Игра в пелеле. Глава 10

Рябцев Валерий
«Будет день – будет пища». – Эта мудрая сентенция, ну никак, не успокоила Фёдора. Изрёк её Дима, перед тем как завалился спать. Сладко потягиваясь он добавил:
– Вот покемарю часика два и смотаюсь в трезвяк, а сейчас, сам понимаешь, никто мне твои вещички не отдаст, да ещё и самого свинтят…
Фёдор всё это отлично сознавал, но он не находил себе места, ибо чувствовал себя  пресквернейше. Пьяный кураж прошёл, и по обыкновению наступило утреннее обострённое чувство вины и раскаяния. Тут бы побыть одному, собраться с мыслями скрывшись с людских глаз, но не тут-то было…
Общага просыпалась шумно и суматошно. Заглянул какой-то тип и потребовал зубной пасты, его послали в три голоса. Кто-то принёс чайник, попили чаю. Какие-то хождения, музыка из хрипящего магнитофона, череда новых и совершенно безучастных лиц. Но вскоре утреннее шоу закончилось; «цирк» уехал, и только редкие голоса нарушали тишину ставшего вдруг гулким и пустынным здания. В комнате остались безмятежно спящий Дима и не находивший себе места Фёдор. Вспоминая вчерашний день, он всё пытался и пытался определить, где же была допущена роковая ошибка. Но выстраивалась такая длинная цепочка, что разбирательство теряло всякий смысл. Тогда усилием воли Фёдор попытался прекратить эту похмельную рефлексию, понимая всю бесполезность и даже вредность этого псевдоанализа, а по сути же являвшего собой обыкновенное самобичевание. Дабы обмануть реявший над ним Рок, Фёдор мысленно пообещал, что если повезёт и его пронесёт без серьёзных последствий, то быстренько и в тот же день «свалить» из столь недоброжелательного города. А пока предстояло скоротать несколько часов, полных мучительной неопределённости. Успокоив себя таким образом, Фёдор взяв первую подвернувшуюся книжку, попытался сосредоточиться на её тексте, но вскоре заклевал носом и чуть не упал со стула. Перебравшись на свободную кровать он забылся тяжёлым и беспокойным сном. Но поспать не довелось, чей-то требовательный стук в дверь Разбудил Фёдора. По началу он решил не реагировать, мало ли кого там нелёгкая принесла. Но стук настойчиво повторился и второй и третий раз, видно стучавший знал о том, что комната не пуста. Фёдор попытался растолкать Диму, но тот, похоже, впал в летаргию. И когда из-за двери раздался возмущённый девичий голос:
 –Димка, открывай паразит, иначе дверь сломаем!» Фёдор понял, что отсидеться не удастся, приняв насколько возможно бодрый вид, двинулся  выполнять ультиматум. За порогом оказались две девицы. Цыганистая брюнетка, едва Фёдор открыл дверь, решительно устремилась в комнату, следом тактично прошла вторая – светленькая и худенькая. Нимало не смущаясь брюнетка принялась трясти и щипать сонного Димку. Тот пытался отбиться от навалившейся девицы, взывал к её совести, потом стал угрожать, заявив, что сейчас психанёт, делал страшные глаза, но девица не отставала. Постепенно Димка вошел во вкус, перехватил инициативу и теперь уже пищала девица, призывая на помощь Лену. Лене же по-видимому было крайне неудобно, она то изучала вид за окном, то замызганный подоконник. Фёдор тоже стоял истукан-истуканом, не зная каким боком повернуться  к сражающейся парочке. Он хотел уже предложить Лене выйти и дать возможность наедине разобраться пылкой парочке, но изрядно потрепанная брюнетка сподобилась вырваться из Диминых объятий. Отскочив подальше она через сбитое дыхание запальчиво заявила:
– Димка-дуралей такой, тебя же Аида Францевна вызывает.
Возбужденно блестевшие глаза его враз померкли, и он, со всем, богом отпущенным скепсисом изрёк:
– Ничего себе. – И немного подумав, глубокомысленно добавил, – теперь у меня есть два пути: или я становлюсь образцовым студентом, или вылетаю, как пробка из бутылки!..
– Дим, а как же мои вещички? – Понимая всю неуместность вопроса, всё же робко спросил Фёдор.
– Извини, старичок! Старушка «Извергиль» шутить не любит, у меня самого возникла куча проблем. А твою просьбу кому-нибудь да перепоручим. Не пропадёшь!
