Люди шли.
По узкой, выложенной камнями дороге непрерывным потоком шли люди – в темных, длинных до пят, одеждах паломников и в аскетично-строгих монашеских рясах, в цветастых накидках, закрывающих загорелые ноги, в легких по-южному легкомысленных кофточках и ярких цветастых рубашках.
Люди шли, огибая справа монолитную серую гору, устремленную в молчаливое, привыкшее к молитвам, небо. В тяжелом густом мареве бахчисарайского воздуха люди спешили, изредка останавливаясь в тени зарослей дикого, оранжево-кислого кизила. По левой стороне, через обрыв с низкими деревьями, белело щербатыми горами ущелье Марьям-Дере – ущелье Святой Марии. Именно здесь, на месте чудесного явления иконы Божией Матери, в XIV-XV веках был основан Бахчисарайский Свято-Успенский мужской монастырь.
Вновь открытый в 1993 году, монастырь размеренно жил, изо дня в день, принимая паломников. Я смотрела на белые стены храмов, враставших в серые горы, и меня не покидало ощущение, что они помнили всех, кто когда-либо приходил сюда за духовной помощью и поддержкой – и древних ханов-мусульман, и солдат, раненых на Крымской войне, и инвалидов расположившейся здесь в советские годы трудовой колонии.
Память возделанного руками молчаливого камня долговечней самого человека, десятилетьями обрабатывавшего его. Взгляд выхватил каменного ангела с распахнутыми крыльями и книгой в руках над монастырским фонтаном, желтовато-белую стену с ячейками-сотами, в которых хранилась земля со всего мира, собранная монахами во время паломничеств. Дальше, дальше!
Я поднималась по высоким каменным ступеням скальных храмов, мимолетно удивляясь рыжему льву с курчавой гривой над центральным входом, проходила под многотонные естественные арки, умело превращенные в церковные своды. Сквозь узкие окна просачивался слабый солнечный свет, мгновенно рассеивавшийся и терявшийся в прохладном полумраке храма. На полу – геометрически-правильная желтая мозаика, поглощавшая гулкие шаги. Зажженные свечи, установленные в наполненные песком лоточки на высоких подставках, расцвечивали стены яркими, подвижными бликами и это было единственное украшение голого камня. В грубо вытесанных каменных нишах на красно-бордовом бархате стояли иконы, почерневшие от времени, с тусклым серебром окладов, монументально-неподвижные и – живые, наполненные знанием и мудростью.
Однако, когда некоторое время спустя я покидала храм, то даже не подозревала, что главное откровение меня ждало еще впереди.
Уже спустившись из храма на несколько ступеней, я замерла, смутно удивившись тому, что не заметила его раньше. Из белого, искусно обработанного камня на меня смотрел, не отрываясь, Ангел. Сначала поразили глаза – большие, по-врубелевски притягивающие и завораживающие, видящие нечто особенное, не доступное пониманию смертного человека. Потом уже различила волосы, обрамляющие узкое лицо, изломанную морщинку на переносице и – крылья, сильные, с изогнутыми продолговатыми перьями, заломлено-собранные за спиной. И тесно, как же тесно было им в застывшем, молчаливом камне!
… Когда я уходила, он долго смотрел мне вслед – понимающе и немного улыбаясь. А я шла по узкой, выложенной камнями дороге, заросшей низкими деревьями дикого, оранжево-кислого кизила, и, не стесняясь, плакала, и думала, что когда-нибудь сюда обязательно вернусь, и знала, что это и есть настоящее счастье.