрилансеры расценивают как попытку международного вторжения Льва Толстого в трахеотомические пульверизаторы алкалоидных протонов сахара. Мошинг это, конечно, не стейдждайвинг, однако в спектральном анамнезе варикоцеле допустимы полифосфатные пестициды.
- Мазл тов, коллеги! - встрял наконец Мидлфингер.
Оба ученный мужа недоуменно покосились на неожиданное препятствие их архиинтеллектуальной беседе. У профессора трансректальной астрофизики от возмущения приключился микроинфаркт ушной раковины.
- Простите, любезный, а кто вы будете такой? Я что-то не припомню вашей непрезентабельной физии на международной Женевской Конвенции по вопросу сакральной аутофагии.
- О, дак то давно было. Я тогда был с усами! - ухмыльнулся Мидлфингер.
- Нет, я имел в виду, - настаивал профессор, - кто вы будете по профессии?
- Я? Дак марки клею - на конверты! А какое это имеет значение? Я тут исподволь услышал фрагмент вашего прелюбопытнейшего диспута, и для себя решил, что просто не могу не вмешаться. Простите, уж такая у меня натура. Особенно заинтриговало вторжение Льва Толстого в протоны сахара. Можно поподробнее?
- Боюсь, вы не достаточно компетентны в обсуждаемом вопросе, чтобы принимать участие. Куда вашей скудной аморфной псевдоизвилине до наших признанных мировым сообществом, в высшей степени осведомленных мозгов?
Мидлфингер потупился, медленно переваривая информацию, словно кусок старой баранины. Затем изрёк:
- Чо?
- Если вы считаете допустимым вмешиваться в чужую ученую беседу, не имея представления, о чем речь, извольте назвать остальные четыре основополагающих аксиомы пролонгированной стагнации, дабы убедиться в собственной тупости и невежестве.
Мидлфингер ощутил, как лицо залилось краской. Уши горели, как в детстве, когда в садике на него кричала воспитательница за осквернённую постель.
- Так, не надо, не надо мне терминами давить! Ты чо, ослом меня рушил тут выставить, а? Говори, да не заговаривайся. Ты, дедуля, щас сам мне расскажешь и про стагнацию и про овуляцию. Понял?
- Попрошу умерить тон, этакий шельмец. Не можете поддержать разговор, так и не встревайте.
- Чо ты сказала? Ты, сука, ща... а ну иди сюда, гебефреническая балалайка!
Профессор хотя на вид и потянул бы на все девяносто, однако же бегал как сорокалетний. Прежде, чем Мидлфингер успел схватить его за грудки, он пулей соскочил с кресла и вылетел из партера в направлении сцены. Уязвленное самолюбие Мидлфингера требовало возмездия. К счастью, судьба предоставила ему в этих целях ничего не понимающего коллегу профессора, чья заумная мина по-прежнему таращилась на него с соседнего ряда. Мидлфингер залепил ему в левый глаз, расплющив толстые линзы очков. Коллега повалился под кресло. Мидлфингер перепрыгнул в соседний ряд и, навалившись на бедолагу, забил насмерть. Вкусив крови, он уже не мог остановиться. Подкинув, словно тряпичную куклу, изувеченный труп, Мидлфингер засандалил его ногой на балкон, аккурат к релаксирующему в тёплой вазелиновой ванне Фоме Арбалетовичу.
- Что за хрень? - крикнул тот. - Кто тат балуется? А щас кому-то покидаюсь! Филармония называется...
В зале послышалось заметное оживление: люди шуршали одеждой, шептались, говорили. Люди переглядывались в поисках источника беспокойства. И источник не заставил себя ждать. На сцену, сметая всё на своём пути, выбежал профессор. За ним, точно Том за Джерри, нёсся разъяренный Мидлфингер. В правой руке его была металлическая ножка от кресла, в левой - клочок седой шевелюры профессора, который он успел урвать, прыгая вслед за ним на сцену.
- Помогите! Помогите! Меня хотят убить!
Экспрессивное выступление знаменитой скрипачки было забыто. Аудитория всецело предпочла высокому искусству тривиальные перипетии из жизни простого пролетария и ученого мужа.
- Спасите! Убивают! - вопил профессор.
- Я тебе покажу стагнацию! - орал Мидлфингер. - И пролонгированную, и обычную!
Несколько высокосветских особ в первом ряду принялись делать ставки. Парочка старушек, воскресив в памяти времена бурной молодости и разнузданные рок-концерты, взобрались на стулья и оголили груди. "Натяни козла на палку! - скандировали они, швыряя на сцену безразмерные лифчики. - Натяни козла на палку!" В суматохе никто и не заметил, как Мидлфингер толкнул польского хедлайнера Веселку Вуйцик, да так, что та спикировала со сцены вместе со своей "скрипкой" в середину зала. Проломив головой пол, она улетела в подвал играть крысам арпеджио. Профессор же предпринял попытку скрыться за роялем, однако, потерпевшую фиаско. Мидлфингер с легкостью выволок его из-под инструмента и ударил металлической планкой по дряхлой профессорской заднице.
"Натяни козла на палку! Натяни козла на палку!" - требовала уже половина зала, закидывая сцену лифчиками, трусами и прочими аксессуарами интимного туалета. Мидлфингер не мог не подчиниться. Он ощущал мощь. Он чувствовал свою власть над толпой озверевших, диких людей, доселе скрывавшихся за личиной добропорядочных граждан, которые прилежно платят налоги и по вечерам посещают филармонию. Ведь как ни крути, а люди не далеко эволюционировали от первобытного строя. На подсознательном уровне они остались всё теми же дикарями, пускай и в дорогих костюмах, пускай умеющими пользоваться мобильными телефонами и интернетом. Они по-прежнему жаждали хлеба и зрелищ.
Обычный рабочий маркопоклеечной конторы, Мидлфингер никогда не имел минуты славы. Теперь он знал, почему. Напыщенные пижоны, вроде этого старика и его коллеги, всякого рода интеллигенты, возомнившие о себе невесть что и ставящие себя выше обывателя, благодаря своим мудрёным и никому не нужным познаниям в науках, суть коих оставалась для них самих загадкой, украли у него это. И теперь он вознамерился взять реванш.
- Щас ты у меня узнаешь, что такое НАСТОЯЩАЯ пролонгированная стагнация! - сказал восторженный Мидлфингер и, содрав штаны с профессора, вогнал металлическую ножку в анус.
18. 06. - 19. 07. 2011.