 Вскоре троица покинула совсем удрученного и опечаленного Фёдора. Оставшись в одиночестве, он ясно понял, что действовать надо самому и сейчас же. Сидеть и чего-то ждать он уже не хотел и не мог. План был прост; имитировать глубокий порез ноги, покаяться и сдаться на милость властям, им, небось, скандал тоже ни к чему.  В конце концов в тюрьму за это не сажают, успокаивал он сам себя. Ну, и приплатиться придётся, само собой разумеется. Приняв план, как немедленное руководство к действию, Фёдор предпринял попытку раздобыть бинт, беспардонно исследовав студенческие тумбочки. Увы, бинта он не нашел. Но обнаружил пузырёк корвалола. «Верну», – дал себе слово Фёдор, и в один глоток наполовину опустошил бутылочку, скривился и вторым глотком допил содержимое.  Запив водой пахучую микстуру Фёдор решил идти сдаваться как есть. Без всяких ухищрений и обмана. Но тут в дверь вкрадчиво постучали. На этот раз нежданный визитер был кстати. Фёдор осторожно приоткрыл дверь и удивился, на пороге стояла Лена. В короткой последующей беседе выяснилось, что она берётся помочь Фёдору.
– А ты не боишься, что они и тебя задержат? От них всего ожидать можно. Посадят и не выпустят, пока ты не скажешь где я, – выпытывал её настроение Фёдор.
– Я сама не пойду, у меня есть влиятельный знакомый, – пообещала она. Уговорившись в деталях и символически перекрестив девушку благословляя на дело, Фёдор со спокойной совестью завалился на кровать. Сон был коротким, но освежающим. Лена не подвела. Она действительно вскоре привезла все вещи, а также оплаченные счёт за вытрезвитель и квитанцию штрафа.
– Фурор ты там произвёл, – коротко сообщила Лена, – злые они на тебя, только со второй попытки отдали.  Фёдор на радостях по-братски поцеловал девушку в щёчку, быстро переоделся спрятавшись за шкафом, и лишь тогда почувствовал себя в своей тарелке. Депрессия сменилась безудержной эйфорией. Фёдор острил, в лицах показал вчерашний побег, был что называется в ударе. И в конце своего повествования, разоткровенничавшись, Фёдор сказал:
- А знаешь, Лен, что было самое ценное и за что я больше всего боялся из своих вещей?
Она молча покачала головой. И тогда он специально, без комментариев и пояснений показал свои фотографии. Лена с любопытством долго их перебирала и, наконец, вынесла резюме заставившее Фёдора совсем по-другому взглянуть на неё.
– Мне кажется, что эти фотографии старые-старые… На них есть патина времени… Мне кажется – я их когда-то – давным-давно, видела… Они печальны и оптимистичны, как хорошая музыка…
Вот это: «печальны и оптимистичны» поставили Фёдора в тупик. Он сам чувствовал какую-то многозначность, но не до такой же степени. Он пристально посмотрел на Лену-пигалицу и задумчиво сказал:
– Нам надобно получше познакомиться. Ты говоришь неординарные вещи.
Они сидели в пустынном дневном кафе, скромно укрывшись за колонной и пили шампанское. Фёдор опять много говорил. Лена то ли от выпитого, то ли от Фёдоровых комплиментов раскраснелась и, видимо, окончательно освоившись часто смеялась. Со стороны они выглядели старыми добрыми влюбленными, встретившимися после долгой разлуки.
День плавно перешел в вечер. И всё складывалось как по-писанному. Лена одна жила на квартире какого-то своего влиятельного родственника, то ли консула, то ли посла пребывающего в перманентной командировке. Как само собой разумеющееся, они приехали на квартиру вместе. У Фёдора, по дороге, хватила ума купить цветов и вручить ей скромный букет. Приняв цветы она, вдруг, стала тихой и задумчивой, и только сильней сжимала его руку. Наконец, они прибыли. Фёдор выросший в простой рабочей семье, в глубоко провинциальном городке, впервые попал в посольские хоромы. Он даже вначале несколько оробел, осматривая антикварную мебель, фолианты многотомных изданий тисненных золотом; и даже, украдкой, взялся за эфес большого клинка, чуть ли не меча висевшего в ножнах на огромном ковре. Прикосновение к оружию всегда оказывало на Фёдора мистическое действие – чувство возросшей собственной значимости одновременно завораживало и пугало. Лена в это время успела переодеться, распустила свой «конский хвост», и стала совсем маленькой и такой домашней. Она накрыла небольшой столик – горячие бутерброды и что-то непонятное в замысловатом кувшинчике, оказалось, что крюшон. Тут же стояли подаренные Фёдором цветы, в углу мягко светил торшер. Вот тут Фёдор смутился, его всегда смущало безграничное людское доверие. Ему тогда казалось, что он не оправдает его, что там заложен какой-то особый смысл, ещё им не понятый, и он сделает что-то не так. Так он и поступил. Схватил программу телевидения и принялся углублённо её «изучать», уставившись в одну точку. Лена выждав минутку, мягко со смехом её отобрала, пообещав: «Кина» не будет. И после короткой паузы попросила:
– Расскажи про это, – и прикоснулась пальчиком к кисти его руки, где между указательным и большим пальцем красовалась лаконичная татуировка: «ЭТО-ТАМ». Да, это была история. Пятилетняя история несчастной любви. Где в конец разуверившийся в справедливости, Фёдор вынес свой категорический вердикт. Но теперь это уже не имело первоначального смысла и Фёдор не задумываясь коротко ответил:
– История одного разочарования.
– Странно… знаешь я эти слова видела во сне, мне в детстве часто снился один и тот же сон. Но я его боюсь рассказывать, вдруг он сбудется… Поэтому не выспрашивай у меня, ладно? – Как-то по-детски трогательно попросила Лена.
Честно говоря Фёдора не заинтриговало это сообщение, жизнь полна совпадений и превратностей,  поэтому он с лёгкостью согласился на столь простенькую просьбу. Но от одного вопроса все-таки не удержался.
– Я поэтому сейчас с тобой?
Она молча наклонила голову. Потом они пили крюшон. Вернее пил Фёдор. Лена, попробовав и отпив несколько глотков, расстроено заметила:
– Кажется я перебрала, голова кругом идёт.
Фёдор её по-простецки успокоил:
– Да у тебя же ни в одном глазу!
 Но она стала остерегаться, так и не допила свой стаканчик. Они немножко поговорили о музыке. Фёдор с известным  умыслом упомянул композицию «I need love» заявив, что это  «вещь» всех времён и народов. Лена понимающе смеялась:
– Да ну… И в каком же контексте?
– Ну, и так понятно, - с видом мальчика-колокольчика отвечал он: «стучите и вам отверзется».
В ответ Лена застенчиво улыбнулась и погрозила ему пальчиком.
Потом перешли на литературу. И в конце беседы Лена заметила, что любое произведение больший или малой формы написанное не механически, а с душой и сердцем всегда найдёт своего благодарного читателя. Вот только почему-то писать стали меньше… Фёдор наморщил лоб и изрёк:
– Душевные траты – деньги на ветер. Писать стали не меньше, только на других лошадок ставят: рекламные трюки и игра на низменных чувствах, – вот типично успешная литература в данное время. На его взгляд умно получилось.
Чувствуя, что вечер окончательно погрязнет втуне высокоинтеллектуальных разборов, Фёдор заявил, что на ночь глядя умничать вредно, и они порешили поиграть в карты. Лена прибирала со стола, а Фёдор по-барски откинувшись, бесцеремонно наблюдал за ней. Несмотря на миниатюрность, она имела вполне сложившуюся фигуру. Короткий халатик только подчеркивал плавную линию бедра. Фёдор вдруг представил её обнаженной и ментоловая невесомость стала разливаться  в солнечном сплетении... В карты они так и не сыграли. Когда Лена села рядом, Фёдор доверительно положив ей руку на плечи спросил:
– Лен, ты не обидишься если я тебя поцелую?
Она чуть потупившись молчала. Фёдор как-то неловко обнял её и поцеловал в полураскрытые губы. Они были мягкие и податливые. Потом он поцеловав её в щёку, в мочку уха, в шею. Самое интересное, что Фёдор сам боялся Лены. Он боялся обидеть её излишней резкостью и боялся показаться этаким неумехой.
– У тебя очень нежная кожа, – беря паузу, хриплым тихим голосом сказал он, – я буду осторожен. Последовал быстрый испытывающий её взгляд. И ему стало понятно, он получил согласие. И тогда они начали дурачиться. Он прижимал её ладонь к своей груди и горячим шепотом требовал, – послушайте, послушайте, как бьётся сердце, правда бьётся?
– О, да! да! – отвечала Лена, – это сила двух сердец! Когда Фёдор стал слишком настойчив, Лена попросила:
– Подожди, я устала, полежи спокойно. И через минуту добавила, – я постелю постель.
Уже потом, под одеялом, в тот самый момент, Лена с каким-то напряжением в голосе произнесла:
– Фёдор, извини, я не девушка.
Фёдор же опьяненный гормонами, парировал:
– Я тоже не мальчик…
Лена была нежна, покладиста и робка. Во всяком случае для Фёдора это было не совсем обычно, и он подумал: «Пусть Лена раскрывается постепенно, буду подстраиваться под неё». Вообще-то, он имел вспыльчивый характер, и это, увы, распространялось и на интим, но два дня обильной выпивки примораживали эту «вспыльчивость» и получалась, что влияли в благоприятную сторону на специфическую функцию. Потому сегодня Фёдор был уверен в себе…  Этой ночью Фёдор показал себя великолепным животным, самцом, но совсем не галантным, как зарекался, влюблённым. Утром Лена рано встав и накинув халатик попробовала незаметно для Фёдора забрать сбитую и смятую простынь. Он же попытался  поймать её, но она оказалась ловчее, избежав его объятий. Свежую простынь Лене постелить так и не удалось, она просто накрыла ей по диагонали раскинувшегося Фёдора, обозвав его «нудистом задиристым». С какой-то усталой,  грустной интонацией. И Фёдору вдруг стало стыдно своей откровенной, на показ наготы. Он завернулся в простынь с головой и понял, что она – нагота напоказ – это как доверенная, но не сохранённая тайна. А он просто-напросто легкомысленный плейбой, щегол, и  фанфарон.            
        Когда  Фёдор окончательно проснулся, свежий и отдохнувший, Лены дома уже не было. На кухне он нашёл записку: «Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах». Это была цитата из детства, из любимой Фёдором книжки.
– Надо же, – удивился он, что умудрилась красавица  вспомнить. И настроение без того хорошее, стало просто радужным. В записке был постскриптум, почему-то на английском языке он вопрошал: «sex is love?». А рядом лежала связка ключей - этакий концентрированный знак доверия.
– Голова на плечах, секс из лав –  задумчиво повторил он, – а ведь это скрытый упрёк, но тонко и элегантно сделанный. Но почему она так вчера себя повела?  Хотя чему тут удивляться? Женский рационализм зачастую плавно перетекает в иррационализм, и было бы значительно хуже, ежели бы наоборот, - философски успокоил себя Фёдор.
        Во время завтрака Фёдор составил примерный план на день. Во-первых, надобно срочно занять денег. Найти ближайшее отделение связи и… У кого просить? Вариантов было немного, а попросить хотел Фёдор довольно много. Ведь теперь у него есть Лена, не в альфонсах же ему пребывать.
– Ладно, война план покажет, – задвинул проблему он. Пока не вернется из института Лена, он запланировал  два верных дела. Это снять с души груз и выполнить обещанное Лике – передать её таинственное «лично в руки» послание. А потом, всё-таки, заскочить в фотоклуб, посмотреть чем там можно «поживиться». 
 – Не зря же я сюда пёрся… тьфу, дурак, – тут же поправил себя он, – это провиденье, судьба меня сподобила здесь оказаться. И он суеверно скрестил пальцы.
Фёдор, не сделав предварительного звонка, как ему советовала Лика, решил сразу отправиться по указанному адресу. Этакая индейская хитрость, напополам с наивной хамоватостью провинциала. Там Фёдора встретил величественного вида старик, представившемся Иваном Егоровичем. Фёдора удивило, по квартире он передвигался не в банальных тапках-шлёпанцах, а в начищенных до зеркального блеска штиблетах и костюме-тройке. Великолепно ухоженные, длинные седые  волосы аккуратно зачёсанные назад безусловно выдавали в нём человека творческого пошиба. Иван Егорович не впадая в маразм задал несколько наводящих вопросов; забрав принесённый конверт, извинившись, удалился в смежную комнату, а перед этим угостив по-старомодному чаем, с колотым рафинадом. Откуда-то возникла грациозная кошка, посмотрела на Фёдора ясными глазами и «откинулась» в замысловатой позе олицетворяющей вечный кайф. И самое необычное стало казаться Фёдору обычным: Удивительная комната заставленная старинными вещами, картины в тёмной голландской палитре и тяжёлых рамах. Из них импрессионистским контрапунктом выделялся портрет маленькой девочки, в белом накрахмаленном платье. Она внимательно всматривалась в стеклянный шар, лежавший в её вытянутой руке, а над ней, в голубом бездонном небе парил белый голубь, эффектно раскинув свои крылья. Фёдор мог поспорить, что что-то подобное, когда-то, он уже видел. Художник нетривиально опустил линию горизонта, и потому во всей красе предстал  бездонный купол неба… и Горний свет! Горний свет!
Вернулся хозяин, взгляд его был намного благожелательней. Он похвалил Фёдора.
– Вас, молодой человек, очень хорошо рекомендуют, и видимо неспроста.
Фёдор с удивлением посмотрел на собеседника. Тот невозмутимо продолжал:
– Я же в свою очередь убедительно хотел бы попросить вас об одной очень важной для меня услуге. Впрочем, вы вольны отказаться, я ни в малейшей степени  не претендую на вашу отзывчивость.
  Пауза затянулась. Фёдор выжидающе кашлянул. 
– Это ответственная просьба, – как бы очнувшись от задумчивости продолжил дедушка, – это должно помочь ей, Лике.
Фёдор представил, что его сейчас попросят пожертвовать какой-нибудь орган для трансплантации, или на подобии того, но какого же было его удивление, когда оказалось, что речь идёт о простой доставке груза – всего навсего этакого чурбанчика-саквояжика тщательно упакованного в обёрточную бумагу. Ещё больше удивился Фёдор, когда ему предложили за эту мелочную услугу три купюры самого большого достоинства. Это с лихвой покрывало его путевые затраты. Фёдор по простоте душевной хотел отказаться, но старик  настоял на своём.
 «Отдам, честное слово отдам, – дал себе слово он, беря деньги, – вот только разживусь».
Фёдор шёл по улице, ехал в метро, пристально всматривался в старых и пожилых людей, но кругом видел только озабоченные, усталые лица, несущие печать невзгод, лишений, пережитых страданий…  А из головы не шёл тот величественный старик. И Фёдор всё думал: «Как же надо прожить долгую жизнь, чтобы в старости иметь такой светлый образ?.. Кто он? Философ-одиночка? Очарованный странник? Просто счастливый человек?..»
На следующий день Лена не пошла на занятия в институт. Утром они долго нежились в постели. Лена, казалась, совсем освоилась, она уже не стеснялась обнимать Фёдора. Фёдор же возлежал в монументальной позе на спине и лениво думал: «Нет, какого? Какие в жизни метаморфозы бывают! Кто бы рассказал – не поверил! А если бы я терпеливо ждал, как советовал «Бывалый» в трезвяке? Разве случилось бы всё это со мной?  То-то и оно». И он прикоснулся губами к её виску. Она внезапно оторвала голову от подушки, приподнялась на локотках, с полусонной улыбкой   плутоватым голосом вдруг спросила:
– Скажи, о чем ты сейчас думаешь?
– Я думаю о тебе, – копируя её интонацию ответил Фёдор.
– Что ты обо мне думаешь? –  В её голосе уже было больше серьёзных ноток. И Фёдору вдруг припомнились Женино четверостишие:

«С ночи припухшие веки,
Утром счастливый свет глаз.
Шёпотом: «милый, мой милый,
Что же нам дарует жизнь?»

В котором он последнею строку переиначил на свой, как ему казалась более удачливый лад.
     – Не отмалчивайся, говори, – настаивала Лена.
Фёдор не стал цитировать эту строфу, вроде бы и в тему, но с надрывом, а ему хотелось просто пошутить.
– Ты самая нежная, ласковая, чудная, – самым проникновенным, самым вкрадчивым голосом произнёс он.
– Ещё, – мечтательно попросила Лена.
И тут Фёдор обидел Лену, не задумываясь брякнул:
– Ты самая мягкая!
– Да?.. – недоуменно протянула она, и глаза её начали постепенно  наполняться влагой. Еле слышно шмыгнув носом, уткнулась лицом в подушку. Фёдор принялся её тормошить, что-то блеять про мягкий характер, но Лена сохраняла свою отстранённость.
– Извини, я не думал, что ты такая сентиментальная, – наконец, сказал он.
– Ты меня с кем-то сравнил, – обиженно, в подушку, заявила Лена.
– Ну вот, типичный образец женской логики, – продолжал изворачиваться Фёдор. Лена повернулась к нему и с грустными интонациями, прерывающимся от обиды голосом, стала говорить:
– Знаешь, когда меня обижают, я всегда представляю себя раненой птичкой, которая скрылась в кустах неловко неся поврежденное крылышко…  Но потом я клювиком поправила пёрышки и улетела… а нехороший мальчишка с рогаткой поцарапался в кустах и ничего не нашёл, -  уже веселее, усмехаясь уголками губ закончила она.
– Нет, нет, – не согласился Фёдор, – тот мальчишка нашёл одно пёрышко от птички, поцеловал его, попросил прощения у птички, поломал  рогатку и сказал:
– Вернись ко мне моя дорогая птичка, я тебя буду беречь и лелеять, холить и пестовать!»
– Правда? – восхищенно спросила Лена.
– Честное пионерское слово, – торжественно произнёс Фёдор и отсалютовал.
– Я тебе не верю… пока не верю…   Продолжала делано сердиться девушка, а глаза её смеялись и сияли.
В тот же день они предприняли совместный выход «в город, на люди». Фёдор с интересом наблюдал за её поведением. Это было продолжением их знакомства. И он пару раз «ненароком» поймал её оценивающий взгляд. 
– Ну, и как я?  Соответствую высоким стандартам?
– Угу! А также глубоким и широким!
– Ой ли?
– «Жуб» даю!
– Ты это… поосторожнее с зубами-то…
 Они дружно рассмеялись, довольные.
 И вот на улицах города можно было наблюдать ещё одну влюблённую пару, взявшись за руки они брели среди людского шума, погружённые в свой, нонвербальный, еле уловимый мир.
 На следующий день Лена снова не пошла на занятия. Фёдору это ужасно льстило, но он стращал Лену:
– А не боишься? Старушка «Извергиль» не предаст тебя остракизму? 
– Не посмеет, у меня влиятельные родственники, – отшучивалась она. В тот день, по предложению Фёдора, они подались на мероприятие в фотоклуб. Мероприятие претенциозно называлось фестиваль фотоискусства, и как обещал плакат предусматривал сенсационную программу. В другое время Фёдор бы посчитал великим счастьем побывать на таком фестивале, но не сегодня. Может реклама  плохую шутку сыграла, может Фёдор был немножко не «в себе», но чего-то нового, концептуального, он для себя не открыл.
– Вот, пожалуйста, перестройка в действии. Сплошной пессимизм. Если раньше людей потчевали добротным портретом токаря, комбайнёра или заботливого наставника, то сейчас засилье «актовой»  фотографии, – недовольно говорил он Лене. Осмотр экспозиции закончился в местном буфете. Тут надо отдать должное фантазии устроителей. Отдельные кабинки в полутьме, стилизованные под «тёмную комнату», с подсвеченными фотографиями в стиле софтпорно. Подали закуску, и вино такое кислое, что Фёдор невольно насторожился, не реактив ли какой, по ошибке. Лена с любопытством осмотрев «барышень» невинным голосом спросила:
– С чего это так художников и фотографов тянет на обнаженную натуру?
– Рыночные отношения, всё в духе времени, – отвечал Фёдор, - есть спрос – будет предложение.
– Да, так просто? А как же служение высокому искусству? Воспевание красоты, гармонии, пластики?
 Не верь. Никакого служения, во всяком случае тут. Созерцание такого образа имеет определенную окраску, а создание тем более. Фёдор ошалел от кислого вина и весь заряд скептицизма безоглядно тратил на подвернувшуюся мишень.
– Заставить женщину обнажиться, а затем лишить это покрова интимности, это… суррогатный половой акт для некоторых фотографов-недоучек и прочих озабоченных.
– Но женщины это делается добровольно, – возразила Лена.
– Когда добровольно, а когда и под давлением… Может ты обратила внимание на многих фотографиях до полусмерти перепуганные девицы? Так условно называемые модели. То-то и оно! Этот фотограф-щегол ни о искусстве, ни о судьбе женщины не думает. Ему лишь бы заявить о себе: «Я тоже фотограф, я тоже голых женщин фотографирую».
Дальше последовал «коварный» её вопрос.
– А ты фотографировал обнаженных женщин?
Фёдор чуть не поперхнулся вином.
– Только честно, – по-своему истолковав замешательство, добавила она.
– Ну, эта фаза… и у меня была… К счастью закончилась только контрибуцией, – тщательно подбирая слова отвечал Фёдор.
– А могло и плохо закончиться? – Беспристрастным голосом, как бы нехотя спросила Лена. Но Фёдор уже почувствовал её крайнюю заинтересованность, она вся обратилась в слух.
– Вообще-то интрига была ещё та, но съёмки, как таковой  не было. Был фотомонтаж, моя шалость помноженная на череду невероятных совпадений и – как принято – наказание. Вот и всё. Бубнил Фёдор.
– А вот здесь, поподробнее пожалуйста, поподробнее, – с какой-то строгой учительской интонацией  настаивала Лена.
– Хм-м, – озадаченно хмыкнул Фёдор. – Ну ты  уже слышала, как я говорил – бытует шутливое мнение, что настоящий фотограф это тот, кто фотографирует голых женщин. Вот я и решил доказать свою состоятельность перед одним товарищем. А так как моя благовоспитанность, – Фёдор сделал круглые глаза, – не позволяла приставать к женщинам с непристойными  предложениями, то я был вынужден пойти на хитрость и сфальсифицировать съёмку. У меня есть очень редкое издание анатомического атласа-пособия для художников, вот я оттуда и наснимал. Изгалялся я довольно долго, но получилось правдоподобно. Оппонент был посрамлен, я воодушевлен, и на радостях дал посмотреть одному разгильдяю. Тот из неизвестных мне причин показал моё творчество на своей работе. А дольше начался сон, бред, галлюцинация. На одном из снимков опознали беспутную дщерь одной из его сотрудниц. Все бы ничего, но она была в бегах, и это усугубило мою вину. Была большая разборка, мне пришлось сознаться в своих «изысках», предъявить как алиби пособие, но дело приняло непредвиденный оборот. При ретуши я прилепил этой лупоглазой модели, для большего шарма, родинку на манер… ну знаешь, как у индийских красавиц на лбу, между бровями. Таков был мой каприз. Вот этот каприз и сослужил мне плохую службу. Мне потом показали фотку этой беглянки, особое сходство подчеркивала именно эта  индийская родинка. Дело начало принимать плохой оборот, но тут к моему счастью блудная дщерь возвернулась. Радовался я, наверное, больше чем её родители. Ну, а в милиции, а дело дошло и до неё, вопрос решился, как всегда в её пользу. Меня там так напугали, что я с легкостью расстался с энной суммой и был ещё доволен. Вот такой казус.
– Занятно, – коротко прокомментировала услышанное Лена. – А теперь тебя на экстремальные виды съёмок не тянет?
– Ты знаешь, как-то нет, – коротко, чтоб закрыть тему ответил он. Про свой суперпроект он совсем не хотел распространяться. Да собственно он его уже таковым и не считал. Одно претензионное название чего стоило. Блажь какая-то. И чтобы окончательно исчерпать опасную тему Фёдор принялся абстрактно рассуждать о трудностях самовыражения художника, о трудном и длительном поиске своего пути.
– Ну, у тебя-то я думаю, что проблем нет. У тебя свой стиль, оригинальные решения, – то ли шутя, то ли всерьёз заявила Лена.
– Да какой это стиль?.. Технические ухищрения, фаза, не более того! Неопытный фотограф похож на фальшивомонетчика, – продолжал сеанс самобичевания Фёдор, – и их надо сажать в тюрьму, но поняв, что переборщил, с улыбкой добавил, – суток на пятнадцать.
– Откуда же тогда опытные возьмутся? – с деланным возмущением спросила Лена.
– Оттуда, из камеры.  Выйдут и не будут свои случайные кадры за шедевры выдавать, кичиться и раздуваться от тщеславия. Ты знаешь, – понизив голос, – продолжил Фёдор, – то что я раньше говорил – так шелуха и чепуха, главное, я столкнулся с такой вещью, которая меня сильно озадачивает. К примеру: портреты одного и того же человека, с разных ракурсов, в разных интерьерах, не так уж сильно и рознятся. У другого же, опустишь камеру сантиметров на двадцать-тридцать, поменяешь чуть поворот  головы, и вот!.. Из Иванушки-дурачка получается совсем другой человек – Иван-царевич! Вот тебе и объективность объектива. И я никак не поймаю закономерность, мистика, да и только!  А ведь общепризнанный признак мастерства – это высокая повторяемость результата, а у меня дальше наблюдений и редких кадров, увы, ничего и нет. Получается недоучка я, – совсем упавшим голосом закончил саморазоблачающий монолог он.
 Лена положила свою маленькую горячую ладошку на руку Фёдора, и тем, утренним,  грудным альтом попросила:
– Я хочу, чтобы ты меня сфотографировал…
Фёдор долго, задумчиво, смотрел на Лену. Хорошо, наконец, ответил он, мне кажется, что я нашёл верный образ. Только, только… ты согласилась бы взять на руки маленького ребёнка? Младенца?
Она недоверчиво улыбнулась,
– Какого  младенца? А где мы его возьмём?.. – И запунцевев, прижавшись к нему, прячась от насмешливого взгляда. 
Прошла неделя. Обычно пишут стремительно прошла неделя. «И был вечер, и было утро: День седьмой». За это время Фёдор и Лена сотворили свой маленький, но, увы, несовершенный мир. Дальнейшую жизнь они казалось не могли представить друг без друга, но вдруг выяснилось, что жизненные обстоятельства сложились так, что им придётся расстаться. Лена училась на последнем курсе педагогического института, Фёдору же предстояло ещё отработать два оставшихся года из десяти на производстве, чтобы ведомственную квартиру обратить в свою законную. Фёдор чуть похохорился, мол брошу всё, гори оно синем пламенем, но Лена рассудила просто:
– Ты к своей цели шёл восемь лет, а я четыре, и если кому что и бросать, так это мне. Конечно, Фёдор об этом и слушать не захотел. Он уже знал, как много значит для Лены учёба, знал её планы на будущее, это был наверно один из тех редких случаев, когда человек счастливо и увлеченно шёл своей стезёй, и перейти ему дорогу Фёдор посчитал бы последней степенью эгоизма.
– Ничего, ничего, – успокаивая то ли себя, то ли Лену говорил Фёдор, – год, конечно, срок большой, но это не десять… и потом, мы испытаем наше чувство, совсем грустно закончил тираду Фёдор. То, что будет через год он представлял весьма смутно. Лене настоятельно советовали по окончании института поступить в аспирантуру, но он надеялся, что что-то изменится, и через год они всё-таки встретятся, чтобы уже не расставаться. А про два года он и слышать не хотел. Но если бы он знал, как скоро его чаянья им же самим будут жестоко порушены...
Лене в тот последний день перед расставанием тоже было не по себе, она была тиха, малоразговорчива, и во взгляде её больших глаз сквозила какая-то отрешенность. Вечером Фёдору так и не удалось её расшевелить; ни забавные случаи из жизни рассказанные и показанные Фёдором в лицах, ни чтение вслух книги, ни кроссворд, ничто не возымело нужного действия, и они рано легли спать. Лена спала беспокойно, среди ночи она, вдруг, проснулась, села на кровать тревожно поводя головой. Фёдор тоже проснулся, наверно её тревога передалась и ему.
–Ты что не спишь? – хриплым, со сна голосом спросил он.
– Тихо, –  она конспиративно приложила палец к губам. Фёдор приподнявшись на локте тоже начал напряженно вслушиваться, но кроме шума в ушах ничего не услышал.
– Ты чего-нибудь слышишь? – почему-то переходя на шёпот спросил он.
– Ребёнок. Маленький ребёнок где-то плачет, тихо и жалобно.
Фёдор опять прислушался, но тишина была абсолютной.
– Ничего не слышу, да тебе это приснилось, –  успокаивал он Лену, – ложись, будем спать, – через зевоту с умиротворённой интонацией произнес он. Лена чуть помедлив легла, тесно прижавшись к нему. Фёдор обняв её, неловко ткнулся губами в лицо и с удивлением почувствовал на своих губах соленую влагу.
 – Глупенькая, ты сама как ребёнок, –  шепнул он ей, и протяжно  вздохнув, тут же погрузился в прерванный сон.
– Фёдор, Фёдор, ты не вернёшься ко мне. Мы поторопились, мы прошли мимо чего-то важного, главного, необходимого… и в этом виновата я...
Эти слова произнесённые скороговоркой и шёпотом Фёдор уже не слышал. Он безмятежно спал.
– Мне это снилось, – продолжала Лена, – мне часто снился сон, что я куда-то иду по незнакомому, красивому городу, вокруг множество оживлённых и весёлых людей в нарядных одеждах, но они заняты только собой, совсем не замечают меня, не обращают никакого внимания и на мои вопросы. Я изгой, я одна, я отвергнутая! Мне становится всё страшней и страшней, я начала метаться,  побежала, споткнулась, упала. И тут, когда казалась помощи прийти неоткуда, когда казалось, что надежда вернуться к людям погибла навсегда, ко мне протянулась чья-то рука, рука помощи. Она тянулась ко мне, а я к ней, со сладостным замиранием сердца. Ближе, ближе, и вот наши ладони соприкоснулись, но вместо теплоты и поддержки – пустота и холод… Это был фантом, это был призрак… И на ней, точно так же, как у тебя была начертано: «ЭТО–ТАМ». Скажешь смешно? Но я просыпалась от отчаяния и в слезах…

Отпуск заканчивался. Время оставалась в обрез, только на дорогу домой.  В день отъезда резко похолодало, город окутала какая-то мгла, грозившаяся просыпаться первым снегом. Фёдор пытался было уговорить Лену не провожать его до вокзала, но она решительно на этом настояла. Закинув вещички в купе они до последнего момента были вместе на перроне. Но вот уже скрипнули тормоза, вагоны плавно и бесшумно начали набирать скорость. Фёдор порывисто обнял Лену и приник к её губам. Поцелуй был коротким, но Фёдор в полной мере ощутил тот запах и вкус ставшие такими близкими и родными.
– Беги! отстанешь, беги! – торопила его Лена прерывающимся голосом, лицо же её было искажено волнением. Заскочив в тамбур он ещё успел помахать ей рукой, но был оттеснён не в меру ретивым проводником спешившим закрыть дверь. Бросив прощальный взгляд Фёдор словно сфотографировал Лену, такую он её потом часто вспоминал: в легком плащике, с прощальным жестом поднятой руки, трогательную и беззащитную в своей простой красоте…